Каракатица

Рассказ в переводе с таджикского Алики Джамал.

Слава политических мужей, по сути – одеяние… какая отвратительная и немощная сущность может открыться под ней, когда ниспадает это одеяние.

Мухаммад Хиджази

Это был большой человек: роста среднего, но считался большим человеком. К нему так и обращались: Большой человек! А теперь он пенсионер…

А как пышно, как торжественно и почтительно проводили его на пенсию, что аж рот разинул; казалось, завтра пересядет на кресло повыше. Но на самом деле, будто поднимая его на руки, убаюкивая, припевая, привезли домой, а потом сказали: теперь наслаждайся благами старости. Такое счастье, конечно же, достается не каждому. А ведь он не обычный пенсионер, он пенсионер «Всесоюзного значения». И все же, на душе стало не по себе, подвело его сердечко. Как только передал в руки приемника печать и ключи от сейфа, как тут же понял, что впредь ему будет сложно переступить через этот величественный порог, сердце застучало сильней, и силы покинули его. Он почувствовал, как подкосились ноги и в тот момент, когда положил ключи на стол, руки заметно задрожали.

– Это ваш дом, – с едва заметной улыбкой на губах сказал приемник, – серьезный молодой человек в очках и с приятной внешностью, полный амбиций, с редкой проседью. Мимолетно пробежав взглядом по связке ключей, он удовлетворенно покачал головой и даже облегченно вздохнув, добавил: – Эти двери всегда открыты для вас… Ваши советы необходимы нам во всем, как воздух и вода!

– Да-да, – сказал Большой человек задумчиво дрожащим голосом и отвернул лицо в другую сторону, чтобы не видеть и не страдать от того, как из рук уплывают печать и ключи. Амбициозный взгляд приемника, мечущий молнию, причинял ему дискомфорт. Но, показывая нарочитое равнодушие, он с гордостью продолжил: – Половина волос на моей голове поседели и выпали на этой работе, в тревогах и заботах за народ. Всю жизнь страдал за других… Какие муки я испытал! – другая часть, посмотри: белая, как снег. Я знаю об этом крае все, как свои пять пальцев – и хорошее, и плохое… Одним словом, если хочешь, чтобы тебя уважали…

– Наверху мне все разъяснили, – высокомерно прервал его приемник и, играя ключами в руках, подошел к нему, встал напротив, поправил на нем галстук и опять с улыбкой на губах, но в этот раз, подмигнув, сказал: – Вы наша опора. Мы не предпримем ничего, не посоветовавшись с вами.

На душе стало спокойней, на лице засияла улыбка, но все же, голос прозвучал сентиментально.

– Благодарю! Тысячи благодарностей!.. Наверху знают о моей самоотверженности, преданности…чистой совести. До сегодняшнего дня служил только правде и не сошел с пути истины. Ого-го, какие у меня заслуги … Ты сам правильно сказал, что «не каждому дают пенсию Всесоюзного значения», – он вздохнул и мимолетно оглядел взглядом улицу с окна. Случайно его взгляд упал на водителя и белую машину. Водитель суетился, было ясно, что снимает пыль с машины, чтобы новый руководитель… Это тоже подпортило настроение. И он устало сказал: – Если честно, я сам захотел уйти с работы; надоело, устал, а так-то никто не просил, чтобы я написал заявление об уходе. И к тому же, такие ребята как вы…

– Знаю, знаю, – приемник опять улыбнулся, это не понравилось ему, улыбка показалась нарочитой, издевательской и апатичной. Потому представилось, как завтра это дитя будет сидеть на его кресле, и также улыбаясь, глядя на дверь, будет встречать просителей и подчиненных. «Жаль это кресло! – мысленно воскликнул он и сморщил лоб, ему стало неприятно и обидно, – улыбка теперь будет дешевой и доступной…»

– Теперь дам тебе отцовский совет, – сказав это, он обратил свой взор на великолепный стол, стулья, и опять тяжело вздохнув, задумался. Мысленно он подумал о том, что же ему теперь делать завтра с утра? Ведь каждое утро ни свет ни заря это здание, этот великолепный кабинет ждали, можно сказать, встречали его…Эх, а милиционер стоящий на посту у двери, – увидев его издалека вытягивался, как тростинка и по мере того, как он приближался, вставал на ноги и подносил руки к козырьку. Он даже не обращал на него внимания, – ну так это же обязанность милиционера, – проходил прямо в кабинет. Великолепный стол и стулья блестели от чистоты, будто подмигивая ему, говорили «добро пожаловать», но он, по привычке, все равно сам протирал их лощеной ветошью. Ох, как он любил этот стол и эти стулья. Затем, достав два куска пурпурного бархата, стелил на стол, отдельно друг от друга и, положив на них локти, с высокомерием и надменностью, пробегал взглядом по пеналу, хрустальной посуде и вазе. Вот так начинался рабочий день Большого человека.

Занятый мыслями, он случайно увидел, как приемник открыл красную папку, вытащил из нее газету «Правда» и бросил на край стола. Это тоже не понравилось ему. О-го-го, кто бы раньше хоть раз бросил бы ему на стол газету или журнал? И вообще, никто никогда не видел его за чтением газет. Не любил бумажную волокиту; бумаги он прикасался только, чтобы поставить свою подпись. И, конечно же, все время думал, как избежать выступлений с трибуны. В такие моменты, все же, приходилось заставить себя полистать несколько страниц и прочитать доклад, подготовленный помощником. Ох, и сложно же это было! Надев очки, весь взмокший от пота, ему казалось, проходят часы, а он все читает и читает, в душе браня и ненавидя того, кто написал этот доклад. Дабы блеснуть перед ним своим знанием и образованностью этот прожектёр использовал такие слова, которых Большому человеку трудно было выговорить, и потому становился объектом посмешищ. Он всегда считал, что газеты – это источник всех бед и волнений: «Руководитель, который берет взятки, беспечный, грубый, занимающийся местничеством и родственными связями…» Зачем же копаться и выискивать недостатки людей, разжигать между ними огонь вражды и ненависти? Сказано же великими людьми: только бог совершенен… И, вообще, от бумаги в комнате воздух становится тяжелей.

Некоторые выскочки начинали бурно обсуждать при нем прочитанные газеты и журналы, тем самым, подвергая себя его гневу. «Мир полон разговоров, газетчиков и огромного количества бездельников – ученых; пишут и печатаются. Если читать все это, сойдешь с ума, идиот, ослепнешь, – говорил он, и издевательски добавлял: – По-моему, вы потеряли человечность и превратились в газетных червей. Не так ли? Жаль, жаль… А может уволить вас с работы?»

– Один отцовский совет…

– Я весь внимание, – голос приемника прозвучал мягко и даже флегматично: – Ваши советы понадобятся мне, как луч света в темном царстве…

Эти слова легли как бальзам на душу, но улыбка показалась саркастичной. «Не хорошо это, будто назначили руководить театром, – тяжело вздохнул Большой человек. – Вроде говорили, очень серьезный человек. Жаль кресла. Не могли подыскать такого же, как он сам, серьезного? Эх, найти таких как он, конечно, дело не легкое».

