Запах джиды

Повесть

Что делать старику из глухого айыла, когда умерла жена, а дети давно разлетелись из родного гнезда?.. Найти себе новую жену и, если надо, проехать ради этого весь Кыргызстан! И самое главное — в странствиях его "сопровождает" запах джиды — запах Родины

Впервые опубликована в журнале «Литературный Кыргызстан» №1 за 2008 год

    Как обычно, между небом и землей громоздились горы, которые, взметнувшись ввысь и исчерпав ресурсы, обессилено опадали вниз. У подножья рассыпались дома и домики, за аилом, словно тень от облака, темнел сад и, переливаясь разноцветьем, разбегались во все стороны ухоженные поля.

Сад отцвел и бережно баюкал завязи новой жизни. Надменно отступив от чащи сада, серебрилась джида*. (*Джида – лох узколистный, дерево из семейства ивовых) Она цвела. По всей кроне рассыпались звездочки, словно солнечные лучи, застряв в гуще листвы, смирились и остались мерцать крохотными подобиями солнца. Бабочек, ос, шмелей и прочих усердных сводников любви между цветами джида не подпускала к себе, предпочитая обходиться без них. С каждым порывом ветерка одни звездочки выдыхали почти невидимую золотистую пыль, которая оседала на алчущих лепестках других, и поскольку звездочек этих было неисчислимое множество, то со стороны при столь обильной циркуляции пыльцы создавалась иллюзия, что джида, переливаясь в мареве, совершает ненатужные, легкие усилия, чтобы оторваться от земли, и это ей никак не удавалось.

В аиле в одном из дворов на сере* под сенью разлапистой яблони, не подозревая о романтических притязаниях одинокой джиды, перед достарханом** сидели две старухи и старик. И многозначительно молчали.

(*Сере – летний навес. ** Достархан – скатерть)

Айша и Саадат выглядели величественно и совершенно не напоминали тех суетливых старух, какими Медер привык их знать. Он понимал, что они всерьез озаботились важностью взятой на себя миссии, поэтому, щадя их самолюбие, не торопил события. Он налил чаю в пиалки, церемонно протянул им эти пиалки, потом налил себе и принялся, не глядя на них, отпивать мелкими глоточками.

Айша и Саадат переглянулись, потом скосили взгляды на Медера, который сидел с непроницаемым лицом и, кажется, готов был молчать до самой смерти.

— Ах, какой вкусный чай!.. Так бы и сидела и пила этот чай до конца жизни и блаженствовала, — сказала Саадат.

— Особенно, если этот чай подает Медер, услужливый как молодуха! – добавила Айша, и старушки засмеялись. Медер крякнул, но промолчал.

— Теперь, если к нам придут гости, я всегда буду звать Медера, — сказала Саадат, — чтобы чай был вкусным…

— А как ему идет сидеть у чайника! – сказала Айша.

— А рядом с самоваром вообще будет смотреться красавцем! – сказала Саадат.

Старушки захохотали, закрывая ладошками беззубые рты.

— Что-то уж больно веселые вы сегодня? – поднял взгляд Медер, обычный свой взгляд – тяжелый, подавляющий. Этого было достаточно, чтобы старушки мигом присмирели и приосанились.

— А что нам делать? – сказала Саадат, — Раз слова до тебя не доходят, осталось только смеяться над тобой. Может, внутри у тебя что-то вроде гордости расшевелится… Понимаешь, ты один из лучших людей Земли. Правда, я никогда дальше нашего района не выезжала, но я чувствую, что так и есть. А всюду один, да один, как будто неполноценный. Была бы у тебя старуха, не пришлось бы тебе торчать у чайника, как сейчас, а сидел бы, как положено мужчине, хозяину дома. Сколько можно куковать одному?.. Людей стыдно. Говорят, какие же вы соседи, раз не можете сосватать ему старуху?.. Откуда им знать, что дело не в нас, а в тебе!..

Саадат поджала губы, вопросительно глядя на Медера. Тот сидел, не глядя на старух, и покачивал головой – то ли одобряя то, что они говорили, то ли ожидая более убедительной аргументации.

— Думаешь, нам не надоело тебе твердить одно и то же? – подхватила Айша, — Да и тебе, наверное, надоело. И людей стыдно, и тебя боимся. Но сильнее страха – не сдержать обещания, которое мы дали покойной Канышай. Прежде, чем закрыть глаза навеки, она сказала: «Поклянитесь, что не оставите моего Медера, и найдете ему хорошенькую старуху…» А тебе на все наплевать! Живешь в свое удовольствие, одни мы горим в огне, испепеляемся…

Захваченные эмоциональной аурой разговора, они не обратили внимания на то, что во двор с небольшой сумкой в руке вошел Токон, который, выждав, когда Айша в огне испепелится, поздоровался.

— О мои Саадат апа, Айша апа!… Здравствуйте, милые мои!

— О родной мой! С приездом!

— Да не покинет тебя удача, родной мой! – старухи вскочили, прослезились, обнимая Токона.

— Какие такие вы здесь мировые проблемы решаете? – улыбнулся Токон.

— Просто так, по-соседски, — сказал Медер, пожимая руку сыну.

— Бог тебя отблагодарит, что не забываешь отца, — сказала Саадат, — Живет один, как луна. Но у луны хоть звезды рядом, а с ним – никого…

— Вот мы и решили женить твоего отца! — сказала Айша, — Хоть душа живая будет рядом, опора в хлопотах…

— Цыц! – гаркнул Медер, зверея лицом, — А ну давай убирайтесь отсюда, свахи сраные! Горят они, оказывается, в огне, испепеляются! Осталось только дымом в небеса взвиться!..

Он теснил старух со двора. Токон стоял, оцепенев от такого поворота.

— Говорила я тебе, что погонит! – сказала Айша.

— Ну и что?... Нас не убудет, — меланхолично отозвалась Саадат.

— Отец, что ты делаешь? – опомнился Токон.

— А ты заткнись!.. Припрется раз в полгода и еще голос падает!.. У тебя нет никаких прав на голос!..

— Сынок, не надрывай сердце, — сказала Айша Токону, — у нас свои дела, иди в сад. Ты что, не знаешь отца?

Токон, махнув рукой, нервным шагом удалился в сад.

— Ведьмы старые! – бушевал Медер, — Мало что мне голову морочили, теперь еще при сыне… У-У!.. Ведьмы!

— Не толкайся! Мы – дипломаты, люди неприкосновенные, — сказала Айша.

— Ух ты! Понахваталась у мужа грамотея!

Старушки выскочили за калитку. Айша оглянулась с злорадной усмешкой:

— Ну и что, что грамотей! Зато он – мужик! Если я умру, он сразу же женится!.. А ты?.. Ты же из счета людей выбыл!..

— Тихо! – взяла ее за руку Саадат, — Люди услышат… Говори там, где слушается, поливай там, где впитывается… хватит, молчи…

Старушки приосанились и степенно двинулись по улочке.

   
    * * *

Рассветало. Ночь вылиняла, открыв для обзора горы, аил Сары — Булак, который нехотя просыпался. Одинокий всадник, тая в молочной дымке, удалялся к горизонту, старик сидел у веранды на табуретке и глядел, не мигая, на вершины, откуда, обыкновенно, выползало солнце, в другом дворе молодуха рысью пробежала к прямоугольнику туалета, а еще в другом – старик с ведром, неторопливо пройдя двор, скрылся в темном проеме сарая.

— Значит так: мы с тобой прожили еще день, а до мудрости так же далеко, как пешком до Луны, — начал Медер свой ежедневный монолог после того, как сосцы разработались и стали без усилий выбрасывать в ведро струи молока. После смерти жены доверять сокровенное корове стало такой же привычкой, как для иных молитва. Людям ведь не все доверишь, а корова, как бог, даже человечнее бога: бог только слушает и неизвестно, когда и как он отзовется, а корова слушает и вздыхает, жалея. Вот и берег Медер свои думы и переживания, чтобы по утрам и вечерам, не таясь и не опасаясь, открыться, как на исповеди, перед своей Биркой.

— Вот, молодец, молодец!.. Умница!.. Одна ты понимаешь меня… а я опять из ума выжил… сорвался. Наорал и выгнал Саадат и Айшу… Бедные старушки, ведь хотят мне добра… может, ничего не случилось бы, если бы не Токон. Надо же, всю зиму глаз не казал, и приперся именно в тот момент, будто от тоски по мне сдыхал… пару пачек чая и килограмм конфет – облагодетельствовал, хм…

Бирка, отгоняя мух, шлепнула хвостом, прихватив голову Медера.

— Ну, ну, хватит!.. ты права: зря на него наезжаю. Он один никуда не уехал, не то что эти… Одна в Англию, другой в Россию, как будто там смертельно затосковали по их золотым мозгам… Лучше быть оборванцем у себя, чем выряженным холуем на чужбине… Хм, мудро – разит наповал!.. Интересно, кто эти пословицы сочиняет?.. Явно, не оборванец и не голодный, а кто-то, небедный забавляется – приятно ведь на сытый желудок поучать. Хе-хе-хе!… Эх, беда, жизнь свою перерос, но до ума не дорос…

Между тем плотное золото рассветного солнца ложилось на дома, деревья и аил стал наполняться звуками жизни. По улочке, где жил Медер, шла женщина неопределенного возраста, пол-лица которой скрывал платок, и толкала коляску, набитую пластмассовыми фляжками. Вместе с ней шла девочка лет тринадцати, которая то и дело отбегала к домам и приносила фляжку с молоком. Женщину звали Сайкал, внучку – Нуржан. Они переселенцы из соседней страны. Выживали тем, что покупали у людей молоко, перепродавали на станции. Сайкал остановилась возле одного дома. Нуржан покачала головой:

— Сказали, сами будем сдавать…

Сайкал вздохнула и покатила коляску дальше, Нуржан взяла пустую фляжку и побежала к другому дому. В конце улочки, далеко позади, показались коровы, пастух на коне, послышался резкий крик и щелканье пастушеского кнута.

Токон вышел на веранду и увидел в углу сумки, которые отец приготовил к отъезду. Попробовал поднять и усмехнулся – тяжеловаты. Отца не видно во дворе, и Токон невольно засмотрелся на беседку в саду, на маленькие и большие скамеечки, на ухоженные деревья, на ровные полосы ушастых всходов в огороде. Порядок был такой безупречный — не верилось, что здесь живет человек, казалось — все сотворено для показа, как макеты чего-либо в музее. Но, опровергая такое легкомысленное предположение, из сарая вышел отец с ведром в руке. Прошел к калитке и, сняв со штакетника опрокинутую на него фляжку, стал наливать в нее молоко. Со стороны дороги подбежала Нуржан с веточкой джиды в руке.

— Доброе утро, ата*!.. – она протянула веточку. (*Ата – Отец)

— Спасибо, милая, — сказал Медер.

— Вот ваши деньги, – она протянула ассигнации.

Медер взял деньги, затем, отделив одну ассигнацию, протянул Нуржан.

— Купи себе конфет!

— Спасибо! – Нуржан, одев пустую фляжку на острие штакетника, подхватила фляжку с молоком, и, кособочась, побежала к поджидавшей бабушке.

Токон с удовольствием любовался осанкой отца, пластикой движений и радовался, что, несмотря на свои семьдесят с гаком, он не заторможен и не суетлив по-старчески.

— А-а, ты уже собрался, — сказал Медер, входя.

Он поставил ведро с молоком у кухонного шкафа, а веточку джиды сунул в вазу, стоявшую на подоконнике, откуда высовывали свои прелестные головки синие, желтые цветочки и еще несколько веточек джиды. Токон с наслаждением вдыхал запах джиды.

— Унесешь? – кивнул Медер в сторону сумок.

Токон не ответил. Он прошелся по веранде, видимо, набираясь решимости продолжить ночной разговор.

— Чья это дочь, — спросил он рассеянно, — Я что-то не угадал.

— Ты их не знаешь. Переселенцы.

Замолчали. Они разговаривали, не глядя друг на друга. У Медера тяжелый взгляд и, зная об этом, в разговорах он никогда не глядит на собеседника, чтобы дать свободу высказаться.

