Римские каникулы

(Рассказ)

«Amantes amentes sunt»[1]

Лера вырвалась и ринулась от него прочь. Она потеряла ориентир в пространстве, будто ослепнув и оглохнув, не пытаясь лавировать, то и дело наталкиваясь на людей. Слёзы жгли ей глаза. Она бежала, не оглядываясь, заворачивала в какие-то переулки, кружа по кишащим людьми узким и бессолнечным, как уходящий вверх сруб колодца, улицам, сопровождаемая раздражёнными окриками:

— Синьорина, Вы что, не видите? — и только повторяла:

— Scusi… Scusi...[2]

— Pazza... Stupida![3] — неслось ей вслед.

Наконец, Лера выдохлась, в беге растеряв первую боль. Остановилась, тяжело дыша. Огляделась по сторонам, надеясь узреть свободный уголок. Невозможно найти уединение в центре Рима в июле. Она просто прислонилась к углу какой-то древней развалины, отвернувшись от всех, и закрыла лицо руками. Что он ей сейчас кричал? Не прошло и двух недель, как он назвал её кретинкой, путаной! Жила себе, жила, и вот — её, нормальную московскую девчонку, втаптывает в грязь жених, который говорил ей о любви, вырвал из дома, с родины... Господи! Что же это? Что она делает здесь — в этом чужом, надменном, дышащим жаром, городе?

Когда это произошло впервые — ужаснулась необузданности его чувств. Замерла в недоумении. Он понял. Взял её на руки, с неожиданной нежностью прижал к себе. Больше ничего в тот раз не было. Но её желанию быть с ним уже мешал этот необъяснимый страх — увидеть его опять таким, словно из сказки о Синей Бороде...

Лера зашла в какую-то подворотню и без сил опустилась прямо на камни, прислонившись к шершавой, пахнущей пылью и плесенью, каменной кладке. Пекло было невыносимым. Раскалённый город плавился, тонул в мареве зноя. Камни, на которые она села — и те были тёплые, как будто на них до неё только что сидели. Попить бы! Она вспомнила, что вода в рюкзаке. С ужасом поняла, что и паспорт там. Он не вместился в портмоне. Сколько у неё денег? Она вытащила кошелёк. Посчитала. Эти сумасшедшие лиры. Сто лир, тысяча лир... Сколько это? Что на это можно купить? Посидела, обняв колени, опустив на них устало голову. Закрыла глаза. Мысленно увидела перекошенное от гнева лицо Витторио. Что она сделала не так? Заговорила с парнем…

Сидя на краю фонтана Треви, окунув руку в тёплую воду, вспомнила сокурсника подруги Маруси, режиссёра из Португалии. Милый, вечно мечтающий Жуан! Он называл её — Леру — «женщиной Феллини», светловолосой Анитой... Хотел снимать в своих курсовых работах.

Парень у фонтана сказал ей что-то. Она улыбнулась. Заколка сползла и волосы рассыпались. Незнакомец спросил — откуда она? Из России. В России красивые девушки. Да. Генетика. Она засмеялась. Подскочил Вито. Дёрнул за руку. Она хотела как раз собрать волосы. Заколка упала в фонтан.

— Ты ведёшь себя, как путана! — он тащил её сквозь людей. — Кретинка! Ты теперь будешь улыбаться каждому? Мне это надоело. Ты что, не понимаешь — где ты? Это тебе не твоя продажная Россия!

— Вито, как ты можешь? Я только... — он не дал ей договорить. Стал толкать её в спину. С побелевшим лицом, он полушипел, полукричал:

— Basta cosi! Sono un cretino! Sono un completo idiota! Pinocchio![4] Andiamo! Мы идём в отель! Сapisci?! — командовал он. — Allora? Perché batti gli occhi? Forza, andiamo![5] Ведь знал же, знал, что все эти русские — шалавы! Stronza!

Он выплёвывал в неё напрасные обвинения, намеренно распаляя себя. Леру охватило безотчётное оцепенение, она смотрела на него с жалостью — будто видела этого человека впервые.

— Но ничего, завтра утром кончится, наконец, этот цирк! Мы уезжаем! — он сорвался на крик. Грубо схватил её за локоть.

— Отпусти! Мне больно!

Она резко отшатнулась, вырвалась. Так её назвать! С ней никто так никогда не обращался. Жгучая обида сдавила ей горло. Выдернув руку, она бросилась бежать.

— Да стой ты, идиотка! Стой! Куда ты? Лера-а!

Беглянка быстро затерялась в причудливом лабиринте римских улочек. Лера не могла себя заставить двинуться с места, опять встать и куда-то идти. Её будто парализовало ощущение роковой ошибки, чего-то, что она не в силах избежать, изменить… Вдруг громко и близко зазвонили колокола. Лера очнулась. Подняла голову. Во дворике за аркой была видна маленькая итальянская церквушка. Или это капелла? На фронтоне читалась полустёртая временем надпись: D O M[6]. В памяти явственно всплыла цитата из библии: «...И пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём». А есть ли Бог в их любви?.. Та ли это любовь, что угодна Богу?

Она тряхнула головой. Мысли не слушались её. Как странно, что она обо всём этом думает. Ей надо думать о другом. Что дальше..? Ничего. Надо домой. Обратный билет в отеле, если он не выбросил. Вито ругал её, зачем купила обратный. Дата открыта. Она может улететь хоть завтра. Надо пробраться в отель до его прихода. Мысли путались. Её била дрожь. Нет. Не успеет, да и до Милана ещё надо долететь. Как? Всё это несерьёзно. Она его заложница. Точка. Он так изменился! Его письма на пяти листах, телефонные звонки каждый вечер, ветка жасмина из Бриндизи... В Москве он был так нежен и предупредителен — или она его просто не знала, не разглядела в пунктирной близости прилётов и отлётов, похожих на меняющиеся рисунки из стёклышек в детском калейдоскопе? И ночью он стал другой. Как будто дьявол в него вселялся. Он изводил её ревностью к «каждому фонарному столбу». Вот и этот парень... Глупость какая!

Витторио потерял её из виду. Он опомнился. Расталкивая людей, пытался догнать её, кричал, чтобы она остановилась, вернулась, но тщетно. Споткнувшись, упал, поцарапав колено. Пошёл, прихрамывая. Он упустил её. Увидел в конце улицы карабинеров — парня и девушку. Он поспешил к ним. Надо её найти. Надо её обязательно найти…

Лера поднялась. Она должна идти. Но куда? Куда-нибудь... Пока идёт, что-нибудь придумает. Футболка прилипла к телу. Одёрнула, отряхнула сзади шорты. От распущенных волос было жарко. Хорошо, что светлые, голову не так печёт. Жалко заколку. Она шла, смотрела на людей. Радостные, у них всё хорошо: осматривают город, впитывают дух тысячелетий, делают фото на память. Где ей искать помощи? Господи, услышь меня! Николай Угодник, скорый помощник, помоги!

Лера не хотела назад. Не хотела видеть его. Ей надо свыкнуться с ситуацией. Всё обдумать. На комнату в отеле у неё всё равно, наверное, не хватит денег, да и без документов не сдадут. Может, переночевать где-нибудь на скамейке? Вспомнила вчерашний вечер. Они сидели в каком-то парке. Где это было? Где-то над Римом, кажется, у Палатинского холма?

Она неплохо ориентировалась. Первый шок прошёл, и она задышала спокойнее. Спросила, как пройти к памятнику Виктора Эммануила. Через него они проходили с холма. Лера шла по узкой, как щель, улочке, по обеим сторонам которой теснились сувенирные лавки с открытками, магнитами и всякой всячиной, вроде открывалок для пива. Она искала что-нибудь, чтобы заколоть волосы.

