Учитель жизни

Молодая журналистка получает задание от редактора проникнуть, с целью разоблачения, в закрытую от мира секту, где, по слухам, новый мессия содержит гарем прихожанок…

1

Сотрудники газеты сидели в холле на диванах, ждали главного редактора, перебрасывались шутками. Даша молчала, опустив голову. Она понимала: сейчас, на пятими­нутке, всё решится. Если и эту её статью отвергнут, её просто уволят. Всё своё умение вложила Даша в неё, две ночи не спала. Она боялась потерять эту работу. Считала её очень престижной. Ей нравилось произносить: «Я корреспондентка газеты «Голос правды». И отношение к ней сразу менялось, становилось более уважительным. Так ей, по крайней мере, казалось.

Хлопнула дверь кабинета, раздались торопливые шажки. К ним семенил главный редактор – низень­кий толстый лысый человек, живой и стремительный, несмотря на свою полноту. Он остановился прямо перед Дашей. Девушка подняла голову и заглянула с надеждой в его круглые умные глазки.

– Дашенька, я устал повторять, – быстро заговорил он со страдальческими нотками в голосе, – Острота нужна, острота! А у тебя все пресно. Пресно и вяло. Читатель заскучает на первом абзаце. Фразы какие-то обтекаемые, расплывчатые. Хлесткости нет! И главного ты как-то не нащупываешь, во второстепенном увязаешь. И еще: цитат слишком много. Эрудицию свою хочешь показать? Цитаты к месту, когда они мысль проясняют. Одним словом, не годится статья! – Он повернулся к Маркову, худощавому молодому человеку в очках. – Тебе, Олег, важное задание.

Даша почувствовала, что у неё навертываются слёзы на глаза. «Даже не попросил переделать. В конце скажет, что я уволена. Из-за профнепригодности».

– Ты ведь у нас специалист по сектам, – продолжал главный редактор. – У нас тут опять мессия объявился. В деревеньке одной, в Климовке. Некто Волков. Секту сколотил. Из молодых девчонок в основном. Второй Подсухский! Внедришься, выведешь на чистую воду. Ну, тебе не привыкать.

Марков нервно пробарабанил тонкими пальцами по своей папке.

– Не могу, Юрий Алексеевич. Мать тяжело болеет.

Редактор провел по лысине ладонью, словно приглаживал волосы. Медленно произнес:

– Да-а… Очень жаль… – И добавил скороговоркой: – Желаю ей скорого выздоровления.

Марков кивнул.

– Юрий Алексеевич, пошлите меня! – воскликнула Даша. «Это мой последний шанс», – решила она.

– Тебя? – Редактор отмахнулся от нее своей пухлой ручкой. – Да нет, здесь мужик нужен. Мало ли что. Может, этот Волков похлеще Подсухского. – Он оглядел присутствующих. Кроме Маркова было лишь двое мужчин: Дудаладов – его заместитель, и Черепашук, «наш дед», как его все звали, семидесятилетний старик. – Да, мужиков у нас не густо…

Даша поднялась с дивана.

– Я справлюсь, Юрий Алексеевич!

Полминуты он изучал ее круглое миловидное лицо, ее большие карие глаза, обычно задорные, а сейчас очень серьезные. Вздохнул.

– Ну что ж, рискнем. Девушка, по крайней мере, вызовет меньше подозрений. Ко мне, Даша, зайдешь.

В своем кабинете он предложил ей сесть, а сам заходил из угла в угол. На столе была развернута карта Красноярского края. Он взял со стола и протянул Даше два письма.

– Оба из поселка Желтый Яр. Прочти.

Даша читала, а Юрий Алексеевич расхаживал по кабинету и говорил:

– Вчера девушка приходила. Умоляла спасти ее подругу Ирину. По ее словам, та подпала под влияние Волкова, бросила престижную работу, продала свою двухкомнатную квартиру в центре Красноярска и уехала к нему. Все деньги за квартиру ему отдала.

В письмах тоже просили о помощи. «Волков сбивает молодежь с правильного пути… – писали в одном. – Многие перестали ходить в церковь… Он организовал в Климовке не то секту, не то гарем. Мы боимся за наших дочек и внучек!..» Под письмом стояло несколько подписей. В другом письме учительница писала о пагубном влиянии Волкова на одну из ее учениц. «Наташа такой славной девочкой была! Певунья, хохотунья. Глаза всегда светятся. По-доброму так. А как в секту попала, начала меняться на глазах. Печальная стала, глаза потухли. Что-то ее тревожит, беспокоит. Год с тройками закончила. А была отличницей. Ко всему интерес потеряла. Сборища их не пропускает, каждый день туда ходит. три км туда, три – обратно...»

 – Читают, значит, нашу газету в провинции, – не без удовлетворения заметил редактор, забирая у Даши письма. – Вот эта самая Климовка. – Он стал тыкать пальцем в карту. – Совсем рядом поселок Желтый Яр. Недалеко городишко Сосновск… Звони почаще. У тебя сотовый-то есть? Какой? – Даша показала. – Годится. Все интересное записывай, снимай. Скрытой камерой, что называется.

При этих словах она хотела возразить, открыла было рот, но все же промолчала.

– Легенда у тебя будет такая: ты учительница. Усомнилась в том, что пишут в учебниках. Хочешь узнать истину.

Главный инструктировал ее долго. «Так, наверно, шпионов готовят перед засылкой», – думала Даша. На прощание он крепко пожал ей руку.

2

От Красноярска до Желтого Яра Даша добиралась на автобусе. Смотрела на мелькавшие за окном сосны и вспоминала секту Подсухского. Он, бывший офицер, объявил себя наместником бога. Требовал от своих учеников беспрекословного подчинения. Заставлял их продавать квартиры, а деньги отдавать ему. Потом у него нашли огромную сумму. Видимо, Подсухский был сильным гипнотизером. Он подавлял в своих последователях волю, инстинкт самосохранения, чувство собственного достоинства. Марков под видом очередного его приверженца проник в секту. Затем написал яркую, взволнованную статью. Начало она помнила почти дословно. Марков просит принять его в секту. Все ему улыбаются, обнимают, говорят ласковые слова. Он чувствует, что его охватывает какое-то умиление, желание любить всех людей на земле. Его подводят к Подсухскому. И тот улыбается ему, обнимает. И тут Марков видит его глаза. Холодные и жестокие глаза. И сразу вспоминает, зачем он здесь. Весь тираж «Голоса правды» с той статьей разошелся мгновенно. Она имела большой резонанс. Против Подсухского возбудили уголовное дело. Он получил срок за мошенничество.

Чем больше Даша об этом думала, тем тревожнее становилось у нее на душе. Лишь сейчас она в полной мере поняла, за какое трудное и рискованное дело взялась.

 На одной из остановок вошла благообразная пожилая женщина в косынке. Она приветливо обратилась к Даше:

– Не помешаю, дочка? – Села рядом. Не прошло и минуты, как она с улыбкой повернулась к девушке. – Куда, дочка, едешь?

– В Климовку.

– Родных навестить?

– Нет. Живет там один мудрый человек. Волков. Его хочу послушать.

Дашина соседка встрепенулась.

– Вот это ты правильно надумала, дочка! Таких мудрецов, точно, не сыскать. На любой вопрос ответит. Что ни случится, всегда надоумит, как поступить. И душу, и тело исцелит. Я день и ночь Господу молюсь, чтобы дал ему крепкое здоровье и долгую жизнь. – Она устремила глаза вверх, на крышу автобуса, и истово перекрестилась. – Лишь бы он нас не покинул, благодетель, не уехал куда… Я не нарадуюсь, что внучок мой, Валера, слушать его ходит, ни одной проповеди не пропускает.

В разговор вступил сидевший позади них молодой мужчина с волнистыми русыми волосами и синими глазами. Если бы не жестко сжатые губы и тяжелый взгляд, он походил бы на Есенина.

– Я смотрю, совсем он тебе, Петровна, голову заморочил. А вам, девушка, от души советую держаться от этого Волкова подальше.

– Вот ты на него молишься, а его ученицы церковь за полкилометра обходят, – сказала старушка у противоположного окна, худощавая, живая, с улыбчивым открытым лицом и добрыми, веселыми тускло-серыми глазами.

– Сатанисты это, сатанисты, – донесся пьяный голос с заднего сиденья.

Женщина в косынке всплеснула руками.

– Да он святой человек. На нем печать божья. Такие чудеса творит! От любой хвори вылечит. Соседа от белой горячки спас…

– Сестра моя Люба богу душу отдала от его лечения, – вздохнула старушка.

– Неизлечимая она была! Сами врачи так говорили.

– Шарлатан этот ваш Волков, – неожиданно вступила в разговор женщина в очках. – А вам, – она взглянула на Дашу, – действительно опасаться надо этой секты. А то можете и без квартиры остаться.

– Не секта это, – возразила Петровна. – Да с ним человек пять всего. Ученики самые преданные. Как апостолы у Христа. Остальные приходящие.

– Не очень-то они на апостолов похожи, – желчно рассмеялась женщина в очках. – Один, – она стала загибать пальцы, – в тюрьме отсидел. Другая, из Красноярска, – помешанная. Третья из детдома сбежала. Четвертая – вообще девятиклассница. Пятая… Она взглянула на белокурого. – Про пятую ничего не буду говорить... Волков и мою ученицу, Наташу, в свою секту втянул. Она и жить там хотела. Но родители не позволили. Такая славная девочка была. – И она слово в слово повторила то, что было написано в письме.

– Да от него только благо может быть! – воскликнула соседка Даши. – Оксанку возьмем. Она как из интерната убежала, в Желтом Яре бомжевала. Учитель ее нашел, к себе привел. Теперь она не пьет, не курит. Держит себя скромно. Не матерится даже. Книги читает.

– Не верю. Таких не исправишь. По опыту знаю. – Учительница помолчала и добавила убежденно: – Его давно посадить пора...

– Крыша у него…– буркнул пьяный. – Они с участковым… кореша…

– По трем статьям. За незаконное врачевание – раз. – Она опять стала загибать пальцы. – За мошенничество – два. За совращение несовершеннолетних – три.

На лице Петровны изобразился ужас. Она ахнула, прижала руки к груди, поджала губы и надолго замолчала.

Улыбчивая старушка обратилась к белокурому.

– И твоя, Сережа, в секте теперь, говорят. Ушла она от тебя?

– Не ушла. Выгнал я ее.

– За что? Да где ты еще такую найдешь? Красавица. Культурная. Воспитанная. И за такого как ты вышла.

Белокурый резко повернулся к ней.

– Это за какого за такого?

Старушка смутилась.

– За отбывавшего… Да это я так брякнула…

– То-то… Воспитанная, говоришь? Неправильно воспитанная. Гонора слишком много. Разве жена должна себя выше мужа ставить? Жена должна мужа почитать. И в хозяйстве от нее толку никакого. За что не возьмется – только напортит. Городская, короче!

– В секте-то ей гонор… собьют… – промямлил пьяный.

– Да, жене перед мужем заноситься не надо. Тут ты, Сережа, прав… Мужика унижать нельзя. А то он запьет, – пустилась в рассуждения старушка. – В семь лет мальчишка уже мужик, его уже бить нельзя. Мужика беречь надо.

– Золотые слова, баба Маня, – заметил Сергей.

– Мы, бабы, все должны нести на себе, – продолжала она. – Мы и сильные, мы и хитрые. Я со своим уже полвека живу. Все ему прощаю. И трудно с ним было. Он до меня и сидел. Я его немного переделала. Но ленивый он у меня…

– Что нам с мужей требовать? Морду не бьет – и ладно. И на том спасибо, – ввернула сидевшая впереди Даши худая пассажирка.

– Хорошо сказала… Все я сама делаю. И огород на мне, и скотина. Поэтому я такая здоровая. Я же уже восьмой десяток разменяла.

– А не дашь, – удивилась худая.

– Работать надо, двигаться.

Пьяный захрапел.

– Давно Волков в Климовке живет? – спросила Даша женщину в косынке.

– Четыре месяца уже, четыре.

– Чем же они на жизнь зарабатывают?

– Главный добытчик Семеныч. Рыбу ловит. Грибы собирает. Ну и по хозяйству все делает. В деревню за продуктами ходит. Огород у них свой. И Вадим Кириллович помогает… Но больше пишет. Об учении своем. Послание людям! А в три часа проповедь говорит. Каждый день. Многие приходят. И из нашего Желтого Яра. Из Сосновска приезжают. Аж из Красноярска. После проповеди совместная трапеза…

– Тра-апеза! – хохотнул Сергей.

 В поселке Желтый Яр надо было выходить. Дальше автобус ехал в Сосновск, в Климовку он не заезжал. Женщина в очках, Петровна, баба Маня и Сергей тоже вышли. Сергей помог вынести сумки. Погода была промозглая, дул сырой, холодный ветер. Небо было затянуто сплошными серыми облаками. Участки посветлее чередовались с более темными, густыми, тяжелыми, как бы просевшими под тяжестью скопившейся в них воды. Иногда падало несколько капель.

– Холодный нынче июнь, – сказала баба Маня. – Я сама из Климовки, но тебе, дочка, не попутчица. К куме в гости обещалась. С ночевкой. Вот Сережа тебя проводит.

– Я, конечно, с удовольствием, – сказал тот, – но у меня здесь встреча деловая.

Он попрощался и перешел улицу.

 – Ну и нашли вы провожатого! – воскликнула учительница. Она повернулась к Даше. – Нехороший он парень. Несмотря на поэтическую внешность. Они с Волковым друг друга стоят.

От остановки они пошли по грязной улочке. Баба Маня свернула в ближайший переулок. Даша несла две сумки Петровны. За плечами у неё был рюкзак. Вскоре Петровна остановилась. Взяла сумки.

– Ну, спасибо, дочка. Мне теперь направо. Я-то здесь живу, а внучок мой со снохой – в Климовке, первый дом за магазином. Если нужда в чем будет, обращайся… Ты, значит, вон по той дороге так прямо и иди. Минут сорок ходьбы. Не доходя деревни увидишь справа мосток. Перейдешь – и по тропинке в лес. Через десять минут увидишь на поляне избу. В ней Вадим Кириллович и живет.

– А лучше всего дождитесь автобуса и домой возвращайтесь, – посоветовала учительница.

 Их догнала женщина с длинной русой косой. Взволнованно проговорила:

– Наташа с собой покончила!

– О господи! – перекрестилась Петровна.

– Наташа Иванова? Сектантка? – воскликнула женщина в очках.

– Она. Пошла вчера как обычно в секту, а вечером не вернулась. Явилась утром. Родители смотрят: на ней лица нет. Веки опухшие, в глазах – тоска! Молчит, сказала лишь, что в секте ночевала. И сразу в ванную. Родители и сообразить ничего не успели. Заперлась и повесилась. На полотенце.

Все помолчали. Петровна, с испугом на лице, двинулась направо.

– Теперь не отвертится, – тихо и как будто со злорадством произнесла учительница, качая опущенной головой. Она и женщина с русой косой свернули налево. Даша осталась одна. Она уже раскаивалась, что вызвалась разоблачить Волкова.

Она вышла из поселка. Дорога, разбитая, грязная, шла вдоль тихой речушки. На противоположной стороне к речке вплотную подходила тайга. Слева от дороги тянулись луга и поля. За ними – тоже тайга.

Примерно через полчаса она подошла к косогору. Дальше дорога шла вверх. На косогоре виднелись крыши деревни. Одной стороной он круто обрывался в речку. Справа Даша увидала две черные, полусгнившие балки, перекинутые через нее. Это, очевидно, и был мост. Она подошла к нему. Отсюда деревни не было видно. Шагнула на балку – и вздрогнула. Внизу, почти под мостом, у самой воды, сидел спиной к ней человек. Сначала она подумала, что это рыбак, но удочки видно не было. Он нервно курил и вглядывался в лес на противоположном берегу. Много окурков валялось вокруг. Услышав скрип балки, он, кажется, тоже вздрогнул, обернулся и метнул на нее из-под низко надвинутого капюшона беспокойный недружелюбный взгляд. Она поспешила перейти на другой берег. Здесь росли березы и осины, дальше начинались сосны. Она оглянулась. Человек не спускал с нее глаз. Она пошла по тропе. Сердце учащенно билось. Ей было страшно. И в то же время ею все сильнее завладевало другое чувство – любопытство. Ей уже не терпелось увидеть Волкова.

3

В лесу стояла тишина. Лишь назойливо жужжали вокруг Даши комары и мошки. И иногда кричала с надрывом какая-то птица. Тропа шла между сосен и густых зарослей черники. Изредка попадались кедры. Вдруг впереди послышались шаги. Даша, сама не зная почему, поспешно сошла с тропы и стала за дерево. Она увидела девушку. Сразу бросилась в глаза ее необыкновенная красота. Она почти бежала по тропе. Ей было лет шестнадцать. Она то и дело испуганно оглядывалась. Девушка была одета в спортивный костюм. Колени и руки были в грязи, кисть отведенной в сторону правой руки обмотана пропитанным кровью носовым платком. В левой она несла полиэтиленовую сумку. «Могу я чем-то помочь?» – хотела спросить Даша, но девушка уже пронеслась мимо. Даша проводила ее глазами, пока та не скрылась за деревьями. Постояла, затем неуверенно продолжила путь. Внезапно она услышала сзади шум. Обернулась и краем глаза успела заметить, как через тропу промелькнула мужская фигура и скрылась в том же направлении, куда побежала девушка. Даше по-настоящему испугалась. Она быстро пошла вперед. «Стой!» – раздался вдали резкий мужской голос. Она вздрогнула. Не сразу поняла, что окрик адресован не ей. Он, тише и дальше, повторился.

Минут через десять тропа вывела ее на поляну. В центре ее стояла изба. Из трубы валил дым. Рядом было сооружено какое-то подобие сарайчика, в нем лежали дрова. За избой был огород. Из сарая вышла с несколькими поленьями девушка, красивая, статная, с длинной шеей. Голову она держала высоко, даже горделиво. Заметив Дашу, остановилась. Дверь избы отворилась. На крыльцо стала, поспешно прикрыв за собой дверь, высокая, худая молодая женщина в очках, с неправильными, но довольно приятными чертами лица. Она слегка сутулилась. Серые глаза ее были добрые, наивные и грустные.

Они поздоровались.

– Я ищу Волкова, – не нашла сказать ничего лучшего Даша.

– Учитель еще не пришел, – мягко и вежливо произнесла женщина. – Проходите в дом.

– Только, пожалуйста, быстро зайдите. А то гнус налетит, – сказала сзади девушка с поленьями.

Даша хотела рассказать о встрече на тропе, но инстинкт самосохранения подсказал ей, что пока лучше молчать.

Изба была довольно просторной. В середине стояла русская печь. На ней кто-то сопел под пледом. Правый дальний угол был отгорожен дощатой перегородкой. В ней была сделана дверь. На полу справа лежали свернутые спальные мешки. На стене над ними висели на гвоздиках какие-то коренья, пучки трав, цветов. Слева стоял длинный стол со столешницей из грубо обструганных досок, две скамьи; у торца стола – табуретка. В ближнем углу висел умывальник. Под ним стоял таз. На левой стене висели часы и лист ватмана с надписью крупными красивыми буквами «Спешите делать добро». К дальней стене были прибиты полки, на них стояла посуда, лежали вещи. С потолка свисала керосиновая лампа. Стройная девушка положила поленья перед печкой. Все сели за стол. Одна, в очках, представилась Ирой, другая – Юлей.

– Я хотела бы пожить здесь несколько дней, приобщиться к его учению, – произнесла Даша заранее приготовленную фразу.

– Думаю, Учитель не будет возражать, – сказала Ира. Благоговение послышалось в ее голосе.

Чувствуя отвращение к самой себе, Даша рассказала свою легенду.

Она вдруг поймала на себе подозрительный, враждебный взгляд: из-под пледа на нее смотрели серо-зеленые глаза. Плед отлетела в сторону, и под ним оказалась девушка лет семнадцати, крепко сбитая, с короткими рыжими волосами и веснушчатым невзрачным лицом. Губы, брови и ресницы были густо накрашены. На ней была розовая блузка, толстые красные колготки и, если можно так выразиться, максимально укороченная зеленая мини-юбка. Она сползла с печи, не отрывая от Даши взгляда.

– Оксана, подмести бы надо, – мягко сказала Ира. – Урок скоро. Твоя очередь.

Девушка взяла с недовольной гримасой веник.

– Вы живете здесь вчетвером? – спросила Даша.

– Нет, с нами еще Семеныч, – ответила Ира. – Он за грибами отправился. И Анюта. Она погулять пошла.

Оксана подмела, огляделась.

– Совка не вижу.

– Может быть, в сарае, – сказала, вставая, Ира. Она вышла. И тут же раздался её взволнованный голос: – Анюта, что с тобой? Что случилось?

В ответ послышалось лепетанье:

– Ничего… не случилось…

– На тебе лица нет! А с рукой что?

– О сучок поцарапала.

В избу вошла та самая девушка, за ней – Ира. В больших глазах Ани были страх и смятение. Увидев Дашу, девушка резко остановилась. Потом перевела глаза на Юлю. Несколько секунд они смотрели друг на друга одинаковым испуганно-вопросительным взглядом. Наконец, Аня села на скамью и опустила голову. Казалось, она вот-вот разрыдается. Оксана глядела на неё с недоумением и подозрением, Ира – с жалостью. Юля лишь украдкой бросала на Аню изучающие взгляды.

