Маленький лепешечный скандал

Перевод Владимира Медведева

– Мне пять штук...

“Нечётное”, – подумал Курбон. – Эти люди совершенно забыли обычаи, традиции. Будто не знают, что нечётное число от нечистой силы, оно невезучее.

Девушка ссыпала монеты на отполированный от чрезмерного лопания подоконник лепешечной, положила по одной все пять лепёшек в синюю сумку из мешковины с изображением Демиса Руссоса.

«В прошлом году, я приезжал с мешком, в троллейбусе студенты подняли меня на смех. «Ака, что у вас в мешке? Продайте его мне, я буду таскать в нём в институт учебники». А я, простофиля, не уловил насмешки, смеялся вмести с ними. Увидя это, они захохотали еще громче. И только тогда я догадался, что они насмехаются надо мной. А какой-то мужчина в очках и шляпе, глядел на меня с усмешкой. А я не мог найти подходящих слов, чтобы ответить им.

И эта девушка, что купила лепешки, тоже должно быть студентка. Сами, не стыдясь, ходят с мешками, но не приведи аллах увидеть что-то подобное в наших руках – тотчас же начинают язвить. Вообще-то, если честно признаться, мой мешок, крепкая штука, был побольше, он достался мне в наследство от покойной дедушки. А этот, который держит девушка, маленькая, но зато с изображением какого-то снежного человека. А на моем не было никакого изображения. Но даже милиционер обратил на него внимание: «Эй, гражданин, не лезьте с мешком в переднюю дверь, идите назад». Пришлось мне идти к задней двери. Только хотел войти, как дверь захлопнулась перед носом и автобус уехал.

Я стоял на остановке и размышлял, почему же мой несчастный мешок так неотрывно привлекает всеобщее внимание. Ну, студенты, ладно. Они молодые, любить шутить. А милиция? Точно так же, как когда к нам в колхоз приезжает какая-нибудь комиссия или иностранные гости...

Председатель колхоза Маджид заранее предупреждает всех: «Забудьте о своих тюбетейках, чапанах, поясных платках, сапогах, а женщины – о чаканах и головных уборах! Если хоть одного из вас увижу без галстука, пеняйте на себя. Наш колхоз – колхоз коммунистического труда!»

Странно. Оказывается, стыдно показаться перед начальством или же иностранцами в одежде своих предков».

Девушка в черных туфлях на высоких каблуках, прошла мимо Курбона. «Ух, как цокает. Как молодая кобылка ранней весной».

– Мне три...

«Опять нечётное! Как будто если ты купишь не три, а четыре штуки, земля перевернется. За три лепешки протягиваешь три рубля, а лишь лишние одиннадцать копеек боишся израсходовать. Знаем, мы вас, городских. У них на счету каждая копейка, каждая секунда, каждый грамм. Упаси Аллах, если израсходуют лишнюю копейку, опоздают на одну секунду, недоедать один грамм. Мир перевернется. Стой-ка, стой-ка, не эти ли велюра, знаменитая?! О Аллах!»

Курбон стал внимательно разглядывать платье женщины. «Да, это то самое, о котором тысячу раз говорила моя жена. Просила для себя и для старшей дочери. Мол, у них нет, видите ли, выходных платьев. Можно подумать, что без такого платья их не пустят на свадьбу. Женщинам только тряпки и нужны. А быть может, спросить у этой дамы, где продается такой материал? Ну, что ты, она тут же захохочет, как пить дать. Или же, приподняв свои тонкие черные брови, сразит тебя высокомерным взглядом. Я их натуру хорошо знаю этих городских...

А вот этот парень с длинными лоснящимися волосами обязательно начнет подшучивать: «Акаджан, не успел расстаться со своей благоверной, начинаешь комплименты раздавать налево, направо..». А сама гордячка, небось, вытаращить глаза и скажет: «Извините, это не велюр, а... и произнесет такое слово, которое я не слышал отродясь! И улыбнётся холодно, чтобы еще раз показать свои в два ряда золотые зубы».

От одних только этих мыслей у Курбона сжалось сердце. Словно он на самом деле столь неудачно поговорил с женщиной, и теперь все очередники смеются над ним. Уныние навевало и то, что очередь продвигалась слишком медленно.