Сегодня ночью ей опять снился тот сон. Что-то уж очень часто. Второй раз за две недели. Однажды, впервые, он приснился почти два года назад — когда она, совсем одуревшая от истории искусств, от закомар, кокошников, нефов и абсид, заснула над учебниками, готовясь к экзамену. Она тогда доверилась коллеге по университетской библиотеке, Лике. Рассказала про сон. Лика умела толковать сны. Говорили, что она занимается гаданиями, чёрной магией, но в это как-то не верилось. Что за чушь! Лика что-то сделала, провела над ней какой-то странный ритуал. Потом сказала непонятно:

— Я вижу... — и медленно произнесла, — ты никогда не должна быть с тем, кто носит имя, означающее «победитель», иначе тот — из сна — погибнет.

— Почему? — не поняла Лера.

— Я вижу... — упрямо повторила Лика. Она вообще была немногословной.

Лера познакомилась с Витторио случайно, незадолго до ликиного пророчества. В автобусе с группой туристов из Италии оказалось свободным одно, уже оплаченное, место на поездку в Большой. Подружка Ритка, переводчица, захлёбывалась в трубку:

— Быстрей! Будем ждать на стоянке у «Космоса». Шофёру скажу, чтобы потянул с отъездом.

Большой театр. «Тоска». Соткилава. Когда ещё представится такая возможность! Билет стоил запредельно, непозволительно дорого, а так — бесплатно... Лера влетела в ожидавший на стоянке «Икарус». Все в автобусе оживились. Ждали только её. Она пошла по проходу, чувствуя на себе любопытные взгляды туристов. Приветливые, возбуждённые от предвкушения приятного вечера. Некоторые здоровались с ней по-итальянски. Неужели правда, все итальянцы так любят оперу? Или им просто интересно взглянуть на роскошь Большого?.. Ритка указала ей на свободное место в середине салона. В соседнем кресле у окна сидел мужчина средних лет в смокинге. Лера скользнула по незнакомцу взглядом. Интересное, умное лицо. Он посмотрел на неё. Извинился. Убрал пальто с кресла. Последующие три часа его взгляд преследовал её[7].

Большой встретил их, как обычно, помпезностью покрытых красными дорожками мраморных лестниц, роскошью избыточной позолоты, навощёнными мозаиками паркета. Сколько раз она переступала этот порог с трепетом от ожидания чуда, с предвкушением каждый раз нового откровения и таинства гармонии, чудесного синтеза фантазий и сновидений, покорившего всё твоё существо навсегда, такого условного и такого захватывающего, как Музыка. Это единственный язык, на котором говорит весь мир, все души. На котором говорит счастье. Почему, когда человек счастлив — он поёт?.. Или вспоминает самую любимую и прекрасную мелодию, которая настраивает его душу, как божественную скрипку, и она взлетает вместе с музыкой в небеса! Здесь подпитывался гений Пушкина, Толстой, может быть, впервые прозрел, увидев мысленно тоненькую фигурку Наташи Ростовой в бальном платье, Тургенев заболел балетом и намечтал Полину. Казалось, что их тени незримо витали где-то здесь. Так и не смогли оторваться от «великого и ужасного» Большого. А скольких затоптала эта золотая колесница Мельпомены! Сколько Одиллий, сошедших с ума, и торжествующих Одетт. Призраков оперы. Сколько побед и провалов, интриг и стёкол в пуантах, несбывшихся надежд и сломанных судеб. Запах старого двухсотлетнего театра, бархатных кресел и занавеса. Лера узнала бы его с закрытыми глазами.

Ритка села в ложе сзади и, деловито опираясь локтями на их кресла, перешёптывалась с Витторио весь спектакль. Переводила. В основном, спрашивал Витторио. Но Лера, выходя из себя, шикала на них, и Ритка с итальянцем на минуту замолкали. Ария Каварадосси… Это всё, что в этот момент ей хотелось слышать, слушать. Корелли, конечно, невозможно превзойти! Соткилава был тоже хорош.

Если бы Ритка периодически не шипела в ухо, то Лера, наверное, пропела бы вместе с ним:

...И должен я погибнуть,

И должен я погибнуть…

Но никогда я так не жаждал жизни,

Не жаждал жизни![8]

Итальянцы бурно аплодировали, кричали «браво!» после каждой арии. «Всё-таки, музыка объединяет людей», думала Лера, отбивая себе ладони вместе с ними. Этот восторг от торжества русского искусства наполнял её сердце гордостью за свою страну — особенно здесь, в Большом...

После спектакля, у гардероба, Ритка перекинулась парой фраз с Витторио и спросила:

— Давать ему твой телефон?

— Этого ещё не хватало!

Лера наотрез отказалась давать свои координаты. Мало того, что весь вечер ей испортили, ещё и названивать будет. Мама этого не поймёт. Шофёр Гоша высадил её где-то на Дмитровке. Ей пришлось ещё долго мёрзнуть на остановке, чтобы добраться до дома.

Витторио не мог найти её долго. Ритке строго-настрого приказала молчать.

— Ну и дура! — фыркнула Ритка, неодобрительно покачав головой. — Ты хоть знаешь, кто он? Профессор! Он мне визитку оставил. Смотри, пробросаешься! Так и просидишь в старых девах. А он как раз для тебя. По искусству.

Кажущаяся циничность подруги её не обманывала. Лера знала Ритку. Это же добрая душа! Но и «продуманистая». Излюбленное словечко из риткиного лексикона. Им она припечатывала «персонажей с хитринкой» из круга общих знакомых. Как своё клеймо ставила. Хотя у самой Ритки все её хитрые умыслы сводились к тому, чтобы других обогреть и вытащить из грязи... Часто, даже если её об этом не просили.

— Вон, Женька из Австралии звонит… Это просто сказка!

Ритка восторженно закатила глаза. Женька была Риткиной сестрой, спортсменкой-бегуньей, которую она «пристроила» за австралийца, кстати, тренера по гребле.

— Как она там, ещё не всех кенгуру перегнала? — пошутила Лера.

— Скучает. Плакала в трубку, — неохотно призналась Ритка. — А она что думает, нам здесь легко?

— Бедняжка... — посочувствовала Лера.

— Во-во, давай, ещё пожалей её. Тоже идеалистка, типа тебя! — презрительно хмыкнула Ритка, затянувшись сигаретой. — Блин! Ну не понимаете вы своего счастья!.. Стараешься тут для них... Неблагодарные...

— Я не жалуюсь, — пожала плечами Лера.

— Ах, не жалуешься! — Ритка зло выпустила дым. — Посмотри на себя, на кого ты похожа? Нет. Это не мексиканский тушкан! Это шанхайский барс!

— Ладно ехидничать, — Лера закрутила шерстяной шарф вокруг шеи, наскоро засунув концы поглубже в полушубок. — Я побежала.

Ритка чмокнула её, бросив укоризненно вслед:

— Такой шанс упустила, дурёха.