– Молодо выглядишь. Сколько тебе лет?

– Да, больше полжизни уже миновало, – сказал приемник и засмеялся. – Сорок пять…

– Видно. Молод еще, – заметил он и протяжно вздохнул. – Отцовский совет тебе таков, что кресло это очень высокое. А раз взошел на него, то улыбка и смех больше тебе не к лицу.

Большой человек с любопытством оглядел своего приемника с ног до головы. Тот удивленно пожал плечами и опять улыбнулся.

– Поверь! – прошептал он. – Это кресло требует к себе серьезности. Ясно? Серьезность! От твоего гневного взгляда, опущенных век у подчиненных, у стар и млад, должна пробегать дрожь по телу. Поверь, люди жестоки… пока не начнут бояться тебя, твои дела не продвинутся вперед, не будет авторитета, не обретешь славы…

Возможно, от этих слов его приемник пришел в замешательство, он медленно опустился на стул и задумчиво, даже недоверчиво взглянул на него.

– Если продолжишь метод моего руководства, то сможешь подчинить себе всех. Поверь! Тогда и ты сможешь стать обладателем пенсии «Всесоюзного значения»…

Приемник засмеялся, не тихо, громко захохотал. Эх-х, в этом кабинете еще никто так беспардонно не смеялся. Хм, кто бы мог осмелиться рядом с ним, сидя на этом кресле смеяться так громко и цинично?! Такой скептик был бы наказан и на всю жизнь забыл бы дорогу в этот кабинет. Но сейчас, он, от злости весь сжался в себе и не смог слова вымолвить, даже губы скривились в улыбке. Надо же, и такое, оказывается в жизни бывает.

– На самом деле это мудрые советы, – сказал приемник и, поднявшись с места, заботливо положив руку ему на плечо, направил его в сторону двери. И в этот миг он еще раз оглянулся назад, чтобы посмотреть на стол и кресло. Но взгляд его упал на портрет Ленина. Странно, но и Ленин также, скромно сидя за столом, с газетой «Правда» в руках, улыбался в его сторону: очень мягко и таинственно. Неужели это тот же портрет? Неужели на этой картине Ленин улыбался? Не может быть! Или может быть, сейчас он улыбается над его жалким положением. «Хм… думает, что это кресло занял человек сильнее и честнее меня… Святоша… Бред, даже и не надейся». А может быть, эта недоросль подражает Ленину? Кретин.

Приемник проводил его до самой машины и подал знак шоферу отвезли его домой. Все это только не убило его и все. Неужели это тот водитель, которому достаточно было одного знака, чтобы день и ночь не отходил от его двери и теперь, по знаку его же приемника должен везти своего хозяина домой? «Ах, этот изменчивый мир…» – вздохнул он.

– Не нервничайте, наставник, – успокоил его водитель. – Если честно, никто как вы еще так долго не руководил, и так авторитетно, без выговоров не уходил на пенсию. Хорошо пожили – в свое удовольствие…

– Так – то оно так…– прорычал он и больше ни слова не сказал. Но подумал, дожил же до такого дня, что теперь его будет успокаивать какой-то водитель. Только вчера не то, чтобы говорить, но даже взглянуть на него не смел. «Ох, и изменчив же мир…»

– Шеф, слава богу, дети взрослые, и машина имеется – опять раздался голос водителя. По всему, этот беззаботный глупец не догонял, что в тот момент Большому человеку не хотелось слышать даже трель соловья. – Я бы на вашем месте все оставшееся время жизни посвятил бы только путешествиям: ходил бы в гости к родне, к друзьям и знакомым…

– Что-нибудь придумаем. Зря не переживай, – раздраженно ответил он и не понял, услышал его водитель или нет.

Машина остановилась напротив ворот не как обычно мягко, а резко. Да так, будто кто-то его встряхнул или сильно толкнул; он остолбенел. Затем разбитый вышел из нее и некоторое время, не отпуская дверце, постоял немного, затем посмотрел на часы. Машина тихо поддалась вперед, и он очнулся.

– Поедешь? – наклонившись, посмотрел на шофера.

– А что здесь теперь делать?.. Вдруг у хозяина важные дела…

Машина уехала, подняв за собой облако пыли, уехала, мигая задними, цветными фарами и это тоже задело его, стало вдвойне обидно. «Эх, изменчивый мир» – холодно вздохнул он. Никогда за всю свою жизнь он так не вздыхал как сегодня. Тоска – дело не легкое, тяжела как гора… Куда делась вся его сила, все могущество? А ведь в свое время все руководители городов и районов от страха перед его авторитетом не могли и слова проронить, наоборот, виляли перед ним хвостом. Как он прилюдно ставил их по стойке «смирно» и разносил их! Некоторые, казалось, готовы были даже смерть, но лишь бы не расстаться с должностью. Преимущество многих руководителей перед другими заключается именно в этом…

Когда же это было? В самый разгар хлопкоуборочной компании его срочно вызвали в центр. Сердце предвещало беду. Было понятно, что там придется подниматься на трибуну, и самый главный задаст ему вопрос:

– Справитесь со своими обязанностями или нет?

– Постараемся, товарищ…

– Мало стараться… Скажите точнее, когда выполните свой план?

– До праздника, товарищ… Мы держим слово!

В период руководства Большого человека не раз происходили такие, как ему казалось, резкие разговоры. Зная нрав самого главного, он изучил, как надо идти до трибуны, как стоять на трибуне, как смотреть в сторону самого главного и каким тоном начинать разговор, потому всегда выходил сухим из воды, и тем самым становился объектом всеобщей зависти. Но в этот раз перед отъездом он всех удивил своим требованием. Выступая по радио, всем первым лицам города и районов территории поручил в определенное время явиться в аэропорт. Он примерно знал, какие волнения и предположения у них вызовет этот приказ.

Пришли первые руководители города и районов, явились друг за другом. Изредка поднося ко рту пиалу с горячим зеленым чаем девяносто пятого номера, наслаждаясь его ароматом, он с окна наблюдал, как взволнованно они выходили из машин, обеспокоенные вопросительно смотрят друг на друга, затем здоровались, и губы начинали двигаться. Предположительно, он знал, о чем идет речь:

– Все ли спокойно?

– Эх-хе, было бы спокойно, разве бы тебя вызвали в аэропорт?

– Что же могло случиться? Может на курорт собрался?

