Без вины виноватая

Валентина Чемберджи: «Лина обожала его музыку, еще больше – его самого»

Интервью из цикла «Русское зарубежье» с автором книги о Лине Прокофьевой, жене Сергея Прокофьева

Не знал я раньше этого имени: Лина Прокофьева. А знать следовало. И не только потому, что его обладательница многие годы была женой Сергея Прокофьева – одного из величайших композиторов ХХ века, выдающегося пианиста и дирижера, но и по другой, трагической причине: ее, однажды брошенную мужем, которого постигла новая любовь, бросили во второй раз, теперь уже — в советский концлагерь, словно для того, чтобы вычеркнуть не только из жизни, но – из памяти человеческой.

Этой несправедливости не дала свершиться Валентина Николаевна Чемберджи: полгода назад в московском издательском доме «Классика — XXI» вышла ее книга о Лине Прокофьевой, с которой она близко была знакома.

И теперь — мой звонок в Барселону, где живет автор книги.

— Валентина Николаевна, в традициях рубрики «Русское зарубежье» — рассказы о людях, которых выгнал за пределы России большевистский переворот, или война, или сталинский террор. На вашу долю, к счастью, подобных испытаний не выпало, но через них прошла ваша героиня. О ней я намерен вас расспросить подробнее, но вначале – о вас: кто вы, откуда и что вас привело из России в Испанию?

— Мой муж, Марк Мельников, математик, 17 лет назад был приглашен на работу в Автономный университет Барселоны. И мы поехали. Думали, что на год… Но я часто бываю в Москве, где я родилась и откуда никуда не собиралась уезжать: у меня, видимо, гипертрофированное чувство дома, моей квартиры, в которой я прожила больше пятидесяти лет. Замечательная страна Испания, но она мне ни разу не приснилась — снится только Москва, мой двор, Миусский сквер, зима, сугробы... И я все время хочу домой.

— Никого бы не удивило, если бы вы, дочь двух известных композиторов – Николая Чемберджи и Зары Левиной – сами стали музыкантом или хотя бы музыковедом, пойдя таким образом вплотную к родительским стопам. Вы же выбрали профессию филолога и переводчика...

— Я закончила музыкальную школу, собиралась заниматься музыкой, но по объективным обстоятельствам не могла продолжать играть. Может, это и к лучшему… Хотя музыка – самая сильная моя привязанность в искусстве. И, конечно, литература. Я поступила на классическое отделение филфака МГУ, увлеклась древними языками и литературой. Они раз и навсегда углубили и расширили мое представление о слове, о мире, но самое главное – позволяли не врать, потому что Эсхил, Софокл, Эврипид и прочие авторы древности никакого отношения к советской власти не имели, в марксистско-ленинском анализе не нуждались.

— Как бы то ни было, многие ваши книги – свидетели музыкальных пристрастий их автора. То же можно сказать о книгах, в которых вы предстаете как переводчик...

— Перевод – моя профессия. Окончив филфак, я могла преподавать русский язык, и латынь, и древнегреческий. Могла переводить — с древних языков, с английского, с французского. Но большой друг нашей семьи, композитор Аркадий Ильич Островский часто говорил мне: «Зачем тебе эта латынь, этот древнегреческий? Твоя профессия – на стыке музыки и литературы. Вот и пиши о музыке!..» Со временем так и вышло: книги в моем переводе, а также мои собственные (тремя из них я обязана долгой счастливой дружбе со Святославом Теофиловичем Рихтером) были про музыку и музыкантов...

— ...одну из которых вы так и назвали: «В доме музыка жила»...

— Это про наш «дом композиторов» в Москве. Вы же знаете, как при Сталине было заведено: в этом доме живут композиторы, в тех – архитекторы, художники, писатели...

— ...чтобы, если придется, удобнее было брать всех сразу...

— ...и чтобы знать, кто что сочиняет и чем дышит.

— Поговорим о «ХХ веке Лины Прокофьевой». Название как бы претендует на мгновенную реакцию читателя: дескать, знаем, слыхали про такую. Увы, следует признать, что имя этой женщины, ее судьба известно немногим.

