Круговерть

Перевод с таджикского Муборака Шариф

Афшин шел по широкому тротуару, будто во мраке. Он не видел, куда ступает его нога, двигался машинально, будто незрячий. Не ноги несли тело его, а тело несло его душу. Он не обращал никакого внимания на окружающих, потому что не мог оторвать глаз от атласных бордовых парчовых шаровар и от золотого пояса с бахромой. Золотом вышитые шаровары то появлялись, то исчезали посреди темных, дымчатых брюк и юбок, и Афшин боялся, что может потерять их в тесно шествующей толпе.

Красные и оранжевые бахрома и помпончики пояса казались ему солнечными зайчиками: они прыгали, искрились, и смешливо подмигивали ему, повелевая мчаться за собой. Но они все еще были так далеко, эти цветастые блёстки великолепия!

Афшин несколько раз останавливался и кричал: «Клллллоооооуууун! Эй, ккклллоооуууун! Друг ты мой! Остановись! Подожди меня!»

Но тот шел далеко впереди, а вокруг было так шумно, что слабый и низкий голос Афшина не долетал до ушей клоуна.

После яркого внутреннего света циркового шатра вечерний сумрак улицы казался Афшину темнее ночи. Все вокруг — люди, здания, машины были окутаны непроницаемой темно серой пеленой, и на этом мрачном фоне ему подмигивали, радостно сверкая, золотистый пояс и парчовые шаровары.

Люди шли в разные стороны. Среди них было много детей. Были даже и совсем маленькие, кто на руках у родителей, кто в колясках. Взгляд Афшина на секунду задержался на лице ребенка, сидящего в колясочке с распростертыми ручками, словно шах на троне. Глаза его блестели каким-то нездешним светом, что и привлекло внимание Афшина. Он не мог понять, почему его так притягивает этот взгляд. И когда он все-таки оторвал свой взгляд от ребенка, и посмотрел вперед, то с ужасом обнаружил, что потерял из виду свои парчовые шаровары. Он услышал, как забилось, затрепетало сердце в его груди.

Афшин побежал. Он очень хотел догнать и обнять клоуна. Хотел вновь увидеть его радостное лицо, потрогать его веселые руки. Верил, что клоун тоже обрадуется, увидев Афшина. Обнимет, покачает головой, и скажет своим смешным говором, «ооооооооооо, не тыыыы лиии тооот маааальчик ииииззз соороооквтоооорогооо рядааа, котоооорыыыый тааак звонкооооо смееееялся? Звоончееее всеееех!» Афшину доставляло столько удовольствия такое подражание говору клоуна!

Какой же он добрый, этот красноносый клоун с золотыми волосами и большой желтой кепкой, с розовым кафтаном, парчовыми шароварами и золотым поясом! Смешной и добрый!

Но сейчас, шаровары исчезли из виду, будто угас источник света, который указывал дорогу, и мрачная тоскливая темнота окружила Афшина. Все это время ему казалось, что он движется сквозь узкий, полутемный тоннель в конце которого светились одеяния клоуна. Он знал, что когда добежит до него, то тут же выглянет солнце, мир станет ярким и теплым, лица прохожих вновь засветятся, и глаза их наполнятся живым огнем радости и добра. Поэтому он должен выбраться отсюда, должен догнать его! А пока все вокруг было серым и темным. Люди хмуро бегали в разные стороны. Грустные глаза ребенка, которого он увидел минуту назад, уже утонули в этом омуте, но самое страшное — он потерял из виду атласно-бордовые парчовые шаровары, и золотистый пояс с веселыми помпонами.

Афшин на секунду остановился, провел взглядом слева направо, но не стал менять направление движения. Шагнул туда, куда глаза глядят, куда понесли его ноги. Клоун скорее всего — впереди. Может сейчас он стоит в кругу детей, рассказывает им волшебные истории, смеется, шутит, прыгает и танцует. На секунду Афшин испытал зависть и досаду, что не он среди тех смеющихся детей рядом с клоуном. Но куда делся клоун?

Афшин не видел лиц людей, они были высокими. Надо было поднимать голову, чтобы увидеть их лица. Поток людей поворачивался к нему то спиной, то передом, то боком. Лиц и глаз людей он не видел, только животы, поясницы и ноги людей маячили перед его взором. Люди мельтешили вокруг, он их видел, и как бы не видел. Впрочем, глядя на них он высматривал только шаровары клоуна. Все остальное было фоном, который совершенно его не интересовал.