– Перебинтовать надо, – сказала Ира. Она взяла с полки йод и бинт, развязала платок на Аниной руке. – Да это не царапина, а порез глубокий! Как же, Анюта, так получилось? – Девушка молчала.

Только Ира закончила перевязку, как в дверь постучали. Вошел низенький пожилой мужчина с сумкой в руке. Его маленькие глазки смотрели из-под низко нависших косматых бровей настороженно. Поздоровался, сел на край скамьи. Вскоре пришел юноша с благообразным лицом. Девушки встретили его приветливо, ласково называли Валериком. Это, очевидно, и был внук Петровны. Затем появилась женщина лет пятидесяти с синяком под глазом. В руке она держала сверток.

Ира беспокойно поглядывала на часы. Они уже показывали без пяти три. Она встала, подошла к окну.

– Что-то задерживается Учитель, – заметила Юля.

– Пришел! – облегченно вздохнула Ира.

4

Даша с волнением глядела на дверь. Она распахнулась, и в избу быстро вошел высокий, стройный человек лет под сорок, в берете. Он запыхался, от быстрой, очевидно, ходьбы. Его лицо с тонкими, правильными чертами было озабоченным, движения – порывистыми.

Он поздоровался и остановил свой взгляд на Даше.

– Я хотела бы пожить здесь несколько дней, приобщиться к вашему учению. Можно?

– Хорошо, – сдержанно ответил он. – А Семеныч где?

– За грибами пошел, – сказала Ира.

Волков скрылся за перегородкой. Вышел аккуратно причесанным, в отглаженном костюме, в свежей рубашке, в галстуке. Он преобразился: выражение лица стало значительным, движения – степенными. Он сел на табуретку – самое, очевидно, почетное место за столом. Даша с трудом сдержала улыбку: Волков восседал на ней как на троне. Юноша достал тетрадь, ручку и с безграничным доверием устремил на него свои ясные серые глаза. Даша незаметно вытащила из кармана сотовый телефон. Чувствуя себя преступницей, положила его под столом себе на колени и включила диктофон.

– Поговорим сегодня о морали, – веско заговорил Волков. – Одно из самых мучительных противоречий – противоречие между человеческой натурой и человеческой моралью. Сколько желаний досталось нам от наших предков: дикарей, первобытных людей, человекообразных обезьян, млекопитающих. Наша природа требует их удовлетворения, требует полноты жизни. Какие только желания мы не унаследовали! В том числе – властвовать, подавлять, причинять боль другим. Что должен делать человек? Дать полную волю своим желаниям? Это неизбежно приведет к конфликтам с другими людьми, к безнравственным поступкам, к преступлениям. Подавить их? Это значит: обеднить свою жизнь, выхолостить себя, убить в себе творческое начало. Человек должен ощущать в себе эту необузданную силу. Он должен быть непредсказуем, прежде всего для самого себя. Тогда интересно жить. Аскетизм – эта выдумка больных умов. К слову, аскеты редко бывают добрыми людьми. Как всегда и везде, единственный выход – разумный компромисс. Усмирять надо только те желания, которые вступают в противоречие с моралью, причиняют вред другим людям.

Ира и Юля смотрели на Волкова с обожанием, Оксана – с каким-то вызовом. Аня думала о чём-то своём. Выражение испуга не сходило с ее лица. Волков несколько раз внимательно поглядел на нее.

– А нетрадиционная любовь? – неожиданно для себя самой спросила Даша. В ней пробудилась журналистка. Ира с укоризной посмотрела на нее. Даша смутилась, подумала, что совершила, наверно, большой проступок, перебив его. Волков бросил на нее беглый и недовольный взгляд.

– Она разрушает самые основы человеческой морали, естественной, здоровой морали. Ее пропаганда должна оставаться под запретом.

Пожилой мужчина вдруг поднялся.

– Извиняюсь, мне пора. – Он поднял с пола сумку. – Моя вот тут передала. – И стал вынимать из сумки яйца. (Ира осторожно складывала их в миску.) – Я что пришел… Пацан наш слег. Простудился, видать... Знобит его. А лекарств дома нет.

– Сколько ему лет? – спросил Волков.

– Семнадцать.

– Жар – это хорошо, это полезно. (Мужчина подозрительно покосился на Волкова.) Так организм с возбудителем болезни борется. Градусник у вас есть?

– Найдется.

– Измеряйте температуру. Если не выше 38 – ничего не предпринимайте. Если начнет подниматься выше – дайте парацетамол. И вызовите врача.

Он взял с полки таблетки.

– А вообще-то таблетками не злоупотребляйте. Всякая таблетка в чем-то помогает, а в чем-то вредит. Безвредных таблеток не бывает. Лучше принимать природные средства.

Низенький человек сунул таблетки в карман и стал прощаться.

– Гаврилыч, меня подожди, – сказала женщина с синяком (тот присел) и обратилась к Волкову: – Опять мой в запой ушел. Сил моих больше нет! Помогите, Вадим Кириллович! – Она говорила просительно, однако смотрела на Волкова цепко и недоверчиво.

Волков снял со стены какой-то корешок.

– Это любисток. Надо настоять его вместе с четырьмя лавровыми листьями в полулитре водки. Настаивать две недели.

– Две недели! Ох…

– Алкоголик выпивает такой настой и начинает чувствовать к водке отвращение. Но это не на всех действует.

– Дай вам бог здоровья… Еще у нас одна беда. Дочка у нас задурила. К мужику одному на шею вешается. Ей – семнадцать, только-только исполнилось, а ему – двадцать пять. Из них два отсидел.

– Это Серега что ли? – поинтересовался Гаврилыч. Юля вся напряглась. Аня тоже пробудилась от своей задумчивости и прислушалась.

– Ну. Первый парень на деревне! – Она зло усмехнулась. – Гонит ее от себя, материт, а она все равно… И мы не пускаем. А она: «Жить без него не могу»… У них еще до его женитьбы началось. Но когда он женился, она к нему и близко не подходила. Людка у меня порядочная. А как Юльку выгнал…

– Я сама ушла! – перебила Юля.

– … так она совсем голову потеряла. При каждом случае шасть к нему. Он ее иногда и отлупит. Придет домой в синяках, в слезах, а отец еще добавит…

– Никакая женщина в мире так не достойна уважения, как русская женщина, и ни к какой женщине не относятся с таким неуважением, как к русской женщине, – с глубокомысленным видом произнес Волков.

Валера записал. Гаврилыч буркнул:

– Русская баба сама себя не уважает. Это прежде всего. Оттого и ее не уважают.

– Запирать ее уже стали. С ним говорили. А толку! Да не нужна мне она, избавьте вы меня от нее, говорит, видеть ее уже не могу. Что делать, Вадим Кириллович? В суд на него подать? За совращение несовершеннолетней.

– Вам, бабам, только бы мужика засадить, – заворчал Гаврилыч. – Совращение… Порядочная… Как будто она у тебя в Усадьбу Киргиза не ходила.

– Так это он ее туда и заманил, гад. Только какая-нибудь девка подрастет, расцветет – он уже кругами ходит. Вот Машка повзрослела, Свиноматки старшая. Теперь за нее возьмется.

– Свиноматки? – удивленно перепросила Даша.

– Да есть у нас одна мать-одиночка. Это ее кликуха. Семь детей нарожала. – Презрение и недоброжелательство зазвучали в ее голосе. – И все от разных мужиков. Ну как же не Свиноматка? Мол, аборт – это убийство. А сама – пьяница. Материнский капитал пропивает. В доме – грязища! Дети голодные, чумазые. Машка по помойкам ходит, бутылки собирает. Скоро эту горе-мамашу родительских прав лишат. Уже документ готовится.

Волков резко встал и взволнованно прошелся по избе, утратив всю свою степенность. Потом сел и снова принял солидный вид.

– Дочка говорит, – продолжала она – что руки на себя наложит, если его посадят.

– В отношениях между людьми прав тот, кто сильнее любит, – изрек Волков. Женщина озадачено взглянула на него. Валера записал. Волков помолчал. – Запирать, конечно, нельзя. Это насилие над личностью. В суд тоже подавать не стоит. Это крайняя мера. Может быть, вначале у них была взаимная любовь…

– У Сергея – любовь? – горько усмехнулась женщина.

– Надо ждать, – продолжал он. – В этом положении всякое действие хуже бездействия. Со временем она сама поймет, что не того полюбила.

– Вот несчастье на мою голову! – всхлипнула она.

– Самое большое несчастье – утратить способность чувствовать себя несчастным, – нравоучительно произнес Волков. – Остальные несчастья человек в силах перенести.

Женщина вытерла слезы и снова с недоумением уставилась на него. Юноша снова записал. Он сидел в напряженной позе, не откладывая ручку, не сводя глаз с Волкова, видимо боясь пропустить что-нибудь важное.

– Я тут вам сальца домашнего принесла. – Женщина положила руку на лежавший на столе рядом с ней сверток. Потом еще раз сдержанно поблагодарила и стала прощаться.

– Чаю попейте, – сказала Ира.

– Спасибо. Дел по хозяйству много.

Они с Гаврилычем ушли. Волков посмотрел на часы.

– Может быть, есть вопросы?

– Учитель, а хотите вопрос типа на засыпку? – спросила Оксана. И в глазах, и в голосе ее был вызов.

– Люблю такие вопросы.

– Короче, что было вначале: яйцо или курица?

– Оксана, это легкий вопрос. Конечно, яйцо. Предположительно, отряд куриных произошел непосредственно от археоптерикса. Значит, первая курица, которая была лишь чуть-чуть больше курицей, чем археоптериксом, вылупилась из яйца, снесенного археоптериксом. Я, конечно, немного утрирую…

– Какие три книги вы бы взяли в космическое путешествие? – задала трафаретный вопрос Даша. Она всегда его задавала, когда брала интервью.

– «Война и мир», «Идиот», «Братья Карамазовы». Еще есть вопросы? Нет? Тогда на сегодня все. – После этих слов он стал раскованней и естественней.

– Почему же Наташа не пришла? – удивилась Ирина. – Это первый раз.

Оксана бросила на Волкова быстрый и острый взгляд. Даше показалось, что он смутился от этого взгляда. Она хотела сказать, что Наташа никогда уже не придет, что ее нет, но в последний момент вспомнила о своем решении не говорить ничего лишнего.

– Из Желтого Яра вообще никого не было, – заметила Юля. – Тоже впервые.

Стали пить чай.

– Ты чем-то расстроена, Анюта? – спросил Волков.

Та вскинула на него свои изумительные глаза: большие, ярко-синие, лучистые. Их синь красиво сочеталась с очень темными ресницами и бровями и очень светлыми волосами. Что-то дрогнуло в ее лице. Однако она овладела собой.

– Нет, Учитель.

 – А с рукой что? Порезала?

– О сучок поранила.

Ира с доброй улыбкой обратилась к юноше:

– Бери, Валера, варенье, не стесняйся. Ты же любишь сладкое.

– Да, – сознался он, наивно и доверчиво поглядывая на всех. – А мне сестра даже много сахара класть в чай не разрешает. Диабетом заболею, говорит. От нее только и слышно: это нельзя, то нельзя. От тортов, от пирожных отказалась. А сама их обожает.

– Надо есть то, что хочется, – сказал Волков. – Если даже допустить, что торты ей вредны, то та польза от положительных эмоций, которые она получит, съедая торт, может пересилить вред от него. А главное, организм лучше любых врачей знает, что для него полезно, а что вредно. Всегда прислушивайтесь к своему организму.

Валера снова достал тетрадь и записал. Оксана фыркнула.

Вскоре он ушел. Даша выключила диктофон, сунула телефон украдкой в карман.

– Самый старательный ученик: ни одной проповеди не пропускает, – с улыбкой заметила Ира. – Ну, еще и Наташа до этого не пропускала… Анюта, а ты совок не брала?

– Я?.. Нет, тетя Ира.

– А что, в Климовке больницы нет? – спросила Даша, вспомнив Гаврилыча.

– Какая там больница, – буркнула Оксана. – Тут даже школы нет. Типа из Желтого Яра автобус за учениками приезжает.

Даша ждала, что Волков заговорит с ней, станет расспрашивать. Однако он лишь раза три бегло взглянул на нее.

– Странно, что Семеныч на лекцию не пришел, – озабоченно произнес Волков. – Не мог же он заблудиться.

Оксана взглянула на Юлю:

– Вы же с ним вместе за грибами пошли.

– Мы потом… в разные стороны разошлись.

– Нет, это он реально в деревню слинял, бухнуть, – решила Оксана. – Ему же раз в полмесяца обязательно нажраться надо…

– Оксана! – воскликнула Ира.

– Душа, говорит, требует.

– Так еще и десяти дней не прошло, – заметила Юля.

– Все-таки я пойду поищу, – сказал Волков.

– И я с вами! – в один голос воскликнули Юля и Оксана.

– Нет, лучше я один.

Все, кроме Даши, вышли во двор. Юля стала объяснять, в какую сторону пошел Семеныч. Даша приоткрыла дверь в угловую комнатку, увидела раскладушку, стол, табуретку, полку с книгами. На столе стояла пишущая машинка и небольшое зеркало.

– Я типа не поняла. Ты что высматриваешь? – раздался за ее спиной голос Оксаны. Дашу покоробил бесцеремонный тон. – Короче, сюда без спросу не заходят.

Вернулись и Аня с Юлей. Даша молча вышла из избы.

Ира искала что-то во дворе.

– Совок не могу найти, – пояснила она. – Странно. Хороший железный совок был. – Ира присела на врытую в землю скамью.

Даша села рядом, спросила, чтобы завязать разговор:

– Много людей обычно приходит?

– По-разному. Вот на прошлой неделе целая, можно сказать, делегация была из Красноярска.

– А вы пятеро почему здесь остались?

– Семеныч, например, бомжом был. К нам пришел голодный, в рваной одежде, без денег, без документов. Учитель всех принимает, кто в беду попал. Оказался смирным, работящим. Не нарадуется, что есть теперь, на старости лет, крыша над головой. Ему уже за шестьдесят. Оксана из детдома сбежала. Учитель на улице ее подобрал, в Желтом Яре…

– Разве ее не ищут?

– Она теперь уже совершеннолетняя… Юля от мужа ушла. Она сама из Сосновска. Из приличной, интеллигентной семьи. Полюбила его заочно, по фотографии. За то, что на ее любимого поэта Есенина похож. Впрочем, я особого сходства не вижу. Они стали переписываться, когда он срок отбывал. В этом же романтика, а Юля девушка романтичная! Стихи свои ему посылала. Когда освободился, переехала к нему в Климовку, хотя ее родители были против. Официально не расписались. Он не захотел. Вместе они недолго прожили. Однажды он, пьяный, ударил ее. Она девушка гордая, собрала вещи и поехала домой. А отец не пустил. Неделю у подруги пожила, потом не выдержала, вернулась к мужу. Тут уж он стал руки распускать чаще. Не мог простить, что она от него уходила. Юля пришла к нам… И еще Анюта. Местная. Девятиклассница, Из дома ушла. Там каждый день пьянки, скандалы. И мать пьет, и отчим. Бутылки собирать даже ее иногда заставляли. Кроме того, климовская шпана проходу ей не давала, красавице такой, приставала. – Ира вдруг понизила голос. – Вроде бы и сам отчим в пьяном виде начал приставать. Как каникулы начались, сюда пришла. – Она помолчала. – Вся мужская работа на Семеныче. Стол, скамейки, вот эту тоже – все он сделал… Готовит Анюта. Она вкусно готовит. Чистоту в избе поддерживаем по очереди. Анюту лишь от этой обязанности освободили.

– И Во… И Учитель в очереди?

– Ну что вы! – испуганно воскликнула Ира.

– А Сергей за что сидел?

– В драке одного покалечил. Говорят, если он в драку ввяжется – остановиться уже не может, невменяемым становится.

– А вы приехали из Красноярска?

– Да… Может, перейдем на «ты»?

– С удовольствием. А это правда, Ира, что ты продала там квартиру и все деньги отдала Учителю?

– Нет. Я их храню в банке. – Она вдруг рассмеялась, непонятно почему.

Вернулся Волков через два часа. Семеныча он не нашёл.

– Может, хотел побольше грибов собрать, – встревожено сказал Волков. – Увлекся, далеко зашел, в глушь. А там и кабаны водятся, и волки, и медведи.

– Когда мы расстались, у него уже полная корзина была, – взволнованно произнесла Юля.

 – Да реально он в деревне, – сказала Оксана. – Завтра явится, вот увидите.

За ужином Даша спросила:

– А что, в Климовке киргиз живет?

– Жил, – ответила Ира. – И не киргиз вовсе. Русский. Кличку ему такую дали. Они с женой из Киргизии сюда переселились.

– Беженцы?

– Он говорил, что их там не притесняли. Просто хотели среди своих жить, среди русских. Дом хороший построил, всем на загляденье. На зависть, вернее. Усадьбой его называл. Хозяйство большое завел. Они с женой любили и умели работать. Скоро зажиточными стали. За это их и возненавидели. Все в Климовке бедные, а они – богатые! Подожгли. Все сгорело. Они обратно в Киргизию уехали.

Говорила Ира толково. Даша пока не заметила в ней никаких странностей, если не считать беспричинный смех в разговоре о банке.

– Не называл бы усадьбой, может, и не подожгли б, – усмехнулась Оксана. – А так ведь им обидно: у них у всех типа дома, избы, а у него, видите ли, усадьба!

Волков принял глубокомысленный вид.

«Сейчас очередную сентенцию выдаст», – подумала Даша.

– Если хотят подняться до уровня того, кому завидуют – это зависть созидательная, полезная. Если хотят того, кому завидуют, низвести до своего уровня – что гораздо легче, – это зависть разрушительная, отвратительная. Сожгли именно от этой зависти.

– Теперь Усадьбу Киргиза шпана местная облюбовала, – добавила Ира.

После ужина она заботливо спросила:

– А что вы такой задумчивый, Учитель? – Волков действительно казался погруженным в себя.

– На остановке обрывки разговора слышал. Девушка с собой покончила. То ли в Сосновске, то ли в Желтом Яре. – Он помолчал. – Самоубийство всегда потрясает. Люди так борются, так цепляются за жизнь! И вдруг человек добровольно расстается с жизнью!.. Это было бы для нас непостижимо, если бы нам самим – многим из нас – не приходила, хоть раз в жизни, мысль о суициде. – Он снова помолчал и важно произнес: – Самоубийцы реже всего встречаются среди очень сильных и среди очень слабых людей. У очень сильных хватает сил самоубийство не совершить, а у очень слабых не хватает сил его совершить.

Вечером Даша решила прогуляться.

– Только далеко не уходи, – сказала Ира. – И держись каких-нибудь ориентиров.

За сарайчиком Даша наткнулась на курившую Оксану.

– Учитель не одобряет, – объяснила та. Она дымила сигаретой и смотрела на Дашу недобрым, дерзким, оценивающим взглядом. Вдруг выпалила: – Уезжала бы ты назад! Ничего хорошего тут тебе не будет. По любому. Мошкара реально заедает. Если в платье или юбке, из избы без толстых колготок лучше не выходить. И что тут за люди? Юлька – дура. Умная дура. За уголовника вышла. А в Сосновске у ней конкретно классные женихи были. А он даже расписываться не захотел. Потом вообще выгнал… К нам вот прибежала. Плохо она кончит, реально... Мозги у нее набекрень… А эта очкастая вообще чокнутая. В Красноярске квартира двухкомнатная была, работа хорошая. Все, короче, бросила, сюда явилась. Типа правде учиться. – Оксана усмехнулась.

– Вроде нормальная…

– На нее временами находит. Раз в месяц. Крыша, короче, совсем едет. Тогда ее реально без присмотра оставлять нельзя.

– Деньги за квартиру она Учителю отдала?

Несколько секунд Оксана молча смотрела на нее.

– Типа того… А что?

– Я в автобусе об этом слышала.

 – А… Семеныч, короче, на зоне отсидел… Хотел на работу устроиться – нигде не взяли. К нам прибился.

– А ты сама откуда?

– Ниоткуда, – криво усмехнулась Оксана. – Детдомовская я!

– Что же ты не уходишь?

– А мне и здесь хорошо!

Оксана вернулась в избу.

Кроме главной тропы была еще одна, поуже. Они сходились под прямым углом. Даша по узкой тропинке углубилась в тайгу. Ей хотелось побыть одной, разобраться в своих чувствах и мыслях. Она села на пень, достала телефон, попробовала позвонить Юрию Алексеевичу. Связи не было. Пошла дальше. Через несколько минут вышла к небольшому ручью. Он тихо журчал среди кустов черники. Мошкары здесь было больше. Дно в одном месте углубили. Очевидно, тут брали воду. Она пошла вдоль ручья. И увидала место живописное и мрачное. Здесь валялось несколько сосен. Их корни напоминали застывшие щупальца. Упали сосны давно, уже покрылись мхом. Вдруг она увидела совок. Он лежал возле одного из поваленных деревьев. Под стволом была вырыта ямка. На дне ее валялись осколки банки. На некоторых из них, на полиэтиленовой крышке видны были бурые пятнышки. Скорее всего, это была кровь. Она хотела поднять совок, но передумала. Пошла назад. Про разбитую банку, про совок, следуя своему правилу, решила ничего не говорить.