Увидев Витторио на пороге, в голове Леры сразу вспыхнули слова Лики. Верила и не верила. Долго не подпускала. Он упорно добивался её. Прилетал, используя все возможные контакты: своё членство в обществе СССР-Италия. Она училась. ОВиР затягивал с документами, потом заканчивала институт, итальянцы долго проверяли. Юг Италии был закрытой зоной. Казалось, что прошла вечность. И вот опять, уже в Риме, ей снится всё тот же сон — как мучение, как пытка на медленном огне. Она в который раз увидела себя сегодня на какой-то голой и выжженной равнине, медленно пошла по красному песку. Вдалеке показалось белое строение в мавританском стиле, края которого как будто стекали вверх, в небо. Небесное притяжение. Похоже на «сумасшествия» Дали. Испугалась, что уже никогда не выйдет из этой красной пустыни. Неожиданно кто-то сзади закрыл ей лицо руками, как в детской шутке: «отгадай — кто я?». Она почувствовала дыхание у виска и жар тела, стоящего за ней. Стало тепло и так легко. Она поняла, что тот, сзади — ОН. Её мир. Вселенная. Стала отнимать от лица его руки, поворачиваясь... и проснулась. Опять в этот момент. Так и не увидела его лица. Лере казалось, что это был Витторио. Тогда, в Москве, он положил руку ей на лоб. От неё шло то же тепло, что и во сне. Что значит этот сон? Что ей хотят сказать? От чего предостеречь? Если бы знать. Было ли ликино пророчество знаком? Роковой неизбежностью или лишь предупреждением? Кто стоял там, на равнине? Вито?

Она вышла к Площади Венеции. Народу было много. Здесь, среди толпы, её охватило какое-то благостное отчуждение. Никто её не знает. Она никого не знает. Можно взять паузу. Собраться с мыслями. Или вообще ни о чём не думать. Жалко, что у человека нет такой кнопки, чтобы нажать и на время перестать думать, страдать…

Все шли на Палатинский холм, спускались с него, устремляясь дальше, к центру города. Около памятника проходила какая-то акция. Лера увидела жёлтую палатку и расставленные по периметру столики, пёстрые буклеты и газеты на них; парней и девушек в одинаковых жёлтых кепках и майках, на которых было написано: «CEIS — Contro la droga е AIDS», там и тут виднелась маленькая перекрещенная красная ленточка, в виде петли. Действительно, как петля на шее у человека. Она подумала, что её ситуация всё-таки не такая безнадёжная. А этим бедолагам трудно выкарабкаться. Молодёжь жёлтыми стайками, веселясь вовсю, хаотично перепархивала по площади, привычно раздавая листовки. Заинтересовавшиеся подходили к раскладным столикам, разговаривали с активистами — симпатичными девчонками и молодыми ребятами-красавцами. Желающие помочь листали брошюры, что-то подписывали, наклоняясь. Рядом слышался английский. Лера с любопытством наблюдала, как грузный американец в шортах и огромных белых мокасах, вальяжно пережёвывая чуинг-гам, нехотя взял листовку и выбросил её у первой же урны. Чета пожилых немцев с приклеенными улыбками старательно обходила всё, что чревато потерей денег. Японцы, преувеличенно выражая одобрение, мелко кланялись, с энтузиазмом присоединялись. Их щебетание в этом вавилонском гомоне перекрывало всё разноязычье, разносясь по всей площади. Воробьи, то и дело отпрыгивая из-под ног туристов, среди всей суеты устроили купальню в луже около питьевого фонтанчика.

Лера направилась, стараясь наступать на одну ногу, к широкой лестнице у подножия памятника. Камешек попал внутрь сандалии и больно впивался. С неприязнью посмотрела на каменного Командора, а именно — его величество Витторио, первого короля объединённой Италии. Ещё один. «И этот — победитель. Где уж нам их победить! Друг с другом мериться амбициями сподручнее, а женщину можно просто сломать, оторвать хрупкие крылья или приколоть булавкой в коллекцию. Разные весовые категории. Победители нашлись!» Позади помпезного Витторио во всей красе высился под стать ему дворец «Витториано» — сколь гигантский, столь и безвкусный. «Надо же было такое построить!» — с отвращением подумала Лера. Все диктаторы обожают архитектуру гигантизма, как будто они, окружённые гигантскими сооружениями, и сами становятся гигантами. Муссолини тоже любил его. А всё равно — в конце висел вниз головой, раскачиваясь на скрипящей виселице. Подругу его жалко. Она только «подавала патроны» — не тому Бенито. Настоящим исчадием ада должен быть мужчина, чтобы не нашлось женщины, которая полюбит его. Лера стояла, непроизвольно поражаясь этому шедевру эклектики. Всё у них «нео». Неоклассицизм, неореализм, неоидиотизм!..

Лера прищурилась, созерцая крылатые колесницы, подсвеченные закатным солнцем. А что-то в нём есть булгаковское. Дворец Ирода. «И эти идолы... Золотые идолы!»

Вдруг, сзади кто-то закрыл ей лицо руками. Лера ойкнула от неожиданности. «Вито? Так быстро?» Она почувствовала тепло… От рук шло то же тепло, что и во сне. Кто-то почти обнимал её сзади.

Она потрогала руки, попыталась разомкнуть, но их перехватили, смеясь. Затем развели вместе со своими, разворачивая её к себе.

— Лючия! Всё-таки приехала?

Она увидела незнакомого юношу. Незнакомого? Странно. Перед ней как будто стоял Витторио, его точная копия — только моложе, намного моложе. Белозубая улыбка сползла с его лица.

— О, простите, синьорина! Я принял Вас за другую.

— Я уже догадалась, — улыбнулась Лера. — Что, так похожа на Вашу девушку?

— Да. У неё тоже светлые волосы. — Он замялся. — Она однокурсница.

— И что же это за учебное заведение, где учатся Лючии со светлыми волосами?

— Флорентийский университет.

— Какое удивительное совпадение! Я только что оттуда.

— Да? А что Вы делаете в Риме?

— Что можно делать в Риме? — ответила она вопросом на вопрос. — Что все, то и я.

Он как-то странно посмотрел на неё.

— Вы... красивая! — Не отрывая взгляда, спросил, словно подтверждая свою догадку. — Вы — русская?

— Что это, в Италии сходу узнают русских и делают странные комплименты? — Лера почувствовала, что начинает краснеть. Эта неприятность случалась с ней часто. — Что, много русских после «перестройки»? «Культурная интервенция» девушек из бывшего URSS[9]?

— Простите! — он осёкся.

Тут только она заметила, что он в жёлтой футболке. Ясно. Он из этих — борцов со СПИДом. Он, кажется, тоже опомнился.

— Мы проводим здесь акцию, — объяснял он, проследив за её взглядом.

— Я уже поняла по Вашей футболке.

— Хотите присоединиться?

— Ой! — Лера поморщилась.

— Что? — он напрягся.

— Да камешек попал в сандалию…

Она непроизвольно опёрлась на его руку. Он довёл её до ступеньки.

— Можно с Вами? — он тоже хотел сесть.

— Вы лучше принесите мне листовку. Расскажите, для чего Вы это делаете? — Она хотела хоть на минуту остаться одна, понять, что произошло.

— Только Вы не уходите!

— Не уйду.

Она вытряхнула сандалию. Обула. Сама, не зная почему, всё время искала его глазами. А он бежал и оглядывался, натыкаясь на людей.

— Эй! Поосторожней, юноша!

— Извините!

Он был так похож на Вито — и всё же другой. Немного выше. Тёмные волосы чуть подвивались в некоем художественном беспорядке. Глаза — омуты. Бедная Лючия. Разве можно устоять перед этой субтильной копией «Давида»? Хотя, молодые итальянцы все — «давиды». Бьющая в глаза яркость, на наш северный взгляд. Римлянин? Лет двадцать? Больше? О чём она? Ах, да. Его руки... Почему он так немилосердно напоминал ей Витторио? Она будто ощутила себя опять на той красной равнине.