Вдруг, внутри этой серой массы засветилась белизна, в которой проступило лицо близкого человека. Из-за узкого подбородка оно казалось продолговатым треугольником. На нем, как на белом листе, чернели две точки: глаза с печальным взглядом. Только два глаза, и больше ничего: ни бровей, ни носа, ни губ, ни рта. Два глаза, полные страха и грусти. Афшину показалось, что это — его мама. Тот же взгляд, и такое же худое лицо. Этим вечером мама радовалась, что наконец-то, после многих месяцев обещаний, она может повести их в цирк. Она всегда мечтала об этом, но отчим Афшина называл это «лишней тратой». И все же это свершилось! В тот вечер мама крепко обняла Афшина и Зухру, и радостно заявила, что сегодня мы все вместе идем в цирк! Отчим тоже казался веселым. Но через какое-то время он опять начал кричать и ругаться, затолкнул маму в угол и начал бить. У мамы пошла из носа кровь. Красно-рубиновые капли. Афшин с плачем подбежал к матери, чтобы защитить. Он хотел ее обнять, но тут отчим взял его за руку, и выбросил вперед, требуя побыстрее одеваться.

Но на этом узком лице нет носа. Только два глаза. Нет и крови под носом. Но глаза так похожи на глаза его матери!

Афшин не хотел вспоминать то, что случилось вечером. Но что-то внезапно его остановило, сердце его опять сильно затрепетало. Он представил, как мама сейчас бегает по сторонам, и ищет его. Ведь уже поздно, и они все вместе должны возвращаться домой. Вернуться туда, куда Афшину совершенно не хочется идти. В ту маленькую, тесную комнатку, которая становится светлее и теплее только тогда, когда мама улыбается, раскрывая дастархан, чтобы покормить Зухру и Афшина.

А может мама и не ищет его сейчас, подумал Афшин, потому что она и сама хочет, чтобы он потерялся. Он сам слышал это, когда они опять ссорились, отчим и мать. Мама тогда стенала, и он слышал, как она заявила отчиму: «Да, я понимаю, что тебе бы хотелось, чтобы моего сына не было на свете, все было бы по-другому, если бы его не было». Афшин не понимал, в чем его вина, но ему было страшно обидно слышать такое. Он думал, что взрослые ссорились только из-за него. Ему казалось, что отчим не хочет его видеть.

Это соседский сын Насим, сказал ему однажды, что настоящий папа Афшина погиб на войне, и что отчим ему ненастоящий папа. А Насиму об этом рассказали его родители. Выходит, Афшин — сирота. Насим сказал, что настоящего отца Афшина застрелили, когда он защищал людей от бандитов. Но мама ничего об этом не говорит. Не хочет. Только глаза наполняются слезами, когда об этом заходит разговор.

Насим еще сказал, что мама Афшина потом вышла замуж за этого, кто и стал новым отцом Афшину — ненастоящим. «У нее тогда просто не было другого выхода» — добавил Насим. «Вам с мамой негде было жить, а у этого была комната в общежитии комбината». Однажды, когда отчим ударил Афшина, обзывая его «сопливым сосунком», мальчик в ответ бросил ему в лицо: «Ты не мой папа! Мой папа не такой!» За это он получил еще одну оплеуху, сильнее прежней.

Ах, этот золотистый пояс с помпончиками! Блеснул, и плывет как рыбка золотая в потоке людском. У Афшина стало сладко во рту. Он побежал в ту сторону, где сверкнул пояс клоуна. У него выросли крылья, такие же как у белых голубей, которые летали вокруг клоуна и садились на его руки и плечи. Он тоже полетит к клоуну. И клоун обнимет его!

…Снова увидел он среди толпы заветные шаровары и блестящий пояс. Он бежал за ними, не отрывая глаз. Он превратился весь в один большой глаз, у которого была только одна задача, больше не терять клоуна из виду. Люди ему мешали. Приходилось руками и локтями пробивать себе дорогу сквозь толпу. Прямо перед ним вдруг вырос большущий живот мужчины. Афшин попытался обойти его справа, живот повернул вправо. Афшин попятился назад и шагнул влево, живот всей своей тушей наклонился влево. Получилось это непреднамеренно, но все повторилось еще раз, и Афшину казалось, что он напоролся на стену. Он протянул свои руки вперед, показывая животу, что ему надо пройти, но «живот-циклоп» как его тут же прозвал Афшин, вновь преградил ему дорогу. Подняв голову, Афшин увидел злобное лицо обладателя живота. Испугавшись, Афшин решил стоять на месте и не двигаться, пока циклоп не пройдет.