— Может, молока налить? – спросил Медер.

— Пока доеду, прокиснет, — сказал Токон, глядя на отца, который стоял с видом школьника, не знающего урок, и решился, — Отец, может – передумаешь?

— Не передумаю, — веско сказал Медер и поднял глаза на сына, и этот взгляд мгновенно вышиб все убедительные аргументы, которые Токон придумал с утра на свежую голову, и он сказал – выплеснул то, что мучило его:

— Пойми же, вместе выживать легче!.. Сейчас такое время, когда в глаза каждой копейке заглядываешь.

— Ограбь свою контору.

— Пап?!

— Тогда не жалуйся.

Токон опять заходил по веранде, демонстративно избегая взгляда отца.

— Лучше бы деток привез. Вдохнули бы дым родного очага, — сказал Медер.

— Как ты будешь управляться с малолетками?.. Сам подумай!.. Была бы жива мать – другое дело…

Помрачнел Медер. «А я не — человек», — подумал он, но не сказал – не любил надрыв.

— Ладно, иди! – буркнул он, — Поцелуй деток!..

Токон угрюмо, не прощаясь, взял сумки и двинулся к двери. Через пару шагов остановился:

— Все таки, подумай. Рано или поздно придется переезжать.

— Только на тот свет. Похороните рядом с матерью.

— Эх, пап…

— Постой!

Токон остановился. Медер подошел к нему вплотную, положил руку сыну на плечо:

— Не переживай. Все будет нормально.

Токон горько рассмеялся.

   
    * * *

Арстан сидел на корточках рядом с дымящимся самоваром и топориком колол полено на щепочки. Невдалеке Саадат крутила сепаратор. Вдали, у сарая, внук Арстана по прозвищу Прансуз возился у старенького «виллиса»: разрисовывал диковинными рисунками приделанные борта.

— Корову надо продать, чего мучиться, — заворчал Арстан, — Слава богу, дети обеспечивают, приволокут хоть что…

— А я не мучаюсь, — меланхолично отозвалась Саадат.

— Раз ты, как обезьяна, не можешь без труда – самовар бы разжигала.

— А ты бы что делал?

— Я бы тебе анекдоты рассказывал.

— А я не понимаю анекдотов, — изменив голос и, подражая тону мужа, она продолжила, — Приходит домой муж, а там с женой другой мужик и все ха-ха-ха! Тьфу!.. Плакать надо, а не смеяться! Тьфу!…

— Эх, старая, обидел тебя бог.

— Большое спасибо ему за это. А если бы не обидел, представляешь что бы было?.. Сидели бы дурак и дурочка против друг друга, да хохотали!.. Слава богу, что тебя одного не обидел.

Свою реплику Саадат произнесла монотонно, исключающим иронический подтекст, горестно констатируя неоспоримый факт. Это, видимо, и поразило Арстана в самое сердце.

— Я – дурак, да?!.. Я – дурак?! – вскочил он, вздымая руки к небесам, даже пританцовывая.

— Да ты не кипятись!.. Сядь и спокойно подумай. И не отворачивай лица от горькой правды.

— От какой это горькой правды? – остановился Арстан, соображая.

Но тут со стороны улицы окликнула статная молодая цыганка.

— Хозяин!

Саадат даже не глянула в сторону калитки, туда засеменил Арстан.

— Да благословит вас Аллах, милосердный и всемилостивый! – сказала молодая женщина, обволакивая Арстана необыкновенно ласковым взглядом.

— Спасибо, — промямлил Арстан, разглядывая женщину, и, дольше, чем полагается правилами приличия, задерживаясь на ее пышном бюсте. Этот взгляд не ускользнул от цыганки, и она переступила с ноги на ногу, повела плечами, отчего ее груди, вырываясь из кофточки, заколыхались и вызвали у бедного старичка восторженный выдох, который, правда, он успел слегка придушить.

— Мы избранники Аллаха, бродим по земле, дабы не иссякло в людях сострадание. Мы не милостыню просим, а будим в вас добрые чувства. Помогая нам, вы не нам, а себе помогаете, сердцу своему не даете затвердеть в самом страшном грехе – алчности.

— У меня сто сомов, сдача найдется?

— Найдем! — цыганка мигнула. Арстан, зыркнув в сторону двора, тоже мигнул.

— Крепкий ты еще старичок! – засмеялась цыганка. Арстан выпятил грудь, надулся.

— А может и сдачи не потребуется? – сказала цыганка, опять мигая.

— А это возможно? – выдохнул Арстан.

— Если у вас все в порядке…

— В порядке. Только в последнее время на тормозах, поскольку старуха спит с топором…

— Ой ли?!!

— Могу доказать! – Арстан резко повел рукой вниз, но, опомнившись, поправил штаны.

— Посмотрим! Только для рая, ста сомов мало…

— Сможем и больше найти… — подхватил ее тон Арстан.

— Это тоже посмотрим! Чем больше, тем слаще рай. Приходите вон туда!

Она кивнула в сторону зарослей джерганака, которые начинались за огородами и взбирались на холмы.

— Сейчас? – лизнул пересохшие губы Арстан.

— Надо успеть, пока Аллах не переварил информацию, — сказала она и быстро ушла.

— Грамотная, сука! – прошептал в восторге Арстан, зачарованно гладя на колыханье юбки.

* * *
   
    Сатар, старик с величественной осанкой, сидел на сере под раскидистой ивой и, обколотившись на подушку, сосредоточенно слушал Айшу, которая сидела у его изголовья и, раскачиваясь, причитала:

— О наше солнце, сгорело ты дотла.
    Горе меня на части рвет.
    Скажи, на кого ты оставил
    Несчастный свой народ?!

— Стоп, стоп! – поднял руку Сатар, — Не спеши!

— Что? Опять не так? – замученно блеснула глазками Айша.

— Не то что не так, понимаешь… У тебя смыслы разбежались… посуди сама: я – солнце, пусть будет так, хотя это преувеличение, но тогда почему горе только тебя на части рвет, а не весь народ?.. А потом я работал на разных, хоть и маленьких, но руководящих должностях – а это не отражено в твоем плаче?

— Ты еще пьяным у забора валялся, — зло прошептала Айша.

— Что ты сказала? – насторожился Сатар.

— Ты – великий человек… Я устала.

— Давай в последний раз!.. Разве я придираюсь? Я прожил достойную жизнь, а после меня ничего, кроме твоего плача, не останется…

— Плачут тракторы, плачут бараны:
    Зачем ты покинул нас так рано?
    Никнет от горя народ, как трава, 
    Посидела моя голова… О кокуй! – закончила куплет протяжным всхлипом Айша.

— Дай-ка осмыслить, — задумался Сатар, — Ладно, как плачут бараны еще можно представить, а как представить как плачут тракторы, а? Мотор что ли протекает?..

Но Сатару не дали осмыслить плач трактора, со стороны улицы позвали: — Хозяин!..

— Проходите! – встрепенулась Айша, радуясь передышке.

К сере подошли цыганка и цыган.

— Да благословит вас Аллах, милосердный и всемилостивый! – сказал цыган.

Сатар строго оглядывал пару, не отвечая на приветствие.

— Ты когда-нибудь работал? – спросил он у цыгана.

— Я работаю с самого дня рождения, — с достоинством сказал тот.

— Хм… Небось, мамка, держа тебя в руках, дурачила кого-то?

— Моя работа не в суете, а в жизни сердца…

— Ну да, дурачить простаков…

— Спасибо вам за добрые слова! – сказала цыганка и потянула за собой цыгана, — Да подарит вам озарение Аллах милостивый и всепрощающий…

Последние слова она произнесла на ходу, удаляясь.

* * *

Арстан продирался сквозь кустарник, как десантник к цели. Выскочил на небольшую полянку и огляделся.

— Красавица! – робко позвал он. Потом, поскольку высота кустов превышала его рост, он, вытянув шею, попрыгал на месте, пытаясь увидеть то, что находится за чащей.

— Ты здесь?.. А я думала – обманул, — выскочила вдруг неведомо откуда пышногрудая цыганка и, не мешкая, обняла Арстана, — Скорей!

Зарделся, затрепетал бедный старичок, стал расстегивать ремень на брюках, но руки не слушались его.

— Э-э, нет! Деньги вперед!.. знаю я вас! Получите свое, а потом – деру!

— Да я не такой! – Арстан выхватил из кармана кошелек.

— Я знаю, что ты не такой! – цыганка выхватила у старичка кошелек.

— Э-э, я сам отсчитаю!.. Сколько берешь?

— Потом, потом, а сейчас – за дело!

Цыганка опрокинулась на землю, увлекая старика. Арстан все пытался расстегнуть брюки, но это было затруднено вследствие жаркого объятья цыганки, которое сковывало движения.

— Ты сперва целуй, целуй!.. Возбуждай меня или ты думаешь, что один твой затрепанный вид способен свести с ума молодую бабу?

Еще крепче прижала Арстана цыганка к себе, да так, что старик стал задыхаться, и капля воздуха стала дороже предстоящего рая.

— Какие мерзкие дела творятся, о мой великий Аллах, под ясным оком солнца! – раздался с вышины звучный голос, словно голос самого бога. Арстан вскочил вне себя от испуга. Взвизгнув, цыганка метнулась в кусты. Возвышаясь над Арстаном, стоял бородатый цыган со скорбным лицом.

— Тебе не стыдно, раб божий? – тихо, с невыразимым упреком сказал цыган.

— Стыдно, стыдно, — пролепетал Арстан.

— А мне стыдно взывать тебя к совести. Не мне, а тебе бы следовало говорить о делах праведных. Мне жаль тебя, старик. Я буду молиться за тебя.

Цыган исчез в кустах. Арстан стоял в полуспущенных брюках и оторопело соображал.

— Убили! Убили! – взвизгнул он, наконец, и побежал напролом через кусты.

Задыхаясь от гнева, Арстан выскочил к прогалине, примыкающей к огородам. Невдалеке виднелся Медер, который неторопливо развешивал цветастое одеяло на штакетник.

— Не нас ищете? – сказал кто-то невидимый.

Арстан обернулся и увидел цыгана, цыганку и цыганят. Они стояли на небольшом бугре, плотно к друг другу, словно собираясь сняться у фотографа, и глядели на Арстана печально и строго. Этот необычный взгляд вмиг сбил с Арстана бушующую в нем злобу.

— Не-ет! – вырвалось почему-то у Арстана.

— Блуд – один из самых страшных грехов, — сказал цыган, — Мы будем молиться за вас.

И все они чуть ли ни хором повторили: — Мы будем молиться за вас!

Такая массированная атака окончательно добила Арстана.

— Спасибо, — пролепетал он.

Непонятно с какого перепугу вдруг выступила слеза, и Арстан, шмыгнув носом, вынужден был вытереть ее.

— Помните о нас, и искушения не приблизятся к вам, — сказал цыган и, взяв за руку детей, пошел восвояси.

— Возьмете? – спросила цыганка, показывая Арстану кошелек.

Арстан промолчал. Ему было стыдно сознаться в том, что не хочет расставаться с кошельком.

— Я слышала, что вы последний бедняк, — сказала цыганка.

— Да вы что!.. Кто сказал?!  — возмутился Арстан, — Да я!.. У меня сыновья – бизнесмены...

— Да хранит вас бог, вас и ваших сыновей! Дай бог вам счастья и благополучия!.. — сказала цыганка и, бросив кошелек, побежала догонять своих.

Арстан зачарованно глядел, как неторопливо, можно даже сказать  — величественно, удалялись цыгане, будто после свершения акта глобального значения. Если бы Арстан был христианином, то, несомненно, вид удаляющихся цыган возбудил бы в нем библейские мотивы, но поскольку был он человеком советской закваски, то есть мусульманином от случая к случаю, то терпеливо ждал, чтобы они удалились достаточно далеко и не могли видеть, как он бросится поднимать свой кошелек. Что он и проделал, когда цыгане исчезли из поля обзора. Кошелек был пустой. Он смотрел, всматривался в глубины своего старенького заштопанного кошелька, потом стал хохотать, как безумный. Хохот душил его, как удав. Он упал, поднялся, скорчился и за всей этой нехитрой гимнастикой не заметил, как подошел Медер.

