Колодец

Повесть

Посвящается светлой памяти солдат, не вернувшихся с Великой Отечественной войны

Предисловие

Трудно представить себе существование без любви. Смысл жизни в любви, поэтами сказано – дни, проведённые с любовью – это жизнь, остальное — просто дни. Жизнь души покоряет благодатное чувство, являясь родником жизни бытия, дарит пропитание и согласие. Но мы порой наталкиваемся на то, что судьба не различает, где чёрное, где белое. И от безысходности мы виним бессовестную жизнь. У меня возникает ощущение, что люди живут, потому что есть любовь. Рано или поздно всё равно приходит любовь. Можно заметить, что каждый человек, являющийся на белый свет само по себе решение бога, особое счастье. И луч этого счастья спрятан в сердце Создателя, усиливая добром счастливые минуты каждого ребёнка, ворожа любовью в жизненном удовольствии и, если он с любимым человеком, то жизнь будет без сожаления.

Дорогой современник, это благодатная любовь наполняет мир души и не делает её половинчатой. Тема, о которой мы поведём сегодня речь – это любовь, о которой сказать – не пересказать словами, она глубже моря, выше неба.

Чувство любовь – благодать, которая заставляет склонять голову перед всеми вещами. Говорят любить – значит покориться условиям любимого человека. Если любимый человек поставит условие ждать – то ты поневоле будешь вынужден ждать его. Но в тот момент нет страдания выше ожидания. Зачастую не всё складывается так, как ты хочешь. А если любимый человек поставит условие – не любить? Тогда как мы можем не любить? Видимо, неспроста сказано, что любить трудно, а не любить ещё трудней. Если любимый человек не любит тебя, то такая любовь бессильная и обречённая.

Ожидая ответа в неразрывной вере,

Глядя на дорогу, путник проводит дни.

Повелитель – чистая любовь.

Любовь разрывает сердца струны,

Мучает бессильем от любви.

В саду любви теряюсь от смущенья,

Я не смеюсь, когда вокруг смеются люди,

Когда образ твой должен был забыть,

Увидев тебя, был в цвету даже зимой.

Ты не знаешь, каким будет холод любви, жар любви.  Это чувство своим волшебством окутывает всё тело, освещает лучами лицо, порой может сделать человека бессильным. Говорится, того человека тоже невозможно полюбить, кто не ведает что такое влюблённость, не зная, что такое любовь, трудно гореть в её пламени. Оказывается, когда любовь настигает, то каждый из нас становится, как говорится в поговорке «Тише воды, ниже травы», нежным как младенец. Любовь приходит незаметно и становится хозяйкой сердца. Любимый человек желает, чтобы, где бы ты ни был, был живой-здоровый и верит, что вернёшься; человек, которого ты ждёшь, кажется тебе выше других, красивей других. Мука из мук – ждать любимого человека, и только любовь может дать ему силы выстоять.

В сущности, любовь является лекарством для любви, утешением для кровоточащей раны. Иногда, когда вы страдаете от тоски, портрет любимого человека придаёт силы. Его улыбающийся, смеющийся образ усиливает чувство и может подарить надежду в любви.

Нет объяснения чувству — любовь. Каждому дарит она разные ощущения, и может довести до изнеможения.

Счастливо сердце, хранящее тайну. Если в душе есть тайна, это придаёт силы и тогда всё усиливается верой в то, что ты станешь любимым для любимого человека. Не высказанная любовь стоит дорого, это единственное чувство, которое должно жить в ваших сердцах. Не печальтесь, если не выказали своих чувств или не достигли желанного человека, «Счастлив тот, кто постиг, что такое любовь» — так говорили мыслители — философы.

Каждому периоду времени свойственно соответствующее отношение друг к другу, тем условиям, полученному воспитанию. Я думаю, что в то время Любовь была чиста, прозрачна, сильна. Каждое произносимое слово было глубокомысленно, точнее сказать они говорили, подобрав жемчужины слов, а не пустые, ничего не значащие слова.

Всё, о чём говорилось выше, все стихотворные строки, слова, всё было о любви. О чём хотел я вам поведать всем этим? Об истории солдата, который вернулся на свою родную землю живым-здоровым с войны, но нашёл свою погибель в заброшенном колодце.

Эту историю я лично услышал от односельчанина Сарыгула, его друга, с которым вместе они росли, учились в одном классе и свидетеля данной  истории.

***

Сарыгул, по окончании средней школы, услышав весть о том, что на западе нашей великой страны началась война, даже не успев взять аттестат, пошёл в военный комиссариат и по собственной воле попросился на фронт и со словами: «Если не я защищу свою родину, то кто её защитит?», — написал  заявление. Не он один, многие выпускники школ целыми классами писали заявления, что с оружием в руках готовы защищать свою Родину. Обращающаяся в военный комиссариат молодёжь была многочисленна. Не прошло и двух месяцев, как он отправился с ровесниками на войну.

На Великой Отечественной войне он получил одно тяжёлое и два-три лёгких ранения. Он дошёл до Берлина и в августе 1945 года вернулся на родину с орденом, медалями за боевые заслуги. Издалека сильно желает увидеть возлюбленную Зууру, считает правильным сначала встретиться с ней по пути домой.

С Зуурой он встретился в 1943 году в мае, после того как на Смоленских высотах получив тяжёлое ранение, находился сначала в полевом госпитале, затем в городском госпитале, находящемся недалеко от фронта, перенёс тяжёлую операцию и нуждался в реабилитации. Его отправили в госпиталь в Киргизию, на малую родину со словами: «На своей земле подлечись, отдохни, повидайся с родными, приди в себя».

В первый раз они встретились в госпитале. Зуура тогда, как студентка старшего курса мединститута проходила практику в госпитале. На следующий день после того, как Сарыгул попал в госпиталь, он впервые увидел Зууру. Многие старшекурсники как сказано выше, проходили практику, а многие по собственной инициативе в свободное от учёбы время помогали чем могли по уходу за раненными солдатами. Так вот, те молодые джигиты^[i], находящиеся в госпитале, вдыхавшие только запах пороха на полях сражений и вонючий запах запёкшейся крови, слышавшие стоны раненых солдат, лежавших среди погибших воинов, не смотря на всё это, не останавливаясь, в меру своих  возможностей продвигались вперёд, шли в атаку… , каких только мучений не пришлось им претерпеть в этой войне. 

Вот таким, страдающим от ранений молодым джигитам верилось, в то, что особенно отношение юных девушек в белых халатах будет способствовать их скорейшему выздоровлению. Да ещё к тому же силу-мощь прибавляли люди нашей земли, вдыхаемый чистый горный воздух, солдаты быстро излечивались от ран, полученных на фронте, отправлялись в свои сёла, а затем снова уходили на фронт.    

К Сарыгулу Зуура в первые дни относилась так же, как обычно относилась к раненным солдатам, кто же знал, что между ними возникнут чувства? Три раза в день девушки — практикантки разносили по времени прописанные лекарства, спрашивали об их настроении и здоровье, ободряли их как могли, да как только они приходили, у раненных тут же поднималось настроение, они пытались вытянуть их на разговор, некоторые даже приглашали на свидание в парк возле госпиталя, не смотря на то, что мучились от ран и еле ходили.  Сарыгул заметил, что Зуура очень отзывчивая, ласковая, хорошая девушка, и она начала ему день ото дня всё больше и больше нравиться, если он не видел её один день, то отчего-то у него возникало ощущение, будто чего-то не хватает, он всегда ждал её прихода, внутри его чувства к ней усиливались и сердце резвилось, не умещаясь в теле, не давало покоя душе, ему хотелось слышать её голос, хотелось дать знать ей о своих чувствах, он думал как поступить, как найти возможность остаться с ней наедине и узнать не занято ли её сердце, если оно свободно, то он намеревался не прямо сказать, что он её любит, а хотя бы намёком дать понять, что она ему очень нравится.   

Когда Зуура подходила к Сарыгулу, то он, столько раз на фронте смотревший смерти прямо в лицо, без оглядки вступавший в схватку с врагами, даже в «рукопашно — штыковой бой», вдруг терялся — смелое сердце джигита не выдерживало взгляда её блестящих чёрных глаз, он не то, чтобы что-то сказать, краснея, терял себя, у него пересыхало нёбо, он  бледнел, становился бессловесным, руки дрожали, и в тот момент даже не смел взглянуть её лицо. В последние дни девушка тоже стал замечать растерянный взгляд джигита и чувствовала, что с ним что-то происходит.

И вправду Зуура была девушкой, которая могла увлечь любого джигита, стройненькая, светленькая, и белый халат ей был к лицу, в то военное время не то, что красиво и приятно одетых, как Зуура, а просто прилично одетых было мало. При разговоре её нежный голос ласкал слух да так, что казалось сердце вот-вот растает, но в то же время она выглядела серьёзной, иногда даже строгой, т. к. раненные солдаты смотрели на неё с доверием, надеялись, что каждое её движение будет снадобьем для их ранений и душ, как бы ни было больно, терпели, тут же шутили, старались сделать так, чтобы она как можно дольше находилась рядом с ними. Ходила она так, что шагов её не было слышно, она всегда ходила лёгкой, мягкой походкой, и ты не замечал, как она оказывалась рядом с тобой.   

Пока я искал возможности встретиться с ней наедине, здоровье моё пошло на поправку, и я из «лежачих» перешёл в категорию «ходячих», хотя передвигался очень слабо, опираясь на трость. Потихоньку на мой молодой организм начали действовать лекарства, и благодаря моим стараниям здоровье день ото дня улучшалось, и я постепенно, хотя и с трудом мог ходить при помощи трости.

И с тех пор, как я стал «ходячим», появилась возможность сказать ей, что она мне очень нравится со дня первой встречи, что хочется слышать её голос, и что постоянно думаю о ней, но, главное, как осмелиться сказать ей всё это. «Как Зуура отреагирует или не дав высказаться, прервав на полуслове, одёрнет меня?» — остерегался я. «Чем слышать тяжёлые слова и разочароваться, лучше незаметно для неё любоваться ею», — возникала и такая мысль.

Но так он не смог поступить, и очень подготовился к разговору, не смотря на боли в теле, стараясь не опираться на трость, ступая туда-сюда, без конца выходя в коридор, ждал появления Зууры, и когда он так сильно ждал, она, как назло, опаздывала. Переживая, внутренне терзаясь, со вспотевшим лбом, не помещаясь в госпиталь, он вышел на улицу и прогуливаясь среди деревьев в саду, повторял приготовленные слова, но то ли оттого, что он много думал, то ли оттого, что рана ещё не затянулась полностью, в общем его тело ослабло, и что поделаешь, опираясь на трость, еле дойдя до кровати он прилёг и задремал.

Как трудно молодому человеку выразить свою первую любовь, и думаю, что нет таких установленных правил, чтобы объясниться в своих чувствах. Я думаю, что каждый молодой человек, встречается со своей любовью только в ему предначертанных обстоятельствах. И это чувство    Сарыгул из-за ранения встретил нежданно-негаданно в госпитале.

Рано или поздно человеку суждена эта встреча, в этом, оказывается, радость жизни. «Одиночества заслуживает только Создатель», — эти слова и впрямь неспроста имеют хождение в народе. До этого дня у Сарыгула была мечта, что если с войны вернётся живым-здоровым, то обязательно женится на красивой доброй девушке.

***

Когда я лежал между сном и явью, заслышав в коридоре эхо смеха Зууры, от испуга проснулся, сердце будто хочет вырваться из груди. Я даже не заметил, как соскочил с постели. И тогда я понял, как сильно люблю её и понял, что скрыть это невозможно. Через пять–десять минут она, бодро зайдя в нашу палату, спросив о наших здоровьях, подходя к каждому «лежачему» давала прописанные лекарства, а «ходячие» cразу столпились возле неё, пока она раздавала всем лекарства, я стоял возле своей кровати словно в оцепенении.

После обеда, пока все раненые спали, я выглянул в коридор и увидел, что она одна сидела на том месте, где дежурят медсёстры. Воспользовавшись моментом, я осмелился и подошёл к ней. Не зная, что сказать, я долго стоял,  как вкопанный, смотря на неё, обратив внимание на меня, Зуура повернулась ко мне и словно спрашивая: «Что с тобой?» — посмотрела на меня глазами как чёрные смородинки, встрепенувшись, я пришёл в себя, и только тогда вспомнил, зачем пришёл, стесняясь, запинаясь, я еле сумел поведать ей о том, что хотел сказать ей несколько слов. Она, словно чувствовала и ждала, что я приду, не выражая своего удивления, сказала: «Хорошо, и какие слова ты хотел сказать мне?» — сказав эти слова, опустила глаза. «Это место не очень подходит для разговора, давай отойдём», — эти мои слова вышли слабовато, я почувствовал, что сказаны они неуверенно, но, как бы то ни было, они были сказаны, теперь назад хода не было, сжав трость под мышкой, стараясь не показывать боли, я пошёл в сторону двери, выводящей на улицу.

То, что она следует за мной сбоку, я видел краешком глаза, и тогда понял, что в мыслях Зууры есть искренние намерения в отношении ко мне, появилось доверие, собрав свою волю, пройдя вглубь деревьев, раскинувшихся перед корпусом, в котором мы лежали, избегая прямого взгляда, с огромным трудом, дрожа, еле-еле я сумел поведать ей о том, что она мне нравится с тех самых пор, как я впервые её увидел. Каким бы ты ни был батыром^[ii], проявить чувства к девушке в белом халате, имеющей отношение к твоему здоровью, не заставило не дрожать моё сердце. Я не рискнул сказать сразу: «Я тебя люблю».

Возможно, я поступил правильно, если бы я начал разговор с любви, поверила бы она мне или нет. В какой-то момент наши взгляды пересеклись и, сердце, которое, итак, сильно билось, забилось пуще прежнего, запрыгало, словно вот-вот лопнет, ставя меня в затруднительное положение.

Её глаза говорили «я не против», затем она стала прятать глаза и стояла с опущенной головой. Говорят, «Молчание девушки – есть её согласие» и внутренне обрадовавшись этому, я почувствовал некое облегчение. Воспрянув духом от произнесённых слов, я дерзнул нежно взять её руку, она не одёрнула её, сильнее прежнего чувство внутри меня запылало огнём, и тело стало горячим. Не в этом ли чудо любви? 

Я хотел выразить словами моё чувство к ней, изрядно думал, волновался, скрывал, но, по всей видимости, дать знать о любви своей, дать почувствовать влюблённым помогают не столько слова, а сколько взгляд, отношение друг к другу. 

