Коля Нарынский родом из СССР

Книга как художественная интерпретация локальных событий, которые происходили или могли происходить с нами, нашими близкими и не очень, знакомыми и незнакомыми людьми, которым выпало жить во времена больших перемен.

Роман, как лоскутное одеяло, соткан из эпизодов совково-постсовковой жизни от окраины бывшей коммунистической империи, до ее столицы. Вымышленные герои (подчеркнем этот важный постулат) иногда случайно напоминают реально существующих персонажей, а события, которые случаются с ними, как будто бы происходили c кем-то хорошо нам знакомым. Здесь нет и не может быть персональных аналогий, а вот сюжет весь «от» и «до» из реальной жизни. Кто жил, тот это подтвердит, а кто рожден позднее, тот узнает.

Пролог (длинный не по формату)

Отважный пионер прогнал волка

По сообщению нашего специального корреспондента в Тянь-Шанской области.

Вечером 21 января шестиклассник школы №1 им. генерала Панфилова города Нарына, Кадырбек Каракулов вступил в неравную схватку с волчицей, недалеко от села Кенеш.

Январь в этом году выдался особенно снежным и морозным. Прогноз обещал сорокаградусный мороз этой ночью и председатель колхоза им. Ленина отправил местного чабана перегнать овец в другую кошару. Участник Великой Отечественной войны Дуйшенбай Каракулов позвал сына помочь ему в этом непростом деле. На перегоне на отару напала голодная волчица, которую суровая снежная зима заставила искать пропитание рядом с людьми. Она ранила чабана и, только решительные действия его сына Кадырбека, спасли овец от разъяренного хищника.

Отважный пионер награжден грамотой областного руководства и поощрен ценным подарком.

Газета «Советская Киргизия» 23 января 1962 года

Как все было на самом деле или О чем не написала газета

 Герои, как и подлецы, – они из детства, или из войны,

 И нет такого средства, чтоб разделить сие соседство.

 Судьба определит, а Богом нам такие свойства не даны…

Нарын – это особенное место на карте небольшой среднеазиатской республики, волею «отца народов», получившая свой государственный статус еще до войны. Киргизская ССР – страна горная, с суровым климатом и людьми, которые веками учились выживать в этих условиях. Народ, который в рамках большевистской национальной политики оказался титульным, для создания нового административного формирования строящейся коммунистической империи, жил в этих краях лет восемьсот. И пришел он на эти земли из Сибири с берегов Енисея, поэтому суровые условия высокогорной тундры сформировали в социуме нарынчан убеждение, что именно они самые настоящие киргизы, а не те другие, которые живут в более благоприятных условиях. Здесь следует подчеркнуть еще один важный аспект, именно советская власть сделала из разрозненных (зачастую очень недружелюбных) племен одну нацию. Однако, говорить о полной победе «психологии народа» над «психологией рода» оказалось рано, как это со всей очевидности показали годы постсоветской независимости.

Река Нарын – главная водная артерия в этих краях, за границами республики меняющая свое название на Сыр-Дарью, тысячелетиями впадала в Аральское море, которое на глазах одного поколения, фактически, перестало существовать. Но это другая история. А пока мы возвращаемся к происшествию января месяца шестьдесят второго года.

Зима в этих краях выдалась в тот год особенно суровой. Много снега и сильные морозы. Даже школьные каникулы были продлены на десять дней. Несмотря на морозы, ребятня все время проводила на улице, где главным развлечением, было катание с горки. На сапогах или валенках, реже на санках, а чаще на попе. И возвращение в школу, после таких длинных каникул, казалось скорее трагедией, чем радостным событием. Дети вернулись к скучным урокам и только цыпки на раскрасневшихся щеках, напоминали об уже закончившемся беззаботном времени. А зима, тем временем, не отпускала свою сибирскую хватку. Впервые, со времен войны, по ночам в областном центре стал слышаться волчий вой.

Именно в такой ненастный день, Председатель местного колхоза Ишенбай Каракулов, получил телефонограмму из областного партийного комитета, о том, что предстоящая ночь будет особенной холодной. Директива предписывала мобилизовать все имеющиеся ресурсы на сохранение поголовья овец. В принципе, у него все было под контролем, за его плечами был огромный опыт руководства столь сложным хозяйством во время войны, под бдительным оком партийных органов, когда работа в колхозе приравнивалась к фронтовым действиям. И Ишенбай не допустил ни одной серьезной ошибки, за что Родина наградила его орденом Ленина. А погибшие или пострадавшие земляки «в битве» за урожай в счет не считались, фронту нужны были продукты и, Нарынский колхоз имени Ленина, их давал. Так что великая победа ковалась не столько всякими «ленд-лизами», сколько самоотверженной работой таких вот как Ишенбаев и еще миллионов советских граждан рядом с ними.

В сложившейся ситуации, у него была только одна проблема – его родной брат Дуйшенбай Каракулов, также кавалер ордена Ленина и награжденный еще десятками боевых наград. Если по жизни Ишенбай был работягой, с обостренным чувством коммунистической ответственности, то Дуйшенбай был героем, который выбрал для себя «почетнейшую» миссию – почивать на лаврах. Участник войны, инвалид, покалеченный под Ржевом, потом под Сталинградом, до конца войны провалявшийся по госпиталям, возвратился в родные края с полной уверенностью, что его миссия на этой земле, уже выполнена. К сожалению, война и ранения сделали свое дело. Как и миллионы других, таких же жертв глобального конфликта, он не смог вернуться к нормальной мирной жизни. И нет судей, чтобы судить тех, кто прошел войну. И даже не простреленное легкое и покалеченная нога делали из Дуйшенбая инвалида, психологическая инвалидность оказалась еще сильнее. Герой войны уверовал в грандиозность своего подвига, инстинктивно считая тех, кто оставался в тылу, обязанными ему за «их счастливое будущее». В 1962-м подвиг тружеников тыла воспринимался буднично, хотя в годы военных испытаний зачастую в тылу было намного труднее, чем на фронте. Дуйшенбай, по возвращению с войны, стал почетным гостем на всех торжественных собраниях и неофициальных тоях. Именно здесь он быстро пристрастился к почету и уважению, а заодно и к водке. Его старший брат поздно увидел, куда может привести такое почитание героя. Даже женитьба на самой красивой девушке области и рождение детей, не сделали из него образцового гражданина социалистического общества. Партийная дисциплина также оказалась бессильной. Дуйшенбай грубо не нарушал ни принципы социалистического общежития, ни моральные кодексы этноса, к которому принадлежал, но трудиться бывший фронтовик просто не хотел. Благо прикрытием была его инвалидность и пенсия, которая позволяла ему хоть как-то содержать семью. Сразу после войны председатель колхоза им. Ленина взял своего брата в заместители. Но Дуйшенбай не справился и его отправили в директора МТС (машинотракторной станции), затем непыльную нашли работенку по партийной линии, с которой у него тоже не получилось. Итак, на момент повествования, бывший герой Великой отечественной, был самым последним чабаном в колхозе своего брата. Больших отар ему уже не доверяли, поэтому Душенбай руководил обкомовской отарой – сорока черными баранами, из неучтенки, предназначенной для подношений всякому начальству, а также проведению тоев и других местных торжеств…

Вот эту небольшую отару нужно было срочно перегнать в другую более теплую кошару, и в полдень председатель вызвал в контору своего брата.

Оргвыводы в пользу «Павликов Морозовых»

Кукуруза – царица полей.

Кузькина мать – круче среднего пальца.

Идеология коммунизма – предтеча современного PRа.

