О непричастности

(Рассказ)

Граница любого города в Северной Америке очерчивается двумя непохожими способами. Это может быть постепенный переход к деревне или дикости (в зависимости от города) с постепенным снижением плотности строений и других атрибутов цивилизации. Или же это может быть резкая смена ландшафта, когда город как таковой обрывается резко и внезапно. Бывает, что виной этому выступают чисто географические причуды, когда, например, горы круто берут вверх, сменяя собой долину. Но может быть и так, что огромные фермерские угодья лежат под боком у последних городских кварталов словно парковка у Уолл-Марта, давая простор беззаботно пасущимся лошадям и баранам. Моя коллега Сабрина, неустанно трудящаяся в отделе продаж, живет именно на такой вот границе и, возможно поэтому, в лошадях толк она знает куда больше, чем в компьютерах.

На столе у нее стоит фотография любимой лошади с нежным именем Сахарный Сухарик. Лошадь эта будто бы покрыта черными веснушками на белоснежной коже; аппалуза, так называется эта порода, популярная к западу от Миссисипи. Сабрина любит гарцевать на этой лошадке когда ездит на ней верхом по выходным; когда-то давно она занималась конным спортом. Лошади остаются ее страстью, чего нельзя сказать об офисной технике, с которой ей, по долгу службы, приходится проводить куда больше времени, чем с лошадьми. Я хоть и не работаю в технической поддержке, мне, бывает, приходится помогать отделу продаж с разного рода мелкими настройками. Вообще-то, компания, где мы оба трудимся, производит и продает достаточно традиционный (можно сказать консервативный) продукт, но даже сотрудники ее отдела вынуждены считаться с непримиримой поступью технологического прогресса, который, словно тот мистический эфир, проникает во все сферы жизни. И именно поэтому я порою оказываюсь у ее рабочего стола и вожусь с установкой новой программы или апдейтом драйвера для какого-нибудь офисного принтера.

Вообще-то Сабрина постепенно справляется со своей технофобией и уже многие вещи на компьютере делает самостоятельно. Но в тот день она была в тупике – после часа возни программа отказывалась работать. Я стал копаться в недрах операционной системы ее системного блока; Сабрина сказала, что сходит за кофе для нас обоих. На десктопе ее монитора крупно сверкала картинка буквы «альфа» греческого алфавита – профессионально сделанная, она выглядела словно яркая галактика в черных глубинах космоса. Я смутно догадывался, почему Сабрина поставила эту букву в качестве заставки на монитор. Она была одним из лучших агентов по продажам в компании и как-то раз даже сказала мне, что чувствует себя “alpha salesperson”,  по аналогии с выражением “alpha-male” в стае волков[i].

Бывает так, что отдельные люди и целые народы, с которыми принято связывать те или иные явления в культуре, науке или технологиях, совершенно не имеют отношения к таковым явлениям. Греческая буква «альфа» весьма любопытна в этом свете. Позиционный греческий алфавит, частью которого она является (вероятно, самой известной в мире), прошел долгий путь к своему современному состоянию. Петроглифы и сменившие их иероглифы как способ записи важных данных (частенько это была налоговая документация) встречаются у многих народов – от Месопотамии до Юкатана, однако, как считают большинство экспертов, истинно позиционный алфавит возник лишь однажды. Произошло это в Древней Финикии и созданный финикийцами алфавит состоял из букв, исключительно для согласных звуков (что, скорее всего, затрудняло его использование). Античные греки значительно улучшили этот алфавит, введя буквы гласные. Финикийский символ «алеф», в какой-то момент эволюции алфавита просто означавший слово «бык», постепенно трансформировался в греческую букву «альфа». Появившись однажды в Финикии, алфавит как концепция начал победное шествие по планете, приобретая новые очертания в разных странах – из финикийского возникли в том числе греческий, арабский, латинский и кириллический алфавиты, на которых пишет и читает большая часть человечества на текущий момент. Мой приятель Хуссейн родом из Ливана, родился он в растерзанном гражданской войной Бейруте и в детстве оказался в Канаде. Хуссейн часто и подчас с нескрываемой гордостью говорит о своем финикийском наследии и о том, что эпоха географических открытий началась с финикийского мореплавания по Средиземноморью, а потом и за пределами Геракловых Столпов[ii]. Но во всех других аспектах, Хуссейн это типичный канадский иммигрант арабского происхождения – как и все ливанцы, он говорит и пишет по-арабски; как и все ливанцы гордится ливанской кухней (надо сказать, он и сам отменно готовит баба-гануш[iii]). Связь между современными ливанцами, уже больше тысячелетия говорящих и пишущих на арабском языке и алфавите, и древними финикийцами, говоривших и писавших на абсолютно других языке и алфавите, представляется весьма условной и, можно сказать, схематичной; современные обитатели той части Финикии, где сейчас расположен Ливан, совершенно непричастны к эпохальному событию изобретения позиционного алфавита и, по большей части, даже не знают об этом историческом факте. Как-то раз, за чашечкой кофе, я упомянул об этом в беседе с Хуссейном, на что тот довольно быстро ответил, что виной этому «тяжелое османское наследие».[iv]