— Каролина (Линой она стала потом) Кодина родилась в Мадриде в 1897 году в семье, где по традиции все были моряками. Лишь ее отец, испанец-каталонец Хуан Кодина, обладавший приятным тенором, получил музыкальное образование и стал певцом; прекрасной певицей была и мать, Ольга Владиславовна Немыcская-Верле, в чьих венах текла польская и французская кровь. Вскоре после рождения дочери Хуан и Ольга покинули Мадрид, гастролировали по городам Европы, побывали в России. Российская публика полюбила Хуана за пышные усы и проникновенное пение, окрестила Иваном Ивановичем (этому имени Лина в дальнейшем была обязана своим отчеством — Ивановна). В начале прошлого века семья осела в Нью-Йорке. Лина с детства любила классическую музыку, хорошо пела, посещала концерты. На одном из них в 1918 году впервые услышала и увидела Сергея Прокофьева, который вскоре после Октябрьского переворота уехал из России в США. И с первых звуков поняла, что его музыка — гениальна: никогда прежде ей не доводилось слышать ни таких мелодий, ни таких ритмов. Обиделась на сидевших рядом концертных дам, когда они, заметив ее восторженную реакцию, сказали: «Да вы, милая, просто влюблены в него!..» Но это и была любовь.

Прокофьев и Лина часто встречались, пока его не потянуло в Париж, где, как уверяли друзья, музыкальная жизнь бьет ключом. О том, чтобы Лине ехать вслед за ним, ее родители, люди строгих правил, даже слышать не желали и отправили дочь в Италию учиться пению у лучших педагогов Милана. Оттуда она стала ездить к Сергею Сергеевичу в Париж, там они стали жить вместе.

— Могу себе представить круг их общения!..

— Это была мировая элита 1920-х — начала 1930-х годов. Дягилев, Стравинский и Тосканини, Пуленк и Рахманинов, Пикассо и Матисс, знаменитые артисты, лучшие оркестры... Прокофьева любили, его музыку всюду исполняли, а Лина блистала рядом. Она была необыкновенно хороша собой: небольшого роста, с черными кудрями, с огненным взглядом, изящная, как танагрская статуэтка. Говорила на шести языках без малейшего акцента. Все ее обожали! Прокофьеву не то что бы завидовали, но Артур Рубинштейн как-то спросил его: «Где вы отыскали такую красоту?..»

— А что с ее сценической карьерой?

— Тут ее преследовало невезение. Она брала в Италии уроки пения у мировых знаменитостей, даже на сцене Ла Скала репетировала, с Прокофьевым выступала, в домашних концертах пела прекрасно, изумляя профессионалов мастерством, трудностью и необычностью репертуара, — а в самые ответственные моменты заболевала: то насморк, то горло. И часто все срывалось. Могу предположить, что эти неожиданные заболевания были следствием страха перед сценой.

Поженились они в октябре 1923 года в баварском городе Эттале, вернулись в Париж. Там у них родились двое сыновей: Святослав в 1924 году, Олег – в 1928-м. Долгое время семья не имела своего жилья, часто переезжала с квартиры на квартиру, последнюю из них, на улице Валентен Аюи, Сергей Сергеевич и Лина Ивановна любили больше, чем все предыдущие, но в 1936 году, в связи с переездом в Москву, эту квартиру им пришлось оставить.

— Не понимаю, как можно было, находясь в здравом уме, поменять дягилевский Париж на сталинскую Москву?!

— Прокофьев мечтал о возвращении в Россию, она жила в его душе. Да и власти желали его вернуть: обещали создать все условия для творчества, предлагали немыслимое количество концертов и постановок, лучшие оркестры, лучших дирижеров. После множества приглашений он решился, получил нансеновские паспорта для себя и жены, в 1927 году прибыл в СССР с концертами, был ошеломлен восторженным приемом. Ему мерещилась атмосфера свободного творчества, полного понимания и поддержки со стороны государства. И в 1936 году они с Линой переехали в Москву. Прокофьев сразу написал «Кантату к 20-летию Октября», музыку к пьесам «Евгений Онегин» и «Пиковая дама», которые ставил камерный театр Таирова. В книге я подробно пишу о том, что произошло дальше, а сейчас — в двух словах: в самом разгаре была сталинская кампания наступления на интеллигенцию, сочинения Прокофьева тут же запретили, даже ноты хотели уничтожить, но музыканты, к счастью, их сохранили, передали композитору.