— Ой, что с тобой? – прыгало перед Арстаном испуганное лицо Медера. Потом

Медер, сняв топу*, черпнул из арычка воду и стал плескать в лицо Арстану, приговаривая (*Топу – головной убор):

— Астап-пулла! Астап-пул-ла!

Вот сволочь, был ведь коммунистом, а тут мигом верующим стал! Однако, холод воды пронзил его, как нож, и было уже не до смеха.

— Перестань! – вскочил Арстан.

— Что с тобой?

— Со мной все прекрасно! А вот с тобой?!.. Дожил! Одеяла, как баба, развешиваешь!.. Тьфу!..

Медер угрюмо отстранился от Арстана и сел на траву.

— Я тебе не две несчастные старушонки, которых ты погнал, как врагов народа!.. Я тебе все скажу! – начал Арстан, усаживаясь.

Ах, как упоительно было вмиг подняться от пропасти недавнего унижения к вершинам морализаторства! Он даже встал и заходил перед Медером, как большой начальник перед нерадивым подчиненным.

— Можешь меня убить, но ты, прости, уже ушел за пределы серьезного разговора. Ты не баба, не мужик!.. Плакать поздно, осталось только смеяться!.. Я всю жизнь гордился дружбой с тобой, а сейчас, прости, стесняюсь...

Медер молчал, опустив голову.

— Канышай, царство ей небесное, перед смертью нам наказала: через год справьте поминки и жените Медера. Уж сколько лет прошло? Ты перед ее памятью не только себя, но и нас сволочами выставляешь!.. Понял!? Я – сволочь! Моя старуха – сволочь!.. Сатар – сволочь!

— Ладно, не мельтеши!

— Чего ладно? – остановился Артсан.

— Ну, как его там... давай искать старуху...

* * *
   
    Сайкал сидела на завалинке возле домика и думала о чем-то своем. Переселенцы жили в домах, которые бросать было не жалко — хозяева, потеряв надежду выжить здесь, рванули в поисках лучшей доли в города и чужие страны. Дома и домики эти были разбросаны по склонам горы, огородики маленькие – не выживешь, зато главные улицы аила отсюда просматривались насквозь, как с ложа древнего амфитеатра.

Внизу во дворе Арстана чинно сидели Медер, Сатар, Арстан, Айша и Саадат. Видимо, вели, как и положено прожившим жизнь, мудрые беседы. Чинно так и благопристойно. Только изредка вскакивал Арстан и, вздымая руки, что-то кричал, говорил, а сидящие покатывались со смеху. Дымил самовар, и молодая женщина расторопно бегала от стариков к самовару. У печи с большим казаном сидел Прансуз и подкладывал сучья. Точка огня под казаном то расширялась, то становилась едва заметной.

Точно так же плясал огонь под казаном в родном Бадахшане, когда пришли вооруженные люди. Она сидела у печи и подкладывала кизяк. Навстречу незнакомцам с лаем бросилась собака. Раздался выстрел, и собака, взвизгнув, замерла. Из дома выскочил сын, Исхак, невестка, Калича и дети. Калича, увидев вооруженных людей, обхватила детей.

— Что вы творите? – спросил Исхак.

— Мы вас предупреждали? – спросил бородатый мужик с автоматом. – Предупреждали. И не раз. А вы даже ухом не повели, будто собаки пролаяли! Мы вам не собаки!..

Бородач взвинчивал в себе злость, рассчитывая воздействовать на товарищей, которые, увидев перепуганных детей, выглядели растерянными.

— Куда мы пойдем?! Куда?!

— Убирайтесь к своим!

— Здесь жили мои предки...

— Если ты считаешь, что здесь – твоя Родина, бери автомат и воюй за нее!.. Тогда твоя семья останется здесь.

— Я не знаю – на чьей стороне правда.

— Вот твари!.. Как жрать – так это моя Родина, как воевать – я здесь чужой, воюйте сами!.. Убирайтесь!.. Даю полчаса!..

— Здесь мой дом.

Бородач поднял автомат, чтобы пристрелить Исхака. Метнулась Сайкал и встала между сыном и дулом автомата. Тишина. И вдруг явственно донеслись крики и вопли, выстрелы со всех сторон – видимо, в соседних дворах происходило то же самое, если не хуже.

— У тебя тоже есть мать, — сказала Сайкал бородачу.

— Прочь!

— Мы уходим, — сказала Сайкал и повернулась к сыну и снохе, — Собирайтесь! Вы что не слышите, что творится?!.. Детей спасайте.

Потом Сайкал повернулась к вооруженным людям:

— Дай бог, дети мои, чтобы такая беда, которую вы нам принесли, миновала вас и ваши семьи!..

А еще потом – бесконечный, выматывающий побег по горным тропам с жалкой поклажей, со скудной пищей, с пронзительной жалостью к детям, с такой стойкостью переносившими этот путь в неизвестное, где единственная надежда – чье-то милосердие. А осталось ли в мире оно, милосердие?

— Бабушка! – села рядом Нуржан.

— Иди спать!.. Не выспишься.

— Высплюсь. Я, как ты.

— Не дай бог!

Они замолчали. Стрекотали кузнечики, где-то в протяжном, захлебывающемся крике вылил свою неутолимую тоску ишак, висела луна, как игрушка, и звезды, порываясь вниз, дрожали от усилий проскочить небесные пазы.

— Вон тот старик – хороший. Он никогда не торгуется, дает мне на шоколадку, — сказала Нуржан, показывая на Медера.

— А-а этот два раза пересчитает, да еще мораль прочитает, — показала Нуржан на Сатара.

— Солнышко мое! — вздрогнула Сайкал, — Не говори о людях плохо! Может оказаться так, что мы – самые дурные...

— Я не сплетничаю. Ты смотришь на них, я и рассказываю.

— Я не смотрю на них. Я думаю о своем.

— А-а...

Они опять замолчали. А внизу на достархан подавали мясо в тазу. Даже отсюда, с доброй сотни, если не двухсот, метров было видно, как дымилось мясо, которое нес Прансуз.

— А вообще, чего ты больше всего на свете хочешь?  — спросила Нуржан, сглатывая слюну.

— Я хочу стать птицей, — сказала Сайкал.

— Чтобы летать! – возбудилась Нуржан.

— Чтобы ничего не помнить... Идем, золотце, спать! Проспим рассвет, останемся без куска хлеба...

Они поднялись и двинулись к дому, и видение со стариками за обильным ужином растворилось в ночи.

* * *

Вот и все: мясо съедено, чай выпит и трапеза, посвященная тому, что Медер, наконец-то, решил жениться, подошла к своему завершению.

Арстан позвал внука:

— Эй, Прансуз!.. Сотвори благословение!

Прансуз немедля подошел к сере, встал лицом к старикам и, подняв руки перед собой, громко произнес: — Да сбудутся все ваши желания! Да даст вам Аллах долгую жизнь на радость всем нам!.. О-оми-йн!

Провел ладонями сверху вниз вдоль лица. Старики и старухи проделали то же самое, лепеча слова благодарности.

— Дай бог тебе здоровья!

— Нежного масла в сладкое твое горло!

— Дай бог, чтобы ты и твое потомство не знало бед и горя!

Бесшумно, как тени, подбежали молодые женщины и, церемонно поклонившись, быстро и без суеты убрали посуду, остатки трапезы, дасторхон.

Саадат развернула рулон, который оказался картой области. Склонилась над картой, как полководец перед решающей битвой, и концом ручного веретена ткнула в одно место.

— Значит, так: сначала вы поедете в Эркин — Сай...

— О многомудрая моя, властительница моей судьбы, мы уже все это обсуждали, — сказал Арстан.

— Повторенье – мать ученья, а потом навряд ли в ваших дырявых головках что-то задержалось... так что, слушайте и запоминайте!.. Поедете, значит, в Эркин — Сай. Там есть замечательная старушка, орденоносец! И ты – орденоносец, представляешь – будете жить и перезваниваться орденами, ха-ха!.. Главное – она еще крепкая, подвижная, как мячик, так что жить будете припеваючи!.. Если ее уже украли или какое-нибудь другое бедствие, то вот здесь, в Каирме есть... нет, Канышай нас не простит, если мы тебе сосватаем кривую... а жаль. Работящая, не пьющая. Пять раз в день намаз читает, хоть и нет одного глазу, но кроет, шьет, как дьявол... Куда вы?!..

Увлеченная своими стратегическими соображениями, Саадат не обратила внимания на то, что старики по одному покинули ее, уселись в машину и завели мотор.

— Краска не высохла! – выскочил из дома Прансуз. Но машина с хохочущими стариками, лихо вывернув, рванулась вон.

— Куда мы едем? – опомнился первым Медер.

Сатар пожал плечами, потом склонился к Арстану за рулем:

— Куда мы едем?

Арстан остановил машину. Посидел некоторое время, склонив голову к рулю, будто что-то вспоминая, затем оглянулся на сидящих на заднем сиденье Медера и Сатара: — Куда мы едем?

Они захохотали.

— На блядки мы едем! – сказал Арстан.

— Ур-ра-а! – подхватили это, как игру, Медер и Сатар.

Но Арстан отнюдь не намерен был шутить или разыгрывать, сразу настроился на деловой лад:

— Сначала, значит, возьмем водку и закуску., потом нагрянем к Динаре!..

— Гадалка что ли? – спросил Сатар.

— Хорошая женщина... Ах какая хорошая женщина!..

— Я спать хочу, — сказал Сатар.

— Ты – эгоист!.. Вот ты регулярно исполняешь свой супружеский долг? — Арстан повернулся к Сатару всем туловищем.

Сатар оторопел, потом все таки сообразил: — А ты?
— Я нормально.

— А я что хуже тебя…

— Молоток!.. А вот у него простой, очень долгий простой. За такой срок железо в труху превращается, не то что человек. Ты сможешь исполнить свой супружеский долг?

— А это обязательно, что ли? – озадачился Медер.

— Вот даешь!.. А если попадется темпераментная старушонка?.. И плакали твои достоинства, если ты не мужик!

— Почему это я не мужик! – оскорбился Медер.

— Вот мы и поедем к Динаре и проверим! – заключил Арстан.

— Проверим, какой ты крутой! – с злорадной радостью подхватил Сатар.

Не в правилах Медера было уклоняться от вызова.

— Да хоть сто раз! – гаркнул он.

Он знал, что если пойдет наперекор всем, у него всегда найдутся силы. «Алга, Кыргызстан!» — заорал Арстан и рванулся с места. «Алга, Кыргызстан!»* — подхватили старики, и понеслась машина под звездным небом любимой Родины. (*Алга, Кыргызстан! – Вперед, Кыргызстан!)

Нагрузившись водкой и снедью, они остановились у домика Динары. Арстан просигналил, затем развернул машину и направил свет фар в окна домика. Потушил, включил, потушил, включил, потушил. Потом привстал, чтобы сойти с машины:

— Теперь мы с тобой пойдем, договоримся, а ты пока – сиди!

Но Сатар не шелохнулся. Арстан сошел с машины, оглянулся.

— Ты чего?

— Это не подходит моим принципам, — сказал Сатар .

— Откуда ты выкопал принципы?

— Как я, старый коммунист, позволю себе стоять и смотреть, как он совокупляется с молодой бабой?!

— А почему ты должен стоять и смотреть? – удивился Арстан.

— Ты же сам сказал – проверим!

— О господи! – воскликнул Арстан, — Теперь я понимаю, почему проиграли коммунисты...

— Ты мою партию не трожь! – металл прозвучал в голосе Сатара.

— Проверять  — не значит: за ноги держать!.. Все просто: мы с тобой идем, договариваемся, потом оставляем жениха, а утром Динара вынесет свое постановление... Понял?

— Так бы и сказал, — сказал Сатар, выходя из машины, — А то заладил – проверять, проверять...

