Ваенга-эир

Повесть о советско-британской операции «Бенедикт» 1941 года, в рамках которой авиационная часть Королевских ВВС базировалась на Кольском полуострове и вместе с советскими истребителями воевала за чистое небо советской Арктики. Опубликована в 2017 году в журнале «Новая Немига литературная».

Пролог

Тундра, вчера ещё уныло-серая, вдруг покрылась зелёным. Казалось, зацвели сами камни. Среди этого буйства наметилось многоцветие лишайников, кое-где пробились лиловые метёлки иван-чая. Под застенчивым солнцем заполярного лета зелень пыталась поймать каждый лучик, каждую толику тепла, пока не приблизится осень. Тогда равнины Севера вспыхнут всеми цветами радуги и скоро погаснут, до мая закутавшись в белое.

– Красиво! Правда. Но дома лучше. Мама, а когда мы поедем домой?

Дома – это в Беларуси. Там солнце не дразнится круглые сутки, оно светит днём – жарко и ласково. Там пылью пахнут дорожки, поляны – цветами, а лес – грибами. Там деревья тянутся ввысь, а не кривятся у земли. Игорёк родился на Витебщине и совсем не хотел уезжать.

– Наш дом теперь здесь. Ты же знаешь, у военного он – где служба. И ты, мой маленький солдат, тоже скоро вырастешь…

– Буду как папа – лётчиком! Сталинским соколом!

– Обязательно. А теперь пошли. Папа вернётся с аэродрома, приготовлю что-нибудь вкусное.

Погода испортилась. Форточка в небесах, пропустив скудную долю солнечных лучей, плотно затворилась среди туч. Ветер срывал косынку с головы женщины, обнажая русые косы. Высокая и статная, она была чужой для этого края, как и её сынишка, с любопытством озирающийся в тундре, пока пустынные пейзажи не начнут навевать тоску.

Они вернулись к военному городку с романтическим названием Ваенга, что прилепился на южном берегу Кольского залива. Здесь как и везде: неожиданный вызов мужа на аэродром был делом обычным. День не лётный, значит, Боря вернётся быстро. И семья проведёт вместе несколько часов, выходной всё-таки.

Так для Сафоновых начиналось воскресенье двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года…

Глава первая. Комбриг

Пятью годами ранее в Витебске на улице Безбожной, своим именем взывавшей к торжеству материализма, в события вмешалась высшая сила. Иным способом не объяснить случившегося чуда: молодой лётчик-истребитель Боря Сафонов оказался за одним столом с самим Ворошиловым!

Сначала под окном затормозил большой автомобиль, через считанные секунды в квартиру Смушкевичей нагрянул военный, обязанный проверить – всё ли в порядке перед нежданным визитом полководца. Пока матёрый командир авиационной бригады стоял перед молодым порученцем  навытяжку, Борис взмолился:

– Бася! Есть здесь второй выход? Не через окно же пикировать!

Чернявая красавица-жена комбрига упёрла руки в бока.

– Таки не присев за стол, бежать надумал? Ой вей, гость нашёлся… – видя колебания робеющего красного сокола, мадам Смушкевич загородила телом путь к отступлению: – Не тушуйся, Бора. У Яши с Климом ещё с Гражданской…

Если первый красный маршал и ощутил досаду, что во время его визита здесь болтается посторонний лётчик, при котором, естественно, не будешь особо откровенным, то виду не подал.

Сели, налили, опрокинули по первой.

– Хорошо тебе, Яша… Тихая провинция, служба не в тягость, вон – Бася Соломоновна хлопочет, с мужа пылинки сдувает…

Бригадирша разулыбалась, вспомнила вслух жену Ворошилова, попросила передать ей привет, но явно попала мимо цели. Маршал нахмурился. Видно, между ним и супругой пробежала чёрная кошка.

Ситуацию спасла Фаина Моисеевна, тёща Смушкевича, когда подала на стол «гефильте фиш», а Яков сказал высокому начальнику:

– Отведай, товарищ нарком! Такую и в московских ресторанах не подадут. Только – в «провинции»…

Сафонов отщипнул крохотный кусочек и тут же был наказан: Бася навалила ему полную тарелку фаршированной рыбы. Однако толком вкусить наказание успел. Комбриг одним движением бровей намекнул: проваливай!

Торопливо умяв угощение, лётчик объявил о неотложном деле и отчалил, бодро козырнув. О чём судачили над останками рыбы нарком и комбриг, ему, рядовому пилоту, знать было не положено. Но кое-что Смушкевич поведал.

Стоял пыльный июль. Летали каждый день. И комбриг в 106-ю эскадрилью заглядывал тоже практически каждый день. Однажды подозвал к себе Сафонова, когда тот вылез из открытой кабины истребителя с двуцветием на широком лице: кожа, не защищённая шлемофоном и лётными очками, потемнела.

– Помнишь, Борис, рыбку моей тёщи? Ворошилов тоже не забыл. Прислал в подарок сервиз на двенадцать персон!

Почувствовав неофициальность в тоне комбрига, Сафонов заулыбался.

– Помню, Яков Вольфович! Только доесть не дали.

– Уж извини. Нарком кое о чём говорил, для твоих ушей не предназначенном, – Смушкевич неторопливо шагал к стоянкам соседней эскадрильи, Сафонов, на голову выше и намного шире в плечах, двигался рядом, приминая сапогами зелёную траву. – Вышло спокойное время, Боря. Или в Европе, в той же Испании, или японцы на Дальнем Востоке, но вот-вот где-то полыхнёт.

– Ясно, Яков Вольфович…

– Владимирович, – поправил Смушкевич. – Переведут меня скоро. Ворошилов прямо сказал – меняй отчество.

В разговоре на минуту возникла пауза. Слышались только звуки шагов да звон авиационных движков. Комсомолец Сафонов вырос в убеждении, что в СССР все нации равны, все дороги открыты… А теперь командиру лучшей авиационной бригады округа придётся менять отчество, чтобы скрыть еврейское происхождение?

Но два года, проведённые на службе, научили житейской премудрости – иногда лучше держать язык за зубами и не высказываться с комсомольской прямотой.

