Нумизматы и «нумизматери»

(Повесть из сборника)

В лучах чужой бессмертной славы
погреться каждый не дурак.

Песня из кинофильма «Дульсинея Тобосская»
по мюзиклу Г. Гладкова

Аня Белова

Атеистическое воспитание эпохи развитого социализма не допускало мистики и досужих размышлений о предначертаниях судьбы. Человек сам кузнец своего счастья, а пророчества гадалок и гороскопы – пережитки мрачного средневековья и царского режима, – внушали нам правильные советские учителя. Этот принцип укоренился во мне навеки, и поменять его уже не представляется возможным, хотя порой, вспоминая прожитые годы, нельзя не заметить целый ряд удивительных случайностей, приведших в конечном итоге к результату о котором я узнал в двенадцать лет, от одноклассницы Ани Беловой.

Анин папа, начальник железнодорожной станции Плотниково считался большим человеком и интеллигенцией или, как говорили между собой мужики, намекая на его происхождение, «из бывших». Жил он с женой и дочкой в доме, построенном для железнодорожников по дореволюционному типовому проекту, которые до сих пор сохранились по всей трассе западносибирской магистрали. Интеллигентом он прослыл из-за двух этажерок с книгами, к тому же Беловы скотину не держали, огород не сажали, а в своем палисаднике и рядом с вокзалом разбивали большие клумбы. Всей семьёй они белили и поправляли кирпичи, поставленные под углом, наподобие зубчатой короны. Городские цветы, зажатые кирпичной оправой, особых восторгов у односельчан не вызывали, поскольку сразу за железной дорогой начинались вольные луга, покрытые весной ковром из крупных подснежников, а летом ярко красными жарками и нежными незабудками.

– Интеллигенция, всё у них как не у людей, – говорила нараспев мама, – лучше бы морковку посеяли.

В нашем многодетном крестьянском семействе слово «интеллигенция» повторялось часто по разному поводу, то с сожалением на её неприспособленности к жизни, то с пренебрежением от её непонятных запросов и увлечений. «Интеллигенцией» мама, которой учиться не довелось, обзывала и меня, когда провинюсь или сделаю что-нибудь не так.

Несмотря на негативное восприятие интеллигенции Аня мне нравилась, даже очень; во-первых, она была отличницей, во-вторых, сидела со мной за одной партой и разрешала списывать, а еще она знала несколько фраз на английском и обещала меня им обучить. Однажды она принесла в школу небольшую книжицу из отцовской библиотеки, и украдкой, вынимая её на переменках, показывала подружкам. Те, сбившись в тесный кружок, интригующе охали с видом заговорщиков, перешептываясь между собой, подогревая интерес к старой брошюре. На просьбу посмотреть таинственную книжку Аня почему-то ответила отказом. Глядя на меня своими добрыми светлыми глазками, она произносила решительное «нет» и мне пришлось ходить за ней целую неделю, пока она, уступив, взяла с меня «честное пионерское» никому её не показывать. Так после долгого возжелания запретного плода я познакомился с антинаучным дореволюционным изданием «Гороскопа». Сейчас дословно не воспроизвести предначертанное будущее для тельца, под чьим знаком я родился, но запомнились сведения, что суждено мне добиться успеха по коммерческой и научной части, поскольку деньги будут липнуть к моим рукам. Тогда я воспринял это дословно, тщетно пытаясь раскрытой ладошкой поднять лежащие на столе монетки. Неудачи укрепили мнение о шарлатанстве предсказателей, ведь трудиться в Сельпо «работником прилавка» я не собирался, а мечтал когда вырасту стать путешественником.

Копить монеты (слово «коллекционировать» в обиходе не использовалось) также представлялось скучным занятием, может из-за их непритязательного вида, да и где их возьмешь? Другое дело спичечные этикетки, их собирали многие мальчишки в классе. Увлечение не требующее особых затрат, надо только незаметно для мамы умыкнуть лежащие у печи спички и осторожно отлепить картинку. Можно меняться с другими пацанами, хотя за этикетку с первыми спутниками Земли и погибшей собачкой «Лайкой» просили пять коробков с идущими по степи верблюдами. Простейшие способы пополнения коллекции быстро себя исчерпали, наклейки на завозимых в Сельпо спичках не отличались многообразием сюжетов. И тогда Володька Скорюпин близкий друг, заразивший меня идеей накопить тысячу разных наклеек, предложил оригинальный метод. Каждый вечер мы с ним бежали на станцию к прибывающему поезду Кисловодск-Новокузнецк и досаждали выскочившим покурить пассажирам обменом спичечными коробками.

– Дяденька, давайте меняться спичками, – канючили мы, бегая вдоль состава, пытаясь за короткие минуты стоянки охватить как можно больше курильщиков. Поиски новых экспонатов напоминали настоящую охоту, будоражащую кровь борьбу со страхом при обращении с подвыпившими незнакомцами, которые долго не понимали, что от них хотят. Кроме нас у тамбуров крутились местные торговки, предлагавшие пассажирам семечки, вареную картошку и куриные яйца, отвлекая по пустякам наших поставщиков коллекционных экспонатов. Удачи сопутствовали часто, но иногда пассажиры дальнего следования показывали ободранные или проткнутые коробки, видимо эпидемия, получившая научное название филумения, широко распространилась по всему Советскому Союзу и не только мы с Володькой караулили курильщиков на железнодорожной станции. Проводив поезд, мы захлебывались от восторга, обмениваясь впечатлениями от удачных приобретений.

Осенью набеги на станцию пришлось прекратить. Кто-то из торговок пустил слух, будто мы попрошайничаем около поезда. Мама и раньше считала моё увлечение глупой интеллигентской забавой, а теперь грозилась сжечь тетрадку с этикетками. Пришлось оставить коллекцию на сохранение Ане.

На день рождения Красной Армии девочки готовили будущим защитникам Родины подарки. В преддверье праздника они шушукались по углам, и в воздухе висело предчувствие тайны. Вытягивали одноклассницы из шапки бумажку с именем избранника или обсуждали личные предпочтения, оставалось секретом. Томительное ожидание праздника сопровождалось мечтой получить подарок именно от Ани. Презенты выбирались самые незатейливые и в школе необходимые, книжки, цветные карандаши или почтовые открытки, с подписанными под диктовку учительницы пожеланиями. Мальчишкам право выбора не давалось, они делали на 8 марта ответный подарок.

Серьезная или, как сейчас сказали бы, «продвинутая» Аня на 23 февраля вручила мне брошюру «Твоя коллекция», издательства ЦК ВЛКСМ, на обложке которой красовались изображения монет, марок, почтовых открыток и спичечных этикеток. Изобилие необычной информации поражало воображение, хотя соседке по парте хотелось просветить начинающего филумениста как правильно собирать спичечные наклейки, меня увлекли прорисовки старинных и иностранных монет. На них я любовался часами, рассматривая экзотических зверей и птиц, величественные парусники, портреты правителей и многое другое. Заморские страны с «несерьезными» изображениями на денежках причудливой формы представлялись обителью с легкой и безмятежной жизнью. Эта брошюра стала первой ласточкой в популяризации нумизматики, считавшейся в Советском Союзе уделом ученой братии и хранителей в государственных музеях. Коллекционеры моего поколения вспоминают о ней с большой теплотой, я тоже решил собирать монеты, как автор книги С.П. Фортинский[1], а все накопленные этикетки достались Володьке в обмен на затертый медный пятак 1831 года. Друг уверял, что этой монеткой рассчитывался Александр Сергеевич Пушкин, и я ему верил.

Страсть, охватившая меня, вытеснила другие интересы, хотелось думать лишь о монетах, читать о них, говорить о них, со стороны я, наверное, выглядел страшным занудой, зациклившимся на своем увлечении. Распаленному мозгу требовалась новая информация, но из литературы по нумизматике в сельской библиотеке мне предлагали только трагедию Пушкина «Скупой рыцарь» и Стивенсона «Остров сокровищ», и опять на помощь пришла Аня, снабдив меня дореволюционным изданием лекций «Древняя нумизматика» А.К. Маркова[2]. Книгу я читал и перечитывал, безуспешно пытаясь уловить суть в обилии терминов, написанных на греческом и по латыни. Брошюру я вернул через месяц, переписав лишь места, смысл которых понял, признаюсь, их не набралось и на половину ученической тетрадки. Следующей книгой, под большим секретом принесенной Аней был каталог русских монет нумизматического магазина В. И. Петрова в Москве. В свою тетрадку я переписал выдержку из предисловия к изданию 1899 года и потому могу воспроизвести её полностью.

«Занимаясь с 1865 года церковной живописью, я не раз сталкивался с целой кучей монет, валявшихся по монастырским колокольням и сараям. Разбираясь с любовью в свободное время в этой позеленевшей меди, я мало по малу окончательно пристрастился к нумизматике и убедился, что знатоку-собирателю монетной старины необязательно быть ученым историком». Последняя фраза подчеркнута в тетрадке красным карандашом, и рядом дописано шариковой ручкой уже гораздо позднее «но желательно». В каталоге помещались прорисовки российских монет от удельных князей до Николая II. Их просмотр приносил ни с чем несравнимое наслаждение, я представлял, в чьих руках могла находиться такая монета и фантазии уносили меня в далекое прошлое. А еще я мечтал стать археологом и разыскивать древние клады.

Авторы нескольких брошюр из библиотеки Аниного папы в тетрадку не занесены, остались лишь выписки о том, как расшифровывать сокращения легенд на римских и европейских монетах. Последняя запись в тетрадке наоборот сохранила только фамилию археолога–консультанта Узкомстариса М.Е. Массона[3] и название прочитанного оттиска статьи 1933 года «Клад утвари мастерской фальшивомонетчика XIV века под Ташкентом». Кто бы мог предположить, что эта фамилия будет встречаться на моем жизненном пути неоднократно.

Много лет спустя, сопоставив факты о крайней редкости книг, интересных лишь узкому кругу специалистов, и то, что нумизматику в досоветские времена называли увлечением князей, я мучаюсь в догадках, а не хранились ли в семействе Беловых и сами монеты? И не аристократических ли кровей моя первая пассия? Аня заканчивала шестой класс, когда её отца перевели на узловую станцию в город Ленинск-Кузнецк, больше я никогда не встречал эту девочку, предопределившую мою судьбу.

Елена Дмитриевна

Молодая энергичная географичка Ковалева Елена Дмитриевна, приехав в Заринскую среднюю школу из города, очень быстро сократила до дружеских отношений традиционную дистанцию между учителем и учениками. Она казалась нам своей, потому что учила мечтать и фантазировать. Вызывая к доске, она не требовала пересказать заданный параграф, а предлагала необычный вопрос по изучаемой теме:

– «Ты плывешь на пароходе от истока к устью Волги, поведай, что ты видишь? Или, тебя выбросили с парашютом на Северный полюс, расскажи, как ты будешь выживать?

Её уроки проходили быстро и весело, и рассказывала Елена Дмитриевна о необъятных советских просторах и далеких странах так, словно только что там побывала. Кроме географии К.Е.Д. вела факультатив краеведения, и не всегда в школе за партой, а чаще в однодневных походах, с определенными целями. Так вместе с учительницей географии мы исследовали берега реки Уньги, протекавшей от поселка в семи километрах, зарисовывали старинные наличники на добротных сибирских избах, встречались со старожилами и записывали их воспоминания, и многое многое другое. Полагаю, ни без участия географички при пионерской дружине создали туристический штаб для воплощения в жизнь лозунга о счастливом советском детстве.