Он понял, что обманут, что его мечты о свободном творчестве рухнули. Мне даже думать тяжело, каким страшным было для него это осознание! Но если он пытался в себе все это примирить, то Лина Ивановна никаких иллюзий не строила. Однако жизнь вела светскую, не пропускала приемов в посольствах разных стран. А два года спустя появилась Мира Мендельсон...

В книге я привожу цитаты из дневников Миры Александровны, их опубликовал Музыкальный музей имени Глинки. Она описывает, как в 1938 году встретила Сергея Сергеевича в санатории в Кисловодске, как решила связать с ним свою судьбу, хотя знала, что у него жена и двое детей: «Я увидела в дверях высокого мужчину рядом с миниатюрной, хрупкой женщиной и подумала: вот такой если полюбит, то – на всю жизнь»...

— ...при этом имела в виду, конечно же, себя, а вовсе не «миниатюрную, хрупкую» Лину. Ну а семейный корабль Прокофьевых медленно, но верно пошел ко дну, не так ли?

— Сергей Сергеевич очень долго этого не понимал. Инициатива полностью исходила от Миры. Ей было 23 года, ему – почти 50. Она училась в Литинституте, обещала писать для него либретто к операм на советские сюжеты. Подсказала основу оперы «Семен Котко» по повести Валентина Катаева «Я — сын трудового народа», писала тексты для маршей, либретто к опере «Повесть о настоящем человеке». Прокофьев музыку сочинял потрясающую, но выбор литературной основы оставался за Мирой, которая, сидя в уголке на диване, объясняла Сергею Сергеевичу, какие прекрасные люди большевики, какую замечательную жизнь они строят в СССР. Лина Ивановна так думать не могла: в доме, где она жила с сыновьями, чуть ли не каждую ночь шли аресты, людей увозили в неизвестном направлении. В ее дневнике есть запись: «Сережа обещал, что, если будет плохо, мы уедем обратно в Париж, к моей маме...»

— Чем завершился «курортный роман», начавшийся в Кисловодске?

— В начале 1941 года Прокофьев, страшно мучаясь, ушел из семьи, но не разводился. Лишь семь лет спустя, в 1948 году Мира добилась своего, и он принес в суд заявление о разводе. А ему там сказали: вам не нужно разводиться, ваш первый брак недействителен, так как не был зарегистрирован в советском консульстве. То есть Лина, въехавшая в СССР вместе с мужем и детьми, 12 лет прожившая в этой стране как законная жена Прокофьева, вдруг перестала ею быть! И ему тут же, без развода, оформили брак с Мирой. Считать, что такое нарушение закона могло произойти без прямого указания НКВД или высших партийных органов, не приходится: их гораздо больше устраивала комсомолка Мира, чем иностранка Лина, говорившая на шести языках.

Что побудило меня написать эту книгу? Как-то мы с Натальей Новосильцовой, у которой вы недавно брали интервью, были на море, и она мне говорит: «Слушала сегодня передачу по каталонскому радио, там сказали, что жена Сергея Прокофьева была арестована. Это правда?» — «Правда. Я ее знала с детства, и всю ее семью...» — «Ты знала?! Так надо о ней написать!..» И я подумала: а ведь действительно, никому ничего не известно об этой удивительной женщине, ее как бы полностью заслонила Мира Мендельсон, словно никакой Лины Прокофьевой не было.

— Выходит, если бы не разговор с Новосильцовой, не было бы этой книги?

- Может быть, и так… Раньше мысль о ней меня не посещала.

Лина Ивановна дружила с моей мамой, часто у нас бывала, и это всегда было для меня праздником. Потом она исчезла, к нам стала приходить Мира Александровна – вся в черном, немного жеманная. Ничего я против нее не имела, но чувствовала в ее манерах, сама не знаю почему, некую фальшь. Она была со мной чрезвычайно обходительна, приносила мне пирожные, письма от Сергея Сергеевича. Маленькие такие письма, но – от самого Прокофьева! Прошло еще несколько лет. Мира перестала бывать у нас в доме, зато вновь появилась Лина, выпущенная из лагеря...