А мужчина уставился на Афшина своими бешеными глазами и орал: «Что?! Что встал, твою мать? Почему дорогу мне заграждаешь?! Что, больше дороги нет что ли, мать твою?! Чего ж ты, сукин сын встал у меня под носом! Да, вот бы… твою мать! Убирайся!»

От страха Афшин втянул свою голову глубоко вниз в свои жалкие плечики. Мужчина пригнулся, толкнул его своим крепким кулаком и прошёл. Горячая волна негодования прошлась с ног до головы Афшина. «Что я такого сделал? Только и знаете, что материться» – бросил он вослед циклопу. У него на глаза навернулись слёзы, колени дрожали и отвратительный запах мужчины застрял в носу.

Мужчина этот напомнил Афшину коменданта общежития, который все время матерился. Комендант был отцом Насима. Он даже здороваться не мог без матерщины. Этим вечером, когда они собирались поехать в цирк, он выругал отчима Афшина, обвиняя его в том, что тот не там припарковал машину. Отчим сказал, что место не помечено, и потому любой может ставить машину тут, но отец Насима начал крыть его матом, и они чуть не подрались...

Впереди вновь показались знакомые блёстки парчи. Афшин побежал в ту сторону, но вновь потерял их из виду. Может глаза обманули его, и их вовсе не было там – допустил он, но все равно не стал останавливаться и понесся вперед. Тротуар перед ним раздвоился — одна дорога продолжилась прямо, другая повернулась направо. Но люди шли не только по тротуару. Они шагали по щебням бездорожья, и даже по газону, задевая красивые, но колючие розы. Афшин стал прикидывать, в какую сторону пошел бы клоун? Его охватила досада: эти серые одежды болтаются здесь только для того, чтобы камуфлировать блестящее убранство клоуна.

Какой он хороший, этот клоун! Он мил, приветлив, он улыбается всем. Афшин вспомнил, как клоун совсем недавно стоял под высоким куполом на круглой сцене цирка, а вокруг него летали голуби. Тогда на сцену выбежала толпа детей. Это он пригласил их. В воздухе кружили голуби, а на сцене гарцевали дети. Клоун подходил и обнимал их, целовал и подкидывал вверх. Дети махали ручонками и становились похожими на голубей. Кругом на смеющихся лицах зрителей серебрились искрящие глаза. Афшину с его ряда виделось, как эти тысячи глаз, словно зажженные фонарики направляли свой свет в сторону клоуна, дабы прирастить своими лучами сияние на ярко освещенной сцене. В этот момент Афшин вспрыгнул со своего места. Он хотел побежать к клоуну, но отчим прижал рукой его плечо, и силой заставил Афшина сесть. Глаза отчима горели огнем. А пальцы его были похожи на плоскогубцы. Но Афшин почти не чувствовал боли, потому что игра клоуна вызывала у Афшина радость и смех. Вот он поднял кудрявого мальчика, и посадил к себе на плечо, а один голубь сел мальчику на голову. Другие дети смотрели на счастливого мальчика, а голуби кружили вокруг, вызывая у Афшина пламенное желание тоже полететь вместе с голубями. Он завидовал кудрявому мальчику, и страстно хотел оказаться на его месте. Будь его воля, Афшин бы бросился вниз на сцену, чтобы хотя бы потрогать камзол или шаровары клоуна. Уголком глаза он осторожно смотрел на отчима, который угрюмо наблюдал за ним, будто знал о тайных желаниях Афшина. Было очевидно, что при малейшем его движении на него обрушится железная рука отчима. А снизу, со сцены, к Афшину летел добрый смех и шутки клоуна. Из его больших и смешных глаз, с широких нарисованных губ его, раскинувшихся до ушей, от его пальцев красивых и белых, которыми он трогал и гладил детей, от его движений и жестов, улыбок и ужимок распространялась светлая и теплая волна радости. Вся эта магия покрывала Афшина с головы до ног, и магнитом манила к ее источнику.