Курбон раза три подходил к окошку, потом вновь молча возвращался на своё место. Курбон боялся, что ляпнет невпопад резкое словцо, лепешечник обидится, запомнит его и когда дойдет очередь, непременно отомстит, сунет ему подгорелые, или наоборот непропеченные лепешки. А если Курбон станет выражать недовольство, лепешечник, быть может, скажет ему: «Хочешь – бери, не хочешь – не бери». А Курбону нужны хорошие лепешки, отборные. Как понесешь больному в больницу подгорелые лепешки?

Уже два месяца прошло, как односельчанин Акбар лежит в городской больнице. Почти все сельчане уже успели навестить его по одному, а кто и по два раза. Только Курбон пока не удосужился. И из-за этого каждый божий день приходилось выслушивать приправленный перцем упреки жены. А однажды она даже осмелилась сказать ему что есть такая пословица: если осел отстает от каравана, ему отрезают уши. Не сразу до Курбона дошел глубокий смысл услышанного. А как дошел он, разъярился и стал оглядываться в поисках чего-то достаточно твердого, чтобы наказать дерзкую супругу, и не найдя ничего, снял ремень из брюк и погнался за женой, благоразумно пустившейся наутек.

– Ах, проклятая дочь мясника, ты обозвала меня ослом?! Ты права, ей-богу права! Если бы я не был ослом, я бы женился на тебя?! – Он так кричал, что его слышал весь кишлак. Сосед, заглянув из-за высокого дувала, спросил:

– А, Муллокурбон, что случилось? Осел, говорите, сбежал из хлева?

Курбон отреагировал молниеносно: тут же навесил на лицо любезную улыбку и, играя ремнем в руке, ответил: «Да нет, просто так». Затем зашел в дом, быстро вдел ремень в брюки, так как они потихоньку сползали к ногам. Он больше не сказал жене ни слова. Но благоверная до самого обеда держалась от него на почтительном расстоянии, временами опасливо озираясь на мужа.

В полдень пришел старик Косим и сообщил, что от семьи Акбара завтра в город не сможет поехать никто, так как у них хашар. Кроме того, завтра их очередь пасти стадо. Старуха Саодат просила Курбона взять её с собой, если он решиться все-таки поехать город.

– Этого мне еще не хватало! Чтобы я таскал с собой девяностолетнюю старуху. Ищите дурака в другом месте. Я поеду один. У меня в городе кроме этого Акбара еще свои дела. Личные!.. – ответил Курбон хмуро.

После ухода Косима, он повелел жене нарвать в саду немножко винограда, айвы, груш, и завернуть в платок две сдобных лепешек и четыре кульчи. Жена на это сказала, что Акбару нельзя жирное, врачи запретили.

– Какая умная! И все ты знаешь! Ладно, в таком случае, положи побольше лепешек, они ведь не кульча на сливочном масле.

– Они несвежие. Недельной давности. Подождите до завтра, поставлю тесто, – тихо сказала жена.

– Ну да, ты хочешь, чтобы старуха Саодат меня живём сожрала? «Сын мой болен, а ты не хочешь хоть раз навестить его!»

Жена бережно положила фрукты в сумку, сказав, что лепешки можно купить в городе, там за каждым углом есть лепешечная.

– Восемь штук! – тонкий, писклявый голос низкорослого, плешивого мужчины прервал нить мыслей Курбона.

«Четное! Надо же, сам такой маленький, а голос какой громкий. Наверное, работает где-то начальником. Вообще-то странно, что он назвал четное число. Видимо, из понимающих», – подумал Курбон и тут же ругнул его мысленно, так как он забрал последние лепешки и следующему мужчине в галстуке ничего не досталось. Очередь тяжко вздохнула и стала ожидать следующей выпечки в тануре[1].

«Раз, два, три, четыре, пять... Еще девять человек! Я десятый».

Он посчитал про себя, что четыре лепешки стоят 44 копейки. Пересчитал деньги. Но не смог набрать ровно сорок четыре копейки. Получалось или сорок пять (нечетное) или же сорок семь (опять нечетное) копеек!

«Черт с ней, с копейкой, если даже он не отдаст её,» — подумал он про себя. Курбон всегда старался не давать продавцам лишних денег, так как они редко давали ему сдачи. А если такое случалось в магазине у себя в кишлаке, говорил себе, что те научились этому у городских.