(Н.С. Хрущев, из неопубликованного)

На следующий день, после происшествия в самую холодную ночь, собрался партийный актив области. Поводом стала телефонограмма из центра, о том, что корреспондент «Советской Киргизии» выехал в Нарын для написания статьи о случае с нападением волчицы. Откуда в столице узнали о происшествии, понимали все. Местные чекисты уже утром доложили наверх о случившемся этой ночью. Несмотря на то, что к безопасности социалистического государства инцидент отношения не имел, соответствующий рапорт ушел в соответствующую инстанцию в столице. Там тут же доложили в ЦК Компартии республики, который и направил в регион столичного корреспондента. И пока он день, а может быть больше, будет добираться до областного центра, местному руководству следует принять решение о том, как реагировать на происшествие. День запаса для принятия решения обеспечивался трудностью дороги между столицей и областным центром. Дорога в горах – не автобан и не шоссе, но преодолеть ее за световой день можно. Проблема только в том, пропустит ли странников Зо-Зо. Последняя фраза, отдающая язычеством, к коему огромную приверженность имеет местное население, несмотря на все напускное мусульманство, имеет совершенно утилитарное толкование. Перевал Долон – высшая точка на дороге, между столицей Фрунзе и областным Нарыном, имеет геодезическую отметку 3030 метров над уровнем моря, что в буквенном исполнении звучит как раз, как Зо-Зо. В зимнее время – это ключевая точка на дороге. И пусть Долон – не самое снежное место в республике, но зимой здесь не всякий раз можно проехать. Иногда приходится ждать по несколько дней, чтобы перевал открылся и пропустил уставших путников.

Совещание открыл второй секретарь областного комитета партии, тот который в коммунистической иерархии обычно отвечал за идеологию. Он подчеркнул важность ночного происшествия и предложил председателю колхоза рассказать о случившемся.

– Давай Ишенбай, докладывай. Что там учудил твой героический брат.

– Товарищ секретарь-байке, уважаемые аксакалы, мой брат, как всем вам известно, герой войны. Но столько лет прошло, а он до сих пор празднует Победу. Вы сами знаете, как мы не пытались, ничего из этого не получается. Пьяница, гуляка… Но герой войны, инвалид, партийный. И еще он мой братишка (младший брат согласно семейной иерархии киргизов). Вчера утром, когда мы получили сводку о погоде, я поручил Дуйшенбаю перегнать черную отару в теплую кошару.

 На словах «черная отара», животы всех участников партактива приятно заныли в предчувствии того, что рано или поздно вся эта баранина окажется в их желудках. И нет в этих краях у людей других чувств, которые бы также согревали их души, как предстоящая пусть даже в отдаленном будущем, возможность пожрать («поесть» в данном случае не достаточно сильный глагол, для объяснения всех эмоций процесса) мяса. Конечно, если не брать в расчет всеобщую любовь народа к коммунистической партии.

– Там небольшое расстояние и я не думал, что может что-то случиться. – Продолжил орденоносный председатель. – Но братишка сначала зашел к Марьям-апе и, основательно, заправился самогоном. Потом ввалился домой и улегся спать. Очухался он только тогда, когда начало темнеть. Жена поручила сыну их Кадырбаю пойти вместе с отцом, так на всякий случай. Дальнейшие события по рассказам участников происходили следующим образом. Душенбай выгнал баранов из летнего сарая и погнал не по дороге, а напрямую через поле. Уже основательно стемнело, когда послышался волчий вой.

– Да, мы тоже слышали ночью вой. – Раздалось несколько реплик присутствующих.

– Огромная волчица напал на отару. – Продолжил Ишенбай. – Обе собаки не могли с ней справиться. Дуйшенбай начал стрелять, но убил собаку. Волчица вцепилась в руку чабана и начала его рвать. Тут подоспела свора собак из ближайшего двора и они все вместе отогнали волчицу.

– А где был ребенок? – поинтересовался секретарь.

– Судя по всему, он упал на землю, закрыл голову руками и так пролежал все время. А вокруг него были овцы. Сам он ничего не помнит, а Дуйшенбай тоже был в отключке.

– И что было дальше?

– Дуйшенбай лежал в снегу без сознания от боли или уснул по-пьяне. Ему сильно руку покалечило, видимо он потерял много крови. Скорее всего, уцелевшая собака растолкала мальчика. И он повел отару в кошару. А потом пошел домой. И только когда мать спросила, где отец, соседи отправились на поиски. С трудом нашли уже запорошенного снегом пастуха.

– И как он сейчас? – поинтересовался секретарь

– В больнице. Руку заштопали, но потерял много крови и воспаление легких у него. Но, слава Аллаху, живой остался. Только вот берданку его так и не нашли. Мальчишка перепуган, но не замерз и не ранен. Если бы он сразу позвал на помощь, и с братишкой было бы не так плохо.

– Да, вот такие у нас пионеры, сначала колхозное добро спасают – многозначительно изрек партийный идеолог областного масштаба. И в этот момент, все подумали именно так, что мальчик спас народное, а то, что бараны были специального назначения «пожрать для начальства или по поводу», и в голову никому не пришло.

В итоге, было принято решение сделать из Кадырбая современного пионера-героя, подобного общесоюзным Павлику Морозову и Вале Котику, а также Кычану Джакыпову – местному пионеру-герою, который тоже отличился в смутное время коллективизации. Уже подготовленное мнение областной партийной организации было телефонировано во Фрунзе, где также получило одобрение. Причем центр рекомендовал перевести отличившегося ученика в лучшую в области школу и наградить ценным подарком. Например – футбольным мячом. Парт актив также порекомендовал изменить фамилию героя. Все-таки у советского пионера фамилия должна быть такой же, как у отца, а не в честь его имени. Все вопросы были решены и согласованы, как раз к приезду столичного корреспондента, мужественно одолевшего к тому моменту коварный перевал Зо-Зо. В итоге, получилась статья в главной газете республики, которая и определила все дальнейшие события и характеры героев в них участвующих.

Асан, Усен – три мушкетера

Давным-давно известно в этом мире,

Плохой был счетовод Отец-Дюма.

Не три героя было у него, а все-таки четыре.

И это точное вам не «Горе от ума».

Через неделю, после совершенного подвига, о котором рассказали в газете, Кадырбай вошел в новый класс, в школу №1 им. генерала Панфилова областного центра. Эта школа имени знаменитого генерала, погибшего под Москвой, вполне оправдывала свое звание. Во – первых, дивизия, которой командовал генерал Панфилов, формировалась в этих краях, поэтому и считалась в Киргизии всегда своей, родной. Это действительно, была национальная гордость киргизов, вполне заслуженно считавших, что и их подвиг есть в защите столицы СССР. С другой стороны, в этом национальном уголке, школа была центром русской культуры, ибо строилась и содержалась она местным погранотрядом, имеющим центральное подчинение. И, в самом деле, школа была действительно неординарной, с прекрасным преподаванием на языке Пушкина и Панфилова. Все дети местной партийно-хозяйственной элиты учились именно здесь. И чтобы новому провозглашенному пионеру-герою было уютно после «педагогически никакой» сельской школы, Кадырбаю были определены будущие друзья. Совершенно случайно Асанхан был сыном секретаря обкома по идеологии, а Усенбай – соответственно сыном председателя областной комиссии по заготовкам. И, несмотря на закулисную ангажированность, между ними действительно случилась настоящая дружба, отчего Асана, Усена и Кадыра все стали называть тремя мушкетерами. Естественно, что на всех мероприятиях главным героем был Кадырбай, два его друга нисколько не ревновали его к славе, которая своим крылом, кажется, затрагивала и их тоже. И еще, друзья стали активно играть в волейбол. Почему не в футбол, потому, что призом за спасенных баранов оказался не футбольный мяч. А волейбольным мячом в футбол играть нельзя, так сказал тренер. Но когда на область пришла разнарядка на две путевки во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек», поехали в Крым дети начальников, Кадырбай даже не успел обидеться, т.к. его дядя объяснил, почему он должен оставаться здесь. Дело в том, что в апреле, когда пришло тепло в горный край, умер его отец Дуйшенбай, так и не оправившийся после морозной ночи, проведенной в заснеженном поле.

– Кадырбай, ты теперь старший мужчина в семье и должен помогать матери. Да и мне понадобится летом твоя помощь.

Часть 1. ТОГДА

Николай Цырик, почти что Николай Рерих

 Творец обычно не герой, коль скромен и не пригож собой.