Подобного характера исторические коллизии могут выглядеть почти что зеркально наоборот, когда историческое наследие вообще не связано с современной интерпретацией, но выдается за таковое. Захир-ад-дин Мухаммад Бабур был средневековым среднеазиатским феодалом, тимуридом и чингизидом одновременно, и создателем Империи Великих Моголов в Северной Индии. Известен он также своими историческими дневниками, которые он вел практически всю жизнь, и которые собраны в одну книгу, известную как «Бабур-нама». Часть своей жизни Бабур провел на территории современного Узбекистана, возможно поэтому, он почитается в этой стране как значимая историческая фигура. В честь Бабура называют парки. Ему ставят памятники. Его именем названы университет и библиотека в Андижане. Первые лица государства в своих речах апеллируют к нему как к великому предку и мыслителю. Не исключено, что сам Бабур был бы очень удивлен таким положением вещей, если бы неким чудодейственным образом вновь бы оказался в числе живых, поскольку почти вся его сознательная жизнь прошла в жестком и, почти всегда военном, противостоянии с узбеками. Страницы «Бабур-нама» пестрят эпизодами о его боевых столкновениях с частями узбекской армии под руководством хана Шейбани. Вот типичный пассаж из главы «Бабур-нама», посвященной кратковременному отвоеванию Самарканда у узбеков.

Почти сто сорок лет столица Самарканд была в руках нашей семьи (Тимуридов). Потом пришли узбеки, иноземные соперники, чье происхождение известно лишь богу, и захватили его. Но наконец-то то, что по праву принадлежит нам, но выскользнуло из наших рук, вернулось волею божьей. Разграбленное царство опять наше.[v]

Если верить запискам Бабура, он совершенно непричастен к узбекам в том смысле, в котором его видят в современном Узбекистане, но в этой среднеазиатской стране на это смотрят совершенно иначе.

Схожая ситуация наблюдается на другом конце Евразии, в Испании. Больше двух тысячелетий тому назад, северная часть Пиренейского полуострова была удаленной и неразвитой, населенной свободолюбивыми кельтами, постоянно ставивших под сомнение номинальное доминирование Римской Империи в регионе. Более всего досаждали римлянам в этом отношении кельты городка Нумантия, упорно отказывавшиеся признать господство Рима и с оружием в руках защищавшие свою независимость от легендарных римских легионов. В 134 до нашей эры римский сенат принял решение покончить с сопротивлением кельтов Нумантии раз и навсегда. Знаменитый полководец Сципион, сравнявший с землей Карфаген, получил задание сделать тоже самое и с Нумантией. Массивная армия в тридцать тысяч легионеров была выделена в его распоряжение для выполнения этой безрадостной задачи. Сципион, не став тратить силы легионеров на штурм укрепленного города кельтов, осадил его и взял измором. По легенде, большинство свободолюбивых жителей Нумантии, предпочли суицид жизни в римском рабстве.