«Давид» вернулся обратно.

— Ну вот, теперь можем посидеть. — Лера подвинулась к краю ступеньки, освобождая место. — Я вся — внимание! Вы, как бы, объясняете мне суть борьбы со СПИДом.

— Не шутите, это действительно очень важно, — парень протянул ей листок.

— А я и не шучу. Сексуальная революция уже давненько прогрессирует. Сначала мы всё попробуем, а потом добрые люди нас вылечат. — Лера стала читать. — И что здесь?

— Мы католическая молодёжная лига. Помогаем страдающим, заблудшим, больным, инфицированным. Мы собираем деньги на реабилитационные центры, на лечение.

— Вы гомосексуалист? — Лера задумчиво оглядела его.

Провокационность её вопроса не застала его врасплох.

— Нет, а что — похоже?

— У итальянцев многие похожи на них. — Лера не стала развивать эту скользкую тему. Друг-гомосексуалист? Почему бы нет! Вообще-то, для некоторых женщин, видимо, жить с импотентом было бы наилучшим решением. Лера усмехнулась. Но муж-гомосексуалист — это, пожалуй, уже перебор. — Где я должна расписаться?

— Здесь, — он показал, протягивая ручку. — Но Вы ещё не прочитали...

— Дело хорошее. Всё и так понятно. Чего ж читать? Помогать надо. Я Вам верю! Не прогуляете, надеюсь? — Она расписалась.

Он посмотрел на роспись.

— А какое здесь имя?

— Это фамилия. Не поймёте.

— А имя?

— Валерия. — Лера с улыбкой протянула ему руку. — А как Вас зовут?

— А я — Лоренцо, — он пожал её руку, задержав в своей чуть дольше обычного.

— Медичи? — пошутила она, неловко высвободив руку.

— Нет. Мариелли.

Она вздрогнула, как от удара током. Ну, наверное, это у них распространённая фамилия, как у нас — «Иванов»?

— Что с Вами? Что случилось?

— Ничего. — Лера провела рукой по глазам, отгоняя видение. — Просто один знакомый тоже... — махнула рукой. — А, неважно! — Она достала из шорт кошелёк. — Этого хватит?

— Не надо! — он отстранил рукой протянутые Лерой деньги.

— Почему? Я тоже хочу внести свою лепту. Берите!

Он взял верхнюю купюру из пачки.

— Этого достаточно… — Он поднял на неё глаза, вспомнив. — А кого Вы хотели увидеть, обернувшись? Вы кого-то ждали? — Он тоже был немного не в своей тарелке. Тревожно разглядывал её. Взволнованность его передалась и Лере.

— Говори мне «ты»! — она махнула рукой, как бы подводя черту. Он улыбнулся.

— Это девушка должна предложить. С радостью буду звать тебя... — он подал ей руку, вставая. — Валери. Можно? — Докончил он фразу, делая ударение на последний слог в её имени на французский манер.

— Необычно, — согласилась она, кивнув. — Меня так ещё никто не называл.

— Yes! — Он обрадовано показал «V» (Victory). — Я буду первым и последним. — Пошли, я предупрежу, что мы уходим.

— Куда? — не поняла Лера.

— Валери! — он склонился в шутливом полупоклоне, приложив правую руку к сердцу. — Я могу угостить тебя кофе или мороженым?

— Конечно, Лоренцо.

— Энцо. Просто Энцо.

— Спасибо, Энцо, — Лера подала ему обе руки, и он резко потянул её вверх. Намеренно не рассчитал рывок, и они стукнулись друг о друга.

— Извини, — он смотрел на неё и не отпускал. Она высвободилась.

— Целую вечность не ела мороженого... Я так люблю фисташковое, — она скребла длинной ложкой по пустой вазочке.

— Я закажу ещё! — он махнул гарсону.

— Не надо, — Лера отрицательно покачала головой. — А то я лопну.

Он засмеялся.

— Где твой отель? Я могу проводить тебя. Но если есть время, я могу показать тебе Рим. В сумерках Рим — волшебный город! Согласна? — Лоренцо просительно посмотрел на неё, склонив голову набок, ожидая ответа. — Я изучаю архитектуру и живопись. Знаю, как показать самое прекрасное и с какого ракурса. Так тебе никто не покажет! Она невесело улыбнулась. Его наивная попытка заинтересовать её умилила Леру.

— Спасибо, но, к сожалению, тебя опередили. — На его вопросительный взгляд, пояснила: — Мне уже показали. — она облизала ложку. — Так что, ты опоздал.

— Да? Кто? — Лоренцо с опаской взглянул на неё.

— Есть, видно, профессионалы и кроме тебя. — Лера саркастически усмехнулась. — Энцо, — она укоризненно покачала головой, — давай расставим точки над «i». Серьёзно, ты же не думаешь, что русская здесь одна?

— А при чём тут… — он запнулся на полуслове, — «русская»? Ты другая, -  помолчав, непонятно закончил он.

Она благодарно улыбнулась. Вот он понял, а тот, другой — нет. Почему она не могла оторвать от него взгляда? Что с ней? Что происходит? Это — ОН… Это были ЕГО руки… С ума её сведёт этот сон! Было хорошо просто слушать голос Лоренцо, идти рядом с ним. Когда они шли к кафе, он взял её за руку, как ребёнка, смотря вправо и влево на снующие автомобили и мотороллеры. Для незнакомого с Римом человека могло показаться, что и ПДД здесь какие-то странные, и римляне позволяют себе неслыханную дерзость — мчаться во всех направлениях. Вспомнилось никитинское: «Переведи меня через майдан...» Так хорошо было довериться ему решать за себя.

— Народу много. Здесь легко потерять друг друга, — отвечая её мыслям, объяснил он.

— Да. Ты прав. Легко.

Лера горько усмехнулась чему-то.

Она оглянулась неуверенно. Уже смеркалось. Раскалённый шар римского солнца с треском провалился, наконец, куда-то за горизонт. Его взгляд никуда не уходил с её лица, но он смотрел так, что не было неудобно. Как святой, или как рыцарь. Нет. Он — не Давид. Теперь она разглядела его лучше. Он ей мучительно напоминал... Да! Спасителя с фрески Андреа дель Сарто.

Она увидела проходящих мимо кафе карабинеров, оглядывающих людей, как будто ищущих кого-то. Лера юркнула между столиков:

— Я сейчас приду.

От страха, что сейчас её найдут, Лера просидела в туалете несколько дольше, чем обычно бывает.

— Всё в порядке? — почему-то этот вопрос от него не показался ей неприличным.

— Да. Просто...

— Что?

— Энцо… — она выдохнула. Полицейских рядом не наблюдалось. — Я должна тебе что-то сказать.

Лера вдруг перешла на шёпот. На её лице читалась решимость.

— Я сбежала! — призналась она, наконец, с полными ужаса глазами, хотела продолжить, но он остановил.

— Я уже понял.

— Меня будут искать.

— Иди в туалет.

— В смысле?

— Сиди там. Я принесу тебе переодеться. То же, что и на мне, — он показал на футболку.

— Хорошо!

Через несколько минут он вошёл в женский туалет. Позвал негромко:

— Валери?

— Я здесь, — она выглянула из кабинки.

— Давай! В темпе. Футболка. Бейсболка. Кидай мне твою.

Она разделась и кинула ему через дверь футболку. Угодила прямо на голову. Он засмеялся. Вдохнул.

— Эй! Поосторожнее со стриптизом.