 Скорей преуспевает тот, кто лицемер-актер,

 Кто на устах толпы поднялся выше гор,

 Кто низкую натуру спрятал под личиной гуру,

 Уверенный, что обхитрил судьбу-злодейку-дуру…

Николай Николаевич Цырик слыл популярным художником. Род его сформировался на просторах Семиречья в Средней Азии из казаков, переехавших в эти края в конце девятнадцатого века. Отец его был соратником легендарного Михаила Васильевича Фрунзе, красного командира, так много сделавшего для установления Советской власти в Туркестане. Коля отца знал исключительно по фотографиям и ордену Красного Знамени, хранящегося у матери в заветной коробочке. Отец погиб в очередной стычке с басмачами – то ли местными то ли бандитами, то ли робингудами (в зависимости от исторического периода оценки их деятельности). Фрунзе помог вдове и сыну своего боевого товарища перебраться в Москву. Вдова работала в Наркомпросе, а Коля пошел в обычную московскую школу, в непосредственной близости от ВХУТЕМАСа (Строгановского училища). И по принципу топографического позиционирования Коля Цырик стал художником. В годы войны на фронт его не взяли, по причине толстенных стекол в оправе на его носу, обременяющих его голову с раннего детства. Зато это позволило остаться живым и здоровым в лихолетье Отечественной войны. Ему с детства так навязчиво внушали любовь к Родине, за которую погиб его отец, что отдавать жизнь за нее ему ни разу не хотелось. И возможность использовать очки в качестве брони была использована на сто процентов. Тыловая жизнь учила выживать, некоторым удавалось это несколько лучше, чем другим. Тем, кто научился в этих суровых условиях находить возможности и применять их в повседневной жизни.

Сразу после войны, явно не гениальный художник, но вполне приличный ремесленник, Николай Цирик нашел возможность безбедного житья для себя и своей любимой мамочки. Мама его, унаследовала командирский характер своего погибшего мужа, и как тот полком, успешно всю жизнь командовала своим сыном. Прокрутившись все войну в среде спекулянтов, сначала по необходимости, позже по велению сердца, Коля прошел неплохую школу советского маркетинга. Хотя в то время, такого понятия просто не существовало. Естественно, быть рисовальщиком афиш или учителем в художественном кружке, его не вдохновляло. И если, как художник он был неплохим ремесленником, то, как жучок с нюхом на деньги, он был даже не талантлив, а просто гениален. Он придумал, как с помощью профессии сделать имя и зарабатывать деньги, отчетливо понимая, что эти две задачи не разделимы. Все гениальное просто – рисовать нужно для тех, кто имеет деньги и лучше, если легальные. После войны появилась интересная прослойка советского общества -герои-победители из старшего офицерского и младшего генеральского состава армии, взявшей Берлин. Везли победители личную контрибуцию из побежденной Германии. Кто вагонами, кто чемоданами – в зависимости от возможностей и сообразительности. Так, вагон с тремя Мерседесами из рейхс канцелярии, стоил не дороже, чем чемодан со швейцарскими часами или швейными иголками. Еще перспективнее были жены этих самых победителей. Тоже особая категория тыловых женщин, полковницы-генеральши по-своему тоже настрадались, ибо большинство их мужей на войне имели фронтовых подруг, со всеми трудностями возврата к нормальной жизни. Жены большинства таких героев смирились со своей участью, и еще сильнее держались за своих мужей. Именно с такой категорией граждан решил работать предприимчивый художник Коля Цирик. К тому же, мама одобрила стремления своего сына, приложив максимум своих возможностей для реализации долгосрочного плана.

Именно мама, используя свои знакомства в определенных кругах послевоенной Москвы, подсказала первые семь персон, с которых следовало начинать. И Коля начал. Первым делом мастер кисти нашел в журнале фотографии отобранных героев войны, которые добавил не очень качественными снимками из газет. Пришлось посмотреть материалы кинохроники про своих героев. Благо преподавательская деятельность на подготовительных курсах его родного вуза позволяла открывать двери архивов под предлогом большой работы на тему Великой победы. После этого вопросом времени было сделать парадные портреты победителей. В течение полгода, все семь горделиво-напыщенных портретов были закончены и подарены героям. Расчет был на то, что жены, разбалованные на трофейных сервизах и люстрах, начнут хвастаться, вернее, гордиться такими шикарными портретами своих мужей. Ведь они того точно заслужили. Слух по Москве пошел очень быстро. Причем, ни одна из полковниц-генеральш никогда и никому не сказала, что портреты были подарены. И создалось стойкое впечатление, что в тот год стало возможным заказывать портреты победителей знаменитым художникам. И Николай Цырик, как по мановению волшебной палочки оказался первым в списке. Так гениально просто, прилежный маляр-ремесленник стал знаменитым художником. Теперь никто и не смел, сомневаться в его таланте. Более десяти лет продлилась страда заказов, потом интерес к такому портретному искусству пошел на спад. К тому моменту, Цырик стал весьма состоятельным человеком, насобиравшим за это время неплохую коллекцию произведений искусства. Для официальных властей он работал преподавателем в детской художественной студии при родном училище. Он и сам уже точно был убежден, что является очень серьезным художником, правда у которого за все время не было ни одной выставки. Настало время серьезно задуматься о будущем, иначе реноме могло потерять свой высокий рейтинг. Понимая, что коллеги не простят ему такого коммерческого творчества, он задумался в смене направления или хотя бы стилистике своего творчества.

Что делать дальше, как обычно подсказала ему мама, которая так и оставалась его главной и единственной женщиной в судьбе. Как – то в порыве нежности она назвала его ласково – мой Рерих. В мозгу коммерсанта от кистей и красок, моментально выстроилась логическая цепочка. Надо рисовать под Рериха. Пока есть имя, любой модерн может сойти за высокую визуальную философию. Как пройдоха от искусства, Николай, в душе считавший большинство собратьев, откровенными неудачниками, отдавал должное изворотливости Казимира Малевича – главного черного мага от изобразительного искусства с его квадратной философией. А что, очень даже интересный подход. Неожиданный. И практически, беспроигрышный, с учетом знакомства с большинством из своих портретных героев. Им то, уж точно не понравится, если кто-то обвинит в отсутствие таланта художника, чьих кистей портрет себя любимого у него висит в гостиной или кабинете.

А тут еще училище предложило вывезти студию на летних каникулах куда-нибудь в глухую сторону огромной страны, для внедрения там основ социалистической культуры. Так Николай Николаевич Цырик оказался в Киргизской ССР, да еще и в самом глухом месте этой горной республики. При нем было десять воспитанников студии с двумя родителями для присмотра за этой оравой сорванцов. Так, что сама судьба предложила художнику рисовать горы. И с точки зрения визуального эффекта, разницы между Гималаями и Тянь-Шанем, наверное нет. Много в Киргизии обычно преподносилось и преподносится в более выигрышном ракурсе, такова специфика. Но то, что горы в этих краях величественны своей первозданной красотой – факт неоспоримый. Так было за тысячи лет до изобретения фотоаппарата и рекламных буклетов. Все для художника Николая Цырика складывалось удивительно удачно.

Устукан из черных баранов и головы на блюде

 При разночтении культур не ясно, что важнее.

 Гостю предлагать свои напитки, яства, музыку, наряды и обряды.

 Или разумнее хозяину мудрее стать

 И сделать так, чтоб гости своему родному были рады.

Летом дядя решил не отправлять порученного судьбой племянника на сырты – высокогорные пастбища, где многочисленные отары нагуливали свой жирок перед суровой зимой. Ишенбай оставил Кадырбая при себе в долине, предполагая, что здесь его расторопный племянник будет полезнее многих из его помощников. И первым таким мероприятием, стал той, организованный по распоряжению обкома колхоза в честь приезда московских художников, которые в это лето должны будут рисовать фантастические пейзажи горного края и, наверное, людей, которые в нем живут.