Судьба Нумантии занимает особое место в испанском менталитете. Мигель Сервантес, именитый автор «Дон Кихота», написал пьесу «Осада Нумантии», в которой этот героический городок символически сравнивается с судьбой всей Испании. Знаменитый испанский поэт Антонио Мачадо посвятил событиям в Нумантии свою поэму. Боевой корабль испанского военно-морского флота носил название «Нумантия». И даже в испанской разговорной речи есть выражение Defensa Numantina[vi], что означает отчаянное, безнадежное, но благородное сопротивление при заведомо превосходящих силах противника.

При этом и Сервантес и Мачадо писали свои произведения о Нумантии на испанском, языке, не имеющем ничего общего с кельтским (они относятся к абсолютно разным языковым группам). Испания – это страна практически полностью католическая, признающая супрематизм Папы Римского, имеющего резиденцию, как известно практически в том же самом Риме, откуда Сципион вел свои легионы на Нумантию. Само население Испании (за исключением басков) не является потомками кельтов, ведя (в основном) свое происхождение от германских племен, наводнивших Иберийский полуостров в раннем Средневековье. Иберийские кельты безвозвратно канули в историю с их языком, обычаями и укладом жизни и единственное что напоминает нам об их былом величии это история римских завоеваний и археологические раскопки; Нумантия и населявшие ее кельты совершенно непричастны к испанцам современности и трепетное отношение к ним испанцев по сути всего лишь странный каприз обстоятельств и, отчасти, географии.

Я продолжал искать в Гугле причину того, почему программа у Сабрины не инсталлировалась как следует. Прочитав две статьи на эту тему, я был на полпути к завершению чтения третьей; судя по всему, виной всему были некие апдейты на операционную систему и обновление драйвера для видеокарты. Глотнув воды из захваченной с собой кружки, я залез под стол и пошерудил проводами, ища нужный разъем. Вылезая обратно, я стукнулся головой об край стола и неуклюже рассыпал стопку бумаг, лежащих у клавиатуры. «Балекеттики!», проворчал я себе под нос по-киргизски. Потирая ушибленную макушку, я посмотрел на листы формата А4 с какой-то очередной презентацией продукта, неряшливо разбросанные по ковровому покрытию офиса. Киргизское ругательство и листы бумаги дали повод вспомнить еще об одной странной исторической непричастности.

Бывает так, что географически расширяющиеся империи вынуждены сталкиваться друг с другом в буквальном смысле. Иногда ими предпринимаются сознательные усилия для избежание каких— либо конфликтов на этой почве – говорят, именно из-за этого был создан Ваханский Коридор в номинально независимом Афганистане; благодаря ему Британская и Российская Империи не имели общей границы и формально не имели повода для недопонимания на этой почве. Но куда чаще столкновения империй решались на поле брани. Именно такой сценарий выпал на долю расширяющегося на восток Аббасидского Халифата и китайской династии Тан. Судьбе было угодно, чтобы место выяснения отношений этих двух империй оказалось на территории современного Кыргызстана, в долине реки Талас; битва эта, между арабскими силами и китайской армией, так и называется в исторических анналах – Таласская Битва или Битва на реке Талас. Когда она точно произошла неизвестно; разные источники указывают даты с мая по сентябрь 751 года нашей эры. Точное место сражения тоже неизвестно, но считается что находится оно где-то между городами Талас и Тараз, вблизи казахстанской границы.

Войска династии Тан потерпели поражение от арабской армии Аббасидов и это имело два серьезных последствия для всего Евразийского континента. Во-первых, это открыло дорогу исламизации региона, в первую очередь тюркских народностей, населявших просторы от Семиречья до Синцзяня. Во-вторых, после битвы арабы захватили в плен массу людей, среди которых были специалисты по изготовлению бумаги. Спустя некоторое время с помощью этих пленных профессионалов, в Самарканде заработал первый цех по производству бумаги, а в 794 году нашей эры, спустя сорок три года после сражения (срок недолгий для Средневековья с его неторопливыми караванами на Шелковом Пути), бумажная мануфактура была открыта в Багдаде. После этого технология эта проникла в Западную Европу и ко времени Мартина Лютера[vii] стала достаточно типичным средством для распространения информации, в том числе и в массах. Бумага, как новый медиум для хранения информации, была без преувеличения революционным шагом в истории технологий Евразии и Кыргызстан оказался, достаточно случайно, местом эпохального передачи этой технологии с Востока на Запад.