Не знаю, сколько времени мы стояли, держась за руки, мне бы хотелось всю оставшуюся жизнь провести с ней рука об руку. Девушки очень чувствительны, перед тем как высвободить руку, она оглянулась вокруг с тем, что, не заметил ли кто, тихонечко убрала руку, ничего не произнося, с взволнованным видом медленно пошла в сторону госпиталя.

Я же был доволен самим собой, будто сделал большую работу, успокоил сильно бьющееся и рвущееся из груди сердце, долго ещё прохаживался средь деревьев, потом прошёл в палату.

Если до того Зуура весело и непринуждённо входила в нашу палату, то после того дня стала как-то по-другому вести себя, словно стесняясь, смущаясь и перестал раздаваться в коридоре её приятный смех. И я догадался, что растревожил её нежное девичье сердце.

И с того самого дня начали открываться страницы нашей любви. Даже, если душа мучилась от болей в теле, при виде Зууры разболевшееся место переставало беспокоить, я будто излечивался. Ежедневно с нетерпением ждал её прихода в госпиталь. День ото дня наша любовь набирала силу, мы уже не могли представить жизней друг без друга.

А тут, как назло, моя рана затянулась, и я выписался из госпиталя, пришло время ехать в айыл^[iii] на краткосрочный отпуск. Каждый божий день мы вдвоём встречались в уединённых местах, безусловно, были счастливы и стали говорить, что всю жизнь будем вместе. Но, оказывается, не бывает всё так, как загадал человек. Таким образом, по мере выписки из госпиталя, я поехал в айыл повидаться с родителями, родственниками и провести предоставленный мне отпуск с ними. Так как наш айыл находился не очень далеко от Фрунзе, в сторону города Токмока, но не вдоль центральной дороги, а справой стороны от неё под горой. Побыв несколько день в айыле, при первой же возможности засобирался съездить в город Фрунзе.   

Почувствовав, что что-то кроется за моими частыми визитами в город, мать постирав мою гимнастёрку, расположив ордена и медали как надо, с гордостью вывешивала на самом видном месте в нашем доме. Как только скажу, что поеду в город, мама скажет: «Сынок, вот я чисто постирала, одень свою гимнастёрку, чтобы люди знали о твоём героизме на войне, и чтобы мы гордились тобой», — сколько бы я не возражал, она настаивала, и я одевал гимнастёрку, а когда я находился в айыле, одевался в простую одежду. Выхода нет, чтобы не расстраивать маму, я, уступая ей, одевался в военную форму и держал путь.

Однажды мы с Зуурой гуляли в городском парке, купив круглые мороженые с вафлями с двух сторон, и когда мы, сидя на скамейки ели мороженое, то оно, подтаяв от солнца закапало на мою гимнастёрку. Зуура тут же, не смотря на мои возражения, начала бережно вытирать своим носовым платком гимнастёрку и ордена, и медали, нежно трогая каждую из наград.

— За какие боевые заслуги на войне ты получил эти ордена, медали, и какая из них больше запомнилась? – неожиданно спросила она.

— Защита Родины от врагов это и есть мужество, – попытался я уйти от этой темы.

— Я знаю, что война — это смерть и раненные солдаты, уничтоженные деревни и города, и если ты защищал Родину на фронтах, значит, безгранично любил её, сражаясь с врагами не жалея своего здоровья и жизни, видимо, ты проявил особый героизм и отвагу, думаю просто так не награждают такими орденами и медалями.

С тех пор как я приехал в Кыргызстан, попал этот госпиталь и там встретил Зууру, здоровье моё пошло на поправку, настроение улучшилось и война, идущая на западе, будто отдалилась от меня.

Как подумаю, что после предоставленного мне для реабилитации краткосрочного отпуска, мне надо обратно идти на фронт, конечно, я сильно переживал, что на какое-то время придётся расстаться, поэтому, как только выдавалась возможность, приезжал во Фрунзе, чтобы чаще видеть свою возлюбленную. 

У меня не было мыслей не пойти на войну или дезертировать, меня сильно беспокоило предстоящее расставание в связи с возвращением на фронт. По виду она тоже переживала, что я в ближайшие дни отправлюсь на фронт, постоянно ждала моего приезда, и мы вес день гуляли по городу, и бывало, что в безлюдных местах мы обнимались и целовались.

В сущности, защита родины и есть мужество, а если идёшь на разведку за линию фронта, узнаёшь об обороне и расположении сил врагов, или захватишь «язык»^[iv] — вражеского офицера, или на худой конец их рядового солдата и, если от них станут известны как расположена их оборона на линии фронта, ещё у них окажутся секретные документы, связанные с обороной на линии фронта, вот тогда командиры объявляют благодарность, если от того «языка» получат очень ценную информацию, то представляют к орденам и медалям.

На проявленный интерес Зууры к моим наградам, хотел отшутиться и подумал, что попозже когда-нибудь расскажу, но я заметил по её взгляду, что она действительно хотела услышать из моих уст о моих подвигах на войне, когда она аккуратно протирала носовым платочком мои ордена и медали.

Я тогда понял, что надо рассказать её какую-нибудь одну историю, лично пережитую мной на фронте, немного подумав, посмотрев на медали и орден на груди, показал на орден «Красная Звезда», и рассказал ей о том, что этим орденом награждаются за совершение очень большого подвига или выполнение особого секретного задания. И Зуура начала внимательно рассматривать пятиконечную звёздочку, покрытую рубиново-красной эмалью, её взгляд выражал ещё большую заинтересованность в том, что за какой же героический подвиг я заслужил этот орден. Я понял, что она сильно хочет услышать, за какой подвиг меня наградили этим орденом.  

По правде говоря, в то время, когда мы встречались, и наши сердца взмывали к небу, когда у нас всё было прекрасно, и наше притяжение друг к другу было так сильно, думать и вспоминать о войне не хотелось. Однако, отзвуки той войны доносились и сюда, потому что Зуура проходила практику в госпитале, где лечились и духовно восстанавливались на родной земле солдаты, получившие ранения на полях сражений. Не смотря на их молодость, война изменила их мировоззрение, они стали выглядеть намного старше своих сверстников, стали солидными, вели себя сдержанно, в этом возрасте, когда они должны были радоваться жизни, они проливали кровь, вдыхали запах пороха на полях сражений, не страшась смерти не жалели жизней за Родину. Не участвовавшая в войне Зуура знала, насколько им трудно и как они мучаются, как могла помогала, поднимала настроение, оказывала посильную помощь раненным солдатам, и я не хотел вдобавок рассказывать ей ещё кровавую историю, перенесённую мной.

Однако, хоть она и не настаивала, не просила, но по выражению её лица видно было, что она хочет услышать одну из историй пережитую мной на войне, и я, хоть и с неохотой, но рассказал о том, за что получил орден «Красная Звезда».

Эта история происходила на южном берегу реки Днепр, на Смоленских высотах в конце мая 1943 года. То ли тот год выдался таким знойным, то ли там всегда такая жара в мае, я того не знаю, но именно здесь проходила линия фронта, мы готовились к большому наступлению, чтобы узнать какими силами располагают по ту сторону фронта, с разных сторон велась разведка.

Когда солнце ярко светило и не было ни малейшего движения воздуха, то влажный воздух становился душным, и дышать становилось трудно, казалось, что задохнёшься. В такой момент, не смотря на шедшую войну, пронзительная тишина властвовала вокруг, наводящая ужас на человека, даже не взлетали пернатые. Для меня, родившегося и выросшего среди высоких гор, упирающихся пиками в небо, дышавший прохладным сухим горным воздухом, этот удушающий влажный воздух, да ещё в придачу эта давящая на нервы тишина, изнуряли меня.

В этом месте оговоримся, что Смоленские высоты совсем не похожи на горы в Кыргызстане, так как у подножия наших Ала-Тоо идут сначала предгорья, затем они постепенно идут на повышение, а дальше вершинами утопают в небе. У этих же холмов, раскинувшихся на берегу реки Днепр, высота всего двести-двести пятьдесят метров, но, оказывается, от подножий холмов и до самых вершин растут ели, берёзы и другие деревца. Чуть только отдалишься от дороги вдоль реки, окажешься в густом лесу. В некоторых местах этих холмов встречается небольшие поляны, и заметно что жители сёл в этих окрестностях, оградив их кругом, использовали как огород, а в военные годы, оставшись без присмотра, оградки повалились. В придачу эти холмы не как наши горы, которые в одном ряду тянутся от востока к западу, а как бы беспорядочно расположены сравнительно невысокие вершины, но ранее встречавшиеся реки всегда текли с юга на север к Днепру. В некоторых местах встречались довольно высокие вершины, а затем местами луга, между этими вершинами встречались изящные русла рек, с белыми камнями на дне. Если бы не война, то, видно, что это удивительно красивые места. Я понимал, что невозможно увидеть какую протяжённость занимают Смоленские высоты, так как с зимы мы постоянно теснили немцев на запад, вот и весной всё ещё находимся среди холмов.

 Наш ротный с утра третьего дня начал беспокоиться за наших разведчиков, которые два дня подряд переходили за линию фронта, потому что уже прошло время их возвращения, а от них до сих пор не было никаких вестей. А концу дня начал нервничать, тот момент не только ротный, а вся рота переживали за наших парней, и напряжённо ждали вестей со стороны фронта. Уже к вечеру, не то, что чтобы наши разведчики вернулись с «языками» или информацией, главное, мы хотели видеть их живыми и здоровыми. Поздно вечером пришёл командир роты со словами: «Если сегодня ночью от группы, ушедшей на разведку, не будет новостей, завтра ещё одну группу отправим за линию фронта. Старшина, будешь командиром, выберешь двух надёжных солдат, будь готов к утру», — сказав ушёл. И сразу же собрались возле старшины солдаты, наперебой говорившие: «Разрешите, старшина, я пойду с Вами». «Как я заметил, вы все готовы пойти на разведку, это похвально, но ещё одна ночь впереди, не спешите, может ещё будет весточка от наших парней, подождём», — успокоил всех нас старшина, и заметил на наших лицах беспокойство, за солдат, ушедших на разведку. В тот момент мы желали не столько добытых сведений, не столько поимки «языка», а сколько, чтобы они вернулись живыми и здоровыми.

И ночью не было никаких вестей от них, утром ротный, построив роту спросил: «Готов ли старшина группы, если готовы следуйте за мной, остальные свободны». И хотя старшина не озвучивал официально тех, кто пойдёт с ним в разведку, оказывается для себя за ранее выбрал тех, кто пойдёт с ним на разведку, и произнёс мою фамилию и ещё одного солдата, и за ротным повёл нас к блиндажу.

В блиндаже ротный провёл с нами инструктаж, отметил на что надо обратить особое внимание при выполнении задания, ещё, что в занимаемой нами участке фронта появился видавший виды немецкий снайпер, убивающий возвращающихся с линии фронта разведчиков и особенно «языков», то есть,  говоря другими словами, уничтожающий своих солдат, попавших в руки наших разведчиков.

Мы все свои документы вместе с орденами, медалями сдали, и чтобы перейти на ту сторону линию фронта незаметно, оделись в маскировочную плащ-палатку, схожую с природой, и вооружившись необходимым оружием и суточными пайками, попрыгав в блиндаже, услышав одобрение ротного, в сопровождении дух солдат отправились на передовую позицию.

Попрощавшись с солдатами, занимающими передовую линию, переходя на нейтральную зону, хотел узнать от тех солдат в какой отдалённости расположены немецкие линии обороны. Они тоже не знали где проходит их оборонительная линия, но иногда за этими высотами простреливали крупнокалиберными пушками. По рассказам этих же солдат, на этом же участке прошли наши предыдущие разведчики, но назад не проходили через их участки, видимо они возвратились через другие участки. И мы тоже сказали, что возможно они прошли на соседних участках, что бы они не переживали за наших разведчиков.

Если бы она не называлась нейтральной зоной, то нет какой-то разницы между местами, занимаемых нами, и всё же эта полоса, по которой мы передвигались, недавно освобождённая от немцев, пока считалась нейтральной зоной. Сообразно своему названию, место, где в данное время никто не мог быть хозяином, казалось нам суровым, мы старались передвигаться осторожно, бесшумно, прислушиваясь к каждому шороху.

В то время как эта территория была не нашей и не вражеской, мы знали, что надо перемещаться, соблюдая крайнюю бдительность. Наши палатки словно растворялись посреди зелёной травы и деревьев, человеку один раз, окинувшему взглядом местность, нас не заметить. Тем более, что склоны этих холмов густо заросли елями и другими деревьями, я думаю, что немцы не то, чтобы проходить через них, они даже по дорогам вдоль русел рек перемещаются с сопровождением больших сил.

А для нас природа, словно сама создала благоприятные условия. Потому что это наша земля, наш народ, и наша одна единственная цель как можно скорее изгнать со своей земли этих фашистов или уничтожать на месте, где их застанем. Особенно когда мы их остановили на подступах к Москве и начали теснить на запад, не только у воинов на фронте, но и у всех советских людей поднялся дух.

Пройдя от нашей передовой линии примерно километр, не заметили никаких подозрительных движений или падающих веток деревьев, спустившись к подножию холма, где заканчивались заросли, а дальше раскинулась поляна, шириной примерно сорок-пятьдесят метров, и нам предстояло перейти её. Там мы сделали привал, чтобы осмотреть обе стороны поляны, прежде чем перейти её. Тщательно осмотрели в бинокль поляну, и начинающийся за ней холм, и не видя никаких опасностей, угрожающих нам, как и учили нас на тактических подготовках, сначала пробежал один, пока двое контролировали холм, находящийся впереди, потом поочерёдно без препятствий перешли поляну.

Чтобы перейти этот холм, мы поднялись по северному склону примерно наполовину от его высоты, и продвинулись вперёд. Когда вышли к северной стороне этого холма, она продолжилась невысоким переходом к другому холму. На этом невысоком переходе росли очень редкие кустарники и была видна дорожка для пеших, осмотрев в бинокль местность у этого перехода, и не заметив никаких опасностей, мы по этому переходу между двух холмов побежали, и даже успели перевалить гребень этого перехода, как начался спуск, когда оставалось всего два-три метра, чтобы войти в густые заросли, раздалось подряд два выстрела из винтовки.