— Вы не успели ничего сказать об ее аресте: когда, как, за что?

— Обязательно скажу, но сперва — о том, как начиналась книга. Мне запали в душу слова Новосильцовой, и хоть я тогда писала другую книгу (которую, надеюсь, когда-нибудь закончу), но отложила ее, позвонила старшему сыну Прокофьевых, Святославу, которого знаю с детства, поехала к нему в Париж. Как он обрадовался, услыхав, что я хочу писать о его маме: ведь «органы» в свое время ее не только арестовали и сослали — они ее оболгали! Например, пустили слух, будто она спекулировала драгоценностями, хотя это было чистейшее, честнейшее создание, к тому же религиозное, глубоко верующее...

Святослав живет в окружении предметов, которые после ареста матери не были описаны и конфискованы сотрудниками НКВД. Они описали все, но почему-то не тронули картины, лишь женщина-следователь унесла одну, кисти Натальи Гончаровой: сняла со стены, сунула под мышку – только ее и видели.

— Ну, не придирайтесь: понравилась энкавэдешной тетке картинка...

— Понравилась, да: это был очаровательный, по его словам, букет словно жемчужных цветов... Остальные картины уцелели. Вы видите на снимке: мы с ним сидим в окружении полотен, на которых запечатлены его родители...

После обыска, длившегося несколько дней, квартиру опечатали, все вещи по описи снесли в одну большую комнату, навесили печати. Святослав зашел в опечатанную комнату, забрал оттуда отцовские пластинки и заменил случайными, купленными на рынке. Когда снова пришли люди из НКВД, там уже были совсем другие пластинки!..

День за днем он рассказывал мне историю своей семьи. И о том, как трудно было ему получить образование: куда бы ни подавал документы – их не брали: мать — «враг народа». В конце концов он сумел поступить в архитектурный институт и до самого отъезда из СССР работал в каком-то конструкторском бюро, но больше занимался дома переводами, поскольку французский — его родной язык, он на нем говорит, как по-русски.

Святослав передал мне важнейшие материалы: воспоминания матери, которые никогда нигде не публиковались, справку о ее реабилитации, тридцать пять писем Сергея Сергеевича, помог получить уникальные документы из Фонда Прокофьева в Лондоне. Младший брат, Олег, скончался в 1998 году, но я нашла его яркие, искренние воспоминания, написанные по-французски. Много интересного рассказали два внука Прокофьевых – оба, замечу, Сергеи. Софья Прокофьева, первая жена Олега, хорошо знавшая Миру Александровну и Лину Ивановну, дополнила картину собственными живыми наблюдениями. Основополагающую роль сыграл опубликованный в начале нынешнего столетия «Дневник» Сергея Прокофьева.

— Какие обстоятельства предшествовали аресту брошенной им жены?

— Одна глава моей книги носит название «1948 год». За первые полтора месяца этого года произошли три трагических события. 10 февраля вышло постановление ЦК ВКП(б) об опере Вано Мурадели «Великая дружба». Там, помимо автора оперы, были перечислены композиторы, в чьем творчестве якобы проявились «...антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам», — Шостакович, Прокофьев, Хачатурян, Шебалин, Попов, Мясковский. Сразу после публикации этого документа музыка Прокофьева и всех остальных по списку перестала звучать в театрах, концертных залах и по радио. Вторым событием был брак Прокофьева с Мендельсон без развода с Линой Ивановной, третьим — ее арест.

Лина Ивановна продолжала ходить на приемы в иностранных посольствах, хотя друзья ей советовали этого не делать. Незадолго до ареста она почувствовала за собой слежку. А 20 февраля ее вызвали по телефону вниз, к подъезду: мол, пришла посылка из Ленинграда, надо забрать. Она вышла и... не вернулась. Святослав увидел в окно, как мать затолкали в машину и увезли.

— От кого узнал об этом Сергей Прокофьев и как реагировал?