– Не знаю. Понятно, что отчитает…

Они – все первые руководители города и районов с папками в руках собрались в маленьком зале депутатского зала. Большой человек с опущенной головой и кислой миной, словно держит траур, гневным взглядом и четкими шагами вошел в зал. Все, как школьники, встали со своих мест. Подперев лицо, на сложенные в замок, пальцы рук он сел за стол против них. Осторожные, раскрыв записные книжки с цветными, сияющими листами и красивыми ручками в руках, они сидели готовые записывать его важную речь. Но Большой человек, не говорил, ни слова и только сверкал глазами. В его глазах кипел гнев, иногда взгляд холодел, замирал. Некоторые, не выдержав его взгляда, склонив голову, старались занять себя писаниной, другая часть, изредка, краем глаза посматривала на часы. Но он также, не отрывая от них глаз, упорно продолжал молчать. Тяжелая атмосфера накалялась все больше, менялась скорость звука взлетов и посадок самолетов, но он продолжал молчать. Явно, это многим надоело, возможно, их замучила жажда, и в горле все пересохло, и они с завистью заглядывались на стеклянные графины с минеральной водой на его столе. Кто-то, незаметно вытащив из кармана сердечные лекарства, закинул себе под язык. В этот момент один из более молодых руководителей нерешительно издал голос:

– Товарищ…

– Молчать!!!

Это прозвучал как взрыв бомбы. И пришел он в себя от удара кулаком по столу, от падения стакана, и графина, от тупой боли в пальцах. И встал с места, упершись руками, заняв такую стойку, будто сейчас или в следующий миг одним тигриным прыжком кинется на людей, сидящих напротив него, разорвет их на части или задушит. Его злой и испытывающий взгляд впивался в каждого. Некоторые незаметно уже поглаживали свое сердце. Другие, держа ручки в руках, не поднимая головы, тупо пялились на раскрытые тетради.

– Меня вызвали в центр! – Голос был хриплый, даже угрожающий. – Не пировать, конечно! Поеду! А там поставят по стойке смирно и спросят: когда будет выполнен план? – Он замолчал и в зале не было слышно ни звука, кроме, то как дышат эти исполины. И вновь учащенно, ударяя кулаком об стол, прозорливо глядя на истуканов, он задал вопрос: – Что мне от-ве-чать?! Говорите, смельчаки!

– Когда скажите, тогда и выполним!

– Да? До праздника выполните?

– Конечно! Конечно!..

– Разговор закончен. Я пошел! – встал с места и с красной папкой под мышкой, стремительно покинул зал. И когда в депутатском зале выпил чашку минеральной воды, сел в кресло, легко вздохнул, начальник аэропорта – его старый друг сказал:

– Вы меня простите, но если бы у вас были бы волосы погуще и еще широкие бы усы, без всяких сомнений, подумал бы, что вы потомок товарища Сталина… Ох и строгий же вы, у некоторых чуть сердце не разорвало!

– Да? – Злые глаза Большого человека тут же смягчились и даже, как ему показалось, он стал выше на несколько пядей.

«Эх, изменчивый мир…»

Прошло недели, месяц. За это время исчез след всех тех, кто когда-то каждый день по той или иной причине, как в кормушку, приходили к нему справляться о его здоровье, и чтобы показать свою преданность, радовали его драгоценными подарками. Эх, без всяких намеков и указаний в дом доставлялось оленье мясо, мешками, обезглавленные куропатки, перепелки. Мусорный контейнер заполнялась птичьими перьями, а мусорщики жаловались, что сложно собрать с земли перья. В самый разгар зимы стол ломился от обилия свежих фруктов. Куда исчезли эти благословенные дни? В доме можно было найти даже птичье молоко.

«Эх, изменчивый мир…»

Позже до него дошли слухи, что некоторые из них, как лисы виляют хвостом вокруг его приемника и уже распространяют на улице слухи о том, что состоят с новым Главным на короткой ноге. Даже один поэтишка, который в свое время на каждой обложке своих книжек посвящал ему стихи, читал их на каждом банкете и торжественно дарил эти книги ему, – кстати, где сейчас эти книги? – и даже обещал сочинить в его честь поэму, ни разу за эти дни не переступил через его порог. А вчера он услышал, о том, что этот поэтишка уже опубликовал стихотворение о перестройке и гласности его приемника… И это тоже обидело его.

«Эх, лживый мир…Эй, лисы! Достались бы мне эти ключи и печать еще раз…»

Когда собрался женить сына и стал готовиться к свадьбе, все высокопоставленные лица были готовы выслужиться перед ним. Глаза были на выкате, только бы получить от него поручение сделать какую-нибудь работу или спросил совета. Его охватила паника. Потому что домой привалило столько подарков, что не хватило для них места. Завистники были готовы высечь его тень из стены. Эх, предвидеть он и сам мастак, вот только знать бы ему еще день своей конины. Ведь враги есть даже у муравья по своей стати, а он-то Большой человек! Но он не растерялся и благодаря совету друзей нашел выход из положения. На пригласительных билетах написали адрес одного из старых амбаров. Все с подарками посещали сначала амбар, затем, молча, с пустыми руками, но радостные и довольные, степенно шли туда, где шла свадьба. Подарки не поместились в амбаре… Что за дни это были, какие времена… «Эх, мир подлецов…»

Он почти не выходил на улицу, сторонился людей, стыдился их взгляда; ему казалось, что весь город говорит о нем, произносит его имя. Целыми днями, грустный и задумчивый, он расхаживал по двору дома, окруженного высокими бетонными плитами. Иногда с надеждой, из-за стены смотрел на улицу, чтобы увидеть кого-нибудь. Какая жалость! Кроме крыш из шифера, вышки деревьев и далее, многоэтажных домов одного цвета, многочисленных спутниковых антенн, больше ничего не мог увидеть. Стена – то была высокая, на уровне домов… Он вспомнил, что несколько месяцев тому назад на одной из передач «Открытый разговор» кто-то задал ему вопрос: «Почему вокруг дома ты поднял стену высотой в три метра? Не доверяешь людям или хочешь изолировать себя от людей, или это одна из новых сторон жизни коммунистов-руководителей? Или может быть захотел построить себе тюрьму за счет бесплатной государственной бетонной стены? Если над стеной протянуть колючую сетку, клянусь, что ваш дом будет выглядеть, как тюрьма». Как он тогда разгневался, скрепя зубами, оглядел людей, хотел найти того дерзкого, безмозглого, завистливого, беспечного, который посмел задавать такие вопросы, а потом, наедине, усмирить его пыл. Или отдать в руки своих парней, пусть те успокоят и объяснят: разговаривать со львом, как с кошкой – полнейший идиотизм. Но все бесцеремонно смотрели ему в глаза и продолжали задавать такие вопросы, которые подвергали его в ужас, и он постарался забыть о них. Теперь, с ненавистью глядя на высокую стену, которая отделяла его от людей, мысленно корил себя: «Эх, глупец, зачем нужна была эта высокая стена? Даже ветерок не проходит во двор. А теперь прикажи, чтобы пришли и сделали ее немного ниже, – он подошел к телефону и поднял трубку, но немного подумав, положил ее обратно. – Ах, да, кому теперь интересно слушать твои приказы? Прошли те дни, когда под твоим носом готовили кебаб, и только по одному твоему указанию в твоем доме сразу несколько людей занимались тем, чтобы отделить зерна от изюма, миндаль от фисташки, свежее мясо куропатки и косули … Эх, теперь все это только во сне увидишь. Теперь ты будешь просить, просить.

