Асанхан Джумахматов

(документальная повесть)

Эта книга продолжает серию «Жизнь замечательных людей Кыргызстана» и посвящена жизни и творчеству известного дирижера – Героя Кыргызстана, народного артиста СССР, лауреата Государственной премии Кыргызской Республики им. Токтогула, академика Асанхана Джумахматова, чьи судьба, имя и творочество уже при жизни стали легендой

Публикуется по книге: Асанхан Джумахматов. – Б.: 2004. – 276 с. – (Жизнь замечательных людей Кыргызстана)

ББК 85.315
  Л-83
    ISBN 9967-02-321-Х
    Л 4905000000-04

Главный редактор ИВАНОВ Александр
    Шеф-редактор РЯБОВ Олег
    Редакционная коллегия:
    АКМАТОВ Казат
    БАЗАРОВ Геннадий
    КОЙЧУЕВ Турар
    ПЛОСКИХ Владимир
    РУДОВ Михаил

ОТ АВТОРА

Асанхан Джумахматов — блистательное имя человека и музыканта.

Всюду, где ему приходилось жить, учиться, воевать или выступать, он достойно несет высокое звание гражданина и артиста Кыргызстана. И все это — благодаря феноменальному трудолюбию и творческой одаренности.

И музыка отвечает ему взаимностью, вливает жажду жизни, дарит друзей и бесценные часы сотворчества с коллегами по искусству. Натан Рахлин и Абдылас Малдыбаев, Дмитрий Шостакович и Чингиз Айтматов, Булат Минжилкиев и Эмиль Гилельс, Сайра Киизбаева и Ирина Архипова… — великих артистов, с кем Джумахматова свела судьба, не перечислить.

Уйдя добровольцем на фронт в 17 лет в числе трехсот тысяч земляков, он бился с фашистской нечистью за волжский город Сталинград и за свой Кыргызстан. Скованная ранением рука не помешала ему вернуться в музыку. Учеба и работа в Москве дали блестящий профессионализм. Асанхан Джумахматов возвращается домой, чтобы отдать полученный опыт национальной культуре и найти здесь то, чего нет больше нигде, — родные напевы и наигрыши, своего слушателя и зрителя.

В течение нескольких десятилетий А. Джумахматов являлся главным дирижером Кыргызского академического театра оперы и балета имени А. Малдыбаева, оркестра народных инструментов имени К. Орозова, камерного ансамбля “Насыйкат”. Он бессменно возглавляет созданный им Симфонический оркестр Гостелерадио Кыргызстана, исполняя сотни произведений мировой и национальной классики, выводит в “большую жизнь” молодых композиторов и исполнителей-солистов, воспитывает своих преемников-дирижеров в Кыргызской национальной консерватории.

Маэстро Джумахматов в расцвете творческих сил. Он стоит у начала новых проектов в сфере культурной жизни Кыргызстана. Международные фестивали его имени привлекают в Бишкек известных исполнителей ближнего и дальнего зарубежья и уже стали важным компонентом музыкального имиджа столицы.

Недавно исполнилось 80 лет со дня рождения и 65 лет творческой деятельности Героя Кыргызской Республики, народного артиста СССР, лауреата Государственной премии КР им. Токтогула профессора Кыргызской национальной консерватории, академика Асанхана Джумахматова.

Эта книга – знак нашего преклонения перед Маэстро за неиссякаемую творческую энергию, направленную на благо культуры суверенного Кыргызстана.

Она наполовину автобиографическая, так как в текст вплетены высказывания (иногда достаточно пространные) самого героя повествования. Как известно, автобиографии (и биографии) знаменитостей интересны именно той степенью откровенности, которая в них заложена. Шумные скандалы, судебные разбирательства по фактам, преданным гласности, не обошли стороной и этот жанр, придали ему в мировой литературе особую пикантность.

Задача данной книги намного скромнее и достойнее – рассказать легенду-быль о музыканте, не более того. Может быть, читатель найдет здесь новые, ранее неизвестные факты, задумается, улыбнется…

И догадается, что жизнь отвечает взаимностью только тем, кто ее любит такой, какая она есть.

    Introductio

НОВОГОДНИЙ СЮРПРИЗ ДЛЯ МАЭСТРО

Звонок из Москвы в ночь на 25 декабря, когда весь мир готовился к Новогодью, был неожиданным. Ирина Архипова приглашала в Первопрестольную встретить 2002-й вместе. Об отказе не могло быть и речи, пусть даже правая рука в гипсе (слава Богу, только трещина, уж очень скользко было накануне).

По-военному короткие сборы позади: Асанхан Джумахматович по-прежнему верен строгой самодисциплине. Мягкий гул самолетных турбин успокаивает. И вспомнилось…

…Этот город, может быть, как никакой другой, кроме, разумеется, Фрунзе-Бишкека, хорошо знаком и любим маэстро. Здесь в присутствии тысяч зрителей состоялся его дебют в качестве самого юного артиста — ударника в оркестре Кыргызского, тогда еще музыкально-драматического театра. Потом, после фронта, в столице России прошли в общей сложности девять студенческих лет Асанхана – сначала в национальной студии, а затем на дирижерском факультете Московской консерватории им. П. И. Чайковского. Одновременно он назначается дирижером Театра имени Моссовета, где тогда под руководством Юрия Завадского сверкали созвездия Орлова – Серова– Марецкая, Мордвинов – Стриженов – Плятт.

За последние полвека были знаменательные московские гастроли с родным оперным театром, с филармоническим оркестром кыргызских народных инструментов им. Карамолдо, с симфоническим оркестром Кыргостелерадиокорпорации. Были и Рождественские концерты, где Джумахматов аккомпанировал Булату Минжилкиеву, другим выдающимся солистам, дирижировал Праздничной увертюрой на русские и кыргызские народные темы Дмитрия Шостаковича. И еще – неоднократные деловые визиты как председателя Музыкального общества Кыргызстана, члена официальных делегаций. В Москве — коллеги, однокашники, друзья, зрители…

Архипову с Асанханом Джумахматовичем добрая дружба объединяет уже около пятидесяти лет. Любопытно: Ирина Константиновна была заместителем Джумахматова — комсорга Московской консерватории. С тех пор каждый год, в день своего рождения, примадонна обязательно получает теплое поздравление из Кыргызстана. А к 75-летию певицы маэстро доставил в Москву телеграмму от Президента Аскара Акаева.

Народная артистка Советского Союза, лауреат Ленинской премии, прима Большого театра Архипова, закончив свою певческую карьеру, возглавляет Международный союз музыкальных деятелей, учредила фонд своего имени. Она проводит фестивали и конкурсы, продюсирует оперные постановки и концертные программы, поддерживает молодых музыкантов, выпускает книги и популярный музыкальный журнал… В 2000 году фонд Архиповой учредил премии в области музыкально-театрального искусства и просветительства, которые присуждаются ежегодно 1 января. Награды удостаивались, как правило, музыканты России, которые снискали славу русскому искусству на лучших сценах мира.

— В том году в числе награжденных была постановочная группа одной из самых знаменитых опер ХХ века – “Мертвые души” Родиона Щедрина, — рассказывает Асанхан Джумахматович. – Режиссер, патриарх российского театра Борис Покровский вспомнил в своей ответной речи о первой специальности Ирины Архиповой – архитектора, которая помогает ей нынче заново отстраивать здание художественной культуры, основательно пострадавшее за годы кризиса.

Каково же было удивление Асанхана Джумахматова, когда огласили и его имя как лауреата бронзовой медали фонда Ирины Архиповой “за многолетнее безупречное служение российскому музыкальному искусству во второй половине ХХ века”... Чем не чудесный новогодний сюрприз?

И на сцену Большого зала Московской консерватории поднялся человек необычной судьбы, герой Сталинграда, который ровно шестьдесят лет тому назад 18-летним юношей встал в строй защитников Родины, а затем, несмотря на тяжелое ранение, осуществил свою мечту о профессии дирижера. Восхищение зрителей вызвали слова ведущего Святослава Бэлзы о том, что теперь у нашего маэстро, кроме многих военных и государственных наград, имеются еще четыре особенных знака отличия. Это медали Георгия Жукова, Сергея Рахманинова и Ирины Архиповой, которыми его наградила Москва, а также медаль Государственной премии Кыргызской Республики имени Токтогула.

Переполненный зал рукоплескал страстному пропагандисту русской музыки в Кыргызстане и за рубежом Асанхану Джумахматову. Артисты Российского национального оркестра во главе с художественным руководителем и главным дирижером Владимиром Спиваковым, который хорошо знает маэстро, были первыми, кто его от души поздравил.

— …А после торжественного награждения, — завершает свой рассказ Асанхан Джумахматович, — зазвучала божественная беллиниевская “Норма” и роскошные голоса лауреатов международных конкурсов Людмилы Магомедовой и Ирины Чистяковой, Аскара Абдразакова и Михаила Губского. В сценах из оперы участвовали хор фонда Ирины Архиповой и Российский национальный оркестр под управлением Александра Самоилэ. Это был замечательный подарок зрителям и лауреатам.

В декабре 2002 года А. Джумахматов удостоен высшей государственной награды Кыргызстана – звания Героя с вручением ордена “Ак-Шумкар”.

А в мае Кыргызстан отметил 80-летие народного артиста, отдавшего музыкальной культуре шестьдесят пять лет. В Бишкеке состоялся еще один, пятый по счету, Международный музыкальный фестиваль, задуманный Джумахматовым в 1995 году. В программе — оперы “Айчурек”, “Пиковая дама”, “Аида”, классические кюу и песни в обработке А. Джумахматова, симфонические поэмы А. Джумахматова и М. Бегалиева, гала-концерт с участием гостей и ведущих солистов в Национальной филармонии им. Токтогула.

Среди участников фестиваля — гости республики, лауреаты международных конкурсов, именитые Владислав Пьявко, Людмила Магомедова, Айталина Афанасьева-Адамова, Андрей Григорьев, Павел Черных.

И, как всегда, за пультом — маэстро Асанхан Джумахматов.

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЕГО УНИВЕРСИТЕТЫ

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Было у отца, как в сказке, три сына: Джумахмат, Омурхан и Шабдан. Действительность же оказалась суровей любой сказки...

“Родился я в семье Джумахмата, уездного правителя — болуша Иссык-Атинского уезда, 16 июня 1923 года в одной из бе¬лых юрт. Мать рассказывала, что жили мы не очень богато. Отца уважали, он умело пользовался властью, был строг, но справедлив. Неграмотность не мешала ему держать в относительном порядке уезд, в который входили нынешний Кантский район, села Кант, Ивановка, Кегеты, Юрьевка, Кара-Булак, Арашан. Он уверенно решал все правовые, экономические и гражданские вопросы, ведь тогда не было многочисленных чиновных структур.

Спустя годы знавшие отца старики рассказывали нам, что Джумахмат старался поступать по совести, поддерживать малоимущих, осаживать чересчур алчных... Вот такой, например, эпизод. Если ему встречался пеший, то он и сам обязательно спешивался, вежливо здоровался, узнавал, в чьем подчинении этот человек. А при встрече с баем заставлял его дать бедняку коня. Ведь по традиции нашего народа богатый человек обязан поддерживать бедных.

Как-то весной 1928 года отцу предложили приехать в Пишпек как бы по важному делу. А там арестовали, судили и выслали из Киргизии. Джумахмату предстояло провести три года в одном из бесчисленных лагерей, разбросанных по огромной Сибири.

Политическим мотивом к осуждению было его знакомство с русским офицером еще до семнадцатого года: как и многие, полковник из Пишпека приезжал на целебные воды Иссык-Аты. Кто-то, выслуживаясь перед новой властью, донес на отца, и ГПУ через десять с лишним лет припомнило болушу его неправильную «политическую линию». Но для отца этот полковник был всего лишь одним из отдыхающих. А так как в те годы курорт был еще немноголюдным, то каждому гостю оказывалось персональное внимание. Кстати, на воды Иссык-Аты ежегодно приезжали уважаемые аксакалы-акыны Осмонкул, Калык, Муса, Атай, манасчы Саякбай. Именно от них я позже узнал некоторые особенно доро¬гие мне подробности об отце”.

Авторитет Джумахмата Чалова, который в советское время уже был лишен своей прежней власти болуша, явно колол кому-то глаза. Нашлись, видимо, у него враги, которые ждали удобного момента, чтобы нанести удар. Сколько было таких трагедий! Джумахмата унесла вторая волна советского ГУЛАГа, если первой считать ленинские Соловки начала 20-х. Приходится признать, что страх, подозрительность и доносительство, поощряемые новой властью, почти полностью разрушили традиционные родовые, семейные связи, а с ними — мудрые обычаи, доверительные, уважительные отношения.

“Когда мне исполнилось семьдесят, я обратился к Президенту Кыргызстана Аскару Акаеву с единственной просьбой — помочь мне узнать о судьбе моего отца. Примерно через два месяца меня пригласили в Министерство национальной безопасности и показали сохранившиеся документы. Я с волнением взял в руки «Дело». В папке было всего несколько листков: протокол допроса, решение судейской «тройки» и главное — справка о реабилитации”.

Вот ее полный текст:

«В соответствии со ст.1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40 и начале 50-х годов» Чалов Джумакмат, 1879 года рождения, высланный в Сибирь за антисоветскую деятельность по постановлению Особого совещания при коллегии ОГПУ от 11 августа 1928 года сроком на 3 (три) года, заключением прокуратуры Республики Кыргызстан от 24 декабря 1990 года полностью реабилитирован.

Чалов Дж. был арестован 10 апреля 1928 года, до ареста занимался крестьянством.

Старший помощник прокурора Республики Кыргызстан А.С. Дегтярев. 12.04.93».

“Джумахмат-ата был, по-видимому, передовых для того времени взглядов, хотя арестовали его как раз за обратное. Свою старшую дочь Шаимбюбю, просватанную за сына такого же манапа, он выдал замуж в 1925 году за комсомольца Нурмамбета Чокоева. Нурмамбет из семьи кочкорского бедняка в Пишпеке выучился сапожному ремеслу, окончил здесь же сельхозшколу. Большевики искали среди молодежи активистов, и парень подошел им по всем статьям. Началось его восхождение по ступенькам комсомольской карьеры. В 1926-1928 годах он — студент Коммунистического университета трудящихся Востока в Москве. Сохранилась фотография, на которой запечатлен эпизод строительства Мавзолея Ленина, Нурмамбет — среди рабочих. Когда вернулся, был на партийной работе. Ему почти не повредило, что отец жены — политический ссыльный. Почти – потому, что на время исключили из рядов компартии, что было по тем временам «началом конца». Но, несмотря на давление, он не расстался с женой, а ведь нередко бывало и такое.