— Святослав ему позвонил: «Папа, маму арестовали». Затем они с Олегом ночью, в сильный мороз, поехали на Николину гору, где жил отец, прошли от станции тринадцать километров пешком, им открыла Мира и тут же в ужасе захлопнула перед ними дверь. Я спросила: «Как это – захлопнула? Почему?!» — «Так ведь холодно было, зима...», — ответил Святослав. К ним вышел Сергей Сергеевич, предложил пройтись по шоссе. Сыновья рассказывали, отец больше молчал. Потом зашли в дом отогреться, и вскоре Святослав с братом уехали...

Лину Ивановну девять месяцев продержали в Лефортовской тюрьме, из них три месяца велось следствие, остальные шесть ее даже на допросы не вызывали. Суда, конечно, никакого не было, а было абсурдное обвинение: «шпионаж», статья 58-я. И приговор: 20 лет в лагере строгого режима. Лагерь находился в поселке Абезь под Воркутой, за Полярным кругом. Отсидела она восемь лет

— Сергей Сергеевич как-то пытался ей помочь?

— О, конечно, все время помогал! Во время войны, когда она с сыновьями жила в квартире на Чкаловской, он их снабжал деньгами, продуктами.

— Нет, я имею в виду помощь в освобождении из лагеря.

— Это было невозможно. Ну, вы же знаете: сидела в лагере жена Молотова, сидела жена Калинина – даже их мужья ничего не могли сделать.

О лагерном периоде оставила свои воспоминания Евгения Александровна Таратута. Профессиональный литератор, всю жизнь писала для детей рассказы о Ленине, а вот — загремела в лагерь, как Прокофьева, и сидела там с ней. Таратута пишет, что Лина Ивановна не теряла хорошего настроения, всех утешала, старалась всем женщинам что-то сделать или сказать приятное, пробудить в них женские чувства и качества, ими совершенно потерянные. Таратута и Прокофьева чистили на лагерной кухне мерзлую картошку, отвозили на тачках помои в соседний лес. Лина вечерами, отработав на помойке, учила девушек-заключенных пению, а по воспоминаниям оказавшегося в соседнем лагере испанца – ставила на лагерной сцене оперу Пьетро Масканьи «Сельская честь».

Лина Ивановна рассказывала впоследствии, что самые страшные минуты она пережила, услыхав по радио сообщение о состоявшемся где-то в Аргентине концерте памяти Сергея Прокофьева. Так случайно она узнала о смерти мужа. Умер он в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года.

На волне хрущевской «оттепели» Лина Прокофьева вышла на свободу в 1956 году, вернулась в Москву. Она была восстановлена во всех правах и полностью реабилитирована «за отсутствием состава преступления». В начале нашего знакомства ей было лет сорок, по выходе из лагеря – все шестьдесят, но она была по-прежнему хороша: все те же густые волосы, тот же огненный взгляд. Увидев эту красивую, прекрасно образованную светскую даму, вы ни за что бы не поверили, что за спиной у нее – пытки, тюрьма, восемь лет жизни за Полярным кругом, чистка мерзлой картошки! Единственное, чего она желала, — как можно скорее уехать из страны, где ей причинили столько горя: отняли мужа, сослали в ГУЛАГ...

Начала хлопотать об отъезде. Писала в КГБ письма по этому поводу, всякий раз ей оттуда отвечали: почему вы к нам обращаетесь, мы-то тут при чем? Пока в 1974 году ей не подсказали написать лично Андропову. Я помогла сочинить это письмо, кто-то его подправил в «соответствующем» духе, и оно ушло «наверх». Чуть ли не через неделю Лина Ивановна получила паспорт и уехала в Лондон, где к тому времени жил Олег...

— ...но до этого еще 20 лет промаялась в Союзе?

— Не подходит к ней слово «промаялась». Всеми признанная вдова Сергея Прокофьева жила полной жизнью: любила внуков, не пропускала концертов, каждый год ездила к морю. В соцстраны на исполнение музыки Прокофьева ее еще выпускали, но когда в Австралии была премьера его оперы «Война и мир» или когда в Париже открывали мемориальную доску на доме, в котором они жили с мужем до отъезда в СССР, — поездку сочли «нецелесообразной».

— Какими средствами она располагала для жизни?