– Я тебя с самого начала выделял, – продолжил комбриг. – Талант, он с младых ногтей виден. Буду тебя рекомендовать на продвижение. Помни, о чём с тобой говорили – о построении парами, как немцы в Империалистическую, об атаке от солнца, от ведущего не отставать, ведомого не терять…

– Так точно! Яков Воль… Яков Владимирович! Если полыхнёт, так замолвите словечко – не на продвижение, а на передовую. С вами!

– Отставить! – неожиданно резко обрезал тот. Продолжил мягче. – Поверь умудрённому в жизни еврею – нельзя совать голову в пекло, пока не обзавёлся детьми. За тобой тысячи, ушедшие в землю, лишь бы ты появился на свет… Понимаешь?

– Думал – бобылю проще. Жену с дитём одних не оставлю, если что…

– Плохо думал, Борис. Надо не о «если что», а о светлом будущем, которое мы построим. Или построят после нас. Кто в этом будущем жить будет? Во-от! Есть на примете кто? Бабы за вашим братом – молодыми летунами – косяками носятся.

Сафонов чуть смутился.

– Ну… есть, конечно. Только гордая слишком. Считает лётчиков ветреными. Евгенией зовут.

– Женя? Хорошее имя. Коль надумаешь всерьёз – веди к нам. Теща научит «гефильте фиш» готовить.

– Есть «гефильте фиш» готовить! – не слишком бойкий на язык, Борис смешался. – В смысле, сначала готовить, потом есть. Разрешите писать рапорт?

Потому что невесту красного командира полагается до росписи долго и тщательно проверять: не из «бывших» ли её родители, а то вдруг родственники остались в западной части страны, под белополяками. Да мало ли что…

Рапорт Сафонов подал, и комиссар бригады объявил, что партия выбор одобряет. Но в остальном случилось иначе.

Смушкевича забросило в Испанию, потом на Халхин-Гол, летал он и над Карельским перешейком. Сафонов рвался в бой, но начальство не вняло мольбам, пилот-истребитель по-прежнему отсиживался в тылу. А повышение состоялось с переводом в Заполярье.

Обустроившись, перевёз туда и семью.

Однажды, это была середина июня, в штабе авиации Северного флота он случайно услышал обрывок разговора. Командующий авиацией сквозь зубы прорычал на командира бомбардировочного полка:

– Не борзей! Ещё схватят тебя как Яшу Смушкевича…

Борис постарался не выдать своих чувств. В приёмной толпилось до дюжины офицеров, никто больше не уловил эту фразу, просочившуюся через неплотно прикрытую дверь. А Сафонова натурально вогнало в штопор…

Не может быть!

Яков Владимирович – дважды Герой Светского Союза! Друг самого Ворошилова!

Невольно вспомнилась маленькая, но удивительно солнечная и уютная квартирка на улице Безбожной, рюмка водки в руке наркома, а ещё сервиз на двенадцать персон…

Потом всплыло в памяти другое. О парном построении, об атаке от солнца, используя высоту, о взаимодействии… Вся накопленная премудрость учителя.

Лётчик тяжело вздохнул. Если завтра война, то впереди себя в линии полка Сафонов предпочёл бы видеть многоопытного Смушкевича или кого-то другого из испанских ветеранов.

И через неделю действительно пришла война.

Глава вторая. Борис

Одинокий истребитель И-16, именуемый в народе «ишак», из последних сил тянул над тундрой. Тупорылый самолёт с красными звёздами качался из стороны в сторону – лётчик едва удерживал его от падения. Немецкому пилоту в кабине «Мессершмитта» русского было даже немного жаль. Высота малая, метров сто, на прыжок с парашютом не хватит, и в Ваенгу не добраться, а внизу сплошные камни – не жилец.

Чтобы получить полоску на киле о победе – абшуссбалкен, надо стрелять. Это будет удар милосердия. Палец в перчатке лёг на кнопку.

Истребитель Bf-109Е «эмиль» выровнялся в двух сотнях метров от жертвы, когда случилось неожиданное. Советский самолётик с непостижимой быстротой выпрыгнул из прицела в глубоком вираже. Чёрный дым бесследно исчез. В наушниках прозвучал панический крик ведомого…

Через четверть часа тот же «ишак» зарулил на стоянку. Вместе с механиком у самолёта оказался лейтенант Кухаренко, севший на полчаса раньше. Сафонов спрыгнул с крыла и устало стащил с головы потный шлемофон.

Кухаренко колупнул пальцем чёрную сажу на боку фюзеляжа. Копоть неумолимо доказала: отважный до безумия лётчик снова провернул запрещённый трюк. Он выставил из кабины горящую промасленную ветошь, чтобы враг принял истребитель за подранка.

– Ты что творишь, командир?! «Ишак» сгореть же мог…

– Лёша, ну как по другому «Мессера» поймать? Не догонишь же. А так они сами в прицел лезут.

Лейтенант пожал плечами. Отчитывать командира, тем более в присутствии техника, выглядело совсем не уместно, даже с некоторой демократичностью военно-воздушных сил по сравнению с сухопутными.

– Борис, смотри! Кузнецов идёт… Факт – по твою душу. Вот за подвиги взгреет! Фрица хоть завалил?

– Шут его знает… – широкий лоб Сафонова перечеркнула задумчивая складка. – Врезал крепко ведомому. Дым пустил, но, зараза, в облака шмыгнул. А дотянул до аэродрома или спёкся по пути…

Он расстроено махнул рукой. Тем более, не удалось догнать ведущего. Советские истребители маневренные в вираже, но по скорости с «эмилями» им не тягаться.

Стараясь не пачкать сапоги в грязи – в августе дождливые дни выпадали чаще сухих – к стоянке эскадрильи приблизился генерал Кузнецов, командующий авиацией Северного флота. С ним прибыли два незнакомых офицера. При виде начальственной когорты Сафонов натянул шлем и козырнул.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор.

По тому, как неохотно командующий приподнял ладонь к фуражке, было заметно – он не в духе.

– Опять своевольничаете?

Сафонов вытянулся по струнке. В армии всегда так – тебя в чём-то обвиняют, а ты даже не знаешь, какой из грехов выполз наружу именно сегодня. Но пререкаться с генералом, тем более в присутствии посторонних, было явно не благоразумно.

– Так точно, виноват.

