Гроза (Ботаника)

Рассказ

«Монтана!» – воскликнул Серёга, показывая на алые лучи оранжевого закатного  солнца, пробивающиеся сквозь набухающие тучи. Всё посмотрели на небо… После секундной паузы раздался взрыв хохота. Небо действительно было красивым, как на картине, скажем с названием «Перед вечерней грозой». Однако смех не прекращался. Все поняли, что своё восхищение живописным видом Серёга невольно выразил названием фирменных джинсов, вожделенной мечты всех мальчишек 80-х годов XX века. Даа! Оговорка была по Фрейду!

«Душно, – прервал общий смех Мурыга, – погнали на озеро!». Толпа, состоящая из выпускников 10-Б класса, поднялась и направилась к аэропортовскому водохранилищу, венчавшему микрорайон «Ботаника», окраины тогдашнего Фрунзе.

Где-то гремела Олимпиада-80, её символ – мишка готовился к своему историческому полёту…  Для нас же – это было последнее лето детства. Сдав выпускные экзамены и получив аттестаты, каждый по-своему устраивался в  жизни. Вечерами мы собирались, наслаждаясь азиатской знойной негой и буйствуя юношеской плотью, жаждавшей новых гедонистических ощущений  жизни.

Озеро встретило нас удивительной тишиной и парной теплотой стоячей летней воды. Все бросились в воду: толкая друг друга, брызгая, крича полными восторга голосами! Тишины как не бывало, штиль превратился в фейерверк брызг.

Спустив пар, выбрались на берег и, конечно же, закурили. Только Кыля никак не мог угомониться, вновь и вновь ныряя, доставая какие-то предметы со дна и швыряя их толпу, в которой всё чаще звучали отнюдь не ласковые реплики в сторону дуркующего товарища. Все с нетерпением ждали его восхождения из воды, чтоб показать ему ту самую, кузькину мать!

Вдруг раздался общий хор удивления и восторга! Из воды показалась сначала рука Кыли с бутылкой крепленого вина, а затем его счастливая рожа. Индульгенция была в его руках, и встречали его как полководца, прибывшего с добычей, чтоб разделить её с товарищами.

Только Медет в общей суматохе успел одеться и уже, по своей хомячьей привычке, что-то быстро и незаметно метал из кармана в рот, быстро двигая толстыми щеками.

«Сейчас! Сейчас! – засуетился Мурыга, вытирая влажные руки и доставая из кармана брюк папиросы и что-то похожее на кусок, с маленький ноготок, пластилина. – Забьём ручник, у брата стырил. С вином будет само то!» – под ропот одобрения проворковал он.

Медет испуганно встрепенулся: «Пацаны! Мне пора домой! Пахан сегодня дома!». Он стал уходить в направлении города, что-то достав из штанин и уже не тая хомяча измятую булочку. Медет навсегда уходил из нашей жизни. Поступив в Политех, он как-то подлым обманом отобьёт девушку у друга, женится на ней. Успев сделать какую-то хозяйственную карьеру ещё в советскую эпоху, он удачно и плавно с ворованным багажом войдёт в дикий капитализм, даже станет депутатом. Туда ему и самая дорога…

«Крыса» – сквозь зубы в сторону уходящего Медета процедил Мурыга, продолжая забивать косяк.

Серёга, посмотрев на темнеющее небо, тихо сказал: «Я тоже, пожалуй, пойду, надо готовиться к экзаменам». «Давай! Красавчик!» – за всех бросил Паша близкому другу. Серёга не торопясь направился в сторону домов, виднеющихся вдали. Из интеллигентной инженерной семьи, он пойдёт по стопам родителей: закончит Политех, пойдёт работать в милицию, впрочем, несмотря на погоны, заниматься будет техникой. Первая волна исхода русских из Кыргызстана захлестнёт и его, выбросив в средней полосе России, откуда он позже переберётся в Москву. Умные руки везде найдут себе применение.