Они пошли к домику.

— Кто там? – женский силуэт прорисовался в проеме двери.

— Это – мы!

— Кто это вы?

— Это мы, чьи сердца замирают от звука голоса твоего, кто тоскует по тебе, как пустыня о воде, — почти пропел Арстан, подходя.

Сатар крякнул от удовольствия – так его прошибла речь Арстана.

— А, а, старый потаскун, все никак не угомонишься, — сказала женщина.

— Держи! — Арстан сунул ей пакет с водкой и снедью.

— Господи, что за времена пошли: у молодых на полшестого, а старики на стену лезут! – вздохнула женщина.

— Я лично предпочитаю обходить стены, — приосанился Сатар, но на его полное достоинства реплику не обратили внимания.

— Заходите! – сказала женщина.

— Постой! – сказал Арстан и почесал в затылке, подбирая слова – почему-то ему тоже вдруг захотелось быть культурным, — А-а, дело, значит, не простое, а деликатное. Ты, значит, как высший авторитет, должна проверить знак качества нашего соратника.

— Вот сволочи! – восхитилась Динара, — Теперь меня в контролеры произвели!.. Проштампуем, что поделаешь!.. Идем!

Она протянула за руку Сатара. Он, вырвав руку, отскочил, как ужаленный:

— Не я! Он.. в м-м-машине...

— Вы что, паралитика притащили! – возмутилась Динара.

— Он стесняется, — добродушно пояснил Арстан, — Он столько лет... одним словом , почти девственником стал...

Арстан и Сатар пошли к машине.

— Если паралитик – не пущу! – Динара скрылась в доме.

Арстан и Сатар не обнаружили Медера в машине.

— Твою мать! Садись! – Арстан сел за руль и, едва успел Сатар сесть, нажал на газ.

Полетели по улице на крыльях праведного гнева. Очень скоро нагнали беглеца. Медер, ссутулившись, шел по дороге.

— Ты что, пацан?! – рявкнул Арстан, нажав на тормоз. Медер, не прибавляя хода, шел дальше. Тогда машина, объехав его, встала поперек дороги. Медер обошел машину и так же спокойно двинулся по дороге.

— Ах ты так! Тогда держись! – Арстан дал задний ход, потом рванулся вперед, потом вильнул, еще раз, проделал слалом – одним словом, тряхнул стариной и прижал Медера к какому-то забору. Потом они выскочили из машины и подступили к Медеру, который, ослепленный фарами, стоял у забора, заслоняя глаза руками.

— Дезертир! – кричал Сатар.

— Импотент! – кричал Арстан.

— Меня чуть из-за тебя не повели на расстрел, тьфу! – в постель, — кричал Сатар.

— Я не могу, — сказал Медер.

— Ты же еще не пробовал! – сказал Арстан, — рано еще говорить могу – не могу!

— Я не могу с ней. Давай другую! – сказал Медер.

— Где я тебе найду другую! – заорал Арстан, — Ты что забыл, где живешь?!.. Скажи спасибо, что хоть одна есть!

— А с ней я не могу!

— Она что хромая, кривая?.. Баба – высший сорт!.. Другие вон, едва увидев ее – кончают… А ты?

— Недавно на совете аксакалов я читал ей мораль...

— Ну и что?

— Не могу же я говорить одно, а делать другое.

— Ты что, вчера только родился? Все так живут, еще как живут!

— А я не могу, — упрямо повторил Медер, потом добавил, виновато уводя взгляд, — Знал бы, что случится такое, я не учил бы ее жить. Честное слово...

* * *

Медер, Арстан и Сатар свернули свою арбу с дороги к одному из дворов. Там мужчина лет сорока и двое подростков устанавливали телевизионную антенну. Мужчина притаптывал основание уже зарытого столба, один подросток протягивал кабель в дом, другой лез на крышу, чтобы на высоте укрепить стойку. Мужчина с удивлением глянул на стариков, которые, сойдя с двухколесной арбы, с весьма торжественным видом направлялись к его дому.

— Сами заканчивайте! – сказал он сыну и пошел навстречу старикам, — Ассалом аллейкум!

— Алеки салам! – подчеркнуто уважительно поздоровались старики, что еще больше обескуражило мужика, не знающего за собой никаких особых достоинств, чтобы так его почитали. В ответ на его растерянный взгляд Арстан продекламировал с чувством:

— По горам, по долам
    Скакали мы там и сям.
    Не сумев обуздать жеребца, 
    Оказались у вашего крыльца...

— Проходите, проходите! – сказал мужчина и на всякий случай понимающе улыбнулся, — Гости – это посланники Аллаха! Батма, встречай гостей!

На зов мужчины из дома выскочила молодая женщина, что-то бормоча, поклонилась старикам, потом кинулась в другой конец двора и, сняв с провода дасторхон, расстелила перед стариками, которые степенно усаживались на сере. Два мальчика шустро заполнили дасторхон хлебом, сметаной, кишмишем, курагой, комковатым сахаром и прочей пищей для гостей.

— Дай вам бог благоденствия, — сказал Арстан, одобрительно оглядывая дасторхон и хозяина.

— Спасибо, — сказал мужчина.

— Мы из Сары — Булака, — сказал Арстан.

— Я знаю вас, — сказал мужчина.

Арстан вынул из кармана бутылку водки и поставил на дасторхон.

— Для меня – это честь, но позвольте полюбопытствовать: может, я забыл какой-нибудь праздник? – вежливо спросил мужчина.

— У нас — есть джигит, — важно начал Сатар. Надо отметить, что он ведет свою роль чрезмерно серьезно, в нем нет той легкости, артистичности, которая отличает Арстана, — Если сказать, что он самый красивый – будет преувеличением, если сказать, что самый умный, то будет где-то около правды...

— Да вы что свататься пришли! — засмеялся мужчина, — Вы перепутали уважаемые! Это к Талипу, у него – дочери, а у меня сыновья.

Мужчина указал на соседний дом. Мальчики, которые обслуживали, расхохотались, но отец так глянул на них, что они, закрыв рты ладошками, убежали в дом, откуда выходила пухленькая маленькая старушонка.

— Вот и она! – воскликнул Арстан, — Не назвать ее луной, потому что нет у луны тех достоинств, не назвать ее солнцем, потому что у солнца нет той красоты...

— Ничего не понимаю, — мужчина повернулся к жене, — Чего они хотят?

— Чего тут понимать? – буркнула Батма, не поднимая головы, — Маму нашу сватают. Маму!.. Мы же с тобой самые бессовестные – выдав маму замуж, от хлопот избавимся, мы же с тобой самые бедные – выдав маму замуж, от лишнего рта избавимся...

— А-а, вон оно что!.. Я их, значит, как людей встречаю, а эти пердуны старые...

— Заткнись! – воскликнула старушонка, — Бог не простит грубости к старшим!.. Извинись, если не желаешь беды на семью!..

Она прошла на сере и, усевшись рядом со стариками, строго глядела на сына.

— Простите великодушно, — потупился мужчина, — разум мой оказался короток...

Старики закивали головами, а Бермет стала разливать чай.

— Здравствуйте, уважаемые сваты, — поклонилась старушонка старикам, — Вы уж извините нас, если что не так...

— Здравствуй! – закивали старики, переглядываясь.

— Спасибо вам за великую честь, что обратили внимание на такую красавицу, как я, которой даже солнце завидует...

Она улыбнулась.

— Принципиально завидует, — сказал Сатар,— От напряжения, которым сопровождается чувство зависти, повышается температура. Как сегодня...

— Спасибо, родной, — необидным движением руки старушонка остановила набирающее высоту красноречие Сатара, — Каждый из вас и красавец и умник, перед которыми слова немеют от сознания своего бессилия... признаюсь, у меня голова кружится, но все же решусь спросить смиренно: кто из вас хочет осчастливить меня?

Сатар и Арстан почти одновременно повернули головы к Медеру, который сидел между ними, потупив глаза. Она поклонилась ему.

— Спасибо за великую честь. Но что же ты, Медер, глазки потупил, будто девица на выданье? Ведь всю жизнь орлом глядел, мужиков пугал, женщин с ума сводил. В молодости я даже мечтать о тебе не смела, и, откровенно говоря, я безмерно польщена, что хоть к старости обратил на меня свое бесценное внимание.

Медер поднял взгляд — старушонка, изменив тон, обратилась к Арстану:

— И вам спасибо, сваты дорогие, что жениха знатного мне нашли. За слова ваши красивые спасибо, за ваш вид, гордый и независимый, тоже спасибо. Еще за что же… Не забыть бы поблагодарить, — она театрально огляделась, как бы ища что-то, потом перевела взгляд на растерянных стариков, — Где же ваши подарки? Или вы спрятали? – повернулась к невестке и сыну, которые отвернулись от нее, пряча улыбки, — Или вы решили обойтись бутылкой водки, словно пришли на базар за ведром картошки?..

— Напрасно спешишь с язвительными речами! – приосанился Арстан, — найдутся сундуки с подарками драгоценными, найдется и щелк и парча – не стоит весь этот мир бренный одного слова или знака согласия... Дайте лишь этот знак – помчатся во все края гонцы, и грянут сюда караваны с подарками, и мы, как великую милость, воспримем, если вы их соизволите принять...

— Ох соловей! – засмеялась старушонка, — А я то, дура, перепеть тебя надумала! Куда мне до тебя... Спасибо, родные, что развлекли, и себя показали. Я, наверное, вас, особенно Медера, уже сто лет не видала.

Старушонка замолчала. Арстан и Сатар переглянулись.

— Но мы приехали не только для того, чтобы себя показать, — с тонкой улыбкой сказал Сатар.

— Ах, родные мои!.. – засмеялась старушонка, — Где и что на этом, да и на том свете может быть дороже радости быть вместе со своими детьми, внучатами, у своего родного очага?!.. Вы простите меня, если мой розыгрыш показался вам обидным. Спасибо, что навестили меня, не забыли, значит, не убыла я еще из счета живых.

Старушонка замолчала. Траурное молчание стариков было ей ответом.

— Ой-ой! – захохотала старушонка, — Прямо таки, по-настоящему запереживали!.. Можно подумать, что лишились первой красавицы мира!.. Медер вон какой ядреный! Ему подавай молодую! А вы к старой ведьме цепляетесь. Эх, не цените себя, джигиты! Канат! Иди, хоть петуха зарежь!.. Не каждый день такие гости приезжают. А потом, кто его знает – свидимся ли мы еще?

Подросток на крыше слегка поворачивал антенну, а на веранде у телевизора его брат колдовал с пультом и орал во все горло в сторону крыши: — Стоп!.. Еще чуть-чуть!.. Еще!

— Актан, помоги! – раздался голос отца, который с двумя малышами гонялся за петухом.

— Я сейчас! – крикнул Актан брату на крыше и побежал наперерез петуху, но тот ловко увернулся и побежал назад, к малышам и внаглую проскочил между ними.

Подросток на крыше долго следил сверху, как отец и братья ловили петуха, незаметно стал дремать, но, не забывая о том, что сидит на крыше, ежеминутно вздрагивал и открывал глаза и, увидев цветной мир, вновь засыпал. Из его видений можно было бы смонтировать сюжет о том, как поймали петуха, если бы это было кому-то нужно. Но нам важнее милые мои старики...

* * *

Из гостей они возвращались слегка навеселе. Солнце бежало к закату, мир был прекрасен и с лихвой компенсировал неудачное сватовство.

— Восемнадцать лет!
    Рассветом сверкающим не ты ли была?
    Иль соколом, небесный пронзающий простор?
    Буйство огня на миг вознесла,
    Уронив печаль среди гор...
    Бурной рекой не ты ли была?
    Иль ураганом, что горы сносили?
    Куда, в какие ты скрылась края?
    Бреду по миру в поисках твоего аила.

Пели Арстан и Сатар, прижавшись, друг к другу. Медер поначалу супился – все-таки его отвергли, но потом втянулся и пел даже с особым чувством.

— Ученые после долгих исследований, — вдруг начал Сатар, — пришли к выводу, что, когда мужья пожилые, а жены молодые, то рождаются гениальные дети... Так что, если верить им, то у тебя, Медер, есть шанс отличиться.