Вообще, в репрессиях 20-50-х годов трудно установить какую-либо закономерность. «Брали» по большей части тех, на кого поступал донос. Другое дело, что он часто был написан под диктовку... Логику репрессий, подобную той, которая была продемонстрирована на казаках или священнослужителях, истребленных «под гребенку», в данном случае трудно проследить. Чаще всего это было сведение каких-то старых счетов руками новой власти.

После нашего возвращения с Украины, уже перед самой войной, семья сестры нас с матерью не приняла. Очень может быть, что по распространенной тогда причине: в страхе люди ограждали себя от общения с «нежелательными элементами». Ведь все тогда жили под гнетом страшных лет — Тридцать седьмой, Тридцать восьмой... А может быть, и потому, что в гостинице было за ними особо пристальное наблюдение, и они об этом знали. Дело в том, что сестра с семьей жили тогда в гостинице «Красная» (на этом месте ныне стоит старое здание Жогорку Кенеша). Номенклатура была на виду. А Нурмамбет Чокоев шел в гору и во время войны дослужился до наркома мясомолочной промышленности республики. Однажды мы встретились с ним на улице, и он сказал: «Ты ко мне не заходи, я, если понадобишься, тебя сам найду». Конечно, мы ни на кого не обижались, потому что понимали: трагедии хватает на всех”.

Особенный трепет Асанхан Джумахматович испытал, когда увидел чудом сохранившуюся фотографию — все, что осталось от отца. Ведь он в сущности не знал отца: последний раз видел его в три года... На фотографии вместе с Джумахматом запечатлены его сокамерники из Нарынского, Иссык-Кульского, Чуйского уездов. Красивый, сильный, несломленный человек. Всю жизнь сын гордился отцом, и это чувство поддерживало его в самые трудные минуты.

Прости нас всех, Джумахмат-ата...

Сегодня утеряны многие документальные свидетельства тех дней, большинство очевидцев уже навсегда покинули нас. Что произошло с отцом Асанхана по возвращении его из Сибири, доподлинно неизвестно. Было ему уже далеко за шестьдесят. Может быть, ему нанесли визит чекисты и «попросили» исчезнуть. Страну сотрясали повторные репрессии, поэтому нельзя исключить и новый арест Джумахмата. А он был гордым человеком. Разыскивать семью по необъятному Союзу не стал, потому что сам писать не умел, а просить кого-нибудь об этом не счел возможным: народ задавлен прессом страха. И в городе, и на селе почти каждая семья недосчиталась своих близких. Возможно, он принял хоть и трагичное, но свое собственное решение — исчезнуть.

Официально Джумахмата Чалова реабилитировали в 1990 году, когда подошла его «очередь». Как будто это нельзя было сделать в 56-м или 60-м, сразу после разоблачения культа личности. Видите ли, надо было «разобраться» с «гондурасским шпионом»...

    СПАСИ И СОХРАНИ

Скоро сказка сказывается…

Дальние предки Асанхана со стороны отца — из селения Чал-Айылы Таш-Мойнокской волости. Оттуда же и прадед его Качы-ке, и дед по имени Чал.

Их, юных Джумахматовых, было уже шестеро: четверо братьев и две сестры. Абазхан и Канымбюбю умерли в молодом возрасте. Старший – Муратхан – сыграл в жизни нашего героя важную роль, о нем рассказ впереди.

Шаимбюбю и Нурмамбет — основатели большого рода Чокоевых. Сестра, став в 1947 году вдовой с шестью детьми, без специальности (читать и писать она не умела), твердо решила исполнить мечту мужа — дать детям хорошее образование. В том же году ее дочери Замира и Рейна в числе других детей были отобраны для учебы в Ленинградском хореографическом училище. Дамира пошла по стопам отца: окончила Московский технологический институт мясной и молочной промышленности и стала заместителем министра. Сын Ленар, окончив Кыргызский государственный институт физкультуры, вошел в сборную команду республики по спортивной гимнастике, затем стал педагогом и специалистом по массовым спортивным зрелищам. Младшая – Гульнара – тоже гимнастка, первая кыргызка — мастер спорта СССР, член юношеской сборной команды Советского Союза, по специальности врач, кандидат наук. А младший из сыновей – Дженишбек – скрипач.

Замира, солистка Кыргызского театра оперы и балета, затем оставила его, чтобы быть рядом с мужем, горным инженером, в его длительных командировках по республике.

Рейна Чокоева, пожалуй, – наиболее известное имя среди кузин Асанхана Джумахматовича: народная артистка Кыргызстана, солистка театра, директор Бишкекского хореографического училища. В 1976 году за исполнение партии Толгонай в балете-оратории Калыя Молдобасанова «Материнское поле» была удостоена звания лауреата Государственной премии СССР. Булат Минжилкиев, когда они поженились в 1959 году, учился в хоровой студии оперного театра. Свою внезапную смерть в августе 97-го он встретил как великий артист — не покидая сцены, будучи солистом Мариинского театра Петербурга, выдающимся басом современности.

“Намазхан остался в Киргизии несмотря на то, что маму и нас с Муратханом выслали: а вдруг вернется отец? Намазхану пришлось перейти почти на нелегальное положение, и он уехал подальше от Фрунзе, на границу с Китаем в урочище Кар-Кыра. Там жила наша двоюродная сестра, вышедшая замуж за чабана. Дорога туда была очень сложной, почти непроходимой. Много лет спустя мне довелось побывать в этом краю. Великолепные пастбища, водопады до сих пор покоряют своей девственной красотой. Ежегодно здесь проходят праздники кыргызских и казахских животноводов. Я с оркестром народных инструментов имени Карамолдо Орозова давал концерт прямо на джайлоо, под открытым небом.

Не помню, как мы жили в 1928-1930 годах без отца. По рассказам матери, не все тогда от нас отшатнулись, поэтому нищеты, особой нужды не было. При аресте отца конфисковали скот, пять белых юрт, все более или менее ценные вещи. Был у него скакун арабской породы — Карабоз. На нем мой старший брат Муратхан выиграл много призов и на скачках, и в игре ат чабыш. Потом люди видели, как Карабоза продавали на базаре в Токмоке”.

Так распылили семью, имущество, традиции. И это лишь малая частица чудовищной исторической правды, один из многочисленных эпизодов сталинской эпохи. Но и это еще не все.

В 1930 году Артык Чалова с сыновьями Асанханом и Муратханом была выслана на Украину. Везли людей в товарных вагонах не менее месяца. Многие погибали в пути, и вертухаи попросту сбрасывали трупы на остановках. Потом Сталин использует «товарняки» при транспортировке целых народов, репрессированных в годы войны, — немцев, крымских татар, ингушей, калмыков, греков, балкарцев, турков-месхетинцев... Им приходилось «осваивать» казахстанские степи. Вот такие встречные перевозки.

Весь состав был загружен под завязку членами семей «врагов народа» (официальное же название было ЧСИР, то есть «члены семьи изменника родины») в основном из Фрунзе и западных районов республики. Из Иссык-Аты в этот эшелон попали только Чаловы. Поэтому вначале казалось, что вокруг только чужие. Но потом обнаружился дядя Шабдан с женой Акжолтой. Поскольку никаких претензий к нему не было, то, скорее всего, его виной было то, что он — брат Джумахмата. Ну а жена его Акжолтой, в чем ее вина? Шабдан умер на Украине от туберкулеза, но, вернее, от тоски.

Малыши-несмышленыши относились к отрыву от родной земли полегче. И хотя к зарешеченным окошкам где-то под потолком вагона взрослые не подпускали, все для ребенка было интересным, новым, необычным. ...Недаром Лев Толстой сказал: «Счастливая, невозвратимая пора — детство». Видимо, и вправду «все мы из него родом». Быстро пролетит это время. Но день в жизни ребенка — целая эпоха: дольше века длится...

И вдруг — неоглядный простор. Если в нашем краю горизонт ограничен горным отрогом, то Украина встретила невероятной, прямо-таки пугающей ширью. Привезли «новоселов» на юг Украины, на знаменитое Гуляй-Поле, где был расположен заповедник союзного значения — Аскания-Нова. Разместили в бараках, где до революции жили вольнонаемные рабочие владельца Аскании-Нова — барона Фальцфейна, одного из первых борцов за сохранение экологического баланса. Отсюда и заповедник с его волшебной красотой.

Здесь дети занимались тем, что обычно делали дома, в Киргизии, — пасли скот. Так что отрочество Асанхана, казалось, налаживается в привычном ритме. Дородная земля давала хороший урожай (страшный голод 30-х был уже позади). Жили относительно неплохо. В степях Гуляй-Поля бродили цыгане. Вольные люди табора по низким ценам продавали неездовых коней, так что появились и мясо, и кумыс, и немудреное хозяйство, стало сытно и тепло. Парадокс: приезжавшие к родственникам кыргызы (были и такие случаи) нередко добровольно оставались здесь. На родине наступала бескормица.

Другая партия арестантов из Киргизии размещалась на знаменитой станции Каховка. Там были будущий профессор географии Бакас Чормонов, Сатаркул Джангарачев.

Сатаркул, в отличие от большинства сосланных кыргызов, прекрасно владел русским языком, так как в свое время окончил частную русскую школу в городе Верный (Алматы). А когда начались репрессии, Сатаркул, сын манапа Дыйканбая и внук правителя племени солто Джангарача Эшкоджо уулу, одним из первых оказался в ссылке. Комендатура НКВД назначила его старшим переводчиком «для работы с народом», а также заместителем председателя колхоза «Новый шлях» («Новый путь»), состоящего из спецпереселенцев. В 37-38-е годы в Киргизии вовсю орудовал НКВД, уничтожая цвет нации – Торекула Айтматова, Касыма Тыныстанова, Ташкула Байджиева, многих других. На Украине «аукнулось»: Сатаркула и еще около трех десятков человек якобы как ячейку «Туранской партии» арестовали и сгноили в херсонской тюрьме.

Асанхан с Кемелем, сыном Сатаркула, попали не только в один детский дом, но и в «одну судьбу» поколения. Кемель окончил школу на Украине, поступил там же в пединститут, прошел войну, был ранен, снова оказался на фронте. После войны уже на родине он долго работал в сфере образования и в Республиканском комитете профсоюза работников просвещения.

В 1932 году первая, почти мирная стадия жизни закончилась: кыргызов объединили и разместили в большом селе Чалбасы Скадовского района Одесской области. Здесь по образцу зековского лагеря они заполнили шесть кварталов вдоль прямых, как стрела, улиц, уходящих в степь, уже в июле выгорающую от зноя. Работали в поле: выращивали и убирали хлопок, пшеницу.

Скудную жизнь колонии кыргызских ссыльных скрашивали неспешные разговоры аксакалов. Кое-что Асанхан запомнил на всю жизнь. Так, Кельдике Ахмат из Чаека, отец будущей звезды кыргызского театра Анвар Куттубаевой, считал, что если бы был жив Ленин, то все было бы по-другому. При всех разногласиях аксакалы сходились на ненависти к Сталину. Вскоре эти собрания прекратились, кто-то донес о них в ГПУ.

Артык Чалова имела поистине железный характер. Ни перенесенные ужасы, ни разлука с мужем, ни болезнь и смерть Шабдана не смогли ее сломить. Жена болуша, она и в годы благоденствия не чуралась никакой работы, была мастерицей на все руки, прекрасной портнихой. Ей было всего 40 лет, ей предлагали выйти замуж, но она стремилась только к сохранению семьи, чтобы ее дети не знали сиротства. Она знала — надо выжить, ведь когда-нибудь этот кошмар кончится. Она действительно соответствовала своему имени — Самая Лучшая (в переводе на русский).

Артык-апа умела шить и красить кожаные зипуны, малахаи, рукавицы. В ссылке тоже занялась этим крайне необходимым делом. Хотя Украина и Южная, но зима здесь ветреная, студеная. Само районное «начальство» заказывало ей «чапаевки» (теплые меховые куртки, как в популярном фильме). Ее увозили на примерки и привозили на черной блестящей машине, которая им, детям, казалась роскошной. Благодаря мастерству матери к Чаловым было сравнительно неплохое отношение, от них даже не требовали еженедельно «отмечаться» в комендатуре.

До 85 лет Артык-апа кроила и шила без очков, почти до последних дней ездила верхом, была непоседлива, не могла сидеть сложа руки. Большую часть года жила в колхозе, иногда приезжала в город. Умерла она в несколько дней, сгорела от простуды...

Асанхан же, к слову, с родным аилом рано потерял связи — годы учебы, специфически городская, скорее даже «столичная» работа. Но, как Твардовский, он может сказать, несмотря ни на что: «Я потерял крестьянские права, но навсегда остался деревенским». Эту мысль передал режиссер Нурлан Акаев в документальном телефильме-эскизе к портрету дирижера Асанхана Джумахматова. Именно родное зимовье до сих пор снится, и кажется, что более ослепительного снега не бывает.

Старший брат Муратхан был человеком большой физической силы — мог согнуть пополам толстую железную полосу. Его, конечно, сразу определили в кузницу. Младший это хорошо запомнил: гул, огонь, громыхание железа, грохот молота — все это звучало... словно музыка.

Тогда же, в 1932 году, в жизни кыргызских выселенцев произошло еще одно событие, вернее, бесчеловечный акт: детей отобрали и направили в детский дом, где практиковались «передовые» методы воспитания. Дети были в прямом смысле слова оторваны от матерей, стали сиротами при живых родителях, попали в совершенно чужой мир. Но, считает Асанхан Джумахматович, интернат стал для него школой жизни, многому научил. Природный, врожденный оптимизм позволил ему найти и сохранить себя.

“Я бесконечно благодарен Украине и украинцам, только что пережившим страшный голод, за непоказную мягкость и человечность в отношении к нам, ссыльным, за все, что они сделали для нас. И не только я...

Это было замечательное здание, таких я еще не видывал. В пяти километрах от нашего интерната располагалась такая же замечательная школа. Для преподавания был выписан казахский учитель — математик Джантлесов, историю вел будущий первый кыргызский академик Бегималы Джамгырчинов. Это были не ссыльные, а приглашенные добровольцы. В огромном дворе, кроме одноэтажного интерната и столовой, размещались также столярная и плотницкая мастерские, студия для занятий музыкальных кружков (на гитаре, скрипке и по пению). Рядом с детдомом — старая церковь, чудом уцелевшая за годы «выкорчевывания» религии. От детдома до школы — аллея столетних акаций. Здесь народ собирался, чтобы попеть, поплясать, поиграть в старинные игры.