Потеряв терпение, Курбон снова подошел к окошку и заглянул внутрь. Старик в кожаном фартуке месил тесто, от мучной пыли, осевшей на его лицо и голову, он казался старше своих лет. Он резал тесто кусками, бросал на весы и тут же, не дав чашкам установить равновесие, перекидывал на широкий, длинный стол. Двое мужчин разнимали тесто, превращая в лепешки, и раскладывали на дастархане[2].

Парень с пятнистым лицом брал их со стола, танцующей походкой подходил к тануру, лез в него по пояс и снова вылезал.

После того, как посадил все лепешки, смочил пальцы в большой косе[3] с щербатыми краями и побрызгал на них. Парень, что получал деньги и отпускал людям лепешки, сейчас месил тесто в углу лепешечной, засучив рукава до самых локтей. Он, не переставая, жевал жвачку и от этого постоянно шевелились усы.

Каждый раз, когда Курбон подходил к окошку, встречался со взглядом этого здорового парня. И в этот раз, словно почувствовав появление Курбона, он тотчас же взглянул в его сторону. Руки его двигались беспрерывно, так же как губы, усы и вся челюсть. Только глаза его, полные высокомерия и дерзости были устремлены на Курбона. Они казались узкими и злыми и притягивали к себе как магнитом взгляд Курбона.

Лепешечник уловил нетерпение Курбона, это было видно изменившемуся его взгляду. Ругая себя в душе, Курбон собрался вернуться на свое место, но опоздал всего на секунду. Парень с толстыми, короткими руками в тесте метнулся к нему. Курбону показалось, что сейчас он врежет ему в челюсть... Но лепешечник ограничился тем, что резко захлопнул окошко. Очередь удивленно оглядела Курбона с головы до ног. Ему стало неловко.

«Вот странные люди! А может, не понравилась моя внешность?» С этими мыслями он вернулся на свое место – десятое место в очереди. Он терпеть не мог надменность и высокомерие горожан. И рассказывал об этом односельчанам так гневно, что повергал их в изумление.

Став на свое место, он от нечего делать начал разглядывать соседей в очереди. Перед ним, то есть девятой, стояла полная женщина примерно сорока-сорока пяти лет. Она была толще жены Курбона раза в три. В одних руках у женщины были огромные сетки, под стать ее размером. Чего только не было в них! Четыре бутылки молока, несколько палок колбасы, коробка сахара, три пачки чая, две курицы, четыре замороженных рыбы, поглядывающих на людей глазами, полными мольбы, словно прося их о помощи.

Курбон всегда изумлялся тому, как горожане целый день ходят с полными сумками из магазина в магазин, и думал о том, есть ли у них какое-нибудь другое занятие? Он вспомнил, как говорил односельчанам: «Они с самого утра начинают бегать по улицам с пустыми мешками да сетками. Вы видели хоть одного горожанина, идущего по улице с пустыми руками? Не. Таких просто не увидишь!» И на самом деле, Курбону казалось, горожане только и делают, что едят. Круглые сутки, за исключением того времени, которое они проводят в поисках съестного.

Он был погружен в эти мысли, когда почувствовал, что кто-то слегка подтолкнул его. Щеголеватый парень лет двадцати пяти, толкаясь втиснулся между толстушкой и мужчиной перед ней. Такое поведение парня возмутило Курбона. Он рванулся схватить парня и вышвырнуть его из очереди, но с немалым трудом сдержался.

«Вот вам и вся культура! Он, видите ли, грамотный! Ведь на нем костюм. Он побрит! Одеколоном пользуется! Аж пахнет за версту! А вот культуры ни на грош. Вы только поглядите на него гордый вид, словно он падишах Арабистана. Нас за людей не считает. А все молчат. И не пикнут. Не хотят скандалить. Берегут свои драгоценные нервы. А будь на его месте кишлачный парень, несомненно подняли бы шумиху! Разорались бы на весь мир. Обозвали бы его некультурным, бессовестным, хулиганом. А этого не трогать. А как же иначе, ведь он же свой, городской».