— Что? — она выглянула. — Ой, извини.

— Давай быстрей. Потом будешь извиняться.

Он сунул футболку в рюкзак.

— Карабинеры начали ходить кругами.

— Ой! — Лера вскрикнула от испуга. — У меня паспорта нет!

— И не надо. Что он тебе даст, если ты не хочешь назад?

Пожилая женщина прошла в туалет.

— Молодой человек? Вы не заблудились?

— О! Простите!

— Что вытворяет эта молодёжь! — дама возмущённо хлопнула дверцей. Лера показалась из кабинки. Теперь её было не отличить от участников акции. Бейсболка всегда обезличивает. Она повернулась.

— Ну как?

— Супер! Аманда Лир!

— Кажется, я где-то читала, что Аманда Лир — мужчина! — неуверенно возразила Лера, обескураженно глядя на Энцо. Что это вообще за комплимент? Странное сравнение!

— Ерунда. Не верь, она классная! — Вдруг вспомнив о чём-то, Энцо полез в карман. — Вот! Это тебе. Я по дороге купил. — Он протянул ей. — Убери волосы.

Это была заколка для волос в виде римской волчицы.

— Спасибо! Ты милый.

— Я знаю.

Они выскользнули из кафе. Было уже темно. Дворец «Витториано», подсвеченный изнутри, выглядел таинственно и совсем даже не уродливо. Перебежали через площадь до палатки.

— Филонишь? — высокий крупный парень схватил Лоренцо за плечо. — А мы тут пашем. Увидел смущённую, прятавшуюся за Энцо Леру. Заглянул ей под козырёк.

— Ясно. У нас пополнение?

— Что тебе ясно? Где наш автобус?

— Массимо поехал отвозить ребят на вокзал.

— Вот не везёт! Мне он нужен.

— До виллы недалеко. Дойдёте.

— Про какую виллу он говорит? — Лера непонимающе смотрела на обоих, пытаясь уловить разговор. Между собой итальянцы разговаривают быстро, проглатывая окончания.

— Джиджи! Язык прикуси! — возмутился Лоренцо. — Ладно. Извини, что не смогу помочь паковаться. Встретимся дома.

— Я что, не человек, что ли? Понял.

— Чем вас кормят в университете? — удивилась Лера. — Он просто гигант.

Было уже совсем темно. Ночь упала сразу и изменила всё вокруг. Она заколдовала город — будто и не было двух тысяч лет. Рельефнее выхватывались прожекторами подсвеченные, «пылающие» руины Колизея, форумов, колоннад. Купола бесчисленных церквей, монастырей, казалось, празднично взлетали, отражаясь фата-морганой на ночном римском небе. Нерон остался бы доволен панорамой! Адское зрелище пожирающего город бушующего огня, рушащихся, исчезающих в пламени древних храмов вдохновляло его. Пожалуй, и сейчас его посетила бы безумная муза… А если он и вправду был неплохой поэт? Но «гений и злодейство — две вещи несовместные»! А Микеланджело? Убить натурщика, создавая шедевр? Как это может уживаться в одном человеке?! Что же касается Нерона, то за две тысячи лет кучу мерзостей могли наговорить: что было и чего не было. Мёртвого льва может лягнуть даже осёл. Тем более — мёртвого Нерона.

Скрылась из виду, погаснув вдали, пылающая панорама старого города. Вывалившись в очередной раз из кустов, они оказались на набережной Тибра прямо за площадью, на которой сегодня днём они с Вито осматривали храм Виргилис и базилику Санта-Мария-ин-Козмедин. Было темновато, хоть и центр Рима. Но она сразу узнала это место. Мысленно перед ней возник Вито, его глаза смотрели на неё с немым укором. Где он сейчас? Она не могла не понимать, что он где-то мечется, не находя себе места, что он трагически болезненно, как-то остервенело и, в общем, безнадежно любит её. Леру уже вначале пугала эта инфернальная сила его любви. Осознав это, ей почти не верилось, что у них вообще может быть что-то похожее на счастье. После всего, что случилось, ей было совершенно невозможно разобраться в этой убийственной буре эмоций, клятв, требований… А может, всему виной — эти жуткие тени Вечного города? Это они разбудили в Вито страсти из прошлого? Что-то и в нём было от Нерона.

Лоренцо вёл её какими-то закоулками, они перепрыгивали через сложенные из древних камней невысокие укрепления, продирались сквозь колючие изгороди, стараясь обойти людные улицы. Он подсаживал её, помогал спрыгнуть, подхватывал, не отпускал ни на минуту её руки.

— Ты так хорошо знаешь Рим! — воскликнула Лера.

— Я нет. А вот Джиджи — римлянин. Ну тот парень, на площади! — Лоренцо кивнул в сторону Палатинского холма… — Я просто часто бываю здесь.

— А ты разве не из Рима? — Она пыталась понять, где они. Сориентироваться. Почему она не боялась его, доверилась ему?

— Я с юга, из Пулии.

Лера замерла. Догадка ударила в неё, как зигзаг молнии, пронзив сознание насквозь, и ушла куда-то, в римскую каменистую землю.

— Куда мы идём? — Лера другими глазами посмотрела на него. Он засмеялся, несколько смущённо:

— Ты так смотришь, что сердце останавливается. Такие глаза дают ещё до рождения. Там. — он указал вверх. — Зелёные...

— Так куда же лежит наш путь? — Лера намеренно сбивала его с этой темы.

— А мы как раз к Джиджи и идём.

— Как? К нему домой?

— Да, родители на Сардинии, а нам разрешили остановиться на время акции.

— Я лучше где-нибудь здесь посижу. — На его непонимающий взгляд Лера начала сбивчиво, торопливо что-то придумывать. — Знаешь, мне надо побыть одной, собраться с мыслями. Спасибо тебе за всё, но дальше я с тобой не пойду. — Она неуверенно остановилась, разжала руку.

— Что? — он, казалось, оскорбился. — Ты не так поняла! — Лера почувствовала, что её подозрение задело его за живое, но он лишь сокрушённо покачал головой, глядя на неё с полуулыбкой. — Никто не собирается к тебе приставать!

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Там человек пятнадцать. Мои друзья.

— И девушки?

— Да. Ты их видела на площади. — Он опять взял её руку. — Ты отдохнёшь, а утром решим, что дальше делать.

Они шли вдоль обмелевшего русла реки.

— Я думала, что Тибр — это большая река, как Арно!

— Она полноводнее зимой. Но, вообще-то, она небольшая. Здесь жарко. Она всегда так мелеет, особенно летом.

Ночь разорвал вой сирены. Мимо них, за деревьями, промчалась одна полицейская машина, затем другая, вращая голубыми огнями. Лера задрожала. Машины остановились недалеко, на площади. Послышались голоса. Шаги приближались.

— Не бойся! Иди ко мне… — Лоренцо повернул ей козырёк бейсболки вбок, приподнял на руки и, прислонив к дереву, обнял, закрывая её всю. Лера хотела оттолкнуть.

— Тише, тише, молчи… — шептал он, щекоча её ухо, щёку, полураскрытые губы. Ещё не веря в происходящее, они робко, неуверенно потянулись друг к другу, как две разнозаряженные частицы, словно инь и ян, продлевая это узнавание, погружаясь в него, притягиваясь бессознательной, неконтролируемой силой. Нежность его обезоруживала, лишала воли. Послышались смешки. Карабинеры стояли совсем рядом, видимо, любопытствуя. Лоренцо, казалось, ничего не слышал. Он обнимал её, будто желая слиться с нею, вобрать её всю в себя.