…Вино шло по кругу, его догонял косяк, отполировывая разгорячённое горло. Разговор становился непринуждённее и громче. Казалось, что все говорили одновременно…

Всё окончен бал, погасла папироса. Темнело. Купаться уже не хотелось, стали, смеясь и дурачась, одеваться.

Вдруг! Раскаты грома и разряды молнии освятили небо, и наливные капли пулемётной очередью застучали по листьям прибрежных деревьев, воде и земле! Гром и молния! «Бля!!!» – раздалось хоровое, почти как воинское «Ура!». 

«Бежим к Политехнику!» – крикнул Мурыга и рванул 500-метровку по направлению к спортивному стадиону Политехнического университета. Взяли с места в карьер! Мурыга лидировал. Коренастый, кривоногий, но необычайно выносливый и быстрый он классно играл в футбол, за что и получил прозвище Пеле. Его мать, уборщица в нашей школе, частенько гоняла его с футбольного поля на уроки. Впрочем, в этом было мало толку. Он добегал только до гаражей, стоящих сбоку поля – место неизменной встречи двоечников и тунеядцев, любителей покурить и выпить.

Мурыга первым пересек спортивную площадку и подбежал к непритязательным приземистым хозяйственным постройкам, открыл ворота, на которых ещё виднелась полустертая надпись белой краской «СССР» – видно оставшаяся часть какого-то лозунга. Все ринулись к воротам, за которыми скрылся общительный и добродушный боец Мурыга.

В одной из периодически возникающих драк между районами его повяжут менты, всё с тем же ручником на кармане. По первой ходке дадут поселение. Вернётся он всё таким же добродушным и отзывчивым парнем, с неизменной белозубой улыбкой на тёмном лице. Мурат, так звали его на самом деле, будет улыбаться и в тот день, когда на лестнице паркового кафе будет стрелять в местного авторитета, спускавшегося с его девушкой, шалавой ещё той. По второй ходке ему дадут на полную катушку. Мурыга откинется спустя годы добродушным и отзывчивым вором с неизменной своей улыбкой. Его труп найдут где-то в Лебединовке. Говорят, что в свою последнюю минуту он улыбался, фиксатою улыбкой на тёмном испещрённом бороздками морщин лице…

…Мы бежали, нет, парили, смеясь в полный голос… Генка нёсся за руку с подружкой Танькой. Она всё делала наравне с ребятами, такой тип влюблённой девчонки-пацанки, стремящейся сопровождавшей друга во всех его делах и похождениях. Генка оборачивался на бегу к громогласным небесам и вёл с ними диалог: «Да! Хорош! Завязывай!». Казалось, небо слышало его, отвечая ещё более грозными раскатами и всполохами молний. Нас, возбуждённых вином и анашой, это не пугало, а веселило, вводя в истерический смех. Богоборец Генка в очередной раз огрызнувшись в небеса: «Да пошёл ты!!!» – подбежал к воротам, заглянул вовнутрь, оценив обстановку, пропустил Таньку, нырнув  вслед за ней…

Позже они поженятся и будут также бесшабашно жить, тусуясь в толпе пацанов, живя сегодняшним днём, наслаждаясь молодостью и веря в то, что так будет всегда… Пока однажды в парке Дружбы менты, молодые пацаны, почти наши ровесники, не обидят Таньку, делая двусмысленные предложения, а в итоге обзовут блядью и пошлют куда подальше. И она пошла… К кому же ей было идти, как к ни родному Генке?   Влюблённый, справедливый, не признающий авторитетов Генка с другом Валеркой, он был тогда рядом (а ведь мог бы быть, кто угодно из нашего круга) побежали в парк. Ментам мало не показалось…

Валере дадут условно, Гена всё возьмёт на себя, ему наденут наручники и заберут прямо из зала суда. Танька билась и рыдала, кричала и материлась! Танька! Танька! Девчонка-пацанка! Где ты сейчас?..