Вспомнил, как в прошлом году пытался купить джурабы в магазине на вокзале без очереди, так как автобус вот-вот должен был поехать. Подошел к очереди, стал за каким-то мужчиной. Вначале вроде никто не заметил этого, но через минуту поднялся такой шум, что сам бы черт убежал бы на край света. Женщина орала на него визгливым голосом, мужчина вторил ей басом, угрожали, что позовут милицию. Затем подошел какой-то парень и, демонстративно засучив рукава, ухватил его за плечо:

– Выйди по-хорошему! – приказал он.

– Мне всего пару джурабов! Ради Аллаха!

– Выходи! – повысил голос парень.

Парень ухватил Курбона за шиворот и вытащил из очереди. А он хотел купить теплые, бадахшанские джурабы для жены! Утром, когда она идет доить коров, у нее мерзнут ноги. Но ему не дали порадовать жену. В тут, когда он простоял столько времени, какой-то озорник лезет вперед него. Что же он должен сделать?

Курбон посмотрел на спину молодого человека и почувствовал, как внутри вскипает злость. Был десятым, стал одиннадцатым. Как же тут не сердиться? Он хотел сразу поднять скандал, но сдержался. Пусть этот фрай порадуется, что обманул всех. Пусть подойдет побольше людей, потом я его вытащу и отправлю назад в конец очереди пусть и он постоит моё, а то и подольше! Не буду шуметь, скандалить. Зачем все это? Мы хоть и кишлачные, но имеем свою культуру. Он похлопает его по плечу, спокойно скажет: «Молодой человек, простите, но вы оказывается, на самом деле бескультурный. Просто осёл. А вы знаете, что такое осёл? А ну-ка, живо идите назад и займите очередь во-о-оон за тем товарищем. Поняли? Да, да, мой хороший, идите».

А если парень воспротивиться и не пойдет, Курбон будет вынужден обратиться к людям, призвать их к справедливости. А к слову выскажет свое мнение о горожанах тоже. Раскроет их двуличие и нечестность. Он был уверен, что люди поднимут шум, и отправят парня в самый конец очереди.

Да, это было бы прекрасно. А он скромно и молча возьмет свои лепешки, вежливо скажет «спасибо» и пойдет с высоко поднятой головой.

Постепенно злость Курбона растаяла как весенний снег, испарилась из сердца, и ее чувство радости и веселья, заполнившее все его существо, он так радовался своей предстоящей победе, что парень уже казался ему безобидным муравьем.

Очередь постепенно уменьшилась. «Еще четверо. Вместе со мной пять, но ты миляга, не в счет. Я тебя так проучу, что запомнишь на всю жизнь!»

– Две.

Еще один человек купил лепешки и ушел. Оставалось трое. Курбона охватила радость за будущую победу. Он почувствовал, как от волнения трясутся колени, взглянул на людей, выстроившихся в ряд, и представил, как через минуту изменятся их спокойные лица и как зашумят вот тот старик-пенсионер и старушки, даже не поняв то, о ком и о чем идет речь. Курбон снова взглянул на спину парня и уже не смог сдержаться.

– Эй ты, нахал! – закричал он голосом, напоминающим дикторский, и задрожал от возбуждения. Трое впереди раз оглянулись на него.

– Я говорю тебе, тебе, добрый молодец! – Курбон посмотрел прямо в глаза парня.

– Где ваша очередь? Нет, вы скажите мне, где ваш очередь? Здесь что тебе, дом твоего дедушки? Шустряк какой стоишь там, где хочешь? А ну-ка, сейчас же иди и займи очередь во-оон за тем товарищем. Ну, живей! И не возражай. Иначе позову милицию. Милиция! – От необычной быстроты голос его стал писклявым. Парень смотрел на него, приподняв брови и широко открыв глаза, но поняв суть, улыбнулся.

– Простите, дядя. Вы неправы.

Курбон осмелел от мягкого ответа парня и продолжал вдохновленно:

– Простите-простите! Какой же ты тупой. Я сказал и опять повторяю: живо иди и займи очередь, только тогда и купишь лепешки! Все, разговор окончен! И не болтай. Надо же. На вид вроде такой культурный, а ведешь себя…

– Дядя, перестаньте шутить. Моя очередь — вот здесь, – улыбка исчезла с лица парня и голос его зазвучал громче. – Я стою в очереди и не собираюсь обманывать никого.