С кудрявым мальчуганом на плече клоун обошел манеж и широко улыбаясь, громко сказал: «Чеееей жеее этоооо ребеееенооок? Чееей?». Женщина с третьего ряда встала: «Это мой сын! Моооой!» Клоун посмотрел на женщину, потрепал волосы мальчика, и игриво сказал: «А неее даааадите лиии Выыыы еееего мнееее? Увееееезууу с соообоооой наааа гастроооооооли! Сделаааааюююю иииз нееегооооо нооовооогоооо клоооооооууунаааа!» Сказав это, клоун с такой любовью обнял мальчика, и так крепко! Было очевидно, что клоун не отдаст ребенка никому.

Мать ребенка, которая сияла широкой улыбкой, сказала, подражая говору клоуна: «Неее, неее отдааааам, неее отдааам его нииикоооомуууу. Яяяя ууууууумру беееез неееегоооо!» Слова женщины вызвали восторженный гул зрителей. У Афшина опять сильно затрепетало сердце, он не понимал, почему ему вдруг так захотелось заплакать.

Клоун поставил мальчика на бордюр манежа, и показал мимикой лица, что ему стало грустно: руки опущены, а голова отклонена направо. Сидящие ахнули. Клоун вынужденно кивнул головой, сделал шаг вперед, и отдал мальчика матери в руки. Счастливая мать сильно обняла ребенка, и поцеловала его. Мальчик весь сиял от радости, и был похож на маленькое солнышко.

Афшину захотелось громко закричать с места:

– «Клооооооун! Воооозьмиииии меееееняяяя! Яяя хочуууу стааааать маааалеееенькиииим клоооооууунооом! Уууувеееезиии мееееняяяя наааа гастрооолиии!” Он даже привстал, чтобы крикнуть клоуну, но отчим опять схватил его за руку. Так сильно, что стало больно. До сих пор болит это место.

А клоун снял кепку перед матерью, поклонился перед ней и мальчиком, а потом резким движением вытащил из-под подола своего камзола небольшой букет красных, сверкающих роз, и отдал женщине. Теперь обе руки ее были заняты: одной рукой она держала сынишку на груди, другой – букет роз...

Проталкиваясь между прохожими, Афшин остановился, и поднял свой рукав. Красно-розовое пятно на руке напомнило о себе. Он немножко погладил руку, стараясь успокоить боль, и пристальным взглядом посмотрел в гущу толпы, чтобы найти любимого клоуна. Но его там не было. Ему казалось, что он видит блики золотистого пояса и парчовых шаровар, то тут, то там запрыгивающие на одежду движущейся толпы.

Временами глаза Афшина наполнялись голубоватыми волнами и золотистыми рыбками, и среди этих быстро плавающих рыбок он замечал одежду клоуна, которая играла с ним в прятки. Он ладошками погладил глаза, и снова осмотрелся вокруг. Потом поднял голову, посмотрел на темнеющее небо и на зажигающиеся фонари. Впереди он увидел флаги, которые мерно колыхались на ветру, парили как птицы раскинувшие свои крылья. Их штанги стояли полукругом. Флаги были везде. Самый высокий их них был водружен над куполом цирка. Слабый вечерний ветер играл с этим и другими флагами. В какой-то момент Афшину показалось, что там, наверху, водружен не флаг, а шаровары клоуна, которые теперь значили для него больше любых флагов.

Мальчик был уверен, что клоун где-то совсем рядом и только надо бежать побыстрее, чтобы догнать его. Найти того доброго, смешного клоуна, доброта которого не знала границ, которая, как эти флаги, парила над ним и над людьми.

Афшина внезапно озарила мысль: а ведь причина, по которой он не может догнать клоуна, очень проста! Ведь клоуна любят все, и где бы он ни появлялся, люди хотят поздороваться с ним, а некоторые даже кланяются перед ним. А когда он спешит, то люди расходятся в стороны, чтобы пропустить его вперед, и освободить для него дорогу. Именно поэтому дорога перед ним открыта, и для него нет преград. А как только он пройдет вперед, волны людей опять смыкаются, закрывая Афшину дорогу. Вот почему клоун уже далеко впереди, а Афшин далеко позади. Как хорошо, когда люди любят тебя, и освобождают для тебя дорогу!

Хотя отчим не любит Афшина. И мама, наверное, тоже. И даже Насим, и отец Насима. Ох, если бы жив был отец!