Генку больше никто не видел. Что с ним стало? Не знаю. Однако такие, как Гена не гнутся, да и не ломаются. Они либо гордо стоят, споря с небеса, либо гибнут подобно стволам мощных деревьев, падая стоя. Хочется верить, что он выстоял и продолжает свой диалог с богом, спор обречённый на поражение. 

…Мы продолжали свой бек к вожделенной цели, хотя он и не был обременительным… Мы были счастливы!.. Вперёд вырвался Кыля.

Николай был из обрусевшей татарской семьи, его родители были глухонемыми и когда они его звали, издавая какие-то звуки, получалось что-то похожее на Кыляя, так и закрепилось за ним это прозвище. Вот и он скрылся за воротами «СССР»…

Кыля уйдёт в армию с твёрдым намерением не возвращаться во Фрунзе. Да и куда возвращаться: в трёхкомнатной квартире жили отец и мать – инвалиды, сестра Людка с дочкой и братишка Тимка… Он старший и должен уйти, искать свои пути-дороги...

На Севере, там, где служил, встретит девчонку – выпускницу школы, женится, пойдёт в примаки и будет пахать на жену и её мать, родившуюся дочку, пахать до седьмого пота. Пока однажды молодая жена бесшабашно и отчаянно на миру не загуляет со своим одноклассником. Этого Коля стерпеть не мог. Он уедет в Томск и начнёт всё с начала. Устроится работать на железную дорогу и будет пахать до седьмого пота. На работе встретит отзывчивую, а главное трудолюбивую женщину. Они сойдутся, нарожают детей и будут, подобно пчёлам, обустраивать свой улей. В лихие девяностые он вызовет из Бишкека стареющих родителей-инвалидов, затем неприкаянную сестру – мать-одиночку, а позднее подтянется и брат с невестой, бегущие из родного города, в котором становилось всё неуютнее. Улицы заполнялись решительными и агрессивными приезжими из регионов людьми, ищущими своё место под солнцем там, где у горожан был свой налаженный быт и образ жизни. Не было ни работы, ни надежды, да и родные за тридевять земель. Тимка последний из семьи уезжал из родного города. Николай соберёт всех вокруг себя и будет пахать до седьмого пота, чтобы прокормить родителей-инвалидов, жену, детей, внуков, помогать сестре и брату. Кажется, он счастлив…

… Вот и Кыля скрылся за воротами…  Остались только мы с Пашкой… Мы посмотрели друг на друга и увидели в глазах свои отражения и взорвались ещё более диким хохотом. «Давай быстрее!» – крикнул Паша, уже скрываясь за колеблющимися воротами…

Паша был музыкант от Бога, самородок, вызревший в простой рабочей семье. Он закончил сначала музыкальную школу и после восьмого класса поступил в училище по классу фортепьяно. Как он играл! Казалось, боги оставляли все дела, чтобы слушать его. Пытался он и сочинять. Вроде что-то получалось…

Однажды его задержать с пятью граммами анаши – шалости само утверждающейся юности. Дело доведут до суда, и отправится Паша на поселение в Джамбул, работать на стройке. Там, снимая бетонную плиту с башенного края, он сломает пальцы, пальцы музыканта. И рухнет мир! Сломается судьба…

Паша вернётся во Фрунзе, будет метаться в поисках работы и себя. В какое-то время, кажется, найдёт работу по душе – настройщиком пианино, но вновь не сложится: кому они были нужны в горемычные девяностые. В отчаянии пристраститься к наркотикам. Вместе с братом Митькой будет курить сначала анашу, потом колоться эфедрином, затем опиум… Как тогда говорили: «Уколоться и упасть на дно колодца»…Всё глубже и глубже... Пока однажды их мать не встрепенётся: продаст весь нажитой за долгие годы скарб, возьмёт за шкирку спивающегося мужа и детей-наркоманов и отправится с семьёй на историческую родину, в Алтайский край. Там начнут всё сызнова: обустроятся, отойдут, обзаведутся знакомыми, дети семьями и побегут новые побеги рода Широковых… Говорят Кыля, по слухам уже похоронивший Пашку, увидит в Интернете групповую фотографию всего «святого» семейства и рванёт к ним, чтобы обнять друга детства. Приедет он как раз к свадьбе сына Митьки. На свадебной фотографии на самом краю будет скромно стоять вечная труженица баба Варя, спасшая и сохранившая семя рода Широковых…