Почему художники оказались гостями колхоза им Ленина? Таких вопросов в те времена задавать было не принято. Как обычно, в область пришла очередная разнарядка. И колхоз взял на себя почетную миссию принимать московских художников. Именно к подготовке встречи высоких гостей Председатель колхоза Ишенбай Каракулов привлек своего племянника, освободившегося на лето от дружбы, в рамках товарищества «Трех мушкетеров». К намеченному часу прибытия гостей, уже кипели в двух огромных казанах две туши тех черных баранов из знаменитой обкомовской отары. В просторном дворе председателя колхоза решали, каким образом накрывать достархан – на полу, как принято у местных, или все-таки за столами под навесом, что более удобно для европейцев. Решили под навесом за грубо сколоченными, как на полевом стане, столами. Мужчины занимались мясом для бешбармака, женщины набивали кишки жиром и требухой для изготовления местных лакомств. Стоял наготове казан с маслом, в котором будут кипеть в масле кусочки теста, секундами превращаясь в аппетитные боорсоки. Припрятанная для москвичей водка, уже манила любителей начинать той с потребления местных аперитивов. Для страждущих, был пущен в ход самогон, от той самой Марьям-апы, которая напоила Дуйшенбая в последний путь. Все делалось по высшему разряду, ибо по такому случаю должны были присутствовать все главные начальники области: от первого секретаря, до председателя областной комиссии по заготовкам. Это тоже местная традиция азиатского гостеприимства на стыке язычества и партийно-хозяйственного протокола.

Кадырбек был у всех на подхвате одновременно. Привыкший к оказанию почестей, в качестве пионера-героя, он вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной, которому в какой-то момент даже доверили свежевание только что зарезанной овцы. А это уже дорогого стоит. Если раньше на тоях ему позволялось приносить дрова или подметать двор, то в этот раз он почувствовал себя настоящим джигитом. Традиция киргизского тоя имеет кроме чисто гастрономического аспекта, огромное воспитательное значение. Плюс обязательная жесткая иерархия во время трапезы и непосредственно при ее подготовке. Вершиной этой иерархии является самое почетное место за столом, подчеркнутое принесенной отварной бараньей головой на блюде. Кадырбай до этого было еще очень далеко, но цель, обозначенная в раннем детстве, сегодня стала на шаг ближе. Он вспомнил своих друзей, которые в этот момент, наверное, плещутся в далеком Черном море, и почувствовал некоторое превосходство в степени своего возмужания. Ну чему они там в этом «Артеке» могут научиться, а ему уже доверили разделывать барана. Все – таки быть, в роли пионера-героя – это очень здорово. И даже смерть отца не могла омрачить вдруг нахлынувшую на него гордость.

В послеобеденный час, когда солнце еще стояло высоко в зените над белоснежными пирамидами снегов на вершинах, приехали первые гости. Вернее не гости, а главные действующие лица с принимающей стороны. Секретарь обкома по идеологии и с ним еще человек десять так называемого партактива. Оказывается, им позвонили из пригородного села, что автобус с художниками уже подъезжает к Нарыну. Прошла команда переводить подготовку тоя из положения «вялотекущего процесса» в положение «аврала». Благо все к этому моменту было уже готово. Секретарь занялся инспекцией качества приготовления к мероприятию.

– Бараны черные?

– Обижаете, товарищ секретарь, мы здесь порядок знаем.

– Не обижайся, Ишенбай-байке, а то вдруг гости узнают, что баран был не черным, тогда обидятся они. Ты же знаешь, что черный баран он набирает больше солнца, от чего его мясо становится особенно вкусным. Как там, чучук, казы получились?

– Мы даже приготовили особое лакомство – печень с курдючным жиром, так что гости наши будут очень довольны.

– Вот умеешь ты Ишенбай и колхозом руководить и той организовать. Что значит настоящий коммунист. – Последнюю фразу секретарь произнес для партактива, следующего за ним по пятам, в качестве дворовой обкомовской свиты. – А это что за бала по-хозяйски орудует тут?

– Это мой племянник Кадырбай, сын Дуйшенбая и фактически, Ваш крестник.

– Ну, крестник ты это хватил, а вот то, что правильный парень растет, вижу, хвалю. Да и с моим оболтусом они вроде подружились. Вижу делом занят, а мой в «Артеке» даже не знаю чем занимается. Докладывай по устукану (обрядовому порядку проведения тоя и потребления мяса).

Ишенбай подробно рассказывает, кого из гостей куда посадит, главное оперативно определить кто у них там главный. Секретарь достает из папочки список.

– Вот, Николай Николаевич Цырик, знаменитый московский художник. Говорят, он самого Сталина нарисовал. Нужно сразу определить его в делегации, из Фрунзе, с ними сопровождающий едет, у него и спросим.

В этот момент вдали на дороге появилось облако пыли, из которой проступал автобус, самое современное, на тот момент, в республике транспортное средства, бывшее почти новым на момент выезда из столицы на периферию. Когда пыль от остановившегося у ворот автобуса улеглась, встречающие впали в состояние колхозника, впервые оказавшегося на ВДНХ СССР (так вот она Москва, какая). А еще так перед Сталиным стояли его приближенные, в ожидании очередного перла вождя, понимая бессилие повлиять на его настроение. На железной дороге это называется стопор, у психологов значится, как ступор. В осевшей пыли вырисовалась «акварель маслом». Во главе делегации стоял солидный дядечка в плаще, беретке и очках с толстыми стеклами. Козлиная бородка клинышком выдавала в нем знаменитого художника. Потом стояли две солидные женщины, похожие на жен партработников или библиотекарей уровня зав. отдела. Остальная часть делегации, количеством восемь человек – были дети от десяти до пятнадцати лет.

– Водка на сегодняшнем тое, точно получается не главным блюдом. – Так подумал и секретарь по идеологии, как и вся его удивленная свита. – Остается мясо. По крайней мере, понятно кто из них Цырик.

Сменив маску удивления на выражение крайнего радушия (заметим, совершенно искреннего) встречающие двинулись навстречу приезжим.

– Здравствуете, Николай Николаевич, здравствуйте дети! Я секретарь обкома, а это Ишенбай-байке, председатель колхоза имени Ленина и ваш радушный хозяин.

– А как вас по имени-отчеству? – Уточняет московский руководитель

– Зовите Ишенбаем-байке, так меня зовут и взрослые и дети. Давайте сразу за стол, вы, наверное, проголодались с дороги.

– Нам бы расселиться, помыться сначала – Взмолились приехавшие женщины.

– Давайте сначала закусим, потом будем расселяться, а потом поедим – Вмешался секретарь по идеологии. Нужно было уезжать на другой той в другом селе и долго задерживаться здесь ему не хотелось. Как и не хотелось уезжать от сюда, не поев мяса. На это не уважение к Ишенбаю. Человек так старался. Ну как его обидеть. С такими мыслями вся партийно-хозяйственная группа направилась к столу, и Цырик, как Тимур повел за ними свою команду.

Сопровождающие секретаря по идеологии взялись рассаживать юных москвичей за стол, во главе которого уже восседали главный партиец, председатель колхоза и знаменитый художник. Некоторые затруднения с посадочными местами были обусловлены тем, что в местных традициях не принято было сажать детей с взрослыми, а женщинам в этом мероприятии, предполагалась роль обслуживающего персонала. Но кое-как расселись. И, незнающая усталости в таком возрасте детвора, дружно потянулась, кто за боорсоками, кто за изюмом, кто курагой, стоявшими уже на столе. Одна рыжая, сразу видно разбитная девица, громко проинформировала стол, о том, что ей досталась чашка без ручки.

– И у меня, и у меня – подхватила толпа юных художников.

– Дети, эта кружка называется пиалой, из нее пить – особенно вкусный чай получается. А чтобы удобно было держать, чая наливают немного, обычно даже меньше половины. Он так быстрее остывает. – объяснила женщина, которая разливала по пиалам чай. Чай особого восторга не произвел, мутный, светло– желто-зеленого цвета и с непривычным вкусом.