«Эх, ложный мир…»

В это утро неожиданно постучались в ворота. Супруга сообщила, что его спрашивают несколько старцев. Не входя во двор, они сказали, что имеют к нему важное дело. Тысячи мыслей промелькнули в его голове. Зачем пришли старцы, что они ему скажут? На всякий случай, побрился и переоделся. В их глазах – не знает, сгорблены они или бородатые, – должен выглядеть свежим и опрятным. Некоторые, как только выходят на пенсию, быстро опускают крылья и начинают ныть, что им нечего есть. Даже начинают ходить с палкой, чтобы вызвать жалость к себе. Но он не из такой породы. Он давно позаботился о себе. По большому счету, каждый день в течение месяца может одеваться в разнообразную одежду… На прошлой неделе от нечего делать считал и перебирал гардероб. Жена, выкладывая перед ним костюмы и новые рубашки, жалобно прошептала:

– Ни в коем случае не переживайте, папочка. Посмотрите, в каком положении находятся люди, которые, как вы, когда-то занимали высокий пост: некоторые, где-то в тюрьме: жены и дети в страданиях и скитаниях, все собранное имущество потеряно и разбросано, бог знает, кому досталось. А сколько позора? Не дай бог… Сейчас половина главных лиц лежат в больницах и лечат сердце, как будто эти лечебницы построены только для Больших людей. От мирских забот и хлопот у всех происходит кровоизлияние в мозг, полтела не работает. Эх, мир неверных…

Сердце ушло в пятки, но он, ни слова не сказал. Посмотрел на себя в зеркало и хотел выйти, как жена умоляюще замолвила:

– Отец, ну хотя бы разок наденьте свои ордена и медали.

Он постоял неуверенно. Супруга подошла и убрала ниточку, зацепившуюся на его пиджаке, и сказала:

– Ну, не говорите «нет». Почему? И для красоты, и чтобы кто увидит – поймет; вы немало служили, – она вытащила из шкафчика красивую коробочку и, повесив ему на грудь, сверкающие ордена и медали, продолжила:

– И все-таки, не получилось взять «золотую звезду». Ничего страшного, отец. Дай бог, эти тревожные дни прожить спокойно и без забот, это лучше всякого «геройства»…

Он многозначительно покашлял и глубоко вздохнул. Опять проснулась душевная боль за то, что не удостоился звания «Героя труда». Всегда лелеял мечту о том, что после смерти на его могиле поставят памятник, и чтобы на груди сверкала «Звезда героя». Сколько он мучился ради этого, какие подвиги совершал. Сравнял все холмы и косогоры, превратил их в хлопковые поля. За это хвалили его. Не знал ни сна, ни отдыха. День и ночь думал о том, как расширить горизонты хлопковых полей. Вокруг села не осталось ни одного пастбища. В конце концов, вырвал с корнями все столетние деревья и на месте садов посеял хлопок. Разве это было легко сделать? Из-за каждого деревца старики и старухи проливали слезы так, будто это их дети, устраивали траур.

– Есть приказ, разве можно не подчиниться приказу? – объяснили им.

– Пусть с корнями исчезнет тот безмозглый, который издал этот приказ! – с гневом и злостью молились они. – Годами эти сады и деревья приносили людям только пользу и давали им силу.

– От хлопка пользы больше… Хлопком республика гордится.

– Какой бесчестный человек может говорить такое?

– Хватит! Видишь вон того, в шляпе? Если услышит эти слова, сравняет тебя с землей. Бороду твою всухую сбреет…

Старик выговорился и убежал. Он промолчал, побег старика немного усмирил его гнев. Уважение не может быть больше этого. Убежал старик… Кроме того, Большой человек всегда помнил наставления Больших людей: руководителю спорить с простым людом опасно – это не красит, потеряешь репутацию. Руководитель – царь. Говорили, сплетни его не должны касаться. Если руководитель не терпелив и суетлив, то долго не задержится…

Вышел за ворота. Три человека встретили его: спокойно, сдержанно. Его взгляд строгий, но их глаза блестят, с улыбкой на лице и почтительно пожали ему руку. И ему показалось, что, увидев его ордена и медали, они немного растерялись, потеряли дар речи. Хорошо, что лед на губах низкорослого бородача растаял и к нему появился дар речи:

– Таким образом, поздравляем с благополучной старостью!

Он чуть надменно покачал головой и в душе мерзко выругал «благополучную старость». Никогда не хотел дожить до таких дней, когда в твоем подчинении нет ни одного человека, – но его застывший взгляд стал озлобленным и кашель прозвучал упрекающем. Старики почувствовали, что Большому человеку поздравление не понравилось, и опять встревожились, смущенно посмотрели друг на друга. «С коня сойти – то сошел, а ногу из стремян не вынимает», – подумали они.

– Им до старости еще очень далеко, – сказал один из них. – Мы с вами уже признали старость, потому и борода у нас уже седая и ходим мы с тростью.

– Не каждый доживает до старости. Когда-то наши волосы были черные. А теперь мы рады и этой седой бороде.

– Итак! – издал голос Большой человек и вопросительно посмотрел на стариков, которые жили с ним по соседству.

– Хамдама Исмаила помните? Ну, который года два был руководителем колхоза? – спросил один из них.

– Конечно! Он работал у меня в подчинении, – ответил Большой человек.

– Да вот, стал руководителем и погряз в тысячах бедах… Не всегда высокая должность и высокопоставленные друзья приносят человеку счастье…

Он опять надменно кивнул головой.

– Сегодня ночью Хамдам Исмаил богу душу отдал.

– Неужели? Сколько ему было лет? Эх, вероломный мир…

– Пятьдесят восемь, – ответил мелкий, и продолжил: – Мужчину сломали ложь и обман, поступки и жестокость друзей сократили ему жизнь. Разве легко? Годами находиться в тюрьме, испытать трудности и лишения, а потом выйти чистым…

– Ну и!

– Подумали, может быть, вместе пойдем на похороны… покойный и с вами был близок, вместе хлеб – соль ели…

Он призадумался, засомневался: пойти – не пойти?

– Подышите свежим воздухом, поди, надоело дома – то сидеть. Встретитесь с друзьями и товарищами – каждый миг дорог. Заодно выполните свой человеческий долг. Теперь уже оставшейся жизни едва хватит на то, чтобы смыть все грехи и отдать долги. Разве не так? – откровенно сказал мелкий, и открыл переднюю дверь «Жигули» – Будьте добры…

Большой человек остался в замешательстве, но недовольно пробурчал:

– Я сяду сзади, по привычке…

– Ох, забыл, – мелкий, шустро открыл заднее дверце и шутливо продолжил, – Простите, эта машина маленькая. Возможно, вам она покажется тесной. Но мы рады тому, что в такие моменты пешком не ходим. Пожалуйста!

– Хорошо!

Большой человек сел в машину и недовольно оглядел сидящего рядом. Сметливый старик тут же торопливо подвинулся вплотную к двери.