Лера, забываясь, словно проваливалась в пропасть, непроизвольно подчиняясь его порыву. Странным диссонансом доносились откуда-то, казалось, с другой планеты, комментарии стражей порядка.

— Va bene, da questa parte, piccioncini... Innamorati![10]

— E Certo. Due pazzi piccioncini![11] — один засмеялся. — Смотри, не зацелуй её до смерти, парень!

Полоснули небрежно, для острастки, по ним фонариком, проходя мимо. Шаги удалялись. Он отстранился, приходя в себя.

— Извини. Они могли проверить документы. — Дыхание его было всё ещё прерывистым. Казалось, что взглядом он продолжал её целовать.

— Спасибо. — Лера смутилась.

— Не за что.

Возникла неловкая пауза. Они постояли, глядя по сторонам, стараясь не встречаться глазами. Медленно направились дальше. Но с этой минуты всё изменилось.

Оба поняли, что произошло нечто главное — нежданное, налетевшее, обрушившееся на них из вечности в Вечном городе внезапно, и что завтра уже будет навсегда другим. Ошеломлённые этим знанием, преображением в них обоих, молчали, счастливые от того, что идут рядом. Они брели вдоль ночного Тибра, держась ближе к платанам. Фонари горели через один, как в Москве, на окраине.

— Долго ещё? Я больше не могу. Там есть душ?

— Есть. — Он вытащил из рюкзака безрукавку. Расстелил на траве. — Садись. Ещё минут пятнадцать. — Сел рядом с ней.

— А такси нельзя было взять? — Лере казалось, что если она ляжет на минутку, то тут же заснёт.

— Нет. Карабинерам уже, наверное, раздали твои фотографии. — Он положил голову на сомкнутые замком руки. — Уже близко. Потерпи.

Помолчали. В листве деревьев бессонно вскрикивала какая-то беспокойная птица. До них долетали звуки аккордеона, отголоски песни, смех, обрывки разговоров с террасы траттории где-то поблизости. В наступающей волнами тишине слышалось журчание обмелевшей реки, и уж очень надрывно в эту какофонию-симфонию вступали сходу торопливо цикады, боясь не успеть, словно подавали знак: «SOS! SOS! SOS!» От этих тревожных сухих трелей Лере делалось не по себе. Непонятно замирало сердце: как будто сейчас остановится — от сладости римской ночи, от этих настойчивых, непонятных «предсказаний» невидимых сверчков, совершенной неясности всего, что с ней будет дальше, и оттого, что он был рядом. Она сидела, прислушиваясь к музыке прекрасного, но чужого ей города, пытаясь разгадать её. Энцо по-прежнему молчал, опустив голову на руки.

— Ты замучился, наверное, со мной? — Лера дотронулась до его плеча.

— Что? — он будто очнулся. — Замучился? Да. Можно и так сказать. Один вопрос не дает мне покоя.

Он поднял голову. Посерьёзнел.

— Извини. Ты, конечно, можешь не отвечать.

Лера смотрела на его профиль. Даёт же Бог такие лица! Ей хотелось прикоснуться к нему, медленно провести черту ото лба к подбородку, потрогать эту античность. Он повернул голову и пристально посмотрел на неё.

— Кто он? Что случилось? Он совершал какое-то насилие, принуждал тебя к чему-то?

Лера отвела взгляд.

— Я не хочу сейчас об этом!

— Почему? Я должен знать, как тебе помочь. — Его требовательность пугала её. Разве нужно всё объяснять?

Она упорно смотрела в сторону.

— Ладно. Расскажешь, если захочешь.

— Давай лучше смотреть на звёзды. Видишь, какое странное сияние над Римом? — Лера хотела изменить ход разговора.

— В Риме никогда не видно звёзд, — ответил он.

— Почему? А я вижу звёзды. Смотри, их сколько! — Лера восторженно раскинула руки, будто желая вместить всю Вселенную в свои объятия.

— Наверное, просто не замечал… — Лоренцо покосился на тоненький серп луны, примостившийся скромно сбоку в рассыпанной над ними мозаике летней римской ночи. Словно живые брызги какого-то божественного фейерверка, там, наверху, удивительно ярко горели звёзды. — Сегодня прямо какой-то феномен! — признался он, всмотревшись в изумлении в небо.

— Ты просто никогда не смотрел на звёзды! — воскликнула Лера, любуясь фантастическим зрелищем. — Смотрящий сердцем всегда их увидит. Они прячутся только от тех, кто равнодушен.

— Да. Ты права. Часто нет времени на созерцание.

— Когда же, если не сейчас? — Лера продолжала, глубоко вздохнув, всё ещё глядя вверх. — Разве можно не восхищаться этой красотой, этой звёздной бездной над нами?

Она почувствовала его взгляд и перестала разглядывать капельки звёзд. Лоренцо смотрел совсем не на небо, а на неё. Сейчас он был похож на врубелевского Демона. Леру смутила сосредоточенность этого взгляда. Она немного отодвинулась. Он отвёл взгляд. Над ними слабым ропотом жухло зашелестели кроны платанов, будто жалуясь — умаявшись, должно быть, за день в каменном пекле города. Налетел порыв остывшего наконец к ночи ветра, заволновав было плоские пинии и старые огромные акации в парке позади них, насмешливо пахнул в лицо свежестью близкой реки, и, лишь раздразнив, затих где-то вдалеке. Стараясь, чтобы голос звучал спокойно, Лера спросила:

— Ты же постигаешь тайны искусства, а это сама природа. Тебе нравится то, чему ты учишься?

— Нравится. — Он помолчал. — Искусство — это единственное, что приближает нас к Богу.

— А тебе это важно?

— Для меня это было главным. Отец настоял, а я хотел другого.

— А почему, тогда, послушал отца?

Энцо пожал неопределённо плечами.

— Он тоже архитектор. И потом, я единственный сын. Отец сказал, что проклянёт меня. — Энцо сорвал сухую травинку, пожевал.

— Господи! Это ещё почему?

— Потому, что я хотел стать… священником. — Он помолчал. — А лучше — жить в монастыре.

— Ты?! — Лера была потрясена.

Она не знала, что дальше говорить. Монах, от которого пять минут назад она чуть не потеряла сознание... И опять это тепло. Это ОН. И почему она не была Лючией, которую он ожидал?..

— А как же Лючия?

— Я же сказал, что она сокурсница! — Энцо отрицательно покачал головой, сжав её руку. — Только сокурсница, слышишь? — он посмотрел ей прямо в глаза.

— Ну, это неважно! — пожала плечами Лера, пытаясь придать голосу весёлое безразличие, но получился почти шёпот. Он поднёс её руку к своим губам. Лера замерла от удивительной нежности его прикосновений. Она не сопротивлялась. Его тепло разливалось по ней, как живительное, чистое чувство счастья. Непонятного. Стремительного. Абсолютного. Как будто он вдыхал в неё обратно жизнь.

Неожиданно для неё самой, её накрыла волна безотчётной радости. Стало стыдно и одновременно легко. Она сходит с ума. Это неправильно. Этот мальчик и она… Что это?

— Поэтому ты занимаешься благотворительностью? И эта акция? Да?

— Понимаешь, я хочу вернуть этим людям веру. Я хочу, чтобы они снова полюбили жизнь. Нашли себя в этом мире. Открыли глаза.

— И поэтому ты хочешь отказаться от себя самого? — Лера сглотнула. Горло сжимало. Было трудно произносить слова. — От своей жизни, любви, и служить Богу? Почему? Ты знаешь, от чего отказываешься?