Московские дети, никогда не пробовавшие зеленый чай (кок чай), были не в восторге. Взращенные в пионерских лагерях, они предпочитали компот, но в этих краях про такой напиток еще не слышали. Предложение есть боорсоки, окуная их каймак, напоминающий скорее масло, чем сметану, у пары пухленьких бутузов вызвал приступ гастрономического энтузиазма, остальные клевали кто что. По озабоченным лицам сопровождающих детей женщин, можно было понять, что питание будет точно сильно отличаться от привычного и скорее всего, им кроме забот о воспитании и дисциплине, придется заделаться еще поварами.

Особое опасение вызвало молоко, которое стали наливать всем, кто уже попробовал чай. Резкий запах молока удивительно синеватого оттенка поднял немой вопрос. На что разливающие напиток женщины сказали, что это кумыс – кобылье молоко, которое очень полезно, особенно для растущих организмов. Рыжая девочка, первой рискнула пригубить экзотический напиток.

– Фу, оно кислое.

Смутившаяся женщина с большим кувшином, однако, быстро нашлась.

– Тебя как зовут?

– Оля.

– Завтра будет тебе обычное молоко, из – под коровы. Будешь пить?

– Да, я у бабушки в деревне всегда пила парное молоко.

– А что ты еще любишь.

– Гречневую кашу и пирожки с капустой.

Так аккуратно местные стряпухи, начали выяснять гастрономические предпочтения гостей. Со своими детьми проблем не было, чай и лепешки, иногда с каймаком, реже лапша и мясо. А тут пока не понятно, чем кормить этих москвичей. Что-то кроме боорсоков пока, все остальное популярностью не пользуется.

В это время за главной частью стола шел взрослый разговор.

– Ишенбай-байке, давайте поговорим о размещение и о питании моих детей.

– Николай Николаевич, пейте чай, ешьте боорсоки, пока не принесли мясо.

– Ну, где там? – Кричит в сторону снующих вокруг стола колхозников, превращенных на время тоя в обслуживающий персонал.

– И все-таки?

– Мы не думали, что приедут дети и договорились разместить художников по семьям. А эти две женщины – они тоже художницы?

– Нет, это родительницы, которые будут приглядывать за детьми, скромно начал оправдываться Цырик. – Я ведь только художник, а воспитатель из меня никакой. Не было опыта, поэтому приехали эти женщины. Но за все в этой экспедиции отвечаю я. И в первую очередь за детей.

– Давайте мы разместим детей в двух классах школы. Женщины будут жить за стенкой в учительской, а вас, Николай, Николаевич, я поселю у себя, мой дом здесь за забором. – оперативно решил все вопросы опытный председатель колхоза.

– Добре!

– Я сейчас дам команду поставить раскладушки.

– Да, еще и душ и туалет нужны.

– Туалет на улице, умывальники сейчас тоже поставят. И с пограничниками договоримся, будем детей водить в их баню.

Цырик, ожидавший спартанских условий, все равно неприятно почувствовал себя. Месяц в таких условиях – это для него было с лишком. Но отступать некуда. И тот факт, что жить он будет отдельно от детей, формально переложив все бытовые и воспитательные заботы на плечи женщин, его вполне устраивал. Он вспомнил о главной части своей личной миссии и успокоился. В этот момент, к удовлетворению теряющего терпение секретаря по идеологии, наконец, принесли мясо. На больших блюдах лежали огромные куски вареной баранины в переменку с картошкой. Одновременно стали разносить большие пиалы с жирным бульоном. Именно с этого момента считается, что трапеза началась. Проголодавшийся Николай Николаевич потянулся за мясом, однако секретарь его остановил.

– Давайте выпьем за ваш приезд, знакомство и удачное пребывание на нашей гостеприимной Нарынской земле.

Цырик был не против, не вспоминая в этот момент о своем педагогическом долге, он устал, наволновался по дороге и, сам Бог велел слегка расслабиться, вернее Аллах, ибо попали они на территорию, подконтрольную всевышнему с другим именем. Они выпили, раз и еще раз и так бы и продолжили, если бы не косые взгляды воспитательниц, волнующихся по поводу размещения. В итоге, этап закуски был закончен, дети занялись обустройством, а секретарь по идеологии, наконец, смог уехать на той, где вволю собирался, наконец, полакомиться баранинкой.

Цырик, тоже устроился в отведенной ему комнате, прилег на стопку одеял и сам для себя незаметно уснул. Его разбудил Ишенбай.

– Николай Николаевич, пойдемте кушать бешбармак, уже готов.

– Так уже ночь на дворе, спать пора.

– Вы не беспокойтесь, детей женщины ваши уже уложили и сами спать ушли, а нам пора за стол.

– Уважаемый Ишенбай-байке, большое спасибо, я устал, плохо себя чувствую, поэтому я лучше останусь здесь.

– Нельзя, приехали уважаемые люди, хотят с вами познакомиться, да и вы еще бешбармак не пробовали. Здесь традиция такая.

– Хорошо, только ненадолго, а то мне завтра с детьми работать.

Они перешли на территорию школы, где за вновь сервированным столом сидели незнакомые ему местные люди. Из процедуры знакомства он никого не запомнил, за исключением должности какого-то очень уважаемого гостя, который был начальником каких-то там заготовок, на правах нового хозяин открывшего, наконец, настоящий той. Стол был сервирован почти также, за исключением добавления каких-то блюд, напоминающих домашнюю колбасу, удивительно жирных и, припахивающих не очень привычным запахом. К головной боли художника, очевидно вызванной пребыванием на высокогорье, добавилась тяжесть в печени и бурление кишечника. Он понял, что в таких количествах эти яства местного производства, есть не стоит, печень ему это, не простит. А вот от порции водки, его больная голова не откажется. Он решил, что немного посидит для приличия, потом пойдет спать.

Но трапеза оказалась намного более серьезным испытанием, затянувшимся далеко за полночь. Цырик, мало ел и много пил и когда принесли ему, как самому почетному гостю, на блюде лежащую баранью голову с высунутым языком и мутно-белыми глазами, ему стало плохо, он вышел за забор и, на темной улице, его вывернуло наизнанку. Он так и не понял от чего, то ли от водки, то ли от жирной пищи, то ли от культурного шока, который прокрался в его душу, через глаза призванные в этом мире подмечать полутона и нюансы. Сейчас, ему было так плохо, что даже не волновало мнение о нем его друзей по застолью. Он понимал, что все они находятся абсолютно в своей тарелке от такого пира. Более того для них это точно праздник, а не повинность по встрече высокого гостя. Высокий гость не знал местных обычаев, но счел для себя возможным удалиться по-английски. Другого варианта покинуть этот все еще не дошедший до кульминации праздник, попросту не было. Лежа в своей комнате на одеялах, он почему-то вспомнил маму, которая обязательно бы заступилась за него, перед такими рачительными хозяевами и на нее, точно никто бы не обиделся. Кстати, завтра обязательно нужно позвонить в Москву. И маме и на работу.

Ангел в трусиках с этюдником

 Нет чище ничего, чем детская любовь,

 Которая уже волнует кровь,

 Еще не разбудив гормоны…

Она была в том субтильном возрасте, который так поэтизировал великий извращенец Набоков. Впрочем, в далеком горном районе на нее никто как на женщину и смотреть не собирался. Кроме одного, Кадырбая, который с первых минут был парализован необычной внешностью этой рыжей девочки. Оля в первую минуту запала глубоко в душу местному пионеру-герою, что он просто выронил из рук нож, которым резал мясо, в момент прибытия автобуса. Рыжуха определенно была в этой компании юных художников главным заводилой и главным хулиганом. Почему это казалось явным с первого взгляда, потому, что такое веснушчатое существо впитывало слишком много солнечной энергии, чтобы оставаться взвешенной и рассудительной девочкой. Так же, как черные бараны в условиях практически высокогорной тундры (к которой климатически ближе всего подходит долина реки Нарын) забирают намного больше солнечных лучей, чем их грязно-белые сородичи. Естественно, такого анализа и таких аналогий в мозгу пионера героя не возникало, уже по причине того, что он слов таких даже не знал. А почувствовал это на уровне инстинкта, и как дитя природы, не испорченное индустриализацией и коллективизацией. С другой стороны, наверное, первый раз в нем вдруг проснулось мужское начало, которое еще пол года назад дремало, даже когда он в вступил в неравный бой с волчицей. Сам Кадырбай уже не помнил, как все было на самом деле, и уже искренне верил (с детской наивностью) в официальную версию происшедших в январе событий. Сейчас он тоже сильно испугался вдруг нахлынувших чувств, объяснения которым у него еще не было. Но от чего так колотится сердце, не со страху же?