Сколько лет уже никто не сидел рядом с ним в машине: не позволял. Ненавидел, когда кто-то сидит рядом. За исключением того, когда из центра приезжал кто-то важнее его и хотел с ним осмотреть предприятия и поля, или по дороге посоветоваться о чем-либо, тогда вынужденно садились вместе. Но подобная теснота раздражала его. А вот теперь…

«Эх, вероломный мир!»

Мелкий сел за руль, напялил очки, завел машину. В присутствии Большого человека все молчали или чувствовали себя неуютно, или испуганно, и, дрожа, глядя на зигзагообразное вождение мелкого, мечтали о том, чтобы доехать до места живыми – здоровыми, или размышляли о годах, месяцах и считанных днях своей жизни. Что уготовила им жизнь в будущем – радость иль горе? На лбу этих четверых, складок становилось все больше, а усталые и полузакрытые глаза все грустнее. Было очевидно, что груз мыслей давил все тяжелей и тяжелей, и они думали о чем-то очень серьезном. Может быть, думали о том, как счастливо жил Хамдам Исмаил до того, как стал председателем. Он многие годы работал старшим агрономом, все были довольны его честным трудом, искренним отношением, хорошим поведением. Это был скромный и независимый мужчина и как говорили люди, даже муравья не обидит. Те, кто знали о его помыслах, прекрасно знали, что у него не было таких амбиций стать председателем. Ведь Раис-бобо – названный отец Большого человека, несмотря на свою старость, глухоту и то, что голова уже дрожала, все равно, как говорится, каждый день тащил себя в управление. Два специальных подручных помогали Раис-бобо, поддерживая его за руки, осторожно сойти с машины и медленно вели в управление. В высокой комнате он с трудом садился на стул и часто-часто дыша, оглядывался по сторонам, и, отдышавшись, как только сердце начинало работать умеренно, набирался сил произнести слово и спрашивал:

– Все спокойно? Как дела?

– Хорошо, Раис-бобо!

– Что?! – Раис-бобо прикладывал ладони к ушам, чтобы лучше услышать их слова.

– Говорим, что … все хорошо, все спокойно! Вашими молитвами!.. Не переживайте! – громко отвечали подчиненные.

Застывший взгляд председателя едва оживал, он удовлетворительно качал головой и легко вздыхал. Он руками делал знаки, чтобы вышли из кабинета, затем вытаскивал из кармана своего зеленоватого галифе связку ключей и начинал их считать, звеня ими, дремал… во всяком случае, Раис-бобо был для всех символом силы и веры.

Но неожиданно Раис-бобо лишился здоровых ног и ясного ума. Пол тела парализовало. Теперь Раис-бобо лежал в одре смерти, а борьба за место нового председателя в самом разгаре. И против его ожидания Хамдам Исмаил был выбран председателем, не по указанию и желанию сверху, а выбран по желанию и настоянию народа. Возможно, он сам предвидел нехороший конец всего этого и потому начал приводить тысячи доводов, чтобы отказаться, но народ стоял на своем, уговорил его. У руководителей испортилось настроение. Большой человек от гнева весь почерневший и посиневший, задрожал, и угрожающе ударив об угол трибуны, сказал:

– Нельзя, чтобы Хамдам Исмаил стал председателем! Понимаете?

– Почему? – спросили с низов.

– Мы не доверяем ему! Если мы не ему доверяем, он не сможет работать, он опозорится. Понимаете?

– Мы тоже не доверяем человеку, приведенному вами! Хамдам Исмаил наш воспитанник, мы верим ему. Почему вы везде выдвигаете родственников, друзей и людей по своему желанию? В этих краях тоже найдутся люди образованные и подходящие на руководящие должности!

– Не зазнавайтесь! Что с вами творится? Посмотрите на трибуну: здесь сидят первые лица административных органов, – сказал Большой человек.

– Мы не грабители и не разбойники, – не надо нас пугать.

– Но между вами есть подстрекатели. Мы найдем их и накажем! – опять пригрозил Большой человек и с упреком сказал: – Существует такое понятие как уважение.

– Ну, хорошо, соглашайтесь, мы вас выберем председателем, – сказал кто-то громко. Все захлопали. Он потерял дар речи: «наверное, этот народ сошел с ума?»

– Если вам так жаль, то посадите на свое место кандидата в председатели!

Звуки овации разрывали зал. От злости и обиды ему стало плохо, и он с усмешкой сказал:

– Размечтались. Знаете, сколько машин марки «Волга» обслуживают меня? Знаете ли вы, какая у меня зарплата? Мне стать вашим председателем? Вы что, с ума сошли?

Он впереди, а другие главные района и кандидат в председатели покинули зал недовольные и встревоженные. И по дороге решили, что Хамдам Исмоил отказался от должности не искренне, лишь ради того, чтобы набить себе цену и таким образом надел на себя маску, чтобы его не смогли разгадать. Они не глупые: сразу поняли, что это он провоцирует народ. Иначе, когда этот народ выступал против Большого человека? Ого-го, они были такими покорными, что даже если положишь меч им на шею, не посмеют взглянуть тебе в глаза, и если воткнуть просто палку в землю и сказать, это твой начальник, подчиняйся и никогда не перечь ему, будут стоять с поклоном, положив руку на сердце. Но в тот день они не посчитали даже за грош слова Большого человека, а еще поиздевались и посмеялись над ним…

Хамдам Исмоил стал председателем в такой обстановке и на его долю выпало горе: спотыкался на каждом шагу и выслушивал недовольства, подвергнув себя осуждениям; накинули ему на шею вьюнок и веревку перед тем же народом, который упрямо отстаивал его председательство, и сказали: как красиво, вот это тебе награда за должность. Ты что, был слепым, не увидел, как на хлопковых полях между рядами растет трава? Ослеп и потерял дар речи Хамдам Исмоил, и ни слова не проронил, но в тот момент был готов провалиться сквозь землю, чтобы больше в лицо этому народу не смотреть и не слышать насмешки руководителей.

– Освободите меня от должности, – сказал он после собрания главным лицам и положил свое заявление на стол.

– Этим ты не отделаешься, – сказали они и издевательски засмеялись. – Раз уж ты душа и сердце этого народа, значит должен служить ему.

– Я и без этой должности готов служить, как могу.

– На этой должности будешь служить еще лучше… Без вариантов – ты избранник народа…

– Вы не дадите работать, будете придираться…

– Кто это сказал? – спросил Большой человек, засмеявшись. – Это клевета… Наши замечания и критика братские, помогут тебе продвигаться вперед. Не надо сразу опускать руки. Председательский хлеб есть нелегко.

Второй раз на выездном заседании бюро, которое проходило в колхозе, по приказу Большого человека принесли ведро горячей воды и поставили рядом с трибуной. Несколько минут он держал в руках веточку хлопка, которая лежала на столе, затем, подняв с места Хамдама Исмаила и главного агронома, приказал:

– Дотроньтесь до воды!