Надо заметить, что директор Заринской школы Михаил Андрианович Аверин, получивший впоследствии звание Народного учителя СССР, культивировал трудовое воспитание, которое проходили все дети от первого до десятого класса. Ученические производственные бригады, имеющие в своем распоряжении трактора и комбайны, добивались рекордных урожаев зерновых и картофеля на опытном поле и школьном огороде, зарабатывая за сезон немалые средства. Часть их шла на поощрения смекалистых и трудолюбивых, экскурсиями в Москву и Ленинград, практиковались и поездки по родному Кузбассу. Так в восьмом классе я впервые побывал в Государственном Эрмитаже и смог посмотреть «живьём» монеты царской России.

Как практический результат занятий по краеведению предполагалось создание школьного музея, для которого вначале выделили уголок в кабинете географии, а потом целую комнату в только что отстроенном ДК «Заря». По всей школе разнесся клич, приносить в музей старые вещи. Будучи исполнительным и ответственным учеником я упросил маму отдать для экспозиции домотканый парадный кушак деда и без сожаления принес в музей свой медяк 1831 года. Школьники, а точнее их родители, а иногда и бабушки дарили музею старые сарафаны, маслобойки, прялки, глиняные крынки, подтекающие самовары, хотя некоторые, расставаясь с фамильными реликвиями, планировали забрать их со временем обратно.

Заведующей музеем стала Елена Дмитриевна, а мне доверили вести журнал нумизматических поступлений, задание, о котором можно только мечтать. Первым делом я подготовил плакат на доску объявлений: «Если ты сознательный пионер и комсомолец, то обязан сдать в школьный музей, валяющиеся в семье без всякой пользы старые монеты и банкноты». Кроме того мы с другом Володькой совершили подворовый обход родного поселка. Как это не покажется удивительным, почти в каждом доме нам вручали монеты, в основном мелочь, недавно вышедшую из обращения, но отдавали в музей советские серебряные полтинники и николаевские рублевики.

Нумизматическая выставка располагалась в стеклянной витрине, занимавшей всю площадь стола. Денежные знаки, разобранные на царские, советские и иностранные, сопровождались этикетками, написанные моим корявым подчерком. Те дни детства остались в памяти как самые счастливые. Музей открывали по воскресеньям, и я весь день стоял около витрины, рассказывая желающим всё, что читал о монетах. Скудного запаса знаний хватало, чтобы прослыть эрудитом.

Все оборвалось в одночасье, когда наш музей обворовали. Злоумышленники выломали фанерную дверь и забрали самые ценные вещи, в том числе и кушак моего деда. Нумизматическую коллекцию грабители похитили полностью. После этого музей закрыли, и односельчане разобрали по домам остатки сданных экспонатов.

В прошлом году я посетил родную школу, носящую имя М.А. Аверина, в её новом здании нашлось две комнаты для музея, там стоят те же чугунки, самовары, ухваты, вышитые полотенца, нет только стенда с монетами.

Тима Портнягинский

О Тиме Портнягинском в нашем поселке судачили часто. Мужики иногда снисходительно, а порой с нескрываемой завистью обсуждали его «дурную прыть» и огромное состояние, которое он якобы бы скопил, а женщины, обидевшиеся на своих мужей, желая им досадить, кричали на всю улицу, что уйдут жить к Тимофею.

Тимофей из соседней деревни Портнягино слыл местным дурачком. Обделив его разумом, Бог дал ему недюфжую силу. По всей округе Тима пилил и колол дрова, копал огороды, могилы, траншеи для фундаментов, а иногда и колодцы, но только первые три метра. Работал Тима один, а устанавливать колодезный сруб или использовать вороток для извлечения грунта с большей глубины он не умел. Приглашали Тиму на тяжелые хозяйственные работы постоянно, кормили и платили хорошо. Грех обижать юродивого, но за общий стол не сажали, накрывали отдельно, уж очень тяжелый запах шел от его несменяемой одежды. Интерес всей округи к нему подогревал один бзик. Деньги за работу он брал только металлическими рублями. Возможно, не доверяя бумажным накоплениям, бесследно исчезающим во время денежных реформ, или монетки ему нравились больше, это не обсуждалось. Интерес вызывали сплетни, как хранил Тима свой заработок. По разговорам сельчан он зарывал монеты в укромном месте, хотя некоторые насчитывали таких точек несколько, замечая Тимофея с лопатой в окрестных лесопосадках. Они даже прикинули примерную сумму клада, перемножив 30 лет его трудового стажа на ежедневный заработок. Получалась стоимость автомобиля «Москвич». При этом учитывалось, что Тима никогда ничего не покупал, к спиртному не притрагивался, и жил подаянием. Тимины сокровища будоражили умы сельчан, и отыскать его заначки мечтали многие, оправдывая себя тем, что Тима вероятно уже и не помнит, где их припрятал.

С некоторых пор на россказни о зарытых Тимой кладах стала накладываться и другая легенда, связанная с этой деревенькой, построенной еще в начале XIX века. Свое название она получила от предприимчивого подрядчика Нягина, соорудившего порт на высоком лесистом берегу реки Ини, по которой он сплавлял лес в Ново-Николаевск, переименованный в советские времена в Новосибирск. Ходили слухи, что разбогатевший коммерсант хранил немалые сбережения в тайнике неподалеку от своей усадьбы. Моя мама вспоминала, как о старинном кладе шептались еще в довоенные времена. Незаметно легендарные Нягинские сокровища и закопанные заначки Тимы сплелись в одну версию. Стали говорить, будто Тимофей нашел старый клад, и теперь его постоянно перепрятывает.

Увидеть Тимофея мне довелось, когда я заканчивал десятый класс. В нашем поселке проводили центральный водопровод, и от улицы до здания школы требовалось прокопать небольшую траншею. Директор школы Михаил Андрианович нанял Тиму, сговорившись на тридцать рублей. Мы с Володькой Скорюпиным ходили смотреть на его работу. Невысокого роста, плотный, широкоплечий, в домотканой рубахе до колен, подвязанный пеньковой веревкой, он походил на крепостного крестьянина из учебника истории. Архаичность образу добавляли нестриженная с проседью борода и плешивый череп. Отработанные годами движения копаря напоминали действия живого автомата. Глубоко вонзая лопату в глину, он, чуть выпрямившись, выбрасывал увесистый ком словно пушинку. Пройдя ряд, Тимофей тщательно зачищал борта и дно траншеи, как бы готовя её на показ строгой комиссии, и только потом начинал углублять свою выработку. При этом он постоянно что-то быстро и бессвязно бормотал. Праздное любопытство зевак Тиме не понравилось, и он сделал несколько бросков с глиной в нашу сторону, мы поменяли позицию, но комки полетели и туда, пришлось ретироваться от греха подальше.

С этим подрядом у директора с Тимой вышел конфуз, свидетелем которого я случайно оказался. Возможно, Тимофею плохо объяснили, или, проявив собственную инициативу, он выкопал траншею на метр глубже и требовал увеличить вознаграждение. Брать бумажные деньги он тоже не хотел, а цеплялся за Михаила Андриановича, возмущенно бормотал свои скороговорки, размахивал руками, намереваясь засыпать то, что выкопал. Я догадался о причинах Тиминого недовольства и влез с предложением поменять бумажные рубли на металлические. Директор с некоторым недоверием к такой затее вручил мне деньги, и я галопом помчался в совхозный магазин, где на сдачу давали новые юбилейные монеты с портретом Ленина.

При виде монет лицо Тимофея посияло, как у младенца, отыскавшего любимую игрушку. Он брал монеты по одной и, внимательно осмотрев со всех сторон, выкладывал их на земле верх аверсом, потом сложил из них столбики по пять монет, и затем по десять. Башенка из тридцати монет у Тимы долго не получалась, но он упорно раз за разом складывал их в стопку и когда наконец башенка устояла, его лицо озарилось неописуемой радостью. Директор тоже остался доволен неожиданным завершением конфликта, похлопав меня по плечу в знак благодарности.

Как сложилась судьба Тимы, я узнал несколько лет спустя, прилетев погостить в родные края. Всегда добрый и безотказный Тимофей, не бравший в рот спиртного, неожиданно загулял и принялся буянить, гоняясь с лопатой за односельчанами. Неуправляемая сила могла стать причиной страшной беды. Жители Портнягина вызвали санитаров, которые увезли Тиму в областную психбольницу, где он и сгинул. А через некоторое время стала ясна причина неистовства Тимофея. Два местных алкаша пошли в запой, и постоянно бегая в ларек за водкой, рассчитывались металлическими рублями. Продавщице это показалось подозрительным, и она сообщила о своих догадках участковому.

При виде милиционера выпивохи во всем признались. Они давно следили за Тимофеем и дождались пока он сам того не ведая приведет их к заветному месту. Срок им дали небольшой, но судили не за воровство, поскольку потерпевший не мог ни объяснить, ни доказать права на свое имущество, а за сокрытие крупного клада, который, по закону принадлежит государству. Как оказалось, вместе с современными монетами находились царские и первые советские серебряные рубли, но отыскал Тима клад Нягина или селяне рассчитывались с ним хранившимися в кубышках старыми монетами, восстановить не удалось. Да, наверное, никто этим вопросом себя не обременял.

Работая в нумизматическом салоне, я постоянно сталкиваюсь с коллекционерами и, наблюдая за блеском их глаз, когда они вертят в руках понравившуюся монету, вспоминаю Тиму, видимо, рожденного нумизматом.

Водитель Николай

Случай стать обладателем крупного клада монет представился мне в начале семидесятых, когда я учился в Томском политехническом институте. На первую производственную практику группу из трех буровиков отправили на Горный Алтай в Курайскую геологическую экспедицию на границе с Монголией. На автовокзале в Бийске, откуда начинается знаменитый Чуйский тракт, нас ждала неприятная новость, билеты на автобусы распродали на неделю вперед. Ждать нам не было никакого резона, да и выданная в институте сумма на проезд как то неожиданно быстро закончилось еще в вагоне-ресторане. Кто-то из пассажиров предложил отправиться на трассу и ехать автостопом. Моих друзей почти сразу подобрал пустой лесовоз и они, помахав мне на прощание, скрылись за горизонтом. Я грустил часа два, вытянув руку как шлагбаум, пока рядом не притормозил груженый буровым оборудованием ГАЗ 51, который по счастливой случайности направлялся на базу экспедиции. Сговорились на два рубля, шофер просил больше, но я признался, что это последние.

Водитель лет пятидесяти, крепкого сложения представившийся Николаем, оказался на редкость говорливым, он видимо и подхватил меня на трассе, чтобы иметь свободные уши. Шоферские байки сыпались из него как из рога изобилия. Старожил тракта, он как опытный экскурсовод обращал внимание на красоту алтайских гор и бурные перекаты Катуни, показывал памятные места, особенно помеченные небольшими обелисками, сопровождая рассказы жуткими подробностями автоаварий и именами погибших здесь шоферов. А еще он пел, громко и фальшиво, но с большим чувством:

Есть по Чуйскому тракту дорога

Много ездят по ней шоферов…

Николай не спешил, часто останавливался, выйдя из кабины, он обходил свой газончик, пинал болоны, открывал капот и проветривал двигатель.

– Тише едешь – больше командировочных, – пошутил он, остановившись засветло около постоялого двора. – Завтра нам предстоит преодолеть два перевала один труднее другого, лучше на них вечером не соваться.