– Что «мессера» сбил – хорошо. Но твой анархизм мне уже вот где сидит! – для доходчивости генерал провёл ладонью у горла.

Краем глаза Сафонов заметил радость на веснушчатой физиономии Лёши Кухаренко и сам едва сдержался, чтоб не разулыбаться на все тридцать два. Раз Кузнецов сказал про сбитого, значит – наземные подтвердили. Грохнулся тот фриц!

– Что-то случилось, товарищ генерал?

– Дело хотел тебе поручить, очень ответственное. Сейчас сомневаюсь.

Из-за спины невысокого генерала строго уставились две пары глаз. Так неподкупно и сурово глядят товарищи, наделённые особыми полномочиями. Сафонов никогда не стремился к плотному с ними общению. Неужели задание связано с особистами? На войне службу не выбирают, и он сказал то, что должен был:

– Не подведу, Александр Алексеевич.

– Посмотрим… У меня приказ из Москвы – сформировать авиационный истребительный полк на английских самолётах. А тебя предложил командиром.

– На английских?! – вякнул от неожиданности Кухаренко, но генерал не обратил внимания.

– Через неделю на Ваенгу прилетит английское крыло, полк по-нашему. Передадут «Харрикейны». Воевать на них научат.

– Этому мы и сами кого хочешь научим, товарищ генерал-майор, – снова встрял Кухаренко, заслужив толчок локтем Сафонова. Мол, совсем краёв не видишь, язык на узде не держишь, тем более – в присутствии орлов из Особого отдела.

– Отставить самоуверенность, товарищи красные командиры! – одёрнул их Кузнецов. – После Испании и мне казалось – любого с неба сниму. Гляди как вышло… Давят нас!

– Выстоим, – заверил Сафонов. – Товарищ генерал, разрешите? Так что с англичанами?

– А вот сам и спросишь.

– Виноват! Я по-английски только «шпрехен зи дойч» помню…

– Ну, тут за тебя умные люди подумали. Знакомьтесь, товарищи летчики.

Из-за спин двух «умников», так Кузнецовым и не представленных, выпорхнула миленькая чернявая барышня лет двадцати – двадцати двух в лёгком синем пальто и белой вязаной беретке с игривым помпоном.

– Мира! – представилась она и протянула ухоженную ручку для пожатия обоим пилотам. Сафонов чуть прикоснулся к пальцам девушки, Кухаренко задержал их в своей лапище – на едва заметную долю секунды.

– Капитан Борис Сафонов.

Кухаренко расцвёл так, будто это он уговорил «Мессера».

– Меня можно просто – Алексей.

– Никаких мне «просто», – одёрнул генерал под молчаливый аккомпанемент двух офицеров. – Улыбочки и заигрывания отставить. Мира – переводчик, по рекомендации ЦК комсомола. А вы, Мира Соломоновна, построже с нашими героями.

– Есть, товарищ генерал! – она шутливо козырнула, бросив ладонь к беретке.

Кузнецов увёл Сафонова. Генеральский баритон понемногу удалялся, не прекращая вещать о трудностях появления союзников на сверхсекретном военном объекте, так как эти союзники, нельзя забывать, прибывают из классово чуждой страны, управляемой угнетателями трудового народа. Кухаренко моментально догадался, что длинная речь о возможных происках империалистов предназначена не Борису, а приезжим, и обрушил залп всех своих пушек на переводчицу.

– Пока англичане не налетели, позвольте, товарищ Мира, я введу вас в курс дела.

– Отчего же не он, старший по званию? Видный такой из себя – Герой Советского Союза.

– К Борису жена и сын прибыли из Белоруссии, ему неловко будет с вами, молодой и красивой. Тем более – жена у него тоже первый сорт. И ревни-и-ивая…

– Я не привыкла давать повода для сплетен, товарищ Алексей, – её пробило на улыбку, совсем не соответствующую строгому смыслу слов.

– Одно ваше появление в закрытом гарнизоне зарядит местных сплетниц на неделю вперёд, какая там война… И вам, наверно, не полагается гулять по секретному аэродрому, но я разрешаю и покажу наших птиц, на которых сталинские соколы покоряют синее небо…

Получив накачку от генерала, Сафонов вернулся к эскадрилье. Оставшиеся в строю «ишаки» жалобно раскрыли капоты, в машинах копались техники и оружейники. Рослая фигура Кухаренко на две головы возвышалась над мелким силуэтом переводчицы. Её яркое лёгкое пальто среди тёмных и блеклых красок аэродрома смотрелось вызывающе цивильным. Лёша расставил руки в стороны наподобие крыльев и что-то бойко рассказывал, Мира смеялась. Капитан неодобрительно покачал головой.

Вечером красным соколам предстоял разбор дневных полётов у командира полка, не менее подробный разбор позднее устроила супруга.

– Боря, это правда?

Сговорились они с Кузнецовым, что ли? Обвиняют, но не скажут – в чём. Капитан стянул лётную куртку и шлемофон.

– Правда, что я устал и есть хочу.

Евгения раздражённо налила суп в миску.

– Не отводи глаза! Мне Варька из штаба шепнула… Про англичан. И что тебя ставят на комполка. Ну зачем тебе это? С эскадрильей не всегда ладишь, Кухаренко от рук отбился, тоже мне – дружок…

– Бабское радио, вашу мать! – в сердцах выругался Борис и прижал ладонь к губам – не услышал ли Игорь. – Ты что, мне Особый отдел дома устраиваешь? Да вас самих за военную тайну…

– Не переводи разговор! Ты – первоклассный лётчик, но не пастух англичанам. На тебя ж вся страна смотреть будет.

Пока на него смотрел только товарищ Сталин, чей портрет из журнальной вырезки был единственным украшением кухни в крохотной квартирке длинного двухэтажного дома для офицерских семей.

– Пусть. Всё нормально.

– Нормально?! А что раньше говорил? Если к нам сунутся, мы за неделю любого выгоним! Что за красным военлётом будешь как за каменной стеной. Вон сколько гибнет, конца-края не видно. Каждый вылет… я до вечера не знаю – вдова или ещё нет…

– Не смей! Идёт война. Я там, где нужнее. И точка.