Еще один прохожий встал прямо перед ним, и казалось, специально не хотел уступать дорогу Афшину. Обойти его не было возможности, ни слева, ни справа. Афшину пришлось остановится, подождать, чтобы избавиться от него. Этот тоже был хмурым и злобным, как и предыдущий, но он не стал материться, а твердой рукой оттолкнул Афшина, и прошел.

Злобные люди напоминали Афшину цирковых львов. У них был озлобленный оскал. Любимый клоун тогда ушел за бархатный занавес, висящий в глубине манежа, а весь манеж окружили стальными заграждениями. Высокий, худенький дрессировщик, стоя посередине манежа бил львов длинным ремнем. Львы были вынуждены бегать по кругу или прыгать по его команде. Любой отказ или промедление наказывалось ремнем.

Афшину всегда становилось не по себе, когда кто-то кого-то бил. Это ведь боль и унижение! Он вспомнил ремень отчима.  Афшин понимал, что отчим бил его, когда гневался. Бьют обычно тех, кто слабее, и не может себя защитить. Но ведь львов называют королями животных, и говорят, они — самые сильные. А тут, в цирке, они боялись ремня дрессировщика. Может тоже из-за боли, подумал Афшин. Львы пришли в ярость, особенно когда дрессировщик вывел на манеж стаю обезьян, и посадил на каждого льва по обезьяне. Теперь, несмотря на свой широкий оскал и злобные глаза, львы выглядели как ослы, на спинах которых резвились смешные обезьяны. Зрители воодушевленно смотрели на все это, громко восклицали, и дружно хлопали.

Афшин тоже смотрел, но про себя считал, что, если бы была тут воля клоуна, он никогда бы так не поступил. Он бы вывел львов на манеж, рассмешил их и успокоил. И тогда улетучилась бы вся злоба у львов, и они бы смеялись и радовались, и даже станцевали бы для клоуна. И клоун обязательно примирил бы львов и обезьян. Он сделал бы так, чтобы каждый был рад месту, в котором находится.

«Какой же красавец этот клоун!» – воскликнул про себя Афшин, и вдруг почувствовал, как его охватила тревога. Он не понял, откуда она взялась: что-то очень плохое должно случиться. На него стали давить угрызения совести, что оставил мать, сестренку и отчима, чтобы идти за клоуном. А может быть сейчас мать ищет его среди толпы, и плачет. Подумав об этом он почувствовал, как его ноги слабеют, как его всего опутывает страх: если мать его найдет, то сначала  отчим будет бить его, а потом, конечно и мать. Подумав об этом, Афшин решил, что больше никогда не вернется к отчиму. Он поедет вместе с клоуном на гастроли. Клоун заберет его. Он станет маленьким «клооооуууунчиииикоооом».

И тут его мысли прервались, потому что совершенно неожиданно, и совсем поблизости, он увидел парчовые шаровары своего друга. На его глаза навернулись слезы, и сердце стало биться еще быстрее. Нашел того, кого искал! Он сделал несколько шагов вперед, и глазам его открылась почти свободная площадка. Клоун стоял у прилавка передвижной пивнушки, и с кем-то разговаривал. Его крупная желтая кепка и розовый камзол лежали на земле, а золотом светящий пояс с помпончиками висел на шее.

Теперь у него не было красного круглого носа, но у Афшина не было никаких сомнений, что это был именно его клоун. Афшин сильно потер глаза, хотя и знал, что это правда, что он видит своего друга! Народу здесь было мало, и Афшин мог беспрепятственно двигаться вперед. С каждым новым шагом приближавшим его к пивнушке, он все больше убеждался, что это никто иной, как его клоун, его лучший друг! Ему хотелось изо всех сил подбежать к нему с раскрытыми объятиями, но он оцепенел на месте. Ноги его не слушались, они вдруг стали бессильны. «Клоун! Клоун» – негромко вскрикнул Афшин. Потом позвал его громче, и подражая говору клоуна: «Кллоооооуууун! Кклллооооуууун! Ддоооорооогоойй мойй! Нааааашееелл яяяя теееебяяяя!»

Клоун, который в это время подносил бутылку пива к губам, услышав этот звук, приостановился и прислушался. Он повернулся в направлении звука, и увидел Афшина, который не только губами и глазами, но и всем своим тельцем обращался к нему. Он медленно опустил бутылку, и уставился на мальчика. Его нарисованные алые с желтой каймой губы смеялись до ушей, но внутри той каймы, его настоящие губы перекосились в недоумении, и в просвете между ними показались его пожелтевшие зубы.