На Семинский перевал поднимались тяжело, несколько раз съезжая на обочину, чтобы остудить перегревшийся двигатель. На вершине решили перекусить. Неподалеку от трассы располагалась старая полуразвалившаяся беседка или часовенка, окрашенная когда-то в зеленый цвет. Массивные половые доски прогнили и местами провалились. Бросив кусок брезента у входа, мы занялись трапезой. Я достал пачку печенья и бутылку газводы, а Николай разложился основательно, – миска отварной картошки в мундирах, яйца, шмат сала и литровая банка консервированных огурцов. Хотя продукты вывали на общий стол, ели каждый своё, брать чужое я постеснялся, а Николай угоститься салом не предложил.

– По местному обычаю надо бросить здесь монетку, тогда спустимся без проблем, – закуривая после плотного обеда, выдал информацию Николай. – Если веришь в приметы, кинь несколько медяков, так здесь все делают, под полом беседки наверняка не на одну бутылку водки мелочи валяется.

– А что никто их не подбирает? – удивился я.

– Опасаются, примета плохая, нам шоферам нельзя. Не дай Бог! Сам видел, сколько ребят на трассе осталось, а ты, если не боишься, слазь, посмотри.

В приметы я не верил и, обойдя беседку со всех сторон, нашел небольшую щель, через которую пролез под пол. Монет там оказалось много они лежали ровным слоем вперемежку с сопревшими листьями деревянной трухой и прочим мусором, Извиваясь в тесном пространстве, я подгребал их из углов в небольшую горку.

– Тут их навалом, тару надо, – крикнул я Николаю.

Вместе с мусором монет набралось полведра. Водитель высыпал всю кучу медяков, покрытых коркой окислов и грязи, на брезент.

– Давай, быстро, отбирай новые, да надо сваливать отсюда поскорее, чтобы никто нас не засек, – засуетился Николай, не давая возможности внимательно рассмотреть позаимствованные у горных духов пожертвования.

Монет, выпущенных после денежной реформы 1961 года, оказалось немного. Игнорируя мелочь, мы спешно отбирали десятчики, пятнашки и двугривенные. Как потом оказалось, улов составил чуть больше тридцати рублей, а оставшиеся, в основном дореформенные монеты, царские и совсем какие-то старые, водитель высыпал в щель между досками, не позволив взять немного на память.

Деньги Николай сложил в рабочую рукавицу и сунул их за спинку сидения. На спуске с перевала я молчал, сожалея, что не набрал себе в коллекцию монет и переживая несправедливость дележа. «За раз нагреб ему целую стипендию, а этот жмот не дал мне ни копейки, а еще оплату за проезд сдерет», – крутились в голове мрачные мысли. Вспоминалось не попробованное сало и от того в желудке начала пузыриться газированная вода, вызывая икоту, а на душе стало еще тоскливее. Николай тоже вдруг заделался молчуном. Так буками мы пересекли Онгудайскую долину и вскоре стали взбираться на крутой Чикетаманский перевал, чуть не ставший для нас роковым. Несколько валунов, потревоженных кем-то на верхнем серпантине, с грохотом обрушились на дорогу в десяти метрах от нас.

Николай резко затормозил, заметно побледнев.

– Это неспроста, – прошептал он, а потом громко выругался. – Ну что сидишь, студент недоделанный, иди, убирай камни с дороги.

Добравшись до перевала, мы увидели сиротливо стоящую лиственницу, ветки которой на высоту человеческого роста украшали белые ленточки.

– Надо и нам задобрить духов перевала. Есть какая-нибудь тряпочка? – спросил Николай.

– Носовой платок подойдет? – я протянул ему давно нестиранный предмет туалета.

– Сгодится. Чем больше, тем лучше, – повторил несколько раз Николай, распуская платок на ленточки.

Спустились мы в долину без приключений, и молча любуясь великолепными видами белоснежных гор и степными просторами, доехали до конторы Курайской экспедиции. Сказав до свидания, я протянул Николаю обещанные рубли.

Николай, не попрощавшись, взял деньги, но окликнул меня, когда я отошел достаточно далеко:

– Вернись, студент, забери эти монеты себе. Нельзя их мне оставлять. С них не разбогатеешь, а жизнь то одна. Хотя, может и нет никаких горных духов, предрассудки это, – начал сомневаться он, но я уже дотянулся до рукавицы с мелочью.

Халявные деньги разлетелись как мухи, тем более однокурсники помогли, а вот об оставшихся на перевале монетах в последнее время я вспоминаю часто. Представляю, как очистив их от окислов, разбираю по годам выпуска, отыскивая редкие типы и разновидности, порой мне кажется, что были там старинные монеты и уникумы, которые до сих пор нумизматам не встречались. А с другой стороны, как знать, если бы я пересыпал жертвенные монеты в свой рюкзак, то на Чикетаманском перевале обрушились бы валуны покрупней размером и на несколько секунд позже.

Ракинцев Владимир Алексеевич

По семейным обстоятельствам в 1977 году я переехал во Фрунзе и устроился на работу в Институт инженерных изысканий Киргиз ГИИЗ. Почти сразу я влился в ряды клуба нумизматов, встречи которого проходили по воскресным дням в парке имени Панфилова, именуемый старожилами «Звездочка». На тенистой аллее одного из лучей на скамейках сидели маститые коллекционеры со своим товаром. Начинающие собиратели, прогуливались вдоль скамеек, рассматривая в самодельных кляссерах и на планшетах царские копейки и иностранные монетки, случайно залетевшие через «железный занавес». У коллекционеров со стажем еще не выветрились из памяти «Дела нумизматов», прокатившиеся по всему Советскому Союзу, когда владельцы крупных коллекций монет из драгоценных металлов попали под жернова закона, приравнявших валютчиков и нумизматов. В литературе того времени даже делалась оговорка «советские коллекционеры золотые и серебряные монеты не собирают». Тем не менее, такие монеты имелись в потайном кляссере почти у каждого, но их, завернутые в бумажку с определениями, не показывали новичкам и незнакомцам.

Когда я впервые попал в парк Панфилова, глаза у меня разбежались от обилия монет, хотя небольших сбережений, оторванных от семейного бюджета, хватало лишь на пару затертых пятаков, но и их купить оказалось проблематично. Продавать монеты никто не хотел, предпочтение отдавалось обмену. «Обмен – обман», – шутили между собой нумизматы. В коллекционировании, как и на бирже, выигрывает тот, кто больше знает и свободно ориентируется в ценах на нумизматическом рынке. Часто незначительная деталь, к примеру, рубчатый гурт на 3 и 5 копейках 1924 года увеличивает стоимость монеты в десятки, если ни в сотни раз.

В лучшие свои времена фрунзенский клуб нумизматов насчитывал около четырехсот активных членов, еженедельные встречи и общения с удивительными интересными людьми разнообразных профессий, сохранились в памяти множеством интересных и занимательных случаев. Упоминание одних и замалчивание других, может расцениваться как знак неуважения к моим друзьям, как коллекционерам, так и ученым-нумизматам. Потому, оставив эти воспоминания пока за скобками, расскажу лишь о самых близких и тех, кого уже нет рядом.

Мэтром среди Фрунзенских коллекционеров почитался Владимир Алексеевич Ракинцев по профессии инженер-энергетик, занимавший какой-то важный пост. Высокий, прямой, немногословный старец всегда садился на крайней скамейке у входа и на его место никто не покушался, даже если мэтр отсутствовал. Обменный фонд он носил в газетах или плотных листах свернутых в виде рулета, где начинкой выступали монеты на все вкусы. Купить их у него не представлялось возможным, только поменять. Полной его коллекции увидеть мне не довелось, но среди монет, приготовленных для обмена, насчитывались десятки рублевиков Петра I, его супруги Екатерины и дочери Елизаветы Петровны и увесистый пакет с трофейными серебряными монетами кайзеровской Германии, которые ценились невысоко.

– Покажите, что у вас есть, – повелевал Владимир Алексеевич, встречая всех заходящих в парк. Пользуясь непререкаемым авторитетом, он первым осматривал приносимые на продажу монеты. Новички также вытряхивали перед ним из спичечного коробка или из кармана разные монетки. Зажав их в свою огромную ладонь, Владимир Алексеевич восседал в полной задумчивости, и складывалось ощущение, что он забыл о твоем существовании и принял монеты в качестве невозвратной дани. Удивить профессионала сложно, но иногда как бы очнувшись ото сна, мэтр снисходил до короткой фразы:

– За все могу дать десять рублей.

Перед коллекционерами он разворачивал газетную колбаску с равноценными на его взгляд монетами. До торгов он не опускался, если выбрать на обмен из предложенного изобилия не удавалось, он возвращал приглянувшуюся ему монету. Иногда Владимир Алексеевич, находясь в хорошем настроении, раздавал любознательным подросткам по горсточке мелочи, под устные гарантии, что все найденные монеты они будут приносить ему.

– Это словно мелкая песчинка, подброшенная в раковину, глядишь, через несколько лет вокруг неё как жемчужина вырастит новая коллекция, – предрекал Владимир Алексеевич. Самое интересное, что он оказался прав, многие местные коллекционеры вспоминают его как основоположника своего увлечения.

Как ветеран нумизматического общества Владимир Алексеевич тщательно следил за соблюдением правил и традиций. При совершении купли-продажи все остальные коллекционеры не вмешивались в сделку и не перебивали цену, а терпеливо ожидали её завершения, а уж после этого, по очереди, осматривали оставшиеся монеты. Особенно нетерпеливым Ракинцев делал строгое замечание, а при повторном проступке общество игнорировало торопыгу, не вступая с ним в контакты.

Как-то раз желание положить редкую монету в коллекцию напрочь отключило способность к мышлению. В кляссере у заезжего паренька я увидел несколько «пантикопеек» – бронзовых монет из причерноморского античного города Пантикапей, на которых изображалась голова быка. Отличной сохранности, покрытые почти черной благородной патиной, как свидетельство их солидного возраста, монеты оценили недорого по три серебряных полтинника за штуку. Раньше я видел их только в книге «Античные монеты» А. Н. Зографа[4] и никогда не держал в руках. Совершив обмен, я поспешил к Ракинцеву похвалиться. Мельком взглянув на мое приобретение, Владимир Алексеевич зажал монетку в кулак, и попросил подвести к нему продавца.

«Хочет забрать все антику оптом» – подумалось мне, и довольный, что успел перехватить «паниткопейку», пригласил гостя пройти до мэтра, шепнув ему о своей догадке.

Владимир Алексеевич повел себя странно. Выбрав из кляссера античные монеты, он присовокупил их к моей в необъятную длань:

– Отдай, что ты взял в обмен у нашего парня.

Гастролер, как-то сникнув, вернул мои полтинники. Я прямо оторопел от такой наглости мэтра. Мало того, что он забрал всю антику у гостя, он покусился и на мой экземпляр. Обида чуть не вырвалась наружу, но пока я моргал, подбирая резкие слова для протеста, Ракинцев разжал свою ладонь, высыпав монеты прямо на асфальт:

– Забирай своё фуфло, и чтобы я тебя здесь больше не видел.

Современные копии древних монет или «фальшаки», как их называют коллекционеры, заполонившие нынешние нумизматические рынки, изредка попадались и в те благопристойные времена.

Лаконичность в общении старого нумизмата не допускала праздных разговоров, но порой так хотелось пообщаться с опытным коллекционером, больше узнать о предметах общей страсти. В период полулегального существования любительской нумизматики и дефицита как научной, так и справочной информации, сведениями о монетах коллекционеры делились между собой при встречах, хотя домыслов в них содержалось гораздо больше чем зерен истины. Хранить знания о монетах, собранных по крупицам из разных газетных и журнальных заметок, в отличие от Ракинцева, я не умел и стремился ими поделиться с окружающими. В газете «Вечерний Фрунзе» появились мои первые популярные заметки по теме «Фауна на монетах мира». На очередной встрече Владимир Алексеевич подозвал меня к себе и, порывшись в своих закромах, извлек треть германского талера 1673 года с изображением оленя. Дав возможность полюбоваться на раритет, Ракинцев снова упрятал его в бумажный рулончик.