Вечерами, далеко за полночь летели над широкой степью «Розпрягайте, хлопци, кони», «Iхав козак», «Реве, та стогне Днипр широкий»... В нашей семье не было музыкантов, хотя и мать, и братья очень любили музыку. Но можно понять, что им, помнившим свои вольные годы, в ссылке было не до песен.

На Украине я начал играть на разных инструментах. В детском доме был хоровой кружок, руководитель которого посчитал, что у меня крепкий чистый голос, и всячески поддерживал мое желание петь. Так украинский, европейский мелос, ладово родственный кыргызскому, стал для меня естественным, привычным с детства. И я полюбил Песню так же, как, уверен, полюбил бы ее на родине. Вот, в частности, почему я считаю украинскую землю своей.

В 1966 году с оркестром народных инструментов имени Карамолдо я попал в Новокаховку: аккуратные дома, заасфальтированные улицы, всюду цветы. На концерте среди публики оказалась и моя бывшая учительница. Между номерами она встала и объявила притихшему залу, что дирижирует ее ученик. Такого сердечного приема я не ожидал, это было зримое проявление подлинной дружбы народов. После концерта всех нас «разобрали» по семьям: перцовка, галушки, наливки... А после украинского борща — ничего другого не надо! На следующий день к месту сбора на вокзале артисты поспели буквально в последнюю минуту.

Я очень люблю Украину. Как Грузию, Беларусь, Азербайджан, Россию, Армению, Литву... Люди везде одинаковы — с открытым сердцем и душой. Много раз довелось там бывать и с театром, и с оркестрами, и на гастролях”.

В 1979 году состоялись большие гастроли артистов из Кыргызстана в Киеве. Все спектакли (гостям был предоставлен оперный театр имени Тараса Шевченко) шли с аншлагами. Булат Минжилкиев, Токтоналы Сейталиев, Кайыргуль Сартбаева, Артык Мырзабаев, Айсулу Токомбаева, Чолпонбек Базарбаев пользовались огромным успехом, обеспечивали полные сборы. В репертуаре — «Материнское поле», «Дон Карлос», «Чолпон», «Чио-Чио Сан», «Петр Первый».

Выступая на заключительном концерте, первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета УССР Александра Федоровна Шевченко сказала: «Кто мог предположить, что киргизский мальчишка, который босоногим бегал по украинским степям, будет дирижировать оперой в главном театре республики!». С приветствием выступил директор театра, известный певец Дмитрий Гнатюк. В ответном слове Асанхан Джумахматов процитировал текст самой первой почетной грамоты в своей жизни: «За вiдмiнну успiйнiсть i за найкращу поведiнку нагороджуеться учень першого класу Асанхан Джумахматов». И закончил свою краткую речь: «Хай живе ридна Украiна!». Гром аплодисментов.

“Детский дом стоял на строгой дисциплине и постоянном труде. В школу и из нее мы шли всегда строем под свой оркестр, где я играл на барабане. Мы очень гордились тем, что все село выходило на нас смотреть. С первых же дней нас хорошо — чисто и добротно — одели, обули. Учеба велась на кыргызском и украинском языках, много было уроков по русскому языку и литературе. Мы говорили преимущественно по-кыргызски, но все чаще и обильнее примешивали в разговорную речь украинские и русские слова и обороты.

После полуголодной жизни в Киргизии, болезней и смертей в вагонах для скота, полевых работ в Аскании-Нова нам, детям, все это казалось подарком судьбы. Детдом привил мне уважение к порядку, стремление к четкому выполнению обязанностей. Не забывали наши наставники и о здоровье подопечных. Каждое лето мы проводили в лагере на берегу моря или в лесу.

В 1935 году (мне уже двенадцать) меня, как отличника, премировали путевкой в Одессу. В июне отплыли на роскошном белом пароходе в сказочный город «у самого синего моря», а причалили прямо у Потемкинской лестницы. Ее знали все советские люди по кинофильму «Броненосец «Потемкин» о гордом Корабле Революции. В санатории мы пробыли двадцать четыре волшебных дня. Тут я впервые попробовал много вкусных блюд, в том числе мороженое, именно оно почему-то произвело на меня самое сильное впечатление. А весь месяц остался в памяти сплошным чудесным праздником.

Мы посетили театр оперы и балета (как я узнал позже — один из самых красивых в мире), цирк. Экскурсии следовали одна за другой — в музеи, картинную галерею, просто по знаменитым на весь мир Дерибасовской (самая «лучшая» в мире — на меньшее одесситы не согласны), Французскому бульвару (он носил название Пролетарского), к памятнику основателю Одессы — герцогу Ришелье, по восхитительным паркам-пляжам... Участвовали в разных олимпиадах. Я с гордостью солировал в хоре: «Взвейтесь кострами», «Наш паровоз», «Мы — кузнецы»...

Я назубок знал, что Сталин — бог, царь, «Ленин сегодня». Так нас учили в школе. Мне, юнцу, и в голову не приходило, что именно Сталин — вдохновитель и организатор бесчисленных преступлений — виновен в моем сиротстве.

Прошло семьдесят лет. История кое-как зализала свои раны. Уже нет той страны. Переродилась, исчезла и вновь вернулась коммунистическая партия, а я (да и не только я) снова и снова возвращаюсь мыслями к той эпохе, размышляя вновь и вновь над феноменом по имени «Сталин». Тогда не было профессиональных имиджмейкеров, но он, как режиссер, гениально ставил спектакли верноподданничества самому себе”.

Организаторы сети детдомов рассчитали верно: детское горе проходит быстро, детские слезы вскоре высохнут, а годы, проведенные в чужой атмосфере, постепенно затушуют образы отца, матери, Родины...

Кроме кыргызов и казахов, в детдоме были дети и ЧСИР с самой Украины. За одной партой сидели «первый секретарь ЦК ЛКСМУ» и «председатель ЦК профсоюзов». Никогда они не говорили между собой о загубленных, расстрелянных отцах-матерях. По-взрослому понимали, что тема эта — запретная, каждый хранил образ близких где-то очень глубоко в душе. Но они не выросли Иванами, родства не помнящими, с тех пор восстановлены, возвращены из небытия все имена.

Впоследствии многие сверстники-«украинцы» выросли в известных людей, это упомянутый выше Бакас Чормонов, будущий второй секретарь ЦК ЛКСМ Киргизии Эсенгул Абсамаев, профсоюзный деятель Кемель Джангарачев, профессор мединститута Кыдырбек Акылбеков и другие.

В общем, им повезло. Позже они узнают, как обходились с ЧСИР в других местах необъятной страны. И поймут: если бы попали не на Украину, а в Сибирь, не выжили бы.

Ближе к Тридцать седьмому усилились репрессии — вторая волна роковых 30-х. Они коснулись и ссыльных. Расстрелян аксакал Джангарачев. Очень уж он независимо держался. Находились садисты, которые старались перевыполнить «план» по ссылкам и расстрелам. Находились, естественно, и «либералы», многие из них за это поплатились жизнью.

Тем временем старший брат — кузнец Муратхан — получил звание стахановца. Это давало немалые преимущества по сравнению с другими ссыльными. И к концу 30-х годов братьям Джумахматовым разрешили вернуться домой, а их матери — Артык Чаловой — нет. Загибы тюремной бюрократии... Младший – Асанхан, конечно, остался с мамой, а Муратхан усиленно хлопотал во Фрунзе об их возвращении. На это ушел целый год. И вот наконец родина...

Брат Намазхан устроился на работу в колхозе имени Калинина, с. Юрьевка. Как истинный кыргыз, он взял табун кобылиц и на Сон-Куле стал изготавливать кумыс. В 1939 году его призвали в армию. Войну он встретил на западных рубежах Союза и в тяжелых отступательных боях погиб. Муратхана призвали позже, и погиб он в 43-м под Полтавой, освобождая Украину. Ту самую, которая стала для него мать-и-мачехой…

Отпустили также брата Анвар Куттубаевой — Абдували. А вот отца ее расстреляли. Кельдике Ахмат хорошо владел русским языком, что было в ту пору редкостью. Гордый, мужественный, справедливый. Но беззащитный перед грозной государственной машиной. С восторгом детдомовцы распевали во все горло: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!». И это, находясь в ссылке!

Асанхан, вывезенный на чужбину ребенком, не мог помнить о вольной жизни. Перед глазами не вставали привольное джайлоо, голубые ели по склонам ущелий, серебряные каскады водопадов, тучные отары, бег вольных коней... Поэтому степное украинское раздолье ему казалось самым красивым на свете. На Украине он естественно, играючи овладел вторым, третьим языками, в живом общении усвоил новые пласты музыки. И таких поворотов судьбы в его жизни было несколько. Впрочем, он уверен, что каждый человек несет на себе нелегкий груз резких «поворотов».

...Абдували сразу уехал в Чаек, а Асанхан с мамой остались во Фрунзе. Город встретил незнакомыми улицами, новыми лицами. А надо было найти старого друга отца — Иманбая. Когда-то они наезжали друг к другу, жены их тоже дружили. Иманбай держал постоялый двор (сейчас на этом месте — городская мечеть). Купцы из Кашгара, Токмака, Ташкента, приезжая в Пишпек, всегда останавливались у него. Улыбчивый, обходительный, грамотный, в общем, дипломат.

Артык-апа, ориентируясь только по запомнившимся ей тополям, сумела найти постоялый двор. Иманбай сразу нас узнал, охнул: «Откуда? Какими судьбами? Слава Аллаху, что снова вижу вас!».

Осиротевшая семья кого только не расспрашивала о своем кормильце, об отце, но тщетно. Джумахмат обычно зимовал в селе Карагай-Булак, что перед Иссык-Атой. Здесь, на зимнем пастбище, он держал когда-то главную отару. Летнее пастбище Джумахмата — Партак, куда зимой не доберешься, было волшебно, словно лучшая из декораций Анатолия Арефьева.

И все-таки встреча с родиной прошла для Асанхана не очень ярко: он был еще слишком юн. Значительно богаче впечатлениями было возвращение с фронта, когда стал старше, многое повидал, перенес и преодолел. В 44-м Артык-апа пригласила его, демобилизованного, в аил Карагай-Булак. Вот тогда-то он смог оценить всю красоту, живописность родных краев. Кыргызстан иногда называют второй Швейцарией. Это неправильно ни по форме, ни по существу. Кыргызский ландшафт с его изумрудными долинами, ущельями, голубыми елями, вечноснежными вершинами уникален.

    СНОВА НА РОДИНЕ

Во Фрунзе 16-летний Асанхан поступил в педагогический техникум. Сейчас этого здания нет, на его месте — Институт геологии Национальной академии наук. Педтехникум долгое время оставался единственным в Киргизии гуманитарным средним учебным заведением. Потом открылся педагогический институт (с 1951 года – Кыргызский государственный университет). Техникум располагался в центре города, на пересечении улицы Токтогула и бульвара Дзержинского (ныне — Эркиндик). На кыргызском языке он еще не умел писать, владел только разговорным, бытовым. А в педтехникуме было русское отделение, его окончили Джоомарт Боконбаев, Кубанычбек Маликов, Кулуйпа Кондучалова, Сакин Бегматова – будущие крупнейшие деятели культуры Кыргызстана, в том числе и Мухамед Сушанло – основоположник дунганской филологии и литературоведения.

Способный юноша был принят сразу на второй курс, но и здесь он быстро опередил многих сокурсников. Особенно пригодилась хорошая память, и, как видно, именно здесь причина — в успешном выборе профессии дирижера. Зрительная, моторная, музыкальная память, как известно, играют огромную роль для руководителя оркестра. Джумахматов часто дирижирует наизусть, и это «освобождает» интуицию, творчество, позволяет заранее спланировать и свободно выстроить драматургию симфонии или спектакля.

Учился Асанхан, по его словам, «играючи». Учебников тогда было мало, и он записывал лекции быстро, почти стенографически, все схватывал на лету. «Пятерки» были у Асанхана не только по гуманитарным предметам, но и по алгебре, физике. Химик Хакимов «агитировал» его избрать химическую специальность, математик Джантлесов — тот самый, с Украины, — математическую...

Отличника Джумахматова назначили старостой класса. Несмотря на это (а неприязнь к любимчикам директора и учителей в советской школе была неистребимой), однокашники его уважали. Всему причиной был открытый, искренний нрав, цельный характер. Нравственные страдания не озлобили подростка, а сделали восприимчивым к чужим заботам и радостям.

Поэтому запоем читал книги из серии «ЖЗЛ» («Жизнь замечательных людей»). Судьба легендарного Спартака, подвиг летчика Байдукова, эпоха Петра Первого, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Цвейг, Голсуорси тоже были его «университетами». Будущего дирижера увлекли романтические страсти «Человека, который смеется» и других книг Гюго.

Позже, когда крепко выучил литературный кыргызский, полюбил акынскую поэзию, Аалы Токомбаева, Джоомарта Боконбаева, Джусупа Турусбекова, много лет спустя – прозу Чингиза Айтматова, с которым обязательно сведет неспокойная судьба артиста, это будет совместное творчество в период постановки оперы «Джамиля».

Накануне войны Асанхан узнал из газет историю трагической любви Героя Советского Союза Анатолия Серова и знаменитой актрисы. По какой-то причине именно эта пара произвела на него сильнейшее впечатление. И опять совпадение: с Валентиной Серовой Джумахматов будет работать в одном театре.

Вскоре в поле зрения дирижера Кыргызского музыкально-драматического театра Василия Целиковского оказался мальчик-кыргыз, у которого за плечами украинская художественная самодеятельность, в наличии абсолютный слух, чистый голос, владение гитарой, балалайкой, мандолиной, скрипкой, несколькими языками, а также приглашение в хор Фрунзенского радио. Недурно для «юноши, обдумывающего житье»!

Когда в том же 38-м Асанхан появился в театре, педагог стал с ним разучивать... арию Ленского. Но Василий Васильевич сказал: «Голос у тебя явно не оперный, на скрипке уже поздно учиться, на духовых — рановато... Иди-ка ты в ударники». Асанхан тогда знал только одно значение этого слова: ударником труда был его брат Муратхан.

А оказалось, что ударник — это чудо-музыкант, хозяин целого «оркестра в оркестре»! Литавры: от шелеста дождя по свежим березовым листьям до раскатов бури над океаном, мощный фундамент оркестра. Или ксилофон, челеста, колокольчики — каждый тембр дорогого стоит. А гром большого барабана, тревожный рокот там-тама! Или экзотические кастаньеты, трещотка...

