Памяти друга по имени Исраил

(Статья)

1.

На сайте ИсраГео  пару лет назад был опубликован мой очерк «Карта судьбы картографа  Шандора Радо» — о легендарном советском разведчике,  венгерском еврее, профессоре географии, работавшем под псевдонимом Дора. Позволю себе привести начало этого очерка, чтобы стал понятней дальнейший мой рассказ. Итак:

 «Осенью 1980 года мне на работу, в редакцию Киргизского телеграфного агентства (КирТАГ) позвонил мой приятель Исраил Ибрагимов, хороший уйгурский человек (разговор о нем – отдельная статья), доцент географического факультета Киргизского университета, геолог, писатель и киносценарист.

— Ты знаешь, что во Фрунзе будет проходить седьмой съезд Географического общества СССР? – спросил он меня.

— Обижаешь, дорогой Исраил, конечно, знаю. Я же как-никак завотделом науки и культуры КирТАГа.

— А кто будет среди гостей съезда, тоже, небось, уже пронюхал? – продолжал допытываться мой друг.

— Ну… в общем плане. Окончательный список участников мы еще не получили. Конечно, Папанин знаменитый, Трешников, другие известные полярники, – уже не так уверенно отвечал я.

— Ага, значит, ты еще не знаешь самого интересного. Мне шепнули в оргкомитете знакомые ребята, спешу тебе сообщить: венгерскую делегацию возглавляет президент Венгерского географического общества профессор Шандор Радо. Шандор Радо! Это же легендарный советский разведчик, один из руководителей “Красной капеллы”, вот бы тебе с ним интервью сделать!».

Интервью с Шандором – Александром Гавриловичем Радо, как называли его в России, — я тогда сделал. За что, разумеется, был очень благодарен моему другу Исраилу Момуновичу Ибрагимову.

Здесь, в Израиле на основе того давнего материала, присовокупив к нему новые, не известные мне ранее сведения, я и написал вышеупомянутый очерк. А вот свое обещание рассказать о своем друге мне все было как-то недосуг исполнить. Но недаром говорят, что все надо делать вовремя. Увы, я не успел. В конце марта из Бишкека – столицы Киргизии – пришла печальная весть: умер Исраил Ибрагимов. И хотя в Израиле едва ли наберется с десяток человек, которые что-то знали или слышали о моем друге, мне хочется, чтобы как можно больше людей узнало о нем.  Потому что это был незаурядный человек и писатель, к тому же прекрасно и от души относившийся к евреям. Между прочим, есть такая полудостоверная и полунаучная версия, что какое-то колено Израилево – из тех десяти, что пропали, имеет какое-то отношение к этногенезу уйгуров. Недаром, этот очень талантливый и умный народ нередко называют евреями Центральной Азии. Вот и такие имена, как Исраил, Иса или Исак, Муса (Моисей), Юсуф (Иосиф), Ибрагим (Авраам), Дауд (Давид), Сулейман (Соломон) встречаются среди уйгуров довольно часто. 

Сам же Исраил в одном из писем ко мне очень просто и естественно объяснил причину своего филосемитизма:

«… Дело в том, что в моей жизни люди еврейской национальности всегда стояли на первом месте. В детские годы, помню, у нас в Сазановке (позже – Ананьево) -в большом селе на берегу Иссы-Куля -, жили эвакуированные из западной части СССР. По-моему, не менее 20 еврейских семей. И отношения между ними и местными были не просто хорошими, но и братскими: так естественно и быстро  они влились в одну общую семью сельчан-сазановцев. Да как! Крупное сельпо им. Осипенко, помню, возглавил пожилой мужчина по фамилии Абрамович, райбанк – Шпигельман, контору Госстраха – Гельман, были и другие. В моей памяти – фамилии Вайнберг, Нудельман, Ткачман (мои приятели). После войны они разъехались по своим домам, оставив большой неизбывной след и добрую память  в культуре села и в душах людей. Отчего я об этом пишу? Когда речь идет о Холокосте всегда, конечно, подспудно или всеслышно, встает вопрос о степени антисемитизма. Так вот, у нас, в Сазановке, в военные годы не было и запахов этого антисемитизма…».

2.