— Если член стоит, — всхохотнул Арстан.

— Ишак! – Сатар стеганул Арстана камчой, — Как ты смеешь при мне говорить бранные слова!

— Я же только спросил! – оправдывался Арстан, защищая голову.

— Еще пререкается, сволочь! – Сатар еще раз стеганул Арстана камчой, — Пошел вон!

Сатар пнул Арстана. Тот стал покорно слезать с арбы.

— Перестаньте! – попытался вмешаться Медер.

— Не лезь!.. Это наши дела, — сказал Сатар.

— Он тоже старик, хоть и младше, — сказал Медер.

— Всего на два года, — буркнул Арстан, который шел за арбой.

— Он тридцать лет возил меня! – начал Сатар, но прервал Арстан:

— Не тридцать, а двадцать!.. Потом я других начальников возил...

— Вот сволочь неблагодарная!.. Тебе что, другие начальники машину подарили, а?

Арстан молчал, но продолжал идти за арбой.

— Я к нему, как к сыну родному относился! – бушевал Сатар, — А он, как разбогател, так думает: ему все позволено!.. Мало что на шею сел, так еще матерится при мне!

— Когда я тебе на шею садился?! – возмутился Арстан.

— Молчать! – заорал Сатар, — Вот сегодня поехали на моей дрянной арбе, хотя могли, как люди, на машине!.. Ему машину жалко, а лошадь мою не жалко...

— Останови! – сказал Медер.

— Что случилось?

— Я слезу.

— Я тебе разве что сказал?

— Я ведь тоже... на три месяца младше тебя, — сказал Медер, спрыгнув с арбы, — и тоже когда-то работал у тебя. Тоже стал вести с вами невежливо, непозволительно запанибратски. Простите, что в суете дней, мы забыли, что вы – почти бог. Простите меня, ваше высочество!

Арстан подхватил игру:

— И меня простите, ваше сиятельство. Я иногда перехватываю воздух, которым вы дышите! Простите!

   
    * * *

Стемнело, когда Медер подошел к дому пастуха Опона. Горел огонь в печи, на которой стояла видавшая виды облупленная кастрюля. Рядом сидел мальчик и, ломая сучья, кидал их в огонь. Немного в стороне, у тандыра*, мал мала меньше сидели дети, глядя как девочка постарше, повязавшись по брови платком, выхватывала из огненного чрева тандыра круглые лепешки и бросала на низкий круглый стол. (*Тандыр – печь для выпечки лепешек) Дети заворожено глядели на лепешки, вдыхая аромат, но не смели касаться к ним.

— Бог в помощь! – подошел Медер.

— Здравствуйте! – отозвались девочки, а мальчики стали подходить к старику по одному и здороваться за руку:

— Ассалам алейкум!

— Алеки салам! – Медер с удовольствием пожимал крохотные ручонки.

— Где отец? – спросил Медер.

— С матерью ушли на полив. Сегодня наша очередь, — сказал мальчик лет десяти. Девочка, которая вынимала из тандыра лепешки, сказала девочке помладше:

— Подели лепешки!

— Ура-а! – заорали малыши, устремляясь к сестре, которая, обжигаясь, стала ломать лепешки и раздавать куски ораве.

— Вкусите хлеба, ата! – подошла старшая девочка и с поклоном протянула миску с лепешкой Медеру. Медер отломил кусочек и положил в рот.

— Дай бог тебе счастья и долгой жизни! – сказал Медер, благословляя девочку.

— У вас какая-то нужда? Может, я сумею помочь? – спросила она.

— Корова пропала, — сказал Медер и, видя, как испуганно расширились глаза девочки, поспешно добавил, — Не бойся, найдется. Пойду, спрошу у Опона!

— Они в поле за оврагом! – крикнула вслед девочка.

* * *

На небе висела до неприличия большая луна, не давая песне оборваться в тишину, пели цикады и сверчки, шумно отфыркиваясь, паслась лошадь. В поле поодаль друг от друга виднелись две фигурки, которые тяжело и осторожно перемещались. Журчал невидимый арычок, ртутно переливалась вода в междурядьях, изредка просверкивая золотом похищенной луны.

— Опон! – прокричал Медер.

— О-о-оу! – отозвался ближняя фигура.

— У меня корова пропала!

— А мое какое дело?! – с ходу на высокой и нервной ноте заорал Опон, но двинулся в сторону Медера, причитая, — Я пригнал коров с пастбища? Пригнал! Что ж, я должен с твоей коровой спать?! Господи! Одна только ночь досталась, и то не дадут спокойно полить! Корова пропала!.. Если не везет, хоть вешайся – не сдохнешь!..

Приблизившись, Опон узнал Медера:

— Ассалом алейкум! Извините, не узнал вас... Вашу корову я пригнал. Точно помню.

Медер повернулся и пошел.

— Постойте! – побежал за ним Опон, — Я сейчас пойду искать! Вот невезуха… Одна только ночь и надо же... опять сгорит, как в прошлом году!.. Господи!

— Опон! – остановился Медер. Опон тоже остановился, затравленно глядя на Медера.

— Не суетись! Бог с ней, с коровой! Иди, поливай, я сам поищу.

Видя, что Опон стоит в сомнении, Медер добавил: — Все равно мне делать нечего...

Но, видимо, сомнения все еще раздирали бедного Опона: он стоял и смотрел вслед удаляющемуся старику. Потом крикнул:

— Медер ата! Постойте! Я вам сейчас лошадь оседлаю!

И он побежал к стреноженной лошади. Медер присел, отдыхая. Стрекотали кузнечики, едва слышный переплеск воды и, переливаясь золотом, дышало поле.

* * *

Ночь бледнела, и все явственнее проступали земные очертания, когда Мадер возвращался в аил со сторон гор. Вопреки долгим и безуспешным поискам он был бодр и, удивляясь себе, наслаждался этой бодростью. Незаметно для себя стал напевать без слов старинную песню. У домика, прилепившегося к склону, он еще издали увидел Сайкал, которая, сидя на коленях, молилась, припадая время от времени к земле. Она оглянулась на топот коня и, закрыв пол-лица платком, встала и поклонилась Медеру. Медер кивнул, проезжая.

— Извините, вы не корову ищете? – подала она голос вслед.

— Да. – Метер натянул поводья. Оглянулся.

— Она в лощине. Я ночью к вам ходила, чтобы сказать, но вас не было.

— Спасибо, родная! – Медер повернул коня в другую сторону, проехал несколько шагов, остановился.

— Сестрица! – позвал он. Она подошла.

— Вы меня извините, — сказал он, не глядя на нее, — Я давно это хотел сказать, но боялся ущемить ваше самолюбие. Я один и мне много не надо, и мне было бы приятно, если бы вы забирали для детей своих остальное молоко.

Медер с тревогой глянул на нее: он не терпел ужимок притворной гордости. Она опустила взгляд и сказала. – Спасибо.

— И тебе спасибо, — выдохнул он.

В лощине когда-то радовал душу колхозный абрикосовый сад. Обнищав, люди половину деревьев повырубили и теперь островки былого великолепия кудрявились то там, то здесь, а кружочки пней обильно выступали средь низкорослой травы печальной памятью о лихом времени.

Медер натянул поводья и замер зачарованно. Отсюда, сверху, то, что он увидел внизу, выступало с неестественной отчетливостью, как будто происходило не в реальности, а на экране необъятного телевизора. Бирка шла по лужайке, не торопясь, свободно и раскованно. Всегда видя ее тоскливо – покорной, невозможно было представить себе, что это забитое животное может быть такой непринужденно самодостаточной. А рядом с ней, отстав на полкорпуса, шел, поступью прогибая землю, громадный бык и, медленно поднимая мощную голову с разведенными рогами, утробно мычал. Бирка остановилась и замерла, оглянувшись на спутника. Бык шумно втянул ноздрями воздух и взметнулся над Биркой массой корпуса и головы, и, подрагивая хвостом, заерзал тазом.

Медер, прикрыв глаза ладонью, стыдливо отвернулся.

   
    * * *

По улочкам аила Кызыл-Сай медленно разъезжала причудливо раскрашенная машина с нашими неугомонными стариками. На улицах ни души, даже мухи попадали в тень, и необычная машина не привлекла ни одного любопытного. Наконец, далеко впереди мелькнул женский силуэт. Арстан нажал на газ.

Плотная молодая женщина испугалась, когда рядом, словно исчадие ада, рявкнув и обдав жаркой пылью, остановилась цветная машина.

— Дочка, где живет старуха Дарика? – спросил старичок, который сидел за рулем. Женщина задумалась, спросила: — Как ее фамилия?

Старики озадаченно переглянулись.

— А ее старика как зовут? – спросила женщина.

— У нее нет старика.

— Таких вроде у нас нет, — неуверенно сказала женщина, — Разве в наше время одинокие старухи залеживаются? Дефицит!..

— Спасибо! — сказал Арстан и отъехал.

— Не может быть, — сказал Сатар, — Сведения абсолютно точные. Давай, еще поспрашиваем!

Неожиданно вышибло пробку радиатора, и из отверстия густо повалил пар. Арстан вырулил машину под тень дерева неподалеку от колонки. Взяв ведро, он пошел за водой. Во дворе дома напротив колонки гуляли несколько мужчин и женщин от тридцати до сорока лет. Пили и пели вопреки адской жаре.

— По лесу густому блуждая,
    Речка медленно течет.
    Стоит джида, расцветая,
    Обдувает ветви ветерок.
    Все вокруг цветет, сияя – 
    Снова грянула весна
    Иду, с печалью вспоминая,
    Через сад, где нет тебя.
    Любимая, ты видишься мне везде!
    Какая боль, какая жалость...
    Но запах свой ты оставила джиде,
    Ветвями, которой ты игралась.

К машине подошел мальчик. Маленький такой, но ужасно независимый. Не обращая внимания на стариков, он, любуясь рисунками, обошел машину.

— Мальчик! – позвал Сатар.

— Чего тебе? – довольно невежливо отозвался мальчик.

Сатар, морщась, оторопел.

— Иди сюда! – позвал мальчика Арстан, который заливал водой радиатор, — ты не знаешь, где живет бабушка Дарика?

— Дашь пять сомов – скажу... – бесстрастно сказал мальчик. Арстан дал ему ассигнацию.

Мальчик указал во двор, где гуляли.

— Она дома?

— Еще пять сомов.

Сатар в безмолвном ужасе схватился за голову, однако Арстан усмехнулся и дал еще ассигнацию.

— Ее вчера отдали замуж. Вон видишь – обмывают...

* * *

По столбовой дороге, соединяющей аил и станцию, шли Сайкал и Нуржан. Сайкал толкала перед собой коляску с пустыми фляжками.

— А если автобус совсем перестанет ходить, так и будем париться каждый день? – спросила Нуржан.

— А куда денемся?.. Не бойся, отремонтируют автобус...

— А если все-таки не будет ходить?

— Золотце, ты как маленькая!.. Кто будет нас кормить?

Сайкал было жаль внучку, но жалость не кормит: пусть знает все как есть. Нуржан измотана жарой и отстала от Сайкал. Она глядела вслед бабушке и вдруг увидела ее старенькой, маленькой, с худыми ножками, которые упрямо несли тощее тельце. Ей стало смертельно жалко бабушку, даже слезы выступили на глаза. Она догнала бабушку.

— Дай мне!  — сказала Нуржан, перехватывая ручку коляски.

— Не надо!

— Я – сильная! И нисколько не устала! – Нуржан побежала, толкая коляску.

— Осторожно! Развалишь!..

— Вот видишь, какая я сильная! – победоносно оглянулась Нуржан.

— Ты у меня – сильная, умная – кормилица моя!

— Скорее бы папа с мамой приехали!

— Устроятся – приедут...

— В городе – хорошо! – мечтательно протянула Нуржан.

— Везде хорошо, где нас нет...

— Там дома большие, море света, театр, диско!.. – Нуржан сделала танцевальные па.