Я не понял из какой стороны раздались эти выстрелы, упав на землю, я буквально растворился в зелёных травах, и когда я падал, заметил, что недалеко находились кустарники, я спешно заполз в них, спасая свою душу. В то время я потерял из вида продвигавшихся впереди старшину и солдата, немного полежав среди кустарников, придя в себя, рассмотрев всё вокруг, не увидев никого, стал внимательно прислушиваться, может они дадут какие-нибудь знаки или звуки. Но, не было в тот момент никаких звуков, тем более выстрелов. Я, лежа среди кустарников, не сразу разобрался откуда куда мы бежали, потому что я сильно испугался, и не мог поднять голову, чтобы разобраться в том, что случилось с нами. Услышав слабый стон внизу, я пополз в ту сторону, и прямо наткнулся лицом на тело солдата без дыхания, чуть поодаль стонал от боли раненный старшина. 

Я постарался оказать ему первую помощь, он только успел, протянув руку указать на противоположную сторону от того перехода, где мы находились, и сказав «кукушка», умер на моих руках. Я и глазом не успел моргнуть, как сразу потерял двух товарищей, довольно давно вместе воевавших со мной и вместе ходивших на разведку, я словно ощутил холодное дыхание смерти, но она остановилась передо мной, видимо бог меня уберёг, чтобы я за них отомстил, и ещё я остался жив, потому что шёл замыкающим чуть поодаль, и посматривал вокруг и назад.

Я сразу вспомнил предупреждение нашего ротного, когда он проводил инструктаж в блиндаже и, действительно, этот немецкий снайпер оказался асом, за секунду сделал два выстрела и оба достигли своих целей. Я долго не мог прийти в себя от такой потери, и я подумал, что с таким асом трудно будет тягаться. Не зная, что предпринять, я лежал среди кустарников, сердце бешено колотилось, глаза бегали, долго осматривался вокруг себя, но ничего подозрительного не увидел. В тот миг я подумал, что безусловно, снайпер смотрит в мою сторону в бинокль и не стал пользоваться биноклем, если линзы моего бинокля засверкают на солнце, он не оставит меня в живых. 

Старшина успел предупредить, что «кукушка» стрелял с противоположного холма, эту подсказку подтверждало то, что пули попали спереди в старшину и солдата. Немножко успокоив себя, я начал обдумывать, как уничтожить эту «кукушку», хотя у меня не было никакого опыта по охоте за снайперами, тем более, застрелившего моих товарищей, но моя злость и мысль о погибших товарищах давали мне надежды, и я начал выстраивать собственный план как дальше действовать.

Поднявшись повыше на северный склон, укрываясь между густо растущими елями, я окинул взглядом всё вокруг, в той стороне от перехода, через который мы проходили, на которую мне указал старшина перед тем, как распрощаться с жизнью, на том берегу реки показался высокий холм, сплошь заросший лесами. И здесь я не использовал бинокль, тем более что солнце уже перевалило на западную сторону горизонта, я остерегался выдать своё местонахождение. И сколько бы я ни старался всматриваться, на том холме ничего подозрительного не заметил.

Чтобы исполнить свой замысел, я вернулся назад, потихоньку передвигаясь с западной стороны и обогнув холм, и удалился от того перехода, где поджидал нас немецкий снайпер. Спустившись к речке, которая разделяла нас от того холма, на который успел показать старшина и перейдя речку, я обогнул тот холм с северной стороны, дойдя до его западной стороны, осторожно поднялся на его вершину. Осмотревшись кругом с вершины, я довольно отчётливо увидел тот переход, где мы попались на мушку снайпера, но находясь в приличном отдалении, был бы неудобным местом для того, чтобы оттуда стрелять, и эта позиция не только снайпера — профессионала, не устроила бы даже меня.

Я пришёл к такой мысли, что если, как предупреждал наш ротный, он очень опытный, видавший виды снайпер, то он бы выбрал удобную позицию где-то посередине этого склона, поближе к переходу.

Следующей задачей было найти его местонахождение, не вызывая подозрений с его стороны. Что бы он не делал, в этой ситуации я имел превосходство перед ним, потому что я жизни своей не пожалею за свой народ и свою родину от захватчиков, подобных ему, освобождаю, пока он ходит по нашей земле, у него пятки должны гореть, потому как он – агрессор. Ещё одно моё превосходство перед ним в этой ситуации: я прошёл позади него и хотел уничтожить его с той стороны, откуда он не ожидает, что даже в голову ему не придёт. То есть его мысли, и глаза были на перевале, где он в нас стрелял, а с задней стороны не будет ожидать – думал я. Однако, не смотря на все мои преимущества перед снайпером, надо было действовать с крайней степенью осторожности, чтобы отомстить за только что потерянных друзей, использовать все возможности. Вытянув карабин впереди себя с готовностью мгновенно выстрелить при малейшем движении, концентрируя внимание на всём вокруг, выверяя каждый шаг, я аккуратно перемещался вниз по холму сквозь густые заросли елей. Ели, между которых я пробирался, были поразительно высоки и широки. Я спускался, прячась за толстыми деревами, внимательно всматриваясь в местность, приблизился примерно к середине холма.

И вот в этом месте, в срединной части этого склона, от меня примерно в семидесяти-восьмидесяти метрах от меня я увидел непомерно огромное дерево, отличающееся от других высотой и раскидистыми густыми ветвями, меж которыми ничего не было видно. Как только я увидел эту большущее хвойное дерево, то ли ель, то ли сосну, отсюда было на разглядеть, всё моё тело сжалось, сработал природный инстинкт самосохранения, чувствуя, что где-то рядом есть опасность, тело подчинилось тому рефлексу и я сам не понял, как спрятался за развесистым деревом, которое было возле меня. И хоть в окрестности была тишина, тело было во власти страха, не зная, что делать, я долго не мог прийти в себя, напрягая слух, я вслушивался во всё вокруг, но не было ничего устрашающего. И только тогда, озираясь вокруг, осторожно выглянув из-за ели, за которой я прятался, посмотрел сбоку вниз на высоченную раскидистую ель, находившуюся примерно в метрах семидесяти-восьмидесяти от меня. С места, где я прятался, возвышалась крона той мощной ели и, если бы небольшую помеху не создавали ветви елей, растущих перед ней, то мы с группой и пересекаемый нами переход виднелись прямо как на ладони.

Я не знал, что предпринять дальше, если ещё приблизиться к тому мощному дереву, то там, где оно стоит, ничего не увидать. Я понял это, и немного подумав, по мере возможности, ещё немного тихонечко пробравшись вперёд, нашёл убежище под другим толстым деревом. Я сидел, напрягая слух, никаких подозрительных звуков не было слышно, осмотрев окрестность, на тот момент вокруг себя не увидел никаких опасностей.

Однако у меня постоянно вызывало опаску приближение к дереву, вызывающему тревогу, и то ли от волнения, то ли от страха я терял спокойствие, сердце начинало биться более учащённо, всё тело было напряжено. В таком состоянии, если бы даже я и обнаружил «кукушку» быстрей его, то не смог бы осуществить задуманное. Потребовалось много времени, чтобы успокоить себя. Сидя, упираясь спиной о толстый ствол этого дерева, вслушиваясь в округу, вспомнив только что потерянных товарищей, воспрял духом.

Поднявшись с места, осмотрев окрестность, я очень внимательно и тихо начал рассматривать подозрительное дерево, так как я изрядно приблизился к насторожившему меня раскидистому дереву, которое обратило на себя внимание буквально с первого взгляда, тело было предельно сжато, сковывая все движения и волю, отнимая силы, для решительного действия было преградой, утомляло. В таком состоянии я понимал, что задуманной цели не достичь, постарался успокоить себя, всей грудью сильно набирал воздуха и вот тогда я пришёл в себя. Я окреп, в тело будто влилась сила, когда я вспомнил о своих товарищах, которых только что лишился.

Как бы то ни было, попав в такое положение, осознавая, что надо быть весьма предусмотрительным, я крайне осторожно высунул голову из-за ствола дерева, за которым прятался и увидел, что между уровнем места, где я находился, и насторожившим меня широченным деревом, оставалось по ощущению, где-то примерно пятьдесят метров. Так как я ничего не мог разглядеть между игольчатыми ветвями того раскидистого дерева, стараясь приблизиться ещё чуть ближе, стараясь передвигаться как можно тише, я дошёл и укрылся за стволом другого дерева, находящегося метрах в шести-семи внизу от дерева, где прятался я, но не прямо внизу, а чуть левее от него. В тот момент сердце моё почувствовало, что враг, угрожавший мне и чуть ранее забравший жизни моих друзей, сидел на кроне того дерева, внушающего опасение, где-то на моём уровне, где прятался я. Но сколько бы я пристально не смотрел туда, не мог его увидеть и тогда я посмотрел в бинокль, снайпер сидел посредине между двумя большими ветвями, как я и предполагал примерно на моём уровне, и спокойно смотрел на переход между двумя холмами, на котором мы попали на его прицел.

То ли линзы бинокля были мощные, то ли я слишком близко подобрался к нему, одним словом, его затылок и уши были отчётливо видны, если бы он повернулся ко мне, то я бы увидел и его глаза. В тот момент он ни о чём не думая, расположившись поудобнее, повесив снайперскую винтовку на небольшую ветку с правой стороны, беспечно что-то кушал и запивал какой-то жидкостью с маленькой кружки. И тут я так разозлился, и вытянув свою винтовку в его сторону, посмотрел можно ли взять его на мушку, но он на неё не попадался. Ещё раз посмотрев в бинокль я понял, почему он не попадает на мою мушку.

Оказывается, его куртка и кепка были зелёного цвета и сливались с листьями-иголками на дереве, поэтому он не попадал на мушку моего карабина. Он, недавно застрелив моих друзей, безмятежно ел и чем-то запивал, будто ничего и не произошло, увидев это я так разгневался, что, кажется, в тот момент слышал биение своего сердца.

Я высматривал немецкого снайпера в бинокль, затем искал его на мушку карабина, в конце да концов, я смог взять его на прицел, так как он сидел ко мне спиной, я прицелился между лопаток и плавно спустил курок карабина. По лесу раздался очень громкий звук и раскатилось эхо, и на пять-шесть секунд установилась мёртвая тишина, потом я увидел, что тело «кукушки» падая вниз, ударялось о крупные ветки со звуком «дук-дук», а дальше ломались и трещали более тонкие ветки. И когда тело «кукушки», упало на землю, я услышал громкий глухой звук. Сразу перезарядив винтовку, чтобы при первой же необходимости я мог нажать на курок, побежал в ту сторону, куда он упал. Голова его повисла, одна нога была подвёрнута и осталась придавленной неподвижным телом, вроде бы зная, что живой человек в такой позе не может лежать, всё же, поравнявшись с ним, чтобы он внезапно не соскочил и не стал покушаться на мою жизнь, держа карабин чуть впереди, я дулом карабина потыкал тело «кукушки», оно лежало не подавая признаков жизни, вероятно, в момент попадании пули он сразу же испустил дух.

И даже не смотря на это, держа карабин в правой руке и направляя дуло к его телу, левой рукой я пощупал сонную артерию на шее, рука не ощутила биение сердца, тогда я осознал, что отомстил за своих друзей, тело чуть освободилось от напряжении, у меня возникло ощущение, что с моих плеч спал тяжёлый груз. Даже зная, что друзей уже не вернуть, за то, что я уничтожил «кукушку», застрелившего их, я почувствовал хоть и не большое, но облегчение.

На том месте, где он лежал, не было видно снайперской винтовки, я при таких обстоятельствах не сразу вспомнил, что видел в бинокль висевшей её наверху на ветке. Тут же повесив на плечо карабин, поднялся по ветвям наверх, приблизительно на высоте двадцать-двадцать пять метров, увидел что между двумя крупными ветвями ели расстелено небольшое мягкое одеяло, оказывается, снайпер сделав это место удобным для себя, срезав ветки со стороны перехода, по которому мы переходили недавно, он устроил здесь как бы наблюдательный пункт, откуда был виден не только перевал, по которому мы перемещались, но и хорошо просматривалась протекающая внизу река, шириной примерно в десять-пятнадцать метров с белыми камнями на дне, видимо, не один день сидел он здесь, следя за каждым движением в той стороне.

Набросив его снайперскую винтовку поверх своей, вещмешок и матрац я скинул вниз, и спустившись вниз, вывернув его карманы, вытащил все документы, хотел прочесть, но все его записи были на немецком языке, я понял что немецкий мне не по зубам. А в вещмешке были нож, хлеб, колбаса, шоколад в красивых упаковочных обёртках, в небольшом термосе из прочного материала было немного чёрного кофе. Положив все документы в вещмешок, повесив его на груди, его винтовку повесив за спину поверх своего вещмешка, чтобы при необходимости можно было бежать, и свою винтовку взял в правую руку, прежде чем отправиться назад, оглядел местность, прислушиваясь в звуки, не обнаружив никаких угроз, начал спускаться вниз, к руслу реки, осторожно переставляя каждый шаг, осматриваясь вокруг, особенно вглядываясь вперёд.

Чем ниже я спускался с холма, редели высокие деревья, и начинались мелкие кустарники, по мере приближения к руслу реки, и они начали встречаться лишь изредка, но трава росла повыше колен. Когда я вышел на открытую местность, постарался побыстрее пройти её и, нагнувшись, ускорил шаги, и когда до речки оставалось совсем немножко, я заметил среди высоких трав человека, лежащего лицом вниз, и сразу сам упал лицом вниз, и тут же зарядив карабин, высунул вперёд. Если тот человек лежал бы в засаде, он мог бы трижды расстрелять меня, пока я спускался с холма, но с его стороны не было никаких активных движений. Немножко полежав без движения, затем потихоньку начал освобождаться от грузов, и осторожно стволом начал раздвигать травы, готовый в любой момент мог спустить курок, но вокруг царила мёртвая тишина.    

Возможно, он тоже не заметил меня, когда я спускался с холма из-за одежды, подумалось мне, хотя по отношению ко мне его позиция был намного выгодней, то у меня возникла мысль, что возможно, он, используя свою выгодную позицию, оказывает на меня психологическое давление.

Как бы то ни было, вытянув заряженный карабин, я подполз к берегу речки, найдя удобное место, чтобы осмотреть место, где он затаился, но и с того места ничего не смог увидеть. Пополз ещё ниже, не высовывая головы из трав, прислушиваясь ко всему, и, хотя я не слышал подозрительных звуков, поднять голову с тем, чтобы осмотреть местность я не осмеливался. Зная, что в такой сложной ситуации нужно иметь выдержку, я вытянул вперёд винтовку, готовый при малейшем движении спустить курок. В этот момент от напряжения тело было сковано, со лба стекал обильный пот, не зная, как быть, приложил ухо к земле, хотел услышать человеческие шаги. Из этой попытки тоже ничего вышло, я прополз ещё чуть вперёд, и до меня стало доноситься журчание воды в реке, но никаких других движений и звуков не было слышно. 