Взаимоотношения красного сокола Кухаренко и его новой знакомой были далеки от стадии, когда мужчина и женщина предъявляют друг другу претензии. К концу следующего дня он внезапно пропал с лётного поля и столь же неожиданно объявился с микроскопическими синими цветочками из растущих в августовской тундре.

– Так мило… Неужели вы – романтик, товарищ Алексей?

– Все лётчики – романтики. Только мой командир умело это скрывает. Позвольте, дорогая Мира, эскортировать вас до разворота на глиссаду у вашего аэродрома.

– Хотите проводить меня? Так и говорите! Я из всего вашего лётчицкого только одно знаю – от винта.

Девушка привычным движением поправила тёмную упрямую прядь, выбившуюся из-под беретки. Её тёмно-карие глазки глядели насмешливо и оценивающе.

– Ну, если девушка говорит военлёту эти слова на свидании, он – в штопоре! Вашу ручку, товарищ Мира…

У казармы, где крайние комнаты отводились для командировочных, Кухаренко снова задержал её пальцы в своих ладонях. Она отмеряла точно рассчитанную паузу, потом гневно вырвалась.

– Комсомолец Кухаренко, вы что себе позволяете? Вот я генералу пожалуюсь!

– Хоть товарищу Сталину! Ни один истребитель не знает, вернётся ли завтра с задания… Летаем на смерть! Поэтому на земле не теряем времени.

Он быстро чмокнул Миру в лоб и убежал, чтоб не получить нагоняй. Но недалеко. Под соснами Алексей натолкнулся на задумчиво курящего Сафонова.

– Сбавь обороты, заполярный Дон Жуан.

– Зачем? – легкомысленно отозвался тот. – Мотор прогрет, выруливаю на взлёт…

– Батя ясно дал понять: девочка из верхов, образцово-выдержанная. Кого, как ты думаешь, приставили следить за британцами?

– Особистов?

– Те двое, что с генералом, да, из Особого отдела фронта. А Мира… Боюсь, этого даже Кузнецов не знает. Так что держи язык на привязи, а штаны застёгнутыми. Понял?

– Да чё уж там…

Сафонов выбросил окурок.

– Лёха, лучше скажи, мне что делать? Я – командир истребительного полка. В нём ни одного лётчика и самолёта, а результат завтра потребуют.

– Да ничего не делать. Воевать. За баб и детей, за тех, кто остался под немцем. А как прилетят англичане – будет видно. У тебя никто…

– Никто. Родители Жени уехали из Витебска до немцев, мои под Тулой. Но столько народу… Леша, я ведь многих знал, кто не успел сбежать. Там теперь фрицы!

Кухаренко посерьёзнел. Радость от знакомства с Мирой спряталась на второй план. Он болтал с ней о краткости жизни лётчика, но это не шутки – это правда. Пока идёт война, по-настоящему радоваться невозможно.

Глава третья. Саджент Смит

Кокпит истребителя Hurricane MkIIB, наверно, самый неудобный учебный класс на Земле. Но другого не было. Кухаренко уселся в пилотское кресло. Его ошалелый взгляд пробежался по множеству приборов с надписями на непонятном языке. Поверх английских букв сиротливо белели три бумажки с переводом их тарабарщины на русский – «высота», «скорость», «тангаж», одна отвалилась от залетевшего порыва ветра.

Сержант Смит, британский лётчик из состава 151-го крыла Королевских военно-воздушных сил, монотонно бубнил:

– Харрикейн набирает пятнадцать тысяч футов за шесть минут и разгоняется до трёхсот двенадцати миль в час…

Мира синхронно переводила.

Сафонов мысленно пересчитал в привычные величины.

– Примерно 500 километров в час… Прожорливый, небось. Сколько у него ёмкость баков?

Он говорил медленно, отрывистыми фразами, чтоб не усложнять Мире работу.

–  Девяносто один галлон, – ответил сержант, демонстрируя изумительную память на цифры. – Запас топлива обеспечивает боевой радиус до шестисот миль. С полной заправкой взлётный вес составляет семь с половиной тысяч фунтов.

Кухаренко перебил, не дослушав перевод до конца.

– Задрало… Придумали тоже – мили, галлоны, фунты… Нет, чтоб как у людей.

Смит не понял смысла, но уловил неприязнь в интонации.

– Что он сказал? Что ему непонятно? Этот русский не знает галлоны и мили?

Алексея трудно было остановить.

– Невозможно это – сколько ихних галлонов он сожрёт, чтоб мессера догнать… И догонит ли вообще?

В голосе сержанта зазвенел металл.

– Мира, вы здесь единственный образованный человек. Объясните ему.

– Алексей, это же очень просто. В одной миле тысяча шестьсот метров. Помечайте прямо на приборе…

Карандаш не оставил на стекле ни следа.

Она потянулась к приборной доске с помадой, попыталась чёркнуть остатком. Снова вмешался Смит.

– Возьмите!

Он протянул цилиндрик помады, Мира с благодарностью взяла. По окончании урока помада осталась у переводчицы, и не нужно было иметь талант ясновидящего, чтоб угадать – какой оттенок примут завтра её губы.

Вечером они возвращались в военный городок впятером – трое советских и два англичанина. На фоне двух лётчиков-североморцев Смит смотрелся карикатурно мелким – едва выше Миры. Было заметно, что два коротышки 151-го крыла, он и флай-саджент Хоу по кличке «Вэг», обычно стараются держаться вместе.

На коротком поводке, выдёргивая лапы из грязи, трусил Монморанси – спаниель Смита.

Кухаренко примолк, о чём-то сосредоточенно раздумывая. В присутствии англичан он почему-то стеснялся заигрывать с Мирой. Сафонов, напротив, дружелюбно беседовал через переводчицу.

– Вы так привязаны к своей собаке, сержант.

Британский лётчик потрепал пса за ухом.

– Да. Он помог найти мою сестру под развалинами Ковентри. Здесь он мне как талисман, в чужой стране. Капитан, мы совсем другими представляли вас.

– А теперь?

– Всё изменилось. Год с капитуляции Франции мы воевали с гуннами в одиночку. Теперь мы не одни!

– Да, сержант, теперь мы вместе, – он вытащил блокнот с записями и с усилием произнёс: – Ви а тугеза.