– Читал, одобряю. Я придержу эту монету, поищи в обмен что-нибудь из императорской России.

С той поры олень стал сниться мне по ночам. О, как достойно смотрелась бы старинная германская монета в коллекции среди нескольких десятков её современных собратьев, но где взять начинающему собирателю равноценный этому уникуму обмен. Спустя полгода мой друг геофизик Борис Анфилатов, один из первооткрывателей золоторудного месторождения Кумтор, привез из командировки по Таласской долине серебряную пятимискалевую кашгарскую монету начала ХХ века, найденную рядом с полуразвалившимся мазаром. Предварительно определив её редкость в каталоге «Монеты стран зарубежной Азии и Африки XIX-XX вв.» Д.И. Мошнягина[5] и А.Б. Жука я в ближайшее воскресенье помчался на встречу с Ракинцевым. Зажав монету в кулак, Владимир Алексеевич после нескольких минут раздумий размотал одну из своих бумажных колбасок, засветив пару десятков не первой свежести российских рублевиков XIX века.

Внимательно осмотрев предложенный обменный фонд, я осмелился напомнить ему о талере с оленем. Владимир Алексеевич медленно свернул свой рулет и, подумав несколько минут, вернул мне пятимискалевик. Кроме Ракинцева монета никого из коллекционеров в парке не заинтересовала. Вероятно, Владимира Алексеевича удивил мой непомерный аппетит, и в дальнейшем он встречал меня с прохладцей, а может мне просто показалось, улыбающимся его никто не видел.

После того как рядом с парком Панфилова закончилось строительство правительственного здания, по аналогии с Америкой названого «Белым домом», коллекционеров попросили перебазироваться подальше от начальственных глаз. Новым местом встречи стал парк «Дружба» (сейчас он носит имя первого турецкого президента Кемаля Ататюрка) вот там и появились однажды несколько крепких парней в штатском. Потолкавшись среди коллекционеров, они приценивались к монетам и даже пытались торговаться, но потом, достав служебные удостоверения, объявили, что наша стихийная барахолка никакого отношения к заявленному клубу по интересам не имеет. Поскольку купля-продажа монет из драгметаллов, мягко говоря, незаконна, то во избежание неприятностей нам лучше разойтись. Все коллекционеры по-быстрому стали уносить ноги, и только Владимир Алексеевич потребовал письменного обоснования прекращения деятельности нумизматического клуба, существующего почти четверть века. Его, меня и еще двух зазевавшихся нумизматов комитетчики вежливо пригласили проехаться с ними. В конторе глубокого бурения (так тогда в шутку расшифровывали аббревиатуру КГБ) нам показали инструкцию Министерства Культуры СССР «О порядке учета и хранения движимых памятников истории и культуры, находящихся в личной собственности граждан». Суть её – в зачислении всех без исключения монет из драгоценного металла в категорию памятников и в обязательном учете любых нумизматических коллекций. Нарушителям грозило уголовное наказание.

– Тот, кто писал эти инструкции, даже не представляет какой объем бесполезной информации он хочет взвалить на плечи Министерства Культуры. Каждый забитый советский полтинник, не имеющий нумизматической ценности, который ювелиры используют как сырье для своих поделок, придется фиксировать, – начал возмущаться Владимир Алексеевич. – У какого чинуши хватило фантазии уравнять рублевики XVIII века и современные монеты только потому, что они отчеканены из серебра.

– Законы не обсуждаются, они должны выполняться, – прервал его строгий комитетчик. – Хотите продолжать собирать свои монетки – регистрируйтесь.

Не прошло и месяца, когда общее собрание коллекционеров приняло устав Фрунзенского клуба нумизматов и неожиданно избрало меня его председателем. Вообще-то единственной кандидатурой проходила фамилия Ракинцева, но он сделал самоотвод, сославшись на возраст, и предложил меня, а все дружно проголосовали.

Умер Владимир Алексеевич как-то неожиданно, незадолго до распада Советского Союза, его огромную коллекцию сестра увезла в Москву. На сороковины в парк зашла пожилая женщина, разыскивая меня.

– Вот, Владимир Алексеевич завещал вам монетку, – и она протянула мне треть талера.

Союз нерушимый

Идея создания всесоюзного объединения нумизматов для защиты прав и популяризации своего увлечения весела в воздухе, пропитанном ароматом перемен, объявленных Михаилом Горбачевым. Созданные на местах клубы только ожидали клич из центра, и они последовали, причем сразу два. Первыми заявили о себе коллекционеры из Калининграда, собравшие учредительную конференцию и, принявшие устав ВОКН (Всесоюзное объединение клубов нумизматов) под эгидой Научно-методического центра народного творчества и культурно-просветительной работы Минкультуры СССР. Вторым его соучредителем стало СП «Межнумизматика», основной задачей которого являлась продажа монет за рубли. Это очень важное уточнение, поскольку до того коллекционные монеты продавались в специальных магазинах «Березка» за валютные чеки. Из созданного центра во все концы страны полетели письма с программой деятельности на ближайшую пятилетку с лозунгом «Коллекционеры всех стран, соединяйтесь» и призывом вносить членские взносы. Председателем ВОКН избрали члена Союза журналистов СССР возглавлявшего Калининградский клуб коллекционеров Дворецкого Евгения Ильича. Полный идей и оптимизма он прилетал в Киргизию агитировать нас вступать в объединение, наобещав «золотые горы» и Фрунзенские нумизматы дружно проголосовали «за».

В том же году осенью Советский фонд культуры, у основания которого находилась Раиса Максимовна Горбачева, пригласил председателей клубов прибыть в столицу на съезд учредителей Всесоюзного общества коллекционеров. Командировочные расходы оплатил местный Фонд Культуры, и я отправился в Первопрестольную.

Съезд проходил в знаменитом, напоминающем раскрытую книгу здании СЭВ (Совет экономической взаимопомощи, ныне мэрия столицы). Самое сильное впечатления произвело на меня мозаичное декоративное панно из разноцветных камней, украшавшее стены цилиндрического конференц-зала. Прогуливаясь по коридору, я как бы невзначай прикасался к полированным плитам, наслаждаясь блеском крупных друз самоцветов, заполняющих розетки. Душа геолога пела от созерцания такой красоты. Вокруг ходили такие же небрежно одетые провинциальные собиратели, с серьезными выражениями лиц и повышенным самомнением от возложенной на нас миссии.

Огромный зал заседаний делегаты, собранные со всего Советского Союза отличающиеся по возрасту, образованию и социальному статусу, заполнили на треть. Однако проблемы коллекционирования волновали далеко не всех, некоторые преследовали свои меркантильные интересы. Еще до начала съезда и в его перерывах повсюду возникали стихийные мини-рынки. Обычный коллекционный ширпотреб и иностранная мелочь преподносилась как раритеты, продавцы шумно нахваливали свой товар, называя сумасшедшие цены. Среди полированной роскоши и ощущения исторической судьбоносности проводимого съезда мелкое торгашество его лучших представителей казалось мне неуместным и даже кощунственным.

Не вызывало восторгов и само заседание. Отсутствовала реальная программа действий, а озвучивались лишь пожелания из мероприятий, финансовое обеспечение которых планировалось осуществить за счет мифических членских взносов. Сплошным потоком лились жалобы на несправедливость закона, отсутствие информационного издания, необходимость открытия нумизматических магазинов и прочие насущные проблемы, которые предстояло решать избранным членам правления. Выступающие ратовали за нерушимый союз собирателей по всем направлениям, не допуская деления на фракции, хотя сразу же возникли трения по поводу недавно созданного объединения нумизматов.

Евгений Дворецкий зачищал свое детище, цитируя классика: – «В одну телегу впрячь не можно, коня и трепетную лань…», намекая на различие интересов собирателей экслибрисов, монет, минералов, бон и бабочек или даже автомобилей. Что общего между ними кроме названия «коллекционер»? Но организаторы съезда его просто игнорировали. Стало обидно за моего знакомого и я, подняв руку, выступил в его защиту, сказав, что на местах неважно, кому платить членские взносы, и не беда, если уже созданное объединение нумизматов вольется в ряды общества коллекционеров. Когда шло выдвижение кандидатов в члены правления, кто-то предложил кандидатуру «миротворца» из Киргизии.

Шумная толпа участников съезда, покидая заседание, пересеклась в фойе с потоком светского мероприятия, проходившего в здании СЭВ. Молодые дамы в вечерних платья, отсвечивая обнаженными плечами и спинами, и сопровождающие их джентльмены во фраках, вежливо расступились, пропуская идущую на пролом орду коллекционеров. Под взглядом этих милых дам из параллельного мира, знакомого лишь по голливудским фильмам я почувствовал всю пропасть, разделяющую людей находящихся на вершине успеха и тех, кто находится у её основания. И как— то сразу радость от участия в этом форуме объединивших мелких коммерсантов, надеющихся получать дивиденды от своего увлечения, сменилась большим разочарованием.

В правление ВОК вошли около тридцати коллекционеров, но пообщаться на проводимых два раза в год заседаниях удалось не со всеми. С председателем правления народным артистом РСФСР Лазаревым Александром Сергеевичем было о чем поговорить, у нас совпадала тема увлечения «Фауна на монетах мира». Спокойный интеллигент, для которого сбор монет являлся своеобразной отдушиной в суетной артистической деятельности, попал в председатели правления из-за своей популярности. Кто-то посчитал, что решать в высоких кабинетах многочисленные проблемы коллекционеров гораздо проще человеку широко известному. Александра Сергеевича такая дополнительная общественная нагрузка не радовала, беспросветность переполняла его годовой отчет с перечислениями, почему почти все пункты из намеченного плана не выполнены. Ратовавшие за объединение клубы коллекционеров не спешили перечислять членские взносы, а ручеек спонсорской подпитки от Фонда Культуры постепенно пересыхал.

Запомнилось мимолетное знакомство с коллекционером из Нижнего Новгорода Евгением Георгиевичем Полуйко, подарившим мне свою книгу «Рубль Анны Иоановны». Евгений Георгиевич оказался незаурядной личностью, ходячей энциклопедией, почти коллега, хорошо разбирающийся в вопросах геологии и минералогии, поскольку учился он в Баку в нефтехимическом институте. Но говорили мы о восточной и античной нумизматике, хоть главной темой его исследований оставалась русская история. Своим учителем по нумизматике Полуйко называл профессора Пахомова[6], широко известного по книгам и статьям.

Самой необычной причудой, недоступной пониманию, казалась выбранная Полуйко тема коллекционирования – рубли периода царствования неприятной и одиозной императрицы Анны, племянницы Петра Великого «царицы престрашного зраку». Чем привлек его мрачный отрезок в отечественной истории, когда заподозренных в неблагонадежности тысячами ссылали в Сибирь, а иные бесследно исчезли в пыточных казематах или оставили головы на плахах? Полуйко рассказывал о работе медальеров и разработанной им системе классификации портретных монет Анны Иоановны взамен существующих любительских определений, таких как «хмурая», «обиженная», «лошадиная морда», «ведьма», «Анна с длинным носом» или наоборот «лирический» или «идеализированный» портреты. Его коллекция насчитывала более 1000 различных вариантов и оценивалась по тем временам как миллионное состояние в долларовом эквиваленте.