Даша все ждала, что с ней заведут разговор о деньгах, предложат отдать деньги, какую-то часть, по крайней мере, секте. Но пока никто об этом не говорил.

Спать легли на полу, лишь Оксана – на печке. Волков спал за перегородкой.

– А зачем ты одежду под голову положила? – спросила Дашу Оксана. Она все замечала.

– Просто… Люблю, чтобы голова высоко была.

Даша спала плохо, тревожно, ворочалась с боку на бок. Среди ночи ее разбудили чьи-то приглушенные всхлипыванья. Плакала Аня. Вскоре она затихла.

5

Когда Даша проснулась, Аня уже хлопотала у печки. Из своей каморки вышел Волков.

– Ты уже и воды успела, Анюта, принести, – одобрительно сказал он.

– И умывальник я наполнила.

– Молодец!

Он прошел к умывальнику. Как Даше объяснили, снаружи его не прибили из-за гнуса. Над ним висело зеркало. Юля и Оксана тоже поднялись и, полуодетые, стали в очередь к умывальнику. Как успела заметить Даша, они, в отличие от Иры и Ани, Волкова совсем не стеснялись.

За завтраком Даша почувствовала, что она должна что-то спросить. Она же вроде пришла сюда учиться истине. Кроме того, сказывалась профессиональная привычка задавать вопросы. Она подняла глаза на Волкова.

– Учитель! – Даша с трудом выдавила из себя это слово. Было для нее что-то унизительное в таком обращении. Но иначе было нельзя. – Есть ли жизнь после смерти?

Волков отложил ложку, произнес серьезно и веско:

– Нет. Есть два суррогата бессмертия: дети и творчество. Бессмертия души нет. Вера в загробную жизнь возникла от страха перед смертью. Смерть всегда казалась людям ужасной и чудовищно несправедливой. Действительно: живет человек, живет со своими чувствами, мыслями, замыслами, воспоминаниями. И вдруг его нет. И никогда – никогда! – не будет. Люди не могли смириться с этим, поэтому и придумали потусторонний мир.

– А как вы относитесь к Порфирию Иванову?

Оксана покосилась на нее.

 – Да дай ты Учителю спокойно поесть.

– Ничего, я люблю, когда спрашивают. Он, конечно, вызывает интерес и симпатию. Его призывы любить людей, вести здоровый образ жизни привлекают. Но прежде чем учить жить, нужно усвоить высшие достижения человеческого духа. Нельзя учить истине, не зная Льва Толстого, Достоевского, Бетховена. Микеланджело, не имея представления об устройстве макро— и микромира. Печально, что образованные люди приезжали учиться у этого полуграмотного человека. В этом – вечное неуважение русской интеллигенции к самой себе. То, что он называл себя Богом Земли – отталкивает.

– А кого вы считаете интеллигентами? Настоящими интеллигентами?

– Настоящий интеллигент – это человек, который прочитал в детстве и юности много хороших книг.

– А совок-то на месте! – удивилась Ира. Действительно, возле печи лежал совок. – Кто его нашел? – Все молчали.

– Огород надо полить, – сказала после завтрака Ира. – Семеныч каждый день его поливает.

За водой пошли Юля и Даша.

– Лес застыл без печали и шума. Виснет темь, как платок, за сосной, – продекламировала Юля с неуместным надрывом. – Есенин.

Они пришли к ручью.

– Скоро черника поспеет, и бабки из Климовки сюда потянутся, – сказала Юля. – Говорят, на этом неплохо заработать можно. В Климовке работы нет. Кто как может зарабатывает. Молодые уехали. Шпана, в основном, осталась.

Они наполнили ведра. Юля разулась, стала мыть ноги. Даша воспользовалась случаем и пошла к поваленным соснам. Совка не было. Осколков тоже. Ямка была засыпана. Юля уже звала ее. Она пошла назад.

На обед Аня сварила борщ. Ели здесь четыре раза. Кроме завтрака, обеда и ужина было еще чаепитие после лекции, на которое приглашали и пришедших послушать.

Оксана попробовала и скривилась.

–Типа недосолила ты его что ли, шеф-повар?.. У тебя же, Анька, раньше борщи классные получались.

– Ничего, – примирительно произнесла Юля. – Дядя Леня говорит: »Недосып на работе, недосол на столе».

Аня понуро молчала.

После обеда Волков ушел к себе. Застучала пишущая машинка. Он печатал до самой лекции.

Сегодня Валера пришел не один. С ним зашли двое юношей. Они Даше сразу не понравились.

– Шпана климовская, – шепнула Даше Юля.

 Валера со смущенным и виноватым видом развел слегка руками.

– Вот тоже захотели послушать.

– И послушать пришли, и как эти… как парламентарии, – сказал один, маленький и вертлявый, с длинным крючковатым носом. Губы его постоянно кривились в недоброй ухмылке, а в глазах горел недобрый задор. Он подошел к Юле. – Серега просил передать: ты можешь вернуться.

Юля рассмеялась коротким довольным смехом. Но тоном сказала презрительным:

– И это все? – Она горделиво вскинула голову. – Если хочет, чтобы я вернулась, пусть сам попросит. Так ему, Колян, и скажи, – И снова засмеялась.

Второй, высокий, сутулый, лопоухий, с длинными болтающимися руками, уставился на Аню тусклыми глазами и грубо произнес:

– Жора, короче, сказал: ты от него и здесь не спрячешься. Короче, все равно его будешь.

– Никогда, – опустив длинные темные ресницы, тихо произнесла Аня.

Все сели за стол.

Вышел Волков ровно в три. Опять в костюме и галстуке. Он сел на свое место, оглядел всех. Даша включила украдкой диктофон.

– Поговорим сегодня об истине. Нет выше цели, чем постичь истину.

Валера записал. Это вызвало у Коляна громкий смех. Лопоухий тупо ухмыльнулся. Девушки зашикали. Волков ждал.

– И как же ее постигать? – успокоившись, весело поинтересовался Колян.

– Человек должен постигать истину самостоятельно. Слепо принимать чужую истину нельзя. Но необходимо, конечно, быть знакомым с достижениями человечества в постижении истины.

– Чтобы велосипед не изобретать, – вставила Юля.

– Совершенно верно, Юля!

 – Пиши, пиши, – толкнул Колян локтем Валеру. И снова хохотнул.

Волков быстро встал, нервно прошелся два раза по комнате, затем, взяв, видимо, себя в руки, опять сел.

– Приступая к поискам истины, надо решительно отмести все, что уводит от нее. Это всякие псевдонаучные учения: астрология, ясновидение...

 – Про ясновидение это вы не в тему, Профессор, – сказал Колян. – В Желтом Яре бабка есть ясновидящая.

– Ясновидения не существует. Сейчас так называемых ясновидящих даже привлекают для раскрытия преступлений! Это не только глупо, это опасно. Ясновидящие могут указать на невинного человека.

– Та бабка не ошибается…

– Да хватит уже, – прошипела Оксана.

– Это религия. Над человеком, решившим познать истину, не должны довлеть никакие догмы. Процесс постижения истины включает в себя сомнение во всем, во всех утверждениях. И если я изначально не имею права сомневаться в каких-то утверждениях, то истина, которую я найду, будет неполной, ущербной.

– А вы что не записываете, девочки? – ерничал Колян. Его лицо постоянно выражало какую-то работу мысли, словно он соображал, какую еще пакость совершить. – На свою девичью память надеетесь?

Волков посмотрел на Коляна.

– Вы же обещали, – тихо сказал своим спутникам Валера.

– Ты не вякай. Пиши!

– Вы мешаете, – сказал Волков.

– Да мы слушаем, профессор… Постигание истины… Дальше!

Волков заговорил после долгой паузы.

– Поэтому трудно постигать истину верующему. Как, между прочим, и коммунисту. Ведь советская идеология, несмотря на ее атеизм, – это та же религия, со своими догмами и богами…

Колян толкнул локтем дружка и мотнул головой в сторону Валеры.

– Во строчит-старается!

– Да замолчишь ты? – не выдержала Оксана.

– А ты что такая размалеванная? – повернулся Колян к ней. – Как настоящая… – Не договорив, он осклабился.

– Как проститутка, короче, – брякнул лопоухий.

– Уходите! – сказал Волков.

– А если мы не уйдем? – Колян нагло посмотрел на него.

Волков хотел встать, однако сдержался. Он молча и напряженно ждал. Девушки, Даша тоже, в один голос стали требовать, чтобы они ушли.

Со стороны огорода послышались шаги, голоса, и в избу вошли два туриста с огромными рюкзаками. Даша обмерла. Она сразу узнала одного из гостей. Это был Скворцов, студент из Красноярска, которому все пророчили блестящую научную карьеру. Она как-то брала у него интервью.

– В последний день своего турпохода, – затараторил второй, тоже видимо студент, спортивного телосложения, рыжий и веснушчатый, – решили завернуть к вам. Узнать истину, так сказать. – В голосе его слышалась легкая ирония. Скворцов молча приглядывался к Даше.

Волков пригласил их сесть. Рюкзаки они поставили у входа.

– Вы вот этих помогите выпроводить, – обратилась к ним Оксана. – Учителю мешают.

Рыжий оценивающе оглядел Коляна и лопоухого.

– Это можно, – весело проговорил он. – Вспомню свою тэквандовскую юность.

Те встали.

– Еще увидимся! – недобрым тоном заверил Колян. Они ушли.

– Разрешите наш спор! – воскликнул рыжий, иронично, почти насмешливо улыбаясь. – Вот он, – он указал пальцем на Скворцова, – утверждает…

– Предполагаю, – поправил Скворцов.

– …предполагает, что этруски говорили на языке, родственном языку индейцев атапасков. Я говорю, что это чушь. – Он взглянул на Волкова остро и пытливо. Так бойкий ученик задает учителю каверзный вопрос, очень надеясь поставить его в тупик.

– Это вполне возможно, – подумав, заговорил Волков. – Атапаски – часть индейцев на-дене,а языки на-дене вместе с северокавказкими, китайским. тибетским и некоторыми другими входят в гипотетическую сино-кавказкую макросемью. Вероятно, в нее входил и этрусский язык.

– Но ведь этруски и на-дене относятся и к разным расам, и к разным гаплогруппам.

– Действительно, у на-дене гаплогруппы Q и C,а у этрусков предположительно – G, одна из сино-кавказских гаплогрупп, так называемая хаттская . Видимо, немногочисленная группа сино-кавказцев, европеоидов по внешности, двинулась на восток и около шести тысяч лет до нашей эры на территории нынешнего Китая столкнулась с монголоидным населением. Сино-кавказцы бесследно растворились в нем, но передали свой язык. Пришедшие позже из Юго-Восточной Азии предки на-дене, носители гаплогруппы С, представители так называемого «Приморского клана», вошли в соприкосновение с тем монголоидным населением, переняли у них тот язык и принесли его в Северную Америку.

– Понял, – улыбнулся рыжий.

Неожиданно появился новый посетитель.

6

Это был скромно одетый молодой человек с умным и строгим лицом. Он зорко оглядел присутствующих, осуждающе посмотрел на размалеванное лицо Оксаны, на ее мини-юбку, прочитал надпись на стене.

– Учеников ваших сейчас встретил. Дерзкие!

– Это не ученики, – сказала Ира. – Это хулиганы местные.

– Отец Петр. Дьякон желтоярской церкви, – представился он. – Пришел посмотреть, послушать. И несколько вопросов у меня имеется…

Его усадили. Волков продолжил лекцию.

– Истину ищите, опираясь на свой неповторимый опыт, прислушиваясь к своей интуиции.

 Скворцов вдруг тряхнул своими вихрами, торчавшими во все стороны.

– По-моему, я вас где-то видел, – тихо сказал он Даше. Кажется, его интересовало только это.

Она похолодела.

– Не думаю. Наверно вы меня с кем-то спутали.

– Каждый постигает истину по-своему. Я, например, решая проблему, оцениваю ее сначала интуицией. Что ей противоречит, отбрасываю. Затем оцениваю разумом. Что ему противоречит, отбрасываю. Остается истинное. И это происходит само собой, машинально. Это всегда было во мне. Истину легче постигают люди, сочетающие в себе мыслителя и художника. Однако пытаться найти истину должны все.

Скворцов улыбнулся Даше:

– Вспомнил, где мы встречались! В прошлом году вы…

Даша умоляюще посмотрела на него и, едва заметно, отрицательно помотала головой.

Вопреки ее ожиданиям он сразу все понял. Смутился. Пробормотал:

– Нет, я, кажется, обознался.

И еще один человек заметил ее знаки: Оксана буквально впилась в нее глазами, подозрительными, враждебными.

– Некоторые, задавшись целью познать истину, – продолжал Волков, – начинают читать только философские книги, причем все подряд, без системы и выбора. Это неверный путь. Философию надо изучать осторожно. Сколько людей, недостаточно образованных, неподготовленных, без твердых устоев, помешалось на этом. Если человек начинает заниматься философией, он рискует, во-первых, оторваться от реальности, во-вторых, утратить цельность восприятия мира, в-третьих, иссушить сердце. – При этих словах Скворцов с любопытством посмотрел на оратора. – А истина познается прежде всего сердцем. Самая стройная и законченная философская система ничего не стоит, если она создана без участия сердца. Эйнштейн не зря говорил, что Достоевский дает ему больше, чем Гаусс. – Скворцов слушал с растущим интересом. Волков повернулся к девушкам. – Гаусс – это великий математик.

– Ну что ж, мы, пожалуй, пойдем, – весело заметил рыжий. – Спасибо, просветили.

– Сейчас, Сема, – сказал Скворцов и первый раз обратился к Волкову: – А что вы думаете об эволюции? – Тот задумался. – Как вы относитесь к утверждению, – продолжал Скворцов, не дождавшись ответа, – что эволюция – это завоевание духом материи. Сначала дух и материя существовали отдельно. Потом дух вселился в органическую материю. Это человек. Потом в неорганическую. Это компьютер.

– Это его утверждение, – ткнул рыжий пальцем в сторону Скворцова.

 – Интересная мысль. – Волков немного помолчал. – Но дух без материи не существовал. Любая наша мысль имеет материальную основу. Это цепочка электрохимических реакций в нашем мозгу.

– Всего лишь цепочка реакций? – впервые вступил в разговор дьякон. Его тон как бы говорил: «Разве вы сами не чувствуете, какую нелепость сказали?»

– Да. Но разве, зная это, мы должны меньше восхищаться мощью человеческого разума? Чувства совести, милосердия, любви развились в нас в результате эволюции, в результате жизни наших предков в первобытном стаде. Но разве поэтому мы должны меньше ценить эти чувства? Материя, материальное происхождение наших мыслей и чувств их не принижает – человек в себе самом поднимает материю на новый уровень.

– Занятно, – строго произнес дьякон. – Но ведь эволюция – это планомерное, целенаправленное движение вперед. Кто же поставил перед жизнью эту цель?

 – Самый трудный для атеиста вопрос. – Волков слегка сощурил глаза. – Я много лет над ним думал.

– Для атеиста это вопрос неразрешимый, – сказал дьякон.

– Для человеческого ума нет неразрешимых вопросов. Конечно, можно было бы отделаться какой-нибудь красивой фразой, например: «Посредством эволюции материя познает самое себя». Но сути это не объясняет…

– Не объясняет, – подтвердил отец Петр. – Кто тогда надоумил материю познавать саму себя?

– Попробую добраться до сути… Физические тела, от атомов до звезд, стремятся принять форму шара. Им, значит, так удобнее. Кто вложил в них это стремление? Никто. Это действуют фундаментальные физические законы. Живые существа, как и звезды, – это автономные системы, состоящие из элементарных частиц. Поэтому эти законы и в них действуют. Все, от амебы до человека, стремятся к тому же – удобнее устроиться в этом мире. Системы усложняются, совершенствуются (самая совершенная система – человек), но принцип остается тот же, такой же, как у звезды – лучше приспособиться. Это и есть цель эволюции. То есть, первопричина эволюции – те же физические законы, которые заставляют звезду принимать форму шара.

Дьякон покачала головой.

– Это не просто материализм. Это какой-то матерый материализм. Простите за тавтологию.

Рыжий посмотрел на своего товарища.

– На автобус опоздаем.

– Идем-идем, Сема. Последний вопрос. Считаете вы Гегеля великим философом?

Даша вспомнила, что и в том интервью Скворцов упоминал Гегеля.

– Считаю одним из величайших. Хотя каждый, наверно, кто брался его изучать, ощущал, как все в нем восстает против такой невероятно высокой степени абстрагирования. В середине девятнадцатого века два мыслителя попытались уйти от этого гегелевского абстрагирования, причем в противоположные стороны. Артур Шопенгауэр, предшественник философии жизни, – в сторону чувств; Огюст Конт, основатель позитивизма, – в сторону науки.

Студенты встали.

– Услышал кое-что для меня новое, – сказал Скворцов. – Послушал бы еще, но нам надо идти.

– Вы, короче, в деревню не заходите, – сказала Оксана. – А то эти отморозки реально дружков соберут. Они злопамятные.

– Пусть собирают, – хладнокровно заметил рыжий. – Впрочем, мы туда и не собирались заходить. – Он ушел с облегчением, словно выполнил скучную обязанность, Скворцов – с сожалением.

– Получается, вы атеистическую пропаганду среди молодежи проводите? – строго заговорил отец Петр. – У нас несколько молодых прихожан перестали церковь посещать. Оказалось, они к вам ходили.

Волков внимательно глядел на него и молчал.

– Коммунисты сколько лет атеизм насаждали, храмы разрушали. И вот результат. Люди погрязли в грехе, – убежденно говорил дьякон. – Кругом – преступность, разврат. Бездуховность. Это все от неверия. А молодежь особенно нуждается в вере. В воспитании. В духовности. Для нее же сейчас нет ничего святого…

– Есть лишь две святыни – истина и человеческая личность, – вставил Волков.

– А бог? – Дьякон покачал головой. – Все зло – от неверия и бездуховности, – повторил он.

Волков вдруг порывисто встал и заходил по избе.

– Это большое заблуждение – отождествлять веру и духовность, – горячо заговорил он. – Можно не верить в бога и быть высокодуховным человеком. Высокодуховным и высоконравственным… Разве мало было в истории этических мыслителей – язычников и атеистов… И нельзя быть по-настоящему духовным человеком, не зная творчества великих писателей, композиторов, художников, философов. Духовный человек – это человек, усвоивший высшие достижения человеческого духа. – Волков говорил с вдохновенным лицом и сверкающими глазами. Сейчас он был очень красив. – Совершенно согласен с вами, что молодежь надо воспитывать. Самое главное – воспитание. Но воспитывать ее нужно, приобщая к настоящей культуре, к настоящему, высокому искусству… Я уважаю чувства верующих. Верю, что Христос действительно существовал, проповедовал замечательное учение, основанное на любви. Осуждаю большевиков за уничтожение храмов, за преследование священников. Но в своем атеизме-то они были правы. Это их большая заслуга, что в советское время почти все были атеистами. Теперь быть атеистом не модно, даже как будто предосудительно. Многие коммунисты внезапно стали убежденными верующими!.. Конечно, если считать верой любовь к Христу как к прекрасному, высоконравственному человеку, то я тоже верующий. Если считать богом универсальный физический закон, которому подчинены все другие законы, тогда я тоже верю в бога. Но как можно верить в бога библейского? В двадцать первом веке, при таком уровне развития науки. Это выше моего понимания!

– Последнюю фразу всецело одобряю. Да, это выше нашего понимания. И не надо пытаться понять. Надо верить!

– Вера и постижение истины несовместимы. Если человек глубоко проникнется представлением о том, как устроен мир, осознает бесконечность пространства и времени, он верить не сможет. Солнце в сто тысяч раз больше Земли. А есть звезды в триста тысяч раз крупнее солнца. В нашей галактике миллиарды звезд, а во Вселенной миллиарды галактик. Представьте это себе! И все бесконечное пространство пронизано смертоносным космическим излучением. Где же здесь место для высшего существа, по образу которого создан человек, для рая, для душ умерших?

– Если бога нет, кто же тогда все создал? Кто создал человека, вложил в него душу? Будете утверждать, что он произошел от обезьяны?

– Конечно! Ученые это давно и неопровержимо доказали. Не верить в теорию Дарвина – это мракобе… это абсурдно. – Полминуты Волков ходил молча, смотря в пол. – Верующие пытаются непостижимые загадки природы объяснить существованием бога, то есть еще более непостижимой загадкой… Вера в бога возникла от страха первобытного человека перед непонятным и грозным окружающим миром, страхом перед смертью; от этого и вера в бессмертие души. Человек в своей слабости хочет, чтобы над ним была какая-то сила, которая защитит и поможет. – Он вдруг остановился, взглянул на отца Петра. – Впрочем, я ни в коем случае не пытаюсь навязать вам свое мнение. Я считаю, что убеждать верующих в том, что бога нет, – это верх бестактности.

– Тогда что же вы только что делали? – усмехнулся дьякон. – В бога не верите, а в вашей секте-то вы, наверно, как бог.

Волков нервно рассмеялся.

– Да какая же у нас секта! Секта – это страшно. Страшно уже само это деление на учителя, эдакого пророка, единственного носителя истины, полубога, и учеников, которые каждому его слову слепо, бездумно верят, беспрекословно ему подчиняются, преклоняются перед ним. Всякая секта состоит из людей, которые любят властвовать, и людей, которые любят подчиняться. А мы просто обмениваемся мыслями.