В тот момент я ощутил, что слишком близко подобрался к человеку, лежащему на траве, и вот сейчас допусти я хоть малейшую ошибку, то распрощаюсь с этим миром. Концом винтовки тихонько раздвинув травы, которые были довольно высоки, не поднимая головы, я начал пытаться взять на прицел человека, лежавшего внизу в засаде. В какой-то миг на мушку винтовки, будто едва зацепился зелёный в крапинку плащ-палатка, но почему-то я стал ждать, не нажимая на курок. По сути, в такой момент надо было пускать пулю не думая. Но мой внутренний голос говорил, чтобы я не спускал курка, со всего тела спало напряжение, я почувствовал себя уверенно, держа винтовку в состоянии прицела, привстал на колено, тело человека в засаде виднелось довольно отчётливо, он лежал в таком же положении как я видел его в первый раз, и это меня удивило. Не сводя глаз с прицела, я приблизился к нему, он лежал лицом вниз, держа в правой руке автомат ППШ^[v]. И я узнал, что это наш солдат, ушедший на разведку, повесив винтовку на плечо, двумя руками перевернув его лицом вверх, я узнал в нём бойца, с которым вместе служил в одной роте и начал осматриваться вокруг, так как их было трое, ушедших на разведку за два дня до нас. Не очень далеко от места, где он лежал, среди густой травы, я обнаружил тело второго воина, а третьего нашёл в нескольких метрах от берега реки. По моему мнению, они думали — вот мы миновали опасное место русло реки, а когда они вышли на берег, их «встретил», сидевший на дереве «кукушка». Из-за того, что не было вестей от первой группы, до нас отправили вторую группу, по той причине, что была острая необходимость сведений о том, какими силами располагают немцы за линией фронта, насколько больше информации было бы собрано, выработали бы тактику атаки в Смоленском направлении, и чтобы оно было результативным, по приказу командира полка, не дожидаясь групп, ушедших за линию фронта, была сформирована наша третья группа.

Лишившись друзей, с которыми воевали с самого начала войны, видя их бездыханные тела, вместо страха надо мной взяла верх такая ярость, что окажись сейчас рядом тело снайпера, только что застреленного мной, я бы выпустил всю обойму из карабина в его безжизненное тело, но еле себя успокоил от безысходности. Вот из этого вы можете знать, насколько я был разгневан, насколько горело моё нутро. В течение двух дней лежали тела на берегу речки, незахороненные в землю, словно нет людей, которые проводили бы их в последний путь. Я поклонился телам лежавших на солнце солдат, прочитал молитвы, которым научил меня мой дед, затем вернулся к оставленным на склоне холма вещмешкам, винтовкам и ещё хотел взять и оружия этих солдат, но от тяжести их оружий тогда было бы трудно передвигаться. Собрав их оружия, ножи и бинокль, спрятал в зарослях недалеко от места, где лежали солдаты. Посмотрев подходящее место, чтобы перейти через речку, выбрал место близ того, где лежали солдаты, потому что там река разливалась и казалось неглубокой.         

В этом месте есть необходимость отметить, что ширина той реки составляла примерно метров двадцать. По сравнению с берегами река сильно отличалась, потому что лежащие в ней прикатившиеся большие и маленькие камни, и даже пески на дне были белёсыми, и переходящие по руслу человек или животные были бы видны издалека отчетливо, тем более из бинокля. Пришла мысль: «По какой причине сидевший сверху дерева «кукушка» не застрелил проходивших по белеющему руслу реки разведчиков?» — я присел, оглядывая противоположный берег русла, потом посмотрел на ель, где сидел «кукушка» и внутренне понял, что за этим что-то кроется, но, не поняв что именно, осмотрел в бинокль местность, не обнаружив никаких опасностей, представляющих угрозу для меня, я задумался, присев на некоторое время на одно колено.

В это время солнце стало уходить за горизонт, но ещё было светло. Если не успею засветло перейти линию фронта, то существовала вероятность наткнуться на пули наших солдат.

Зарядив ружьё, вытянув его вперёд, придерживая обеими руками, готовый выпустить пулю при малейшем движении, осторожно перебирая шаги, напрягая слух, озираясь кругом, покрываясь мурашками, пройдя через русло, я наткнулся на безжизненное тело солдата с перекрученными телом, со свесившейся набок головой, повёрнутой в сторону русла реки. Собрав всю свою волю, подойдя к нему, хорошенько рассмотрев, я узнал в нём солдата из нашей роты, ушедшего со второй группой. В тот же миг, забыв об испуге и страхе начал смотреть в сторону холма. Примерно в метрах пяти-шести выше от лежавшего солдата, я увидел бездыханные тела ещё двух воинов, ушедших вместе в разведку. Кроме солдат, убитых на том берегу, ещё эти в придачу, эти удар за ударом потрясли меня.

Раз человек не погиб, то волей-неволей пытается преодолеть тяготы, выпавшие на его голову, снова оправляется, делаясь сильным, крепким и стремится преодолеть все трудности. Меня бог оставил в живых, видимо, чтобы я отомстил за наших молодых солдат. Вот, видя вокруг себя стольких людей, распрощавшихся с жизнью в течение небольшого промежутка времени, я сгорал дотла, но меня немного успокаивало то, что я за них отомстил. Я знал, что никогда не восполнить эти потери, но выхода не было.

В тот момент ни о чём не думая, я хорошенько запомнил места, где лежали друзья – однополчане, сражённые пулями «кукушки». Теперь надо было добраться до передовой линии до наступления темноты, где располагались наши солдаты. Ещё раз оглядев местность, я побежал в сторону, где находились свои. Перейдя передовую линию без приключений, невредимым, я рассказал ротному обо всём произошедшем, и сдал снайперскую винтовку и вещмешок «кукушки». Почувствовав, что отомстил за наших солдат, мои напряженные тело и мозг расслабились, я сам себя не мог удержать и чуть не упал, но меня удержали солдаты, с которыми я вошёл в блиндаж. Заметив такое моё состояние, командир cказал:

— Большое спасибо за снайпера.

Я постарался вытянуться и ответил:

— Служу Советскому Союзу! — и отдал честь, но, не смотря на то, что всё это вышло у меня не очень, командир обнял меня со словами:

— Пусть поест, дайте фронтовые сто грамм и отдохнёт, эти документы и оружие я передам командиру полка и доложу о совершённом тобой подвиге, а теперь свободны.

Тут же я пошёл на кухню, выпил положенные сто грамм, знаю, что немного поел, остальное не помню. На следующий день проснулся и то ли спирт помог, то ли крепкий сон, не знаю, одним словом, от вчерашней усталости не осталось и следа, сердце на месте, довольно бодр, но, оказывается, я так проголодался, когда я шёл на кухню, дежурный роты увидев меня сказал, чтобы я быстро шёл к командиру.

Когда я вошёл в блиндаж:

— Можешь ли ты показать место вчерашних событий? – спросил он, подвинув карту в мою сторону.

Довольно продолжительно всматриваясь в карту:

— Примерно здесь – сказал я, обведя рукой место, где произошла та история.

Не удовлетворившись этим моим ответом, спросил:

— Сможешь ли найти то место, где лежать наши солдаты? — спросил, и посмотрел на меня вопрошающим взглядом.

— Как это не найти, я это место никогда не забуду, – сказал я.

— Полчаса на подготовку и в путь, мой заместитель возглавит отряд, — добавил он. — Время пошло, — поторопил он нас.

Я успел, и поесть, и приготовиться полностью. В назначенное время отряд из двадцати солдат, взяв восемь санитарных носилок, перешли от передовой линии на нейтральную зону, я шёл впереди, указывая дорогу.

Когда мы приблизились к переходу, где мы наткнулась на «кукушку», одно чувство не подчиняющееся мне дало толчок, чтобы я был крайне осторожен, оставив отряд посреди леса, с двумя солдатами я продвинулся вперёд на разведку, огибая южный склон этого перевала, с одного удобного места в бинокль посмотрел в сторону, где на огромном дереве сидел «кукушка» и заметил какое-то движение под ним. Солдатам, которые были рядом со мной, показал это дерево – ориентиром, и сказал хорошенько смотреть, они тоже заметили, что там ходят люди. В тот же момент одного солдата отправил назад к отряду доложить обстановку и привести их сюда. Стали наблюдать на стороны, где сидел «кукушка», там два человека взяв подмышки снайпера, убитого мной, шли, обходя с северной стороны склон холма.

В то время отряд, оставшийся позади, добрался туда, где находились мы, пройдя по склону холма через густой ельник. Я сказал, что тело снайпера убитого мной уносят, дал бинокль командиру нашего отряда с тем, чтобы он сам оценил обстановку и принял нужное решение.

Три раза три группы отправляя в разведку, не получили никаких сведений о немцах, не смогли заполучить «языков», а вот теперь сами «языки» предстали перед нами, как говорится в пословице «На ловца и зверь идёт», — подумал я. «Не следует их отпускать — высказал свою мысль, веря в то, что хорошо знаю то место, по которому несли тело снайпера. -  Разрешите их взять в плен, если да, то дайте мне трёх солдат, и я встречу их спереди».

Командир сразу взял инициативу в свои руки: «В любом случае одного из них надо взять в живых», — отметил он, и четверо опытных солдат побежали встречать их, я за старшего, потому что мне знакомы эти места.

Так как немецким солдатам было очень трудно передвигаться по горному лесу, неся тело снайпера, мы опередили их, и стали ждать их в засаде. В тот момент отряд, оставшийся здесь, должен был начать открытую стрельбу на них сзади, таков был план, выстроенный нами.

Они не ожидали такого поворота ситуации, начали торопиться, бросив тело снайпера, спасаясь в спешке побежали к нам, ожидающим их в засаде. Когда они оказались напротив нас, мы их по двое внезапно повалили и я не заметил, пистолет у немца, которого мы повалили и пытались скрутить руки назад, в тот момент раздалось подряд два выстрела, одна пуля прошла насквозь с левой стороны моего живота, другая пуля попала в левую ногу выше колена, что-то треснуло и я, не отпуская двумя руками его правую руку, которой он держал пистолет и не давая возможности ещё раз нажать на курок, вырвал пистолет. 

После того, как мы вдвоём скрутили ему руки за спину и завязали, я сделал попытку встать, но левую ногу чуть выше колена скрутило, и стопа была повёрнута к правой ноге. И, даже не смотря на это, я предпринял попытку встать, опираясь на обе руки, нога болталась, не подчиняясь моей воле, словно существовала сама по себе, отдельно от моего тела. Тогда я, испугавшись, снова присел, держа двумя руками колено и постарался выпрямить ногу. Когда двумя руками держал ногу, то она держалась прямо, как только убирал руки, стопа падала то налево, то направо. В это время я почувствовал что-то тёплое в области живота, приподняв гимнастёрку с левой стороны живота, увидел, что из небольшой точки течет кровь, я попытался остановить её, прижав указательным пальцем. Не смотря на это моё усилие, я ощутил, что всё-таки по телу льётся тёплая кровь, потрогав рукой со стороны спины, почувствовал что и оттуда вниз течёт кровь. Оказывается, пуля, попавшая спереди, пройдя сквозь тело, вылетела со стороны спины.

Солдат, который находился рядом со мной, увидев мои ранения, не жалея начал пинать по всему телу нашего пленника, я видел, что тяжело ранен, но сгоряча не ощущал никакой боли. В тот момент жалко стало нашего пленника, и я словами еле остановил солдата.

В тот момент прибежали оставшиеся солдаты, посмотрели злыми глазами на пленников, лежавших со связанными руками, и увидев мои раны, тут же достали санитарный пакет для раненных, туго перевязали моё тело, затем срезали две ветки дерева, толщиной с человеческое предплечье, выпрямили ногу, которая не подчинялась мне, подставили с двух сторон и быстро-быстро перетянули бинтом, положили меня на одну из принесённых ими медицинских носилок. Командир выделил трёх солдат, назначив одного из них старшим, возложив на него ответственность и перед тем, как нас отправить: «Это приказ, за кратчайшее время доставьте его в санчасть, — и пригрозил указательным пальцем. -  Давайте, отправляйтесь, как только дойдёте, доложите ротному» – сказал он и отправил нас. По тому, как солдаты по возможности очень бережно несли меня, я начал понимать, что ранения довольно тяжелы.

Когда мы добрались до передовой линии фронта я начал стонать, не терпя боли, особенно в ноге. Идущий рядом солдат постарался меня отвлечь: «Терпи, вот немного осталось, и мы дойдём до санчасти», – сказал он и продолжал по чуть-чуть капать мне в рот воды. Мы пришли в палатку, в котором находилась санитарная часть, и я попал в руки врачей, они, положив меня на кушетку, разрезав ножницами бинты, которыми меня перевязали солдаты, увидели мои ранения, поняли в чём дело, даже не переговариваясь между собой, сделали мне укол, дальше ничего не помню.

Не знаю, через какое время пришёл в себя, я был как пьяный человек, растерянный и даже не знал, где нахожусь, видимо, я попытался встать, но не мог управлять своим телом, испугавшись, приподнял голову и посмотрел на ногу, вроде всё было на месте, однако окружающий мир будто отдалялся от меня, то снова волочась, приближался и всё вокруг казалось мне странным.

Словно только и ждала моего прихода в сознание, медсестра, которая сидела рядом, выбежала из палаты и в какой-то момент привела группу докторов в белых халатах, они столпились возле меня, справились о моём самочувствии, затем потрогали мою руку, ногу, спрашивали: «Не болит ли где, а если болит, то как?» — они довольно долго были рядом со мной, перекидывались какими-то словами, значения которых я не понимал. Потом снова посмотрев на меня: «Сейчас уже бояться нечего, операция прошла успешно, лекарства помогли победить инфекции, попавшие в раны и молодой сильный организм, быстро поправится, теперь даст бог жизнь твоя будет длинной», — сказав, вышли из палаты. Не двигая тела, в котором была ноющая боль, повернув голову к медсестре, я посмотрел на неё вопрошающим взглядом – что случилось?