Через год после нашего знакомства по всей стране разлетелось шокирующие известие о крупной квартирной краже монет в Нижнем Новгороде из дома, необорудованного сигнализацией и даже не имеющего телефона. Местные власти оставались глухи к просьбам коллекционера хоть как-то обезопасить поистине народное достояние. Дело взял под контроль министр МВД СССР генерал-полковник Б. К Пуго и вскоре рецидивистов задержали, коллекцию вернули владельцу, а нижегородскому горисполкому предписали установить в квартире Полуйко телефон.

– Нет худа, без добра, – с сарказмом повествовал Евгений Георгиевич о своих злоключениях на очередном заседании правления.

В конце 90-х до Кыргызстана дошла печальная новость, Евгений Георгиевич погиб. Коллекционер постоянно совершал утром длительные пробежки по обочине дороги, спасался от давления. Если верить милицейским расследованиям, его сбила грузовая машина, перевозившая негабаритный груз, выступающий далеко за борт. Печально, по нелепой случайности ушел из жизни исследователь-нумизмат в рассвете творческих сил. Где сейчас находится коллекция Полуйко – никому не известно. Кроме Аннинских рублевиков, по разным сведениям, в коллекции находилось примерно чемодан восточных монет и еще полчемодана антики, средневековой Европы, Китая и Византии.

Сразу приходят на ум аналогии с коллекцией уже упомянутого крупнейшего московского коллекционера Мошнягина, которую грабители вынесли из дома, крепко ударив по голове хозяина, опрометчиво открывшего дверь незнакомцам. Вынесли всё, даже боевые награды Давида Исааковича. Вскоре на английском аукционе «Сотби» объявили о распродаже коллекции монет Северного Причерноморья. Фотографии монет из рекламного аукционного проспекта до последней щербинки повторяли снимки украденных уникумов. Ну, а поскольку коллекция частная большого шума поднимать не стали. «Отношения наши с Великобританией и так натянуты, о частных ли коллекциях сейчас вести речь», – ответил на запрос посол СССР в этой стране. Возможно, и уникальная коллекция рублевиков Анны Иоановны однажды всплывет на одном из престижных аукционов.

Всесоюзное общество коллекционеров распалось с развалом СССР. В его актив можно записать ежемесячную газету «Вестник коллекционера», печатающую письма с мест, никому не нужные политические статьи, анекдоты, изредка познавательные заметки, в том числе и из Киргизии, но и это был прорыв в недоступном для нумизматов информационном пространстве. Тщетные потуги зарегистрировать общество потонули в рутине межведомственных проволочек, закончилась ничем и подготовка документов для правовой зашиты коллекционеров и их коллекций.

Из своей короткой общественной деятельности я вынес только одно: нумизматика – прежде всего наука, вотчина профессионалов или фанатов-любителей, исследующих тайны своеобразных памятников истории, а коллекционирование – её начальный накопительный этап, пройден еще в прошлых столетиях и полезен лишь школьникам. Собирать монеты без всестороннего их изучения для количества или удовлетворения собственного тщеславия – неразумно. Если рассматривать коллекционирование монет, в плане долгосрочных инвестиций, как это практикуется на Западе, то, безусловно, выгодно, но… скучно.

«Нумизмать», она же «мама Валя» (В.Д. Горячева)

Слово «нумизмать» вырвалось у меня само собой на юбилее доктора исторических наук, крупного специалиста по городской культуре Семиречья, – Валентины Дмитриевны Горячевой. «Археолог №1 в Кыргызстане», первая защитившаяся в республике по этой специальности, внесла в историческую науку весомый вклад, чтобы по праву так называться. Венцом её многолетней работы стала фундаментальная монография «Городская культура тюркских каганатов на Тянь-Шане (середина VI — начало XIII вв.)», изданная в 2010 году. Начальник экспедиций на Краснореченском и Буранинском городищах, которые я вспоминаю как лучшие времена в своей жизни, «научной мамой» и руководителем по кандидатской диссертации стала не только для меня. «Мамой Валей» звал её на раскопках студент Кыргызско-Российского Славянского университета, а ныне старший научный сотрудник Отдела Востока в Государственном Эрмитаже Асан Торгоев. В свое время она привлекла в науку и молодого военного переводчика с арабского Владимира Ниловича Настича, командированного во Фрунзенскую лётную часть из Алма-Аты. После нескольких совместных работ по дешифровке эпитафий на средневековых каменных могильных камнях (кайраках) и легенд на новых типах согдийских и караханидских монет Настич поменял амплуа переводчика на исследователя. Сегодня он ученый с мировым именем, заведует отделом в институте Востоковедения Российской академии наук.

Заочное знакомство с Валентиной Дмитриевной состоялось в далеком 1983 году, когда газета «Вечерний Фрунзе» напечатала подряд две её статьи о монетных находках на Краснореченском городище, расположенном в 35 километрах от столицы Киргизии. Увлекательный рассказ о раннесредневековых тюргешских монетах как исторических источниках, играющих важную роль в восстановлении прошлого, заражал романтикой научного поиска. Вторая статья повествовала о мелкой золотой монете, династии Фатимидов, совершившей в одиннадцатом веке далекий путь из Египта в Среднюю Азию, находившейся под властью крупнейшей мусульманской династии Караханидов. Детская мечта принять участие в археологической экспедиции и самому сделать «сенсационное открытие» вновь проснулась и не давала покоя. Однажды, напросившись в отряд к Валентине Дмитриевне, я «заболел» археологией. Несколько летних отпусков мне горному инженеру далекому от истории руководитель экспедиции прививала теоретические и практические навыки полевого исследователя.

Совместная раскопочная работа на объектах Красной Речки (Навеката) и Бураны (Баласагуна) с долгими разговорами после ужина, когда уже стемнело, а идти спать еще не хочется, сближала и располагала к воспоминаниям всех участников экспедиции.

– Стать археологом я даже не мечтала, даже больше скажу, в школе историю терпеть не могла, – откровенничала Валентина Дмитриевна. –Рабоче-крестьянское происхождение диктовало и соответствующий выбор основательной профессии и я поступила в Новосибирский институт железнодорожного транспорта, а до того два года работала кондуктором-кассиром на автобусе.

– Не смогли с первого раза поступить? – перебивал я её некорректным вопросом.

– В хрущевские времена молодежь до поступления в ВУЗ обязывали два года отработать на производстве, а запись в трудовой книжке транспортного предприятия давала какие-то иллюзорные преимущества при поступлении в институт железнодорожников. Но я быстро поняла, что это не моё и размечталась стать журналисткой. Поступила в Ташкентский государственный университет, но и там не сложилось, не вписалась я в элитный студенческий контингент. Оказавшись перед выбором бросать университет либо менять специализацию, я предпочла второе, перешла на гуманитарное отделение исторического факультета, единственный, где преподавание велось на русском языке. Так археология стала моей судьбой. И тут мне крупно повезло с учителями, преподавали нам патриархи востоковедения и основатели среднеазиатской археологической школы, светила мировой величины Михаил Евгеньевич Массон, его жена Галина Анатольевна Пугаченкова и их ученики.

– Я в детстве читал статью Массона про фальшивомонетчиков, – вспомнил я запись в ученической тетрадке, – и почему-то считал, что он давно умер.

– Типун тебе на язык, – не сдержалась Валентина Дмитриевна. – Он жив и продолжает работать. Я с ним готовлю к выпуску монографию по истории изучения городища Бурана, как я считаю – столицы Караханидского каганата Баласагуна. Михаил Евгеньевич передал мне старые архивные осмотры башни начала века, а я подобрала свои материалы с последними исследованиями. Кто бы знал, сколько нервов мне это стоило! Все ученые, начиная с Василия Владимировича Бартольда, считали Ак-Бешим столицей Караханидов, а городище Бурана с его предместьем, ну и местные историки, конечно, вторили авторитетнейшему востоковеду. Доводы мои слушали, но всерьез не воспринимали, чуть ли не в глаза говорили о моей наглости, что осмелилась, оспаривать классиков. Даже Михаил Евгеньевич прислал письмо-назидание «не торопись с выводами». Поддержал меня однокурсник Борис Кочнев, работавший тогда во Фрунзенском историческом музее, он опубликовал нумизматический материал с городища с обозначением монетных дворов Куз-Орду и Баласагун, доказав, что это два названия одного города. А потом и Володя Настич прочитал эпитафии на найденных там же кайраках с упоминанием топонима Баласагун. Теперь Массон называет меня своей ученицей. Он часто говорил нам, что слушателей у него много, а вот ученики лишь те, кто дальше него пошел в избранной специальности.

Близкое знакомство с Валентиной Дмитриевной открыло доступ к её огромной библиотеке, а некоторые книги и статьи по археологии она мне просто подарила. Затем последовало приглашение послушать курс лекций по нумизматике, читаемый ею в Кыргызско-Российском (Славянском) университете историкам и культурологам. Лекции, расписание которых помечались в календаре, как праздничные дни, открывали тайны истории денежного обращения средневековой Средней Азии. В клубе коллекционеров я стал присматриваться к восточным монетам, и скоро нумизматика Кыргызстана стала основной темой увлечения, вылившейся в полусотню научных статей и несколько монографий.

В 1989 году на общем собрании института Киргиз ГИИЗ меня избрали освобожденным председателем профсоюзного комитета, а так как в делах профсоюзных я смыслил мало, послали на двухнедельные курсы в Ташкент. По счастливой случайности в это же время в столице Узбекистана проходила конференция, посвященная 50 летнему юбилею кафедры истории и археологии, на которой присутствовали «птенцы — Массонята». Сбежав с профсоюзных курсов, я проник на конференцию. Стать проводником подвязался сотрудник кафедры Александр Грошев археолог — романтик, с которым мы познакомились на раскопках Краснореченского городища. В одном из кабинетов Александр открыл шкаф, забитый оттисками статей:

– Можешь покопаться, если тебе интересно.

По забытой в наше время традиции статьи из научных сборников печатались отдельными оттисками. На титульном листе указывались выпускные данные и соответствующие номера страниц. Экономично и очень удобно, не нужно приобретать весь сборник для работы или для интересующихся этой темой коллег. Оттиски лежали небольшими пачками покрытые слоем пыли, видимо в шкаф давно не заглядывали. Поковырявшись около получаса, я выбрал два десятка ранних статей по нумизматике Массона М.Е. и его учеников. На одной из них мелким бисерным подчерком указывалось название статьи и проставлен автограф академика. Позднее, отданные в переплет статьи составили уникальный сборник основоположников среднеазиатской нумизматики.

Тогда же в университете я познакомился с Эдвардом Василевичем Ртвеладзе, окончившим ту же кафедру, только на два год позже Валентины Дмитриевны. В его кабинете находилось несколько человек. Грошев представил меня как нумизмата из Бишкека и мы пожали друг другу руки. Эдвард Василевичем разбирал какой-то клад, и ему было явно не до разговоров. Он постоянно курил, рассматривая то одну, то другую монету, перекидываясь короткими репликами с собравшимися вокруг, называя имена неизвестных мне правителей. Постояв несколько минут рядом, я отошел в сторону, а Александр тихонько шепнул мне на ухо.

– Большой умница, жаль, очень болен, врачи говорят, долго не протянет.

К счастью, Эдвард Васильевич жив и поныне, издал много интересных работ по нумизматике и давно уже академик.