Как показало будущее, это была полезнейшая для дирижерской профессии школа ритма.

Когда что-то стало получаться, по-военному категоричный (до командировки во Фрунзе он был вторым дирижером симфонического оркестра Рабоче-Крестьянской Красной Армии) Целиковский сказал без обиняков: «Подавай заявление на работу в театр». Директор и завуч педтехникума встретили известие о том, что лучший ученик бросает учебу, естественно, «в штыки». Но ажиотаж приближающейся московской Декады, творческий подъем всего театрального коллектива уже не могли удержать Джумахматова. И он ушел учеником в оркестр. В Музыку — как в жизнь.

В техникуме он проучился всего один год...

На сцене нынешнего Государственного академического русского драматического театра работали три труппы, названные театрами: русская и кыргызская драматические, а также интернациональная музыкально-драматическая. Спектакли каждой шли по одному — на третий день. Репетировали наверху, в Малом зале. По утрам для этой цели служила и основная сцена. Как ни удивительно, тесно не было. Репертуар музы¬кально-драматического театра был еще небольшим — «Алтын-кыз», «Аджал ордуна», «Айчурек», «Анар». То же — у кыргызской драматической труппы. И это понятно: национальная драматургия только создавалась.

И только русская труппа могла похвастаться большим количеством названий. В ноябре 1935 года состоялась премьера спектакля «Столица» по пьесе российского драматурга Ю. Яновского. Через несколько дней – премьера «Платона Кречета» А. Корнейчука. Труппу театра составили выпускники Российского института театрального искусства (ГИТИС) им. А. Луначарского. Главным режиссером театра назначен Борис Фельдман, очередным режиссером — Владимир Васильев, который с открытием ТЮЗа, Театра оперы и балета активно участвовал в постановках и этих театров. Молодые актеры Русского привезли также и готовые постановки – «Грозу», «Доходное место» Островского. В структуру Русского театра были сразу включены камерный оркестр и хор. В 1939 году, когда театру было присвоено имя Н.К. Крупской, в театре впервые поставлена на русском языке пьеса К. Эшмамбетова «Сарынжи» (реж. М. Маламуд).

В оркестре музыкально-драматической труппы к концу 30-х годов было 50 человек, в хоре столько же (до Декады 1939 года соответственно по 30 человек).

В группе ударников — трое, за главного Дмитрий Яковлевич Соколов, военный дирижер, подполковник, прошел всю гражданскую. Литаврист, он стал первым серьезным наставником Асанхана Джумахматова. Занятия сводились, по сути, к ускоренному курсу музыкальных дисциплин, рассказам о великих музыкантах и их шедеврах. Еще совсем мальчишка, Асанхан с головой ушел в «тайны» исполнительского цеха. За год освоил малый барабан, треугольник, бубен. И уже, нисколько не тушуясь, играл со старшими товарищами по оркестру. Ни разу не подвел коллектив и дирижера. Много лет стоял за нотным пультом ударной группы и, казалось, не променял бы это место ни на какое другое.

После Великой Отечественной Дмитрий Яковлевич Соколов разыскал Джумахматова в Москве, где он учился в консерватории. Тогда он был уже начальником военно-музыкального училища в городе Томилино. Много позже он привозил своих воспитанников пару раз на озеро Иссык-Куль.

Рядом с Асанханом в группе музыкантов-ударников была и Клава Жидких. Несмотря на «нежный» пол и «слабую» фамилию, она играла на тарелках и большом барабане (!). Клава тоже детдомовская, из самого большого в Киргизии детского дома, который стоял на месте нынешнего главного корпуса Национальной академии наук. Из его стен вышло много известных людей. Своим его считают и супруга Асанхана Джумахматовича Гульхан Сатаева, и ее сестра.

Директором детского дома была Ольга Тихоновна Семочкина, многие бывшие воспитанники всю свою жизнь называли ее мамой. Это была властная, жесткая, но справедливая женщина, которая держала в руках все непростое хозяйство, руководила коллективом воспитателей, педагогов и разношерстной оравой детей. Здесь были и сироты, и жертвы голодных казахских степей (до освоения целины было еще далеко), и малолетние «враги народа». Выпускницы детдома поступали обычно в Кыргызский женский педагогический институт. Гульхан Сатаева, например, начала петь в музыкальном кружке института, которым руководил Калый Молдобасанов, и это определило ее судьбу профессиональной певицы.

Тем временем комплектовалась труппа музыкально-драматического театра. Педагоги по вокалу интенсивно работали с первой кыргызской примадонной — Сайрой Киизбаевой, концертмейстером ее была сестра Дмитрия Дмитриевича Шостаковича — Мария, оказавшаяся здесь в ссылке. Как и концертмейстер балета Андрей Шварц.

Кадров, особенно местных, успешно воспринявших европейскую школу музыкального исполнительства, было еще катастрофически мало. Неудивительно, что, кроме игры на ударных, Асанхан также пел в хоре (там же — Султан Юсупов, будущий профессор Кыргызской национальной консерватории). Руководил хором Павел Меркулов, поставивший хоровую школу республики на профессиональный уровень. Но отметим и то, что это достижение — прямое следствие высокой одаренности и постоянного, с полной отдачей, труда первых хористов Сайры Киизбаевой, Марьям Махмутовой, Абакира Изибаева (впоследствии директора Госцирка во Фрунзе), Аширалы Боталиева и его жены Шарипы, Мунжии Еркимбаевой и многих других.

В Киргизии еще долго не было ни одного музыканта-профессионала коренной, как тогда говорили, национальности. В Москве Мукаш Абдраев обучался игре на скрипке, Аскар Тулеев — на гобое, Фаттах Назаров — на кларнете, Усупбай Нусупов – на фаготе. Вернулись они во Фрунзе только в начале войны. Здесь к ним присоединился Мирхамид Миррахимов (кларнет), лауреат Всесоюзного конкурса исполнителей в Ташкенте, первый директор музыкально-хореографического училища, отец выдающегося организатора медицины и хирурга-кардиолога Мирсаида Миррахимова.

Костяк оркестра составили музыканты, которых привез с собой Василий Целиковский из оркестра РККА, — первая флейта (Семен Фридмагог), первый фагот (Семен Кондрашов, после войны — доцент Рижской консерватории), первая труба (Семен Вайндорф), виртуоз-ударник (Дмитрий Соколов), первый тромбон (Кирилл Комиссаров). Комиссаров был племянником известного математика и педагога Андрея Петровича Киселева, автора учебника алгебры, выдержавшего более двадцати изданий. Неисповедимы пути людские…

Семен Борисович Фридмагог привез во Фрунзе из Николаева, откуда он родом, двадцать пять музыкантов. И тем, кстати, спас им жизнь: через три года фашисты уничтожат миллионы украинских евреев.

Итак, три театра уживались в одном здании до 1949 года, пока не началось их расселение. ТЮЗ был на месте нынешнего Министерства иностранных дел, а когда его аннулировали (вплоть до 90-х годов), здесь разместили Русскую драму. Директором и ведущим актером театра был Вячеслав Казаков.

Когда в конце 40-х дали отдельное здание Кыргызскому театру драмы, в его труппу перешли Бакен Кыдыкеева, Даркуль Куюкова, Сабира Кумушалиева, Анвар Куттубаева, Аширалы Боталиев. Но эта процедура оказалась болезненной. Многие не хотели менять место работы — зарплата в драме была ниже, чем в оперном. И Джумахматову, тогда уже главному дирижеру оперного, пришлось пустить в ход все средства — и творческие, и психологические, чтобы доказать, что это правильный выбор для таких великолепных актеров. Настоящих оперных голосов у них, к сожалению, не было, а драматический талант — огромный. И публика их любила именно за это.

“А в комсомол я вступил поздно: «мешала» биография, — вспоминает Асанхан Джумахматович. — И сейчас удивляюсь, как меня, сына репрессированного, болуша-“аристократа”, все-таки приняли в ряды молодых ленинцев. Я боялся лишний раз «засветиться», но комсомольский актив театра постановил — вовлечь как передовика по всем статьям: я был единственным кыргызом в оркестре. За пультом я восседал в специально сшитых калпаке, чапане, сапожках, чтобы сразу было видно: вот он!”

Этот хороший артистический кураж – откуда он у бывшего арестанта? Помогла родная земля, на которую он наконец, чудом выжив, вернулся. Помогли люди, преодолевшие трескотню сталинской пропаганды и нищету лакейского духа.

    ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА

Уже и так называемые старожилы не помнят, что на месте нынешнего Центра для детей и юношества «Сейтек» стояло здание цирка.

И сегодня, в пору шоу-индустрии, цирк по-прежнему многими любим, а прежде это был едва ли не единственный вид искусства, соперничавший с кино по популярности. Цирковая арена была также ареной спортивной: на ней шли бои современных гладиаторов — борцов или боксеров, состязания не менее чем на титул «чемпиона мира». Был в Кыргызстане и свой Мухаммед Али (тезка чемпиона мира 80-х годов по боксу). Энтузиаст этого спорта — профессиональный борец и по совместительству хороший сапожник. Одному ему известным путем он добивался каждый сезон приглашения во Фрунзе знаменитых борцов со всего СССР. Весь город ходил на них смотреть. Пышные парады-алле, гром бойкого оркестра, яркие краски костюмов, «тайные» романы наших балерин с заезжими знаменитостями... Особенно восхищали зрителей победы техничных и «умных» спортсменов над представителями «силового» направления.

Когда в 38-м началась серьезная подготовка к Декаде национальной культуры в Москве и созданию «Айчурек», именно цирк стал ареной всех искусств, которые должны были влиться в первую оперу. Каждый день в 10 часов утра на трибунах собирались все, кто так или иначе должен был участвовать в этом эпохальном событии, — от первого секретаря ЦК партии и будущих авторов спектакля до последнего ударника театрального оркестра, то есть нашего героя.

Саякбай Каралаев читал «Манас», хотя вообще-то пропаганда эпоса как «продукта феодализма» была запрещена. Читал он под непрерывно завариваемый для него чай до полудня, а после обеда — до 18 часов. И так целый месяц, без перерывов на дни отдыха. Каралаев был неистощим на импровизацию и неутомим, как настоящий марафонец. Всего он сообщил более 400 000 строк, и это настоящий творческий подвиг, которому нет равных: для сравнения напомним, что в «Илиаде» и «Одиссее» немногим более 30 тысяч строк. При этом он ни разу не повторился.

Отсюда началось для Асанхана понимание величия эпоса — тысячелетней художественной летописи нашего горного края. Лишенный на протяжении самых чутких, самых восприимчивых детских лет своей родины, ее песен и легенд, он только теперь по-настоящему их понял и полюбил на всю жизнь.

За городом, в Карагачевой роще, ставились кыргызские молодежные игры, воспроизводились народные обычаи, гуляния. Это был прямо-таки сказочный парк — чистый, свежий, благоустроенный и в то же время как бы «дикий», нетронутый, девственный. На фоне пышной кроны могучих деревьев и цветущих лужаек живописно смотрелись нарядные костюмы юношей и девушек, пока еще сделанные не руками театральных мастериц или модных кутюрье, а своими собственными.

Ход подготовки к Декаде курировал первый секретарь ЦК товарищ Вагов (раньше он возглавлял парторганизацию московского автозавода имени Сталина, ЗИС). Каждый день он бывал на всех объектах, сценических площадках, следил, чтобы были созданы все условия для творческой работы, вникал в каждую деталь.

Конечно, такая тотальная подготовка к созданию одной-единственной оперы, пусть даже и первой, — редчайший случай. После такой «массированной атаки» на замысел «Айчурек» была просто «обречена» на успех. Так и получилось — до сегодняшнего дня это лучшая кыргызская опера, никому из отечественных либреттистов и композиторов еще не удалось достичь ее художественного уровня, не говоря уже о том, чтобы превзойти его.

«Айчурек» суждено было стать колыбелью самых разных оперных жанров и других искусств в Кыргызстане. Именно в процессе подготовки «Айчурек» были заложены ростки кыргызского балета, национальной симфонии. Колоссальную роль в становлении профессионального хореографического театра Киргизии сыграл Николай Холфин (до Фрунзе и после него он был главным балетмейстером музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко в Москве). Уже в музыкальной драме «Алтын-кыз» Холфин поставил множество танцев. А большие танцевальные дивертисменты в «Айчурек» возродили это древнее, но забытое искусство.

Тогда же, в дни подготовки к Декаде, Джумахматов впервые услышал оркестр Петра Федоровича Шубина в полном составе — великих музыкантов, композиторов-мелодистов и виртуозов-исполнителей: Атая Огонбаева, Мусу Баетова, самородка-комика Шаршена Термечикова, Осмонкула Болебалаева, Ыбрая Туманова, Карамолдо Орозова, Муратаалы Куренкеева... Атай пел свободно, уверенно, естественно, как соловей. Муса Баетов позже в первой редакции оперы «Манас» споет Сыргака, а ведь он не знал нот, но обладал прекрасным слухом, изумительной памятью.

Тогда, наблюдая за этим необычным многодневным концертом, Джумахматов впервые узнал многое из того, что станет классикой кыргызской музыки. Это знаменитые кюу Атая и Муратаалы, песня «Красные всадники» Абдыласа Малдыбаева, его же «Забойщики» (потом Асанхан Джумахматович напишет Симфоническую увертюру на эти темы), народные песни «Ох-хой», «Кунетай», еще осторожные обработки народных мелодий, сделанные Шубиным, Власовым, Фере.

Впрочем, творческая молодежь пропадала в эти дни не только в театре и в цирке.

Русской труппой ТЮЗа руководил Владимир Васильев (кыргызскую возглавлял Отунчу Сарбагишев — талантливейший драматург, отец балетмейстера Урана Сарбагишева). Васильев был страстным футбольным болельщиком. Начинался расцвет советского, в том числе кыргызского футбола, и город отправлялся на стадион. Там аплодисменты срывал Каип Оторбаев, отличный центр нападения нашего «Спартака». Каип Оторбаевич прошел войну, стал крупным ученым-географом, академиком, ректором Киргосуниверситета. При всем различии судьбы истинных лидеров этого поколения во многом сходятся. Свидетельство тому – недавно вышедшая книга воспоминаний К. Оторбаева.

Много лет спустя, уже будучи дирижером, Асахан Джумахматов записал гимн кыргызского футбола «Алга-марш» с солистом великолепным баритоном Артыком Мырзабаевым. Он исполнялся перед каждым матчем на республиканском стадионе в годы наивысшего подъема нашей главной команды — «Алги», игравшей в 60-е во второй, а затем и в первой лиге мастеров кожаного мяча Советского Союза.