— Прошло три дня, как вас привезли с полевого госпиталя в нашу госпиталь, провели операцию, и из-за того, что вы не приходили в сознание, все доктора в госпитале волновались и постоянно заходили по одному, спрашивая о вашем состоянии. Вы, оказывается, герой, видимо, от командующего поступил приказ, чтобы за Вами хорошо смотрели и быстро вылечили, – сказала она. Выяснилось, что её посадили с тем, чтобы она оповестила врачей, как только я приду в себя.

После продолжительного времени я постепенно приходил в себя, но в памяти не мог восстановить события — какой такой подвиг я совершил и стал героем? Возможно, за то, что задержали двух немецких солдат, пришедших узнать о состоянии снайпера, так как от него не было вестей. Обнаружив тело, решили не оставлять его в том месте, а забрать его, но я не один задерживал, нас было четверо, и только лишь я был ранен. Тогда никакого выдающегося подвига я и не совершал, а потому как меня называли героем, то я подумал, может от тех пленников получили какие-то ценные сведения?

То, что пришёл в себя, это конечно хорошо, но не мог понять, где, в каком месте болит, всё ныло, будто горело всё тело, не выдержав такого мучения, попросил сестру позвать хирурга, оперировавшего меня. Увидев, как я мучаюсь после операции, он попросил сестру сделать мне обезболивающий укол. После обезболивающего укола все тело успокоилась, и я потихоньку уснул. Так прошёл первый день, когда пришёл в себя после наркоза, снова начало болеть всё тело, ещё раз вызвал хирурга, он принёс с собой стопку бумаг, пощупал артериальный давлении на руке, чтобы посчитать пульс сердца, немного постоял молча, затем:

— Думаю теперь все трудности позади, а эта боль в теле временна, так как ты перенёс довольно тяжелую операцию, левую ногу от бедра до пятки мы загипсовали, запомни, пока не пытайся двигать ею или встать, мы еле её собрали. А пуля, попавшая в живот, не задела жизненно важных органов, единственное мы укоротили на несколько сантиметров твою кишку, из-за этого твоё здоровье не пострадает, разве что только два шрама могут напоминать о ранениях, а так можно и забыть об этом. Cамое главное, мы все вместе с трудом поставили на место бедренную кость, раздробленную пулей. После этого мы должны быть осторожными, особенно надо в точности соблюдать режим, который мы предписали, если добавить к этому способность к восстановлению молодого организма, и твою силу воли, то мы надеемся, что через два-два с половиной месяца всё будет в порядке, и ты снова станешь в строй, потом добавил: – Сейчас медсестра в успокоительный укол добавит снотворное, завтра не будешь так мучиться, – сказав это, он сделал записи в принесённых им бумагах и отдал их медсестре. — После укола уснёшь, затем немного подумав, добавил, – Рассказывая всякое, видимо напугал тебя, но да ты же герой и строение тела у тебя как у богатырей, у тебя такой вид, что ты не из пугливых и не из тех, кто просто так чего-нибудь боится и потрепал правой рукой волосы на моей голове, словно балуя меня.

Как и говорил хирург, после укола я, оказывается, уснул, когда проснулся на следующий день, настроение было хорошим, но тело всё до сих пор было разбитым, не знаю, в каком месте болит, особенно ниже поясницы застывшее тело будто бы не моё. Сильно мучаясь, опершись на два локтя, еле-еле подняв голову, посмотрел на ноги и попытался пошевелить, правая нога двигалась как обычно, а вот ступнёй левой ноги, сколько бы я не прилагал усилий, не мог и пошевелить, испугавшись, обратился к сидевшей рядом медсестре:

— Посмотри на левую ногу, я не могу и пошевелить ею, она как будто не моя! — крикнул я, испугавшись, не представляя дальнейшей жизни с ногой, которую не чувствую как свою и не сумев сдержать себя, поддавшись злобе, вероятно, громко прикрикнул на неё. Бедная медсестра соскочив от испуга, боясь сильно трогать, легонько по массажировала ступни левой ноги, но я не чувствовал её прикосновений и, видимо, ещё громче велел быстро позвать хирурга, хотя тут какова её вина, что онемела моя нога и она, плача, выбежала из палаты. Довольно скоро за заплаканной медсестрой, зашли в палату несколько человек в белых халатах, подойдя близко к моей кровати, хирург, увидев мой испуганный вид, спросил:

— Ээ, герой, что случилось, что ты поднимаешь шум на весь госпиталь? – с этими словами он взял моё левое запястье, большим пальцем придавив артерию считая пульс сердца, и немного помолчав, — Всё как надо, зря ты расстроил сестру, какой на ней грех, единственное за то что сидит и смотрит за тобой, если ты что-то хочешь сказать или выразить недовольство то говори нам, а твоё сердце говорит, что у тебя все порядке, — сказав это, он положил мою руку на край кровати. И их приход не успокоил меня, потому что и в то время я попытался двигать ступнёй, но не чувствовал никакого движения.

— Вы же говорили, и сейчас повторяете, что всё порядке, и что через два месяца я снова буду в строю. А я не то, что встать, левую ногу вообще не чувствую, она как будто не моя, не могу даже пошевелить ею, — высказал им свою претензию.

Моя такая претензия была неожиданной для них, все почувствовали себя в этот момент неловко, и на какое-то время воцарилась тишина. Из них уже пожилой, в очках, с бородкой клинышком, подойдя ко мне близко, сказал:

— Ну-ка герой, посмотрим твою онемевшую ногу, так обеспокоившую тебя, — и, откинув одеяло с левой стороны, потрогал ступню левой ноги, и я увидел, как он вынул иглу с внутренней стороны воротника белого халата, который был на нём, что было потом я не видел. В какой-то момент в ноге, которой я не мог пошевелить, видимо закололо, и я не заметил, как встряхнул ею. — Как ты поднимаешь шум, забираешь покой у людей, ты же чуть не вскочил с кровати, – сказал он и все доктора вокруг засмеялись.

Когда я посмотрел на медсестру, стоявшую позади, она отирала слёзы, но было неясно, смеётся она или плачет, девушка стояла и вытирала слёзы белой косынкой, которую носила на голове.

Что это доктор, который чувствует в себе уверенность, в каком бы неудобном положении ни оказался, опытный, много знающий, было заметно по его движениям, не смотря на то, что ему немало лет, по лицу видна стойкость и заметно, что в госпитале среди докторов пользуется заслуженным авторитетом и чувствовалось, что все к нему относятся с огромным уважением и почтением. Позже я узнал, что он полковник медицинской службы и является главным врачом госпиталя, в котором я лечился. Благодаря их шутке о том, как нога отреагировала на иглу, не смотря на то, что всё тело болело, в теле и в душе появилась сила, и настроение приподнялось.

День от дня здоровье шло на поправку, настроение улучшалось, боли в теле уменьшались, потихонечку вступал в разговор с солдатами, лежавшими со мной в одной палате. От новостей по радио, что фронт продвигается на запад, не только у меня, но и у всех раненых солдат поднимался дух, получая хорошие вести с фронта, постоянно отдаляющегося от нас, не обращая внимание на раны, мы становились бодрее, выражали радость в настроениях. Половина находившихся в палате раненных — «ходячие», а остальные «лежачие», как и я. Из-за того, что мы находились в таком состоянии, мы зависимы какой-то мере от «ходячих», так как если что-то было нужно, то сразу обращаемся к ним.

В общем, из лежавших в палате только один или двое были постарше нас, остальные все – ровесники. Мы-то с начала войны находились на фронте, многие трудности перенесли на своих плечах, а один молодой солдат в палате среди раненных был недавно призван на военную службу, пройдя первичные подготовки, попал в госпиталь сразу же после первого боя с тяжёлым ранением. Те среди нас, кто долго воевали, подшучивали над ним: «Ты ещё не успел понюхать запах пороха, не выходил на «рукопашно — штыковой бой» и как тебя угораздило попасть в госпитале с таким ранением?». По мере того, как мы начали поправляться от полученных ран, у нас начинали рассказывать фронтовые байки, немного добавляя к тому, что было пережито на фронте, делая их весёлыми и смешными, и палате стало веселее в последнее время.

Меня все в палате называли героем, не называли по имени или фамилии: «Что ты молчишь, или какое-то секретное задание выполнив, стал ты героем?» — расспрашивали раненные солдаты в палате. Я и сам не мог вспомнить какой такой подвиг совершил, что бы меня «героем» назвали, и не знал, что говорить, поведал только о том, как вдвоём пленили одного из двух немцев, пришедших за снайпером, и что я не заметил в его руке пистолет, а он приставив его ко мне успел выстрелить два раза, и что тогда был ранен, но никто не верил моему рассказу и со словами: «Свисти-свисти, рассказывай свою байку, да за такую небылицу не то, что орденом, медалью не наградят. А то, что какой-то байкой нас кормишь, значит, точно какое-то секретное задание выполнил», — и перестали приставать с расспросами.

И вправду, при выполнении особо секретного задания, давали слово хранить тайну до определённого времени, встречались случаи, когда при необходимости давали слово и в виде письменного обязательства.

Сам не ведая, каким образом стал именоваться героем, я стал терзаться тем, как это узнать и от кого? Не смотря на то, что фронт постепенно отдалялся, заговорили о том, что по специальному заданию командира нашего полка в госпиталь прибудет командир той роты, в которой я служил. С одной стороны удивляясь тому, что командир полка уделяет мне столько внимания, а с другой стороны не понимая, с каким поручением приедет ко мне наш командир роты, я сам по себе терялся, не зная, что и подумать. 

Такая весть быстро распространилась по госпиталю, начиная с врачей, заканчивая всеми ранеными, девушки — санитарки чисто отмывали полы и окна, заменили на новые постельные принадлежности, будто бы должны прибыть официальные лица высших эшелонов власти. По моему наблюдению, все разговоры в госпитале были обо мне, я это заметил, потому что дверь нашей палаты постоянно открывалась, в неё заглядывали знакомые и незнакомые, здоровались со мной, кивая головами или помахивая руками, как давние знакомые, и уходили. Я себя неудобно чувствовал оттого, что мне уделяется столько времени и внимания, и недоумевая почему госпиталь впадает в такую суматоху и, подумав, что об этом знает оперировавший меня хирург, стал дожидаться времени обхода им больных.

Как и обычно, держа в левой ладони кипу бумаг, подойдя ко мне, хирург:

— Ну, герой, как самочувствие? По озадаченному виду тебя что-то беспокоит, а в целом вид хорош, а теперь скажи, что за вопрос тревожит тебя, отнимая покой? – спросил доктор, стоя возле меня, ожидая ответа, и не отрывая глаз от бумаг.

Не зная, с чего начать, немного подумав, я:

— Всё дело в том, что Вы всегда называете меня героем, не только Вы, весь госпиталь меня так называет, сколько бы не думал, я не смог вспомнить, чтобы я совершил какой-то большой подвиг, соответствующий такому званию, и чувствую себя виноватым, будто мне приписывают подвиг, совершённый кем-то другим, — и не мог посмотреть прямо в лицо хирургу и пряча глаза, и ещё к вышесказанному добавил вопрос: — И плюс ко всему, с каким особым заданием ко мне едет командир роты где я служил?

— Оо, герой, если твой покой отнимает только этот вопрос, тогда потерпи, завтра из уст cвоего командира услышишь какой героизм ты совершил, о коем сам не ведаешь, – сказав это, он ласково потрепал меня за волосы и, смеясь вышел из палаты.

На следующий день, как и всегда, врачи осуществили утренний обход, справляясь о состоянии здоровий раненных, если нужны были дополнительные лекарства, прописывали их и расходились по своим отделениям. А для меня этот был день, которого я так утомительно ждал, что бы то ни было, неспроста, наверное, командир полка уделяет мне столько внимания думал я, теряя покой и напрягая слух. Как и вчера, больные в палате посматривали на меня краешками глаз, стараясь делать это незаметно для меня, делая вид, что не знают о предстоящем, и будто бы заняты своими делами.

Ближе к обеду внутри госпиталя ступавшие туда-сюда «ходячие» засобирались на обед в столовую, из их слов доносились некоторые шутки, и в нашей палате «ходячие» начали готовиться идти в столовую, в то время, когда они начали одеваться, к госпиталю подъехала машина и остановилась возле нашего корпуса, оттуда топчась, высадились несколько человек. Я не мог остановить мысль на какой-то одной вещи, сам по себе ёрзал, суетился, и сразу почувствовал их прибытие. Примерно на пятнадцать-двадцать минут в корпусе установилась тишина, после по коридору топотом шли к нашей палате изрядное количество людей, но дверь палаты не открылась сразу, затем дверь быстро открылась, и вошёл мой командир накинув сверху белый халат, сопровождавшие его люди были тоже в военных формах, тоже накинувшие белые халаты, за ними  вошли довольно много врачей во главе с главврачом. Командир окинул взглядом всех лежавших в палате, поздоровался со всеми и подошёл ко мне. Мне было не по себе, что я не могу, выпрямившись отдать «честь», с покрасневшим лицом, опершись на локти, подняв голову я не знал, что предпринять.

Заметив такое моё состояние, командир моей роты:

— Как самочувствие, герой? – обняв меня, поцеловал. – Ты не волнуйся, на этот раз я пришёл отдать «честь» тебе и вытянувшись отдал «честь». — Я прибыл с заданием командира полка вручить тебе орден «Красная Звезда», — с этими словами он достал из портупеи коробочку, в которой лежал орден, двое людей, вошедших в палату, то есть два человека в военных формах с фотоаппаратами начали снимать нас со всех сторон.

Я в тот момент пришёл себя, полагая что я не совершал геройства, достойного этого ордена, и что он вручается мне по ошибке, и с тем чтобы потом мне не было стыдно, тихонечко попросил командира приблизиться ко мне и сказал, что я против принятия этого ордена, так как не совершил никакого подвига достойный этого ордена. Он наклонился ко мне поближе и шёпотом, чтобы никто не услышал, сказал, что это за «кукушку» и крепко сжимая руку, подал знак чтобы больше не было лишних слов об этом.

И всё равно этот поступок не очень большое геройство думал я, тогда все мои мысли были об отмщении за друзей и о таком уважении, о почёте я тогда и не думал. После того, как я услышал о «кукушке», мысль, беспокоившая меня, отдалилась, мне немного полегчало. И всё-таки внутренне я был не очень доволен тем, что получаю такую высокую государственную награду, всего лишь за то, что одним выстрелом убил «кукушку».