Он поглядел на неё мрачно.

— Думаю, что знаю.

Лера опустила глаза.

— Пойдём. Я уже отдохнула.

Опять сирены. На этот раз — с противоположной стороны реки. Невдалеке послышался лай собак.

— Пошли быстрей. Они не должны тебя учуять. Ветра нет.

Они побежали. Лера не могла уже дышать, когда они наконец добрались до дома. Вилла вдруг вынырнула из ночи, среди чёрных верхушек кипарисов. Казалось, что это пики каких-то страшных воинов, которые поджидают тебя в темноте.

Из глубины дома доносилась музыка. Кто-то бренчал на гитаре.

— Это Джиджи. Быстро они свернулись, — ответил он на её безмолвный вопрос. Они прошли через зал.

— Здесь рояль? — Лера подняла крышку. Нажала на клавиши. — Хороший.

— Мама Джиджи — пианистка, — ответил Лоренцо.

— А ты умеешь играть? — понял он.

— Немного.

— Сыграешь потом?

— Да. Покажи мне пожалуйста, где душ? — попросила она.

Стоя под прохладными струями она услышала, как он заглянул.

— Я принес полотенце и чистую футболку. Это моя.

— Спасибо. — Лера улыбнулась.

Позже они сидели и слушали, как Джиджи поёт. В комнате, когда они вошли, было человек шесть. Лоренцо представил ей всех.

— Это Массимо, вот там Нандо, Лаура, Кьяра, Джино.

Каждый со своего места приветливо кивал, кто поближе — протягивал руку.

— Ciao! Russa?[12]

— Valerie? Piacere…[13]

— Molto lieto, Valerie…[14]

Казалось, никто не был удивлён, что Энцо откуда-то притащил русскую, не закидывали её вопросами. Лера была этому рада. Она устала. Просто села и слушала Джиджи.

У этого гиганта был мягкий бархатистый голос. Пели неизвестные Лере песни. На английском. Журнальный столик был уставлен минералкой, пустые коробки с остатками пиццы ещё не убрали. Лера с удовольствием пила «Сан Пеллегрино». Казалось, что ничего вкуснее не было на свете.

— Есть пицца. Какую ты хочешь? — Лоренцо вопросительно смотрел на неё, поднимаясь.

— «Фрутти ди маре».

Джиджи наигрывал Стинга.

— Спасибо. Так вкусно! — Она посмотрела с благодарностью на Лоренцо. Он кивнул.

— А мне нравится Моранди и вообще ваши старые: Модуньо, Вилла. — Лера вытерла рот салфеткой, обращаясь к гитаристу.

— Сколько тебе лет? — засмеялся Джиджи.

— Двадцать три скоро будет.

— Да? Странно. В России слушают ещё наших ветеранов?

Он запел иронично: «Канцоне д’аморе...» Лера оборвала:

— А ну, давай, подыграй! Не сбейся. Там речитатив.

— Да ладно, не собьюсь. — Джиджи прислушался.

Лера негромко запела:

Io odio settembre, io odio la sera.

Questa’aria pulita rinfresca l’immagine cara.

Mi spiace molto, pensare a qualcuno che non cˋé

Ma torno a giocare con questo dolore

Pensando a te…

Все слушали, Джиджи играл перебором, переходя на мягкие аккорды, чтобы не заглушить её:

Tu, gridi aiuto e nessuno ti ascolta.

E sopratutto Lei aspetti la fine del telegiornale e dopo, a letto vai.

Vorresti volare e invece rimani

Lí fermo su questa terrazza…

Dall’ultimo piano a guardare…[15]

Джиджи давал медленный аккорд и вдруг начинал перебирать. Последний аккорд замер.

— Классно! — все захлопали. — Откуда ты так знаешь итальянский? Филолог?

Лера отрицательно покачала головой:

— Как-то так получилось. Выучила.

— Откуда ты её взял? — Джиджи восхищённо ударил Энцо по коленке.

— Где взял, там уже нет! — Энцо грустно улыбнулся. — Ты хотела сыграть. — Он взглянул на Леру.

— Когда? — смутилась она.

— Ты ещё и играешь? — Джиджи возмущённо показал, мол, поднимайся!

— Давай, а то эксплуатируют меня одного.

Все перешли в зал. Одна из девушек, Кьяра, зажгла свечи.

— Света мало. Она не видит. — Вторая девушка, Лаура, хотела включить свет.

— Нет, нет. Мне достаточно. — Лера попробовала инструмент. Все собрались около. Она покашляла и запела, подыгрывая себе. Лера взглядывала на Лоренцо. Лицо его менялось. На него набегали тени. Или это было эффектом от колеблющегося, неверного отблеска свечей? Оно было печально, почти трагично. Лера негромко пела, перебирая клавиши:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь...

Она доиграла. Все молчали.

— О чём это?

— Это рок-опера русского композитора Рыбникова. «Юнона и Авось» называется. Есть спектакль. Они и к вам приезжали.

— Юнона — это богиня? А второе слово? — Кьяра улыбнулась лучистыми глазами, одобрительно дотронулась до её руки. — Музыка красивая, правда? — обратилась она ко всем.

— Это два корабля. — Лера помолчала, собираясь с мыслями. — Был такой русский путешественник, граф Николай Резанов. Он приехал в Калифорнию налаживать торговлю со Штатами и на балу увидел дочь губернатора, Кончиту. Они узнали и полюбили друг друга. — Лера, казалось, рассказывала всё это только Лоренцо, смотря на него одного. — Но они были разной веры. Он должен вернуться в Россию, чтобы испросить разрешения у Государя на брак с католичкой. По дороге он заболел и умер. Кончита ждала его тридцать пять лет. Когда один из русских, который приехал в Калифорнию, сказал ей, что Резанов умер, она дала обет молчания на всю оставшуюся жизнь. — Лера помолчала. — Это песня их прощания.

— Как грустно. А сколько она прожила? — спросила курчавая, как африканка, Лаура, сочувственно качая головой.

— Много, — устало вздохнула Лера, закрывая крышку. — Я сейчас усну.

— Э, нет! Я, как хозяин дома, должен вам хотя бы один танец. — Джиджи согнал её с пуфа, шепнув: — Иди. Танцуй с ним. Играю для вас. — Он заиграл медленный вальс.

Лера услышала вступление. Мелодия была щемяще грустной и, казалось, знакомой. Где-то она её слышала, но не могла вспомнить, где: «Это не Манчини?»

Лоренцо подошёл к ней.

— Разреши тебя пригласить?

Она положила ему руки на плечи. Он взял их своими и замкнул у себя на шее. Потом обнял и притянул к себе, наклонившись. Она чувствовала, как бьётся его сердце — прямо в неё, ощущала теплоту его губ. Он вдыхал её волосы, соскальзывая от виска на щёку. Света почти не было. Смутно двигались силуэты, тени, а они были одни в своём притяжении и, казалось, если оторвутся друг от друга, то умрут.

Они вошли в комнату.

— Кровать одна, но я могу устроиться в кресле.

Лера неуверенно легла к стенке. Сказала ему:

— Места много. Ложись с краю.

Она закрыла глаза. Сон не шёл. Сегодня столько всего случилось. Окончательно разбилась её любовь. А была ли это любовь? Кто этот парень с ней рядом? Кажется, что ближе него нет никого на этой земле! Разве так бывает? Она лежала не шевелясь. Лоренцо повернулся к ней. В темноте она чувствовала, что он смотрит на неё. Сердце как будто на миг остановилось.