…Музыкальным руководителем Декады был назначен Василий Целиковский. Забегая вперед, можно сказать, что Киргизия стала для него не «проходным» эпизодом биографии. Вернувшись в Москву, он дирижировал Большим симфоническим оркестром Всесоюзного радио и преподавал в Институте военных дирижеров, а также стал начальником Главного управления искусств Министерства культуры СССР, художественным руководителем Декады башкирского искусства. И тем не менее дочь Людмила — героиня любимых музыкальных кинокомедий «Антон Иванович сердится», «Воздушный извозчик», «Сердца четырех» — затмила славу отца.

Итак, к Декаде все было готово. Кыргызская делегация везла в Москву три спектакля — оперу «Айчурек» и две музыкальные драмы — «Алтын-кыз» («Золотая девушка») и «Аджал ордуна» («Не смерть, а жизнь»). Но прежде чем отправиться за юным ударником в Москву, попытаемся разобраться в некоторых вопросах развития национальной культуры, в глубинной сути того, что досталось нам в наследство от искусства «первого призыва».

    Entr`acte

В течение нескольких последних десятилетий ценностные критерии в отношении искусства были не столько эстетическими, сколько идеологическими. Фольклорное наследие и композиторская школа преподносились в их тенденциозно-официальных оценках. Так, например, музыкальный реализм сводился к “доступности” восприятия, актуальность творческого мышления – к апологетике “массового сознания” (в фольклоре) и “социалистического образа жизни” (в композиторском творчестве) и т.д.

Мощный пласт музыкального фольклора рассматривался как низшая ступень художественного мышления. А композиторское творчество и связанные с ним формы музыкальной жизни – как “высшая” стадия. И это далеко не все противоречия содержательного порядка. История национальной музыкальной культуры искусственно делилась на “досоветский” и “советский” периоды, демонстрируя вопиющую диспропорцию: с одной стороны, несколько тысячелетий, с другой – ХХ век.

На рубеже тысячелетий мы стали более восприимчивыми к прошлому как актуальному элементу современности и ощущаем современность как этап общего исторического движения. Музыкознание тоже высвобождается из-под гнета казенной схоластики, учитывает согласованность общих и специальных знаний, широкий культурный контекст современности. Этому способствует и нынешняя информационная ситуация в стране: новые данные смежных наук пополняют музыкознание “изнутри”, а линия на открытое общество позволяет рассматривать музыкальную культуру Кыргызстана не как часть общесоветского (важнейший аспект в прежние десятилетия), а как часть мирового художественного процесса. Завершился наконец евроцентристский этап “музыкального самосознания”.

В национальной музыкологии, музыкальной критике, просвещении и образовании еще много “белых пятен”. Эти пробелы возникли в результате так называемого ускоренного развития художественной культуры Кыргызстана, имевшего целью “выравнивание” всех национальных культур СССР. С другой стороны, нарочитое сдерживание в прежние десятилетия некоторых научных направлений (манасоведение, музыкальная этнология), изымание из истории определенных имен и фактов отбросили музыкальное творчество, науку и педагогику далеко назад.

Понадобилось по-новому охарактеризовать ход и переломные моменты истории музыкальной культуры Кыргызстана, развенчать укоренившиеся мифы, снять наслоения штампов и тем самым расчистить путь к исторической истине.

Музыка Кыргызстана в ХХ веке является уникальным художественным экспериментом. Вместе с другими национальными культурами она оказалась в особом политическом, идеологическом и эстетическом режиме со всеми вытекающими отсюда последствиями. И первые результаты этого вскоре были налицо – они успешно демонстрировались на декадах национального искусства и литературы в Москве (1939, 1958). В Кыргызстане возникла широкая сеть музыкального воспитания и образования, возможность приобщения к мировой музыкальной сокровищнице, появились театры, филармонии, оркестры и т.д. Созданы труды о фольклоре и композиторском творчестве. Противоречия же, возникшие уже на ранней стадии советского культурного строительства в республике, замалчивались, другие обнаружились позже.

Административно-командные методы руководства культурой заменили естественный ход ее развития. Система музыкальной пропаганды, воспитания и образования в Кыргызстане, развернутая по единой для всех республик схеме, формализовала собственные пути национального искусства. Приоритеты культуры были отданы социалистическим формам музыкальной жизни, которую “обслуживало” не только композиторское, но и народное творчество с его вековыми традициями, зачастую облеченное в форму “художественной самодеятельности”.

Наличие “центра” как источника руководящих директив оправдывало понятие музыкальной “периферии”. А периферийность при неблагоприятных условиях означала провинциализм в его пагубных для культуры формах – ограниченность кругозора, снисходительность к дилетантству. Зависимость от “центра” несла местным музыкантам жесткий диктат, а также обеспечивала относительно стабильное существование в случае политической лояльности. “Конвертируемость” продуктов творчества, включение национальной культуры в мировой художественный процесс на равных правах с другими становились проблематичными.

С 30-х по 90-е годы ХХ века механизмом контроля всех видов искусства служили профессиональные творческие союзы, которые скорее были филиалами министерства культуры, чем союзами для творчества. На “общей идейно-эстетической платформе” стояли члены первого состава Союза композиторов Киргизии – такие разные музыканты, как Муратаалы, Атай, Муса, Карамолдо, Ыбрай, П. Шубин, В. Власов, В. Фере, А. Малдыбаев. Единство взглядов на искусство приходилось демонстрировать и музыкантам следующих поколений. Даже талантливые, самобытные художники были вынуждены оперативно встраиваться в нужную политическую тенденцию с общим творческим “знаменателем”. В этой ситуации причудливо сочетались конъюнктура, иллюзорная вера в коммунистические идеалы, честное служение своему народу.

Результатом огромного позитивного скачка в освоении мировых музыкальных систем и жанров явилось создание первой национальной оперы (1953, “Молодые сердца” М. Абдраева), первой симфонии (1960, симфония №1 А. Тулеева), первого балета (1975, балет-оратория “Материнское поле” К. Молдобасанова). Однако в качестве “первых” до сих пор официально приводятся другие произведения, созданные в 30-40-е годы московскими композиторами, приглашенными в Кыргызстан для консультативной помощи, в соавторстве с местными авторами или без них.

Последствия этих и других противоречий долгое время сказывались во всех сферах национальной музыкальной культуры: это длительная изоляция от мирового опыта, настороженное отношение к новаторству, выведение из-под критики так называемой секретарской музыки и госзаказов и многое другое.

Под воздействием советской песни в композиторском творчестве сложился некий стереотип основы основ музыки — “интонационного словаря” (термин Б.Асафьева), объединившего массовые и академические жанры. Это свойство подчеркивалось как достижение академической музыки. С другой стороны, такие подлинно демократические жанры, как джаз, эстрада, бардовская песня, музыка андеграунда, до сих пор не стали в Кыргызстане объектами серьезного внимания. Очевидно, не требуется доказательств того, что образцы официального искусства, взятые автономно, не могут дать реальной картины национальной культуры.

К 70-80-м годам стало ясно, что отвергать новые веяния в современном искусстве уже невозможно. Появилась необходимость тактических уступок – возникла доктрина о расширении рамок социалистического реализма, программа “работы с творческой молодежью”, новые труды по критике “буржуазной культуры” и проч.

Таковы в общих чертах движущие механизмы и логика новейшей истории музыки Кыргызстана в составе СССР. Образно говоря, в одну человеческую жизнь вместилась целая переломная эпоха: трудное, но успешное освоение нового звукового мира одновременно с грубыми идеологическими искажениями.

Политический аспект культуры должен остаться в истории как один из ее факторов, но не как основа методологии искусства. Именно эволюция музыкального стиля, то есть эстетические, а не идеологические факторы формируют историю музыки. Именно стилевая концепция объясняет, каковы причины появления высочайших образцов музыкального искусства в прокрустовом ложе запретов и разрешений “свыше”, противоречащих природе художественного творчества. А также действие механизмов движения и торможения в музыкальной культуре современного Кыргызстана.

На нынешней стадии развития истории музыки, когда остались позади и казенный оптимизм, и исторический нигилизм, занимает свое законное место культ факта. Поэтому в оперативный круг возвращаются и те факты истории, которые были подвергнуты острой критике в пылу поспешных перестроечных переоценок.

В транзитный период истории с особой остротой возникает проблема целостности культуры. Нить музыкального созидательного творчества почти прервалась в последнее время, так как серьезное искусство оказалось на духовной периферии общества. Тем не менее есть основания для оптимистического прогноза поисков новых связей, отношений, то есть новой целостности. Накопленный опыт и духовное богатство являются залогом перспективного развития национальной музыкальной культуры. Евразийские ориентиры Кыргызстана, его открытость как Востоку, так и Западу способствуют включению в национальное художественное мышление лучших образцов искусства различных цивилизаций.

Зрелая, истинная государственность предполагает не только сохранение и умножение традиций, но и интенсивность культурной жизни как внутри страны, так и в ее внешних контактах. В этом смысле само музыкальное творчество выступает как фактор целостности в культуре, взаимосвязи традиций и новаций, стабильности и развития.

    ЛИЧНО ТОВАРИЩ СТАЛИН

Уже в середине 30-х годов наши национальные культуры подошли к решению главной задачи, поставленной перед ними компартией, — созданию первой национальной оперы.

Конечно, следуя естественному ходу истории, опера должна была бы появиться после длительного подготовительного периода, после того, как вырастут музыканты, способные создать эту самую сложную, самую крупную музыкально-драматическую форму. То есть здание национальной музыки надо было бы строить с фундамента, а не с крыши. Но ЦК ВКП(б) и «лично» товарищ Жданов упорно шли к расцвету культуры и искусств всех республик в «кратчайшие исторические сроки», перешагивая через препятствия за счет административного окрика и энтузиазма людей искусства.

Сегодня трудно утверждать, будто все это было не более чем пропагандистским фарсом. Очень возможно, что тогда и вправду верилось, что «могучие кучки» могут быть созданы по указанию «сверху». Для нас важнее итоги этой кампании — в каждой республике действительно были сделаны широкие организационные шаги: появились первые национальные оперы, балеты, симфонии, кантаты... По крайней мере, все то, что казалось тогда непременным признаком культурного развития «национальных окраин». Тут же велась целенаправленная работа по воспитанию и профессиональной подготовке кадров — открывались студии по всем видам искусств, прикомандированные специалисты из «центра» срочно обучали местных режиссеров, художников, музыкантов, драматургов и др. В каждом народе есть талантливые самородки, и найти их, дать им образование — уже половина дела.

Без профессионалов из России поставленную задачу — экстренное освоение оперы — не решить. И они не замедлили появиться во Фрунзе. Неизвестно, какой была бы национальная музыкальная культура, развивайся она в ином русле. История не имеет вариантов, надо принимать и понимать то, что было и как было. Но в любом случае композитор и исполнитель новой формации должен овладеть мировым наследием. И сотрудничество с «центром» в лице деятелей культуры еще долго продолжалось и в совместном творчестве, и в учебных классах, и на фестивалях, декадах, съездах.

А основная цель поражала воображение: в краю недавних кочевников, не имевших к началу ХХ века своей письменности, идет национальная опера! Ее появление приравнивалось к целой политической кампании.

Аманкул Куттубаев после учебы в национальной студии при ГИТИСе основал первую в республике группу молодых режиссеров. И уже «Алтын-кыз» была поставлена в основном наши¬ми кадрами — режиссером Омуркулом Джетыкашкаевым, художником Гапаром Айтиевым. Дирижировал любимый ученик Целиковского Шейше Орозов.

«Алтын-кыз» — первый по-настоящему музыкальный спектакль, на котором учились и росли первые дирижеры, режиссеры, вокалисты, в общем, все. Занятые в спектакле Анвар Куттубаева, Аширалы Боталиев, Абдылас Малдыбаев и другие артисты «первого призыва» были колоссальными природными дарованиями. Да, они обладали не оперными, а народными голосами, поставленными на прочное дыхание самой природой. Не имея музыкального, певческого образования, они учили свои партии на слух, и не было случая, чтобы допустили небрежность в исполнении или ошибку.

Певцы, артисты, композиторы «брали» крепость культуры огромным, самоотверженным трудом. Анвар Куттубаева — великая драматическая актриса, она перевоплощалась в свою героиню до полного «растворения» в роли. В «Алтын-кыз» это была подлинная Чинар, у которой умирает мать. В «Аджал ордуна» она становилась настоящей, а не сценической Зулайкой, которую нищие родители продавали за мешок муки. По залу проходил трепет, когда Зулайка пела свой знаменитый «Плач». В «Айчурек» — веселая, очаровательная наперсница героини — Калыйман... В лучшие свои годы Анвар не уступала в популярности Сайре Киизбаевой. И прежде всего потому, что была яркой драматической актрисой, а Сайра превосходила ее своими вокальными данными.

“Сегодня не покидает ощущение, что не воздали мы Анвар по заслугам, не смогли оценить ее вклад в историю кыргызского театра. Отчасти мешала ее скромность, беззащитность перед более «боевитыми» коллегами, прокладывающими свой путь в искусство в основном локтями. Она никогда для себя ничего не просила. А для получения наград и привилегий вовсе не обязательно быть на виду только на сцене, желательно быть заметным и вне ее. И тихая Анвар молча ушла...

Сайра Киизбаева — женщина с мужским характером. Наверное, в мире театра иначе нельзя. Под стать ей был и голос — сильный, полный. Сделав великолепную карьеру, она не смогла вовремя и с достоинством уйти, уж очень много значили для нее сцена и успех. Я ее уговаривал переключиться на режиссуру, но она и слушать не хотела — только звездный миг торжества таланта увлекал ее, манил, настойчиво звал. Такова судьба почти каждого премьера — он хочет спеть «свою песню» до конца. Когда и силы уже не те, и голос поддается времени, редкий солист слышит себя со стороны, он все еще помнит былые триумфы. Мало кто из великих артистов решает эту проблему взвешенно, разумно.

Наши отношения складывались по-разному. Я дирижер и несу ответственность за качество спектакля, за его музыкальную часть. Она солистка, и все взоры устремлены на нее. Кто же играет «первую скрипку» в труппе? Мы часто спорили, конфликты наши выливались в «оргвыводы» в отношении меня. Но я все равно считал и считаю ее великой актрисой, которая много сделала для театра, для кыргызского искусства, создала воистину огромную галерею ярких женских образов — Каныкей, Айчурек, Татьяны, Баттерфляй, Ярославны... Статная, красивая, обожаемая — такой она хотела бы остаться навсегда. Под конец карьеры Киизбаева перешла на педагогическую работу в Институт искусств имени Бейшеналиевой, воспитала много прекрасных учеников, стала первым в республике профессором по кафедре вокала. Я благодарен судьбе, которая свела меня в одном коллективе с Сайрой.