Валера, который все время что-то записывал, отложил ручку и непонимающим, недоуменным взглядом уставился на Волкова.

– Но говорите только вы, ученики ваши только слушают, – заметил отец Петр.

– Пусть и они лекции читают, если хотят. Я лишь рад буду.

– Значит, я не должен вам верить, Учитель? – как будто даже с обидой спросил Валера.

– Слепо не верь, Валера. Слепая вера – от робости души и лености ума. Надо следовать библейской заповеди: «Не сотвори себе кумира». Не признавайте никого выше себя, будь то гуру, вождь, бог. Для человека унизительно признавать какое-либо существо выше себя. Каждый человек – это целый мир. Ничего не принимайте на веру. Берите от других то, что не противоречит вашему здравому смыслу, вашему видению мира, вашей сути. Истину ищите самостоятельно. Ни перед кем не преклоняйтесь. Слепое преклонение порождает Пол Потов. Ни за что на свете не теряйте своей духовной свободы. Если чувствуете, что вас хотят духовно поработить – тут же порывайте с такими людьми.

– Гордыня вас обуяла, – сурово произнес дьякон, вставая из-за стола. – Дьявольская гордыня. – Он ушел с недовольным видом, бросив на прощанье: – Люди говорят, плохие дела у вас тут творятся. Не зря видно говорят…

 Валера ушел вместе с ним.

– Слишком уж вы горячий для философа, Учитель, – заметила с улыбкой Даша.

– Может быть… Да, большинство мыслителей призывало к достижению состояния безмятежного, бесстрастного созерцания. Древние греки называли такое состояние атараксией, индусы называют нирваной. Но это состояние бесплодно. Все великое создается со страстью.

Волков удалился к себе. И тут же выглянул из каморки со словами:

– Моя горячность не дает мне оторваться от реальности. – И скрылся снова.

– А Жора – это кто? – поинтересовалась Даша.

– Старший брат Толяна, лопоухого вот этого, – пояснила Юля.

– Главный отморозок, – добавила Аня.

– Животное. Шрек, только злой, – продолжала Юля. – Если что-то не по нему – кулачищи свои сразу в ход пускает. Он только с Сергеем считается. Его и взрослые мужики побаиваются. К девушкам вечно пристает.

7

Аня вышла за дровами.

– Юля, вы с Анютой поссорились? – спросила вдруг Ира. – Вы не разговариваете, даже как будто избегаете друг друга.

– Нет, не ссорились, – живо и беспокойно ответила Юля.

– Что с ней творится, не пойму? Почти не ест. Молчит. В себе замкнулась.

– Наверно, по Учителю сохнет, типа того, – недобро усмехнулась Оксана.

– Нет, не похоже, – подумав, сказала Ира.

Даша внутренне согласилась с ней. Женское чутье ей подсказывало, что в Волкова влюблены Ира и Юля, даже, возможно, Оксана, но только не Аня. Та его лишь уважала.

– Что-то Анюту мучает, – продолжала Ира. – От каждого шума вздрагивает. И как будто кого-то ждет. Я уж пыталась с ней поговорить. Бесполезно. И вообще, она меня как будто сторонится.

– Вот тебя-то, Ира, она теперь особенно избегает, – задумчиво произнесла Юля.

Даша пошла погулять. Ей нужно было побыть одной. В избе она постоянно испытывала напряжение. Особенно тяготили ее подозрительные взгляды Оксаны. Она пришла к упавшим соснам. Ее тянуло к этому месту. Села на ствол, достала блокнот и стала, отмахиваясь от мошкары, записывать самое интересное из увиденного и услышанного. Послушала, что записала на диктофон. Кое-что – по несколько раз. Затем долго еще сидела, с удовольствием вдыхая сосновый запах. Думала о Волкове.

 Внезапно она увидела белку. Та несла в зубах гриб. Следом за ней показалась вторая, тоже с грибом. Они скрылись за кустами черники. Наверно, потащили в свое гнездо. Странным показалось Даше то, что грибы были аккуратно срезаны ножом. Довольно скоро белки появились опять и с оживленно-деловым видом запрыгали туда, откуда принесли грибы. Даша, стараясь не спугнуть зверков, но и не потерять их из виду, проследовала за ними. Вскоре девушка увидела под сосной корзину, на треть наполненную грибами. Даша ускорила шаг. Только теперь белки заметили ее. Они стремительно взобрались высоко вверх по стволу и оттуда сердито, как ей показалось, наблюдали за ней. Грибы были несвежие. Она походила вокруг, но ничего необычного больше не заметила.

Она принесла корзину в избу.

– Это дяди Лени корзина, – сказала, волнуясь, Юля.

Все, кроме Оксаны, пошли на то место. Кричали. Искали. Ничего больше не нашли. Даше так хотелось рассказать, что она видела позавчера, однако что-то ее удерживало. Направились домой.

Им навстречу вышла Оксана.

– Анька, за тобой пришли.

– Кто? – пролепетала Аня и замерла в напряженном ожидании.

– Твои. Мамаша с отчимом.

Досада появилась на лице Ани.

В избе на скамье сидела крупная растрепанная женщина с испитым лицом. Рядом стоял невысокий плотный лысый мужчина. Лицо его было изборождено морщинами, хотя лет ему было, скорее всего, не больше пятидесяти. Оба были заметно пьяны.

– За тобой, дочка, пришла. Ой, да что с тобой? – всплеснула руками женщина и встала во весь свой немалый рост. Мужчина ее поддерживал. Голос у нее был хриплый, пропитый. – Что такая измученная? А рука? – Она с грозным видом повернулась к Волкову. – Это ты что с ней тут сделал? Во что ее превратил?

– На зомби похожа, – добавил отчим. Он в упор смотрел на Волкова глубоко запавшими темными глазами.

Аня поспешно стала между матерью и Волковым.

– Все хорошо, мама. Ко мне здесь очень хорошо относятся. А руку я… поцарапала.

– Заберу ее отсюда, от греха подальше, – продолжала женщина, глядя на Волкова через голову дочери и не особенно прислушиваясь к ее словам. – Раз твои воспитанницы вешаются.

– Вешаются? – Недоумение изобразилось на лице Волкова.

– Повесилась же позавчера Наташка из Желтого Яра! Сегодня узнала.

Наступило долгое молчание. Волков сел за стол и обхватил голову руками. Мать Ани тоже села. Она как будто была довольна эффектом, который произвели ее слова. И Аня села, подальше от гостей.

Тишину нарушила мать Ани.

– Так что, Анька, собирайся. Пошли!

– Мама, я останусь. Мне здесь лучше.

– Это ты ее научил так говорить? – повернулась женщина к Волкову.

Тот с трудом оторвался от своих мыслей.

– У нас свобода. Если хочет – пусть уходит.

– Я не хочу, – подавленно сказала Аня. – Не могу я в Климовке жить. Жорка проходу не дает. Угрожает. Я его боюсь.

– Вот подонок! – вырвалось у матери.

– И другие пристают.

 – У тебя отец есть. – Отчим молодцевато расправил плечи. – Я тебя от всех защищу. Ты за мной, дочка, как за каменной стеной будешь.

– Уж кто бы говорил, – прошептала девушка, так тихо, что только сидевшая рядом Даша могла расслышать.

 – Я тебе как отец говорю: возвращайся. Я еще и по твоему борщу соскучился.

– Да не отец вы мне! – в сердцах воскликнула девушка.

– Ладно, пусть отчим, – согласился он. – Все равно родной человек. По дому, по хозяйству помогать надо или нет? Мать болеет.

– Я болею, – подтвердила женщина.

– Да знаю я твою болезнь, мама. Не пей – и не будешь болеть.

– Мать учить будешь, паскуда? – возвысила голос та.

– А кто не пьет? Все пьют, – примирительно заметил отчим. – Вон Митька-сосед… – Он усмехнулся. – Вроде много не пил никогда, а сейчас загудел, третий день уже.

Аня открыла рот и испуганно уставилась на отчима.

– Третий день? – пролепетала она.

– И говорит как зомби… Третий день!

Минуту все молчали.

– А дядя Леня в Климовке? – спросила Юля.

– Дядя Леня? – переспросил отчим. – Это Ленька что ли? Семеныч? Не видел.

– Не видели, – подтвердила мать Ани. – Ну ты идешь, нет?

– Я здесь останусь.

– Его работа! – Она указала толстым пальцем на Волкова. – Раньше она послушная была.

– Я говорю: зомбировали. – Непонятно было, шутит отчим или говорит серьезно.

Он помог подняться жене. У порога остановился.

– Как-нибудь приду послушать, чему ты учишь, Профессор. Наши обижаются, говорят, ты на уроках своих интеллигентов восхваляешь, образованных. А мы, значит, темный народ, чернь?.. Дворян жалеешь. Да мало их Сталин посадил, предателей! Знаешь, сколько их у Власова служило?

– Да пойдем уже, умник! – жена потянула его за рукав. Они ушли. К себе ушел Волков.

– Когда вчера Учитель сказал, что какая-то девушка покончила с собой, я о Наташе подумала, – негромко произнесла Ира.

– И я тоже, – сказала Юля.

В этот вечер все были подавлены, почти не разговаривали. Аня была в состоянии беспокойном и тревожном, места себе не находила.

Когда легли спать, Ира шепнула Даше;

– Я теперь за Анюту боюсь. Наташу последнее время тоже что-то мучило.

Ночью Даша несколько раз просыпалась и каждый раз замечала, что Аня не спит.

8

Когда сели завтракать, Даша неуверенно произнесла:

– Я хочу немного денег внести, тысячу рублей. Все-таки я здесь живу, питаюсь…

– Ничего не надо, Даша, – сказал Волков.

– И все же я чувствую, что надо. – Она положила перед ним купюру.

– Хорошо. – Он взял деньги.

– Не пришел дядя Леня, – вздохнула Юля. – Если он ушел в Климовку напиться, то вчера бы вернулся. Предчувствие у меня нехорошее… На него же постоянно беды сваливаются.

– Не замечала, – хмыкнула Оксана.

– Всю жизнь сваливаются, – увлеченно продолжала Юля. – После распада Союза они с женой решили из Узбекистана в Россию переехать. Купили дом в Самаре. В Ташкенте он все распродал, едет в Самару Жена уже его там ждет. Степь, жара. Решил на остановке дыню купить. Соседи все за дынями пошли. Стал рубашку надевать. Передумал: жарко. Сунул ее под подушку. Возвращается с дыней, смотрит – рубашка не там лежит. Он – в карманы. Пусто! А там документы, деньги были, билет. Несколько станций проехали – проверка. Ссадили. Новый адрес не помнил. Все адреса, телефоны в записной книжке были. Что делать? Казах один предложил в хозяйстве его поработать, в Алмаатинской области где-то. Условия самые лучшие обещал. А оказалось настоящее рабство. Через три года еле сбежал. С великим трудом добрался до Самары, нашел жену. А она уже с другим живет. Его даже через порог не пустили. Что делать? Судиться? Документов нет. Стал бомжевать. Потом посадили за убийство. А он не убивал. На него как на бомжа все свалили.

– Нам он это не рассказывал, – заметила Ира.

– Он не любит жаловаться… Несчастливая у него судьба.

– Судьбы нет, – сказал Волков.

– Как же нет, Учитель? – несмело возразила Юля. – А если бы он тогда надел рубашку? Все бы по-другому было. Он говорит о том, что все колебался: надеть, не надеть. Значит, судьбой так было предназначено.

– Нет судьбы. Есть воля, среда и случай. Из их столкновений, переплетений и складывается человеческая жизнь. Что в майке вышел – это его воля. Что воровство существует, что границы появились, проверки – это среда. Что все совпало: воры, жара, дыня – это случай… Юля, а почему – «говорит о том, что»? Зачем здесь: «о том»? Этот неуклюжий, нелепый оборот распространился как эпидемия. Все им заразились. «Высказал предположение о том, что», «решил о том, что».

В глазах Даши вспыхнули задорные искорки.

– Недавно в Википедии прочла: «был скандал о том, что».

 Юля обиженно надула чувственные губы.

– Что же вы тогда ее не поправляете, Учитель? – Она указала пальцем на Оксану. – Вы послушайте, как она говорит.

– Не твоя забота, – буркнула Оксана.

– Никогда не обижайся на доброжелательную критику, Юля! – с мягкой наставительностью произнес Волков. – И ты же стихи пишешь. Тебе надо язык в совершенстве знать…

После завтрака он сказал:

– Схожу в Климовку, Семеныча поищу.

– Поищите, Учитель, – кивнула головой Ира. – И хлеб, сахар надо купить. Мясо тоже кончилось.

– И продукты куплю.

– А почему у вас ружья нет? – спросила Даша. – Здесь же дичи, наверно, много.

– Дядя Леня давно просит ружье завести, – сказала Юля.

– Учителю жалко животных убивать, – объяснила Ира.

– Почему же вы тогда не вегетарианец? – Даша задорно посмотрела на Волкова.

– Я себя оправдываю мыслью, что если все перейдут на вегетарианство, то количество, например, домашних свиней сократится в миллионы раз. Получается, то, что люди убивают их ради мяса, для свиней благо. Для вида в целом, разумеется.

– Учитель, а шоколадных конфет купите? – кокетливо попросила Юля.

– Куплю.

Даша вызвалась его сопровождать. Еще в автобусе она наметила при первом удобном случае сходить в Климовку, причем обязательно одной, и расспросить ненавязчиво местных жителей о Волкове, о секте. Теперь она не видела необходимости в этих расспросах. Но посетить Климовку ей хотелось. Главное – там работала сотовая связь.

– И я с вами, – вдруг сказала Аня. – Я решила вернуться домой.

Все удивились.

– Почему, Анюта? – спросила Ира. – Ты же сама…

– Так надо, – тихо, но твердо ответила та. Волков не отговаривал. Она быстро собрала вещи. Они все поместились в полиэтиленовой сумке. Сдержанно попрощалась с девушками.

Шли они быстро.

– Не люблю я туда ходить, – сказал Волков. Он был мрачен.

– Учитель, а что… А можно я вас Вадимом Кирилловичем буду называть? – спросила Даша.

– Конечно.

– Вадим Кириллович, а что вы пишите каждый день?

– Философский труд.

– Представляю, как вам компьютера не хватает.

– Да, с Microsoft Word писать, конечно, удобнее! И интернета не хватает. Когда я бываю в Сосновске, обязательно в интернет-кафе захожу…

– И на какую тему труд?

– Сейчас нет цельных, всеобъемлющих философских систем. Хочу создать такую систему.

– А марксизм? Даже его противники удивляются его стройности и законченности.

Волков с любопытством взглянул на Дашу.

– Марксисты впали в крайность, непомерно, в ущерб всему остальному, раздули мысль о социальной справедливости. Конечно, человеку или обществу, увлеченному одной идеей, легче идти вперед. Но и легче сбиться с пути. Крайностей надо избегать. Надо придерживаться, как это не избито и банально звучит, золотой середины. Это правило в советское время считалось воплощением мещанства. Но именно в нем – главная мудрость. К слову, за ненавистью к мещанству часто прячется ненависть к людям…. Да я сам в юности был максималистом, презирал это правило… В марксизме есть тяжелые ошибки: призыв к классовой ненависти, учение о диктатуре пролетариата, игнорирование психологии… А вот с марксисткой онтологией, то есть, с учением об общих законах бытия, я полностью согласен. Если к этому добавить лучшее из Фрейда, из философии жизни, из атеистического экзистенциализма, получится замечательное учение. – Он помолчал. – Маркс – один из четырех евреев, открывших человечеству новые пути.

– А кто другие?

 – Христос, Эйнштейн, Фрейд.

– А как вы относитесь к Ленину?

Это у Даши был такой профессиональный прием. Она всегда интересовалась, как человек, у которого она брала интервью, относится к той или иной известной личности, считая, что так уловить его суть легче всего. Кроме того, она всегда испытывала неловкость, если приходилось спрашивать о личной жизни. Для нее легче было задавать вопросы более отвлеченные.

Он слегка прищурил глаза. Как успела заметить Даша, он так делал, когда вопрос требовал особенно тонкого и глубокого подхода.

 – Это фигура сложная, противоречивая. Для нас – противоречивая. Личностью-то он был цельной, даже чересчур цельной… Человек он был хороший. Но как политик дела совершал плохие. Вот яркий пример, какие ошибки может совершать человек, если он свои простые человеческие чувства подчиняет отвлеченной идее! Октябрьскую революцию общество не хотело. Не нуждалось в ней. Даже многие большевики были против. Это волюнтаристское решение Ленина. Развитие должно идти эволюционным путем. Революция – это крайнее средство. Она правомерна только тогда, когда отсутствует свобода. А после Февральской революции свобода в России была. Вот Февральская революция была нужна. Монархическая форма правления несправедлива изначально: человек не может стоять во главе государства по рождению. Все общество эту революцию поддержало. Большевики же после разгона Учредительного собрания откровенно узурпировали власть. Но в заслугу им надо поставить декрет об упразднении сословий. Деление людей на высшие и низшие сословия тоже несправедливо. Идеалы-то у большевиков были прекрасные. Однако во что превратилось осуществление этих идеалов! Может быть, самый большой грех большевиков – истребление культурного слоя общества, то есть образованных, воспитанных, порядочных людей. Остались бы тогда эти люди – и было бы у нас сейчас меньше коррупции, хамства, полицейского беззакония. Во всем было бы больше благородства.

Аня участия в разговоре не принимала. Она шла немного позади.

– Как все русские интеллигенты той поры, Ленин идеализировал простой народ. А вот Горький народ не идеализировал. А уж он-то знал его неизмеримо лучше Ленина. Так что простолюдин Горький защищал интеллигенцию перед дворянином Лениным. Он понимал, как надо ее беречь.

– Не любите вы простой народ, Учитель, – вздохнула вдруг Аня за их спинами. Волков и Даша даже опешили.

– Почему же, Анюта? – живо повернулся в ней Волков. – Я люблю людей. Значит, и простой народ люблю. А русский – особенно. В нем много хороших качеств. Но и… – Он прищурил глаза.

– Но и недостатков хватает? – подсказала Даша.

– Увы.

 Минут пять они шли молча.

– А как вы относитесь к Сталину? – спросила Даша.

– У всякого нормально чувствующего и мыслящего человека Сталин может вызывать только ненависть. На его совести миллионы загубленных судеб, сотни тысяч невинных жертв. А разрешение пыток? А переселение народов? Сталинские репрессии – это что-то чудовищное, невообразимое. И находятся люди, которые его оправдывают! Как такое возможно? Это выше моего понимания. И ведь среди приверженцев Сталина попадаются нормальные вроде люди, не глупые, не злые. Откуда в них эта сердечная глухота? Видимо, это идет от нашей главной беды, от неуважения к человеку. Большинство русских не понимает, не чувствует, что человеческая личность – это высшая ценность. Выше государства. Государство существует для людей, а не люди для государства.

– Первый канал проводил опрос: кто самый великий человек в историю России? Сталин занял третье место.

– Да, я знаю. А Лев Толстой даже не попал в первую десятку! Если б голосовала только интеллигенция, результат был бы другой.

– Очевидно, его так высоко поставили за победу в войне.

– Да, заслуга Сталина в победе огромна, – быстро и неохотно произнес Волков. – В этом надо отдать ему должное. С другой стороны, кто виноват в том, что фашисты добились вначале таких успехов? Разве не Сталин? Разве не он уничтожил перед войной десятки тысяч командиров, в том числе трех маршалов? И главное: никакие заслуги не искупят его преступлений. – Он немного помолчал. – Зимой видел в интернете, в чьем-то альбоме, фотографию гимназисток-выпускниц. Год 1917. Все – очень милые барышни. Но одна приковывала к себе взгляд. Чувствовалось, что она – натура тонкая, возвышенная. Лицо красивое, благородное. Вдруг читаю в комментариях – много лет провела в лагерях. У меня сердце сжалось. Такая девушка – и лагеря! Это же несовместимо! Судя по фамилии – дворянка. Этим, очевидно, и провинилась перед сталинским режимом.

Они перешли мосток, вышли на дорогу.

– От мошкары хоть отдохнем, – сказала Даша. Дни становились все теплее, и насекомые донимали все сильнее. Она остановилась. Волков и Аня стали вслед за ней. Даша огляделась. В тайге ей не хватало небесного простора. На востоке по бледно-бирюзовому небу медленно плыли бледно-розовые облака.

– Какая красота! – воскликнула она.

– Да!.. Это прекрасно, Даша, что ты умеешь восхищаться. Далеко не все люди обладают этой благородной способностью. Постарайся не утратить ее с годами.

Стали подниматься.

– Переселение народов, репрессии против «классовых врагов», которые начались сразу после вхождения Прибалтики и Молдавии в СССР, вызвали всплеск русофобии, – вновь заговорил Волков. Эта тема явно взволновала его. – Так что в нелюбви к русским большая доля вины грузина Сталина.

Они взобрались на косогор. И сразу перед ними оказалась деревня. Она состояла из нескольких каменных домов и десятка полтора бревенчатых изб. Некоторые покосились, крыши у них прохудились. Все было неухожено, запущено. Окна некоторых изб были забиты перекрещенными досками.

– Ненавижу Климовку, – прошептала Аня. И добавила: – Многие отсюда уехали.

Самый крайний дом представлял из себя лишь закопченные стены. Но видно было, что когда-то это был большой, добротный дом.

– Это и есть Усадьба Киргиза, – сказал Волков.