Профессор МГУ Герман Алексеевич Федоров-Давыдов, тоже прилетел в Ташкент на юбилей кафедры. Его книги «Курганы, идолы и монеты», «Монеты рассказывают» и «Монеты – свидетели прошлого» увлекательные как детективный роман истории поисков и открытий, написанные живым образным языком, я перечитывал десятки раз. Во время докладов Герман Алексеевич сидел один на последнем ряду, желание познакомиться с любимым автором и пожать ему руку прямо свербело внутри. Подсев к Герману Алексеевичу и, не найдя другого повода для разговора, я протянул ему на определение несколько серебряных теньге династии Шейбанидов, подаренных Александром Грошевым.

– Вот нашли у нас в Чуйской долине, – ляпнул я первое, что пришло на ум, наивно полагая, что монеты, купленные в Термезе, могли случайно попасть и на территорию Кыргызстана, ведь попал же треть динара династии Фатимидов с далеких берегов Нила в средневековый Навекат, где его нашла Валентина Дмитриевна.

– Это монеты из одного клада, – сразу определил профессор, а вот то, что они найдены в Семиречье у меня вызывает большие сомнения. Там они просто не могли находиться. Скорее всего, это монеты из клада в районе Термеза, все они за исключением одной биты в этом городе. Так что молодой человек, вы, что-то темните.

Настаивать на своем было глупо, и на этом общение оборвалось. Позднее, работая над проектом ЮНЕСКО о Тимуридских и Шейбанидских кладах, я осознал всю нелепость выдачи серебряных теньге за семиреченские находки. Во времена их обращения города Чуйской долины уже лежали в руинах, а оседлое население перебили или угнали в полон в результате карательных походов Тамерлана и его внука Улугбека.

Из всех докладов, прослушанных на конференции, мне понравилось выступление Валентины Дмитриевны, особенно его эмоциональный настрой. Столько искренней радости от встречи с коллегами и преподавателями звучало в задорном спиче, как мне всегда казалось строгой научной дамы.

В конце девяностых Валентина Дмитриевна предложила мне подготовить курс по нумизматике, предупредив, что нужно собрать и проанализировать все научные статьи о монетных находках и кладах Кыргызстана, поскольку её программа, составленная по лекциям Массона М.Е., нуждается в дополнениях и переосмыслении из-за обильного нумизматического материала, поступившего за последние годы. Так потянулась цепочка преемственности поколений от Массона и Горячевой ко мне.

Вынашиваемая десятилетиями идея издать альбом «Нумизматическое наследие Кыргызстана» неожиданно нашла поддержку в Национальном Банке. Владимир Настич согласился стать научным консультантом, дав определения мусульманским монетам, а Валентина Дмитриевна отредактировала мой текст. С ним вышла незадача. Банк отдал рукопись в Академию Наук на рецензию, и каково же было мое удивление, когда перед запуском издания в печать на месте научного редактора я увидел другую фамилию. Радость от выхода первенца сменилось глубоким разочарованием, как после этого смотреть в глаза своему научному руководителю, столько времени потратившему на доработку достаточно сырого материала. Отправившись на приём к председателю банка, я выдвинул требование, если не будет указана фамилия Горячевой, то пусть вычеркивают и мою. Компромисс нашли быстро, поместив в выпускных данных дополнительную строку «Выражаем благодарность Горячевой В.Д. за помощь в подготовке текста настоящего альбома». Валентину Дмитриевну бесцеремонная подмена не удивила:

– Привыкай, Саша, с такими подлянками в научной среде тебе придется сталкиваться неоднократно, желающих воспользоваться плодами чужого труда, хоть отбавляй, но бороться с ними необходимо, иначе перестанешь себя уважать.

Бескомпромиссный ученый, не допускающая фальши и передергивания научных фактов Валентина Дмитриевна снискала себе международную известность среди ученых и большое количество недоброжелателей в местной научной элите. Ей долго не давали возможности защитить докторскую диссертацию и отлучили от кафедры истории в Славянском университете. После своего 75— летнего юбилея, оставшегося незаметным в официальных кругах, Валентина Дмитриевна переехала в Россию к своей дочери и внучке.

Георгий Иванович

Самым авторитетным из фрунзенских коллекционеров для меня был инвалид Великой Отечественной войны Величко Георгий Иванович, ведущий инженер ОКБ ИКИ (раньше всем известная аббревиатура сегодня требует расшифровки – Особое конструкторское бюро Института космических исследований). Георгий Иванович единственный в клубе, кто собирал средневековые восточные монеты – «родненькую Азию», как он сам говорил. Это был неисчерпаемый источник, из которого я заимствовал свои знания по нумизматике Средней Азии. Георгий Иванович обладал задатками исследователя, он фиксировал места находок средневековых монет, делая записи: где, какие и сколько их было найдено. Еще Георгий Иванович славился золотыми руками, он «лечил» монеты. По собственной разработанной технологии он ввинчивал заклепки в редкие просверленные монеты, да так аккуратно дорезал, полировал и патинировал их, что вставка просматривалась только через лупу с хорошим увеличением. Национальная традиция киргизских женщин носить чолпу – накосное украшение, изготовленное из крупных серебряных монет, соединенных в цепочки, выходила из моды и в парк к нумизматам их приносили постоянно. В основном такие украшения собирались из просверленных царских рублевиков, но встречались подвески из трофейных европейских средневековых талеров, и чагатаидских динаров времен правления монгольского хана Кепека. Всем им Георгий Иванович вернул вторую жизнь, залечив сквозные раны.

Георгий Иванович познакомил меня с Владимиром Ниловичем Настичем, военным переводчиком-арабистом из Алматы. В свои редкие посещения фрунзенских нумизматов Настич делал атрибуцию восточных монет из коллекции Георгия Ивановича, свободно читая монетные легенды, кто, где и когда отчеканил этот фельс или дирхем. Мне он казался небожителем. Тогда я только начинал собирать монеты с изображениями животных и приставал ко всем с просьбами. Володя Настич откликнулся на призыв и существенно пополнил моё собрание, привозя по бросовым ценам средневековые азиатские монеты с изображениями хищников. Мы подружились, и Нилыч стал моим лучшим другом, и позднее научным редактором, а по большому счету, соавтором всех моих монографий.

Однажды, посмотрев дома у Георгия Ивановича коллекцию «родненькой Азии», я поразился разнообразию монетных типов. Здесь лежали раритеты, проникшие на территорию Киргизии по Великому шелковому пути, раннесредневековые деньги Тюргешского каганата отлитые из бронзы в местных мастерских, сменившие их дирхемы династии Караханидов и чагатайские динары, такое изобилия дензнаков увидишь не в каждом музее. Предложение сделать альбом с определениями и иллюстрациями нумизматических памятников появилось само собой, на что ветеран парировал:

– А, займись-ка ты этим сам, для чего ты оканчивал Университет народной журналистики, а я тебе помогу, сделаю фотографии и дам научные статьи из своей библиотеки.

Кое-какая литература по истории Средней Азии у меня уже накопилась, но взяться за такую работу я не рискнул, и от имени нумизматического клуба предложил подготовить её Михаилу Николаевичу Федорову, профессору Национального университета и тогда уже доктору исторических наук и нумизмату. Федорова в среде коллекционеров, поминали часто, в сборниках «Нумизматика и эпиграфика» печатались его статьи о монетах династии Караханидов, но с нами он не общался. Зато во время сессий в парк заглядывали его студенты, разыскивая восточные монеты, видимо надеясь такими презентами задобрить строгого профессора.

Фотографии монет из коллекции Величко, найденных в разное время на территории Кыргызстана, их размеры и определения, передали Михаилу Николаевичу. Примерно через полгода Федоров принес более семидесяти страниц печатного текста под названием «Популярная нумизматика Кыргызстана». По правде говоря, хорошая научная работа, насыщенная интереснейшим, ранее не опубликованным материалом, но, на мой взгляд, тяжелая для восприятия людям с невысоким уровнем исторического образования. Об этом я безапелляционно заявил профессору, добавив, что надо все переписать, поскольку здесь обилие научных терминов, а излагать историю надо проще и популярно. Михаил Николаевич обиделся:

– Царских путей в науке не бывает, это вам надо дорасти до уровня понимания научной нумизматики, а не мне опускаться до примитивизма. Добавив, что не будет переправлять ни строчки, он забрал свою рукопись, и среди опубликованных работ Михаила Николаевича, выехавшего вскоре на ПМЖ в Германию, она не встречается.

Перерабатывать материал, собранный Георгием Ивановичем, пришлось самим, в результате получился нумизматический очерк, который из-за отсутствия средств на издание вышел в четырех номерах журнала «Литературный Кыргызстан» в 1993 году. Спустя два года мой наставник переехал к дочери в Россию, подарив мне на прощание несколько монет, в том числе и древнейшую на территории Кыргызстана нумизматическую находку – монету-нож IV века до н.э. Сейчас реликвии хранятся в нумизматической коллекции Национального банка Кыргызстана.

Переписывались мы с Георгием Ивановичем несколько лет, но когда я переслал ему в подарок альбом «Нумизматическое наследие Кыргызстана», о котором мы так долго вместе мечтали, ответа уже не получил.

Виктор Моисеевич

Виктора Моисеевича Быховского, кардиолога, доктор медицинских наук интеллигента, мягкого и общительного эрудита среди коллекционеров называли просто «доктор». Он, как все доктора, вежливый и обходительный терпеливо, словно своим больным, мог часам рассказывать собиравшейся в парке молодой поросли всё, что знал о монетах. Как часто бывает у коллекционеров, Виктор Моисеевич не ограничивался только нумизматикой, он был также заядлым бонистом и филателистом. Кстати Виктору Моисеевичу я обязан знакомству с Кочневым Борисом Дмитриевичем.

В начале восьмидесятых, за полгода до той знаменательной встречи я загремел на сборы в воинскую часть, называемую «Фрунзе раз», расположенную в черте города прямо на цитадели средневекового городища. Офицеров запаса невостребованных в Киргизии воинских специальностей переучивали на оперативных дежурных в ракетных войсках, короче месяц мы валяли дурака. Лекции и занятия проходили формально и нерегулярно, иногда нас просто закрывали в аудитории, и мы безрезультатно ждали преподавателя. Мое увлечение нумизматикой находилось в самом расцвете, и в отсутствии лектора я не упускал случая поделиться своими познаниями с окружающими, не стесняясь быть надоедливым. Однажды во время такой «политучебы» в аудиторию заглянул штабной офицер.

– А наш начальник тоже собирает монеты.

Это сообщение послужило поводом отправиться на аудиенцию к начальнику штаба. Зайдя в кабинет и представившись, я сообщил о цели своего визита. Мгновенно произошла удивительная трансформация строгого седого подполковника в увлеченного мальчишку с горящим взором. Пригласив присесть, он доложил, что собирает советские памятные монеты, но очень занят, чтобы посещать клуб нумизматов.

– А что у вас есть на обмен (как уже сообщалось, в те времена монеты в основном обменивали).

– Да вот, – военачальник привернул стакан для карандашей, и из него на стол высыпалось несколько монет стран социалистического содружества и средневековый динар.

– Откуда? – открыл я рот от удивления, впервые увидев динар, отчеканенный из чистого золота, которое скорее походило на латунь, в отличие от советских низкопробных изделий из-за добавок меди, имевших красноватый оттенок.

– Солдаты нашли, когда капониры рыли.

– А что вы за неё хотите? – стараясь говорить как можно спокойнее, выдохнул я, надеясь, что подполковник не догадался, из какого металла отчеканена монета.

– Гагарина, Терешкову, Федорова, Маркса и «Дружба навеки», – перечислил начальник штаба рублевики, которых у него не хватало в коллекции.

Выйдя из кабинета, я всё ещё не верил такой удаче. Надо действовать быстро, пока начальник штаба не передумал или не сообразил, что монета не латунная, а золотая. Отпросившись, я поймал такси и помчался домой. Выдернув из кляссера необходимые памятные рубли, я на том же автомобиле вернулся в часть и через сорок минут вновь стоял перед подполковником.