Коренное население Кыргызстана, сами киргизы, возможно даже и не кочевали в это время в тех местах – по легенде национальный герой Манас привел их в Кыргызстан с Алтая когда-то позже (в эпосе «Манас» упоминается огнестрельное оружие, которого во времена Аббасидов еще не было) и если это правда, то не исключено, что жили они в это время все еще на Алтае. Несмотря на то, что долина реки Талас сыграла столь важную роль в, можно сказать, прогрессе Западной цивилизации, сами киргизы к этому совершенно непричастны и более того – сам факт битвы и передачи технологии изготовления бумаги с Востока на Запад крайне малоизвестен в Кыргызстане несмотря на его историческую значимость.

Иногда непричастность глубоко переживается на персональном, а не на историческом уровне.  Чаще это происходит с людьми, владеющими какими-либо навыками в определенных областях. Бывает и так, что непричастность эта весьма драматична.

Нацистские концентрационные лагеря делились на две группы. Одни были созданы для работы, другие были так называемыми лагерями смерти, основная функция которых заключалась в уничтожении людей на индустриальном уровне. Бывали и гибриды, такие как Аушвиц (Освенцим), совмещавшие обе функции. Часто географически размещались они в оккупированной Польше. Лагерь Собибор, стоявший на востоке, вблизи белорусской границы, относился ко второй группе: почти все прибывающие в этот лагерь узники отправлялись в газовые камеры в течение нескольких часов по прибытию. Исключение делалось для специалистов в весьма специфических областях, в первую очередь портных, сапожников и маляров. Высокий эсэсовец ходил перед построенными перед ним новоприбывшими, почти все из которых были евреями, и громко выкрикивал с австрийским акцентом, требуя специалистов в этих профессиях сделать шаг вперед.

В одном из составов, прибывших в Собибор весной 1942 года, был подросток из провинциального польского городка по имени Шломо Шмазнер. Он был специалистом в ремесле, которое, казалось бы, не являлось особенно важным для военного времени и особенно для функционирования нацистского концентрационного лагеря. Он был ювелиром. Он имел при себе все необходимые инструменты для работы и даже немного золота. Чувствуя, что шагнувшие вперед ремесленники имеют лучшие шансы для выживания в репрессивной эсэсовской машине, он, собрал в кулак всю свою храбрость, и крикнул высокому эсэсовцу, что он ювелир и не нужны ли тому ювелиры. Эсэсовец, заместитель коменданта лагеря Густав Вагнер, был заинтригован. Шломо показал ему отлитую им золотую монограмму на его бумажнике, и Вагнер приказал ему шагнуть вперед вместе с другими.

Как оказалось чуть позже, не менее заинтригован был и сам комендант лагеря Франц Штангль. Шломо было выделено помещение для работы. Шломо стал работать на управление лагеря, изготавливая кольца, монограммы и другие ювелирные изделия для эсэсовцев. У Шломо не было недостатка в золоте, но надо ли говорить, откуда оно бралось в лагере? Шломо больше никогда не видел своей семьи, с которой он был депортирован в Собибор, – все они были умерщвлены в день прибытия.

Все это известно благодаря тому, что Шломо, получив шанс на выживание, смог продержаться в Собиборе до сентября 1943 и вместе с другими узниками бежать из него во время восстания под руководством Александра Печерского в польские леса и продержаться (с колоссальными трудностями) до прихода Красной Армии. Но шанс им этот был получен, как представляется, ввиду оппортунизма и, возможно, тщеславия заместителя коменданта Собибора, который, скорее всего, нарушая формальный протокол, оставил в живых ювелира наряду с портными и сапожниками[viii].