Яркой, самобытной фигурой в нашей труппе была Марьям Махмутова. Обращая взор в прошлое, мимо нее никак нельзя пройти. В каком-то смысле Марьям жила бесшабашно, не думая о том, что будет завтра: настоящая Кармен — и в жизни, и в своей коронной сценической роли. Прекрасный голос необычайной силы, покрывающий оркестр и хор. Не было ей равных и в роли коварной Чачикей, противоречивой Амнерис, обольстительной Марины Мнишек. В «Чио-Чио Сан» она пела Сузуки превосходно. Но вершинным ее достижением стала боярыня Морозова в «Опричнике». Высокое крепкое сопрано — с «ля», «си-бемоль», которые она брала спокойно, будто не подозревая, как это сложно для других. Увы, она слишком рано ушла из жизни, ее имя стало легендой.

Абдылас Малдыбаев. Уже к нашему первому знакомству он был депутатом Верховного Совета СССР — высшее по тому времени признание его роли в культуре народов Советского Союза. А ведь сколько он еще сделает! Был он человеком открытым, хлебосольным хозяином. Много помогал молодым музыкантам — Молдобасанову, Абдраеву, Аманбаеву, Давлесову.

Как артист, Малдыбаев — это мужественный Кульчоро, лиричный Сыргак, трагичный Ленский. Весь мелодический материал в операх Власова-Малдыбаева-Фере принадлежит ему, великолепному знатоку народного творчества. Как композитор, кроме оперного творчества и обязательных кантат к праздникам, он написал много очаровательных романсов, популярных песен. Театр оперы и балета с 1978 года носит его имя, и мы гордимся этим.

Отец Аширалы Боталиева в прямом смысле носил меня на руках, Аширалы — мой односельчанин. Он из пастухов, довелось ему и беспризорничать, и в детский дом попасть. Его артистический дар проявился очень рано, он чудесный рассказчик всевозможных историй. Артист героического плана, баритон приятного тембра, Аширалы был Семетеем и Чынгоджо в «Айчурек», Искендером в «Аджал ордуна». В этом спектакле он с какой-то особенной страстностью вел роль вожака народа. Рискуя всем, Искендер уводит иссыккульцев в Китай, спасая их от царского террора (1916 год), а спустя несколько лет, хлебнув на чужбине лиха вместе с народом, он возвращает кыргызов на родину.

Актерское мастерство Аширалы всегда было на высоте, а с годами все более совершенствовалось. И когда ему пришлось выбирать между двумя театрами, сомнений уже не было. В драматическом театре он стал народным артистом республики, переиграл много ведущих ролей, в том числе Ленина, что тогда было очень важной вехой в карьере артиста.

Джапар Садыков и Магинур Мустаева — супруги. Мустаева, выпускница ГИТИСа, единственная солистка из того поколения, имевшая начальное музыкальное и высшее актерское образование. Магинур очень красивый человек, в ней море обаяния. Лирическое сопрано, она пела весь репертуар Киизбаевой, была, так сказать, «дублершей» Сайры. Она могла бы быть и наравне с Сайрой, но... примадонна в труппе всегда одна.

Джапар — ведущий баритон театра в течение многих лет, признанный исполнитель партий Семетея и Манаса, Керимбая в «Токтогуле». Садыков оказался также прекрасным организатором, долгие годы был директором театра, затем столичной филармонии, очень много сделал для их развития, упрочения связей с лучшими коллективами Советского Союза. При нем в Киргизию впервые приехал в полном составе ансамбль народного танца СССР под руководством Игоря Моисеева. Пригласил он и дважды Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской Армии с самим Борисом Александровым во главе.

Непревзойденный комик — Муратбек Кыштобаев, один его выход на сцену уже вызывал хохот зала — простодушный увалень сразу располагал к себе. Он обыгрывал каждый жест, гримасу, слово, прекрасно пел, танцевал, а его дикция — на зависть лингвистам.

Будущий драматург Касымалы Джантошев в «Алтын-кыз» играл предателя-басмача Момуша, в «Аджал ордуна» — русского офицера. В спектакле он произносил одно слово «Ат!» («Стреляй!»), но так, что мороз по коже продирал. Действительно, «нет маленьких ролей, есть «маленькие» актеры”.

Вот такой была первая блестящая плеяда артистов оперы и драмы, заложившая основы этих искусств и прославившая Киргизию «от Москвы до самых до окраин». Если взглянуть на плафон зрительного зала театра оперы и балета, то вокруг огромной сверкающей люстры можно увидеть сцены из лучших его спектаклей. Уверенная кисть мастера — художника Гапара Айтиева (он возглавил бригаду художников-оформителей) – вознесла над нами именно актеров первого театрального поколения. Теперь их прекрасные одухотворенные лица не подвластны времени. С тех пор многие из них обрели свое бессмертие — в памяти народной, в бронзе и мраморе, на полотнах живописцев. Их именами названы институты, училища, улицы, школы, театры. Но на плафоне театра они запечатлены впервые.

В Москве говорили, что кыргызские актеры-самородки будто бы даже принадлежат мхатовской школе. Они жили на сцене той жизнью, которую играли, а иногда продолжали играть однажды выбранную роль и в жизни реальной. Когда погибала мать Чинар, актриса Бибисара Бейшенбаева горько рыдала, и вместе с ней плакал зал. Бибисара умерла от туберкулеза...

Шейше Орозова постигла, к сожалению, та же участь. Он окончил национальную студию в Московской консерватории, работал в оркестре народных инструментов Петра Шубина (бас-комуз), после первой Декады получил орден «Знак Почета». Ему принадлежит первый в Кыргызстане учебник «Музыкальной грамоты». Шейше Орозов был разносторонне талантлив и очень многое мог бы еще сделать.

Трагична судьба нашего лучшего поэта Джоомарта Боконбаева, автора либретто «Алтын-кыз». Машина, в которой были Боконбаев, Омуркул Джетыкашкаев, Омуркул Джакишев и Аманкул Куттубаев, сорвалась в пропасть. Все, кроме Джоомарта, чудом выжили. Супруга и муза поэта, красивая и талантливая Тенти Адышева, продолжала теперь творить и за него.

“Тенти была дружна с моей старшей сестрой Шаимбюбю, и я хорошо помню, как они вместе переживали гибель Джоомарта. Впоследствии в судьбе этой прекрасной женщины была еще одна трагедия — в расцвете сил, в зените карьеры умер ее второй муж Муса Адышев, внук алайской царицы Курманджан-датки. Всего сорок дней он пробыл президентом Академии наук, как его свалил сердечный приступ. Это был талантливый ученый, организатор науки. Его Институт геологии награжден орденом Трудового Красного Знамени за большой вклад в разведку полезных ископаемых на Тянь-Шане, хранящем в своих недрах всю «таблицу Менделеева».

Да и сама Тенти ушла слишком рано. Погибли на фронте Джусуп Турусбеков, Омуркул Джетыкашкаев. Лучших из лучших призывает к себе Аллах... Но, к счастью, есть семейные династии, семейные традиции. Кадыр Омуркулов — замечательный кинодраматург, Лидия Турусбекова — известный кинорежиссер. А Кулубек Боконбаев стал крупным ученым, доктором геологии, был министром, он не чужд поэзии, театра. На его либретто по поэме матери «Моя Джаныл» Калый Молдобасанов и Михаил Бурштин написали балет «Джаныл-Мырза» (к сожалению, он не поставлен на сцене, хотя заслуживает этого)”.

«Аджал ордуна» — кыргызская высокая трагедия. Но в 30-е годы она вызывала глубокий резонанс у зрителей еще и потому, что многие из них прошли через испытания, описанные в пьесе: восстание, вынужденное бегство в Китай, возвращение... И пусть Джусуп Турусбеков отчасти подчинил подлинную историю условностям соцреализма, сквозь них явственно проступала правда 16-го года.

Спектакль ставили режиссеры Куттубаев и Васильев, дирижер Целиковский, художник Штоффер, хормейстер Меркулов, балетмейстер Холфин. Затем он неоднократно возобновлялся, и на нем оттачивали свое вокально-актерское мастерство все ведущие солисты 40-70-х годов. В первой постановке Искендера пели Аширалы Боталиев и Джапар Садыков, потом Кадырбек Чодронов и Артык Мырзабаев, Зулайку — Анвар Куттубаева и Шарипа Сыдыкбекова. Шарипа и Аширалы после своей комсомольской свадьбы, кстати, одной из первых в республике, прожили долгую и счастливую жизнь. Абдылас Малдыбаев и Хаким Темирбеков играли старца Бектура. Хаким, обладатель отличного тенора, был учителем математики. С началом войны он возглавил фронтовую артистическую бригаду. К сожалению, в расцвете творческих сил он лишился голоса.

Богатого китайца У Чей-фу, купившего дочь у бедняка-кыргыза, играли Муратбек Кыштобаев и Асек Джумабаев, а его жену Си Тай-хо — эксцентричная Туменбаева, одна из первых актрис кыргызского кино. Позже у Ирины Деркимбаевой и Салимы Бекмуратовой это был уже совсем другой образ. Кстати, москвичи, которых было трудно удивить экзотикой после «Красного мака» Глиэра, поставленного в Большом, высоко оценили на Декаде наших «китайцев».

Музыкальный стиль и драматургия «Аджал ордуна» гораздо сложнее, чем в «Алтын-кыз», это еще один шаг к опере. В золотой фонд национальной классики вошли «Плач Зулайки», хор «Прощание с родиной».

Составляя в 70-е годы аудиокассету кыргызской траурной музыки, Асанхан Джумахматов отобрал несколько фрагментов из музыкальных драм, кюу «Кокой кести» и другие вещи. Впервые эта музыка прозвучала в дни прощания с Ахматбеком Суюмбаевым, председателем Совета Министров Киргизской ССР, капитаном дивизии генерала Шаталова, бравшей берлинский Рейхстаг в мае 45-го. Спустя двадцать лет эта музыка сопровождала открытие мемориала Ата-бейит, места захоронения жертв репрессий 30-х годов, братской могилы лучших сынов Отечества.

Наконец, «Айчурек». Либретто оперы по большому счету как художественная ценность не состоялось. Это был сценарий обыкновенного большого праздничного концерта с этнографическими деталями — в музыке, декорациях, костюмах. Но в живой постановке все это меркло перед очарованием новизны происходящего на сцене.

Идея либретто также была вполне приемлемой — оживление фрагмента из героического эпоса всегда хорошо принимается зрителем. Значительно позже Джумахматов обратился к Игорю Моисееву с просьбой поставить «Айчурек» по-своему, но мастер отказался: «Музыка не того уровня». Весьма возможно, что великий балетмейстер и режиссер прав.

…На открытии Декады (это было в конце мая) к началу спектакля «Айчурек» Сталина почему-то не было. А ведь он присутствовал, как правило, на всех таких мероприятиях.

Между тем восторг зрителей был неподдельным — «Айчурек» начиналась с... занавеса! Он был сделан Яковом Штоффером великолепно, с восточной красочностью. Воображение человека, попавшего в зал, поражали фантастические хищники, птицы, рептилии в желто-золотых и оранжево-багряных тонах. Художник расписал занавес удавами, драконами, львами, журавлями и другой животной экзотикой. Костюмированный концерт открывался едва ли не лучшим своим «костюмом».

Человек поистине неистощимой фантазии, Штоффер для второго акта создал юрту, вдвое больше настоящей. Чтобы ее установить на сцене, требовалось довольно продолжительное время. Пришлось удлинить антракт.

В эти несколько минут Асанхан с группой оркестрантов и вышел на Пушкинскую (где располагался тогда филиал Большого, ныне — театр оперетты)…

“Вдруг к пятому — артистическому — подъезду подкатывает длинный черный лимузин. Сам того не осознавая, я в калпаке и чапане подбегаю к машине и открываю дверцу. Остальные участники этой сцены буквально «потерялись» — охрана, музыканты. Немая сцена. А у меня еще не выработался стойкий панический страх, парализующий при виде черной машины.

Как ни в чем не бывало, из автомобиля выходят Сталин, Маленков, Микоян. Я их сразу узнал, так как портреты членов Политбюро были повсюду.

— Здравствуйте, товарищ Сталин!

— А ты кто?

— Я – кыргыз.

— Поешь, танцуешь?

— Играю на барабане...

Разговор продолжался несколько минут. Или мне так показалось? Тут спохватилась охрана: «Извините, товарищ Сталин...». Оказывается, правительственный подъезд был закрыт, и все лихорадочно искали администратора. Но Сталин был в хорошем расположении духа: «Ничего, ничего...». И направился к подъезду. Когда высокие гости скрылись за ним, на меня запоздало набросились взрослые: «Ты чего тут делаешь? А ну, марш отсюда!».

Я стремглав умчался в оркестровую яму, забился в свой угол, и — началась истерика. Задрожал, зашелся в крике: «Сталин приехал, Сталин приехал!!!». Меня крепко держат чьи-то руки.

Настроение огромного подъема мгновенно передалось всей труппе. Раиса Берикова, Магинур Мустаева, Сайра Киизбаева, Аманкул Куттубаев, Анвар Куттубаева взволнованно, страстно ведут свои партии. Джапар Садыков готовится к арии Семетея. Но тут началось такое!..

В ложе на виду у всего зрительного зала сидят Буденный и Ворошилов, а за ширмой, в глубине обычно находился Сталин. Москвичи знали это расположение фигур, многие догадались, что приехал Он. Раздались возгласы «Да здравствует товарищ Сталин!», «Ура товарищу Сталину!», крики, овация. Тогда Иосиф Виссарионович вышел из-за ширмы.

Наконец после его повелительного жеста аплодисменты стихли (удивительно быстро для таких бурных), и Целиковский дал знак к началу арии Семетея. Запели виолончели...”

После заключительного концерта на сцене ГАБТ, где выступили фрунзенцы, ошане, юные «вагановцы» из Ленинградского хореографического и аксакалы-манасчи, Эркин Мадемилова от коллектива и от всей Киргизии должна была преподнести Сталину роскошный букет. Перед этим ее сутки (!) держали в отдельной комнате — инструктировали, беседовали, репетировали. Каждому ее движению придавалось огромное «политическое» значение. Действительность оказалась более прозаичной: Эркин вбежала в ложу, под рукоплескания зала отдала цветы и тут же вернулась.