Паша женится на доброй, хозяйственной женщине, воспитывающей дочь. Он искал покой и основательность. Она рассудила трезво: мужские руки в хозяйстве всегда нужны. Да и бабий век её ещё не закончился: хотелось любви и ласки, быть нужной и чувствовать себя защищённой. Встретились два одиночества и стали жить – поживать, да добро наживать. Кажется,  Паша угомонился, нашёл смысл в праведном труде, а отраду в пчёлах; они держали улей. Скотина, огород и сад, в укромном месте которого растёт анаша-культурка. Как же без этого? Что ещё надо, если ни для счастья, то для покоя?...

После трудовых будней, выйдет Паша в сад, забьёт косяк и затоскует вдруг душа. Включит старый магнитофон и будет слушать любимый джаз, качаясь в такт музыке, а натруженные, мозолистые, длинные пальцы бывшего музыканта будут отбивать такт…

«Паша! Ты ворота закрыл? Пойдём спать», – возвращает его домой жена. Он медлено встаёт и идёт закрывать на засов тяжёлые ворота.

Ночью ему снится сон и страна иная азиатская знакомая родная в свежести весеннего утра видимого из распахнутых сиреневому аромату окнах и журчание разливающейся по асфальту арыковой воды служащей фоном для звучащей из кабинета музыки Грига песни Сольвейг

Зима пройдёт и весна промелькнёт,

И весна промелькнёт;

Увянут все цветы, снегом их занесёт,

Снегом их занесёт...

И ты ко мне вернёшься – мне сердце говорит,

Мне сердце говорит,

Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить,

Тобой лишь буду жить...

Ко мне ты вернёшься, полюбишь ты меня,

Полюбишь ты меня;

От бед и от несчастий тебя укрою я,

Тебя укрою я.

И если никогда мы не встретимся с тобой,

Не встретимся с тобой;

То всё ж любить я буду тебя, милый мой,

Тебя, милый мой... –

поёт холодная снежная принцесса девчонка-недотрога в белых носочках Изольда к которой бежит несётся стремится его душа всё ближе и ближе она вдруг превращающаяся в девочку-женщину Лену первую его женщину со смеющимися вожделенными греховными зовущими возбуждающими предающими глазами скрытыми за чёлкой волнистых ветвистых ветреных волос к которым он протягивает руки чтобы погладить приласкать привлечь поцеловать простить попросить прощения забыться и заплакать скрывая слёзы неподобающие мужчинам поднимающим руки на которых защёлкивают наручники откуда-то взявшиеся милиционеры…

«Паша!!! – раздаётся издалека – Пашааа!!! Вставай!!!». С трудом освобождаясь из оков Морфея, он приоткрывает глаза и видит озабоченное лицо жены: «Паша, вставай. Пора собираться, ехать продавать мёд». Он с трудом садится на кровати, как-то сразу постаревший, ссутулившийся, медленно качает головой, приговаривая: «Мёд… Мёд…Мёд…  И я там был... Мёд пил, по усам текло, в рот не попадало…».

…Вот и Паша скрылся за скрипучими воротами с уже едва различимой надписью «СССР»… Интересно, что там за дверью, как они там, что делают?… Ещё немного и я буду с ними…

…Я так и остался на том поле. Счастливый и пьяный в каком-то странном экстатическом единстве с небом, громом и молнией, дождём и землёю… Остался там – в последнем Лете закатного детства.

© Койчуев Бахтияр, 2020