– Здесь сейчас Анфиска живет, бомжиха, – добавила Аня. – Забрела к нам в деревню и осталась… Усадьбу и как туалет используют. Комнат много. Лучший дом в Климовке был. Вечерами здесь шпана собирается. Жорка с братом. Колян. Выпивают. Иногда и Сергей с ними. Юлькин муж. Бывший. Он у них вроде авторитета. Вечером сюда лучше не приближаться. А вон и Анфиска. Они ее могут водкой угостить, а могут и избить. По настроению.

 На обочине, прямо на земле, сидела пьяная лохматая женщина неопределенного возраста с испитым и избитым лицом. Волков подошел к ней.

– Здравствуйте! Вы Семеныча не видели?

Несколько секунд она смотрела на него бессмысленным взглядом.

– Не-ет… Профессор… возьми меня к себе… Плохо мне тут… Возьмешь?

Волков ответил не сразу.

– Возьму. С одним условием. У нас не пьют.

– Не пить… не обещаю… Одна у меня радость – водочка… Дай на бутылку, а?

– Я думаю, сегодня вам пить больше не надо.

Они пошли дальше.

– Ну дай, – забормотала она вслед,– тебя женщина просит… А еще антилигент… А еще в берете… – Дальше пошел мат. Волков ускорил шаг.

– То, о чем я говорил. Не уважаем мы, русские, человеческую личность. С какой легкостью, даже с удовольствием, мы грубим другим!

Одна изба даже в этой деревне поражала своей убогостью. Они как раз проходили мимо нее.

– Тут Свиноматка живет, – сказала Аня.

– Анюта, хоть ты ее так не называй! – мягко упрекнул Волков.

– Все ее так называют, Учитель, – смутилась она.

– Все – это не довод, Анюта.

Показался магазин. Навстречу шел пьяный. В каждой руке он держал по две бутылки водки. Две бутылки торчали из карманов. Еще одну бутылку нес небольшой пес. Он с важным видом держал ее в зубах за горлышко. Она то и дело опускалась, поворачивала своей тяжестью его голову, но он тут же приводил голову и бутылку в горизонтальное положение. Судя по всему, пес был горд возложенной на него задачей. Даша не смогла удержаться от смеха.

– Здравствуйте, дядя Федя! – вежливо поздоровалась Аня. И Волков поздоровался.

– Здорово, Анька, – нелюбезно буркнул пьяный и прошел мимо.

– Он вам не ответил, Вадим Кириллович, – удивилась Даша.

– Это отец Коляна. И сын бабы Любы, – стала объяснять Аня. – Она недавно умерла. Дядя Федя думает, что Учитель виноват.

– Ее уже нельзя было спасти, Анюта! Я лишь хотел ее страдания облегчить.

– Да я-то понимаю, Учитель. Но многие считают, что вы ее залечили.

В магазин они заходить не стали, решили сначала проводить Аню до ее дома, а продукты купить потом.

За магазином трое распивали на траве водку. Волков спросил про Семеныча.

– Не встречали, – ответил один из них, с толстым красным носом. – Выпей, профессор! – Ухмылка не сходила с его лица. – Составь компанию.

– Спасибо. Не пью.

 – И учениц твоих угостим. Анька, привет!.. Не пьешь, не куришь. Что ты за мужик? Смотри, будешь от народа отрываться – спалят тебя, как Киргиза спалили.

Волков не отвечал. Они пошли дальше.

– Не пьют только нехорошие люди, – раздалось сзади.

Первый дом за магазином был относительно чист и ухожен. В огороде сосредоточенно копался Валера. Минуту они прошли молча. Волков вдруг изрек:

 – Русские превосходят всех в отзывчивости и уступают всем в культуре общения.

– А почему уступают? – спросила Даша.

– Во-первых, до отмены крепостного права, то есть всего полтора века назад, наш народ был по сути в рабстве. А рабу трудно уважать себя. И, значит, трудно уважать других. Наверно, до сих пор живет в каждом из нас частичка крепостного. Во-вторых, после Октябрьского переворота были уничтожено или изгнано большинство носителей культуры. В— третьих, русский человек говорит то, что чувствует. Он настолько не приемлет фальши, что даже вежливость воспринимает как фальшь… На одной передаче «Пусть говорят» среди зрителей сидел араб. Он был шокирован. Выбежал на середину. До этой передачи, говорит, я был такого хорошего мнения о русских. Как, говорит, вы можете так друг с другом разговаривать?

– А вы действительно профессор?

– Нет, это меня в Климовке в профессоры произвели, – улыбнулся невесело Волков. – Учился в аспирантуре, но не закончил.

Дома в Климовке тянулись по обе стороны дороги. Они дошли до поворота и увидели у обочины Коляна, Толяна и здоровенного детину лет двадцати с некрасивым грубым тупым лицом. У него уши оттопыривались точно так же, как у Толяна, но на крупной голове его это не бросалось в глаза. Все трое были пьяны. Они окружили худую длинноногую девушку в вылинявшем неопрятном платье, из которого она давно выросла. Лицо ее, несмотря на бледность и худобу, было довольно привлекательным. В больших голубых глазах застыл испуг. Как успела заметить Даша, у многих в Климовке глаза были голубые или синие. Треть женщин и девушек здесь можно было назвать красавицами. Русскими красавицами. Девушка порывалась уйти, но они обступили ее плотным кольцом. В одной руке она держала полиэтиленовый пакет с пустыми бутылками, другую поднесла к лицу.

– Вот он, Жорка. Вся троица в сборе, – тихо сказала Аня. – К Машке пристали. Отморозки.

Детина положил свою ручищу на худенькое плечико девушки и вдруг гаркнул:

– Поняла?

Маша что-то прошептала.

– Не понял!

– Поняла… – еле слышно пролепетала она.

Они расступились. Маша убежала. Волков и девушки приближались. Колян заметил их.

– Кто к нам пожаловал! Я ж говорил: увидимся!

– Явилась, – угрюмо пробасил здоровяк и двинулся к ним. Колян и Толян последовали за ним. Здоровяк стал перед Аней. На Волкова и Дашу он не обращал внимания. – Ты что прячешься? Все одно моей будешь!

– Дай пройти, Жора, – нервно сказала Аня.

Даша почувствовала, как напрягся Волков. Однако он молчал.

 – Никуда я тебя не пущу. – Здоровяк схватил Аню за руку.

– Отпусти ее! – сказал Волков.

Жорка словно этого и ждал. Его тусклые глаза вдруг загорелись злым огнем. Он повернулся к Волкову и рявкнул: – Не понял!

– Сейчас тебя Профессор учить будет, – хохотнул Колян.

Жорка злобно уставился на Волкова. Нижняя челюсть его выдвинулась вперед, и это придавало его лицу что-то зверское. Правая, свободная, рука медленно сжималась в кулак. Волков не двигался, молчал и глядел ему прямо в глаза.

– Освободите дорогу, – сказала Жорке Даша, но тот даже не взглянул на нее.

– Еще защитница выискалась, – осклабился Колян. Третий с тупым любопытством наблюдал за происходящим.

Вдруг из дома напротив вышел давешний белокурый попутчик Даши. За ним с потерянным видом шла молодая девушка.

– И завтра будешь занят? – уныло спросила она.

– И завтра, Людка! – отрезал он.

– Сережа! – рванулась Аня к нему. – Ну скажи ты им!

– Отбой! – Он поднял ладонь. – Жорик, ты что с Анькой так некультурно? Это тебе не Машка. – Жорка отпустил руку Ани. Они освободили дорогу. Сергей узнал Дашу, поздоровался с ней. Враждебно взглянул на Волкова. – А к тебе, Профессор, я на днях, может быть, приду.

Волков и девушки пошли дальше.

Откуда-то доносился шум драки. В одной избе какой-то пьяный горланил песню. Впрочем, голос у него был звучный и выразительный. Когда они проходили мимо, Аня повернула голову и смотрела на окна этой избы, пока они не подошли к следующей. Так и прошла несколько метров с повернутой головой. Здесь она остановилась.

– Пришли.

За забором слышалась ругань. Две подвыпившие женщины осыпали друг друга оскорблениями и обвинениями. Часто упоминался какой-то поросенок, сожравший овощи на грядках. Аня вздохнула.

– Это мама с тетей Верой, соседкой, ругаются. Они всегда ссорятся.

Калитка в воротах распахнулась, и на улицу вышла разгневанная женщина, приземистая и толстая. Аня несмело поздоровалась. Та, не отвечая, пошла к соседней избе.

– Может, мне поросенка на цепь сажать! – ворчала она.

Аня попрощалась и скрылась за воротами.

Они двинулись назад. Из соседней избы по-прежнему доносилось пение. Толстая женщина, уперев кулаки в бока, стояла перед своими воротами и неприветливо глядела на них. Даша посмотрела на окна и увидела в одном человека лет сорока. Он пел, глядя на улицу. Увидел Дашу, замолчал и отошел от окна. Лицо, худое и узкое, было знакомо, но она не могла вспомнить, где его видела. Они пошли дальше, зашли в магазин.

– В понедельник приходил, продуктов набрал как обычно, – ответила на их вопрос продавщица, полная голубоглазая женщина, очень словоохотливая. – Больше его не видела.

У кого они ни спрашивали, никто не видел Семеныча после понедельника. Был уже четверг.

Купили продукты. За двадцать рублей зарядили в магазине свои мобильные телефоны.

Недалеко от дороги возились на траве неухоженные дети. Волков угостил их шоколадными конфетами. Они брали их, не церемонясь, чуть ли не выхватывали, но глядели настороженно, недружелюбно.

Когда вышли из деревни, Волков остановился и достал сотовый телефон.

– Ты, Даша, иди, я тебя догоню. Мне позвонить надо. Связь есть здесь, на холме. У речки уже не будет.

Даша подошла к самому спуску. Тут Волков ее слышать не мог. Позвонила маме. Затем – главному редактору. Тот обрадовался ее звонку.

– Как ты там, Даша? Жива, здорова? Подозрений пока не вызвала? Ничего тебе не угрожает? Собираешь материал? – скороговоркой засыпал он ее вопросами.

– Со мной все в порядке. Узнала много интересного.

– Опасный Волков человек?

– Волков очень хороший человек.

– Даже очень?.. – Разочарование послышалось в его голосе. Редактор помолчал. Заговорил гораздо медленнее (Как хорошо знала Даша эту его особенность – резко менять темп речи.): – Так-так… Уж не подпала ли и ты под его чары? А?.. Вот что, Дашенька, возвращайся-ка ты в Красноярск.

Она вдруг осознала, что ей не хочется расставаться с Волковым.

– Не время еще, Юрий Алексеевич. Здесь происходят странные события. Я должна все выяснить.

Редактор подумал.

– Не все, значит, так уж хорошо? За рвение хвалю. Ну что ж, оставайся пока, работай. Только не увлекайся, в Виолу Тараканову не играй.

 Когда они спустились к реке, Даша вспомнила, где видела этого певца. Он сидел тогда под мостом!

Когда в избе Волков достал из сумки шоколадные конфеты, Юля воскликнула:

– Мои любимые! Спасибо, Учитель. – Она внезапно бросилась ему на шею и два раза чмокнула в щеку. Волков несколько растерялся. Оксана зло фыркнула.

– Юля, ну ты прямо как маленькая девочка, – неодобрительно заметила Ира.

9

Только они закончили обедать, как послышался рокот мотоцикла. Волков нахмурился.

– Участковый, – буркнула Оксана. – Принесла нелегкая.

Мотоцикл остановился у избы. Вошел полицейский с папкой в руке. Он был немного навеселе. Несокрушимое здоровье и жизнелюбие чувствовалось в нем. Он по-дружески поздоровался за руку с Волковым. Жизнерадостно сообщил:

– А помогли твои корешки, Профессор! Жена спасибо передает. – Оглядел с ухмылкой девушек. Поднял папку. – Я должен провести опрос. – Он вздохнул. – Галка Убиенных из Желтого Яра показывает, что когда она утром того дня к вам сюда за лекарством пришла… Приходила же?

– Да, – подтвердил Волков.

– Вот… Когда пришла, Иванова уже зареванная была. В Желтый Яр они вместе пришли. В дороге ничего не случилось… Но… – Он поднял палец и многозначительно посмотрел на Волкова. – Имеется и положительный момент. Экспертиза… – Участковый остановился, соображая, видимо, как выразиться покультурнее, – Экспертиза констатировала ее девственность.

 Он вышел во двор, сел на скамью с папкой на коленях… Вызывал по одной. Волкову задавал вопросы в его комнатке.

– Изжога меня замучила, – сказал полицейский, когда они оттуда вышли. – Жена говорит, много черного хлеба употребляю.

Волков подошел к стене, снял с гвоздя какой-то корешок, протянул участковому.

– Это корень аира. Надо растолочь в порошок. Потом принимайте.

– И еще. У матери суставы, бывает, ломит.

– Вот цветки пижмы. Надо два грамма залить литром горячей воды и десять минут кипятить на слабом…

– Стоп, Профессор! Ты думаешь, я запомню? – Полицейский вынул из папки чистый лист. – Тут напиши.

Волков сел за стол, написал рецепт.

– Ну, спасибо…. Я в Климовке всем сказал: «Не дай бог кто Профессора тронет!» А недруги у тебя там есть. – Участковому уже можно было уходить, однако он медлил. – Я вот любопытствую: зачем человек живет? В чем, так сказать, смысл жизни?

– Постичь истину. Внести свой вклад в общечеловеческое дело постижения истины. Это, если можно так выразиться, программа-максимум. А программа-минимум человека, как и всех живых существ, – продолжить род.

– А, вот так… – Участковый все не уходил. Опять оглядел девушек. Покачал головой. – Одна другой краше! – Завистливые нотки зазвучали в его голосе. – Представляю, Профессор, как ты здесь программу-минимум выполняешь и перевыполняешь. – Он засмеялся. Волков нахмурился. – Не зря же у тебя в группе только молодые девчонки!

 – Это потому, что в нашем обществе молодые девушки как никто нуждаются в поддержке и защите.

Участковый расхохотался.

– Ой, молодец! И тут научную основу подвел! – Он шагнул к Волкову и шлепнул его дружелюбно по спине. Даша заметила, как покоробила Волкова такая фамильярность. – Не лукавь, Профессор. Хорошо устроился, хвалю. Прямо султан турецкий. Интересно: вечером они жребий тянут?

– Не надо здесь пошлости говорить! – возмущенно воскликнул Волков.

Участковый стал серьезным. Наступила долгая пауза.

– Та-ак… Ладно… Я по-хорошему, когда и ко мне соответственно. Но могу и по-плохому,– произнес он полуобиженно, полуугрожающе. И вышел с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах.

На лекцию Волков вышел сумрачный. Диктофон Даша включать не стала.

– Поговорим о гордости. Человек должен гордиться, что он человек. Будьте горды. Не ставьте никого выше себя. Но и оставляйте за другими людьми право быть такими же гордыми. Уважайте чувство собственного достоинства и в себе, и в других. Будьте всегда вежливы. Это ведь так легко – быть вежливым. Сервантес говорил, что ничто не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость. – Он помолчал и изрек: – Люди должны быть гордыми и добрыми, но чаще встречаются или гордые и недобрые люди, или добрые и негордые.

Волков говорил еще минут пятнадцать. В конце, как обычно, спросил:

– Может быть, имеются вопросы?

– В чудеса вы, Вадим Кириллович, не верите? – полувопросительно, полуутвердительно поинтересовалась Даша.

– Почему же? Верю. Верю в любые чудеса, если они не противоречат законам физики. Нет больше вопросов?

 – А как вы относитесь к Горбачеву?

– Лет через пятьдесят Горбачева будут у нас называть великим политиком. Ведь он нам дал свободу. До него свободы в Росси не было. Если не считать нескольких месяцев между Февральской революцией и Октябрьской. Горбачев мир изменил. И ведь он добровольно, сознательно уменьшал свою власть. Не начал бы он перестройку, оставил бы все по-прежнему – и был бы сейчас всеми восхваляемым генсеком с неограниченной властью! Почему люди этого не понимают?

Стали пить чай.

– Первый раз Валера не пришел, – удивилась Ира.

– Я этого ожидал после вчерашнего разговора, – сказал Волков. – Он по натуре как раз из тех, кто ищет кумира.

– А в приметы вы верите, Вадим Кириллович? – не унималась Даша.

– Я лишь в одну примету верю. Если у меня в кармане дыра, я знаю, что это к потере денег. Всегда сбывается, – невесело пошутил Волков.

Девушки невесело посмеялись. Он ушел в кабинет. Так все называли его каморку.

– Раньше Учитель часто шутил, – вздохнула Юля.

Иногда слышался стук машинки, но чаще – шаги взад и вперед или полная тишина.

– Не идет сегодня у Учителя работа, – качала головой Ира.

Ира и Юля стали читать. Читали они много. Ира – любовные романы, Юля – стихи. Время от времени Юля закрывала книгу, держа палец как закладку между страниц, и мечтательно глядела в пространство. Иногда бралась за книгу Оксана, но через четверть часа начинала ерзать, отвлекаться и, наконец, резким движением откладывала книгу в сторону. Аню Даша не видела ни разу с книгой в руке.

Сегодня Даша никак не могла заснуть. Она встала, оделась и вышла из избы. Перед сараем горел костер, У костра сидел Волков. В правой руке он держал сотовый телефон. Из него раздавалась старая советская песня. «Мы с тобою не дружили, не встречались по весне», – пела Шульженко. Даша тихо села рядом. Песня закончилась. Волков словно очнулся. Отгоняя комаров, заговорил:

– Эта мелодия – совершенство… Иногда, Даша, я ощущаю, что словно внезапно увидел все в правильном свете, что сделал рывок к истине. И знаешь, когда приходит ко мне такое ощущение? Не при изучении философской системы, и не при чтении великого романа. Это я чувствую, когда слышу хорошую музыку.

– Я это понимаю…

– У меня в сотовом много записей.

– Какие, например?

– «Вокализ» Рахманинова, вальс номер семь Шопена, «Купите фиалки», «Под окном черемуха колышется»… Больше всего советских песен сороковых-пятидесятых годов: «Осенние листья», «На крылечке», «Золотые огоньки»…

– Что-то мне неизвестно, но половину из того, что вы назвали, и я люблю!

– Я стараюсь, Даша, каждый день слушать хотя бы одно произведение. Это не дает душе черстветь и мельчать.

 Даша подняла глаза на яркую полную луну, видневшуюся среди сосновых крон, задумчиво произнесла: – А ведь по ней ходили люди! Разве это не удивительно, Вадим Кириллович?

Волков оживился, подхватил:

– Да. Такие же люди как мы! Это чудо!.. Нужно восхищаться тем, что достойно восхищения. Я не устаю восхищаться человеческим разумом. Вот эти звезды отстоят от нас на миллионы световых лет. А мы знаем, из чего они состоят. Мы знаем, из чего состоят атомы, хотя не можем их видеть. А компьютер, интернет, клонирование, нано технологии! Сколько чудес! А свидетелями скольких чудес мы еще станем! Прогресс движется с ускорением. Так хочется подольше прожить, побольше нового успеть увидеть! – Он вдруг замолчал и долгим взглядом посмотрел на Дашу. – В одной из новелл Томаса Манна есть выражение: «… бесконечно милое славянское лицо…». Речь идет о русской художнице. И о твоем лице, Даша, можно так сказать. – У Даши забилось сердце. Волков встал. – Даже ночью у костра от комаров спасения нет. Хотя днем их, конечно, больше. – Он пошел к избе. Девушка неохотно последовала за ним. Ей хотелось сидеть с ним у костра всю ночь.

10

Когда Волков вышел к завтраку, Юля со смущенным видом шагнула навстречу.

– Учитель, я стихотворение сочинила. – И, волнуясь, продекламировала:

Он изрекает истину,

Он обучает жить.

Таких, как он, воистину

Нельзя не полюбить.

Таких? Нет, он единственный.

Подобных больше нет!

К нему душой стремимся мы.

Он в высь манящий свет.

Он как будто растерялся, не знал, что сказать. Наконец, улыбнулся.

– О содержании умолчу. А форма заслуживает самой высокой похвалы. У тебя, Юля, несомненно, есть поэтические способности.

Юля счастливо заулыбалась. Стали завтракать.

Волков спросил:

– О чем ты задумалась, Даша?

– Сон не могу вспомнить. Помню только, что был он с необыкновенно интересным, захватывающим сюжетом. – Даша была искренне огорчена.

– А я свой сегодняшний сон запомнил. И не забуду до конца жизни. Ночь. Я плыву в утлой лодке по безбрежному черному океану. Надо мной черное небо. Вдруг всплывает громадный, чуть не во весь океан, черный кальмар. Лишь огромные глаза красные. Его щупальца со всех сторон вздымаются в небо, в неизмеримую высь. И внезапно начинают падать вниз. И на меня. Меня охватывает чувство неизбежной гибели.

Все долго молчали. После завтрака он ушел к себе.

Неожиданно появилась Аня, с тем же самым полиэтиленовым пакетом.

– Мама пьяная полезла в погреб и упала, ногу сломала. Ее в больницу увезли. А с отчимом я одна оставаться боюсь. Я его больше Жорки боюсь.

К трем часам никто не пришел. Но Волков начал лекцию в положенный срок.