В период первой Декады у нас еще не было хорошего меццо-сопрано, и Чачикей в «Айчурек» пела приглашенная из Москвы А. Герштейн. Марьям Махмутова вошла в спектакль со своей Чачикей через год. Красавица, комсомолка, спортсменка (инструктор Осоавиахима), она была олицетворением молодой республики. Может быть, поэтому за исполнение на Декаде одного только номера — народной песни «Ой тобо» (с оркестром кыргызских народных инструментов) – Марьям получила орден «Знак Почета».

По сюжету образ Айчурек многогранный: воля, хитрость, нежность, красота. Именно она должна превратить безвольного, бесхитростного Семетея в победителя. Он не смог справиться с Толтоем, почти сдал без боя племя кыргызов. Берикова играла больше земную женщину, Мустаева — лирический образ, лишь Сайра Киизбаева укрупнила образ до по-настоящему эпического. Сильный голос, умная актриса...

Высшая награда артисту — всенародное уважение, всеобщее признание. Но в тридцатые годы об опросах и рейтингах никто и не помышлял. Их с успехом заменяло одобрение одного человека, зато Самого Великого Зрителя.

“В один из дней Декады состоялся прием в Кремле. Когда нас вели в зал, я поражался красоте, великолепию, богатству царских чертогов. Да, совсем недавно здесь жили царь и его семья, его приближенные. А вот теперь я, сын далекой горной страны, смело топчу бесконечные ковровые дорожки, любуюсь мастерством строителей, художников, еле сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к золоту, заливающему стены, колонны, двери...

На небольшой эстраде начинается наш концерт. Детская группа воспитанников Агриппины Вагановой из Ленинградского хореографического училища — Мадемилова, Бейшеналиева, Тугелов, Кабеков (всего около двадцати ребят) — танцует вальс из «Раймонды» Глазунова. Оркестр народных инструментов под управлением Петра Шубина исполняет несколько песен и наигрышей (солируют Муса Баетов и Джумамудин Шералиев).

Во втором отделении концерта выступала «дежурная обойма» — Уланова, Ойстрах, Лепешинская, Гилельс. Кроме присутствующих «по протоколу» (московская чиновная и театральная элита) и нас, в зале были летчики-герои Чкалов, Байдуков, Беляков, а также иностранные послы. Сталин покуривал свою знаменитую трубку, изредка и немного выпивал. Когда силы московских знаменитостей стали иссякать, на сцену вышел Краснознаменный ансамбль Красной Армии под руководством Александрова. Вот тут-то задрожали своды — огневой вихрь, ликующие гимны. Ворошилов взял баян, Буденный заплясал лезгинку...

Сталин сидит рядом с Анвар Куттубаевой. Трогательный момент (на Украине расстреляли ее несчастного отца Кельдике Ахмата). А вообще, красавица Анвар имела огромный успех.

Более благосклонно судьба обошлась с Петром Шубиным. С 1928 года он работал в республике. Записывал и обрабатывал массовые кыргызские песни, инструментальные пьесы народных музыкантов. Он был непререкаемым музыкальным авторитетом. И этим авторитетом, как и всеми своими знаниями, он пользовался только для достижения одной цели — создать в республике музыкальную культуру, органически соединяющую народные музыкальные традиции с европейским профессионализмом.

Правительство Киргизии со своей стороны оказывало ему максимальную помощь. В знак признательности ему были подарены великолепный конь, предоставлена хорошая квартира в центре города. Петра Федоровича Шубина мы избирали депутатом Верховного Совета Киргизской ССР (вместе с Абдыласом Малдыбаевым). Тогда это было знаком величайшего уважения и признания”.

Первый оркестр, организованный Шубиным, был безнотным. Петр Федорович принял, пожалуй, единственно верное решение: показать силу и красоту оркестрового исполнения народных пьес как можно нагляднее — в группе талантливых фольклорных музыкантов. В оркестре он собрал выдающихся солистов, любимцев народа — популярных акынов, мелодистов. Но вот как они согласились играть вместе, «хором», они, привыкшие к шумному успеху «наедине» со слушателями? Ведь к тому же у каждого своя исполнительская манера, по-своему настроенный инструмент. Возможно, они еще сами не знали, какими великими носителями культуры своего народа, продолжателями его вековых традиций являются...

Большую роль сыграл и авторитет Шубина, сумевшего объяснить им новое понятие «оркестр», показать явные преимущества оркестрового исполнения многих знакомых мелодий. Наконец, не последнюю роль сыграла сила коллектива, особенно в то время, когда коллективность превозносилась выше всех усилий одиночек.

И, конечно же, подкупали человеческие качества Петра Федоровича — честного, открытого, доброго. Он сумел привести сильных солистов к музыкальному единству. Музыканты-виртуозы отказались от индивидуального мастерства (не полностью, конечно) во имя мастерства коллективного, и как играли! Генеральной репетицией перед Декадой стало выступление оркестра на Олимпиаде народного творчества республик Средней Азии и Казахстана.

Исторический смысл Декады-39 заключается в том, что впервые всему миру была представлена Киргизия, ее самобытная роль и значение в семье народов Советского Союза. Hа многие годы предметом гордости кыргызстанцев стало награждение театра оперы и балета орденом Ленина. Особое значение этой награды было для артистов в том, что театры Казахстана, Узбекистана по итогам своих декад получили «всего лишь» ордена Трудового Красного Знамени. Тогда эта разница казалась многозначительной.

Начался «звездный дождь», многие были удостоены орденов, медалей, почетных званий. Народному артисту СССР Малдыбаеву постановлением Совета Министров за подписью Молотова была выделена квартира в Москве, где его оставили на два года для учебы. За «Танец с шарфом» Джамиля Джабиева получила ни больше ни меньше — орден «Знак Почета». Роза Уметалиева (позже профессор филологии) на Декаде танцевала экзотический узбекский танец, была в шестнадцать лет удостоена медали «За трудовое отличие». Много лет спустя, на одном из концертов с оркестром имени Карамолдо Орозова на Иссык-Куле, когда Джумахматов объявил, что в зале присутствует Роза, которая танцевала для товарища Сталина, вспыхнула овация.

“Каждый участник Декады получил по две тысячи рублей, сумму по тем временам огромную. Как ее потратить? Москва полна соблазнов.

Я не уделяю внимания своей внешности — очень это «вторичное». Мне кажется, что если лишний раз облачусь в парадный костюм, люди подумают: чего это он разоделся, как жених? И стараюсь выглядеть просто, большей частью по-спортивному. Но, конечно, профессия требует являться на сцену во фраке, хотя, честно говоря, «бабочка» меня душит. А тогда на радостях я бросился по магазинам. И сам полностью экипировался, и подарки купил — для матери, сестры, для братьев, родственников...

После Декады мы проехали с гастролями весь Крым и Кавказ. Это был грандиозный взаимный обмен искусством, а для кыргызстанцев вообще все было в новинку. В Азербайджане нам показали, в частности, музыкальную комедию «Аршин мал алан», классическую народную пьесу с гениальной музыкой Узеира Гаджибекова: Аскер под видом торговца проникает на женскую половину дома, где, конечно же, влюбляется в прекрасную Гульчехру. Своей сценичностью, мелодиями, мягкой лиричностью и юмором спектакль всем нам понравился. Узакбай Абдукаипов сделал замечательный перевод на кыргызский. Труппа с восторгом включилась в постановку, которую вел Владимир Васильев. Одно время дирижировал Григорий Бурштин (отец пианиста, педагога, композитора Михаила Бурштина), за ним дирижер и скрипач из Николаева Семен Кинков. Танцы ставил Николай Холфин. Аскера пел Боталиев, потом Малдыбаев, Токтоналиев, Нуртазин, Джалгасынов, Гульчехру — Абдулина, Мустаева, далее Джалгасынова, Сатаева, Асию — Туменбаева, Еркимбаева, Султанбека — Касымалы Эшимбеков. Несколько поколений солистов многому научились у «Аршина».

Такие декады в целом можно сравнить с выставкой достижений народного хозяйства в культуре и искусстве. Наше поколение помнит, что ВДНХ в Москве и в каждой республиканской столице были любимым местом отдыха. Здесь концентрировалось действительно лучшее из того, что создавал народ, и эта «страна в стране» была похожа на сказку”.

После Декады артисты из Кыргызстана проехали с гастролями весь Крым и Кавказ. Это были первые в истории национального профессионального искусства нового времени крупные гастроли. Начался перманентный взаимообмен культур.

Сколько потом было таких гастролей, встреч, открытий!

Так, «на колесах», пришлось быть свидетелем трудного рождения в СССР нового общества, новых государств, например, объединенной Германии. В 1990 году, в годовщину воссоединения ФРГ и ГДР, впервые делегация из Кыргызстана в составе десяти художников и пятнадцати музыкантов выступила во многих городах Германии с концертами и вернисажами.

Великая немецкая культура собиралась воедино после стольких лет разобщения. В Мюнхене артисты посетили штаб-квартиру радио «Свобода/Свободная Европа», которое сыграло свою роль в политической перестройке стран социалистического лагеря. Побывали в кыргызской, казахской, узбекской, татарской редакциях радио, познакомились с почетным гражданином ФРГ, бывшим директором кыргызской службы Толомушем Джакыпом уулу. Позже США, которые финансировали радио «Свобода», втрое сократили его бюджет, и оно поменяло свой адрес на Прагу.

Огромной стройкой стал Китай, который вступает в ХХI век одной из самых мощных держав в мире. Джумахматов познакомился с послом этой страны в 1996 году в Москве, в Дни культуры Кыргызстана. Приглашение выступить в Китайской Народной Республике в течение месяца с классическими программами объясняется просто: там настоящий бум европейской музыки, публика обожает Бетховена, Моцарта, Чайковского, театры, филармонические залы заполняются до отказа… Все это посланцы Кыргызстана, как говорится, испытали на себе.

Если Китай собирается сделать прыжок в супериндустриальное и суперкультурное будущее, то Япония уже давно возглавила семью «азиатских тигров». Здесь делегация кыргызстанцев побывала в качестве гостей по линии Общества дружбы с зарубежными странами и впервые за много лет Асанхан Джумахматович отдыхал.

Тем более что программа визита была интересной: симфонический концерт с «Камаринской», «Шехеразадой» и Скрипичным концертом Хачатуряна (с солирующей флейтой)… И токийская мэрия в 80 этажей; пивоваренный завод, начиненный «под завязку» компьютерами, управляемыми всего восемью сотрудниками; муниципальный музей, который осматривали целых два дня; театр Кабуки, где утонченную любовную интригу в течение четырех часов разыгрывают (по древней традиции) актеры-мужчины; императорский дворец, кажущийся «мертвым городом» по сравнению с сумасшедшими темпами жизни, кишащей за его стенами...

И, наконец, японский «Диснейленд» — копия американского, «прелести» которого гости вкусили в полной мере. Джумахматов, бывший солдат, буквально поседел в «комнате страха», населенной всякими скелетами и вурдалаками, и в прериях, где едва спасся от стрелы кровожадного «индейца». Наученный этим «страшным» опытом, он отказывается лететь в «космос», куда смело устремились двое его молодых попутчиков. Они вернулись из невесомости такими же бледно-желтыми, какими стали когда-то однополчане Асанхана на каспийском пароме, попавшем в морскую «болтанку»…

    НАТАН РАХЛИН НА ФРУНЗЕНСКОМ БАЗАРЕ

Начало Великой Отечественной войны было и ожидаемым, и неожиданным. Сталин долго заигрывал с Гитлером, делил с ним Прибалтику, Польшу, вел переговоры, подписывал какие-то документы. Мы были уверены в мудрости его внешней политики, и все-таки известие о нападении Германии прогремело «громом средь ясного неба».

Поначалу особой тревоги и страха не было. Более того, первое время царила какая-то нелепая бравада. Слова песни из фильма «...если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы» повторяли, как молитву. В молниеносном разгроме фашистов не сомневались.

Когда же стало известно, что в кровопролитных боях оставляются Минск, Рига, Смоленск, Киев, огромные территории, — люди тысячами, не дожидаясь повестки, обращались в военкоматы с просьбой отправить их на фронт. В том числе и те, кто имел право в силу возраста или профессии остаться в тылу. Каждому казалось, что именно его не хватает там, в схватке с фашистом, именно он приблизит победу.

В 40-м году важнейшей общественно-политической кампанией в Киргизии было сооружение Большого Чуйского канала способом народной стройки. Коллектив театра тоже имел свой участок БЧК и в полном составе выезжал на место работы в Кантский район. Летом жили в палатках, работали, по вечерам давали концерты. Пропаганда была очень сильная, рисовалось пышное урожайное изобилие, которое Киргизия получит в связи с новым каналом. Да и все понимали, что орошение просто необходимо знойной земле. Работали с энтузиазмом. Пожалуй, этим словом можно охарактеризовать общее настроение тех лет. Это была молодость страны, а молодости свойственно увлекаться до самозабвения, до максимализма.

Наряду с этим театр продолжал выступать в поездках по республике, где артистов принимали более чем тепло. А ведь их искусство — музыкальная драма, опера, танец, оркестр — было в глубинке новым. Но музыка сразу находила путь к зрителям. Когда Сайра Киизбаева (Айчурек) или Марьям Махмутова (Чачикей) выходили на импровизированную сцену в гриме, в костюме, в образе, люди искренне думали, что это живая героиня эпоса и восторженно ее приветствовали. Эта наивность была трогательна, не хотелось развеивать прекрасные иллюзии.

Много было иллюзий в те годы. На экраны вышел фильм «Если завтра война» и стал очень популярным. Впрочем, тогда пользовались огромной любовью почти все фильмы, начиная с «Чапаева». Каждую картину смотрели по восемь-десять раз, ведь в год выходило их всего несколько. К тому же почти в каждой была превосходная песня, с которой зрители выходили из кинотеатра. В фильмах тех лет наша славная кавалерия и танкисты, маршалы и бойцы не знали поражений. Все это вселяло уверенность в завтрашнем дне, хотя людям внушали, что молодая Советская республика окружена врагами, да и внутри их якобы предостаточно.

На каждом предприятии, в том числе и в театре, работали оборонные кружки, люди стремились выполнить нормативы почетных значков ГТО (Готов к труду и обороне), БГТО (Будь готов к труду и обороне), «Ворошиловский стрелок», «Осоавиахим» (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). Раздача наград еще не была поставлена на поток, и значком ГТО гордились, как орденом.