Сайкал улыбнулась, промолчала. Сбоку из проселочной дороги выскочила веселая машина и остановилась. Когда пыль рассеялась, они увидели Медера, который, привстав на заднем сиденье, звал их.

Сайкал, отвернувшись, подвязала платок, чтобы видны были только глаза, потом двинулась к машине.

— Езжай, доченька! – сказала она внучке. Поклонилась старикам.

Нуржан шустро взобралась в машину.

— А Вы? – спросил Медер.

— Спасибо. Я сама…

— Не вместимся, — сказал Сатар, — Куда денем коляску?

— Коляску – тебе на колени, а твою бабушку – к Медеру. Верно, доченька? – весело сказал Арстан.

— Я не хочу коляску! Она грязная и жесткая, — возмутился Сатар, который, как всегда, необыкновенно основательно воспринял предложение Арстана.

— Ты хочешь старушку! Жуткий ты человек! – всхохотнул Арстан.

— Я не говорил так! Не говорил! – сорвался на крик Сатар, но, мгновенно успокоившись, решил добить металлом логики, — Если рассуждать здраво, у меня уже есть старушка, и нет необходимости еще в одной старушке…

— Садитесь – все вместимся, — сказал Медер, не обращая внимания на изыски Сатара.

— Бабушка, может, ты сядешь? – сказала Нуржан.

— Езжайте! Я наберу воды в роднике… Спасибо. Извините.

Сайкал поклонилась и, толкая коляску, пошла по дороге.

Обдав утробным гудением, звуками смеха и невнятных восклицаний мимо проехала машина.

— Бабушка, пока! – прокричала Нуржан.

Сайкал не подняла взгляда, справляясь с молодым волнением, проступившим вдруг невесть откуда, когда Медер, жалея ее глазами, сказал по-свойски «Потеснимся», и она представила, как она будет сидеть рядом с ним, тело к телу через беспомощные одежды. Она испугалась и предпочла одиночество. Он ей казался человеком, с которым не свела судьба, и не было смысла жалеть об этом сейчас, когда жизнь соскальзывала за горизонт.

* * *

Раннее утро. Медер снял со штакетника теперь уже не одну, а две фляжки, и наполнил их молоком. Глянул на улицу, ожидая встречи с лучезарной улыбкой Нуржан, но к калитке подходила Сайкал. Она была в платке, но ее лицо было открыто. Вопреки его представлению, она была не так стара, лет 45-50, и довольно миловидна, что почему-то поразило его.

— Доброе утро! – поклонилась она остолбеневшему Медеру.

— Здравствуй! – опомнился Медер, — А где Нуржан?

— Она осталась дома.

— Что случилось?

Она увидела в его глазах тревогу и ответила благодарным взглядом.

— Сегодня Прансуз обещал провести свет. Кто-то из взрослых должен быть дома, — сказала Сайкал.

— Взрослая, — улыбнулся Медер, протягивая фляжки.

— На ней все держится, — вздохнула Сайкал, — Спасибо.

Она взяла фляжки и пошла к своей коляске. Медер стоял и смотрел ей вслед, и очень хотел, чтобы она оглянулась и одарила тем чудесным взглядом, как совсем недавно.

* * *

— Ур-ра-а! — завопили Айбек и Нурбек, мальчики семи и девяти лет, когда Прансуз торжественно нажал на включатель, и комната озарилась светом.

Нуржан тоже хотелось подпрыгнуть от радости, как и братишкам, но статус старшей в доме обязывал вести себя благопристойно.

— Спасибо. Ой, какой вы мастер! – выдохнула она.

— Чудо – мастер, — улыбнулся Прансуз и, выключив свет, стал собирать свои инструменты.

Айбек бросился к выключателю. Включил, выключил, радуясь свету и своему всемогуществу.

— И я! – бросился к брату Нурбек. Поскольку он не доставал до включателя, то Айбек приподнял его и Нурбек с блаженством стал давить и отпускать включатель, издавая торжествующие вопли.

— Не балуйтесь! – сказал Прансуз, — Лампочка перегорит!

Потом повернулся к Нуржан и добавил: — Вообще, будьте осторожны с электричеством!..

— Я знаю, — сказала Нуржан, — У нас там было электричество.

— Ну, вот и все! Живите, радуйтесь и не кашляйте! – Прансуз, взяв сумку, пошел к дверям.

Вышел на улицу.

— Байке*! – побежала за ним Нуржан, вынув из старого чайника несколько ассигнаций. (*Байке – почтительное обращение к старшему мужчине)

Прансуз стоял во дворе и всматривался в свой двор, где рядом с дымящейся печью сидела Саадат, а вокруг петушком кружился Арстан, то, вздымая руки, то, приседая, но неизменно хохоча. Прансуз невольно улыбнулся, представив себе обычные диалоги дедушки и бабушки.

— Вот, возьмите! – Нуржан протягивала ему деньги. Прансуз медленно перевел взгляд с денег на ее лицо, потом на ее руку с деньгами.

— У нас... последние деньги, — прошептала Нуржан.

— Как расплачиваться, все так говорят, — сказал Прансуз, — А я несколько дней пахал, как ишак, да еще воровал. Столб у родного отца спер, провода у дяди – считай всю свою семью из-за вас разорил, а ты мне какие-то копейки суешь...

Прансуз говорил с пафосом, жестикулируя, как дед, и, наслаждаясь своим остроумием, не смотрел на собеседницу, и поэтому плач навзрыд прозвучал для него, как гром средь ясного дня.

— Эй, что с тобой? – склонился он к Нуржан.

— Где мы возьмем столько денег? – плакала Нуржан, — Уносите свои столбы, заберите свое электричество...

— Я же пошутил, дурочка!.. Ты что, шуток не понимаешь?..

Она смотрела на него недоверчиво и плакала.

— Да не нужно мне никаких денег!.. Честное слово! – кричал Прансуз.

А Нуржан хотела успокоиться, да не могла – слишком был силен шок. Прансуз встал на колени перед ней и пропел на мотив молитвы:

— Прости раба божьего Мирлана за то, что по врожденной глупости своей он превзошел себя и глупо пошутил!

— Встаньте, пожалуйста! – икая, сказала она.

— Ты еще икаешь!

— Как я могу перестать икать!..

— А ты подумай обо мне хорошо и сразу перестанешь икать.

— Неправда! Я всегда думаю о вас хорошо, а икаю, — сообразив, что сказала лишнее, она перевела разговор на другое, протягивая зажатые в кулачке деньги, — Вот возьмите!

— Ты мне желаешь зла! – встал Прансуз и сказал так горько, что бедная девочка встрепенулась.

— Почему? – сказала она.

— Потому что, если за свет берут деньги, то люди превращаются в обезьяну! Б-э-э-э! Вот так!

Он высунул язык и, руками оттопырив уши, попрыгал по-обезьяньи. Она засмеялась, спросила:

— А вас зовут Мирлан?

— Да.

— Тогда почему все вас кличут Прансузом

— Дразнят, — улыбнулся Мирлан, — не Прансуз, а француз, есть такой крутой народ, слышала?

— Знаю. Париж – столица...

— О-о! Ты вообще грамотей!.. Фантазия у людей жидкая, вот и дразнят. А я на самом деле женюсь на француженке! Вот увидишь…

* * *

Медер, по обыкновению, возился в огороде, когда у дома остановилась машина, и из нее вышли Токон, невестка и незнакомый мужчина. Предвкушая встречу с внуками, Медер поспешил навстречу. Невестка поклонилась и прошла в дом.

— Ассам аллейкум!

— Алеки салам!.. Проходите!.. а где дети?

Токон потупился, а незнакомец деликатно отошел в сторону и с явным удовольствием принялся рассматривать дом, сад, беседку.

— Понимаешь, отец, мы приехали для серьезного разговора, поэтому я не захватил детей.

Медер внимательно глянул на сына: тот твердо встретил его взгляд.

— Что ж, проходите!.. Передохните с дороги, вкусите хлебу, потом и поговорим не спеша, — сказал Медер, делая приглашающий жест, — Зови своего товарища!

…После того как невестка убрала посуду и дасторхон, Медер, видя, что сын, не решается начать разговор, прервал затянувшееся молчание, в котором все чувствовали себя неловко.

— Начинай свой важный разговор, — сказал он сыну.

— Я пойду, подышу... – поднялся товарищ Токона.

Ему никто не отвечал, и он вышел из дома. Невестка присела поодаль, ближе к порогу.

— Мы слышали, что ты собрался жениться? – спросил Токон.

— Да, — сказал Медер.

— Я знаю, что ты сам никогда бы на это не пошел. Тебя, небось, этот прохиндей Арстан сблатовал...

— Сынок! — перебил Медер, — Ты других людей не трогай! Я сам отвечаю за себя. А потом, тебе не стыдно Арстана, который тебя на руках носил, называть прохиндеем?..

— А тебе не стыдно носиться по аилам в поисках жены!.. На весь район, на всю республику опозорил!..

— Ну да, вся республика замерла, следя за тем, как ты краснеешь от стыда!..

— Вот, в этом весь ты!.. Только с собой считаешься!.. Мы для тебя не люди!.. У нас нет стыда, нет чести... ничтожества!

— Эй, чего ты возбуждаешься?! – прервал Медер, — Хочешь, закончить дело разом?!!

Токон молчал, глядя на отца, но глаза выражали согласие.

— Переезжай сюда, будь хозяином!

— Что я буду здесь делать? Где я найду работу по специальности?

— На земле будешь работать.

— Ты о внуках своих подумал?.. На что их обрекаешь?

— Здесь тоже люди живут. И твои дети ничем не лучше их.

— Ну, ты даешь, отец! – вскочил Токон и заходил по комнате, справляясь со своим гневом, бормоча на ходу, — Столько лет карабкаться, создать поколение более или менее образованных людей, и все опять пустить на ветер...

— Переезжайте к нам, — сказала невестка, — У вас будет отдельная комната, рядом – внуки, мы... и нам спокойнее, и вам... Поймите и вы нас!.. Мы разрываемся, зарплаты ни на что не хватает, а ловчить и воровать Токон и я не умеем... На работе Токона ценят, там многое от него зависит — он не может бросить людей, которые верят ему... Вместе легче было бы выжить в эти времена... Простите, что я вмешалась.

— А дом? – спросил Медер.

— Продадим... или закроем, попросим присмотреть...

Медер молчал. Самое печальное было в том, то невестка была права, и, в принципе, ей не было разумных возражений, если только не делать попытки настоять на своем, прибегая к истерике или дешевой патетике, что, впрочем, было всегда противно его натуре.

— Отец?! — как сквозь слой воды протянулся к нему возглас невестки.

— Я не могу уйти отсюда, — с усилием сказал Медер.

— Зато ты можешь привести сюда молодую жену и все оставить ей, — съязвил Токон, и очень некстати, потому что измученный Медер, как в спасительную отдушину, бросился в гнев:

— А ты мне запретишь что ли, засранец!.. Или ты этот дом своими руками строил и мне оставил?! Ты ничего не заработал, ничего не оставил! Халявщики!.. Единственное, что вы заработали – это сегодняшнее время – время воров и болтунов, когда по дешевке, как семечки, распродаются самые святые для человека слова! Халявщики!..

— Идем! – заорал Токон, такой же неудержимый в гневе, как и отец, и одним рывком выбросил жену из комнаты, — Больше ноги моей здесь не будет!

А потом сам выскочил за дверь, однако, через мгновенье заглянул и сказал:

— Это вы заработали это время, а мы – расхлябываем!..

Исчез. Слышен был яростный крик:

— Да собирайся ты живее! Это я — халявщик, оказывается!

— Простите нас, отец! – показалась в дверях невестка. Поклонилась и исчезла.

Заурчала машина. Медер не поднял тяжелой головы.

* * *

Медер, Арстан, Сатар и рыхлая старушонка с испуганными глазами сидели за столом, застеленном скатертью в крупных цветах. За окном трепетал сад, залитый солнечным светом. А перед стариками с пафосом разглагольствовала женщина лет 35-40 с ярко накрашенными губами:

— Только уважение к нашим национальным обычаям, признаюсь вам, удерживают меня от более резких слов... Вы знаете, почему Восток катастрофически отстает от Запада?..