– Поговорим сегодня о доброте. – Он показал на плакатик. – «Спешите делать добро». Эти слова сказал Федор – до переезда из Германии в Россию Фридрих – Хааз. Смысл его жизни был – делать добро людям. Работая тюремным врачом, делал все, что было в его силах, для облегчения страданий заключенных. Современники, в том числе Толстой и Достоевский, отзывались о нем с большим уважением. А вот у революционера Герцена не нашлось для него других слов, кроме «юродивого» и «поврежденного».

 Старайтесь по возможности делать добрые дела. От вас по отношению к другим людям должно исходить только добро. Если вами завладели отрицательные эмоции, не выплескивайте их на окружающих. Да, накричите вы на кого-то, снимите нервное напряжение, легче вам станет, для здоровья полезно. Ну а тому, на кого вы накричали, каково? Или просто одно лишь резкое слово сказали, возможно, даже не желая человека обидеть, – сказали и забыли. А человек этот несколько дней будет мучиться, душевную рану залечивать. Сдерживайте себя.

– Не все же такие ранимые, – хмыкнула Оксана.

– Надо исходить из того, что все.

– Японцы, чтобы выплеснуть агрессивные, негативные эмоции, в специальные кувшины кричат, которые звук заглушают, – вставила Даша. – Или резиновые куклы избивают.

Оксана снова хмыкнула.

– Пусть хоть так, – сказал Волков. – Придерживайтесь так называемого золотого правила нравственности. Правило простое: не желай другому того, чего не желаешь себе. Ему тысячи лет, но мудрее человечество ничего не придумало.

Дверь отворилась. В избу вошла худая сутулая женщина с изможденным и измученным лицом. Одета она была бедно и неряшливо.

– Это Свино… Это тетя Настя, – тихо сказала Аня. Ее усадили за стол.

– Горе у нас, Профессор! – взволнованно заговорила женщина.

– Учитель, а не Профессор, – мягко поправила Ира.

 – Учитель... Комиссия была из Сосновска. Детей у меня отнимают! Всех семерых. Прав меня лишают! За что? Я для них только и живу. Вся моя жизнь в них. Я их люблю, они меня любят. Как узнали – ревмя все ревут. И старшая, Маша, ревет. Ее же в интернате затравят. В школе травили, а уж в интернате – подавно. Я знаю, какие там законы. Волчьи! А у ней сердце мягкое, нежное. А что с Ванюшей будет?

– Нормальные в интернате законы, – буркнула вдруг Оксана. – Просто не надо себя в обиду давать.

– Это соседки доносы на меня писали. Мол, пью, деньги пропиваю. Мол, дети голодные. Неправда это! Ну, бывает, выпью. Но не часто же. И выпив, о детях не забываю. Они-то куда больше моего пьют! Нищета, мол, у нас. Ну, бедно мы живем. Зато дружно. За что они меня не любят, презирают? Что я им сделала?

Волков встал, взволнованно прошелся по избе, снова сел и заговорил:

– Женщины, подсознательно, может быть, воспринимают каждую многодетную мать как укор их совести. Они не решились иметь много детей, испугались трудностей. А многодетная мать не испугалась. То есть получается, что она выше их. Вот это ей и не могут простить… Вами восхищаться надо!

– Учитель! Вы так говорите, потому что вы мужчина, – робко, даже нежно, возразила Ира. – Каждые роды для женщины – мука и смертельный риск.

Волков на миг растерялся. Ира это заметила, и лицо ее стало виноватым и испуганным.

– Я ни в коем случае не осуждаю женщин за то, что у них мало или совсем нет детей. Не имею права. Просто хочу, чтобы к таким вот матерям, – он посмотрел на Настю, – относились с уважением. – Он помолчал. – Никогда в истории не нависала над русским народом такая страшная угроза, как сейчас. Ни при монголо-татарском нашествии, ни при фашистском. Это угроза вымирания. Численность русских сокращается. Простого воспроизводства нет: слишком низкая рождаемость. – Волков снова взглянул на Настю. – А вы семерых родили. Без мужа. Нельзя вас родительских прав лишать! Для ребенка главное – родительская любовь. Это важнее бытовых условий, важнее всего остального. Неизмеримо важнее! Как чиновницы, которые так горазды прав лишать, этого не понимают. Ведь они сами, наверно, матери. Должны бы понимать. Почему у них сердца такие… такие глупые?..

– Был у нас в интернате один – Вован Мелкий… – прервала Волкова Оксана. – Его при живой мамаше поместили, алкашке. Говорил, дома иногда и хавать нечего было. А он все рано к ней убегал постоянно!

– Ну вот пожалуйста! – воскликнул Волков. – Я съезжу в Сосновск, попробую их переубедить.

– Вот спасибо, Учитель! Богу буду за вас молиться!

– Американцы считают самым бестактным вопросом вопрос о доходах, – вмешалась в разговор Даша. – Но я все же спрошу. Вы признаете, что бедно живете. Но вы же деньги за детей получаете. И немалые, я думаю.

Настя вздохнула.

– Получаю. Я их откладываю. На всем экономим: на еде, на одежде.

– На что откладываете?

– На операцию. У Вани рак нашли. А ему шестой годок всего. Врачи говорят: нужно вести в Красноярск, сделать операцию. А она сорок тысяч стоит. Баксов.

– И много уже накопили? – допытывалась Даша, привычно, профессионально подавляя упреки совести в бесцеремонности вопросов.

– Да откуда много! Я и за десять лет не накоплю. – Голос Насти дрогнул.

Ира вдруг встала, указала на слова Хааза и с волнением заговорила:

– Я всегда смотрю на этот плакат с чувством вины. Я-то не то что не спешу, а вообще никакого добра не делаю. Учитель! Вы говорили, что те деньги, которые я привезла, пятьдесят три тысячи, остаются моими, что я в любой момент могу распорядиться ими как захочу. Не так ли?

– Конечно, Ира.

– Тогда я отдаю сорок тысяч на операцию!

Тетя Настя разинула рот и уставилась широко открытыми глазами на Иру, словно не веря своим ушам.

– Ты это твердо решила, Ира? – спросил Волков.

– Да, Учитель.

– Ну что ж, я приветствую твое решение. Очень похвальное намерение! Сейчас я принесу деньги.

Он взял совок и ушел. Женщина со слезами на глазах стала благодарить Иру. Хотела даже упасть перед ней на колени, но Ира ее удержала. Глаза Иры светились. Чувствовалось, что она очень довольна своим поступком.

Волков вернулся через десять минут. Он был растерян и расстроен. Смущенно, не выпуская совка, развел руками.

– Денег нет. Кто-то их взял.

– Как нет, Учитель? – воскликнула Ира.

– Нашел лишь осколки банки, закопанные.

 Девушки посмотрели друг на друга. Юля особенно подозрительно взглянула на Аню, а Оксана – на Дашу. Той стало не по себе от этого взгляда. Женщина недоуменно и разочарованно переводила глаза с Иры на Волкова и обратно, как бы спрашивая, не сыграли ли с ней злую шутку. Наконец, попрощалась и ушла.

– Может, Семеныч взял? – заметила Оксана.

– Не мог дядя Леня взять! – горячо возразила Юля. – Он всегда говорит, что обязан Учителю до гроба.

 Волков ушел к себе. Аня принялась хлопотать у печки. Попросила принести воды.

– Воды принеси, поэтесса! Твоя очередь, – пренебрежительно бросила Оксана.

Юля надменно вскинула голову.

– Не смей со мной так разговаривать!

Оксана только фыркнула. Даша и Юля взяли ведра и пошли за водой.

– А почему ее деньги в банке не хранили? В настоящем банке? – спросила Даша.

– Она сама так захотела. Я, мол, порываю с обществом. Ее жених бросил, а она на все общество обиделась.

За ужином Волков был сумрачен и молчалив. Ира же – возбуждена. Глаза ее беспокойно блуждали. Волков иногда внимательно смотрел на нее.

Ира вдруг обратилась к Даше:

– А ты кто по гороскопу?

– Дева.

– Тогда, выходит, ты…

Волков с мягким упреком перебил:

– Опять, Ира? Астрология – вредная лженаука. Подумайте только, на что она опирается. На то, что древние греки решили назвать созвездия именно так. А ведь могли назвать иначе. Другие народы иначе и называли. А сколько вреда от предсказаний астрологов. Человек, допустим, наметил сделать важное, не терпящее отлагательств, дело. И тут оказывается, что звезды в этот день расположены неблагоприятно для решительных поступков. Человек ничего не предпринимает и, возможно, упускает какой-нибудь замечательный шанс. Или, например, мужчина и женщина полюбили друг друга. Нашли свое счастье. Они созданы друг для друга. А гадалка говорит, что ему по гороскопу она не подходит. И люди расстаются, коверкают свою судьбу. Как можно всему этому верить? Не понимаю! Мыслите научно!

Ира смотрела на него, как всегда, с обожанием и иногда согласно кивала головой.

Когда легли спать, Юля взглянула на сразу заснувшую Иру и прошептала озабоченно:

– Начинается, по-моему. Когда Ира появилась, она такой же была.

– Я сразу тогда поняла, что она типа чокнутая, – заметила вполголоса Оксана.

– Привезла книги по восточной философии…

– Ну. Все тарахтела про карму, первый план, вступление в тонкое тело. Учителя звала Гуру. Потом у ней реально крыша поехала. Все, короче, забывала, избу чуть не спалила…

– Она в Красноярске трагедию пережила. Полюбила одного, забеременела от него. Они пожениться собирались. Родила до свадьбы. Роды были тяжелые, ребенок родился мертвым. Жених ее сразу бросил.

– Учитель ее образумил, типа нормальная стала.

– А теперь от всех этих потрясений снова начинается.

«Действительно, значит, в банке хранила», – подумала, засыпая, Даша.

11

Ира села завтракать непричесанной, неумытой. Сутулилась она больше чем обычно. Поев, стала читать толстую потрепанную книгу.

– Опять ты свою «Медитацию» достала, – сказала Оксана.

– Такие книги надо читать осмотрительно, Ира, – заговорил Волков. Та кротко смотрела на него поверх очков. – Неподготовленному человеку их лучше вообще не читать. – Ира закрыла книгу и отодвинула от себя. – Занятия йогой, медитацией могут принести вред. Надо жить естественной и полноценной жизнью. Не отказывать себе в простых человеческих радостях. Не надо насиловать свою натуру. Не это путь к духовности. Духовность достигается приобщением к высшим достижениям человеческого духа. Люди, чрезмерно увлекающиеся медитацией, йогой, могут стать духовными калеками, неспособными любить, творить, неспособными воспринимать красоту, искусство.

– Может, врача вызвать? – предложила Оксана, когда Ира на минуту вышла.

– Ни в коем случае! – воскликнул Волков. – Ее в психбольницу могут положить. А там методы лечения по-прежнему советские, репрессивные. Ей еще хуже может стать. Ничего, у нее это проходит. Сегодня я съезжу в Сосновск, как Насте обещал. Хотя, скорее всего, ничего не добьюсь. Вы уж за Ирой присмотрите. Но сначала пойду поищу одно растение. В Сосновске просили его привезти. – Он ушел, разминувшись в дверях с Ирой.

– Это реально любовница просила привезти, – зло сказала Оксана.

– Оксана! – почти вскричала Ира.

– Да все говорят, что у него типа в Сосновске любовница. Ниной звать.

Даша неожиданно почувствовала ревность. Она вышла из избы. Посидела в задумчивости на скамейке. Потом решила пройтись. Дошла по главной тропе до самой речки. Долго любовалась полями и лугами на другом берегу, небом.

Возвращаться решила прямо через лес. Так путь был короче. Она углубилась в тайгу и вскоре наткнулась на короткий овражек. Покосилась на него, прошла мимо. Остановилась; одна мысль остановила ее. Вернулась. Заглянула в овраг. «Почему их здесь так много? – размышляла она, глядя на сухие сосновые ветки на дне оврага.– Ветром сметает? И они тут остаются навсегда? Но сильного ветра в лесу не бывает… Кто-то их накидал? Зачем?» Ей вдруг стало не по себе: из оврага шел запах тления. Она хотела уйти, но ее любопытство, как всегда, пересилило. Даша спустилась на дно. Здесь запах был сильнее. Она с замиранием сердца стала разбрасывать ветки. И вскрикнула. Из-под веток торчала человеческая рука. Она бросилась бежать. Когда Даша, запыхавшаяся, испуганная, влетела в избу, все кинулись к ней с расспросами. Вернулся с пучком какой-то травы Волков.

Пошли к овражку. Разбросали ветки. На дне лежал мертвец. Пожилой мужчина с искаженным от боли или страха лицом.

– Дядя Леня! – вскрикнула Юля.

Судя по всему, его убили, ударив по голове тяжелым предметом, очевидно, камнем.

– Трогать ничего не надо, – сказал Волков.– Вы возвращайтесь, а я сообщу участковому.

Юля заплакала.

Волков направился к мосту. Остальные вернулись в избу.

Через полтора часа явились оперативники и участковый. Девушки показали им овраг. Оперативники поискали орудие убийства. Нашли в десяти метрах от оврага округлый камень с бурыми пятнами. Здесь же девушек поодиночке допросили. Даша отвечала лишь на вопросы. О том, что видела и слышала, когда шла в избу первый раз, она, по своему обыкновению, умолчала. Затем их отпустили.

По дороге домой долго молчали.

– За что!? – воскликнула вдруг Юля. – Ну за что? Он ведь безобидным совсем был! – Она всхлипнула.

– Жорка, может? – предположила Оксана. – Просто так, по дурости.

– Ну не такой же он дурак!

– Может, Семеныч ему замечание сделал, а он и озверел.

После обеда Даша сказала, что пойдет погулять. Она перешла мост, поднялась на холм и позвонила редактору. Сообщила об убийстве.

– Вот это уже интересно, – довольным тоном произнес он.

На этот раз редактор сам попросил ее остаться еще на несколько дней. Даша не возражала. В Климовку она не стала заходить, поспешила назад.

 Вернулся Волков в три без четверти. Сказал невесело:

– Не смог я сосновских чиновниц убедить. Заберут у Насти детей.

Ему обо всем рассказали.

– И меня допрашивали. В Желтом Яре Валеру и бабушку его, Петровну, встретил. Они в церковь шли. Валера каждый день теперь туда ходит. Священником хочет стать.

 – Вот это ему подходит, – сказала Даша.

– Как-то сухо они со мной разговаривали.

 – Петровна же ваша главная фанатка, Учитель, – удивилась Оксана.

– Ну что за слова, Оксана! – всплеснула руками Ира.

– Мы с ней в автобусе ехали, – вспомнила Даша. – Она о вас с пиететом отзывалась. Учителем жизни называла.

– Очень сухо разговаривали, – задумчиво повторил Волков.

Юля посмотрела на часы.

– Наверно, никто сегодня не придет. – Но она ошибалась.

Как всегда ровно в три началась проповедь.

– Поговорим сегодня о прекрасном. Не могу, конечно, не вспомнить слова Достоевского, что красота спасет мир. Хотя их изрядно уже затерли. Я понимаю их так: прекрасное облагородит натуру людей, и они смогут построить справедливое и счастливое общество. Прекрасное вокруг нас. Надо лишь уметь его замечать. Сколько прекрасного в природе! Прекрасным может быть движение души человека. За примером далеко ходить не надо: вчерашний поступок Иры прекрасен.

– Ну Учитель! – смущенно и просительно пролепетала Ира и сделала протестующее движение рукой.

В дверь забарабанили. В избу ввалились Сергей, Жорка с братом и Колян. Они были навеселе.

– Пришли умных людей послушать, ума набраться, – с напряженным смехом сказал Сергей.– Можно?

Волков показал на скамью.

– Садитесь.

Даша и Оксана пересели к другим девушкам. Пришедшие плюхнулись на освободившуюся скамью.

– А меня сегодня день рождения! – объявил вдруг Жорка. Он явно был в хорошем расположении духа. – Двадцать два стукнуло.

– Поздравляю! – сдержанно произнес Волков. Девушки, за исключением Оксаны, тоже поздравили.

 Юля поглядывала на Сергея с любопытством и ожиданием. Но тот словно ее не замечал.

– А сколько примеров прекрасного дает нам искусство! – продолжал Волков. – Ничто так не облагораживает человека, как искусство. Настоящее, высокое искусство. Оно…

Колян толкнул локтем Толяна.

– Как очкастая на Профессора смотрит. Прямо в рот заглядывает.

Волков замолчал, хмуро посмотрел на Коляна.

– Да мы с хорошими намерениями пришли, Профессор. Все по — культурному, – сказал Сергей. – Жорик, давай!

Тот неуклюже поднялся и пробасил:

– Анька, приглашаю тебя на мой день рождения!

Лицо Ани выразило досаду.

– Спасибо, Жора, но я не приду.

Жорка насупился, нижняя челюсть выдвинулась вперед. Он угрюмо уставился на Аню. И вдруг схватил ее за руку.

– Пошли!

– Ой! – вскрикнула Аня. Попыталась выдернуть руку. Вскинула глаза на Сергея.

– Жорик! – Сергей поднял руку. – Так-то зачем? Мы сюда как культурные люди пришли. Ладно, уходим.

Жорка нехотя выпустил руку Ани. Все четверо направились к двери. Юля с недоумением смотрела им вслед. Сергей вдруг остановился.

– Да, кстати. – Он повернулся, посмотрел на Юлю. – Юля, возвращайся!

Она молчала. Надменная улыбка заиграла на ее губах. Сергей нахмурился.

– Я дважды не прошу.

– А руки будешь распускать?

– А это мы на твое поведение посмотрим, – Он криво улыбнулся.

– Нет, так не пойдет. Ты должен обещание дать, что не будешь. Обещаешь?

Он молчал. В нем происходила внутренняя борьба.

– Да, – выдавил он, наконец.

Юля гордо вскинула голову.

– Я не вернусь!

Оксана и Ира засмеялись. Оксана – язвительно, Ира – смехом полубезумным. Глаза Сергея загорелись, сузились. Он стиснул зубы. Даша всем своим существом почувствовала в нем зверя. Опасного, жестокого зверя, похуже, наверное, Жорки.

– Это я запомню, – раздельно произнес Сергей. Он с ревнивой враждебностью посмотрел на Волкова. – Я вроде начинаю понимать…

Жорка, уловил перемену в его настроении и опять схватил Аню за руку.

– Пошли, говорю! Ты что, Анька, из себя недотрогу строишь? Была же ты с Серегой? Была!

Аня покраснела. Она с упреком взглянула на Сергея. Тот пожал плечами. Жорка потянул ее за руку. Она упиралась.

– Отпусти ее, – сказал Волков.

Жорка злобно уставился на него. Гаркнул:

– Может, ты сам на нее глаз положил?

Волков поднялся и, глядя почему-то на стол, повторил тихо и неестественно спокойно:

– Отпусти.

 В ответ Жорка разразился матом.

Волков вскинул на него загоревшиеся глаза, сорвался с места и схватил лежавший у печи топор. Аня принесла его в полдень. Колола лучины разжечь печь. И забыла отнести обратно. Сжимая топор, шагнул к Жорке. Лицо Жорки выразило сначала недоумение, потом испуг. Он отпустил Аню и отступил к стене.

Сергей вышел из-за стола, преградил Волкову путь и произнес хладнокровно:

 – Брось дурить, Профессор.

Волков остановился в полутора метрах от него. Сказал громко и властно:

– Уходите!

 Сергей выругался.

– Дай сюда топор!

– Вон! – закричал Волков и резко взмахнул топором. Сергей отпрянул, запнулся обо что-то и полетел на пол. Ира глупо хихикнула. Сергей тут же вскочил. Удивительно, но он, кажется, покраснел. Волков стоял неподвижно, белый как мел, высоко вздымая топор, сжимая топорище со страшной силой, и горящими глазами глядел в упор на Сергея. Казалось, еще миг, и он бросится на противников и будет рубить направо и налево. Сергей криво улыбнулся.

– Ты, Профессор, сейчас немного нервозный. Мы другой раз поговорим. – Он повернулся и не спеша вышел из избы.

Остальные, боязливо поглядывая на Волкова, попятились к двери и, стараясь не терять его из поля зрения, тоже ретировались.

– Нервозный и стервозный! – раздался со двора голос Коляна.

Волков уронил топор, сел на скамью, обхватил голову руками. Девушки смотрели на него с изумлением и со смятением. И с восхищением.

– Еще мгновение, и я потерял бы контроль над собой, – сказал он после долгого молчания. Снова помолчал и добавил: – И они это поняли …

 Волков ушел к себе.

– Анька, неужто правда в Усадьбу к Сергею ходила? – хмыкнула вдруг Оксана.

– Никогда! Дома у него…

– А потом что? Надоела ты ему?

Аня помолчала в смущении.

– Да просто отстал… А то прохода мне не давал… Не любила я его никогда…

– И когда это у вас с ним было? – с наигранной веселостью спросила Юля.

– Как он тебя выгнал.

– Не выгнал, а я сама ушла! Точно тогда?

– Клянусь!

Волков вышел к ужину. Заговорил невесело:

– У Льва Толстого, проповедавшего непротивление злу насилием, есть наивная сказка. Войско вторгается в чужую страну. Солдаты настроены воинственно…

– Учитель, а ведь правда, что Артха – это Анартха? – перебила вдруг Ира.

Волков участливо посмотрел на нее.

– Артха, конечно, не может быть главной целью в жизни, но почему же это обязательно Анартха? Впрочем, – поспешно добавил Волков, – если ты так считаешь – оставайся при своем мнении.