На другом конце Третьего Рейха, все еще обширного в это время в своей географии, имел место любопытный эпизод. К январю 1943 года судьба Шестой Армии под командованием фельдмаршала Фридриха Паулюса была практически предрешена. Находясь в кольце советских сил, она была обречена на уничтожение как боевое подразделение Вермахта. Утром двадцать первого января капитан Герхард Менш был срочно вызван в штаб 51-го Корпуса. Озадаченный вызовом, капитан Менш немедленно прибыл в штаб и где был поставлен в известность начальником личного состава полковником Клаузисом, что его срочно эвакуируют из сталинградского котла и что вылетает он при первой возможности. Капитан Менш запротестовал, аргументируя тем, что он не может оставить солдат под своим командованием.  Полковник резко прервал его и сказал лишь то, что как специалист в пехотной тактике он требуется на другом участке фронта. В семь утра следующего дня капитан Менш был у трапа самолета Юнкерс -52С. Хаотичная погрузка раненых превратилась в огромную склоку, когда более сильные отпихивали слабых и влезали в самолет. Пилот сказал капитану сесть рядом с ним в кабине. Внезапно начался обстрел. Пилот как можно быстрее завел мотор и стал разгоняться на взлетной полосе. Глядя сквозь стекло кабины, капитан Менш увидел, что около пятидесяти человек зацепились, как могли за крылья Юнкерса и висели на них при разгоне и взлете. Постепенно, один за одним, они падали и в конце концов самолет, облегченный от излишнего веса, взмыл над Волгой и взял курс на запад.

В это же время фельдмаршал Паулюс отменил эвакуацию раненых, выпустив приказ об эвакуации лишь армейских специалистов и экспертов в определенных областях. Получая пропуски, эти люди шли ко взлетной полосе сквозь ряды раненых, будучи испепеляемыми ненавистными взглядами последних. Капитан Менш и подобные ему армейские профессионалы были совершенно непричастны к этому неожиданному решению командования Шестой Армии за исключением быть может того, что они, ввиду траектории своих биографий, оказались к этому драматическому моменту Второй Мировой войны носителями большего количества военных знаний и умений, чем другие.

Я дочитал статью, найденную в Гугле, и понял, в чем была проблема. Не хватало установки обновления для определенного драйвера, который, по странному стечению обстоятельств, стал доступен для загрузки всего несколько часов назад. Сабрина была молодцом – она сделала всю необходимую работу, кроме установки этого обновления, все апдейты на операционную систему и на видеокарту. Я загрузил обновление и начал установку. В это время вернулась Сабрина с двумя стаканчиками кофе из «Старбакса» и упаковкой овсяного печенья. Протянув мне кофе, она открыла пачку с печеньем и предложила мне. Я взял одну печенюшку и с наслаждением отхлебнул обжигающе горячий кофе.

— Еще? – спросила она меня, после того как я с аппетитом съел печеньку.

Я отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда остальное лошадке. Сахарный Сухарик любит овсяное печенье.

Я улыбнулся и показал ей на монитор ее машины. Установка обновления прошла как следует. Сабрина запустила свою программу и наконец-то она заработала как надо.

— Ура! Спасибо тебе, ты просто гений!

Сказав это, она погрузилась в мир своих торговых презентаций и, похоже, забыла обо мне. Я отошел к окну офиса и, отпивая кофе, посмотрел на улицу. Шел мелкий сентябрьский дождик; во влажной дымке кедры на склоне холма у офисного здания казались нарисованными акварелью. Теперь Сабрина будет думать, что я сделал очень много, а между тем сделал я до неприличного мало – она и сама бы поставила это последнее обновление, если бы посмотрела чуть повнимательнее туда, куда следовало, до того, как звать меня. Я пил кофе и чувствовал себя так, что как будто бы мы пытались откопать клад на двухметровой глубине, и Сабрина уж преодолела 195 см; тут пришел я, легонько капнул пару раз и обнажил крышку сундука. И это тоже своего рода непричастность. Непричастность, от которой возникает чувство неловкости.

© Анвар Амангулов, 2019