Молодой агроном угодливо засмеялся и, чтобы понравиться Большому человеку, быстро, наклонившись, засунул пальцы в воду. И тут же, из последних сил стал подпрыгивать на сцене как лягушка и, поднося руку ко рту, задувая, но, не отводя взгляда от Большого человека, жалобно сказал:

– Обжегся, вода, оказывается, горячая, обжегся!

Большой человек получил удовольствие, возможно, эта внутренняя радость отразилась на его лице и губы шевельнулись – люди громко засмеялись. Хамдам Исмаил вернулся обратно также спокойно как до этого шел до ведра и сел на свое место.

– Почему ты не дотрагиваешься до воды? Боишься – да? Дорога тебе жизнь? – накинулся на него Большой человек. – Вот эти растения тоже сгорели от безводия, но вы, словно слепые, не увидели этого.

– Товарищ… Сейчас самый разгар жары, воды не хватает, везде посеян хлопок… люди умирают, дети, а тут пару хлопковых веток…

– Не надо мне рассказывать о смерти людей! Ты не девочка, а председатель колхоза, будешь отвечать за эти сгоревшие хлопковые ветки, а не за человеческую смерть. Заруби себе на носу: в разгар хлопкоуборочных дел нельзя не то, чтобы умирать, но и болеть! Понимаешь?!

– Я знаю, что для вас не человек, а хлопок, коровы и бараны дороже. Но не надо так издеваться над людьми, – громче сказал Хамдам Исмоил.

– Издевательство?! Я издеваюсь? – спросил Большой человек и прищуриваясь посмотрел на него. – Отвечай!

У присутствующих замерло дыхание. Мужчины, вспотевшие от жары, сидевшие сонные в оцепенении, вяло и безучастно тюбетейками, кто-то шляпами, женщины рукавами, обмахивавшие себя, на мгновенье все очнулись. Затем, все превратились в человекоподобные статуи: не веют на себя рукавами, не шевелятся; только тупо и невыразительно мигают своими глазами, нерешительно уставившись то на Большого человека, то на Хамдама Исмоила. И возможно в сердцах ругали Хамдама Исмаила: «Эй, глупец, зачем бьешь кулаком по шилу? Неужели ты не знаешь, сколько сильнейших не смогли сравниться с ним и сломали себе шею? Проси прощения, скажи, что ошибся!». Некоторые человекоподобные статуэтки то ли почувствовали себя неуютно или не выдержали гневный взгляд Большого человека, уставились на носки своих ног, и краем глаза, не отрываясь от лица Хамдама Исмаила, сидели в ожидании его ответа. Но он молчал, груженный в думы.

– Зачем клевещешь? Отвечай! Над кем я издевался?!

– Сейчас по вашему приказу товарищ… – агроном на глазах народа засунул свою руку в горячую воду, обжегся, стал посмешищем. Разве это не издевательство?

– Нет! – воскликнул Большой человек и хрипящим голосом продолжил. – Я говорю тебе, что это не издевательство. – Обвел взглядом уставших и расстроенных человекоподобных статуэток и спросил: – Вы, ответственные лица за колхоз, были свидетелями, я издевался над кем-нибудь?!

Опять все замерли, человекоподобные статуэтки прекратили шевелиться и обмахиваться, опять замигали глазками, уставшими от жжения пота, отрицательно покачали головой.

– Вот видишь? – Большой человек встал на весь рост, но вздохнул спокойно, затем обратился к молодому агроному, который до сих пор стоял и задувал покрасневшие пальцы, покрытые волдырями: – Я над тобой издевался?

Лицо молодого агронома тут же расцвело, губы растянулись в улыбке и, раскланиваясь, ответил:

– Нет, нет, товарищ…

– Слышал, председатель? – победоносно спросил Большой человек и с усмешкой продолжил говорить. – Это было не издевательство, а опыт. Я донес до вас, бестолковых, что эти хлопковые растения, также сгорели без воды под обжигающими лучами солнца. За это вы понесете наказание!

Хамдам Исмаил превратился в страшную статую; будто от сильнейшего удара закрылись перепонки и в ушах стоял шум. Он больше не слышал слова Большого человека, не чувствовал их колкость и жало. Губы дрожали, пальцы тоже, но иногда на губах проявлялся смех, сердце сжалось в комок. Душа вопила страшно и больно: «Что с вами творится, люди? Разве вы те, которые недавно говорили о достоинстве и чести?..» Ему хотелось схватиться за голову и бежать из зала вон, и никогда больше не встречаться с этими двуличными людьми. Даже попытался, но голос Большого человека остановил его.

– Видишь, не каждый способен быть председателем!

– Я не могу больше здесь находиться, – сказал Хамдам Исмаил. – Разрешите мне уйти!

– Об этом раньше надо было думать. Сядь!

После этого, человекоподобные статуэтки оживились, включили разум и понятие, и как смогли, закидали его камнями из упреков, ранили его, очернили; затем он оказался неспособным и виноватым во всем; а потом прошли проверки за проверками, и на него повесили такие недостатки, что он пришел от них в ужас. Расточитель колхозного имущества – Хамдам Исмаил, приписчик – Хамдам Исмаил, подстрекатель – Хамдам Исмаил. И на заседании бюро Большой человек, расстроенный и опечаленный от этих неприятностей, сказал ему:

– К сожалению, я оказался прав. Я не доверял тебе. Я говорил об этом открыто – да? Теперь собственноручно сдашь свой партийный билет… Жаль, народу заморочил голову и себя опозорил. Видишь, я оказался прав. К сожалению…

Большой человек через черные очки рассматривал облик Хамдама Исмаила и, наблюдая за его действиями, не верил собственным глазам. Ведь в эти страшные минуты раставания с партийным билетом! – спокойный, даже рука не дрогнула, засунул руки в карман, вытащил партбилет, и на его губах засияла улыбка. И это тоже для Большого человека было непостижимо, неприятно и не приемлемо. «Выгоняют из партии, прямиком в тюрьму везут, а этот герой – бунтовщик вместо того, чтобы просить прощения, вместо слез и жалоб, улыбается…»

Хамдам Исмаил задержал свой взгляд на красном билетике, словно прощаясь с ним и в момент, когда брал его за корочку, улыбнулся, показав ряд белых зубов. Большой человек пожал плечами, другие молчали, как будто воды в рот набрали. Он, глядя прямо в глаза Большому человеку, сделал шаг вперед и торжественно сказал:

– Пожалуйста!

– Жаль… – зарычал Большой человек и потянул билет к себе, затем спросил: – но почему смеетесь? Я поражен.

– Чему удивляетесь?

– Вы ведь лишаетесь партийного билета.

– Но не совести и человечности…

– Другие в такой момент с ума не сходят и только, просят о помощи.

– Вы этого ждали от меня? Хотели посмотреть и почувствовать в свое удовольствие? – спросил Хамдам Исмаил и громко засмеялся. – Помощь? Спасибо за помощь. Облегчили мой груз.

– Что?!

– Говорю, облегчили мой груз. Последние дни этот билет сильно обжигал меня.

– Ага! Почему? Может быть, в конце концов, самому стало стыдно за свою вину?