– А нельзя с переводом, Учитель? – капризно попросила Юля.

– Ира сказала, что богатство – это зло.

– А что ей еще остается говорить, – хмыкнула Оксана.

– Так вот, солдаты готовы сломить любое сопротивление, – продолжал он. – Но никто и не думает сопротивляться. Жители охотно все им отдают. И солдатам становится скучно. Войско расходится. Разве хоть один подобный случай был в истории? Ни при каких обстоятельствах нельзя убивать людей – это идеальная правда. А идеальная правда, как это не печально, не всегда бывает применима в реальной жизни. Убивать можно и даже нужно, защищая себя, своих близких, свою страну – вот правда реальная… – Он словно оправдывался перед ними.

Юля за ужином была молчаливой и задумчивой. Время от времени бросала на Аню пытливые и враждебные взгляды.

Говорил, в основном, Волков.

– У многих интеллигентов чем сильнее развивается интеллект, тем слабее становится воля. Из-за таких простой народ и не уважает интеллигенцию. Настоящий интеллигент должен быть готов постоять за себя, защитить свою честь. Даже умереть, защищая свою честь. Даже убить, защищая свою честь…

В эту ночь Даша никак не могла заснуть. Слышала, как вышел из избы Волков. Долго не возвращался. Она тоже вышла. Он сидел у костра, подперев голову руками, и, не отрываясь, печально глядел в огонь. Она почувствовала к нему жалость. Девушка тихо подошла, села рядом. Волков встрепенулся, с трудом оторвал взгляд от огня.

– Как я понимаю зороастрийцев-огнепоклонников! Могу смотреть на пламя бесконечно. – Он помолчал, вздохнул и заговорил снова. Новые, доверительные, нотки уловила Даша в его голосе. – Хотел я сбежать от общества, от людской суеты. И вот что получилось. Да моя прежняя жизнь, в Красноярске, несравненно спокойнее была… Я ведь собирался жить здесь в совершенном одиночестве, ни с кем не общаться, писать без помех свой труд.

Мне эту избу посоветовали. Ее еще до войны один климовец полубезумный построил. И полгода не прожил – пропал неизвестно куда. Потом она служила перевалочной базой для охотников, грибников, собирательниц черники. Как только я ее увидел – решил, что лучше места мне не найти. Климовке деньги за нее заплатил, небольшие. Вначале я наслаждался одиночеством и покоем. Как-то пошел в Климовку за продуктами. В магазине услышал разговор. Старушки жаловались друг другу на свои недуги. Я дал несколько советов. Медицинского образования у меня нет, просто я всю жизнь интересовался лекарственными растениями, читал много об этом. А я решил так: буду жить отшельником, но уж если придется общаться, то от меня должно исходить только добро. Установку себе такую дал: по возможности делать людям добро. Это тоже было доброе дело. С этого все и началось. Стали сюда приходить. Сначала спрашивали лишь, как вылечиться. Затем – и как жить вообще. И такие советы стал давать. Тоже считал это добрым делом. Продукты стали приносить. Я отказывался. Они обижались. Пришлось брать. Постепенно, к своему удивлению, приобрел репутацию мудреца. И знаешь, Даша, мне это стало нравиться! Это приятно, когда люди воспринимают твои слова как непреложную истину. И какая заманчивая цель – указать человечеству правильный путь! Да, цель высокая – выше и быть не может, – однако все же несколько отвлеченная. Климовка давала возможность цель конкретизировать – спасти климовцев, погибающих от пьянства и беспутства… Приходили многие. Я решил эти визиты упорядочить, часы установил. – Волков усмехнулся. – Боюсь, что я в самом деле стал себя ощущать неким пророком… Смешно сказать, но я даже тренировался перед зеркалом. Хотел выглядеть подобающим образом. Придумывал афоризмы, потом изрекал их к месту и не к месту…. Затем и оставаться здесь стали. Это уж никак в мои планы не входило. Но что было делать? Жить им негде было. Установку свою выполнял… Я бы все бросил и перебрался в Сосновск сейчас же. Но как я всех вас оставлю? Ира, например, одна несомненно пропадет.

– А почему именно в Сосновск? Не для вас, Вадим Кириллович, такая глушь. Вам надо жить в большом городе. В таком, как Красноярск, допустим.

– В Сосновск меня зовут.

Снова Дашу кольнула ревность. Он встал, затушил костер. Они пошли в избу.

12

Даша проснулась в состоянии счастливом и мучительном. Даша знала это свое состояние: она полюбила!

Перед завтраком Ира села за стол с толстой книгой и нервно, возбужденно принялась листать ее.

– А сегодня, Ира, что читаешь? – спросил Волков. Взглянул на обложку. – «Бхагавад-Гита»?

– Да… «Медитацию» я больше не читаю. Как вы велели, Учитель.

– Я только посоветовал. Я не имею права велеть, приказывать… В «Бхагавад-Гите», как и вообще в древнеиндийской философии, есть поразительно глубокие, верные идеи, но они тонут в антинаучных измышлениях. Эту книгу лучше читать как художественное произведение, именно как часть знаменитой «Махабхараты»… Опять мне кошмар приснился. Ко мне приближаются вооруженные бандиты, хотят меня убить. Я понимаю, что единственное спасение – бегство. Не убегу – погибну. Но бежать не могу: гордость не позволяет. Мучительно ищу другой выход. И нахожу. Соображаю: надо проснуться! И я проснулся.

– Сейчас я в толкователе снов посмотрю, Учитель, – воскликнула Ира.

– Не надо, Ира. Я сонникам не верю. Но признаю, что иногда сон может быт предсказанием. Допустим, в вас подспудно идет какой-то душевный процесс. Он может отобразиться во сне. Или ваше подсознание уловило намечающуюся перемену в вашей жизни. Это тоже сон может отобразить.

Только они позавтракали, как услышали шум мотоцикла. Участковый привез Волкову повестку в сосновское РОВД.

– Уже людей у вас здесь стали убивать, значит, – покачал он головой. – Дрянь дело. ЧП за ЧП. – Держался участковый официально. Его толстое лицо было очень серьезным. Он тут же уехал.

Вскоре пришла та самая полная женщина, которая ругалась с матерью Ани. В руках у нее была сумка.

– Валерку вечером отколошматили, – сразу заговорила она. – Единственного у нас порядочного парня. Сергей с дружками. Ни за что. Просто так. Анфиску избили. Говорят, вчера Юлька здесь ему от ворот поворот дала. Вот он и озверел. Людку побил. Но это все так, к слову. Профессор, говорят, ты от запоя исцеляешь? Мой вроде сильно не запивал никогда, а теперь не просыхает.

– Любисток помогает, – рассеянно произнес Волков. Подошел к стене, протянул женщине растение и стал объяснять, как применять.

Аня как будто все время хотела ее о чем-то спросить, но не решалась. Женщина поблагодарила, осторожно поставила на стол сумку с яйцами. Она не уходила.

– Тетя Вера, – волнуясь, заговорила Аня. – А дядя Дима уехал?

Лицо тети Веры, и так не слишком доброе, мгновенно стало очень злым.

– А-а, ну вот ты себя и выдала! Твое-то какое собачье дело? Шалава!

– Не надо оскорблять! – сказал Волков. – Упреки, обвинения – это одно, а оскорбления – это совсем другое, принципиально другое. Почему мы, русские, этого принципиального различия не сознаем? Я простой народ имею в виду.

– Так она же к моему шастать стала, проститутка! Я еще и потому пришла – с ней разобраться!

– Я по делу заходила! Клянусь!

– По какому такому делу? Ты думаешь, если я вчера пьяная лежала, так я ничего не слыхала? «Больше не пей, пожалуйста!» – это не твои слова? «Завтра, Дима, поезжай и купи!» – не твои слова? Это с каких пор он тебе, соплячке, Димой стал? И что он тебе должен купить? – Она неуклюже повернулась к Волкову. – Так он вечером и не пил. Сегодня в город собрался. Дело, мол, есть. Все, как эта сказала. Принарядился, ушел. Вдруг вижу: назад бежит. Прямиком к соседу. К отчиму ее. «Ты, Степка, – орет, – бабки у меня украл! Ты за мной следил!»

 Аня ахнула.

– Сцепились. Мы с Сонькой еле их растащили. Завела домой. «Что за бабки?» – спрашиваю. «Сбережения, – говорит. – Тебе подарок хотел купить». Брешет! По глазам видать … Сейчас опять назюзюкался.

Неожиданно Аня вскочила и выбежала из избы.

– Это же она к моему понеслась, стерва! – всполошилась тетя Вера. Она поспешно ушла.

Все долго молчали.

Волков поехал в Сосновск, по повестке.

Вернулся хмурый.

– Отпечатки пальцев сняли. Допрашивали. Откровенно не грубили, но разговаривали бесцеремонно. Начали с примитивного шантажа. Заявили: они знают, что убил я, отпираться бесполезно. Когда в правоохранительных органах поймут, что так вести следствия – это элементарная непорядочность. Когда поймут, что любые методы психологического воздействия на подозреваемого недопустимы...

– Да хоть бы они физические методы воздействия не применяли, – вставила Даша.

– Да, сколько еще в этой системе безобразий осталось от советских времен! – Его глаза засверкали. – Даже можно сказать: от сталинских времен. Пока Чикатило не поймали, у одного невиновного выбили признание в совершении преступлений этого маньяка. И человека расстреляли! А скольких тогда посадили!.. Полицейские при задержании должны говорить, как в США говорят: «Вы имеете право на молчание».

– Тогда преступления раскрывать не будут, – сказала Оксана.

– Петр Первый считал: лучше пусть десять виновных окажутся без наказания, чем будет наказан один невиновный. Этой мыслью надо руководствоваться… Несколько раз в жизни я обвинял людей в проступках, которые они не совершали. Потом, узнав правду, как я себя винил!.. Власть, все общество должны повести беспощадную борьбу с нарушениями в этой системе. Ведь здесь нарушения особенно недопустимы. – Он взволнованно ходил по избе. – Уличили полицейского в избиении – посадить его надо на много лет! Пока я такой беспощадной борьбы не вижу. А эта пресловутая отчетность в раскрываемости! Ведь каждому понятно, что именно она прежде всего ведет к избиениям и пыткам. Отменить ее надо немедленно. Кардинальные изменения необходимы. Статью о недоносительстве надо отменить. Доносить – некрасиво. И только сам человек вправе решать, что ему говорить, а что нет. Сейчас хоть близких родственников за это не привлекают, а ведь раньше мать могли посадить за то, что она не донесла на сына! – Он помолчал. – Полицейские и судьи должны быть порядочными, как никто другой. Ведь от степени их порядочности судьбы людей зависят.

Часы показывали уже четверть четвертого.

– Ну вот и лекция получилась, – улыбнулась Даша.

– Нет, по плану сегодня лекция «Уважение к женщине».

– А для кого вы ее будете читать, Вадим Кириллович? Мужчин-то нет. А мы и так знаем, что нас надо уважать, – задорно проговорила Даша.

– Мужчины только этого почему-то знать не хотят, – добавила Юля.

– В том-то и дело. Маркс говорил… – дословно не помню – что мужчина определяется своим отношением к женщине. Я тоже не могу уважать мужчину, проявляющего неуважение к женщине, какими бы достоинствами он не обладал.

– А может ему бабы в жизни реально насолили? – заметила Оксана.

– Он обязан внешне не проявлять неуважение… Благородное, рыцарское отношение к женщине надо воспитывать с раннего возраста. Человек, так воспитанный, ни при каких обстоятельствах не может оскорбить женщину, просто не может, и все. Это для него табу. Под угрозой расстрела не сможет. – Юля не отводила от него восхищенных глаз. – А как сейчас? Как хамят женщинам в современных фильмах, сериалах положительные герои! А подрастающее поколение берет с них пример.

– И что, Учитель, какую-нибудь последнюю алкашку вы тоже уважать будете? – фыркнула Оксана. – Или типа воровку?

– Внутренне мне таких женщин уважать, безусловно, трудно. Но разговаривать с ними я обязан с уважением. И еще: настоящий мужчина всегда готов женщину защитить, даже совершенно незнакомую. – Он говорил еще минут десять.

– А какое качество вы больше всего цените в людях? – спросила Даша после лекции.

– Глубину.

– На тривиальный вопрос, – улыбнулась она, – нетривиальный ответ.

Волков ушел к себе. Застучала машинка.

Вскоре пришла Аня. В ее прекрасных глазах было страдание. Она что-то принесла в полиэтиленовой сумке. Пошепталась с Оксаной и тут же вместе с ней куда-то ушла. Вернулись они часа через два, пьяные. Оксана полезла на печку. Аня плюхнулась на спальный мешок. Посмотрела затуманившимися глазами на Дашу и Иру.

– Как вы могли променять Красноярск на эту… избу? – забормотала она. – Я бы все отдала… чтобы жить в большом городе…

 Вышел Волков, посмотрел на Оксану и Аню с удивлением и осуждением. Оксана ему пьяно заулыбалась.

– Не понимаю и не одобряю любви к алкоголю, – удрученно заговорил он. – Человек хочет испытать радость противоестественным способом. Но природа насилия над собой не прощает. А уж девушкам-то тем более пить не пристало.

– У меня… душа болит… – жалобно пробормотала Аня.

– А что случилось, Анюта? – сразу поменял укоряющий тон на участливый Волков. Она вздохнула.

 – Я дядю Диму люблю… Всегда любила… С тринадцати лет… Он выйдет во двор и поет, а я слушаю, обо всем забываю. Он красиво поет… Я от своих никогда доброго слова не слыхала, а он меня увидит – обязательно что-нибудь хорошее скажет, пошутит… Конфетку даст… – лепетала она. – Он как к дочке ко мне относился. У них-то детей нет… Недавно я ему открылась… Мы хотели… А теперь …

Она замолчала. Даже очень пьяные люди чувствуют, как правило, что можно говорить, а что нельзя. Полезла в спальный мешок.

Вскоре Оксана и Аня заснули.

Ужинали вчетвером. Спать легли раньше обычного.

 Среди ночи Дашу разбудил шорох. Она открыла глаза. И увидала, как Юля вылезла из спального мешка, скинула с себя всю одежду и проскользнула в комнату Волкова. Оксана подняла лохматую голову. Послышался шепот Юли, приглушенный твердый голос Волкова. Вскоре показалась пристыженная Юля. Она залезла в спальный мешок и затихла.

– Ну ты реально… бесстыжая… – пьяно промямлила Оксана. Юля молчала.

 «Как бы я его любила! – мечтала, засыпая, Даша. – Он писал бы свой труд, а я бы ему все условия создала для творчества… И мама, конечно, полюбила бы его … Как все было бы хорошо!..»

13

Состояние Иры ухудшалось. Она то надолго замолкала, погружалась в себя, то пускалась в длинные философские рассуждения, бессвязные и путаные. То часами сидела почти неподвижно, то впадала в состояние лихорадочной деятельности, от которой вреда всегда было больше, чем пользы.

Этим утром обнаружили, что Иры нет.

– Она босая ушла, – воскликнула Даша. – Вся ее обувь здесь.

 Волков и девушки пошли ее искать. Юля была подавленной, задумчивой, неразговорчивой. Они с Волковым старались не смотреть друг на друга. Покричали. Никто не откликался. Вдруг услышали что-то вроде пения в стиле рэп. Пошли на голос и вскоре наткнулись на Иру. Она сидела под сосной, скрестив босые ноги, пятками упираясь в живот, закрыв глаза, и ритмично бормотала:

– Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе…

– Ага, харя, харя, – проворчала Оксана и стала ее бесцеремонно тормошить.

– Может, сейчас нельзя ее трогать, – предположила Даша.

Оксана, не обращая на нее внимания, потянула Иру за руку и подняла.

– Зачем вы мне помешали? – жалобно лепетала Ира. – Я только вошла в медитацию.

Ее отвели в избу.

Вскоре явились с удочками Гаврилыч и высокий жилистый старик.

– Пригодились таблетки. Спасибо, – сказал Гаврилыч. – Вот уловом хочу поделиться. – Он положил на стол крупного окуня.

 Старик остановил свои бледно-голубые глаза, добрые и умные, на Ане и размеренно заговорил:

– Утром, это, невестка из Сосновска приехала, рассказывает: вчера один климовский там шиканул. Все в городе об этом говорят. По всем приметам – отчим твой, Степка. Явился в самый дорогой ресторан. Под глазом фонарь уже был. Это ему Димка глаз подбил. Все самое дорогое заказал. Тут же к нему три проститутки, это, подсели. Денег не жалел.

– Он тот еще бабник, – ввернул Гаврилыч.

– А у него деньгами все карманы были набиты. Напился и, это, в банк засобирался. Мол, надо ему в банк успеть. Проститутки его за ручки вывели. Потом другие видели, как он уже без памяти на тротуаре валялся. С деньгами или уже обчистили – неизвестно. Менты, это, подъехали, увезли.

– Если не успели обчистить, так менты точно обчистили, – хмыкнула Оксана. – Они свое не упустят.

– И вот нет до сих пор, – добавил Гаврилыч.

На Аню нашло какое-то оцепенение. Она неподвижно сидела, подперев голову руками и глядя в одну точку.

Старик повернулся к Волкову.

– Говорят, Ленина, это, хотят из Мавзолея убрать. Это зачем?

– Действительно, незачем, – ответил тот. – Его не надо было бальзамировать. Даже с Крупской тогда не посчитались. Она была категорически против. А теперь пусть уж лежит. Он никому не мешает.

– И мы о том же: пусть, это, лежит. Хотел ведь человек, что б все были равными, счастливыми!

– Да, Ленин искренне желал счастья народу. Но… – Волков принял значительный вид, – от ликвидации богатых бедные богаче не становятся. Они становятся беднее.

– Это как это? Это если, к примеру, какого-нибудь миллионера заставить с бедными поделиться, они, это, беднее станут? Не то ты что-то сказал, Профессор.

– Да уж, – поддержал старика Гаврилыч.

– Как люди становятся богатыми?.. – продолжал Волков.

– Да уж известно как: народ простой обворовывают, – проворчал Гаврилыч.

– Честно миллион, это, не наживешь, – добавил старик.

– Большинство разбогатело честно. Искали и нашли идеи и решения, которые оказались для экономики, для общества очень полезными. И общество им за это заплатило.

Старик досадливо махнул рукой. Глаза стали сердитыми.

– Я думал, Профессор, ты, это, умнее.

Гаврилыч тоже насупился. Они ушли.

– Понятно, что ими руководила лишь жажда наживы, – продолжал рассуждать Волков. – Ну что ж, главное, что это для дела хорошо. Можно сказать, что сейчас, пока человек еще несовершенен, жажда наживы – главный двигатель экономики… Конечно, когда одни еле сводят концы с концами, а у других миллиарды, наше чувство справедливости восстает против такого порядка вещей. Но не давать людям богатеть, запрещать частную собственность, предпринимательство – это другая крайность, еще хуже. Здесь нужна золотая середина. Может, ее уже нашли в Швеции…

– Шведский социализм, – кивнула головой Даша.

– Да. Там чем выше доходы, тем выше процент налоговых отчислений. У них нет ни очень богатых, ни очень бедных.

– Вы считаете, что шведы построили совершенное общество?

– Нет.

– А какое общество вы считаете совершенным?

– Общество, целиком состоящее из интеллигентов. Из настоящих интеллигентов, то есть интеллигентов не по образованию, а по душевным качествам. – Он сделал паузу и веско произнес: – Прогресс – это увеличение доли культурных и порядочных людей.

Как только он замолчал, Юля, уже давно проявлявшая нетерпение, встала. Она заметно нервничала. «Неужели опять стих прочтет?» – подумала Даша.

– Я решила вернуться к Сереже, – выпалила Юля.

– Юля, он нехороший человек! – воскликнул Волков.

– Знаю, Учитель, что не хороший. Зато он меня любит!

– Ты уверена? – спросила Даша.

– Да… Он мне как-то признался, что ему нравятся только культурные девушки. «Некультурные, – говорит, – мне быстро надоедают». – Юля мельком взглянула на Аню.

– Ишь ты какой ценитель культуры!.. А ты-то его любишь? – допытывалась Даша.

– Не знаю. Может быть и люблю… Я должна перед уходом все сказать, – волнуясь, стараясь не глядеть на Аню, продолжала Юля. – Когда мы в тот день с дядей Леней за грибами пошли, то Аньку встретили. Она в руке совок держала. Тут же исчезла. А минут через пять мы вдалеке звон стекла услыхали. Дядя Леня встревожился. » Там же, – говорит, – Учитель банку с деньгами закопал. Я точно места не знаю, но где-то там». Схватил корзину и убежал.

Все посмотрели на Аню. Она молчала.

– Признавайся, ты типа бабки взяла? – жестко спросила Оксана.

– Я не брала. Мамой клянусь! – Аня расплакалась. Внезапно вскочила и выбежала из избу. И тут же показалась снова. Выкрикнула отчаянным голосом: – А Юлька с Семенычем тогда на поляне это… любовью занимались! – И убежала.

Теперь все взглянули на Юлю. Она покраснела.

– Я его пожалела.

 Наступило молчание. Его прервала Оксана.

– Что же ты сразу про Аньку не сказала?

– Боялась, что она про нас с дядей Леней расскажет. Мы с ней обе молчали.

– Тогда уж и я скажу, – произнесла Даша. И она рассказала все, что видела и слышала, когда шла сюда первый раз.