Она сама первая подошла, в день их приезда. Насытившись орехами с курагой и горячими боорсоками, запив все невкусным чаем, Оля, не дожидаясь команды, выскользнула из-за стола с намерением рекогносцировки местности, в которой ей предстояло провести целый месяц. Окружающий мир был разительно не похож на Москву, ее достаточно благополучное по тем временам, детство. И даже бабушкина епархия, в подмосковной деревне, была совершенно другая. Конечно, главной достопримечательностью были горы, по которым они вдоволь накатались весь предыдущий день. Снежные вершины посреди лета, не могли не волновать глаз и душу юной художницы. Хотя художницей она была постольку-поскольку, у нее уже был этюдник, который она ненавидела за тяжесть и неудобство переноски, плюс несколько месяцев учебы в студии Цырика. Рисовать, конечно, было интересно, но в художники ее определили родители, от знакомых узнавшие, про студию при Строгановке. Когда им предложили отправить ребенка на месяц в Киргизию, они сначала испугались, но узнав, что везет детей туда сам Цырик, согласились. Тем более на этот время, вдруг образовалась профсоюзная путевка в Крым, в Алушту на две взрослых персоны. И чтобы не обременять бабушку на целый месяц ягозой-Олей, отпустили девочку «рисовать на пленере».

Оля даже сильно не была против, потому как ее буйно-активное естество с удовольствием шло на всякого рода авантюры, что для хорошо учащейся девочки было не очень характерно. А вот для рыже-конопатого бесенка – как раз в самый раз. Для девочки, в обычной жизни предпочитающей мальчиков в качестве подружек, ее одноклассники по перу и мольберту не представляли особого интереса. Ибо в душе она была хулиганкой, а на рисование ходили дети из благополучно-степенных семей. Конечно, не до такой степени благополучных, чтобы ходить в музыкалку «на скрипку», но в принципе где-то рядом. По жизни предприимчивый рыжик предпочитал иметь рыцарей в своем окружении, причем происходило все как – бы само собой. Так вот задачей номер один, в сложившейся ситуации была следующая – необходим был носильщик для этюдника. На студийцев рассчитывать не приходилось, там рыцарей не было, и у каждого был свой персональный ящик с кистями и красками. Поэтому необходимо было привлекать к процессу местное население. Ей сразу бросился в глаза чумазый мальчишка ее возраста, который в момент их выгрузки из автобуса, уронил на железяку под ногами окровавленный нож. Оля тогда услышала только звякающий звук, а вот ее подсознание уже точно определило жертву для предстоящей грузо-транспортной эксплуатации. Познакомиться с парнишкой, не составляло проблемы, он все время крутился рядом, один на равных среди остальных взрослых. Значит, была в нем какая-то значимость. И еще, было в нем что-то хулиганское, которое понравилось ее второй половине, то есть мальчишеской составляющей. Конечно же, 12-ти летняя Оля так не рассуждала и, до всего этого дошла в силу своей, только еще развивающейся женской интуиции. И чтобы не тянуть бегемота из болота, тут же подошла к нему.

– Тебя как зовут?

– Кадырбай. – Чуть заикаясь от такого поворота дела, еле вымолвил мальчишка. На такое быстрое знакомство он, конечно же, рассчитывать не мог. А тут сама подошла, сама заговорила.

– Я Оля, а тебя, наверное, по-русски зовут Коля? А то, по-вашему, я не запомню.

– Да! – Кивает на все согласный Кадырбай. – Можешь звать меня Коля.

– Наш руководитель тоже Николай Николаевич. А ты что тут делаешь?

– Помогаю, это к моему дяде вы в гости приехали.

– А ты здорово по-русски говоришь.

– Тут все по-русски говорят, но по-киргизски тоже. Только в школе у нас русский язык.

– А ты, в каком классе?

– В шестой пойду.

– И я в шестой. А ты мне тут все покажешь?

– Конечно, здесь есть такие места. Все покажу.

– Ну ладно я побежала к своим, они куда– то собираются

– Вы в школе жить будете, мы сейчас раскладушки принесли, иди, устраивайся…

В этот момент за детьми наблюдали Цырик и Ишенбай и быстро сообразили в одном направлении. Дядя решил, что пусть племянник при москвичах побудет, а художник увидел в нем перспективного мальчика на побегушках, со знанием местных особенностей. Вот рыжая хулиганка его присмотрела, все будет под присмотром.

– А что за мальчик?

– Кадырбай, мой племянник. У него недавно отец умер, вот присматриваю. Кстати – местный пионер – герой!

– В каком смысле?

– Зимой у волчицы отбил отару овец. Отца его тогда волчица покалечила, так и не оправился. А Кадырбай увел овец. Про него даже в центральной газете писали. Теперь вот я воспитываю, помогает. Смышленый пацан, тянется к учебе.

– А вы его ко мне прикомандируйте. Только, вот имя у него сложное. По-русски это же Коля будет. Не возражаете?

Ишенбай не возражал. Пусть пацан с москвичами подружится, может быть когда-нибудь, пригодится. Да и места здешние хорошо знает, покажет художникам наши красоты. Ну, а насчет Коли, так и его самого иногда Иваном звали, когда ездил на повышение квалификации на Кубань. Все к лучшему складывается.

И началась у новоперекрещенного нарынского пацана Кольки совершенно иная жизнь. Он фактически влился в коллектив художников. Обычно он появлялся во дворе школы на момент завтрака. Готовить для гостей отрядили Колькину мать, но в большей степени готовкой занимались обе прикомандированные надзирательницы. Впрочем, нрава они были интеллигентного и, проблем с вышколенными в дисциплине московскими школьниками, особо не было. А готовить стали не в стиле местных традиций, а по принципам, принятым в пионерских лагерях того времени. Правда большой проблемой были овощи и фрукты, которые местное население не очень то и жаловало, тут в рационе господствовали мясо и хлеб. Однако, у детей появились и овощи и кисели и даже, иногда компоты. Жизнь налаживалась и приобретала привычные формы.

После завтрака, юные художники отправлялись на какую-нибудь площадку, где рисовали восхитительно дикие местные пейзажи, подбирая по тематике: «горы и снег», «река», «лес» и опять горы в ассортименте. После обеда дети отдыхали, потом дорисовывали свои дневные работы. Вечером все вместе устраивали «разбор полетов». После обеда Цырик уходил в горы без детей, в поисках рериховских мотивов и всегда его сопровождал Колька. Все чаще Ольга сбегала от надзирательниц, присоединяясь к послеобеденным прогулкам. Николай Николаевич не был против, дети особенно ему не мешали, предпочитая внимание друг другу. Иногда они гуляли с этюдниками, естественно, что Ольгин чемодан с кистями и красками, таскал Колька. Цырик смотрел на них и любовался их простой незамысловатой детской дружбе. А один раз, он острым взглядом художника, который иногда пробивался сквозь кольчугу ремесленничества, увидел картину, ради одной которой стоило сюда ехать. Они как-то задержались на послеобеденной прогулке, решив порисовать долину реки в заходящем солнце. Николай Николаевич увидел восхитительный цвет гор, прохладной воды и искажающие линии марева, поднимающегося от теплого песка на косе. Наверное, так видел свои горы Рерих. В какой-то момент он оторвался от завораживающего его душу пейзажа и, как в картинной рамке, увидел другой сюжет. На берегу, у самой воды, стоял этюдник, развернутый в виде мольберта. У этюдника стоял ангел с рыжими волосами, практически обнаженный в одних полупрозрачных трусиках, ее волосы горели золотом, кожа была практически прозрачной. Это, абсолютно библейское, бесполое существо держало в руках кисть, которой слегка касалась картины. И казалось, что через мгновение ангел обязательно расправит белые крылья. Чуть поодаль на песке сидел азиатский мальчик, абсолютно пионерского вида и, с благоговением смотрел на ангела. Это картинка, конечно же, разрушала все каноны-стереотипы, но была настолько фантастически реалистичной и божественной одновременно. Если бы Цырик смог ее воссоздать, то любой, кто что-то понимает, понял бы, что в живописи нет противоречий между иконописью и социалистическим реализмом, между пейзажем и портретом. Но Цырик понял, что никогда в жизни он такое не сможет нарисовать. Провидение видимо посчитало нужным показать ему его место. Он даже не расстроился, но почему – то почувствовал ревность к этим детям на пляже. Наверное, потому что понял, что у них все впереди, а он по-прежнему должен тянуть свою лямку. Но это был мимолетный порыв. Хотя нет, определенно ему нужно что-то написать в стиле Рериха.