– Нет, мне было стыдно от того, что в такой святой организации, вы – руководитель и я – ее член. Мы слепо верим вам. Теперь мне стало легче, теперь я освободился от угрызений совести. И пока вы руководитель этой организации, мечтаю…

– Достаточно! – Большой человек закричал и ударил кулаком об стол и вскочил с места. – Выйди во-о-он!!!

Мелкий, не доехав до толпы людей, плавно остановил машину и утомленно, глубоко вздохнув, сказал:

– Нехороший вы спутник. Всю дорогу молчали. Я чуть лопнул.

Большой человек от этих горьких слов мелкого сжал губы.

«Эх, мир грёз…»

Кто мог раньше так спокойно выражать перед ним свои колкости? И если бы раньше он сел в машину этого полудохлого, то он вылез бы из кожи вон, и несколько дней с гордостью рассказывал бы всем об этом…

Как-то в середине весны радостные, слегка опьяненные на машине Раис – бобо, проехав реку, хотели доехать до соседнего колхоза. Но машина застряла посередине реки. Ему стало страшно, так как сильные волны реки, постоянно ударяя об машину, толкали ее вниз. Он торопливо хотел снять брюки и обувь. Но Раис – бобо остановил его сказав:

– Не переживай.

– Но ведь опасно, вдруг утонем.

– Не паникуй, – спокойно сказал Раис-бобо и засмеялся. – Паника – дело плохое. Если, главный не сможет выйти сухим из этой воды, тогда о нас и говорить нечего…

– Не шутите, отец.

Крепкий водитель с аккуратными усами разделся и вошел в воду. Открыв заднюю дверь, он повернулся спиной и крикнул сквозь шум воды.

– Товарищ… шеф, забирайтесь.

– Это как же?

– Отлично, – вместо водителя ответил Раис-бобо. – Раз его машина не смогла, то должен довезти сам. Забирайся ему на шею!

– Вдруг уронит, – сказал Большой человек и неуклюже, как ребенок двумя руками схватился за голову водителя, и стал закидывать ноги ему на шею. – Сможешь меня поднять? Осторожно.

– Не бойся. Садись! Этого великана я выбрал именно из-за этих достоинств, иначе, таких как он извозчиков, пруд пруди. – Сзади подал голос Раис-бобо. – Через такие реки меня перевозил, что…

– Товарищ шеф, не смотрите на воду, иначе глазам будет больно, -закричал водитель, держа за ноги, отвисших на его шее и за руки Большого человека, который от страха за свою жизнь вцепился в него со всех сторон как каракатица, и одиночными шагами, двинулся вперед. И когда прошли через приток воды, исполин дошел до берега, и наклонился как слон, встал на колени, чтобы тот смог сойти. Большой человек только теперь увидел, как исполин пыхтит, отчего мышцы его головы и шеи налились кровью.

– Устал, да?

– Да нет, товарищ… шеф. Я вас могу таким образом довести до другого берега реки. Не поранились?

– Нет, нет…

– Самое главное… Перетащу Раис-бобо, чтобы он не нервничал, – еле дыша, сказал водитель-исполин и как слон побежал в сторону воды. И через некоторое время водитель появился, будто неся на себе батут, а не Раис-бобо, утопая длинными ногами в грязь, в подводные пески, и выпучив глаза от тяжелой ноши, весь посиневший, с посиневшими мышцами на шее, выделявшихся отчетливо, как канат. И чтобы Раис – бобо свободно поставил ногу на землю, уперся руками об землю.

– Твоя шея мягче, удобнее, чем кресло машины, – весело сказал Раис-бобо и обратился к Большому человеку. – Как хорошо! Хорошо, что благодаря таким случаям мы можем покататься на них. Сегодня очень даже прекрасно, теперь вытащи машину.

– За машину не переживайте, – радостно сказал исполин и довольный похвалой Раис – бобо, весело добавил: – Ваше здоровье нам дороже и ценнее, а машина – пустяки…

Позже, этот водитель – исполин годами с гордостью пересказывал этот случай всем.

«Эх, мир грез… Теперь такие люди, служащие верой и правдой, стали дефицитом…»

Они сошли. Никто не спешил навстречу Большого человека. Эх, в те дни, когда был на должности, если пойдет на какие-нибудь похороны, сколько беготни и суеты создавалось вокруг него…Ответственные лица, сложив руки в поклоне, бежали в сторону машины, открывали ему дверь и держали ухо в остро, чтобы Большой человек что-нибудь да приказал. Он здоровался с ними лишь прикосновением пальцев и справлялся.

– Что такое?

– Ничего. Тот-то умер.

– Что ж, кто-то умирает, а кто-то рождается… Поторопитесь похоронить его, чтобы не было из – за этого ненужных разговоров, быстрей за дело!

– Хорошо, хорошо, – кланялись они.

Но сейчас… Нет, сейчас люди поднялись только тогда, когда приблизились к дому Хамдама Исмаила и в знак приветствия встали в поклоне. И прежде всего взгляд Большого человека скользнул по их груди. Как ни странно, никто не надел ни орденов, ни медали. Странно. Им уступили место на скамейке. Он сел очень осторожно, но шум орденов и медалей все равно был слышен.

«Эх, непостоянный мир…»

Разве когда-нибудь раньше он сидел таким ничтожным на улице? Да на руках его заносили в отдельную комнату, сажали на самое почетное место, с разных сторон обкладывали подушками из лебяжьего пуха. А затем накрывали стол: подносились и кебаб из дичи, и вино. «Что же, такова жизнь, – поговаривал хозяин дома. – Покойный своим путем. Был бы он жив, обрадовался бы вашему приходу, выпил бы с вами рюмочку за здравие. Пожалуйста… Чтобы печаль отошла от нас…» И это вовсе не считалось грехом…

«Эх, мир перемен…»

Сыновья и родня Хамдама Исмаила в черных траурных халатах, перевязанные (обычай на востоке, когда кто-то умирает из близких, мужчины перевязываются платком), опираясь на посох, согнутые, с заплаканными, опухшими глазами вышли со двора, чтобы тихим голосом выразить благодарность за визит – друзья и близкие покойного, окружили их, кланяясь, убитые горем.

– Мужайтесь, этот яд испробовали все и еще сотни испробуют, – сказали им старики. – Что же делать? Никуда не денешься…

Он посмотрел себе под ноги, чтобы глаза не встретились с опечаленными глазами детей Хамдама Исмаила.

«Эх, коварство жизни…»

Гроб вынесли из дома, млад и стар тут же, одновременно встали со своих мест и кинулись к нему, и как стая муравьев, все вышли за ним из двора, чтобы направиться за холмы. «В конце концов, у всех дорога одна», – услышал чей-то голос Большой человек и увидел, что народ торопливо хватаются за гроб Хамдама Исмаила, и каждый норовит пройтись хоть несколько шагов с его гробом на плечах. Некоторое время он растерянно наблюдал за этим зрелищем и, придя в себя от плача и стенаний женщин, увидел, что остался стоять один.