– Фрицам аллес капут! – проснулся Кухаренко.

– Ты б лучше английский учил, Алексей. В бою как с ними разговаривать будешь? И где твоя тетрадка? – почувствовав, что её вопрос повис в воздухе, Мира вытащила из сумки потрёпанную книжку. – Бери учебник, раз у тебя до сих пор нет конспекта.

Массивное двухэтажное здание, служившее казармой британскому крылу, располагалось рядом с временным пристанищем Миры. Как-то само собой получилось, что московская барышня и оба англичанина свернули туда, а Кухаренко замешкался, открыв подарок Миры.

– Ландан из зэ кэпитэл оф Грэйт Брытн. Айм он дъюты тудэй. Ез ыт ыз. Рязань, твою душу…

 Со стороны «Кремля», так иностранцы окрестили свою обитель, донеслись голоса Миры и Смита.

– Миля есть тысяча чэсот двадцать один метрс. О’кей?

– Вот они – правильно учатся, – заключил Сафонов, но Алексею бросилось в глаза совсем другое – за переводческими экзерсисами Смит как бы невзначай взял Миру под локоть.

– Эй, чо он руки распускает? Да я ему без всякого английского растолкую.

Сафонов тоже взял его под локоть, но не как британец, а сильно – не дёрнешься.

– Я тебе быстро толковалку обломаю.

Кухаренко подёргался и притих.

– Ну… Я вежливо.

– По-английски? Скажешь «хуиз он дьюты» и врежешь по рогам? Отставить! Кру-угом! Шагом марш в люльку, военлёт.

Но конфликт назревал.

На следующий день по первому снегу англичане играли в футбол сквадрон на сквадрон. Так, на манер кавалерийского эскадрона, в Королевских ВВС именовались половинки авиационного крыла. Их командир, улыбчивый винд-коммандер Рамсботтом-Ишервуд, снисходительно посматривал на подопечных. Мира объяснила Сафонову, что с такой фамилией, означающей «баранью задницу и какое-то дерево», без юмора прожить невозможно.

Импровизированное футбольное поле окружила редкая цепь солдатиков в потёртых шинелях с винтовками и примкнутыми штыками. Наверно, они должны были защищать драгоценных союзников от внешних напастей, но футбол оказался интереснее службы, и парни с винтовками смотрели внутрь охраняемой зоны, отчего спортивное действо напоминало тюремные состязания в кругу стражников.

Британцы предлагали сыграть с ними, потом звали советских в состав своих команд. Очень удивлялись – никто не откликнулся, включая двух строгих офицеров, что сопровождали Кузнецова и Миру в её первом визите на аэродром.

Не играл и Кухаренко, хмуро поглядывая на поле. Два лётчика-коротышки носились как заведённые, они давали основной результат команде. Мира с детской непосредственностью хлопала в ладоши.

Вечером были танцы. Патефон играл что-то английское из привезённых гостями пластинок. Кружились пары – весьма немногочисленные из-за малого количества женщин, переводчиц, врачей и нескольких офицерских жён. Мужчины преобладали. Только британцев набралось две дюжины, половина их лётного состава.

Монморанси тихо сидел в углу. Ему тоже не досталось подружки.

Мира надела длинное зелёное платье, настоящее вечернее, на зависть местным модницам. Её круглое чуть смуглое лицо порозовело от танца и, наверно, от постоянного пребывания на свежем северном воздухе – в Москве такого не найти.

А ещё она второй танец подряд кружилась со Смитом.

– Вот тебе и ЦК комсомола. А нас дрючили – не допустить морального разложения, – проворчал Кухаренко.

– Уймись! – осадил друга Сафонов. – В первый же день сказал – отвянь. Не про тебя баба.

Флай-саджент Хоу вслушивался, не в силах понять ни слова. Он чувствовал – приближается неприятность, но не мог знать, откуда дует ветер. Русские в большинстве своём были или доброжелательны, или сдержаны, и только один офицер, товарищ Сафонова, постоянно выказывал неприязнь.

– Через пару танцев он её утянет к себе в кокпит. Да сделай что-нибудь, капитан! – взмолился Алексей.

Сафонову это надоело, и, к неудовольствию собравшихся, он приказал:

– Мира! Скажи англичанам – поздно, завтра вылет, всем нужно выспаться.

Толпа повалила к выходу. И надо же было такому случиться, что открыли только одну створку двери, отчего Смит оказался слишком близко к Мире, положив руку ей на спину…

Сафонов едва успел крикнуть:

– Алексей, стой! Не дури!

– Сор-р-ри, сэ-рр! – провозгласил тот с ужасным произношением и ударом кулака снёс Смита с ног.

Сафонов набросился сзади, предплечьем сдавил шею драчуна, оттаскивая от англичанина. На помощь кинулся Хоу и тоже чуть не заработал на орехи: Кухаренко размахивал руками, будто изображал ветряную мельницу.

В драку бросился Монморанси, оправдывая одинаковую кличку с предприимчивым тёзкой из «Трое в лодке». Спаниель пытался куснуть Кухаренко за штанину, но его героизм пресекла Мира – схватила за ошейник и утащила от греха подальше.

Не в силах освободиться из железной хватки капитана, неудачливый поклонник сдавленно промычал поднимающемуся сопернику:

– Вали в свой Лондон и там за баб хватайся! Миру не трогай!

– Отстань от нас! – она гордо прошествовала мимо с собакой на поводке.

Гнев красного сокола переключился на другую цель.

– Отстань, да? С империалистом нежишься? Знаю я вас таких, нежных. Англичане навезли вам помады, духов, жратвы, вы и рады… Вы и готовы…

– Дурак! Ничего ты не понимаешь!

Наконец, крики, ругань и собачий лай стихли. Кухаренко с Сафоновым закурили на крыльце клуба.

– Ты хоть понимаешь, что натворил?

– Начистил рыло засранцу… Но Мира-то хороша! Наша, а на него польстилась.

– Оставь, найдёшь другую, а не эту столичную.

Но Алексея было не сбить с взятого курса. Виденное он воспринимал исключительно в чёрном цвете.