— Вновь повсюду шли оперы и балеты Прокофьева: «Золушка», «Каменный цветок», «Ромео и Джульетта»; исполнялись его симфонии, в кинотеатрах шел фильм «Александр Невский», к которому он написал музыку. Денег за исполнение этих сочинений хватило всем: и Мире, и Лине, и детям. Следует сказать к чести Миры Александровны, что немалые суммы она передала московской детской музыкальной школе, впоследствии переименованной в Прокофьевскую, и Государственному музыкальному музею имени Глинки. Умерла в 1968 году в возрасте 53 лет. Хотела помириться с Линой Ивановной, но та была непреклонна.

— Где жила Лина Ивановна, освободившись из лагеря?

— Вначале со Святославом и его семьей, всемером в двух комнатках, пока Тихон Хренников не выхлопотал для нее маленькую квартирку на Кутузовском проспекте. Оттуда она и уехала к Олегу в Лондон, немного у него погостила и — в свой любимый Париж. Поселилась на улице Рекамье, там замечательно жила. Занималась делами Прокофьева, во всех парижских театрах и концертных залах была почетным гостем. Почти никогда не вспоминала про лагерь, называла его «севером». Скончалась в 1989 году в Лондоне, прожив 91 год. Согласно завещанию, похоронена в Медоне под Парижем, рядом с Марией Григорьевной, матерью Сергея Сергеевича.

— Поразительная вещь: женщина, брошенная мужем и в результате жестоко и незаслуженно наказанная судьбой, не избавилась от его фамилии, хотя имела к этому все основания! То же и сыновья: сами остались Прокофьевыми и детей своих назвали именем деда, косвенно виновного в несчастье их матери. Неужто не обидно им было за нее?

— С того самого дня, когда Лина Ивановна впервые увидела и услышала Сергея Сергеевича на концерте, и до самой смерти она обожала его музыку, еще больше — его самого. Во всем винила Миру, была убеждена, что Прокофьев по наивности своей стал ее жертвой. А уж сыновья!.. Они боготворили отца, жили в атмосфере его музыки, и все, что произошло с матерью, никак не отразилось на их отношении к нему, это видно по тому, как они о нем говорят: не просто с любовью, но – с благоговением! А вот кому ни один из них не простил того, что случилось, — так это Мире Мендельсон.

— На мой взгляд, по меньшей мере безответственным выглядит поведение Прокофьева, который фактически отдал оставленную жену сталинскому режиму на расправу. Разве он, чей музыкальный гений сочетался с талантом шахматиста, не обязан был просчитать хотя бы на один ход последствия своего развода с женой, сделать все, чтобы она смогла покинуть Союз и оказаться в безопасности? Любимый человек, муж и отец ее детей, он в жутких условиях СССР служил ей единственной защитой — и этой защиты ее лишил! А она сохраняла гражданство Испании, водила знакомства с дипломатами... Да людей за гораздо меньшие прегрешения отправляли в лагерь или прямиком на тот свет!

— Мне кажется, ему и в голову не приходило, что ее арестуют. Мира создала мужу какую-то обволакивающую обстановку, парализовала его волю. Вела дневник, в котором ни единым словом не упоминала об аресте Лины Ивановны, хотя ее детей время от времени принимала у себя дома — правда, по одному, «чтобы не было вредно Сергею Сергеевичу». Ну, а Сергей Сергеевич... Думаю, он неслучайно умер через пять лет. Не был он создан ни для советских партийных постановлений, ни для советских молодых жен...

...«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Никогда я не питал сочувствия к баловням судьбы вроде изнеженной барыньки, чьи страдания так умело и трогательно расписал в своем романе граф Л.Н.Толстой. Но в человеческой трагедии, рассказ о которой только что прозвучал, баловней нет, есть лишь пострадавшие: одни – невинно, другие – по своей собственной вине.

На снимках:

Сергей и Лина Прокофьевы. Париж, 1921 г. (фото из семейного архива)

Лина Прокофьева с сыновьями Святославом (слева) и Олегом в пригороде Парижа. Лето 1930 г. (фото из семейного архива)

Валентина Чемберджи и Святослав Прокофьев. Париж, 2006 г.
Фото Маши Лобановой

© Сандлер В.С., 2008. Все права защищены
Из архива журнала «Литературный Кыргызстан»