Мужчина-клоун, выпрямился, и немного склонив голову влево, гневно закричал: «А ты еще кто такой?! Убирайся отсюда, проклятье мое! Чего вы от меня хотите, сволочи? Что!? Я же не на манеже сейчас! Конец рабочего дня! Убирайся, заройся, скотина, а не то, как дам тебе по башке этой бутылкой!»

Афшин сначала не понял, что говорит его клоун. Он улыбался и думал, что, тот опять шутит, сверкая своими выпученными глазами.

Он сделал к нему еще один шаг, но тут же остолбенел, увидев, как мужчина начинает сгибаться, как в гневе скривились его лоб, нос и рот, и что вот теперь он, с поднятой бутылкой в руке, угрожающе движется на него. Афшин задрожал всем телом. Во рту у него пересохло. Он абсолютно не мог понять, как так, его клоун в одно мгновение превратился в разъяренного льва. Мужчина тряс бутылкой, а Афшин хотел зарыться в землю. «Неужели это тот самый радостный и смеющийся клоун, стоявший совсем недавно среди лучей, голубей, цветов и детей? Нет, это кто-то совершенно другой, переодевшийся в клоуна! Это не он, а какой-то оборотень!» — думал он. Афшин не знал, что ему делать. Он попятился назад, и чуть было не упал на землю. Мужчина же, в обличье клоуна, кричал с пеной на губах: «Убирайся к черту, ублюдок, а не то убью тебя на месте!»

В этот момент раздался другой, громкий голос позади Афшина: «Сам ты ублюдок! Кого ты убьёшь, скотина? Я превращу тебя в пух и прах!»

Голос этот был так знаком Афшину! Афшин повернулся назад и увидел отчима, тяжело дышавшего, стоящего с выпяченной грудью. Он закатывал рукава, готовясь к драке с клоуном. От этих двух поразительных и внезапных происшествий, случившихся в течение нескольких секунд, у Афшина закружилась голова. Он стоял ошеломлённый меж двух взрослых мужчин и не знал, как себя вести. Он и думать не мог ни о чем, оторопевший от того, что эти двое могут в любую минуту сцепиться в драке из-за него. Вот-вот нападут друг на друга. Афшин пришел в себя на секунду, подбежал к отчиму, и крепко обнял его. Он сам не знал почему: такое случилось впервые. Афшин не знал, хотел ли таким образом отблагодарить отчима, или он хотел предотвратить драку и защитить клоуна от кулаков отчима?

Увидев перед собой разгневанного, и крепко сложенного мужчину, клоун отступил, буркнув, что его не оставляют в покое даже здесь. Он повернулся и отошел к своим собутыльникам, которые ухмыляясь следили за происходящим. Оттуда он бросил в сторону Афшина злобный взгляд, отвернулся, и принялся допивать свое пиво.

«Что?! Слабо, скотина? Ну, давай же! Ты же хотел убить моего сына! Что, расхотелось? А хочешь, я из тебя котлету сделаю, отбивную?» – кричал отчим, размахивая руками. Выпалив всю злость, он взял Афшина за обе подмышки, свободно поднял на руки, и прижал к груди. Он гладил волосы на лбу Афшина, но это походило больше на выметание пыли. Страх и волнение покинули Афшина, он ощущал, как успокаивается его сердце. Впервые отчим нес его, прижав к своей груди, и Афшин теперь знал, какое это наслаждение быть в чьих-то объятиях! Он внимал в тяжелое сопение отчима, и ему казалось, что их дыхания слились в одно. Он слышал слова, которые изливались из груди отчима, но, казалось, они проходили сквозь тело Афшина: «Как ты внезапно исчез! Будто провалился сквозь землю. Я видел, как ты шел, держась за подол матери, а потом – раз, и исчез». Отчим шагал и нес Афшина, а тому казалось, что он качается в люльке. Афшина клонило к сну, но внутри него все еще бушевало море чувств. Он не мог, или не хотел смотреть в глаза отчиму, но тихим голосом спросил: «Как ты нашел меня?»

«Я шел за тобой…»

А то короткое, и еле слышное «люблю тебя», и вовсе не понять, в чьей груди родились те слова, чей это был голос…

© Салим Аюбзод, 2019