– И самолёты у них – дерьмо. Пушек нет. Одни пулемётики типа нашего ШКАСа. Немца разве что поцарапают. Увидишь – как начнутся вылеты, фрицы этих лощёных «джентльменов» как воробьёв из рогатки…

– Не загадывай заранее. Завтра посмотрим.

Глава четвёртая. Сквадроны над Арктикой

Разумеется, слух о скандале в клубе докатился до генерала. Утром он примчался в Ваенгу и на аэродроме первым делом задал вопрос:

– Капитан, почему у одного из английских лётчиков разбито лицо?

Сафонов мялся. Ни один из заготовленных вариантов ответа не казался ему подходящим. Пока он тянул непозволительно долгую паузу, Мира перевела вопрос на английский.

Из группы британцев вперёд шагнул Смит. От лилового кровоподтёка на скуле его лицо с мелкими чертами казалось детским и вызывающим жалость. Он отчеканил:

– Имею претензию к наземным службам. Плохо лёд чистят. Я поскользнулся.

Два слова – pretension и ice – Кузнецов разобрал до перевода. Он потёр краснеющий от утреннего холода курносый нос, этот жест не скрыл от Сафонова облегчение командующего. Значит, последствий мордобоя не ожидается.

– Айс? Мира, передай ему – мы в Заполярье. Здесь лёд до Северного полюса, пусть под ноги смотрят.

– Спасибо, саджент! – «перевела» Мира, вызвав удивление генерала, но сделать замечание он не успел – примчался дежурный с вышки с сообщением о приближении вражеских самолётов к Мурманску.

– Винд-коммандер! Ваши орлы к пробному вылету готовы?

– Да, сэр! – энергично откликнулся «Баранья задница». – Двигатели прогреты!

– Немедленно эскадрилью на старт и к Мурманску!

Британец бросился поднимать сквадрон, правильно истолковав «старт» и «Мурманск», чем породил ехидное замечание Миры – скоро я буду не нужна.

Вылет планировался чисто английскими экипажами с задачей «засветиться» над финской территорией, в идеале – сбить финский самолёт. Лондон стремился показать правительству в Хельсинки, что там выбрали не самого лучшего союзника, и британское возмездие неминуемо.

Но «Юнкерсы» над Мурманском внесли коррективы. Город уже пылал, когда с востока показалась восьмёрка «Харрикейнов» с разноцветными кругами – опознавательными знаками Королевских ВВС. Наверно, пилотов Люфтваффе, переживших «Битву за Англию», постигло ощущение дежа вю при виде этих самолётов, неуместных на русском Севере… Предаться воспоминаниям им не дали.

В Ваенге у радиостанции столпилось слишком уж много народу. Радист включил репродуктор на громкую связь. Мира первой разобралась в отрывистых английских репликах и ахнула.

– Что они делают…

– Что именно? – тревожно спросил генерал.

– Бросились на немцев в лоб, одной линией! Воображают себя рыцарями Камелота, мальчишки…

Сафонов схватил микрофон и сунул Мире.

– Передай приказ: пусть не рискуют зря! Верно, товарищ генерал?

У того было другое мнение.

– Отставить! Не дурнее нас. Пусть воюют.

Корректные фразы, перемешанные с треском помех, вдруг сменились воплями, руганью. Послышался грохот авиационных пулемётов. Кто-то не отпустил клавишу микрофона и начал стрелять.

Сафонов почувствовал, что Мира инстинктивно стиснула его руку.

Когда «Харрикейны» заходили на посадку, радиослушатели хором бросились на лётное поле.

– Пять… шесть… – считал Сафонов. – Все… или нет?

Через минуту от стоянки к ним бегом ринулся Хоу. «Чопорный и корректный» флай-саджент сорвал шлемофон, подбрасывал его вверх и что-то орал.

– Вот вам английская сдержанность! – вздохнул генерал-майор. – Что он вопит?

– Сбили «Мессершмитт» и «Юнкерса…» – дрожащим голосом произнесла Мира, затем шагнула навстречу лётчику. – А наши? Our? Наши как? Все вернулись? Where is Smith?

– Суетится, сучка… Слышишь, Борь, англичане для неё – «наши»! Подумаешь, прибьют твоего Сми-и-ита. Импортных ещё до хрена, танцуй под любого за помаду.

На этот раз Кухаренко окончательно перегнул палку. Сафонов обернулся как ужаленный.

– Товарищ старший лейтенант, чтоб больше от тебя я этого не слышал. Нам с британцами воевать крылом к крылу! И Миру не трогай. Если она выбрала Смита, это её дело. Ещё раз кулаки распустишь, отправлю под арест. Понял?

– Ну, извини, Боря.

– А я не понял!

 До нарушителя спокойствия начало доходить.

– Виноват… Так точно, товарищ капитан!

Наконец, показался Смит, с виду – целёхонький. Мира, не скрываясь, побежала к нему. Остановилась метрах в двух…

От созерцания этой слишком откровенной сцены Кузнецова оторвал возбуждённый голос радиста.

– Товарищ генерал-майор авиации! Радиограмма. «Юнкерс» в 49-м квадрате.

– Не уймутся, гады. Мало им… – командующий снял фуражку и пригладил седой стриженый ёжик. – Один – значит разведчик. Рамсботтом! Мира – скажи ему отправить пару на перехват. Борис! Вот отличный повод проверить себя на Харрикейнах. Бери ведомого и лети с британцами.

– Есть!

По пути к стоянкам капитана догнал Кухаренко. На широкой крестьянской физиономии лётчика отражалась борьба чувств. Здравый смысл подсказывал – сегодня лучше не отсвечивать после «подвигов» и нагоняев, но свербело… Обратился по всей форме:

– Товарищ капитан, разрешите с вами?

– Отставить. Сам полечу, с англичанами. Ведомым Адонкина возьму.

– Почему?

– Потому что Смит – наш товарищ.

– Товарищ? Англичанин Смит нам товарищ?!

– У него отец – простой рабочий. Погиб от немецкой бомбы год назад. Мать едва концы с концами сводит. А ты… – Сафонов скривился и передразнил. – «Империали-ист…» Только и норовишь, дубина стоеросовая, ему кулаком в морду заехать. Стрельнешь ещё в хвост.

– Я ж не знал… Борис Феоктистыч… Товарищ капитан! Обещаю слетать без самодурства в воздухе.