 – А ты-то почему молчала? – спросила Оксана.

– Просто… Просто вначале не придала этому большого значения.

– Ничего себе! Бежит окровавленная девка, за ней реально мужик гонится – и не придала значения. Ты что, типа каждый день это видишь?

Даша рассказала про совок, про разбитую банку.

– Банку вынимала – разбила. О стекло и порезалась, короче, – сообразила Оксана.

 Волков подавленно молчал.

– Конкретно Анька взяла, Учитель! – решила Оксана.

– Не могу в это поверить, – покачал головой Волков.

 – Ну все же сходится!

– Она ведь поклялась.

– Меньше всего верю, когда клянутся. Особенно мамой.

Юля собрала вещи, попрощалась, бросила напоследок на Волкова выразительный взгляд, в котором были и укор, и грусть, и насмешка, резко повернулась и ушла.

Когда Волков удалился в свою каморку, Оксана тихо, с осуждением сказала:

 – Да просто Юлька одна долго не может. Сама мне проговорилась. Был Семеныч – убили. С Учителем не получилось. Вот и побежала к своему.

В три часа Волков вышел из кабинета задумчивый и хмурый. Надевать костюм и галстук он не стал.

– Тема сегодняшней лекции – месть. Если вам нанесено оскорбление, вы обязаны отомстить…

– Вам, Вадим Кириллович, – перебила Даша, – надо было в девятнадцатом веке жить.

Выражение его лица на миг смягчилось.

– Ты знаешь, Даша, я сам иногда так думаю… А вот если вам нанесли, пусть и сознательно, материальный ущерб, мстить за это, согласитесь, как-то неблагородно. И, конечно, нельзя мстить за непреднамеренное зло. Прежде всего вы должны уяснить, со злым умыслом вам причинили зло или нет. Это главный вопрос. Нет оправдания таким проявлениям мести, как убийство швейцарского авиадиспетчера. Преступно мстить хирургу, если ваш родственник умер на операционном столе. Или если смерть наступила из-за неправильно поставленного диагноза. И врачи могут ошибаться. За это их наказывать нельзя. Они имеют право на ошибку! А ведь у нас сейчас модно стало преследовать врачей, в суд на них подавать. Что за кровожадность! Не понимаю! И ведь если врача посадят, умерший родственник не возродится.

Ира слушала лекцию рассеяно, то и дело погружалась в свои мысли. Но тут вскочила и восторженно воскликнула:

– Учитель! Вы достигли третьего плана Атмы! Вы в сердце всего сущего!

Оксана фыркнула.

– Ну и прекрасно. Садись, Ира, – мягко сказал Волков.

Он говорил еще несколько минут, затем направился к себе. Вдруг остановился, повернулся и произнес каким-то особенно проникновенным голосом:

– Не забывайте о четырех вещах. Во-первых, будьте добры и справедливы. Следуйте библейской заповеди: не желайте другим того, что не желаете себе. Во-вторых, ничего не принимайте на веру. Кроме точных наук, конечно. Обо всем имейте свое собственное мнение. В-третьих, мыслите научно. Умейте отделять знание настоящее от всякой антинаучной и, что еще хуже, псевдонаучной ерунды. В-четвертых, постоянно духовно обогащайтесь. Не жалейте на это времени. Вы должны знать лучшие произведения великих писателей, композиторов, художников, режиссеров. Высокое искусство облагораживает человеческую натуру.

Он скрылся в каморке. Это прозвучало как последнее напутствие. Девушки долго молчали.

Ночью Даша спала плохо. Проснулась в час и никак не могла снова уснуть. Вышла из избы. У костра сидел Волков. Она села рядом. Он заговорил первый, стал расспрашивать о ее работе в школе. Она поспешила переменить тему.

– Вадим Кириллович, а вы женаты?

 – С женой я развелся.

Даша ощутила радость.

– Почему?

– Отвечу банальной фразой. Мы разные люди.

– А когда женились, вы этого не знали? – Даша чувствовала, что Волкову не хочется говорить на эту тему, но ее мучило любопытство.

– Опять банальная фраза: ошибка молодости.

– Она была красива?

– Очень! Эту красоту я только и видел, ничего другого не замечал.

 – Красивее Ани?

 – Она мне казалась самой красивой женщиной на земле. Но если оценивать объективно, то Анюта все же красивее.

 – И в чем вы оказались разными людьми?

 – Она требовала, чтобы я все свое время тратил на добывание денег. Я не мог заниматься своими любимыми занятиями. Постоянно укоряла, что другие живут богаче. – Даша почувствовала – в глубине своей женской души, – что Волков сейчас чуть-чуть упал в ее глазах. – Я с ней развелся в прошлом году.

– Дети с ней остались?

– Детей у нас нет… Квартиру оставил ей. Дачу продал. На эти деньги мы частично сейчас и живем. К деньгам Иры я не прикасался. Один лишь раз взял пятьсот долларов. На общие расходы. Она настояла. Ну и дарами тайги пользуемся. И приносят.

– Ваши деньги хоть не в стеклянной банке хранятся?

 – Нет, в каменном банке, – слабо улыбнулся Волков.

– А когда деньги кончатся?

 – К тому времени, может быть, труд свой издам. Гонорар получу.

– Не жалеете, что расстались?

– Люди не жалеют о том, что случилось в их жизни. Жалеют о том, что не случилось.

– Жена вас назад не зовет?

 – Зовет. Даже обещает, что о деньгах больше не заикнется. Но я не вернусь. Если я рву с человеком, то навсегда.

– Может, вы ее по-настоящему никогда не любили?

 – Нет, любил. Но для меня духовная свобода дороже любви, дороже всего. – Несколько раз с надрывом прокричала какая-то птица. – Кедровка кричит. – Волков вдруг посмотрел на нее долгим взглядом. Даша сразу поняла этот взгляд. И любая женщина на ее месте поняла бы. Так мужчина смотрит на женщину, которая ему очень нравится. – Ну что ж, спать пора.

Они вошли в избу. Он прошел в свою комнатку. Даша залезла в спальный мешок и долго в нем ворочалась. Наконец заснула тревожным сном.

Часа через полтора она снова пробудилась. Даша увидела, что на печи никого нет. Дверь в каморку была приоткрыта. Неожиданно она почувствовала острую ревность. Ей нестерпимо захотелось заглянуть в каморку Волкова. Она не смогла побороть это желание. Презирая себя, вылезла из спального мешка, бесшумно подкралась к двери и осторожно заглянула вовнутрь. Каморка была пуста. За окном (перегородка делила его пополам) слышался негромкий разговор. Она прошла через каморку, приблизила лицо к стеклу. Волков сидел у костра, смотрел в огонь. Оксана с взволнованным и решительным лицом, накрашенным сильнее, чем обычно, стояла рядом сбоку. Она нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Скажите, Учитель, почему Наташка повесилась? Только честно.

Даша с чуткостью любящей женщины почувствовала, как напрягся Волков.

– Я видела вас с ней в тот вечер, – продолжала Оксана, не дождавшись ответа. Волков не отрывал глаз от пламени, бесцельно тыкая хворостиной в горящие дрова. – Видела, как вы из леса вышли, она вся зареванная. Вы стали ее типа утешать. Она вырвалась, убежала. Потом конкретно полчаса в хате ревела…

Он отбросил хворостину, встал.

– Не должен мужчина об этом говорить, но придется… Она мне тогда в любви объяснилась. Я сказал, что люблю другую…

Оксана помолчала, подумала.

– А почему она в ту ночь ночевать осталась? Раньше же типа того что не оставалась.

– Думаю, все ждала возможности объясниться. А после уже поздно было домой идти.

 Девушка подступила вплотную к Волкову. Она почти касалась его.

– А если я вам в любви объяснюсь, вы тоже скажете, что типа другую любите?

Она произнесла это как будто задорно и шутливо, однако голос ее прерывался от волнения. Волков молчал, лишь вздохнул один раз. Даша перевела этот вздох так: «Как я устал от всех этих ваших объяснений!».

– Вы думаете, я здесь для того, чтобы проповеди слушать? – уже с отчаянием продолжала Оксана. – Я тут только из-за вас. Я реально вас люблю! Никого до вас не любила… Ну что вы молчите?.. Ну, скажите, что Нину из Сосновска любите!

– Да, Оксана, люблю.

– Да не заливайте! Вы реально на эту запали, на Дашку! Я же вижу.

– Не будем это обсуждать, Оксана! – воскликнул Волков и быстро зашагал к двери.

– Она же двуличная! Мы таким в детдоме темную делали… – Она пошла следом за ним.

Даша быстро вернулась к своему спальному мешку, залезла в него и притворилась спящей. Хлопнула входная дверь, раздались шаги. Потом словно что-то упало на пол. Даша открыла глаза.

Оксана сидела на полу, широко расставив ноги, и тихо плакала. Размазывала по лицу слезы, тушь, помаду. Вид у нее был сейчас отталкивающий. Плачущей Даша Оксану никогда не видела. И даже представить не могла ее плачущей.

– Успокойся, Оксана… Ну, успокойся, – ласково говорил Волков. Он остановился перед ней, не зная, как ее утешить. Хотел погладить ее по голове, но не решился. Наконец, он ладонями бережно сжал ее плечи.

– Я сейчас бы отсюда слиняла, – всхлипывая, пробормотала с детской обидой она. – Но некуда мне идти…

– И не надо никуда идти! Что ты, Оксана! Все остается по-прежнему. Вот платок. Туш потекла.

– Это я конкретно для вас всегда мазалась…

Оксана понемногу успокоилась.

 «Какой она еще ребенок», – подумала Даша. Ее сердце радостно колотилось.

– Ложись, Оксана, спать. Спокойной ночи! – Волков ушел к себе. Оксана залезла на печку.

Даша решила завтра объясниться Волкову в любви. «Его не шокирует, что я первая признаюсь. Для него это привычное дело», – усмехнулась она. Даша хотела уговорить его переехать к ней в Красноярск. Она жила там с матерью в двухкомнатной квартире.

14

После завтрака Даша с Оксаной пошли в деревню за продуктами. Дорогой почти не разговаривали. Но настроение у Даши было хорошее. Несмотря на гнетущую обстановку последних дней.

Даша лишь спросила:

– А почему ты из интерната сбежала? Не сбежала бы – квартиру могла получить.

– Да какая квартира! Сказки это, – махнула рукой Оксана. На вопрос она не ответила.

Недалеко от Усадьбы Киргиза увидели Анфиску. Она валялась на обочине мертвецки пьяная. На лице были кровоподтеки.

В магазине продавщица говорила единственному покупателю, тому самому красноносому, который звал Волкова выпить:

– Слышно, Сергей Юльку отлупил. Она к нему вернулась, а он ее отлупил и выгнал! В Красноярск вроде уехала.

– А нечего от мужа бегать!

– А что, менты Степку привезли?

– Ну. Прямо к дому доставили, как важную персону. Степку привезли, а Димку увезли. Семеныча, дескать, он замочил.

– Да ты что! – всплеснула руками продавщица.

– Ну… Видать, через Степку на Димку и вышли. – Красноносый ухмыльнулся. – Степка-то: ушел в город с одним фонарем, от Димки, а вернулся с двумя. И без гроша в кармане. А жена третий поставит... А, отшельницы пришли!

Он начал балагурить. Они купили продукты. Даша попросила зарядить телефон. Еле дождались, когда он зарядится, и поспешили уйти. По дороге им навстречу энергичными короткими шажками шла старушка с добрыми выцветшими глазами. Даша узнала бабу Маню.

 – Колян типа ваш внук? – обратилась к ней Оксана.

– Колька-то? Внутчатый племянник, да.

– Уймите вы его! Он и его кореша реально всех достали.

– Ты думаешь, я не говорила, – вздохнула старушка. – Без толку! – Она засеменила дальше.

На обратном пути тоже молчали.

Перед обедом Даша пошла погулять. Дошла до реки, села на берегу, долго смотрела то на небо, то на воду. Она все никак не могла решиться объясниться Волкову в любви. «Вечером обязательно скажу!» – решила Даша.

В три часа Волков, сумрачный и печальный, вышел из кабинета и объявил, что лекция отменяется.

– А я типа баню решила организовать, – сказала Оксана после ужина. – Ирка который день не умывается. И ты, Даша, помойся. – Непривычные заботливые нотки зазвучали в ее голосе.

– В сарае?

– Там гнус реально заест. Здесь! Да ты не бойся, Учитель не выйдет, пока мы не разрешим.

Согрели воду. Закрыли входную дверь на крючок. Даша покосилась на дверь Волкова, плотно прикрытую. Разделись. Она намылила голову. Вдруг раздались быстрые шаги, затем скрип двери. Потом в комнатке Волкова послышался приглушенный голос Оксаны. После короткой паузы оттуда же донесся голос Волкова:

– Аскетизм – это выдумка больных умов. Кстати, аскеты редко бывают добрыми людьми. Как всегда и везде единственный выход – разумный компромисс. Усмирять надо только те желания, которые…

Даша торопливо смыла пену, открыла глаза. Ее одежды не было. Дверь в комнату Волкова была широко распахнута. Он стоял у стола. Ей бросилось в глаза трагическое выражение его лица. Рядом стояла Оксана в нижнем белье. В руке у нее был телефон Даши. На столе лежали Дашин блокнот, журналистское удостоверение, паспорт. На полу валялась ее одежда с вывернутыми карманами. Оксана выключила диктофон.

– Вот видите, Учитель, она вас на телефон записывала. Шпионила за вами. Я ее, короче, сразу заподозрила.

Волков, стараясь не глядеть на Дашу, мрачно изрек:

– Ложь унижает. И того, кому лгут, и того, кто лжет.

Даша хотела сказать: «Я ничего плохого не замышляла! Я к вам очень хорошо отношусь! Я вас люблю!» Но она не могла произнести ни слова. Язык ей не подчинялся.

Внезапно входная дверь распахнулась, и в избу влетела Маша. Она проговорила прерывисто:

– Аньку вашу хулиганы, с дядей Сергеем во главе, в Усадьбу затащили… Велят ей водку пить…. Плачет очень. Просит отпустить…

Волков стремительно зашагал к входной двери. Ира взвизгнула.

– Да сдалась вам эта Анька! Не ходите, Учитель! – крикнула ему вслед Оксана. Волков не ответил. Выскочил из избы, даже не прикрыв за собой дверь.

Даша опустилась на скамью. По щекам потекли слезы. Ира тоже села на скамью с недоуменным видом, прикрываясь полотенцем.

Оксана затворила дверь, повернулась к Маше, сказала недовольно:

– Не наша она уже!.. А ты что вместе с Учителем не пошла?

– Не хочу, чтобы нас вместе видели: догадаются, что я сказала.

– Машка, а ты конкретно откуда знаешь? Ходишь типа туда?

Маша кивнула.

– Зачем?

– Иначе отлупят.

Оксана выругалась матом

 – Ее родным сказала?

– Пьяные они. На ногах не стоят. Дядя Степа как из города вернулся – в запой ушел.

– А твоя мать что?

– Тоже напилась. С горя. Завтра нас в интернат забирают.

Оксана сунула палец в ведро.

– Остывает. Домываемся!

Они начали мыться. Маша ушла. Даша все делала машинально. Когда они вымылись и оделись, Оксана стала перед Дашей. Красилась она не зря. Ее очень светлые брови и ресницы были почти незаметны.

– Я так понимаю: тебе здесь делать больше нечего. Типа вали отсюда. – Оксана подошла к Дашиному рюкзаку, потянула за лямку.

– Не трогай! – вскричала Даша. Как она сейчас ненавидела Оксану.

– Ну-ну, – хмыкнула Оксана и отошла. – Тебе же самой по любому лучше уйти. Типа стыдно будет, если тебя Учитель выгонит.

Оксана и Ира стали пить чай. Даша безучастно сидела в углу. Она чувствовала себя здесь чужой.

Время шло. Волков не возвращался. Наступила ночь. Мучительная тревога охватила ее. Оксана, кажется, тоже беспокоилась. Лишь Ира безмятежно сопела. Даша так и не смогла заснуть.

15

Утром она надела рюкзак и ушла. Надо было найти Волкова. Она хотела ему объяснить, как все получилось. Если бы он ее простил, она бы вернулась, если нет – поехала бы в Красноярск. Возле Усадьбы стоял полицейский уазик. Возле машины толпились люди. Даша стала поодаль, так, чтобы ее не заметили. Увидела Аню. Она сидела на земле и бессмысленными глазами оглядывала присутствующих. Аня куталась в рваный куцый мужской пиджак. Больше на ней, кажется, ничего не было. Перед ней расхаживал участковый и приговаривал:

– Вот народ!.. Как всегда, никто ничего не видел, никто ничего не слышал… Твой же дом рядом, Гаврилыч. Ты-то что не вышел?

– Он мне что, родственник?.. Что не вышел! Вышел бы – и мне бы под горячую руку досталось. И меня бы прибили.

– Еще одно тело было бы, – вмешался, ухмыляясь, красноносый. – Оно тебе надо?

У Даши сжалось сердце. Участковый только заскрипел зубами.

– Не любили его в Климовке, – объяснил он оперативникам. – Как знахаря, может, ценили, но не любили. – Он повернулся к Ане. – А ты, красавица, арестована. Смекаешь, что я говорю?

– За что? – удивился кто-то.

– По подозрению в соучастии в убийстве. Семеныча того самого, – по-свойски объяснил участковый. – И по подозрению в краже.

Полицейские помогли ей залезть в уазик. Даша увидела в глубине машины неподвижное тело человека, накрытое простыней.

– Деньги украсть и то толково не могут, – проворчал участковый, залезая в уазик. – Вот народ!

Машина уехала.

Люди сразу зашумели, заговорили.

– Напоили Аньку в Усадьбе до бесчувствия. Шпана наша. С Сережкой во главе.

– И нагишом оставили.

– Сережка озверел в последние дни.

– Киря, участковый-то что-нибудь рассказал? Он же племяш тебе.

– Сказал, что у Димки с Анькой сговор был. Профессор баксы в стеклянной банке хранил. Анька случайно заметила. Они так задумали. Она бабки Димке передает. Он в Красноярске дом покупает. И они туда переезжают, новую семью заводят. Оба всегда хотели в городе жить. Выкопала баксы, пошла к речке. Там ее Димка ждал. А Семеныч заподозрил, за ней побежал. Догнал, стал бабки отбирать. Тут его Димка и пришил. Камнем по башке тюкнул. Менты потом этот камень нашли. А на нем – его отпечатки. Даже стереть не додумался, недоумок!.. Сразу в Красноярск не поехал: загудел, совесть, видать, замучила… Наконец, собрался – а бабок нет! Он их под обрывом прятал, от Верки подальше…

– Точно, значит, Степка взял. Потом в городе кутнул…

– Ну и вот, когда Димке тот булыжник предъявили, он тут же раскололся. Но твердил, что убивать не планировал. Так оно, мол, вышло. Про Аньку сначала молчал, потом и ее сдал. Сказал, что она его подговорила.

– Менты свою работу знают.

Стали говорить тише.

– Профессор вечером явился. Сразу в Усадьбу помчался.

– Это они его… Несколько часов били… Все вскрикивал…

– Да… И не узнать.

– До смерти забили…

Даша повернулась и пошла по дороге. Она плакала. Шла она в Желтый Яр торопливыми шагами, словно пыталась быстротой движений притупить душевную боль. Впервые в жизни она испытывала настоящее горе.

 Уже подходя к Желтому Яру, вспомнила про Иру. «Оксана ее, конечно, в психушку определит».

«Что станет с философским трудом Волкова? – уже на остановке подумала Даша. – Он же пропадет. Может быть, это новое слово в философии. Вернуться, забрать рукопись? Попытаться издать». Но она тут же отбросила эту мысль. Она не могла возвращаться, это было выше ее сил.

16

Когда Даша все рассказала, главный редактор заходил по кабинету, потирая руки.

– Замечательная статья получится! Настоящий детектив. И ведь это сюжет из Нового Завета! Человек приходит говорить истину, делать добро, а его убивают, – оживленно говорил он. Вдруг заметил ее несчастное лицо и остановился. – Представляю, что тебе пришлось пережить. Но я не виноват. Ты сама вызвалась… Даю, Дашенька, тебе два дня.

Через два дня Даша повезла статью в редакцию. Автобус проезжал мимо пятачка, где собирались проститутки. Полицейские, бранясь, торопя, подталкивая, сажали в уазик несколько ярко накрашенных девушек. У одной все лицо было в синяках. Но, несмотря на синяки, несмотря на толчки в спину, голову она держала высоко. Даша узнала Юлю.

 Редактор углубился в чтение. Время от времени он одобрительно кивал головой.

– Блеск! – воскликнул он, прочитав, и как-то по-новому посмотрел на девушку. – Даша, да ты самая талантливая журналистка среди нас! А я, каюсь, думал: самая бездарная. Спал твой талант, значит, спал. Замечательно написано. Живо, глубоко. Сколько чувств, сколько мыслей!

Девушка молча достала из папки лист и протянула ему. Он стал читать. Недоумение, сожаление, обиду выразило последовательно его лицо.

– Заявление об увольнении? По собственному желанию? – Редактор помолчал. – Ну что ж. Уговаривать не буду. Журналистика – это призвание души. Если этого нет, тогда в самом деле лучше уйти. – Он вздохнул и размашисто расписался.

2013 г.

© Владимир Ноллетов