Она сделала паузу, прежде чем самой ответить на этот вопрос.

— Потому что не по-человечески относятся к женщине. Что видела моя мать, это преждевременно состарившаяся женщина с задавленными в корне человеческими ресурсами? Н-и-ичего! А вы, жировавшие за спинами своих бедных жен, согнавшие их в могилы, сейчас, извините за выражение, тряся яйцами, носитесь по просторам нашей несчастной нищей родины и ищете себе очередную Жертву! Может быть, я не права? Ответьте мне, уважаемый жених, что вы дадите моей маме, которую вы собираетесь осчастливить?

Она в упор глянула на Арстана, который вздрогнул, заелозил.

— Не я, — сказал он, — Он!

Она перевела вопросительный взгляд на Медера.

— Простите, — приподнялся Медер,  — Когда вы целуете вот такими губами, то следы остаются?

Арстан, который сидел с краю, прыснул и, выскочив из-за стола, помчался на улицу. За ним также резво выскочил Медер. Сатар, видя такой поворот, встал и степенно направился к выходу, предварительно галантно сказав:

— Я приношу свои извинения за недостойное поведение своих товарищей...

— О господи! – вдохнула женщина, — Цивилизации еще тысячи лет до нас добираться. Если старики такие, то, что можно ожидать от молодых?

Старушка, которая прыснула после фразы Медера, увела смеющийся взгляд в окно и увидела, как старики, толкаясь, как дети, садились в машину.

* * *

Возле аильской почты стояла большегрузная крытая машина с крестом и полумесяцем на бортах. Люди в спецовках с такими же крестом и полумесяцем на рукавах раздавали коробки и пакеты с гумпомощью. Рядом с открытым бортом машины стоял Мирлан – Прансуз с книжечкой в руке, в которую он заглядывал, прежде чем выкрикнуть очередную фамилию.

Люди получали коробки и пакеты, заталкивали их в мешки и уносили кто на плечах, кто на ишаке, а кто в коляске. Сайкал стояла среди очередников. К людям подбежала женщина лет тридцати, волоча за собой упирающего мальчика лет трех-четырех.

— Кто последний? – не отдышавшись, спросила она.

Ей не отвечали, кое-кто пожал плечами.

— Кто последний?! Я за кем? – раздражаясь, повторила женщина, обводя людей злыми глазами.

— Здесь по списку выдают, — сказал кто-то.

— Прансуз!.. Я есть в списке? – крикнула женщина.

— Помощь только переселенцам! – отозвался Мирлан и выкрикнул следующую фамилию, — Аббасова!

К Мирлану стала пробираться Сайкал, а молодая женщина, сникнув, отошла к зданию почты и уселась на скамейку, взяла малыша на руки, чтобы успокоить.

Сайкал, нагрузив коляску коробками и пакетиками, пошла прочь от машины. Проходя мимо угрюмой молодой женщины, она протянула малышу одну коробочку. Малыш прижал коробочку к груди и торжествующе поднял глаза на мать.

— Спасибо, — сказала женщина.

Сайкал кивнула и двинулась дальше. Поклонилась Медеру, который приближался к почте с другой стороны. Медер кивнул Сайкал, потом, уже взойдя на крыльцо почты, оглянулся. Смотрел, как неторопливо удалялась Сайкал, толкая перед собой коляску с добром, и ему было хорошо оттого, что она идет к детям не с пустыми руками. Он опомнился от смеха молодух, которые стояли неподалеку и озорно поглядывали в его сторону. Устыдившись, что его поймали за непристойным подглядыванием, Медер поспешил скрыться в здании почты.

* * *

В почте за перегородкой сидела молодая женщина и что-то писала. Пожилой мужчина сидел в углу за подшивкой газет и читал. Медер сел на стул рядом с ним. Зашла какая-то старуха и потянулась по-свойски через перегородку.

— Когда пенсия!  — спросила она.

— Когда привезут, — ответила женщина.

— Родная, дай рублей двести за счет пенсии!

— Касса пустая.

— А ты из своих займи!

— Бабушка, милая, откуда у меня взяться деньгам! Третий месяц зарплату не получали... Вы уж извините...

— О кокуй! – вздохнула старушка, — Где же я теперь найду эти проклятые деньги?..

Пронзительно зазвенел телефон.

— Алле! – взяла трубку женщина, — Ага... сейчас!

Она встала и позвала Медера: — Ата! Дочь из Англии! Проходите!

— Да я отсюда! – сказал Медер, перегнувшись через перегородку, взял трубку.

— Слушаю, — сказал он хрипло. Прокашлялся.

— Папа!

— Здравствуй, доченька!

— Папочка, родной ты мой!.. Папочка!.. Как ты живешь?

— Хорошо.

— Как здоровье?

— Хорошо.

— Ну что ты заладил хорошо да хорошо! Расскажи о себе!

— Ну, а что рассказывать! Я у себя. Ты лучше о себе расскажи!

— У меня тоже все хорошо.

— По специальности работаешь?

— Откуда!.. Ну, вобщем, работаю.

— Где? Или военная тайна?

— Нянечкой в госпитале... Ты деньги получил?

— Да.

— Сейчас, наверное, у нас джида расцвела?

— Цветет.

— Господи, как я соскучилась по запаху Родины!

— Приезжай! Бросай все и приезжай!

— Опять, пап?!

— Я всегда гордился тобой, золотце мое!

— Я знаю… Я тебя очень и очень люблю, пап! Как вспомню, плачу.

— Приезжай!

— Ты хочешь нищей жизни для меня? Отсюда я хоть помочь тебе смогу, а там… Я сама себя не прокормлю!

— Мне не надо помогать! Что будет со страной, если лучшие будут уезжать, чтобы выносить горшки с дерьмом!

— Папа! Какой ты насквозь советский! О себе надо думать!

— Я и думаю о себе! Чтобы жить, надо, чтобы вы были рядом. Приезжай!.. Я тебя умоляю!

— Ой, пап!.. Я там не выживу. Пусть я здесь выношу горшки с дерьмом, как ты говоришь, зато не суечусь, как затравленная. Живу с достоинством…

— А я, выходит, живу без достоинства?

— Я этого не говорила!

— Уезжайте в свои Англии, Америки, России! Живите и радуйтесь! Дай вам Бог здоровья! Только потом, когда все мы здесь передохнем, не забудьте показать своим детям на карте, где находятся могилы ваших отцов!..

Медер бросил трубку и выбежал из почты. Трубку раскачивалась на проводе, и оттуда все звал голос: — Папа! Папа!, — прерываемый рыданием. Женщина взяла трубку и бережно, словно младенца, положила на место.

* * *

Сайкал и Нуржан белили домик. Айбек и Нурбек таскали камни, расчищая место для огорода. Здесь, на склоне горы, жизнь была уединенной. Задыхаясь, снизу поднялся Сатар. Он сел, чтобы отдышаться. Сайкал глянула на него, но не стала отвлекаться на разговоры, ограничившись вежливым кивком.

— Здравствуйте, ата! – прощебетала Нуржан, однако тоже не отрываясь от работы.

— Молодцы! – сказал Сатар, оглядывая домик, — Была развалюха, а сейчас любому здесь не стыдно жить...

Сайкал мельком вежливо улыбнулась. Мальчики тоже не прореагировали на комплимент. Здесь, видимо, привыкли дорожить временем.

— Заходите в дом! Вкусите хлеба! – сказала Сайкал.

— Не отвлекайся! – сказал Сатар, — Я передохну, да пойду...

Он сидел и смотрел, как два мальчика таскали камни и собирали их в кучу.

— Что вы делаете? – спросил он у старшего.

— Место для огорода расчищаем, — ответил Айбек.

— У вас же есть огород, — сказал Сатар, указав на грядки с картошкой.

— Он нас не прокормит.

— А камни, зачем собираете? – удивился Сатар.

— А куда их сбрасывать? Внизу — чужие огороды...

Сатару стало стыдно за свой глупый вопрос, и в то же время его поразила это взрослая ответственность маленького человечка. Он наблюдал за ними, и вдруг в его памяти возникли картины стройки Большого Чуйского канала. Тогда ему было не больше шестнадцати – семнадцати лет и, несмотря на плохую еду, тяжелый труд, он был счастлив, потому что в его груди, как свет солнца, жила и дышала великая идея.

Он не заметил, как заплакал.

— Что с вами? – всполошилась Сайкал, услышав, а потом и увидев, что старик плачет, сотрясаясь всем телом. Она бросилась к нему.

— Всех, всех обосрали,  — справляясь со спазмами, говорил Сатар, — Хорошо, коммунисты виноваты, а все остальные при чем?.. Эх!.. Ничего, ничего... Сейчас пройдет. Иди, занимайся своим делом, а у меня сейчас все будет нормально...

Сайкал побежала в дом. Сатар успокаивался, сморкаясь и всхлипывая. Сайкал вышла из дома с пиалой максыма*. (*Максым – национальный освежающий напиток)

— Максыма попейте!

— Спасибо, родная! — Сатар глотнул из пиалки, потом, держа ее на весу, продолжил, — Вот умру и некому оплакать меня, кроме бедной моей Айши...

— Перестаньте! Дети ваши будут плакать – надрываться...

— Нет у меня детей, — перебил Сатар, усмехнулся, — У меня была великая идея... Почему была?! Она есть! Ее солнце еще вернется к одураченному человечеству!..

Слез и сантиментов как не бывало, едва он упомянул о своей идее, энергия жизни вернулась к нему.

— Зачем я здесь? – спросил он скорее себя, чем Сайкал.

— Не знаю. Вы ничего не сказали...

— А-а, вспомнил!.. Вы не видели здесь козу с двумя козлятами?

— Видели. Они на огород забрели. Дети их отогнали. Извините, мы не знали, что они ваши.

— Господи, как я их теперь найду, — вздохнул Сатар.

— Айбек! – позвала Сайкал. Подбежал мальчик постарше.

— Вы куда козу с козлятами прогнали! – спросила Сайкал.

— Вон туда! – Айбек показал за гору.

— Пригони их!.. Оказывается, это – коза аты...

Мальчик, что приятно удивило Сатара, тотчас же бросился вверх по склону. А Нурбек продолжал, как ни в чем не бывало, таскать камни. Было видно, что ему тяжело, но также было видно, что он не рассчитывает на чью-либо помощь или сочувствие. Сатар наблюдал за маленьким человечком с великим уважением. Неожиданный порыв родился в его душе, и он почувствовал себя счастливым.

— Ай, родная! – окликнул он Сайкал, и когда она повернулась к нему, продолжил, — Когда ваш сын...

— Внук, — поправила она.

— Когда ваш внук пригонит козу с козлятами, оставьте их себе!

Сайкал недоверчиво смотрел на него, стараясь понять, всерьез ли говорит старик или разыгрывает. Замерла Нуржан с подъятой к стене щеткой.

— Извините, — сказала Сайкал, — Мы не можем их взять...

— У иностранцев можете, а у меня нет?.. Или вы тоже лязгаете зубами на коммунистов? – с глубокой обидой спросил он — его всегда бесило, когда бескорыстие коммунистов преподносили сплошь и рядом как изощренный подлый расчет.

— Извините, но дело не в этом…

— А в чем?

— Вы, не знаю почему, расчувствовались... И я думаю, что мы не имеем права пользоваться вашей душевной расслабленностью. Извините!..

— Эх, родная моя! Это не я, а вы мне помогаете! Каково мне, старику, прыгать по горам, гоняясь за козой? Пусть мальчики пьют молоко, да смотрят за ней... Они работают как мужики – им надо быть крепкими! А если уж вы такие совестливые, то следующий приплод отдайте мне... Согласны? Пожалейте старика…

* * *

Медер в сарае убирал навоз. Осторожно, чтобы не уронить ни соломинки, ни крохи, складывал грабаркой в тележку. Звякнула калитка.

— Медер! – раздался голос Арстана.