Теперь, когда я объяснил, почему следует рассказать об Исраиле Ибрагимове именно здесь, в Израиле, вновь позволю себе автоцитирование — познакомлю  читателей со своей статьей памяти друга, которую я направил в Бишкек, где он провёл большую часть своей 81-летней жизни, где умер и где похоронен.

СОКРОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

* * *

И вот в пути

к Вселенной неземной

под перестук печальной колесницы

мне отчего-то чудится порой

прощальный  SOS заблудшей

ночью птицы

* * *

Почудилось:

Крылатой смерти взмах,

сметение в утробе вечной ночи,

и робкая мольба, застывшая в устах,

и парусов былой надежды

клочья

Исраил Ибрагимов

Не думал я, что так скоро эти печальные и суровые стихи станут последними и пророческими для моего большого и нежно любимого друга – Исраила Момуновича Ибрагимова. Он прислал мне их в канун своего 80-летия, где-то в конце 2013 года. Когда я прочел их, у меня защемило сердце – и от мрачных предчувствий, с одной стороны, и от  потрясающего открытия новой грани его художественного таланта — таланта глубоко поэтического. Согласитесь: строки эти, как и весь корпус последних стихотворений Исраила, мощно и ярко демонстрируют его большой и самобытный стихотворческий дар. Дар и философский — экзистенциальный, и образный — эмоциональный.

А еще в одном из своих последних писем Исраил сказал просто и коротко: «Не очень-то, мой друг, приятная вещь — возвращение с ярмарки. Ну, да, ладно». Это, пожалуй, единственная сорвавшаяся с его уст даже не жалоба, а сетование на трудности жизни, на подступающую старость. И вот ярмарка жизни его завершилась, увы. Она не очень-то была похожа на яркую, шумную, пеструю, шарманную ярмарку – его большая жизнь. В ней было больше чем надо тяжкого, невеселого, несправедливого.

Но было в судьбе Исраила и много чего интересного и незабываемого. Предвоенное и военное детство в киргизско-русско-уйгурском селе Сазановка на Иссык-Куле; год учебы в Московском институте востоковедения, прикрытом после смерти Сталина; и год в столичном геолого-разведочном институте; перевод во Фрунзенский политех; полевая экспедиционная работа в киргизской геологии; затем научная деятельность – специализация по углю; успешная защита диссертации, работа в Институте геологии Академии наук и… резкая перемена участи – переход на преподавательскую стезю – в Киргизский государственный университет. И обретение семьи, рождение детей – двух девочек и двух мальчиков.

Я помню тот старый одноэтажный барак на бывшей улице Сталина – ХХ партсъезда, одну из комнат в котором занимала его большая семья. Помню длинный двор с чахлой травой и в одном углу его под негустым карагачем – молодого Исраила, примостившегося на маленькой детской скамеечке у табуретки – вместо стола, где была разложена рукопись. Так он писал тогда. Так начинался его писательский путь, о котором долго никто и не подозревал. Пока, наконец, после длительного лежания в редакционном портфеле в журнале «Литературный Киргизстан» в 1976 году была опубликована его повесть «Дорога в Каракийик»  — фрагмент из первого романа И.Ибрагимова «Вкус дикой смородины». Это был его писательский дебют. Дебют, как оказалось, вполне сложившегося, зрелого и серьезного прозаика, чуждого всякой конъюнктуре, графоманству, литературщине. Лучшим доказательством тому стал выход в 1979 году в Москве, в издательстве «Советский писатель» его первой книги, название которой и дал роман – «Вкус дикой смородины».

Первая книга никому не ведомого автора, да еще с далекой национальной окраины, да не переводная, а оригинальная, хорошим русским языком написанная и выпущенная в одном из самых престижных в СССР издательств – «Советский писатель» — это было невиданно! И хотя роман понравился читателям, получил отличные отзывы прессы, Исраилу пришлось еще целых девять лет ожидать издания книги в своем Отечестве, то есть в Киргизии. Лишь в 1987 году – через восемь лет — в издательстве «Кыргызстан»  вышло его «Созвездие мельниц», книга, куда вошли роман «Вкус дикой смородины» и новая повесть, давшая название всему тому. Уже тогда я поражался стоическому терпению этого симпатичного, немногословного уйгура...