– Слушай, парень, ты хочешь, чтобы тебя тащили за ухо? Товарищи, в чем дело? Да чего он, родился без совести?

Курбон старался, чтобы его услышали побольше людей.

– Мы, старики, стоим тут часами, а этот паренек лезет вперед!.. – Взгляд Курбона упал на лепешечника, смотревшего на людей, а точнее, на Курбона, высунув свою большую голову из окошка лепешечной продолжая жевать жвачку.

Курбон живо обратился к нему, хотя громадный лепешечник вызывал у него гадливость, но сейчас из него надо было сделать союзника:

– Не давайте никому без очереди, особенно этому парню...

Толстая женщина, стоящая перед Курбоном, повернулась назад и воскликнула:

– И что вы так шумите? Этот парень стоял передо мной. Что вы скандалите? Какой хороший парень, что не обижается на ваши оскорбления.

Курбон спросил у женщины насмешливо:

– Простите, случайно это не ваш племянник? А может, вы сами позвали его и перевели сюда? Ваш знакомый? Знаю вас, городских, вы всегда поддерживаете друг друга!..

Мужчина средних лет и бородатый старик с усмешкой глядели на Курбона. Мужчина не смог удержаться дальше:

– Акаджон, а вы не больны случаем? Что так сердиты? Этот парень стоял здесь. Он занял очередь и пошел побриться в парикмахерскую. А вы подняли шум. Перестаньте скандалить, иначе выставим вас из очереди.

На Курбона словно вылили ушат холодной воды. «Что-о? Выставите меня из очереди?» От такого поворота дел у Курбона сжалось сердце. Он не сомневался, что горожане смогут осуществить свою угрозу.

– Выставите меня из очереди, чтобы осталось поменьше людей? Ну вот, пожалуйста, посмотрите-ка вы на себя! Какие же вы нечестные и подлые! Этот парень нарушает порядок вместо того, чтобы наказать его, вы все как один хотите наказать меня, который первым заметил нарушителя. Знаю я вас, вы все приходитесь родственниками друг к другу и это дом вашего прадеда! А я кто? Чужой, да и только! Без имени и без прав. Повторяю, когда я пришел, его тут не было.

Выговорил гневно все это и вдруг его осенило. И вправду, ведь парень был тут! Когда Курбон спросил у толстой женщины, кто в очереди последний, она говорила с этим парнем. Женщина ответила ему только со второго раза. Как же это он забыл про парня? Да, народу было много, некоторые занимали очередь, а потом сожалели, что уже поздно и уходили. А другие отдавали свое место третьим. Да, Курбон забыл, что парень был тут, а потом ушел. Оказывается, в парикмахерскую! Черт бы тебя побрал! Тоже мне, нашел время стричься!

Курбон, раскрасневшийся от гнева, посмотрел вокруг, с минуту не зная, что предпринять. Ему казалось, что все стоявшие в очереди смотрели на него с насмешкой, как на больного и истеричного человека, а он не знал, как теперь сгладить возникшую ситуацию. Чего только он не наговорил этим людям, и особенно тому парню! Ему становилось не по себе. Он хотел подойти и попросить извинения, но не хватало смелости, сильнее схватил свою сумку, подошел к окошку и, посмотрев в узкие глаза лепешечника, тихим, но твердым голосом сказал:

– Эх, если столько сыр-бора из-за твоих сырых и уродливых лепешек, не хочу я их, понял, не хочу! Не для себя я хотел, для больного человека, ты понимаешь, больного! Эх!..

Сказал, махнул на него рукой и ушел.

Когда он стоял на остановке, поджидая троллейбус, кто-то мягко положил ему руку на плечо. Курбон нехотя поднял голову. Перед ним стоял тот парень, из очереди, которого он хотел опозорить и наказать.

– Дядя, возьмите. Двух хватит Вам? Я взял на две лепешки больше. Для Вас. Прошу Вас берите, не отказывайтесь. Вы же больному несете их...

Курбон не знал, как ему быть...

Примечания:

[1] Танур – печка, где пекут лепешки.

[2] Дастархан – скатерть.

[3] Коса – глубокая тарелка.

© Салим Аюбзод, 2019