Было слышно, как люди вошли в дом. Медер прислонил грабарку в угол и, взявшись за ручку, покатил тележку к навозной куче. Опрокинул тележку, потом взял веник и аккуратно подмел ее нутро.

— А вот ты где?! – воскликнул Арстан.

Он и Сатар выходили из дома, где они, видимо, искали хозяина. Теперь, увидев Медера, они поспешили к нему. Медер не смотрел в их сторону, откатывая тележку на ее законное место.

— Глубоко символично, — сказал Сатар, — Мы к нему с радостной вестью, а он возится в навозе. Значит – быть богатой и счастливой жизни!

Медер между тем, не обращая на них внимания, вымыл руки, вытер их полотенцем и лишь после этого повернулся к старикам, выжидающе глядя на них.

— У-у, убить тебя мало!  — сказал Арстан, — Тут лопаешься, чтобы сообщить радостную весть, а он... культурный! Тьфу!

Медер молчал и глядел на них, будто не узнавая.

— За такую весть полагается суюнчу (подарок за радостное сообщение), — значительно сказал Сатар.

Медер молчал все с тем же непроницаемым лицом.

— Какой подарок нам дашь? – спросил Арстан.

— Я чай поставлю, — сказал Медер.

— Какой может чай, когда такое дело! – воскликнул Арстан.

— Не говори! Пусть сперва подарок даст, — сказал Сатар.

Медер вынул из кармана ассигнацию и протянул Сатару.

— Мало, — сказал Сатар, не беря ассигнацию.

— Тогда и этого не получишь, — усмехнулся Медер и спрятал в карман ассигнацию.

Арстан расхохотался. Сатар оскорблено глянул на него.

— Да он же душу вымотает! Ты что, не знаешь его? – сказа Арстан, — Я скажу, а то лопну... Значит, так: мы, как дураки мотались, чуть ли не по всей стране в поисках жены, а жена то оказалась под рукой!.. Угадай кто? Знаю, знаю – не станешь угадывать. Молочница! Вот эта, из переселенцев! Понял?

Медеру вспомнилась ее полуулыбка и тот чудесный взгляд, которым она его одарила у калитки, и потом пошла к своей коляске, клонясь, как чинара под ветром, в ту сторону, в которой несла фляжку. Арстан продолжал с энтузиазмом:

— Еще молодая, еще горячая! Внучат скоро родители заберут, и мы ее торжественно привезем в твои хоромы! И ты будешь у нас – молодой, женатый, горячий!.. Ха-ха!

Сатар и Арстан радостно захохотали.

— Не хочу жениться! — воскликнул Медер и так отчаянно, будто его под дулом автомата вынуждали к женитьбе. Старики замерли.

— Как, как! – повторял Арстан, беспомощно оглядываясь на Сатара. Сатар успел надменно откинуть голову и окатить Медера презрительным взглядом: — Мы что-то не поняли...

И этот презрительный взгляд Сатара вывел из себя Медера.

— А чего тут не понимать! – гаркнул он, — Я не хочу жениться! Дошло?!

— Я всегда знал, что ты — сволочь, но что такая — не подозревал! – внятно, несколько театрально отчеканил Сатар, повернулся и пошел вон.

— Стой! Куда? Мы же еще ничего не решили! – побежал за ним Арстан, хватая за руки. Сатар вырвал рукав и, хлопнув калиткой, двинулся по улице. Высокий, надменный, неприступный. Арстан постоял, поглядел вслед удаляющемуся Сатару, потом повернулся к Медеру. Долго, с укоризной смотрел на Медера, и тот, жалея его, опустил взгляд, и тогда Арстан, жестикулируя, как плохой актер, заговорил, переходя с трагического шепота на крик, а потом обратно по проторенному маршруту:

— Что ты с нами делаешь, а? Мы все ведь забросили, чтобы только тебя, дурака, женить! Мы что тебе, холопы на побегушках. Да мне наплевать на тебя! Я бы и пальцем не пошевелил, если бы мы не обещали Канышай, несчастной бабе, которая всю жизнь терпела тебя и даже перед смертью заботилась о тебе!.. Ты не достоин ее памяти! Ты не только ей, но и нам в лицо плюнул! Подыхай теперь один, как собака!

Арстан повернулся, чтобы эффектно уйти, но Медер догнал его в два прыжка, развернул лицом к себе и заорал:

— Я не подохну как собака! Я еще всех вас переживу! И я не один! Я никогда не был один! Я делаю беседку – знаю, что Канышай понравится! Я вожусь в огороде – знаю, что Канышай с улыбкой следит за мной! Я каждое слово выталкиваю с себя только с одобрения Канышай! И когда я буду умирать, ее руки закроют мои глаза! Я буду...

Медер поперхнулся словом, видя, как Арстан медленно опустился на землю.

— Арстан, что с тобой? – бросился он к нему. Встряхнул, поднимая голову Арстана, и встретил удивительно просветленный взгляд своего друга.

— Что с тобой? Извини меня! – готов был зарыдать Медер.

— Принеси ручку! – прошептал Арстан.

— Зачем тебе ручка?

— Я хочу записать твои слова... Прости, я не знал тебя. У тебя – великое сердце...

* * *

По дороге средь поля шли Сайкал, Нуржан и Исхак, отец Нуржан. Исхак толкал перед собой коляску, в которой поверх фляжек лежала объемная сумка.

— Вы всегда так пешком? – спросил Исхак.

— Бывает, автобусы ходят. Говорят, с осени будут ходить постоянно, — сказала Нуржан, — Но осенью нас здесь не будет!..

Исхак промолчал, переглянулся только с Сайкал. Исхак вдруг остановился, стал принюхиваться: — Какой запах... Какое чудо...

— Это – джида! – засмеялась Нуржан, показывая на одинокое дерево на краю поля.

Оно стояло, трепеща серебром под солнцем и ветерком, источая аромат, не густой как в пору цветенья, дурманящий подобно сумасшедшей страсти, а тонкий, изысканный, проникающий вглубь – туда, где отстаивается печаль пережитых лет.

Исхак стоял, глубоко, с наслаждением дыша.

— Хочешь, принесу веточку? – спросила Нуржан.

— Не надо. Мне достаточно... Запах Родины…

Исхак двинулся вперед, толкая коляску.

— Пап, а когда мы уедем? – спросила Нуржан.

— Тебе здесь плохо? – спросил после паузы Исхак.

— Но там же лучше!..

Исхак горько усмехнулся: — Не очень-то там весело. Скитаемся по углам, работы постоянной нет. Перебиваемся, как можем...

— Мы останемся здесь? – потерянно спросила Нуржан.

— Вот я и приехал посоветоваться с вами. Может, в Казахстан или в Россию рванем?.. – обратился он к Сайкал. Сайкал молчала.

— Там, говорят, работа есть. Платят больше...

— Опять скитаться? – сказала Сайкал.

— А что поделаешь?.. Жить же надо…

— Останемся здесь, — твердо сказала Сайкал, — Только среди своего народа можно прорасти, а в любом краю, даже в раю, ты – перекати-поле: первый легкий ветерок вырывает тебя с корнями...

— А люди здесь хорошие? – спросил Исхак.

— Эх, сынок, были бы лишь мы хорошие, тогда и люди будут хорошими.

* * *

Сатар по привычке возлежал на подушках, а рядом сидела Айша и, раскачиваясь, сказывала поминальный плач:

— Ходил ты в больших начальниках,
    Но никогда не зазнавался.
    Был ты знаний больших человеком,
    Но простых людей не чурался.
    Жизнь проскочила-пробежала,
    Как один из мимолетных гостей.
    Службу твою для народа не впитала,
    Хотя не было в мире службы честней...

— Молодец! — привскочил Сатар, — Без преувеличения, ты – большой талант! Аж слезу прошибло!..

Айша заморгала глазками, не зная как себя вести, но на всякий случай сказала: — Спасибо...

— Это я должен тебя благодарить! Я! Плачу и радуюсь! Утешила душу! Запомни: когда я умру, не суетись, не рви, как дура, на себе волосы. Застынь, как камень, а потом пропой вот этот самый свой плач. Поняла?

Айша покорно кивнула.

— У-ух, как представлю — так волосы дыбом встают, – восторженно прошептал Сатар,— Хочется умереть сейчас, немедленно, чтобы ты потрясла людей своим плачем.

* * *

Саадат сидела на сере и как всегда крутила сепаратор, а рядом тоже как всегда колол полено на щепки для самовара Арстан. Пыхтел вечный труженик — самовар.

— Если я умру, ты выйдешь замуж? — спросил Арстан.

— Выйду!

— За кого? – насторожился Арстан.

— За немого.

— Тьфу! Тоже мне шутница.

— А я не шучу.

— Ты меня хоть любишь?

— Ай! Ты что, с утра напился?

— На все у тебя один ответ! Я тебя всерьез спрашиваю!

— Сдурел что ли? Любят корову за молоко, куриц за яйца, я тебя за что?

Молчание было ей ответом. Удивившись, Саадат глянула на мужа. Тот выглядел заброшенной сиротой, необыкновенно несчастным.

— Эй, что с тобой? – окликнула она.

— А я бы, если бы ты умерла...

— Тьфу! Сплюнь, кокуй! Еще накличешь!

— Если бы ты умерла, я никогда бы не женился, — он замолчал, вспоминая вчерашние слова Медера, но, не вспомнив, заговорил своими, — Ходил бы туда — думал бы о тебе, ходил бы сюда – думал бы о тебе...

Саадат оглушительно захохотала. Справляясь с приступом смеха, она не обращала внимания на мужа, который вдруг заплакал.

— Эй, ты что, заболел! Я еще не умерла, рано тебе еще ходить туда, ходить сюда…

Она опять захохотала, но вынуждена была остановиться, потому что с мужем творилось что-то неладное. Он продолжал плакать.

— О кокуй, что с тобой случилось? – встревожилась она.

— Неужели, хоть раз в жизни нельзя меня принять всерьез?

— А кому ты нужен такой серьезный? Скучных людей и без тебя хватает.

Захохотала она. Глядя на нее, захохотал и он. Сидели старик и старуха и смеялись. Разве есть для человека закат более достойный?

* * *

Медер вымыл вымя коровы теплой водой, потом, отставив ковш, обтер полотенцем, основательно, не спеша. Встал и отнес ковш и полотенце на подоконник. Взял ведро и сел на низенький стульчик, пристраиваясь к корове. Корова не обращала на него внимания, жевала, пряча голову в стойле, медленно вздымался и опадал крутой живот. Медер бережно ухватил сосок, повел руку вниз – прочертилась едва уловимая светлая черточка, повел другой рукой, потом опять первой — и побежали наперегонки звуки струи, упруго бьющихся об дно ведра.

— Во молодец, молодец! Одна ты меня понимаешь... дай бог тебе хорошую хозяйку, если я умру... только умирать не хочется... хочешь, не хочешь – придется... Вот жизнь! Впереди – пустота, оглянешься – жалкая жизнь. А почему жалкая? Людям всегда было весело с Арстаном – значит, жизнь хорошая! У Сатара была идея. Тоже жизнь была хорошая! А у меня?.. У меня была Канышай! Почему была? Она – есть!.. А я, дурак, чуть не женился.. Ну, хорошо, я бы жалел ее, привык, к живому человеку всегда ведь привыкаешь: Но тогда бы, наверное, ушла бы моя несравненная Канышай. А я не хочу этого. Я хочу, закрывая глаза навечно, заснуть, думая о ней, а встретимся мы или нет, есть ли тот свет или нет – какое это имеет значение? Главное – заснуть, думая о ней… Ладно, ладно, милая! Потерпи! Еще чуть-чуть осталось. Как ты думаешь, вот бы, наверное, человек был бы умнющим, если бы жил тысячу лет, а? Я думаю – да! Тут вот, за семьдесят перевалило, а только лопаются почки первого ума, а там тысячи... Ого – го! Таким бы умным стал, что жить бы не захотел. Вот ведь, какая беда…

© Ибраимов Т., 2008. Все права защищены
Произведение размещено с письменного разрешения автора