Не получилось. Кухаренко угодил в опалу, которая закончилась очень быстро, когда стряслась беда – не от немецких снарядов и бомб, а где её меньше всего ожидали.

Однажды пилот газанул на земле для проверки мотора, удерживая тормоза. Самолёт поднял хвост, воздушный винт ударил о лёд и разлетелся на мелкие щепки. Сафонов велел техникам садиться верхом у киля для противовеса, и буквально на следующий день один из британцев взлетел с седоком позади кабины…

«Харрикейн» ушёл свечой вверх, через секунду рухнул на хвост от потери скорости. Лётчика собирали в госпитале по кускам, техника спасти не удалось.

От трибунала Сафонова спасло лишь то, что он ещё формально не вступил в должность комполка, за самолёты и экипажи отвечал винд-коммандер. Арестовывать главу миссии союзников никому и в голову не пришло.

Притихший Кухаренко на фоне этого происшествия смотрелся безобидным шалуном. Его допустили до полётов.

В воздух поднимались каждый погожий день. «Вэг» Хоу, однажды выбравшись из истребителя, гордо поднял три пальца – он в Арктике завалил третьего «гунна». Уже не носился по аэродрому как шальной. Просто – работа.

Октябрь принёс настоящие холода, не столько низкую температуру, сколько резкий пронизывающий ветер. Отношения между англичанами и русскими, наоборот, потеплели. Даже многозначительные взгляды офицеров-особистов не сдерживали. Людей из двух таких разных стран объединило общее северное небо.

Вечера становились длиннее. Кто-то из британцев умудрился притащить в клуб настоящую шотландскую волынку. Неужели спрятал её в кокпите «Харрикейна», когда гнали машины с авианосца на Ваенгу? Никто так и не узнал.

Русские учили иностранцев своим песням. Одна через годы станет гимном северных лётчиков.

Отпусти тормоза, и земля на мгновенье замрёт.

А потом, оттолкнувшись, растает в рассветной дали.

И внимая всем сердцем ожившему слову – полёт,

Оставляем внизу притяжение старушки Земли.

(Олег Неменок)

В ясную погоду Мира, можно сказать, летала вместе со всеми – до самой посадки неотлучно сидела около радиста. Как и в тот день, когда в воздух поднялась четвёрка из двух пар – Хоу, Смита, Сафонова и Кухаренко. Монморанси чинно ждал снаружи. Бедный пёс привык и к стуже, и что хозяин гораздо больше времени уделяет не ему, а тёмноволосой женщине.

Кузнецов глянул на часы – скоро стемнеет. Можно было дать команду о возвращении на Ваенгу, когда в репродукторе услышал голос Хоу.

– Гунны! Шест… Ноу! Восем!

– Восемь «Мессеров», – уточнил Кухаренко. – И бомбардировщиков дохрена.

Не сложно было угадать приказ Сафонова.

– Атакуем!

В закуток радиста ворвалась обычная какофония воздушного боя.

– Отсекаем «Мессов». Вег! Ёа бомберз!

– О'кей! – откликнулся Хоу. Даже через помехи радиосвязи слышалось его крайнее напряжение – одних только «эмилей» было вдвое больше, а четвёрка с Ваенги надеялась пощипать и бомбардировщики.

Ни для кого не являлось секретом, что Мира в такие минуты больше всего ждала, когда в репродукторе раздастся голос обычно немногословного Смита. И он действительно прозвучал.

– Four… Четыре гунна… Help me!

 – У него дым идёт… – крикнул Сафонов, а Кухаренко взмолился:

– Тяни к нашим!

Они все пытались поддержать, помочь.

– Come on! Jump! – надрывался Хоу.

Ему вторил Сафонов.

– Прыгай! Саджент! Джамп! Садиться опасно…

В эфире гремели только три голоса.

Мира с побледневшим лицом повернулась к Кузнецову.

– Это он… Товарищ генерал, один Харрикейн сел в тундре!

– На нейтралке? Твою ж налево… Петров! Соедини меня с Мурманском!

У девушки брызнули слёзы.

– Там сержант Смит… Кто-нибудь к нему вылетит?

Генерал был неумолим.

– Тундра – сплошные камни. Даже «Эр-пятый» не сможет. Ждём, когда пехота его вытащит. Не впервой. Обойдётся.

Не согласившись с генералом, страшно взвыл Монморанси…

Спаниель оказался прав. Двумя днями позднее он лежал на пузе, опустив морду на лапы. Монморанси не умел читать, не мог разобрать надпись на кресте – Sergeant N.Smith, No. 81 Squadron No. 151 Wing RAF. Чуть ниже – KIFA, погиб в лётном происшествии. И без всяких надписей пёс знал: под крестом – хозяин.

Грохнул залп салюта.

От кладбища шли втроём – Сафонов с Кухаренко, Мира чуть сбоку. Хоу догнал их с собакой на поводке.

Он протянул капитану пилотку Королевских ВВС и произнёс длинную взволнованную триаду.

– Борис Феоктистович… Вег просит вас взять на память. Говорит, что уверен – вы сможете сражаться на Харрикейнах, мстить немцам за Смита… – Мира явственно сглотнула комок. – Когда летели сюда, не понимали толком – зачем. Хоть русские и союзники, но на Севере это их… В смысле – наша война, не англичан. Теперь они знают: чужой войны не бывает. Она одна на всех.

– У нас не заржавеет, – вставил Кухаренко.

Порывистым движением Мира отобрала пилотку и прижала к лицу. Но её ждал другой подарок.

– Мы скоро улетаем из Ваенги. Монморанси лучше будет с вами.

Хоу отдал петлю поводка.

Сафонов крепко пожал руку англичанину.

Глава пятая. Командир полка

Зима для Евгении сложилась на удивление спокойно. В «Харрикейнах» замёрзла гидравлика, и командир смешанного авиационного полка оказался прикованным к земле. Он буквально дневал и ночевал на службе, тем более в Заполярье слово «день» носило довольно условный характер. Но сам не летал и не рисковал, занимаясь обеспечением бомбардировщиков-торпедоносцев.