  Как-то сразу, почти с первой же нашей встречи  — а было это, подумать только, почти 50 лет назад! — обнаружили мы друг в друге некое родство душ и подружились, несмотря на очевидную непохожесть наших индивидуальностей, наших судеб, на восьмилетнююю разницу в возрасте.  Наша дружба укрепилась еще и по воле судьбы, поселившей нас в одном дворе, по сути, в одном доме в микрорайоне «Запад -1», где прожили мы рядом десять наших счастливых лет!

Меня в Исраиле подкупала, во-первых, какая-то органичная, врожденная скромность, тактичность, неприятие любой показухи, суеты и шумихи. Во-вторых, поражал и восхищал образ его мышления – необычайно глубокий, как скальпель – аналитический, исследовательский (недаром же он был ученым-геологом и прекрасно играл в шахматы, кажется, мне ни разу не удалось выиграть у Исраила), а главное, начисто лишенный всяческого догматизма и шаблонности. Он «прочитывал» то или иное явление, событие, поступок или характер человека так, что становилось предельно ясно, откуда, как говорится, «ноги растут». Как едко высмеивал он советскую «романтику», а по существу – советскую власть, которая вместо того, чтобы обеспечить человеку условия для достойной, свободной, благоустроенной жизни, «красиво» увлекала его в глухомань, к лесным кострам и песням, устами любимых авторов снисходительно поощряя нас к неустанному поиску «тумана и запахов тайги»! Талант Исраила «зреть в корень» шел не только от глубокого природного ума и сметки, но также и от широкой эрудиции, образованности, стремления к знаниям.

Он писал неспешно, несуетно, не рвал, как говорится, удила. Но даже когда он не сидел за письменным столом, то все равно работал над провестью, рассказом или романом – мысль не остановишь, не стреножишь. Вот так, не торопясь, то откладывая работу на несколько месяцев или даже лет, то снова жадно приступая к ней, он писал почти 20 лет свой, как я думаю, главный в жизни роман – «Колыбель в клюве аиста». И еще без малого 15 лет рукопись этого большого незаурядного художественного произведения не могла пробиться к свету, к читателям. Я уехал в Израиль, так и не увидев  роман Ибрагимова изданным. И все-таки справедливость, хоть и с большим опозданием, восторжествовала: роман «Колыбель в клюве аиста» вместе с рассказом «Соната для спящего сына» и моим послесловием  был выпущен в 2000-м году бишкекским издательством «Турар».

 «Колыбель в клюве аиста» — сложное, многослойное, полифоническое повествование, охватывающее несколько десятилетий жизни нашего поколения. Это настоящий роман, в котором есть все: и мелодрама, и высокая трагедия, и элементы детектива, и напряженные философские раздумья, и юмор, ирония, и ностальгия. «Колыбель…» так же, как и рассказ «Соната для спящего сына», полна боли, в ней почти все  — сплошной обнаженный нерв…

А вот «Цыпленок и самолет» — своего рода уйгурские «Притчи Соломоновы» — на мой взгляд, одно из самых емких и совершенных произведений художественной прозы писателя Исраила Ибрагимова! Это почти фольклорная сага, проникнутая всеохватной нежностью и сдержанной болью за свой народ, за людей, за человека вообще...

Буквально за несколько дней до смерти Исраила я успел получить присланные им два экземляра этого романа. Один – для меня, с последним, как оказалось, поклоном от автора: «Другу, брату, коллеге, единомышленнику, человеку близкому душе и сердцу – Саше (Александру Зиновьевичу)». А вторую – для писателя Чингиза Гусейнова, когда-то, много лет назад, поверившему в талант Исраила Ибрагимова и серьезно повлиявшему на издание его книги в Москве. Сейчас Чингиз Гусейнов живет в Израиле и вновь принимает участие в литературной судьбе Исраила – представил в журнал «Дружба народов» одну из повестей своего уйгурского собрата. Даст Бог, она выйдет в Москве. Как жаль, что Исраил-ака  уже никогда не увидит, не порадуется этому.

Исраил Ибрагимов – для меня – человек сокровенный, то есть, задушевный, свято хранимый. Это моя большая личная потеря.

Да, человек ушел, но остался большой, мудрый и сокровенный писатель и поэт, чьи романы, повести, стихи люди будут читать, я уверен,  еще очень долго, открывая в них все новые сокровища души, ума и сердца Исраила Ибрагимова.

Александр Баршай,

заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики

   Исраил Момунович Ибрагимов (1933 — 2015)