– Так быстро, – удивился он.

– Да, я живу неподалеку, – соврал я.

В ближайшее воскресенье я принес динар в парк и начал всем хвалиться своим приобретением. Ко мне подошел Виктор Моисеевич и, взяв под руку, увлек в глубину аллей. – Где ты его откопал?

Я с гордостью рассказал о неравном обмене.

 – Никому его не показывай, за такую аферу с золотым артефактом можешь запросто схлопотать до 8 лет с конфискацией.

Мне стало страшно.

– А что делать? – я был готов бежать к подполковнику и просить его забрать свою монету.

– Осенью приезжает мой друг Кочнев Борис Дмитриевич, он ученый, я тебя с ним познакомлю, может он что-то подскажет.

Встреча с Кочневым проходила за хорошо накрытым столом на квартире у Быховских, которая располагалась по соседству с парком «Дружбы». Старые друзья долго не могли наговориться и успели пропустить по паре рюмочек коньяка пока, наконец, обратили на меня внимание.

Борису Дмитриевичу монета понравилась:

– Это динар династии Сельджукидов, редкий тип и состояние великолепное, легенда читается полностью. Лучше всего сдать его в ГИМ, я там знаком с хранителем нумизматического отдела Алексеем Владимировичем Фоминым, подожди, я чикну ему записку.

В ближайшую командировку в столицу я захватил с собой динар, и при встрече с Алексеем Владимировичем со мной произошел очередной казус. Письмо Кочнева с определением я передал, а вот монетка из пакетика исчезла. Пришлось перетрясти дипломат и куртку, прежде чем она обнаружилась за подкладкой костюма. До начала работы оценочной комиссии оставалось еще два часа и Фомин, видимо опасаясь, что если я пойду гулять по Москве, то могу и не вернуться, или снова потерять ценный артефакт, провел меня через служебный вход в здание Исторического музея. Так посчастливилось мне полюбоваться государственной сокровищницей. В свои редкие посещения столицы, гуляя по Красной площади, я вспоминаю, что в коллекции ГИМа лежит золотой динар, полученный в неравном обмене. Как ни странно, совесть меня не мучает, более того с возрастом сложилось убеждение, что все достойные личные коллекции рано или поздно должны оседать в музейных собраниях, но не в запасниках, а в широких экспозициях.

Следующая наша встреча с Борисом Дмитриевичем, проживавшим в Самарканде, состоялась через пятнадцать лет в нумизматическом отделе магазина «Академкнига», где я работал экспертом. Тогда я еще не знал, что судьба свела меня с выдающимся специалистом, равного которому в области восточной нумизматики единицы. В моем распоряжении находились сотни восточных монет, принятых от населения, легенды на которых требовали прочтения. Борис Дмитриевич подготовился основательно, захватив небольшие квадратные листики «каталожной карточки», на которых он переносил арабской графикой легенды монет, их вес, размеры и иные сведения, иногда делая их протирки. Некоторые затертые медные кружки он вертел по несколько минут, а потом когда приходило озарение правильного прочтения, восторженно вскрикивал. Среди определенных им монет оказалось несколько неопубликованных типов, позднее вошедших в его монографию. Общение с Борисом Дмитриевичем доставляло огромное удовольствие, он так образно и увлекательно рассказывал о дружеской и непринужденной атмосфере единомышленников на нумизматических форумах, проходивших ежегодно в разных городах России, что захотелось непременно побывать на них. Ознакомившись с моими научными опусами о находках раннесредневековых монет в Чуйской долине, Борис Дмитриевич предложил принять участие в очередной нумизматической конференции:

– Попытайся, если организаторы сочтут твою информацию интересной, то пригласят, – Борис Дмитриевич написал мне электронный адрес, по которому я в тот же вечер отправил свои тезисы. И, о чудо, получил приглашение на VII нумизматическую конференцию в Ярославле. Там я встретился с Владимиром Настичем и Борисом Кочневым, они познакомили меня с авторами настольных книг всех нумизматов В.Н. Рябцевичем[7], А.С. Мельниковой[8], В.В. Уздениковым[9], но особая дружба завязалась с А.С. Беляковым и Н.В. Ивочкиной, каждый из которых достоин отдельной главы.

Виктор Моисеевич, косвенно посодействовавший моему выходу в научный мир, умер рано, оставив родным богатое наследство. Часть коллекции приобрел Национальный банк для своей экспозиции, часть разошлась по Бишкекским нумизматам, пополнив их собрания.

Нумизматические конференции

В фойе гостиницы у стойки регистрации участников нумизматической конференции выдавали сборники тезисов. Не отходя «от кассы», отыскав в оглавлении свою статью, я дважды её прочел. Рядом на диванчике сидел мужчина в рассвете лет, облаченный в джинсовый костюм, в окружении трех миловидных дам и что-то негромко рассказывал, вызывая заразительный смех у своих собеседниц. Когда я проходил мимо, то услышал, как он меня громко отрекомендовал:

– Знакомьтесь, Александр Камышев из Киргизии.

Неожиданное представление заставило остановиться. Мужчину я видел впервые.

– Ну как, прочел свои тезисы и наверняка порадовался, что написаны они простым и изящным по красоте слогом, хотя, должен огорчить журналистские штампы в научных тезисах не проходят. Давно статейки в газетёнки пописываешь?

Я замер в недоумении от такой проницательности, чем вызвал бурный смех дам, видимо и ранее они потешались над тем, с каким наслаждением я читал свою публикацию.

– Не удивляйся, все делегаты, получив вожделенный сборник, читают только собственные опусы, до чужих статей руки не доходят. Нумизматы меня знают, и первым делом бегут засвидетельствовать свое почтение, а ты новичок и судя по апрельскому загару с юга. К тому же тезисы твои я правил, подсократил неубедительные выводы, стер эмоциональную окраску, она в научных публикациях ни к чему. – Он протянул мне руку. – Александр Беляков, редактор этого сборника, присаживайся. Что у вас в Бишкеке пьют в это время суток? Не захватил бутылочку?

И опять собеседник угадал. В сумке у меня лежали бутылка коньяка и кыргызского бальзама. Я кивнул, хотя планировал достать их вечером на встрече с Настичем и Кочневым.

– Замечательно, Надежда, вытаскивай конфеты, редактор извлек из кармана бумажные стаканчики. – Давайте за знакомство.

Дамское общество располагало блеснуть эрудицией:

– А не тот ли Беляков, который написал раздел «нумизматика» в учебном пособии по вспомогательным историческим дисциплинам?

– Да, ваш покорный слуга, – Александр расшаркался с довольной улыбкой.

– При подготовке курса по нумизматике Кыргызстана для студентов Славянского университета я позаимствовал у вас структуру и некоторые светлые мысли, – признался я, чтобы сделать приятное новому знакомому, но он расценил это по-своему:

– Ну, тогда одной бутылкой коньяка нам не обойтись…

Эрудит, балагур, острослов и любимец серьёзных и неприступных интеллектуалок Александр задавал дружеский тон в общении на протяжении всей конференции. Под его редакцией выходили «Нумизматические ведомости» завлекательная смесь тонкого юмора и неизвестных исторических фактов, среди которых попадались написанные строгим академическим языком розыгрыши для доверчивых непросвещенных читателей и анекдоты на нумизматические темы. Привлек Александр Степанович к сотрудничеству и меня, опубликовав в очередных «Ведомостях» анекдоты из Бишкека.

Обсуждения дневных выступлений продолжалось и во время вечерних застолий в тесном кружке востоковедов, солировали мои земляки.

– Поздравляю Александр, интересный доклад, и обсуждения прошли на уровне, но есть одно замечание, стоял ты некрасиво, облокотившись на трибуну и отставив зад, а так для дебюта неплохо, – подшучивал надо мной Нилыч.

Когда разговор заходил об учителях Борис Дмитриевич всегда подчёркивал, что своей высокой квалификацией археолога и нумизмата он в значительной степени обязан академику Михаилу Евгеньевичу Массону, которого он называл не иначе как «мой незабвенный учитель». С не меньшей теплотой и уважением называлось им имя профессора Елены Абрамовны Давидович, тоже ученицы академика.

– Да, Елена Абрамовна это путеводная звезда, строгий критик всех наших просчетов и «завихрений» – вторил ему Настич. – Она пошла гораздо дальше своего учителя, от сбора определений и классификации средневековых монет поднялась на высочайший уровень, восстановления истории денежного обращения. Парадоксально, но я являюсь непосредственным начальником своей наставницы.

Вспоминали и нашего земляка Михаила Николаевича Фёдорова – тоже ученика М.Е. Массона, но не иначе как с определением «путаник», данным ему Еленой Абрамовной. Расшифровывая легенды на караханидских монетах и восстанавливая сложные династийные связи, Михаил Николаевич допускал порой необоснованные предположения и строил на них далеко идущие выводы.

– Так работать нельзя, – повторял Борис Дмитриевич, – хотя без статей Михаила Николаевича не состоялась бы и моя докторская диссертация, вся она построена на опровержении Федоровских доводов, – с улыбкой добавлял он.

Застолья с мэтрами нумизматики веселыми рассказчиками, сочетающими тонкий юмор с глубокими философскими дискуссиями и историческими экскурсами, заполняли пустоты в отсутствующем у меня гуманитарном и историческом образовании. Борис Кочнев оказался совершенно прав нумизматические конференции как своеобразные университеты давали новый заряд знаний и стимулы для научных поисков.

В подмосковном селе с нумизматическим названием Полушкино, где проходила очередная VIII конференция, произошла встреча с научным сотрудником отдела нумизматики Государственного Эрмитажа Ниной Владимировной Ивочкиной, ставшей моим консультантом задолго до знакомства. В середине восьмидесятых на раскопках дворцового комплекса Краснореченского городища в шурфе на уровне материка, археологи на моих глазах подняли древнюю китайскую монету. Хотя я представлялся нумизматом, такой монеты никогда не встречал, а определение времени её выпуска становилось делом профессиональной чести, поскольку монеты для археологов основной датирующий материал. В популярном издании «Монеты Китая» А.А. Быкова[10] изображение с такими иероглифами по краям квадратного отверстия отсутствовало. Найденный в большом словаре перевод «китайской грамоты» с десятком значений вносил еще большую путаницу. Безрезультатно провозившись неделю, я послал прорисовку монеты в Государственный Эрмитаж и скоро получил заключение, подписанное научным сотрудником Н.В. Ивочкиной. «Ваша монета отлита во времена правления династии Тан период Дали (766-779 гг.). Раскапываемый дворец, относимый ранее к VII веку, помолодел сразу на столетие. Также по фотографии Нина Владимировна сделала определение возраста китайской монеты — ножа из коллекции Георгия Ивановича Величко.

Долгие прогулки по заросшим аллеям пансионата советских времен в Полушкино с умнейшей и интеллигентной женщиной уникальным специалистом в области китайской нумизматики запомнились её искренним желанием помочь, поделиться своими знаниями, рассказать в деталях историю денежного обращения соседнего Восточного Туркестана. А вопросов к ней накопилось немало. Разбирая монеты с городищ Чуйской долины, я столкнулся с непонятным явлением – китайские монеты династии Тан составляли треть нумизматических находок, хотя в трудах киргизских археологов о них не сообщалось. Видимо опасаясь дать основания для территориальных претензий великому соседу, считавшего Западный край своей вотчиной, информацию о находках китайских монет предпочитали скрыть от широких масс. Не публиковались ранее и мелкие монеты с одним иероглифом «юань» и «чжун», сведения о которых не удалось найти в китайских каталогах. На все эти вопросы были даны обстоятельные разъяснения. К сожалению, наша встреча оказалась последней. Уже в Бишкеке я получил из Эрмитажа весомый пакет со статьями Ивочкиной, материалами Восточно-Туркестанской экспедиции С.Ф. Ольденбурга[11], распечатками каталогов китайских монет, что позволило провести аналогии с денежным обращением ближайших соседей.