«Чуйка» искусства коммерции

 Судьба сама решает, кто ты Раб, или Творец.

 Творец имеет право выбора – шалаш или дворец.

 Возможность есть по жизни, словно по коврам идти,

 Или презреть земные блага, и в историю войти.

Николай Николаевич, очухавшись от первых впечатлений дикого края, с непривычными для рафинированного европейца нравами и обычаями, начал понимать выигрышность такой ситуации. Его, почти коренного москвича, судьба занесла в совершенно благодатный край, люди в котором, были удивительным симбиозом открытой простодушной наивности и уже привитого советского «кодекса строителя коммунизма». Он и раньше интересовался краем, где был географически рожден, но интерес этот был скорее праздным, чем желание познать историю своей семьи. Туркестан всего лишь небольшая ветка на его генеалогическом дереве, даже его дед был донским казаком, волею судьбы занесенным в Среднюю Азию. Но все равно художник Цырик почувствовал что-то такое, что именно его делало художником. Может быть впервые со времен, когда в его руке первый раз оказалась кисть. И это новое чувство переполняло его душу, особенно по утрам, когда после ночной прохлады в хрустально чистом воздухе, обретали свои очертания гигантские исполины, с вечными снегами на вершинах. Он так и не мог определить доминирующий цвет своих будущих картин. Это не желтая выгоревшая трава долин, не зеленые альпийские луга, не туманная синева голубых елей, а может быть это белизна вершин на фоне голубого неба. В какой-то момент он даже стал понимать величие картин Рериха, до сей поры казавшихся ему почти лубочной живописью… Таков был художник Николай Цырик по утрам.

Днем начинала доминировать другая сторона его многогранного таланта. Учениками своими он занимался постольку-поскольку, уделяя час времени для разбора их, пока еще несовершенных творений. В основном, детьми занимались родители, освободив гуру от административных и воспитательных работ с молодым поколением. Мэтр с ленцой раздавал похвалы или слегка журил свою паству, прекрасно понимая, что группа, которая приехала с ним, – это не народные таланты, а дети московской элиты, родители которых, хотели бы видеть своих чад успешными художниками. Цырик, как ремесленник высочайшего уровня, был гениальным преподавателем, способным воспитать таких же ремесленников. Естественно, все свои маркетинговые наработки передавать молодому поколению он не собирался. Он просто учил их рисовать, как это делали тысячи учителей ИЗО, во всех уголках огромной страны. Свое открытие художественного понимания окружающего мира вторую половину дня он глубоко прятал в своей душе от глаз и от кистей своих учеников.

Случайное событие подсказало коммерсанту Цырику прекрасный способ подработать даже в таких непростых условиях. У него подломилась ножка этюдника. Коля вызвался помочь решить проблему. В доме своего дяди всегда крутилось много колхозников, которые либо были при должностях, либо с руками, выросшими от туда, от куда надо. Коля, предварительно доложив дяде и, получив одобрение за инициативу, договорился с мастером из МТС, к которому Николай Николаевич принес свой ящик на ножках. В председательском доме была неплохая мастерская для не колхозных нужд. Мастер быстро решил проблему, заменив одно колено ноги трофейного этюдника, алюминиевой стойкой, от разорванной палатки, брошенной в прошлом году геологами. Весь процесс занял полчаса, которые любопытный Цырик посвятил изучению местных достопримечательностей. В данном случае, в «хламовнике», размещенного вокруг саманного строения, определенного в дворовой иерархии, как мастерская. В принципе для интеллигентного москвича интересного здесь было немного, до тех пор, пока на одной из полок он не увидел железный ящик, наполненный темными металлическими кружочками. Его сердце вдруг забилось, от предчувствия большого и очень интересного открытия. У рецидивистов и коллекционеров есть одно общее чувство, которое называется «чуйка»». Это, тоже самое, что предчувствие, типа как у Максима Горького в «Песне о буревестнике», только эмоционально намного сильнее, или как толстовская Наташа Ростова на своем первом балу увидела Андрея Балконского. «Чуйка» – это предчувствие на грани оргазма, с потемнением в глазах и всеми вытекающими приятными ощущениями. Разница коллекционеров и рецидивистов только в том, что «чуйка» у них случается с разными знаками.

Николай Николаевич невинно сунул один из кружочков в карман, для дальнейшего изучения. Это, конечно, не было воровством, а так невинным любопытством, с некоторой толикой здорового меркантилизма. По тому, что кружочки эти валялись в качестве хлама рядом со сломанной сеялкой, досками от старого вдоволь занавоженного загона и прочей рухлядью, не представляющей конкретного сиюминутного интереса, сначала нужно было убедиться, а потом можно и подумать, как изъять все партию. Но истинно, что в природе и обществе существует баланс, за который отвечает не то Бог, не то космос. Если бы не сломанная ножка на этюднике, неизвестно пришла бы ему в голову такая интересная мысль, вернее продуктивная идея..

А мысль заключалась в том, что край этот населяли люди, ценности которых достаточно сильно отличались от европейских критериев. Николай Николаевич понял, что для местного населения главным показателем достатка является количество баранов, коров, лошадей, яков. Все остальное меркантильного значения не имеет. По началу, было удивительно, что дома местных жителей, в которых он успел побывать, практически лишены мебели и другой утвари, такой уже привычной в Москве. А это значит можно приобрести здесь интересные вещи, стоимость который вырастет в десятки или тысячи раз, при перевозе их в первопрестольную. И подсказал такой подход невзрачный кружочек металла, валявшийся бесхозно в сарае-мастерской. Покинув двор Председателя колхоза, Цырик, воровато оглянувшись, присел на корточки у ближайшего арыка, где при помощи проточной воды и береговой глины отмыл прихваченный кусочек металла, который, как и предсказала «чуйка», оказался советским рублем 1922 года. Более того, на гурте монеты были выбиты две буквы П.Л. Это был самый редкий экземпляр советского серебряного рубля, недавно вышедшего из обращения, то есть, как платежное средство, этот рубль ценности не имел, так как был заменен монетой 1961 года. А вот нумизматическая ценность его, должна была расти с каждым годом. Но в Нарыне об этом никто не знал, поэтому грязный ящик в сарае у председателя и был полон таких незаметных кружочков. Открытие предполагало два подхода, попытаться поискать иные раритеты в домах или сосредоточиться на монетах. Из посещения тех домов, что Цырик успел уже посмотреть, можно сделать вывод, что икон и других предметов религиозного культа здесь нет. Советская антирелигиозная кампания на тот момент победоносно шествовала по всей огромной стране. Язычество не изобиловало предметами культа, имеющими художественную или историческую ценность. Баранья лопатка – предмет не интересный. О скульптурах или картинах в этих краях знали только по портретам Ленина и Сталина. А вот монеты, только что вышедшие из обращения – это точно Клондайк, продолжение истории про Кортеса и стеклянные бусы.