— Ты не спишь? — Он помолчал. — Ты устала. Спи! Ничего не будет. Я не коснусь тебя. — Он приподнялся и снял со стены над кроватью распятие. Подвинувшись на край, положил его посередине, как границу, как Тристан положил между собой и Изольдой меч.

— Спи! — почти приказал он, и через мгновенье она уснула.

Опять эта равнина. Чьи-то руки. На этот раз она успевает, оборачивается и видит его. Лоренцо. Это ты? Как я долго не могла увидеть тебя. Это ты! Она гладит его лицо, его волосы. Лоренцо... Почему тебя так долго не было?

— Валери, проснись, эй! Что с тобой? — Она очнулась и увидела над собой его встревоженное лицо. Он говорил, силясь дышать спокойно:

— Ты стонала во сне. Звала меня.

— Да? — Лера смотрела на него, ещё не совсем очнувшись.

Он убрал ей прядь волос с лица.

— Я видела сон. Я его вижу уже давно.

— Надо же! — он удивился. — Мне снится тоже один, уже долго.

— Какой? Расскажи, — еле слышно спросила Лера.

— Да странный... Не страшный, но что-то он должен значить? Что-то очень важное. Я уже давно думаю над этой загадкой.… — Лоренцо задумчиво покачал головой. — Я родился в Пулии, недалеко от Таранто, — продолжил он. — Это пустыня. Кактусы, песок и земля — красная, как терракота. Мне часто снится, что я иду по направлению к дому отца. У него особенный дом, непохожий ни на какой другой. Он сам его спроектировал: с плоской крышей, сюрреалистический такой. Края как будто оплавлены солнцем и вот-вот стекут в небо. Неважно… Вот… Я иду, а чуть впереди идёт девушка в чём-то белом. Лица я не вижу, только силуэт. Я хочу её повернуть к себе. Закрываю ей глаза сзади руками, вот как тебе сегодня на площади, и она начинает поворачиваться. Тут я всегда просыпаюсь. — Он словно очнулся и перевёл взгляд на неё. — А какой у тебя?

Не отвечая, Лера резко села на постели.

— Почему ещё темно?

— Ты спала не более часа.

— Знаешь парк с очень густой зеленью? Где-то над Римом? Там ещё такие двойные старинные фонари и какая-то полуразрушенная часовня? — Она с надеждой посмотрела на него.

— Знаю, это...

Она перебила:

— Пожалуйста, отвези меня сейчас туда!

— Зачем?! — он почти закричал, ничего не понимая.

Она закрыла ему рот рукой:

— Тише. Я должна вернуться назад.

— Почему?

— Я хочу туда, мне надо.

— Да объясни, почему? — Он отрицательно замотал головой. — Я тебя никуда не повезу! Тебе не надо быть с ним.

— Пожалуйста! Так должно быть.

— Нет!

— Почему?

— Потому, — он попытался обнять её. Лера слабо сопротивлялась, упираясь руками ему в грудь.

— Нет, Энцо. Это нельзя!

— Почему?

На мгновение он возмущённо отпрянул, но увидел её беспомощное, опрокинутое лицо. Приподнял за подбородок. Лера беззвучно плакала.

— Почему ты плачешь?

Она уткнулась ему в плечо, всхлипывая и повторяя одно и тоже, как заклинание.

— Не спрашивай. Просто отвези.

— Что ты делаешь со мной! Я больше никогда не увижу тебя? — он оторвал её от себя. Взял её лицо в ладони, заглядывая ей в глаза, пытаясь прочесть что-то. — Не уходи!

Она вдруг широко открыла мокрые от слёз глаза. Посмотрела на него, силясь произнести эти слова:

— Я люблю его, — сказала тихо.

— Нет! Это неправда! — Он встряхнул её за плечи. — Посмотри на меня. Ты его не любишь! Я не верю! Я знаю, зачем ты говоришь мне это. Я не отдам тебя, слышишь? Я тебя…

Лера закрыла ему рот рукой. Поняла, что он хотел сказать.

— Не говори ничего. Так надо. Энцо, не мучь меня.

— Кому надо?

— Мне!

Энцо секунду с отчаянием смотрел на неё. Это конец? Господи, почему сейчас?.. Когда Ты сам явил мне великую благость Твою?! Он отвернулся, медленно поднялся и, поискав, стал надевать кроссовки, стараясь не думать о том, что будет.

— Через пять минут выходи. Если гараж открыт, то не придется будить Джиджи.

Она оглядела ещё раз своё временное пристанище. На смятой кровати всё ещё лежало деревянное распятие. Лера подошла и осторожно повесила его обратно на стену. Перекрестилась.

Лоренцо затормозил. Молчал, глядя прямо перед собой:

— Это здесь.

Они подъехали к парку на рассвете. Лера так и не узнала, как он назывался.

— Я пойду одна.

— Нет! — он категорично мотнул головой. — Я с тобой.

— Нет, Энцо. Я должна одна.

— Я провожу тебя. Тут полно цыган и бездомных.

— Ладно. Только обещай мне сразу же уйти.

— Обещаю!

В парке была ещё ночь. Сумрак, который бывает только перед самым рассветом. Душная липкость так и не остывшего южного города. Они медленно шли, держась за руки. Ещё одна лишняя минута. Гравий тоскливо шуршал под их шагами. Гулко отдавался вечностью в зыбкой тишине аллей. Вон там, в конце аллеи, кажется, должна быть эта скамья. Да. Точно. Позади высились бесформенной грудой остатки часовни. Здесь прошлой ночью она была с Вито. Здесь он... Впрочем, это уже неважно. Он должен прийти сюда. Он должен искать её здесь. Ей надо подумать. Вспомнить. Осмыслить. Оторваться от того, кто сейчас шёл рядом с ней. Отпустить его. Это не наваждение. Это не пройдёт. Лера посмотрела на Лоренцо, пытаясь разглядеть в темноте.

Если Вито сюда не придёт, она вернётся в отель. Попросит понять её. Что-то придумает. Потом бежать, бежать далеко… Улетать. Скорей… Домой. В Москву.

В темноте аллеи вспыхнул огонёк сигареты. Лера остановилась в ужасе. Она только уловила это движение, как Витторио, словно в замедленной съёмке, поднимается со скамьи. Лоренцо тоже увидел, но она опередила. Лера бросилась и, раскинув руки, закрыла его. Успела. Полыхнул выстрел. Лоренцо, ещё не веря в происходящее, рванулся, подхватил её сзади под руки и какие-то секунды держал, пока она оседала на колени...

Лоренцо сидел на земле, взяв её на руки и будто укачивая. Вито, не до конца понимая, что он сделал, смотрел на них.

— Я не хотел...

Лоренцо молился. Витторио глядел на дело рук своих: на, неизвестно откуда и почему, появившегося здесь сына и убитую им возлюбленную. А в его взбудораженном сознании всё ещё продолжали крутиться кадры из — теперь уже навсегда ушедшего — прошлого… Он целует её в гондоле под Мостом вздохов… Щёлкает неожиданно вспышкой, несмотря на протест, удачно поймав её в объектив камеры с Венерой Медичи в похожей позе… Вчерашнее утро — их последнее утро у Собора Святого Петра… Служитель не впустил Витторио в шортах внутрь. Он остался ждать её на ступенях и читал газету. Увидев Леру, он поднялся, взглянул на неё и остолбенел.

— У тебя лицо, как у святой! Что тебя так поразило?

— «Пьета» Микеланджело, — ответила она.

© Лариса Кеффель-Наумова, 2020

Примечания: