Завтра был праздник

(Рассказ)

По утрам умываясь росой,

Как цвели они! Как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: «А как назывались?»

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались: «анютины глазки».

Н. Рубцов

Светало. Город досматривал сны.

И в снах воздушных, предрассветных

Летим, дыханье затая…*

Это не про него. Сны Бектура не легкие и темные обычно. Все он будто не  то в яме, не то под обрывом. И карабкается, цепляясь за камни, за ветви, за корни каких-то кустов вверх. Очень трудно. Невыносимо. Но он все лезет вверх. Ему надо наверх. Надо, надо выкарабкаться. Нельзя опускать руки. Вверх! Только наверх…

Сегодня ему ничего не успело присниться. Он вздремнул лишь под утро, болела голова – вчера родители «гуляли», дело обычное. Впросонье он почувствовал, что душу  его охватило чувство неги. Казалось бы, с чего ему разнежиться: лежа на неудобной, горбатой раскладушке под оконцем, из щелей которого дуло, на заплеванном с окурками полу, с грязной посудой на липком кухонном столе, среди пустых бутылок?

Зато завтра праздник, сегодня седьмое марта. Зато у него под подушкой голубая коробочка. С серьгами. Золотыми. Для мамы. Наверное, она им будет рада. Сыну так хочется порадовать мать. Так жаль ее – ведь у нее никаких радостей, кроме водки.

Ходит вечно с больной головой, обрюзгшая, хмурая, в синяках, неряшливая. А ведь совсем недавно она была другой: доброй, молодой, красивой, ласковой, работящей, любила цветы – сколько их было  у нее! И в доме, и во дворе. А какие песни она ему пела, какие рассказывала истории! Им было  так хорошо вместе, вдвоем.

Прежде мать капли спиртного в рот не брала и мужа все уговаривала бросить пить.

Но лет пять-шесть назад, когда мать мыла голову, сняв сережки – память о бабушке, отец незаметно подкрался и выкрал их. Вечером мать с горя присоединилась к мужу и то горько плакала, то глупо хохотала, потом ей стало плохо. С тех пор дома у них совсем плохо. Зря, пожалуй, они переехали в город. Жили бы себе в аиле. В трудные девяностые, как многие, подались они в город в надежде на лучшую жизнь. Здесь и родился Бектур в конце девяностых. У его родителей денег за проданный в аиле дом на покупку городской квартиры не хватило, стали снимать жилье, надеясь подзаработать и поднакопить деньжат. Привезенные деньги исчезали, как вода в песок, а заработанных на шабашке едва хватало на съемное жилье и скудное пропитание. Потом отец начал попивать, за что бабушка винила сноху: «Не углядела». У хорошей жены муж не запьет. «Эрди эрде, кара жерде катын кылат».²

Ни дома, ни квартиры так и не купили. Мыкались по чужим углам. Под конец очутились в этом подлежащем сносу бараке, откуда, сколько бы их не пугали, ни выселяли, они так и не ушли. Так жили-поживали, добра не наживали, все проживали.

Торопясь в школу, где он бывал теперь так редко, Бектур наскоро прибрался: вымыл  посуду, протер пол, вынес мусор и пустые бутылки, принес со двора букетик фиолетово-бело-голубеньких цветочков, что цвели в арыке всю нынешнюю теплую зиму (он не знал, как они называются), налил воды в стакан и поставил на подоконник – завтра праздник. Жаль, все не доходят руки до окошка, Бектур не любил грязных окон.

В этом году ему пришлось много потрудиться, чтобы накопить на серьги, которые он дал себе слово купить в прошлом году, когда увидел завистливый блеск в глазах матери, взирающей на перстнях соседки по барабану Венеры. В потухших, равнодушных ко всему глазах его матери был интерес. Он решил, хоть из кожи вон, но подарит на следующий праздник золотые серьги вместо тех, бабушкиных. И, может быть, тогда мать перестанет обижаться на отца. И вдруг…она изменится… станет прежней. Труднее, чем заработать деньги, оказалось сохранить их. Отец избивал, когда видел, что сын отдает ему меньше денег, чем заработал. Бектур изворачивался, как мог; хранил деньги у  соседа-дунганина Рахима, которому помогал по хозяйству, благодаря которому достиг желанного – купил серьги маме. Осталось их подарить. Наверное, мама будет рада, ведь она до сих пор горюет по своим сережкам, а отец сердится: «Не ной, надоело, хватит. Сама же со мной бухала».

В соседней комнатушке послышались голоса родителей. Вот они на кухне, опухшие, заспанные, недовольные. Бектур протянул матери голубую коробочку:

– С праздником, мама!

– Золото? Золотые?!

– Молодец, сынок! Удружил, как раз на похмелье! – издевательски сказал отец, выхватывая коробочку из рук жены. – А ты у нас богатенький!

– Спасибо, – вымолвила мать. В глазах ее промелькнуло что-то похожее на радость, смешанную с растерянностью.

Отец же, лихо сунув коробочку в карман брюк и недобро оглядев сына, сказал::

– Тихоня! Припрятывал денежки, ты еще у меня попляшешь, ты еще получишь… – исчез за дверью.

Ни мать, ни сын ничего не посмели выразить главе семьи – избил бы, мало не покажется.

В школе весело, суматошно. Девчонок одарили приготовленными подарками, там была лента и Бектура, он старался быть наравне со всеми, учился в платном классе, где у всех были телефоны, кроме него. Конечно, плохо одетый мальчик из аила, «деревня», «лох», «бич», мальчик, обитающий в бараке-развалюхе непрестижного района и пропускающий уроки, чтобы накормить-напоить пьющих родителей – чета ли им, маменькиным-папенькиным деткам, лелеемым родителями? Не прижился он в классе, хотя старается делать вид, что не видит этого.

Когда проходили Лермонтова и его «Мцыри» и когда учительница дала задание выучить любой отрывок, все мальчики, как один, выучили «Бой с барсом», а все девчонки – про «грузинку», что «узкою тропою сходила к берегу». Все, как один. Все, как одна. А он один. Он один выучил «Исповедь Мцыри». Всю.

– Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел. Благодарю.

Все лучше перед кем-нибудь

Словами облегчить мне грудь.

Но людям я не делал зла

И потому мои дела

Не мною пользы вам узнать,

А душу можно ль рассказать?

Меня могила не страшит.

Там, говорят, страданье спит

В холодной вечной тишине,

Но с жизнью жаль расстаться мне,

Я молод, молод…

Как ни старайся, он не может стать таким, как все. И всегда он в сторонке ото всех. Бич. Бичи.

– Кто автор прозванья? – Наверное, жизнь,

(Звучит как омоним кнута и порока),

В какой же рубашке они родились-

В бедовой? В правдивой?

Слинявшей до срока?

Горькие стихи. Режут не только слух, как ножом по сердцу. Не стали они городскими, здесь не прибились, там отбились. Говорят, идущий за море меняет небо, но не душу. Получается, что надо было остаться в аиле. Но с другой стороны, какой-то древний мудрец сказал: «нрав человека его рок» и в Хадисах говорится: «верьте, если вам скажут, что гора переместилась с места на место, но не верьте, если скажут, что у кого-то изменился характер в лучшую сторону». Получается, что независимо от места человек остается таким, какой он есть. Как, например, его отец-жестокий алкоголик. Таким бы он стал  и в аиле, наверное.

А Бектур в аиле был отличником. Когда ему пришла пора идти в школу, его отвезли к бабушке, чтобы присматривала за ним: «Мы ведь день на работе. Надо дом купить. Некому за ним смотреть».

Счастливое это было время-4 года в аиле. Все его любили: бабушка, учительница, друзья, родичи, соседи. И он платил им тем же. Здесь он был своим среди своих. Он участвовал в конкурсах, мечтал о золотой медали, собирался поступать  в институт, потом преподавать литературу в школе.

Но после четвертого класса его забрали  в город:

– В городе школы лучше, в городе учат лучше.

Только школы он теперь почти не видел, его стали таскать с собой по полям, отправляли с тачкой на базар. «В школе делать нечего, читать-писать научился, хватит. Долго мы тебя кормить будем? Зарабатывай на хлеб, одежду»,-говорил отец.

Недавно Бектур услышал на улице, как одна женщина говорит другой:

– …Сын чабана будет чабаном, учителя – учителем, артиста – артистом и т.д. и т.п…

Что ж, ему становиться алкоголиком, бичом? Нет! Лучше смерть, чем такое существование, это ведь жизнью не назовешь.

Все забегали-выбегали. Девчонки по малейшему поводу и без – визжали. Хотя среди людей острее чувство одиночества, все же Бектур не торопился уходить, ему было приятно вдруг ощутить себя среди людей, пусть чужих. Пусть никому ни до кого нет дела! Но вокруг не пустота, вокруг люди. Пусть ему больно, плохо, но он среди людей. Пусть его никто не жалеет, этого и не надо. Он не один. Это даже хорошо, когда тебя окружают люди, не унижая жалостью. Он знает-он среди своих сверстников. Хороших. Вся беда в том, что он не стал своим. Его одноклассники вместе  с первого класса, даже с детского садика, а некоторые чуть ли не с рождения. А он то здесь, то там.

Однако пора идти:

– Уезжаю. Насовсем.

– К бабушке?

– Д-да.

Жаль, нет классной. Сказали, у нее дома пожар был. Да и будь она, что бы изменилось? Но все-таки жаль, что с ней не попрощался.

Пустынные утром улицы уже стали праздничными от улыбок, цветов, нарядов, коробок. Всех кто-то ждал, они торопились. Ему спешить некуда, присел на скамейку. Посидел – куда ему спешить, вспоминая сестренку Эльмиру, ее слабенькие ручки, ножки, крохотные пальчики. Как он радовался ее появлению на свет – родная душа, как он собирался растить ее, ухаживать за ней! Но очень скоро ее не стало-не выдержала она холода и неуюта сырого барака, оставила его, своего старшего брата, которому была так нужна. Будь она жива, гуляли бы с ней вдвоем сейчас.

Сколько не сиди, а вставать надо и идти куда-то надо. На кухне снова беспорядок. Из соседней комнатушки доносился храп отца.

Как жаль, что Бектуру не разрешают навещать бабушку, он не может отблагодарить ее за все заботы о нем. Теперь, когда ей нужна его поддержка, отец говорит:

– Нечего там делать. Безделью учиться. Мать крепкая, сама со всем прекрасно справляется. Если трудно управляться со скотом, пусть продаст, а деньги мне отдаст, я дом куплю. Мать называется, нет, чтобы сыну помочь!

Бектур вынул из портфеля томик стихов Лермонтова. Вынул из него маленькую фотокарточку матери (она говорила, что это с комсомольского билета). С нее смотрела на мир в ожидании счастья простодушная, доверчивая чернокосая девчушка в белой блузке. Какая огромная непроходимая пропасть между ней и его матерью! И не серьгами, ни всем золотом мира не возвратить этого взгляда. Сын поставил фотографию под букетиком на окне. Жаль, что ей и цветам не будет хватать света, не успел вымыть окно. Принес со двора бельевую веревку, завязал узел и забросил на крюк, неизвестно для чего торчащий под потолком. Перед ним промелькнуло лицо бабушки с глазами, полными укора:

– Ах, зачем ты так?..

Промелькнула, обрываясь, мысль:

– Если бы можно…

Что-то оборвалось внутри. Душа взмыла вверх. Все выше и выше уносилась она.

На подоконнике синел букетик перезимовавших безымянных цветочков, под ним была фотокарточка. Завтра должен быть праздник?..

Примечания:

* Зуура Умарова «Городские романтики».

** Жена превращает мужа и в мужчину, и в черный прах.

© Альмухамедова Н.С., 2019