В сборниках тезисов нумизматических конференций есть печальная традиция поминать оставивших нас друзей за минувший год, так вышло, что самые именитые ученые и хранители музейных коллекций, с которыми мне посчастливилось познакомиться на прежних конференциях, ушли в мир, иные до обидного рано. Очередная IX Всесоюзная нумизматическая конференция в Великом Новгороде началась с минуты молчания в связи с трагической гибелью редактора Александр Степановича Белякова.

Возвращаться с новгородской конференции я планировал через Москву. Валентина Дмитриевна попросила передать свою научную статью и какие-то бумаги академику Литвинскому. Прибыв в столицу рано утром, я сразу пошел выполнять поручение. Звонок в дверь видимо разбудил невысокую старушку, вышедшую в накинутом халате поверх ночной рубашки. Столь ранний визит её явно не обрадовал.

– Вот из Бишкека бумаги для академика, – я запамятовал его имя, а называть официально по фамилии показалось мне грубоватым.

– Он плохо себя чувствует, что еще?

– Горячева просила узнать, есть новости для неё?

– Так вы от Валентины Дмитриевны, надолго в Москву?

– Я транзитом, возвращаюсь с нумизматической конференции, сегодня вечером улетаю.

– Ну как там всё прошло? – оживилась хозяйка, пропуская меня в квартиру. Вы, наверное, еще не завтракали, проходите на кухню, я чай поставлю.

Пили мы чай около часа, я рассказывал на редкость осведомленной в нумизматических делах старушке всё, что мне понравилось и даже тезисы своего доклада о местных подражаниях монетам династии Тан, которые ученый люд отказывался принимать за монеты. Наша беседа дважды прерывалась тяжелым кашлем из спальни, и супруга на несколько минут выходила к мужу. Я понял, что засиделся и, сославшись на дела, распрощался.

Уже в Бишкеке я позвонил Валентине Дмитриевне, сказав, что поручение её выполнено, хотя с Борисом Анатольевичем встретиться не удалось, он болен, зато приятно пообщался на кухне с его женой.

– Ну, а Елена Абрамовна как себя чувствует?

– Кто, не понял, я? Ну, Елена Абрамовна Давидович, – супруга Литвинского, ты же с ней чай пил.

– Так это была сама Давидович!

Позднее, работая по проекту ЮНЕСКО, я заступил на территорию Елены Абрамовны. На юге Кыргызстана нашли 4 клада медных монет начала Шейбанидского правления. Я разбирал их с фундаментальной книгой Давидович «История денежного обращения средневековой Средней Азии», обнаружив десятки новых типов ею неописанных. У меня появилась мечта подписать мэтру свою работу, но, к сожалению, Елена Абрамовна не дожила до выхода из печати этого каталога.

Еще раз увидеться с Борисом Кочневым мне предстояло при весьма печальных обстоятельствах, он прилетал в Бишкек на похороны своей мамы и попросил помочь с организацией похорон. О монетах мы говорили мало, Борис упомянул лишь, что работает над «Нумизматической историей Караханидского каганата» и планирует в перспективе сопроводить эту работу иллюстративным материалом. На поминках немногочисленные друзья покойной вспоминали семью Кочневых, его папу, журналиста и театрального критика и маму заядлую любительницу театра, не пропускавшую ни одну премьеру, тем самым раскрывая истоки истинной интеллигентности Бориса.

Умер Борис Дмитриевич в самом расцвете, до конца работая над своей книгой, которая увидела свет уже после его ухода. О том, что Борис Кочнев совершил научный подвиг, поименно восстановив историю династии Караханидского каганата, по достоинству оценил научный мир России и Запада, где переиздаются его труды и посвящаются научные конференции, вот только родной Кыргызстан не знает своего героя.

Последний раз, участвуя в XII конференции в Звенигороде, я обратил внимание как на смену профессионалам и хранителям музейных сокровищниц приходит новое поколение нумизматов-любителей, занимающихся изучением монет не по долгу службы, а по влечению разума. Опираясь в своих исследованиях на изобилие нумизматического материала, поступающего в результате всплеска кладоискательства и обширной информации, как из интернета, так и в многочисленных печатных изданиях, уверенные в своей правоте молодые люди знают, действительно, немало. Может, в этих рядах появятся ученые масштаба Давидович, Кочнева, Мельниковой, но пока заметных прорывов на нумизматическом фронте не наблюдается, чувствуется отсутствие научной школы и наставнического влияния Учителей с большой буквы.

Массон, сын Массона

Конец ХХ века и нулевые в Кыргызстане запомнились помпезными празднованиями юбилеев – 1000-летие эпоса Манас, 3000 лет городу Ош и следом 2200 лет Кыргызской государственности. Для обоснования круглых дат требовалось заключение именитых зарубежных историков, как бы подтверждая старую истину, что нет пророков в своем отечестве. В республику пригласили Юрия Александровича Заднепровского, академика Российской академии естественных наук, начальника археологической экспедиции, в 70-х годах проводившего раскопки на Сулайман-Тоо, священной горы в центре Оша. Результаты радиоуглеродного анализа находок с ошского поселения показали их почтенный возраст в три тысячелетия. В советское время особого значения этому открытию не придали, а вот для независимого Кыргызстана столь круглая дата явилась дополнительным поводом заявить о себе и 2000 год объявили годом всенародного празднования юбилея города. Хотя с древнего поселения третьего тысячелетия до первых веков нашей эры существовала ничем не заполненная лакуна, но эти детали волновали лишь занудных скептиков. Естественно, что высказавший столь смелое предположение о многовековой истории «южной столицы» археолог стал желанным и почетным гостем Кыргызстана, мне посчастливилось с ним пообщаться, уж очень хотелось поучаствовать в раскопках под его руководством. Энергичный, немного суетной, он чем-то напоминал рассеянных профессоров из фильмов 30-х годов, полный грандиозных планов археологических раскопок, для подтверждения смелых гипотез, жалко, что не дожил он до дня своего триумфа.

Зачастил в Кыргызстан из Санкт-Петербурга доктор исторических наук Сергей Григорьевич Кляшторный, тюрколог один из авторов истории Киргизской ССР. С ним мы встречались неоднократно за столом на квартире Валентины Дмитриевны и у меня дома. Неутомимого рассказчика о своей бурной молодости, наполненной увлекательными путешествиями и приключениями, можно было слушать часами. Ах, если бы у меня тогда имелся диктофон, надуманные приключения Индианы Джонса померкли бы в свете реальных похождений востоковеда.

Оживление в научной среде историков вызвали различные семинары и конференции, посвященные памятным датам. При поддержке ЮНЕСКО стали выходить сборники статей под редакцией академика Вадима Михайловича Массона, не раз наведавшегося с визитами в нашу республику.

Как-то, заглянув на кафедру истории и культурологии Славянского университета к Горячевой, я застал в кабинете грузного мужчину преклонного возраста в профессорской шапочке и в очках с толстыми линзами.

– Наш нумизмат, – представила меня Валентина Дмитриевна, а это академик Массон.

– Тот самый, – непроизвольно вырвалось у меня.

– Тот самый, сын Михаила Евгеньевича, – рассмеялась Валентина Дмитриевна, догадавшись, кого я имел в виду.

Со мной случайно находилась подборка раннесредневековых монет с непрочитанными согдийскими легендами, и я решился показать их академику.

– Это не ко мне, их надо передать Володе Лившицу, и много у тебя монет?

– Около двух тысяч, я работаю в нумизматическом салоне, и к нам их приносят постоянно, в основном с Чуйской долины, – доложил я.

– Сможешь написать научную статью о монетных находках.

Я кивнул в знак согласия.

На следующую встречу, которая состоялась вскоре после выхода сборника со статьей о начале денежного обращения в Семиречье, Вадим Михайлович сам пригласил меня.

– Не собираешься защищать диссертацию? – спросил он, поздоровавшись.

– Не думал. Я по профессии горный инженер, а не гуманитарий, к тому же поздно, мне скоро полтинник стукнет.

– А ты подумай! Высшее образование у тебя есть, поступай в заочную аспирантуру. Собранный тобой материал уникален, его необходимо сохранить для науки, систематизировать и издать, – напутствовал меня сын Массона. – Если понадобится помощь, обращайся.

Действительно, в процессе работы над диссертацией потребовалось содействие многих специалистов, и остались приятные воспоминания от общения с интересными отзывчивыми людьми. Прежде всего, живое участие проявил питерский согдолог Владимир Аронович Лившиц, расшифровавший имена тюркских каганов на новых монетных типах. Конкретную помощь оказали и казахстанские ученые. Тема возникновения денежного обращения в Семиречье и восстановление хронологии выпуска раннесредневековых монет заинтересовала директора института археологии им. А.Х. Маргулана академика Байпакова Карла Молдахметовича и его жену доктора исторических наук Тамару Владимировну, согласившихся впоследствии стать моими оппонентами на защите диссертации. В институте сотрудники археологических экспедиций ежегодно отчитывались на «Маргулановских чтениях». Атмосфера этих встреч напоминала дружеские общения нумизматических конференций, и принимать в них участие было одно удовольствие. Там я познакомился с Райхан Закиеевной Бурнашевой, специалистом по восточным монетам, ученицей И.Г.Спасского[12], которая передала мне топографию находок раннесредневековых монет на территории Казахстана. Она же представила свою молодую подопечную. Восточная красавица Сания Аитова уже собирала нумизматический материал по раннесредневековому периоду и успела опубликовать несколько статей. Наши представления о зарождении денежных отношений во многом не совпадали, и мы могли спорить часами, отстаивая свое мнение, хотя чувствовалась более основательная подготовка моего оппонента. Получалась некрасивая ситуация, я, словно медведь, вломился на чужую территорию, круша планы перспективной ученицы. Однако джентльменское предложение выходить на защиту первой Сания отклонила, по семейным обстоятельствам ей пришлось оставить науку, и по последним сведениям она успешная бизнес-леди. Под руководством Валентины Дмитриевны, терпеливо правящей мой журналистский стиль, за два года я подготовил диссертацию и выпустил монографию «Раннесредневековый монетный комплекс Семиречье».

Диссертационный совет возглавил Массон Вадим Михайлович, он же принимал экзамен по специальности, который проходил за чашкой чая в кабинете академика Владимира Михайловича Плоских.

– О да, мы тут все Михалычи, можно сказать тезки, – начал Плоских, нарушив официоз мероприятия.

– Тогда уж родные братья, – подправила его Галина Федоровна, супруга Массона, археолог и тоже академик.

– Ну, отвечай по-братски, давно увлекаешься монетами, – продолжил шутливый тон Вадим Михайлович.

– С тех пор, как почти сорок лет назад в сибирском поселке прочитал статью вашего отца о ташкентских фальшивомонетчиках. Очевидно, то был знак судьбы, даровавший мне впоследствии встречу и дружбу с его учениками, Горячевой, Кочневым, Ртвезадзе и Федоровым, довелось мне попить чай и с Еленой Абрамовной, а сейчас сдаю экзамен сыну Массона.

Больше вопросов по отечественной истории не задавали.

© Александр Камышев, 2016