“В тот день, когда объявили о начале войны, я был у Токтоболота Абдумомунова. Мы подружились в театре, куда он часто наведывался. Дубовый парк и наш театр — место встреч, знакомств, прогулок. Молодежь собиралась в компании, и все отправлялись к кому-нибудь в гости. Так было и на этот раз. Токтоболот работал редактором на радио, пытался писать художественную прозу. Позже он станет известным драматургом, возглавит Театральное общество республики, его имя будет присвоено Кыргызскому академическому театру драмы.

Но это все будет потом, а пока мы — Токтоболот, его будущий зять Хусейн Кольбаев и я — сидим в его комнате, шутим, смеемся, как могут смеяться люди в 17-18 лет. Известие о войне тоже восприняли легкомысленно. Сыграли свою роль и молодость, и агитация. К тому же мы просто не понимали, что это такое – война. “Если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой” — вот наше представление о ней, опять-таки почерпнутое в песне. Перспективы на другом – культурном — фронте расстилали перед нами яркие туш-кийизы и шырдаки. Одним словом, розовый туман перед глазами вместо суровой действительности.

В театре в первые недели спектакли шли по расписанию, но все больше людей мы недосчитывались по обе стороны рампы. В основном призывали артистов хора, балета. Оркестр получил бронь-освобождение. Наверное, мы считались более ценным “человеческим материалом”. Но многие добровольцами уходили на фронт — артисты Нурдин Тугелов, Сапарбек Кабеков, писатели Сооронбек Жусуев, Темиркул Уметалиев…

Начали прибывать первые эвакуированные. В сентябре приехал из Москвы в полном составе Государственный симфонический оркестр СССР, его возглавлял Натан Рахлин. В 1938 году на первом Всесоюзном конкурсе дирижеров он поделил с Мелик-Пашаевым второе место. Первое было у Мравинского.

Рахлин – музыкант от природы, самородок, свободно играл на многих инструментах. Начинал скрипачом в киевском кинотеатре, в гражданскую войну “сигналил” в кавалерийской бригаде. Рассказывали, что люди приходили слушать его соло в траурном репертуаре. Я свидетель — однажды кларнетист Госоркестра пожаловался на неудобство пассажа, и Натан Григорьевич тут же продемонстрировал обратное. Лучше всего он играл на духовых, а из них – на баритоне. Его игре на гитаре могли бы позавидовать виртуозы, хотя этому он нигде специально не обучался. Его слух был абсолютным, а сам он – абсолютно музыкальным. Память? Он дирижировал всегда наизусть. Это был ярчайший дирижер, особенно ему удавалась романтическая музыка, вернее, романтизмом были проникнуты все его интерпретации. И Бах, которого он сам оркестровал и играл затем необычайно глубоко”.

Рядом с нынешним зданием театра оперы и балета долгие годы был большой фонтан. Ныне здесь сквер отеля «Хайятт», который украшает скульптурный портрет легенды кыргызского танца, балерины Бибисары Бейшеналиевой работы Тургунбая Садыкова.

А когда-то на этом самом месте стояла мечеть, подлинное произведение искусства старых мастеров, сравнимое со знаменитой мечетью в Караколе. Но советская власть с ней поступила, как с большинством храмов, — придала совсем другие функции. До войны здесь жил и репетировал дунганский оркестр под управлением Михаила Жеребкера, в котором Асанхану Джумахматову тоже довелось играть, и тоже ударником.

Теперь в бывшей мечети расположились музыканты Госоркестра. Недалеко, в подвале жилого дома, была кухня, где в огромном котле им варили кашу-затируху, очень, кстати, вкусную.

Профессор Сибор (скрипка), знаменитая арфистка Эрдели, трубачи Табаков, Полонский, Юрьев, флейтист Левин, концертмейстер оркестра профессор Берлин — первоклассные музыканты, каждый мог бы стать знаменитым солистом. Но они создавали удивительно слаженный, гармоничный коллектив единомышленников. В день спектакля некоторые из них играли в оркестре театра, и это было хорошей школой. Святослав Калиновский блестяще вел партию малого барабана, Аркадий Шапиро — ксилофона.

Общение с замечательными музыкантами запомнилось на всю жизнь. Братья Янкелевичи, Арсений и Александр, играли в армейских оркестрах еще в гражданскую войну, они знали знаменитых песенников Даниила, Самуила и Дмитрия Покрасс (Самуил в 20-х покинул Россию). Много рассказывали юному музыканту о Троцком, о Фрунзе. О том, какое огромное внимание уделялось военным оркестрам. Председатель Реввоенсовета Троцкий считал, что оркестр «подтягивает» войска, снимает усталость в походе и тому подобное. Он не пропускал ни одного концерта своего главного детища — оркестра РККА под управлением Льва Штейнберга (вторым дирижером был тогда Василий Целиковский), иногда и сам садился за барабан.

Два последних месяца перед отправкой на фронт Джумахматов совмещал работу в трех оркестрах — театральном, Госоркестре СССР и дунганском народном ансамбле. Выступали разными составами в госпиталях, в колхозах, на заводах.

Тогда же во Фрунзе прибыл эшелон со специалистами и оборудованием Ворошиловградского оборонного завода, а с ним — прекрасный оркестр, созданный бывшим артистом МХАТа Городецким, заместителем директора завода по хозяйственной части. Ворошиловградский стал основой Фрунзенского завода имени Ленина.

Надо сказать, что для культуры тыловой Киргизии война обернулась исключительно важными событиями. Фрунзенцы в тот период узнали, наверное, не меньше «звезд», чем Москва.

Почти два года выступала во Фрунзе Клавдия Шульженко (в зале музыкально-хореографического училища им. Муратаалы Куренкеева). В кинотеатрах и ресторанах города устроились известные эстрадные музыканты. В центральном кинотеатре «Ала-Тоо» играл пианист-виртуоз и композитор Александр Цфасман со своим превосходным джаз-оркестром. В цирке работал оркестр Скоморовского. Пушкинские вечера давал в театре выдающийся мастер художественного слова Владимир Яхонтов. Сатирик-куплетист Илья Набатов бил своим словом фашистов. Хороших концертных залов в городе было немного, а коллективов и солистов – обильно, как никогда: Государственный хор СССР под управлением Александра Свешникова, хор имени Пятницкого и другие.

Таким образом, Фрунзе, а также Алма-Ата, Ташкент, где были не менее знаменитые артисты и музыканты, превратились в культурные центры страны. Подобное созвездие талантов во Фрунзе, в республику удастся привлечь лишь много лет спустя в связи с фестивалями «Весна Ала-Тоо».

Каждое воскресенье Госоркестр СССР посвящал свой концерт детям, вел его второй дирижер Леонид Пятигорский. В вечерних концертах не было равных Натану Рахлину. Среди огромного репертуара особенно впечатляла «Фантастическая симфония» Берлиоза: острые перепады темпа, ритма, красочная палитра оркестра, мистика почти зримых образов магнитом манили молодого музыканта-ударника в театр даже в свободные от выступлений дни.

Случилось так, что профессор Леонид Юфин, литаврист Госоркестра, человек преклонного возраста, скончался. Он, как и многие его сверстники, вырванные из привычной мирной московской жизни, потерявшие к тому времени близких, нашел свой последний приют во Фрунзе. И за литавры Госоркестра предложили встать... Джумахматову. До сих пор в его трудовой книжке есть запись «литаврист высшей категории», которая ему дороже всех, самых престижных. Так вплоть до декабря, когда Асанхан ушел на фронт, ему посчастливилось играть под началом Натана Рахлина, и это решило его судьбу.

Чувствовать себя частью этого грандиозного организма, дарящего фантастические по красоте, нежнейшие и мощные звуки, было огромным счастьем. Асанхан вел партию литавр, как будто загипнотизированный дирижером-жрецом. «Прелюды», «Мазепа» Листа были как бы продолжением романтической исповеди. Вальсы, польки, марши Штрауса с чарующим флером романтики «золотого века» уносили в беззаботные дни (не случайно потрясающий успех выпал в конце войны на долю американской кинокартины «Большой вальс»). На симфонии Калинникова люди в зале плакали — такая это русская, привольная музыка, напоминающая каждому что-то бесконечно дорогое.

Сейчас по грамзаписям невозможно составить сколько-нибудь полное впечатление от оркестра Рахлина, это можно было сделать только в концертном зале, в плену обаяния его личности. Мануальная техника Натана Григорьевича была удивительно пластична и точна, что одновременно воодушевляло оркестр и властно вело его за дирижером. Именно на тех концертах, послушно следуя воле маэстро и творя вместе с ним это чудо, Джумахматов решил стать таким, как он. Но тогда даже в самых смелых планах Асанхан не мог себе представить, что встанет однажды за пульт этого замечательного оркестра, и сам Натан Григорьевич пожмет ему руку как своему коллеге.

Много лет спустя произошло и то, и другое. С Госоркестром СССР Джумахматов работал в московском Концертном зале имени Чайковского. Во главе со своим новым главным дирижером Евгением Светлановым оркестр был также участником фестиваля «Весна Ала-Тоо», где вновь Асанхану Джумахматовичу посчастливилось с ним играть. В программе были Пятая симфония Чайковского и Фортепианный концерт Тихона Хренникова.

А с Рахлиным Джумахматов встретился в курортном латвийском Дзинтари. На Рижском взморье, где проходили традиционные фестивали симфонической музыки, дирижер из Кыргызстана дал два концерта с Большим симфоническим оркестром Всесоюзного радио и Центрального телевидения. Исполнил Четвертую и Седьмую симфонии Бетховена, а также «Смерть Изольды» и «Полет валькирий» Вагнера. Во втором концерте с популярными ариями Кончаковны и Кармен солировала Тамара Синявская, молодая воспитанница художественной самодеятельности, и уже бесспорно талантливая.

“С Натаном Григорьевичем мы жили в одной гостинице и выступали «с сегодня на завтра». Он высоко отозвался о моей работе. Только тогда, уже имея за плечами большой дирижерский опыт, я почувствовал, что достиг желаемого профессионального уровня, потому что услышал слово одобрения от человека, которому поклонялся, кто был, сам того не зная, моим первым наставником в мире дирижерской профессии.

Но люди — не боги. Дважды Рахлин приходил главным дирижером в украинский Госоркестр, затем создал Государственный симфонический оркестр Татарской АССР. И дело не только в «походной» судьбе артиста. У Натана Григорьевича были некоторые, мягко говоря, странности в характере, не совпадающие с принципами тех лет. Чего стоит хотя бы история с покупкой им на фрунзенском базаре целой арбы риса, который он то ли хотел раздать голодным, то ли перепродать с выгодой? Сейчас ни то, ни другое никого бы не удивило. Но тогда этот экстравагантный поступок главного дирижера чуть не сорвал ответственный концерт — Рахлин попал в милицию. Позже газета «Правда» обвинила его в спекуляции дачами (он сдавал в аренду дачу на Черноморском побережье). И, наконец, вовсе абсурд: якобы Натан Рахлин намеренно занижает темпы исполняемых произведений при записи на радио, чтобы получить больше «повременных» рублей. Профессионал высочайшего класса, он просто не смог бы такое сделать!

А вот рассеянность Рахлина — черта сколь типичная у таких людей, столь и комичная. Дирижируя как-то в Киеве балетом «Тарас Бульба» Соловьева-Седого, Рахлин откланялся после одного из средних актов и, очевидно, решив, что это финал, пошел домой. Я свидетель того, как его отлавливали в трамвае и водворяли за пульт.

В деловом общении с музыкантами своих оркестров он был чуть ли не деспотом. Обычно не рассчитывал график репетиций: первую часть симфонии мог учить три дня, а на остальные части времени почти не оставалось. Хайкин шутил: «Его бы опускать на парашюте за пульт за двадцать секунд до концерта, и тогда он распорядится временем как надо». Действительно, это в Paxлине отмечали все.

Мой учитель Лео Гинзбург позже писал: «Наступает концерт, и ценой огромного напряжения, энергии и темперамента он проводит его блестяще. Причем нередко тщательно отрепетированные куски исполняются иначе, чем было установлено на репетиции».

Найденное на репетиции, даже в мучительных поисках, для Рахлина далеко не истина. Только на концерте неожиданно возникало то, что ему было нужно. Он так и говорил: «Я никогда не репетирую эмоцию. В сущности, только вечером я имею дело с интерпретацией». Его вдохновляла публика, сама исключительная обстановка концерта.

На другом полюсе, скорее всего, Арий Пазовский, который много работал в ведущих театрах Ленинграда и Москвы. На каждую оперу (например, «Сказка о царе Салтане», «Фауст», «Валькирия», «Руслан и Людмила») он тратил до ста репетиций-корректур. Мне рассказывал Борис Хайкин: «Как-то я прохожу за кулисами Большого и слышу — Пазовский с оркестром репетирует марш Черномора: «та-а-рам-там, та-а-рам-там». Я провел спевку «Севильского цирюльника», иду обратно, по-прежнему раздается «та-а-рам-там». Поработал в своем кабинете, оделся, выхожу. Опять — «та-а-рам-там...». Арий Моисеевич вносил даже в подготовленные до него спектакли значения метронома. В сущ¬ности, его оперы шли, как в записи, — без души”.

Импровизация Натана Рахлина была глубоко продуманной. Это наблюдение сделал Евгений Светланов, который отмечал в одной из статей: «Рахлину особенно удавались большие, «необозримые» музыкальные полотна. Но, согласитесь, разве можно было рассчитывать на успешное претворение в жизнь размашистых концепций, руководствуясь одними лишь бушующими страстями, плывя на гребне их без руля и без ветрил?! Конечно же, нет».

Не все устраивало окружающих в Натане Григорьевиче. Такая выдающаяся личность, как Рахлин, почти обязательно противоречива, но и влечет к себе, как магнит, воздействует на людей независимо от их воли. Механизм этого влияния и есть та самая тайна, которой должен владеть дирижер.

Много с тех пор Джумахматов видел и слышал дирижеров и оркестров, но впечатления от встреч с Рахлиным ничуть не потускнели.

А Рахлинский “деспотизм” ему был по душе. И стоя в самой отдаленной от дирижера точке оркестра — в группе ударных, молодой музыкант впитывал каждое слово, каждый жест, чтобы потом (когда — он не знал, но был уверен, что это случится обязательно) повторить их по-своему, по-джумахматовски.

    (ВНИМАНИЕ! На сайте размещена часть книги)

Скачать полный текст с иллюстрациями

© Лузанова Е.С., 2004. Все права защищены
© Издательство "ЖЗЛК", 2004. Все права защищены