С тех пор, как участвую в войне, я много раз убивал врагов, иногда участвовал в «рукопашно — штыковом бою», были моменты, когда я их уничтожал, вонзая штык-нож. В таких схватках я бывал награждён различными медалями. А тут орден вручают, и с такими почётом, и утверждает, что за «кукушку», значит все секреты в этой «кукушке», подумал я и немножко успокоился. 

Так как вручение ордена было официальным мероприятием, все, кроме «лежачих», стояли выпрямившись. Я тоже попытался расправить тело, затем лежал, не двигаясь. И оттого, что не было гимнастёрки, чтобы приколоть орден, командир вложил в левую руку, ещё раз поцеловал в щёку. Слова, которые говорятся в таком случае: «Служу Советскому Союзу!» — я единственный раз произносил в лежачем состоянии, выпрямив по возможности своё тело.

В тот момент главврач госпиталя, подойдя ко мне, крепко пожав руку, чистосердечно поздравив, отошёл в сторону, давая дорогу другим врачам, пришедшим вместе с ним с поздравлениями. Вот начиная с этого момента, мы выполняли то, что говорили те, кто с фотоаппаратами, ещё один раз командир вручил мне орден, поставив всех пришедших людей у моего изголовья, орден повесили на тёплую белую байковую рубашку без воротника, которую солдаты носят под гимнастёркой, сделали и общую фотографию, и где я один.

 На тот момент, когда я остался один в лесу, у меня была одна единственная мысль — отомстить за товарищей, убитых на моих глазах и за тех разведчиков, которые погибли от пуль очень хитрого и опытного снайпера «кукушки», появившегося в последнее время на нашем участке линии фронта, о котором предупреждал нас наш ротный, когда проводил инструктаж в блиндаже. После того как потерял своих товарищей, все мои мысли были только как уничтожить эту «кукушку», тогда в мыслях не было что за него получу орден и уважение. По инструкции и для подтверждения того, что я уничтожил эту «кукушку» захватил его снайперскую винтовку и книжку снайпера и другие вещи, и отдал командиру роты. А он — в полк, ознакомившись с переводами записей в книжке «кукушки», командир полка срочно подписал приказ о награждении меня орденом «Красной Звезды», и лично хотел выручить мне орден, но обстоятельства сложились таким образом, что вместо него орден был мне вручён командиром роты.

Как выяснилось потом, немецкий снайпер являлся кавалером всех наград фашистской Германии, кроме этого, был представителем высшего сословия немецкого народа, в общем с начала войны уничтожил около ста солдат и офицеров, об этом свидетельствовали записи в его книжке снайпера.

***

С тех пор, как я попал в госпиталь, фронт значительно продвинулся на запад, получивших тяжёлые ранения на полях сражений привозили в военно-полевой госпиталь, где лежали мы. А солдат, получивших лёгкие ранения после поправления, отправляли на фронт, а таких, как я, которые не могли ходить самостоятельно, в сопровождении медицинской сестры отправляли в госпитали, находящиеся в тылу. Принимая во внимание то, что мне нужно продолжительное лечение, и после вручения ордена, подготовили сопроводительные документы и направили в сопровождении медицинской сестры на малую родину, откуда я был призван на фронт.

— Остальное ты знаешь сама, — сказал я и посмотрел ей в глаза, чтобы узнать, как восприняла Зуура мой рассказ. И без того каждый день слышавшая о том, что происходит на фронте, знающая не понаслышке о страданиях на полях сражений, леча ранения молодых солдат, она тоже мучилась как они, как будто ей этого мало, да ещё и вдобавок, услышав тяжёлую историю, пережитую мной лично, как девушка восприняла всё близко к сердцу, и по её низко опущенной голове и печальному, подавленному настроению, и я попытался поднять её настроение. – Видимо, свыше предопределено, что мы должны были встретиться, и по божьей воле нам дана такая встреча. На фронте я, получив тяжелое ранение, переводясь с госпиталя в госпиталь, с самой линии фронта попал в госпиталь, где ты проходила практику, и вот мы здесь нашли друг друга. Я тысячу раз благодарен Всевышнему, — сказав эти слова, я притянул её к себе, и крепко обняв, поцеловал в лицо и в её тонкую изящную шею и, взяв её на руки, начал кружиться и Зуура обняла меня двумя руками, когда её поставил на землю и, обхватив двумя руками её за лицо, ещё раз поцеловав, сказал, — Всё, не надо огорчаться, вспоминая прошлое, я думаю все трудности остались позади, и вся прекрасная жизнь впереди, вот я же стою рядом с тобой живой-здоровый, — с этими словами я взял её под ручку и мы пошли дальше гулять.        

Любовная встреча у них была действительно особенной, как бы военно-госпитальной, поэтому отличалась от встреч их сверстников, он раненный солдат — фронтовик, она практикантка в военном госпитале.

Сарыгул, получивший тяжёлые ранения на фронте, переводившийся из одного медицинского заведения в другое, нуждался в продолжительном лечении и реабилитации. По решению военных врачей госпиталя, где лечился Сарыгул, его отправили в сопровождении медсестры в госпиталь во Фрунзе.

Чтобы доехать до города Фрунзе в военное время по железной дороге, когда на фронт шли составы, до отказа загружённые военными техниками, новобранцами и провизиями, нашему составу приходилось сутками ждать на узловых — станциях, пропуская их. Бывало, что тот состав, в котором ехали мы, на определенной станции направлялся в другую сторону, тогда мы ждали другого состава на том вокзале до неопределенного времени. В основном ехали на грузовых вагонах, приспособленных для транспортировки раненных, но иногда попадались и удобные вагоны — госпитали. Как говорится в народе трудности в пути — это мучение, а для меня это был сущий ад. Вот так, промучившись более полумесяца в пути, мы добрались до госпиталя в столице Киргизии. За то время, что были в пути, моё состояние не то, что улучшалось, а наоборот, я чувствовал себя гораздо хуже, чем в том госпитале, где меня оперировали.

Но с первого дня по возвращении на малую родину здоровье начало заметно улучшаться, видимо, начали действовать на моё состояние несколько факторов, как говорится народе «Дома и стены помогают», это и встречи с родителями и родственниками, и чистый горный воздух, в общем, моё настроение поднялось. И, всё-таки я думаю, что самое главное, что повлияло на улучшение моего здоровья, это встреча с Зуурой. Когда я впервые увидел её среди девушек — практиканток, тогда сразу понял, что такое любовь с первого взгляда. А когда в первый раз встретились взглядом, моё сердце так разбушевалось, будто хочет вырваться из моей груди. И с того момента воля и чувства стали не подвластны мне, как разыгравшиеся во время шторма волны Иссык — Куля, и я как будто находился не среди раненных солдат в госпитале, а попал в другой прекрасный мир.     

Нам сам бог дал эту возможность встретиться в госпитале, где я лечился после ранения на фронте. Нас настигла любовь, которая рано или поздно встречается в жизни каждого молодого человека, и в эту удивительно прекрасную пору, мы делились тайнами наших сердец, если говорить, не пересказать словами, какие мы проводили незабываемые чудесные мгновенья, и не заметили, как пришло время, когда мне надо было отправляться на фронт.

Во время предоставленного мне непродолжительного отпуска, после выписки из госпиталя, при первой же возможности приезжал из айыла в город, чтобы видеться с ней.

Сложнее всего было расставаться с Зуурой, беспокоился о том, что произойдёт до моего возвращения, переживал, одна мысль удесятерялась, разные мысли проходили в голову, сердце не успокаивалось, чувствовавшая мои терзания Зуура: «Я обязательно буду ждать твоего возвращении с победой», — эти слова, сказанные ею, вдохновили меня, придали мне силы, я искренне поверил в эти слова Зууры.   

После выписки из госпиталя, предоставленный мне краткосрочный отпуск незаметно прошёл, и наступило время снова отправляться на войну. Попрощался с любимой, и меня проводили на фронт родители, родственники и все жители села. В тот день на фронт вместе со мной отправилось много совсем молодых новобранцев, которым едва исполнилось восемнадцать лет.

С самого первого дня на фронте он начал скучать по своей любимой, и летели письма с фронта к Зууре и обратно. Письма, написанные любимой были нежными и трогательными, каждое слово выходило глубоко из сердца и по-особенному обдуманно. Зуура хранила все письма, пришедшие с фронта от любимого, и когда cкучала по нему перечитывала их с наслаждением, и вспоминала о безмятежно проведенном времени с ним. Какие бы невзгоды не встречал на фронте, как только представит, что с Зуурой будут вместе в дальнейшей жизни, и тут же забывал о болях и страданиях. Другими словами, ему только такие слова Зууры в письмах как «жду тебя», «люблю» придавали силы, дарили вдохновение, вселяли стойкость и спасали от вражеских пуль. Между боями, когда появлялось свободное время, лежа на дне окопа, мечтал о встрече с ней.

Приближалась заветная мечта Сарыгула, потому что бои шли на подступах к Берлину, среди солдат шли разговоры о ближайшей капитуляции Германии и окончании войны, но немецкие солдаты отчаянно сражались, но были офицеры и солдаты, которые понимали, что война закончилось их полным поражением и что уже бесполезно сопротивляться, и сдавались в плен.

Сарыгул закончил войну на подступах к Берлину, и ожидая, что приближается встреча с любимой и, не зная, когда будет демобилизация, отправляет письмо Зууре и родителям, что скоро возвращается с войны.

Таким образом, прибыв во Фрунзе на поезде с мыслью, что найдёт Зууру в госпитале, идёт искать её в госпиталь, где он проходил лечение. Но не сможет её найти, ему скажут, что Зуура уехала на каникулы в своё родное село.

В те времена автомашины были очень редки, и к тому же и дороги не соответствовали тому, чтобы ездить на них на машинах и, в основном, грузоперевозки и передвижения осуществлялись на конных повозках, хотя и были связывающие с областными центрами и со столицей просёлочные дороги. В те годы основным информационным, культурным и связывающим центром являлся центральный базар, куда приезжали и где торговали люди с разных колхозов и стоялые дворы вокруг базара. Чтобы добраться до нужного места, идёшь на базар и расспрашиваешь, есть ли кто-нибудь с твоего села. Если есть, то тебе повезло, ты поедешь с ними на бричке и по пути узнаешь все новости, что происходило, что происходит в данное время. Сарыгул поступил таким путём, но никого из своего села не нашёл. 

В то время люди были отзывчивы и доброжелательны, видевшие, что я вернулся с войны, поздравляли меня с тем, что вернулся жив-здоров и спрашивали: «Видел ли на войне их сына или родственника?». Среди них были те, кто даже приглашал домой: «Ты устал с дальней дороги, отдохнёшь, отведаешь угощений». Как пойду в гости, если я стремлюсь как можно скорее добраться до своего села, к родителям, и к родным. И я вежливо отказывался, чтобы не обидеть добрых людей со словами благодарности: «Спасибо, но к сожалению не могу, я спешу, тороплюсь домой, дома мать — отец ждут».

Но мне повезло, обойдя весь базар и район рынка, я обрадовался тому, что нашёл одну автомашину полуторку, которая поедет дальше и она уже отъезжала, я, не думая полез в кузов этой автомашины.

***

Когда, остановив машину напротив нашего айыла, выпрыгнув из кузова и поблагодарив водителя, я посмотрел в сторону нашего айыла, уже не видно было его, потому что начало темнеть. Взяв чемодан и сумку со всевозможными подарками, которые я вёз родителям и родным из Германии, а необходимые мне вещи были в вещмешке, которую я носил на спине. Уже стемнело, когда я сделал первые шаги в сторону родного села по знакомой с детства проселочной пыльной дороге, от волнения начало сильно колотиться сердце. Когда я прошёл приблизительно до половины пути, луна поднялась на небе с восточной стороны и хоть немного стало светлее в окрестности. При лунном свете вдали проявлялись очертания гор, виднелись разжигаемые в селе по вечерам костры в очагах во дворах, от радости сердце забилось более учащённо, я шёл быстрым уверенным шагом по дороге, по которой в детстве ездили на конных повозках.

И только тогда я поверил, что живым-здоровым вернулся к своему народу, на глаза навернулись слёзы, вспомнил как в этих местах играли в детстве и провели много интересных дней, но подумал, что если идти по этой дороге, то придётся довольно долго добираться. И тут в памяти всплыла одна прямая узенькая дорожка, по коей мы передвигались пешими или верхом на лошадях. И то, что луна поднялась высоко, означало что наступила полночь, и поэтому я свернул на узкую дорожку, которая была намного короче. И пройдя приличное расстояние по узкой дорожке, в какой-то момент я увидел, что со стороны гор по направлению ко мне идёт огромная собака, пока я подумал, что это за отбившаяся собака ходит в ночи в этом пустынным поле, она, быстро приблизившись, не мешкая начала бросаться на меня. Я, не ожидавший такого поворота дела, стал замахиваться увесистыми то чемоданом, то сумкой и отпихивая ногой, старался не подпустить близко к себе.

Я стал подозревать, что собака не будет прямо нападать на человека. Однако, хорошенько разглядеть, рассмотреть её не являлось возможным, во-первых, из-за того, что была ночь, хотя светила полная луна; во-вторых, она не давала отдышаться, без конца нападая на меня. Я, отбиваясь попеременно то чемоданом, то сумкой двигался спиной в сторону своего айыла. Я не сразу, но понял, что это не собака, а волк, потом что он от собаки отличался по своему габариту и звериному взгляду, когда он нападал, смотрел мне прямо в глаза, не моргая. Видимо, он себя чувствовал себя хозяином пустынного поля, нападая по ночам на оставшихся без присмотра животных и проходивших одиноких путников.

Если бы я перестал сопротивляться, то этот cерый с удовольствием сожрал бы меня, и не видел в его глазах ни паники, ни чувства страха, а только звериный инстинкт разорвать добычу и съесть. 

Не знаю, сколько времени я возился с серым хищником, силы начали покидать меня, да и чемодан, и сумка были довольно тяжелы. Я понял, что если так будет продолжаться ещё, то не выдержу, и начал искать выход из создавшегося положения, при малейшей возможности осматриваясь кругом. Я заметил, что с левой стороны дороги невдалеке растут деревья, к той стороне повернулся спиной и продвигался, отбиваясь от волка.