Теперь предстояло придумать, как приобрести эти монеты. Воровство было отвергнуто. И изворотливый ум коммерсанта придумал следующую схему. Покупать монеты нельзя, сразу вызовет подозрение, а вот выдумать красивую историю стоит. Схема сложилась в следующие десять минут, прямо не отходя от арыка. Необходимо пустить слух, что художники уже начали подготовку к великой дате – столетию вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. И он, Цырик, вместе с группой товарищей по кисти, собирается сделать огромное панно, посвященное этому великому празднику. Панно это предполагается изготовить из переплавленных монет, вышедших из обращения, потому и никому не нужных. Это как символ превосходства социалистической системы, как верный путь к победе коммунизма. Николай Николаевич никогда не был фанатом советской власти, от чего очень хорошо знал главную идеологическую методу обработки населения. Под знаменем борьбы за идеи коммунизма обществу можно внушить любую, самую бредовую мысль. Осталось придумать, как это начинание донести до населения и у него в запасе был уже хорошо отработанный метод.

Дружба на берегах Нарына

 Плечо подставил ближнему, не человек, а Бог,

 Вселившийся на миг в знакомый облик, .

 Учитель за руку ученика ведет, бывает строг,

 Но строгость – благо, коли в душе есть отклик.

Дружба между Олей и Колей набирала обороты. Как будто встретились два разных мира, чтобы предложил другому, все то, что имеешь сам. Когда выяснилось среди москвичей, что сопровождающий их Коля – местный пионер-герой, отношение к нему сильно изменилось. Все в той или иной форме пытались навязать ему свою дружбу. Причем, некоторые делали это на контрасте. Не дружи с Олей, она страшная, а я красивая – предлагала одна соперница. Чего ты связываешься с этой девчонкой – осуждали пацаны. Но Коля был верен своему первичному выбору. Насчет страшной – это не правда, он не видел за свою жизнь девочки более красивой. А с точки зрения мальчишеских проказ, равной ей среди приезжих не было. Ольга охотно соглашалась на все его предложения. Перегнать отару овец – с удовольствием. Покататься на лошади без седла – да запросто, только помоги влезть. Сходить за водой для кухни – давай я тебе помогу. Воспитательницы, подружившиеся с Колькиной матерью, вполне одобрительно относились к такой дружбе. Ольга часто оказывалась такой же ненароком испачканной, как и большинство местных детей. Казалось, что сорванец обрел свое истинное место на земле, где ее все устраивало. И на самом деле, все было именно так. Она почувствовала даже некоторую материнскую заботу, об этом неординарном в ее понимании, мальчишке. Все началось с того, что как– то раз, Коля, по обыкновению сидевший рядом с мольбертом, посоветовал ей линию горы несколько изменить в районе реки. Оля, не задумываясь, сделала именно так, и вдруг ранее абсолютно безликий рисунок заиграл своей естественностью.

– Как это ты увидел?

– Не знаю? Смотрел на гору, смотрел на рисунок, и мне показалось, что так будет вернее.

– Да ты талант. А не хочешь попробовать сам?

– А можно?

– Конечно, давай попробуем. Только пока ты не смешивай краски, пользуйся теми, что уже на палитре и чаще макай кисть в воду, тогда краски будут более чистые. Оля решительно нацеливает мольберт в другую сторону, чтобы представить дебютанту новый, совершенно девственный пейзаж (в смысле нетронутый глазом художника). Кисть в руках Коли дрожит, он испытывает какое-то, неизвестное, сладостное чувство. И от того что рисует, как настоящий художник первый раз, а еще от того, что девочка, которая ему так нравится постоянно прижимается к нему, пытаясь своей рукой заставить кисть в его руке не дрожать, а правильно наносить мазки краски. Оба пыхтят не от того, что им еще рано знать по возрасту, а от усердия на художественном поприще. Через, час рисунок готов. Они еще некоторое время ждут, пока высохнут краски, потом довольные оба возвращаются к остальным. Коля ощутил в себе совершенно иную силу, которую дал ему, его первый рисунок. Оля совершенно инстинктивно к уже привычному чувству опеки, присовокупила в своей душе еще какое-то свое учительское предназначение. И когда Николай Николаевич похвалил перед всеми этот (Ольгин, как все подумали) рисунок, она с видом надменного торжества, объявила всем, что от и до нарисовал ее Колька. Довольная произведенным успехом, Ольга сразу потребовала, чтобы Колька тоже рисовал вместе с ними, для чего она даже готова поделиться своим этюдником. Николай Николаевич чуть призадумался и сразу согласился, ибо не видел в таком повороте дел ничего плохого. Более того, вдруг парень окажется местным талантом, так это будет именно его заслуга. Вечером он переговорил с Ишенбаем и старейшины так и порешили. С этого момента Колька, которого уже, кажется в селе, все перестали звать Кадырбаем, стал полноправным членом бригады юных московских художников.

Отношения с Ольгой от такого изменения его статуса стали еще прочнее. Команда молодых москвичей не впала в восторг от того, что какой-то местный, стал таким же, как они, у которых было за спиной по год-два рисования в студии. А тут, у пацана, который только и знал, что гонял овец, вдруг прорезался талант. Конечно, во всем виновата была эта рыжая бестия с косичками, она его так приподняла. Однако на людях, никто из хорошо воспитанных москвичей, никак не проявлял свое недовольство. Покровительство Цырика, да и двух воспитательниц, серьезный аргумент, для обуздания собственного недовольства. Поэтому все и молчали в тряпочку. Сладкая парочка Оля и Коля, между тем, совершенно не чувствовали некоторого отчуждения коллектива, ибо полностью была поглощены друг другом и практически, неограниченной свободой на фоне фантастического лета высоко в горах.

Они все чаще и чаще уединялись для рисования, вне группы. И совершенно удивительным образом, именно их наброски и этюды, были наиболее интересными. Цырик понимал, что это именно Колькин взгляд, человека из этого мира, позволяет замораживать реальность на простых листах бумаги. На удивление Ольга, которая не отличалась искрой художественного таланта, вдруг начала рисовать на совершенно другом уровне. Николай Николаевич даже в какие-то моменты завидовал юным художникам, которые были намного ближе к Рериху, чем он, маститый художник, которого знала вся Москва. Но такое чувство просыпалось в нем все реже и реже, уступая место, более земному ощущению рериховского мира вокруг него. Снег далеко, он на вершинах, которые упираются в небо, а на грешной земле есть тоже много чего, что не менее интересно для тех, кто не витает в облаках, а твердо стоит на своих ногах.

Оля и Коля тоже твердо стояли на ногах. Их первое непонятное чувство переросло в безграничное доверие, надежную дружбу, которая иногда случается между мальчиком и девочкой, когда родство душ превалирует или даже полностью блокирует различие полов. Любовь это или нет? Наверное, все-таки любовь, если самим фигурантам совершенно все равно как называется то, что есть между ними. Им просто хорошо вместе. Да, это не нравится многим их сверстникам (и это без сомнения ревность), а вот взрослые им не мешают и это гарантия, что все будет у них нормально. Оба даже не думают о том, что скоро кончится лето, и они каждый, вернется к своей прежней жизни.

Два портрета за тридцать серебряников

 Культы есть, где человека рисовать грешно.

 Есть этносы, что любят свое фото до смешного.

Вечером того же дня, когда отмытый металлический кружок оказался серебряным рублем, Николай Николаевич ужинал у председателя колхоза. Ишенбаю очень нравился этот чудаковатый человек. Начиная от смешной внешности, заканчивая странной коробкой с ножками, которую этот москвич все время таскал на своем плече. Беретка, очки и академическая бородка клинышком (делающая его похожим на местных аксакалов), делали его слегка похожим на всесоюзного старосту Калинина, которого даже в Нарыне знали по портретам и газетным статьям, а рассказывал про свою жизнь в Москве Николай Николаевич очень интересно. Председателю Каракулову даже иногда казалось, что художника этого прислал сюда дух великого Сталина (которого он боялся и обожал одновременно) для того, чтобы он проверил, как живут люди в этом краю, после ухода Отца народов, в мир иной…

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Скачать полный текст в формате Word

© Петр Черняк, 2015