Евгения тоже не сидела сложа руки – она была фельдшером. Ранения, травмы, обморожения… Иногда лётчик сажал свою машину такой искалеченный, что диву давались – как он не умер в воздухе. Порой лишь пилот оставался живым, тела штурмана, радиста и хвостового стрелка успевали задубеть на морозе. Их с трудом вытаскивали из самолёта.

К весне союзники прислали новые истребители – американские «Томагавки» и «Киттихоки».

– Сегодня погода… Летите?

Сафонов повязал тёплый английский шарф. В военное время здесь никто не относился строго к соблюдению формы.

Обнял жену.

– Как прикажут. Игорёк ещё кашляет?

Сына он практически не видел.

– Меньше, но… Боюсь, ещё одна зима на Севере его доконает.

– Ну, ничего. Немца от Москвы отбросили. Чуть потеплеет – езжайте к моим в Тулу.

– Поверить не могу… Мой Борька – командир полка. И как тебе?

Она была готова болтать с ним о чём угодно – вот так, одетым, на пороге квартиры. И в Ваенге редко видятся, а если уехать на Большую землю…

– Хреново. Что без патронов перед двумя «Мессерами». А своим слабака показать не могу, ни Алёшке-раздолбаю, ни остальным… Одно дело самому или, там, эскадрилья… Да и на аэродроме хлопот полон рот, каких раньше не знал.

– То есть больше командовать – меньше летать?

– Нет, Женечка. Только личным примером.

– Опять…

– Не волнуйся за меня. Я обязательно вернусь.

– Па-апка!

Разбуженный разговором, в прихожую влетел Игорь. В руке сжимал маленький краснозвёздный самолёт – он и спал с ним.

Отец подбросил сынишку над головой, очень аккуратно, чтоб не задеть близкие стены. Война зачастую отнимает не только жизнь целиком, но и отдельные, чрезвычайно важные куски жизни – часы, что мог бы уделить сыну, Сафонов проводил за совещаниями, разносом нерадивых подчинённых, «выбиванием» топлива, боеприпасов, запчастей, за отписками и приписками, тысячью других дел. Что поделаешь – служба.

Прокрутившись полдня, он смог присесть единственный раз – у стойки шасси «Киттихока». Кухаренко, пилот этого истребителя, ходил смурной, и комполка безошибочно догадался о причине хандры.

– Так что Мира? Успокоилась?

Алексей привычно достал курево.

– Плохо. Сама не своя. Никого к себе не подпускает, только псину его тискает.

В ожидании следующей операции союзников московское начальство распорядилось остаться ей в Ваенге. Последние пару месяцев Сафонов не видел Миру, документы на перевод Кухаренко охотно таскал ей в казарму.

– Так что духи и помада…

Лётчик сердито шлёпнул ладонью по обтекателю.

– Чушь это всё. И я ерунду порол. Выходит – правда она его любила.

Сафонов больше думал о своём.

– Вот бабья доля, если твой мужик – истребитель. Меня жена на аэродром провожает и всё смотрит от двери, будто видит в последний раз. Потом ахает – прилетел-таки.

Он вытащил семейное фото с улыбающимися лицами Жени и Игоря.

– …У неё ребёнок будет.

Командир догадался, что упустил нечто важное из монолога Кухаренко.

– У кого? Чей ребёнок?

– У Миры. От Смита.

– Вот те раз… Ничего. В войну часто бабы с детьми остаются без мужиков.

– Она не останется. Я предложил байстрюка признать. Как родится.

– Согласилась?

Кухаренко чертыхнулся.

– Нет пока.

– Не мудрено, если её ребёнка заранее байстрюком зовёшь.

– Ну да… С бабами трудно. С «Мессерами» и то проще…

Свою проблему Сафонов решил просто – в апреле отправил Евгеню с сыном к матери, после окончательно переселился в казарму, чтоб не видеть пустой квартиры.

Теперь летали часто. Тяжёлые американские истребители позволяли уходить далеко в море на прикрытие союзных конвоев.

30 мая 1942 года Кухаренко, следуя ведомым, увидел дым из-под капота машины Сафонова.

– Девятый! У тебя мотор дымит! Возвращаемся?

– Отставить. «Юнкерсы» над конвоем. Атакуем!

Очередь хвостового стрелка пронзила и без того «больной» мотор. Пули прошили алюминий блока цилиндров, разорвали проводку, топливные магистрали… Самолёт отвесно устремился к воде.

– Борис! Прыгай! Пры-ы-гай!!

Отчаянный вопль Кухаренко в эфире услышали на советском эсминце, что шёл в составе конвоя. Капитан запросил у командующего эскортом дозволения идти на поиски Сафонова. Англичанин отказал.

Всех этих деталей Евгения, конечно, не знала. Ей сообщили только главное.

Был яркий июньский день. В небе над Тулой безмятёжно светило солнце. Игорёк носился вокруг обеденного стола.

– Мама! А когда папка прилетит… А почему ты плачешь?

Ей не хватило сил на ложь. Упав на колени, женщина прижала сына к себе.

– Не прилетит твой папка… Фашисты его убили.

Игорь всхлипнул, но каким-то чудом сдержал слёзы.

– Вырасту – сам убью их всех.

Маленькая ручка сжала деревянный краснозвёздный самолётик, выструганный отцом в далёкой Ваенге.

От автора

Повесть основана на реальных событиях, пусть и без документальной точности.

За два месяца боевых действий над Кольским полуостровом британские истребители заявили о тринадцати воздушных победах. Впоследствии подтвердилось двенадцать. Это – уникальное для того времени достижение результативности и, конечно, честности в отчётах.

Из побед Бориса Сафонова (лично и в группе) данными противника подтверждается не менее семнадцати. Из числа «Юнкерсов», атаковавших союзный конвой у входа в Кольский залив 30 мая, два не вернулись на базу, один из них или даже оба уничтожил Сафонов в последнем бою – на истребителе с неисправным двигателем.

Рамсботтом-Ишервуд, «Вэг» Хоу и ещё два британских лётчика были награждены Орденом Ленина, Сафонов и Кухаренко – крестом «За выдающиеся лётные заслуги» Британской Империи.

В память о выдающемся лётчике посёлок и военный аэродром Ваенга переименован в Сафоново, в наше время это часть города Североморска Российской Федерации.

© Анатолий Матвиенко

Скачать эту повесть в формате MS Word