Пятясь в ту сторону, провалился в яму. Она была такой глубокой, что пока я летел вниз, ударялся головой и телом о бока ямы, затем упал на дно со звуком «топ», а чемодан и сумка упали на меня сверху. Не обращая внимания на боли в теле и что лицо и голова были в крови, я встал и посмотрел вверх, заметил, что высота ямы составляет примерно семь-восемь метров, и обрадовался тому, что избавился от волка. На краю той ямы, в которую я провалился, я увидел сверкающие глаза кружащегося волка и сияющие звёзды в небе. Волк прыгнуть ко мне то ли побоялся, то ли не смог, в общем, довольно долго ходил кругами. Немного придя в себя, вспомнив о трофейном ноже, который лежал в вещмешке, тут же его взял с мыслью защищаться, если волк вдруг спрыгнет на меня.

Когда я отдышался, немного успокоился, тогда начал ощупывать всё вокруг себя и догадался, что нахожусь на дне заброшенного колодца, видно, что здесь давно высохла вода, потому что на дне колодца было сухо. Волк кружил у колодца до тех пор, пока не стало светать, затем его не стало видно. Выяснилось, что страх наводил на меня этот волк, когда его не стало видно, хоть и немного, я пришёл в себя и стал чувствовать болевые ощущения во всём теле, и начал тщательно осматривать дно колодца. Не ведая, что самые трудные моменты ещё впереди, я радовался тому, что волк исчез и, сидя упираясь спиной к стенке колодца, от усталости сам не заметил, как уснул.

Когда я проснулся, в колодце было светло, и я чувствовал, что хорошо отдохнул и восстановился, появилась сила в теле и настроение приподнялось и ещё меня успокаивало то, что не увидел вверху волка. У меня не было мысли, что опасность для меня представляет не столько этот волк, а сколько этот колодец, на дне которого я нахожусь. Я был уверен, что из этой западни выберусь живым, потому что, хоть и с ранениями, прошёл всю войну от Москвы до Берлина и добрался невредимым до родного айыла, и уже слышу лай собак нашего айыла. На самом деле на дне колодца, не то, что лая айыльских собак, не слышно даже шума птиц, пролетающих над колодцем.

Ближе к полудню, полностью изучив дно колодца, узнал, что очень важен следующий вопрос. «Столько время участвуя в кровопролитной войне, вернувшись здоровым, неужели я уйду в мир иной, когда до родного села рукой подать? — спрашивал себя. — Жизнь оказывается сладка, кто же хочет умирать, тем более, пройдя всю войну и почти добравшись до родного дома?»

В первый день не было никакого чувства страха. У меня не было сомнений в том, что всё равно выберусь. С утра до вечера кричал, звал на помощь, предпринимал попытки вылезти. Поднимался примерно на два-два с половиной метра от дна колодца, и снова скатывался на дно. В тот день сильно стараясь выбраться из ямы, к вечеру обессилевший, сидя, упершись о стенку колодца, сам не заметил, как уснул. Во сне видел родной дом, мать-отца и родных, я нахожусь среди них, но они меня не замечают. «Отец, мать, я вернулся, — говорил я им, но они меня не замечают, тогда я начал почти кричать, — Я вернулся, вернулся!» — но бесполезно, они не то, чтобы видеть меня, даже не слышат, будто меня и нет. И когда я проснулся в холодном поту от увиденного во сне, было уже темно. Восстанавливая в деталях свой сон от начала до конца, очень испугался, если они меня не видят, неужели мы так и не увидимся в этой жизни, подумал я. Затем, утешая себя, вспомнил слова матери, когда я ей говорил, что видел плохой сон, она всегда говорила: «Это всё пустое, сынок, не переживай из-за видений во сне». Видимо, из-за того, что я так мучаюсь, три раза сплюнул через левое плечо. Этот обряд тоже мама использовала, когда я рассказывал про какой-нибудь страшный сон. Не смотря на темноту, я предпринял несколько попыток выбраться из ямы, но безрезультатно. То, что вчера, при неоднократных попытках выбраться из колодца, падал сверху вниз, всё тело было разбито и в некоторых местах кровоточило и ныло. В ту ночь, сколько бы я не кричал, что есть силы, толка не было, да и как бы воспринял ночной крик из дна колодца человек, услышавший его?

Предвидя, что не будет никакой пользы от ночного крика, готовясь к предстоящему дню начал строить план. Лежа на дне колодца и глядя на звёзды в небе, начал обдумывать с чего начать завтрашний день, и вдруг услышал какой-то звук и почувствовал, что сверху начали падать мелкие камни и пыль. Соскочив от неожиданности, увидел наверху глаза вчерашнего волка, он смотрел на меня, сверкая глазами. В тот момент я очень испугался, и инстинктивно начал искать нож, вдруг он спрыгнет вниз, из-за сильного испуга, еле-еле его нашёл, ощупывая стенки колодца. Оказывается, я воткнул его в стенку колодца, где выдалбливал ступеньки. Когда я взял нож в руку, немного успокоился и почувствовал себя уверенно, и сказал волку: «Ну давай прыгай, тут же наизнанку сдеру с тебя волчью шкуру». Как будто волк понял мои слова, не прыгнул ко мне, долго кружил у колодца, постоянно посматривая вниз, и в какой-то момент его не стало видно. В ту ночь он больше не появился у колодца, а я долго не мог уснуть, и в ту ночь в первый раз вспомнил о Зууре, о её приятном, звенящем, как колокольчики, голосе и притягивающим к себе лице, и как я в первый раз объяснился в своих чувствах, и о том прекрасном времени, которое мы проводили в парке возле госпиталя. Оказывается, что те дни моей жизни, проведенные с нею, были самыми счастливыми в моей судьбе.  

Если бы мне кто-нибудь сказал, и, если бы даже видел ужасные сны, я бы ни за что не поверил, что окажусь в таком положении, всегда думал, что по приезду с войны на Родину сразу же увижу свою любимую, по которой очень скучал. Однако в жизни оказывается не бывает так, как мы думаем. Мысленно прокручивая в хронологическом порядке наши встречи, вспоминал, какие великолепные дни проводили в саду возле госпиталя. И я начал наслаждаться тем, что перед глазами возникал её белолицый образ, в ушах слышался её звонкий смех, её нежный говор, в памяти всплывало вообще всё то, что связано с ней. Признаться честно, последние дни находясь на дне колодца, о Зууре начал думать больше, чем о родителях. Мне думалось, что она тоже вспоминает меня. Если бы её мысли относительно меня не были искренними, то она не писала бы писем, не посвящала бы любовных слов, не давала бы таких обещаний. Я был уверен в том, что знаю её как самого себя и, разговаривая сам с собой, я пребывал в своих раздумьях. Погрузившись в сладкую мечту о ней, не заметил, как уснул. Назавтра, начиная с самого рассвета, звал на помощь, и ещё пытался выдалбливать ступени сбоку колодца. И в тот день никто не пришёл.

В то время в сёлах оставались только старики, старухи, женщины и неокрепшие дети, реже — солдаты, вернувшиеся инвалидами с войны. Малые дети да женщины трудились на полевых работах, люди как прежде дружной толпой не ходили на работу. Поэтому не было никого, кто проходил бы мимо заброшенного колодца, в который я провалился.

И на следующий день, как бы я не пытался что-либо предпринять, результата не было, от усталости я, оказывается, уснул, в какой-то момент сверху посыпались комья глины, камни, была ночь, того волка глаза опять наверху сверкают. Я не понял, то ли он ждёт того, чтобы я обессилел, или хочет напасть, если выберусь наружу. Видимо, волк понимал, что, если, спрыгнув вниз съест меня, назад не вылезет, довольно долго покружив, исчез из вида. Вообще, он интересовался мной, по ночам заглядывая в колодец.

А в четвёртый день, как бы я не старался экономить, продукты в вещмешке закончились, особенно в эти дни меня мучила жажда. С каждым днём крик о помощи стал выходить слабее и слабее. И в тот день я как мог звал на помощь, но чувствовал, что мой голос не выходил наружу из колодца. Это были признаки обезвоживания моего организма, и меня покидала жизненные энергия, а сознание и воля не позволяли мне сдаваться, и надежда человека на жизнь, оказывается, не иссякает, пока ты жив. Взяв нож в руку, пару раз ударил о стенку колодца, чтобы ступени делать, а дальше не было сил руки поднимать, а глаза с надеждой смотрели наверх.  Если человек просто заглянул бы в этот колодец, и то почувствовал бы просто человеческий страх, а когда к этому страху ещё добавить, что оттуда человек просит помощи, тогда человек почувствовал бы ужас. А я когда упал в этот колодец, защищаясь от волка был рад тому, что остался жив. Как говорится в народе, «бежишь от одного, натыкаешься на другое», я тогда и представить не мог, что этим всё закончится.

В последние время уже я сам начал ждать его появления у кромки колодца, хотя он виновен в том, что я попал в этот колодец. И он появлялся в ночную пору у края колодца, и кружась осторожно посматривал на меня блестящими глазами. Хотя он хищный зверь, а всё же живая душа, и в последние дни стал моим утешением от одиночества, и от безысходности я даже пытался разговаривать с ним. Как будто он чувствовал, что я его ожидаю, он то появлялся по ночам, то исчезал, а ближе к утру приходил и заглядывал в колодец, как будто искал меня, сверкая глазами, немного постояв, как будто разговаривая внутренним голосом со мной, скрывался из вида.

В ту ночь я промучился сильнее, чем в другие дни, после того как ушёл волк, немножко задремал, и снился какой-то сон, но из того, что снилось, не всё осталось в памяти. Проснувшись, продолжал лежать между сном и явью, чувствовал себя ещё хуже, чем до того, как задремал. В этом состоянии приходили разные мысли, когда человеку плохо и мысли, оказывается, приходят недобрые: «Неужели пройдя через всю войну и добравшись до родной земли, до своего народа и не свидевшись с родителями, родственниками и односельчанами уйду мир иной на дне этого колодца?!»

Когда я окончательно пришёл в себя, солнце уже давно взошло довольно высоко, потому что было светло на дне колодца, но не было никакого желания и силы вставать. Смотря на небо со дна колодца, начал потихоньку восстанавливать тот сон, что видел ночью. Во сне видел Зууру, до того, как я объяснился в своих чувствах, весёлая ходит по госпиталю в белом халате и смеётся.

Не знаю, этот ли сон дал мне импульс, но я поднялся, ещё раз осмотрел боковины колодца, взяв нож начал выбивать лесенку. Из-за того, что не было сил, я быстро устал. Я присел, прислонившись к одной из сторон колодца, в утомлении заснул, но ночью плохо спалось, снились нехорошие сны и приходили разные мысли. И в этот день из-за бессилия я не смог делать ступени, едва смог несколько раз ударить ножом о стенку колодца, а больше не мог поднять руки. Думал, отдохну чуток и продолжу сооружать ступеньку. Но силы не возвращались ко мне, лежал обескураженный, и так встретил вечер.

За то время, пока находился в колодце, день ото дня меня постепенно покидали силы, если в первые дни ещё были какие-то силы, то на пятый день я уже лежал на дне колодце обессилевший. Пытаясь спасти свою жизнь, я кое-как ещё один раз прошёлся на коленях, ощупывая рукой стены колодца, и всё, сил хватило только на это. Прислонив голову к одной из сторон колодца, старался смотреть наверх, но от этого стала болеть шея, и я, просто прислонив голову к стенке, стал напрягать слух, пытаясь узнать, что происходит снаружи. Прислушиваясь к немой тишине, я услышал слабое биение своего сердца и подумал — значит ещё не совсем покинули меня силы, раз сердце хоть медленно, но бьётся, это обнадеживало меня, считая каждый его удар, я размышлял о том, сколько ещё дней будет биться сердечко?

В один момент послышались удары, не похожие на биение сердца. Этот звук почему-то показался мне знакомым, не помня, где и когда я его слышал, ещё раз осмотрел дно колодца и там не увидел ничего такого, что могло бы издавать такой звук, и не мог увидеть, потому что пятый день нахожусь здесь. Когда я убирал голову от стены колодца, тот звук пропадал.

Когда человек живёт среди людей, видит вокруг себя горы, шумные реки, просторные степи, солнце на небе, тогда вера в жизнь растёт и дух поднимается. Если окажешься как я, на дне колодца, и сверху виднеется только кусочек неба, и сверкающие в ночи глаза волка, зорко следящего за тобой, когда ты там сгинешь или ожидавший, когда выйдешь наружу, чтобы скушать тебя. И к тому же несколько дней назад кончились вода и съестное, конечно, не сразу сможешь понять, что слышишь, то ли биение сердца или другие звуки, и возникает мысль, что это — галлюцинация. 

Однако, собравшись с мыслями, прислонив голову к боковине колодца, я жадно вслушивался, сложилось ощущение, что звук будто бы приближается. Я просто возликовал, в тело словно влилась сила, я взбодрился, этот знакомый звук хоть и слышится со стены колодца, я точно узнал, что он идёт сверху. Потом я вспомнил тот звук, он исходит от копыт коня. К тому же, если нет других звуков, то он разносился вниз на семь-восемь метров и слышался довольно отчётливо.

Собрав остатки сил, я начал звать: «На помощь!» — и вправду цокот копыт приближался. В какое-то время конь приблизился и остановился, вроде бы человек сошёл с коня. До края колодца приближались шаги человека, он внимательно смотрел на дно колодца, но ничего не видел, возможно, потому что моя солдатская форма за несколько дней, да я и сам смешались с землёй, вероятно, я потерял человеческий облик. К тому же, дно колодца по сравнению с улицей было довольно тёмным, хоть он и слышал человеческий голос, но не мог меня разглядеть и, остановившись у края колодца, пристально смотрел вниз.

Когда я его ясно увидел, то второпях поздоровался с ним. Не видя меня, но слыша голос, он тут же пугливо отшатнулся. Того человека тоже можно понять, если словно мертвец из-под земли приветствует тебя, как не страшиться? Через некоторое время из-за края показалась голова, но всё равно он не мог разглядеть меня. И всё же, склонив голову, он спросил: «Кто там?». Моя душа только и ждала этого, сразу же я сказал своё имя, фамилию, что на войне дошёл до Берлина, что уроженец соседнего села, пять дней назад, убегая и защищаясь ночью от волка, упал в этот колодец. Вообще рассказал случившуюся историю, спеша, всё объяснил. Тот человек тоже, стоя у края колодца, поведал, что является председателем этого колхоза, назвал своё имя, свою фамилию, сказал, что обходит поле. После краткой беседы и после того, как мы познакомились, он сказал:

— Сейчас принесу аркан, привязанный к седлу коня, – и отошёл от края колодца, вскоре вернулся с арканом и бросил один конец ко мне в колодец со словами, – Обвяжись, попробую вытащить тебя, и ты тоже помогай мне.