«Эх, изменчивый мир…»

И отрешённый, без настроения, сожалея, что пришел, вынужденно направился к главной дороге. Как же теперь он доберется до дома? Как-то раз он уже попадал в похожую ситуацию. Друзья отвезли его в машине на плов, на поминки. А после мероприятия друзья и близкие втянули его в общий разговор. Встреча с близкими людьми всегда приятна сердцу. Но, они вспоминали и восхваляли период его правления: ох и времена же у него были. От похвал сердце заполнялось радостью. Но потом все по – одному разошлись и опять он остался один-одинешенек… С улыбкой, радушием посмотрел на нескольких водителей и знакомых, в надежде на любезность. Те сделали вид, что не видят его, некоторые даже отвернулись.

«Эх, бренный мир…»

Какое-то время постоял в замешательстве и потрясении. Пойти пешком? По центру города? А вдруг люди засмеют? Не распространится ли завтра везде слух о том, что видели Большого человека, идущего по улицам пешком? Но… вынужденно направился по дороге огорченный, убитый горем, раздраженный. Через некоторое время очнулся: куда ведет эта дорога? И в какой части города он находится, в какую сторону ему надо направляться? Ему стало тревожно: вдруг заблудится? Как долго же он пешком бродил по улицам и наконец, утомился, обессилел: все, что съел, вышло боком. И кое – как добрался до дома, весь вспотев, злой, упавший духом.

«Эх, изменчивый мир…»

Ан нет, сейчас ему повезло. Из-за поворота села появился такси и остановился на его знак, даже дал задний ход, чтобы подъехать ближе. Может быть, шофер узнал его. Наверняка, узнал! Да кто же не знает на этой территории Большого человека? На душе будто стало светлей.

Открыв заднюю дверь, торопливо сел на сиденье и протяжно вздохнул.

Такси тронулся. Водитель – худощавый с виду, считая деньги, беспечно спросил:

– Куда везти?

– Что?! – голос Большого человека прозвучал злобно и обиженно, но водитель даже не обратил на это внимания, и также спокойно переспросил:

– Говорю, куда ехать?

– Не узнал меня?

Водитель немного замедлил ход машины, но не глядя на него, а лишь вскользь посмотрев в зеркало, невнятно ответил:

– Нет…

– Как?

– Вот так… Не знаю…

Большой человек некоторое время находился в растерянности, удивленно посмотрел на спину и тоненькую шею водителя, затем, колеблясь прорычал:

– На этой территории нет человека, не знающего меня… С младенца в колыбели до семидесятилетнего старика – все меня знают.

– Может быть. Так куда ехать?

– На проезд Халвогар, к старому чинару…

– Понятно, – водитель прибавил скорость машины.

– Но я удивлен, почему ты меня не узнал?

– Я тоже…

Большой человек растерянно пожал плечами, взял в руки лежащую рядом шляпу и уставился ему на дно. Машина мчалась вперед посреди хлопковых рядов, водитель прикусил сигарету. Большой человек нервничал. Неужели этот мальчишка не узнал его? Еще и курить собрался перед ним. Не выносит запах сигаретного дыма.

«Эх, изменчивый мир…», – завыл он мысленно.

– С этого проезда знаешь кого-нибудь из старших?

– Конечно. Например?

Большой человек замешкался. Не знал чье имя сначала произнести.

– Например… Деда Солеха горбатого?

– Знаю его. Все его знают. Рассказывают, что на свои деньги построил висячий мост над рекой…

– А Закира черного?

– О, это душа человека. Имя Закир Черный, а душа – светлая, добродетель, – сказал водитель и объяснил. – Из всех тех больших людей, кто вышел из этого проезда, говорят самый умный, мудрый и дальновидный это Закир Черный. В каком состоянии было кладбище? Все знают: под копытами коров и овец… Он так благоустроил кладбище, что все ему были благодарны. Но подлые люди, обвинив его в фанатизме, сильно замучили…

– Ведь все они были моими подчиненными, – с тоской и болью прервал водителя Большой человек. – Это я им давал должность и кусок хлеба…

– Может быть. Но не знаю.

– Странно! В свое время, когда у ребят спрашивали имена поэтов и писателей, называли мое имя…

– Мир огромен, народу бесчисленно, дядя, может быть, некоторые не узнают вас. Не переживайте за все это, не мучайте себя, – спокойно, наставительным тоном сказал водитель и воспользовавшись молчанием Большого человека, который от злости и гнева не знал, что и о чем говорить, продолжил: – Ну, если, когда находились на должности, сделали что-то доброе, то останетесь в памяти людей, если нет, тогда…

– Останови машину!

Чтобы не поднимать пыль, водитель плавно остановил машину рядом со стариком, который задумчиво сидел на лавочке у дома и смотрел на дорогу. И не обращая внимания на то, что Большой человек ищет в кармане денег, вышел из машины и, подойдя к старику, поздоровался с ним, справился о его здоровье.

– Этого старика тоже знаешь? – спросил Большой человек, протягивая деньги.

– Да, конечно! – воскликнул водитель. – Это уважаемый человек махалли. Многие годы был хлебопеком: добросовестный, честный; мы все ели его хлеб-соль.

– Ты тоже с этой махаллы?

– Да.

– И не узнал меня?

– Нет! – твердо сказал водитель и сел за руль.

– Но мои фотографии почти каждый месяц печатались во всех газетах, – хрипел Большой человек, в его голосе звучали обида и упрек. – Вот эти не могли без разрешения заходить ко мне.

– Может быть. Но я вообще никогда не обращаю внимания на фотографии людей. Фотографии обманчивы. Видимо, зеркалом души человеческой является его поведение, отношение…

– Да?

– Да, – машина тронулась с места.

– Хорошо, знаешь, чей это дом? – он кивнул в сторону великолепных ворот и с надеждой посмотрел на водителя.

– Какого-то Большого человека, его называют кладбищем несправедливости, – усмехнулся в ответ водитель. – Но я его не знаю.

– Странно, странно… Эй, парень!

Машина тронулась. Большой человек какое-то время стоял растерянно и удивленно посередине улицы. Перед глазами появилась пелена, он местами почувствовал острую боль в голове: ладонью прошелся по голове; тук-тук судорожно бились мышцы. Злой, понервничал. Никогда так сильно не нервничал. Хорошо, что из дома вышла его супруга и позвала.

– Вернулись, папочка? Зачем утруждаете себя разговорами с каждым уличным?

– Он всех здесь знает, а меня, нет, тупой дурак…

– Да? Кто этот глупец? – рассердилась женщина и сразу же взяла себя в руки. – Да бог с ним. Вы Большой человек, вас знают большие люди…

О, Бог мой, дожили и до такого дня.

«Эх, изменчивый мир…»

Большой человек, уставший и озлобленный, сожалея, что поехал на похороны, – перед глазами стояла усмешка водителя, – звеня орденами и медалями, вместе с женой зашел в свой дом, окруженный со всех сторон бетонными плитами…

Перевод Алики Джамал