Я ему:

— У меня есть немного подарков, привезённых из Германии, для родителей, родственников, сперва вытащите их, а затем меня, – с этими словами я привязал к аркану чемодан и сказал, — Тяните.

— Ээ, братишка, что-то чемодан очень тяжёлый, камней наложил что ли? Ты, наверное, ничего не оставил в магазинах Германии, – сказал он после того, как еле вытащил чемодан. В тот момент в моих мыслях ничего такого не было, я просто сказал ему:

— Из Берлина родителям, родственникам привёз разные подарки. Затем я привязал сумку, она тоже немалый вес имела, он вытянул и её. А после того, как в самом конце вытащил вещмешок, почему-то его долго не было видно, затем он подошёл к краю колодца, я сразу заметил, что он изменился, выпрямив спину чуть откинув голову назад, принимая гордую председательскую позу, и предательским голосом сказал:

— Прощай, братишка, видимо судьба тебе приготовила смерть на родной земле, хотя, по твоим словам, ты прошёл такую кровопролитную войну от начало до конца, там, видимо, бог был на твоей стороне, а здесь, видимо, он перешёл на мою сторону, — сказал и ушёл, оставив меня умирать на дне колодца, захватив мои трофейные подарки.  

Очень обозлённый на бесчеловечный поступок председателя, я оставался на дне колодца. Что жадность человека на дармовое богатство, оказывается, может стоить выше жизнь человека, доказывал этот поступок председателя. То, что он поставил эти вещи выше моей жизни, было равносильно тому, что он убил меня своей рукой! Начиная с того момента былая вера в жизнь начала угасать. На глаза наворачивались слёзы оттого, что столь горькая судьба была предопределена мне свыше, так вышло, что, пройдя войну от Москвы до Берлина, и достигнув живым-здоровым киргизской земли, родного народа, теперь вот так, в отчем краю ухожу из жизни, не повидавшись с родителями, с родственниками и любимой Зуурой. Видимо, то, что воевал, было для меня испытанием, и я выдержал это испытание, хотя мог умереть там, но бог берёг для этого случая, чтобы забрать мою жизнь на дне колодца.

Когда по ночам волк подступался к краю колодца, знаком тому служили сыплющиеся сверху камешки, глина, песок, он смотрел вниз, сверкая глазами. Мне, изнывающему от одиночества, лежащему на дне колодца, мучившемуся, теряющего последние силы, то, что приходил хищник и зорко меня сторожил, придавало хоть какую-то силу. Доведший меня до такого состояния – он, в то же время, от одиночества и безысходности жду его появлении у кромки колодца, и как увижу его сверкающие глаза наверху, я как бы подбадриваюсь, наверное, в мыслях у него достать меня и съесть. Немного покружив вокруг колодца, всматривается вниз, затем исчезает, в то врем как его не видно, мне как будто чего-то не хватает, мне одиноко до жути, без конца смотрю наверх.

Словно зная, что я его жду, приходит к краю колодца, блестя глазами, немного постоит, словно ищет меня, лежащего на дне, затем уходит прочь. Его будто не отпускает хищнический инстинкт, чуя, что слабею день ото дня. В последнее время по ночам по четыре-пять раз приходит, смотрит, кружит у колодца, ближе к рассвету скрывается из вида.

Последнюю надежду выбраться из колодца, унёс председатель, не волк, приходивший еженощно и подстерегавший меня, а человек, который оценил подарки, привезённые из Германии для родителей и родных выше моей жизни, а это равно тому, что он собственноручно убил меня!

«Эти подарки все твои, только спаси мою жизнь», — хотел сказать я, но председатель, не дав мне шанса произнести эту фразу, ушёл в спешке прихватив чемодана и сумку, и к ним придачу вещмешок с моими личными вещами, как будто я мог отобрать эти вещи, лежа на дне колодца. После этого меня покинули оставшиеся силы и, использовав последнюю возможность сделать записи в своём блокноте, куда записывал адреса однополчан я, дрожащей рукой, химическим карандашом внёс имя и фамилию председателя, как он представился и список подарков, которые унёс он, даже подарки предназначенные для Зууры, и я из-за жадности председателя тихо ушёл распрощавшись с бренным миром. 

Послесловие

«Тёмное дело через сорок лет становится явным» – говорится в кыргызской пословице, оказывается точно подмечено. А это дело становится явным, не пройдя и года.

В осенние месяцы следующего года, тот председатель двух колхозников направляет со словами: «На таком-то поле есть колодец, в котором пересохла вода, закопайте его, чтобы домашний скот не провалился».

Для председателя прошедший год, превращается в год страшных страданий и мук. Душа солдата, дошедшего до Берлина в этой кровопролитной войне, и обратно добравшихся до родных краёв, не давала ему спокойно спать за то, что он, позарившись на подарки, привезённые для родителей и близких, оценив их выше жизни солдата, бросил на дне колодца с умоляющими глазами… В последнее время ему снился солдат, оставшийся в колодце, выводя его из себя. Председатель хочет с кем-то поделиться, но не может, если скажет, то его совесть будет вскрыта. Отказывается от сна, как помешанный сам по себе ругается, по ночам не может уснуть, не выпив водки. По всей видимости, хотел уничтожить его след, засыпав колодец.

Двое человек, отправленных председателем удивились и словно заподозрили что-то неладное: «Почему колодец, пересохший много лет назад, надо закапывать именно теперь?». Когда они пришли к колодцу, заглянули, то сверху ничего не было видно, им захотелось узнать, что там есть, спустившись на аркане. Не поленившись, идут в село, берут аркан, возвращаются к колодцу, один из них спускается, обнаруживает труп солдата, и тут же они сообщают в милицию. Не медля, милиция, прокурор во главе с первым секретарём райкома, все люди с округи приходят, выносят солдата. В нагрудных карманах гимнастёрки, с одной стороны находят военный билет, с другой стороны находят блокнот и карандаш.

Вышеописанная история была вкратце написана в блокноте. По военному билету сразу узнают, что он уроженец соседнего колхоза и отправляют очень плохую весть родителям.

Когда родители Сарыгула получили последнее от него письмо со словами: «В скором времени прибуду», не описать, до какой степени они были рады. Однако, не дождавшись сына, с последним от него письмом идут в военный комиссариат. В военной части, откуда было отправлено последнее письмо, на запрос райвоенкомата приходит ответ, в котором сообщалось, что он был демобилизован из части в прошлом году, такое-то время. Однако, Сарыгул домой не приехал, все родные с нетерпением ждали его возвращения, особенно проливала слёзы его мать, в последнее время она, будто предчувствуя что-то недоброе, переживала до такой степени, что её здоровье начало сдавать.

Из записей в блокноте узнали имя — фамилию председателя, ознакомились и со списком подарков, привезённых им из Германии. Позже, при обыске дома председателя, находят многие вещи из перечисленных подарков.

И стар, и млад, услышавшие эту печальную историю, переживали, плакали, особенно трудно было его родителям. Не было людей, не проклинавших этого председателя.

Тело повесившегося председателя находят в первую же ночь после задержания в камере милиции, сам он повесился или кто-то руку приложил, того никто не знает и даже не предпринимали попытку расследовать, сказали: «Собаке – собачья смерть».

Такая жадность председателя, поставившего эти подарки солдата для родных, выше его жизни, была презираема всеми людьми, вызывала отвращение, видно, их проклятья достигли не только его, но и его семью. Семья председателя, не предав тело земле, ночью сбежали в неизвестном направлении.

Мать Сарыгула сильно заболела узнав, что её сын был в шаге от родного дома и ушёл в мир иной, оставшись на дне колодца от бесконечной человеческой жадности и вскоре умирает. Вероятно, данный случай послужил доказательством тому, что как бы ты плохо не поступал, ты не должен забывать, что ответ за содеянное ходит вместе с этим проступком. То есть, говоря другими словами, рано или поздно за каждый проступок тебя ждёт расплата.

Оказывается, по уму и сообразительности человек уступает волку, речь идёт ещё и об алчности. Выше рассказано, что волчьего ума хватает на то, чтобы понимать: «Даже если я и спрыгну в колодец, то, как оттуда выберусь?». А человек, оказывается, когда речь идёт о каком-то богатстве, готов на нечеловеческие поступки. Хотя какое же это богатство? Это же просто вещи, пусть даже германские, но ведь эти вещи и имевшие в то время хоть какую-то ценность, всё равно по сравнению с человеческой жизнью гроша ломанного не стоили.

Бедный Сарыгул, каковы были его последние минуты, когда он прощался с жизнью?! Уже он никогда не скажет, хотя нас, итак, всё очевидно. Очень горько, что он не добрался до родителей, родных, до возлюбленной Зууры. Как жаль, что зачастую не исполняются наши самые заветные желания, и мы не можем выстроить жизнь по своему усмотрению. Коли не так, то, как могло случиться такое, что, вернувшись в свой отчий край, человек умер от скупости, не простого, а председателя колхоза. Сарыгул не то, чтобы об этом подумать, а даже, скорее всего, ему это в страшном сне не снилось. Его предчувствия, давали ему только хорошие вести. “Когда ещё ни один цветок не раскрылся в его жизни, из предназначенных судьбой десяти цветов”^[vi], когда должен был бы жить и радоваться, получать удовольствие от жизни, ушёл в юношеском возрасте. Зверство, которое не сделал хищник, учинил кровожадный человек, от его руки попрощался с этим светлым миром Сарыгул. Не зря говорят: «Нет хищника, превосходящего человека». У каждого читателя, я думаю возник вопрос, действительно ли хотел жить и встретиться с родителями, с любимой, если да, то он, наверно, сказал бы председателю: «Помоги мне выйти из колодца живым, я в благодарность отдам все эти подарки», — но председатель, лишив его возможности сказать ему это, вцепившись в них скрылся.

Скорее всего, Сарыгул сначала доверился председателю, во-первых, земляк; во-вторых, не враг, не фашист же какой-нибудь; в-третьих – председатель, значит, человек авторитетный, заслужил эту должность. Всё это усыпило его бдительность, закрадись к нему хоть малейшее подозрение, то он сразу бы при первом же опускании председателем аркана в колодец вылез бы сам, а потом уже позаботился о всевозможных подарках. Но у Сарыгула была чистая душа, в нём не было и тени сомнения в том, что земляк спасёт его. То, что Сарыгул хотел сначала вытащить подарки для родных говорит о том, что он прежде всего думал не о себе, а дорогих ему людях, хотел в то полуголодное время порадовать их, сделать им приятное. А после того, как председатель вытащил его вещи, Сарыгул, наверно, почувствовал, что даже, если и скажет эти слова, всё равно от такого человека хорошего поступка не дождёшься. К великому сожалению, всё вышло, как вышло.

Не думаю, что председатель, даже при всей своей непомерной жадности, мог бы вытащив сумку с подарками и даже полупустой вещмешок в придачу, обречь солдата на верную погибель. А вот когда он от любопытства раскрыл чужой тяжёлый чемодан и увидел новые красивые вещи, тут у него разбежались глаза, и он в силу своих порочных человеческих качеств не смог совладать с собой, подчинившись самым низменным чувствам, не смог удержаться от соблазна завладеть всеми этими диковинными вещами, его алчность сделала его абсолютно безжалостным. По сути, один чемодан, набитый до отказа импортными вещами, решил судьбу человека…

Видно жажда наживы настолько затуманила мозг председателя, что он даже не додумался сказать: «Браток, я вытащу тебя, если отдашь мне этот чемодан со всем его содержимым, только дай мне мужское слово, что никому не скажешь, что я забрал твои вещи», — и, конечно же, Сарыгул, сразу бы согласился, ведь очевидно, что жизнь дороже, и до конца жизни бы не обмолвился никому, что председатель потребовал от него за это вознаграждение и даже был бы премного благодарен председателю за то, что он спас его, не оставил в беде.

И нет в коварном председателе ни раскаяния, ни угрызений совести. Не осуществил же он явку с повинной, не пришёл же раскаявшись в совершённых преступлениях – оставление в опасности, в присвоении вверенного ему чужого имущества, ни через квартал, ни через полгода, а через год так вообще велел засыпать тот злополучный колодец… И ведь не идёт закапывать тот колодец сам, а посылает обычных работников. О чём это свидетельствует? О том, что он трус трусом, и что Сарыгул даже мёртвый был гораздо сильнее этого «живого» председателя с подлой душонкой. Но это и лучше, что он послал к колодцу работников, так люди узнали истинное положение вещей, узнали кто есть кто, а если бы председатель сам закопал колодец, то Сарыгул бы числился пропавшим без вести и все его родственники и Зуура напрасно ждали бы его возвращения.

Не пожалел жестокосердый председатель ни солдата, ни его родных и близких, а то, что Сарыгул может любить не только родных, свою отчизну, своих друзей, односельчан, но ещё и простую милую девушку, ему и в голову не пришло. Это свидетельствует о том, что сам он никого никогда не любил и не любит и, если даже он и добивался должностей, то им руководил голый расчёт.

Так встреча с этим неумолимо жестоким человеком предопределила судьбу Сарыгула… И трагически оборвалась жизнь героя Великой Отечественной войны, отважного и доблестного защитника родины, бойца, отличившегося на войне особым мужеством, о чём свидетельствовали все его высокие почётные награды. И разбиты все самые высокие мечты, самые красивые чаяния, самые светлые надежды Сарыгула и Зууры на прекрасное будущее, на совместную жизнь, на желание родить и воспитать достойных дочерей и сыновей своей горячо любимой ими родины, ведь они оба так беззаветно служили ей.

Когда мы говорим о Сарыгуле и Зууре, перед нашим взором предстают – статный, видный, смелый молодой солдат в военной форме, c орденом, медалями на груди, храбро сражавшийся на фронте за родину и стройная, привлекательная, отзывчивая юная медсестра в белом халате и белой косынке, помогающая в лечении раненных солдат, верно ждущая своего возлюбленного с полей сражений. История их взаимоотношений хоть и завершилась печально, но в памяти людей осталась очень ценной, трогательной их возвышенная и кристально чистая любовь.

Уважаемые читатели, давайте будем далеки от таких поступков, какие совершил председатель, и будем великодушными, доброжелательными и отзывчивыми. Мне хочется верить, что выше рассказанная трагическая история, для всех нас в какой-то мере послужит уроком.

Перевод с киргизского на русский Лейла Карасартова

© Абдынасыр Иманбеков

Примечания: