Мои солдатские рассказы

Сборник рассказов о солдатской службе. Первая публикация в литературном журнале «СовременникЪ», № 7, 2019 г., Москва

СОДЕРЖАНИЕ

Армия молодая, а болезни старые (Вместо пролога)

Не годен к строевой службе

Стажер помощницы военкома

Прощание «Варшавянки»

Пересыльный пункт

Курс молодого бойца

Покупатели

Химбат

Учебные будни

Назначение «дедом»

Ужасы армейской губы

Дедовские «забавы»

Размышления о дедовщине в армии (Вместо эпилога)

-----------------------------------------------

Армия молодая, а болезни старые

Осенью 2005 года один из моих близких родственников попросил меня навестить его сына, который проходил службу в нашем городе. В свое время я полтора десятка лет отдал Советской армии, понятия не имел, как нынче служится простому солдату, и с большим удовольствием взялся за это. Уже в ближайший выходной я поехал по данному мне адресу.

Часть располагалась недалеко от столицы, и приблизительно минут через сорок я уже стоял у зеленых ворот с эмблемой Министерства обороны.

После того как дежурный по КПП доложил своему начальству о моей просьбе повидаться с солдатом, служившим в их части, мне разрешили пройти вовнутрь, на территорию воинской части, и ожидать свидания в специально отведенном месте, под тентовым навесом, где были установлены несколько деревянных столов со стульями.

В тот день погода стояла на удивление солнечная и теплая, и оттого опадающие листья, застилая собой поверхность земли, чудесным образом создавали удивительный желто-оранжевый фон, напоминавший огромный красивый ковер.

Через некоторое время я заметил, что со стороны казарм вышел худощавый солдатик и армейским бегом направился в мою сторону. Когда он начал ко мне приближаться, я признал в нем своего племянника. Через несколько секунд и он уже был в моих крепких объятиях. С момента нашей последней встречи, когда мы всей семьей год назад провожали его в армию, он сильно возмужал. Встреча была очень трогательной, и мы постепенно перешли к нашим семейным разговорам, обменялись новостями, я передал ему посылку от его родителей. Но по мере общения я все больше и больше видел, что радость нашей встречи быстро угасает в его глазах, не осталось и следа от его лучезарной улыбки, нескрываемого счастья от неожиданной встречи. Передо мной сидел взгрустнувший солдат, который ждал, когда я наконец встану и с ним попрощаюсь. Может, увидев меня, он вспомнил своих родных и его охватила ностальгия по дому, не знаю. И чтобы как-то взбодрить своего племенника, я изобразил удивление и спросил:

– Слушай, как быстро идет время. Уже, оказывается, год прошел, как ты служишь! Еще полгодика – и ты уже будешь на гражданке. Что собираешься делать после армии?

Прежде чем ответить на мой вопрос, он задумался, через силу попытался улыбнуться и с трудом из себя выдавил:

– Пока еще рано об этом говорить, надо еще армию дослужить.

И перевел разговор на другую тему, спросив, когда я вылетаю на место своей новой службы.

Пока мы болтали о том о сем, под навес заглянул младший сержант в толстом белом подворотничке и, молча поздоровавшись с нами за руку, сел в отдалении, видимо, тоже ждал встречи с родными или близкими. Было несложно угадать, что к нам присоединился необычный младший сержант. По всему было видно, что он «дед». Крючок и верхняя пуговица на вороте его солдатской гимнастерки были расстегнуты, шапка – демонстративно сдвинута на затылок, волосы – чуть длиннее установленной нормы, бляха ремня выгнута, а сам кожаный ремень висел ниже пояса.

Вся его сдержанно-наглая физиономия показывала, что он здесь главный, авторитет. Не заметить этого было невозможно, его внешний вид и «стариковские» манеры напомнили мне устоявшийся в Советской армии образ «старослужащего».

Думал, что Советской армии ныне нет, а вместе с ней ушли в прошлое и ее порядки. Но, увы, я, оказывается, сильно ошибался. К сожалению, она цинично присутствует в нашей армии, даже в тех частях, где военнослужащие круглосуточно несут боевое дежурство. И эти безобразия происходят на глазах офицеров и на фоне красиво оформленных воинских частей, с военно-патриотическими лозунгами, призывами и цитатами из общевоинских уставов и речей высших руководителей и военачальников. Стало как-то тоскливо. Я невольно вспомнил свою воинскую службу, окунувшись в события двадцатилетней давности, и с сожалением заметил своему племяннику:

– Вижу, армия вроде молодая, а болезни остались старые.

И уже вечером дома, перебирая свои старые, пожелтевшие армейские фотографии в своей библиотеке, я невольно вспоминал нелегкие дни своей солдатской службы, особенно в течение первого года. И хотя мне повезло в большей степени, чем другим, ибо я служил в специализированных частях, где это уродливое явление не так сильно себя проявляло, в душе у меня на всю жизнь осталось глубокое отвращение к армейской дедовщине, позорящей и разрушающей нашу армию. Впрочем, у каждого своя история на сей счет.

Не годен к строевой службе

Но прежде я хочу поведать вам, как стал солдатом, ибо, в отличие от других моих сверстников, меня не хотели призывать в армию.

Шел март 1981 года. Страна находилась на пике своего «застоя», все глубже и глубже увязая в социально-экономических проблемах. В Афганистане с участием СССР уже второй год шла война с моджахедами. Оттуда потихоньку начали привозить цинковые гробы с телами наших воинов.

Но нас, выпускников Майли-Сайского электромеханического техникума, это пока не касалось. Мы были молоды, счастливы и романтичны. Нам тогда было всего по девятнадцать лет, а уже выпускники техникума. Конечно, мы были этому безгранично рады, ибо наши мучения длиною в четыре года уже позади. Спешно сдавали выпускные экзамены, ночами готовились к защите дипломных работ. И с нетерпением ждали того дня, когда нам вручат заветный диплом техника-механика.

Как правило, наших выпускников, кто еще, конечно, не служил, сразу после окончания забирали в армию. В нашей группе учились в основном ребята, поэтому приезжие засобирались домой, снимались с военного учета, чтобы призваться в армию по месту жительства.

Ну а мы, местные, приглядывались к нашему электроламповому заводу, прикидывали, куда можно получше устроиться, хотя у всех нас на руках были распределения.

В конце марта все мы получили повестки в городской военкомат. Нельзя сказать, что очень обрадовались этому событию, так как знали, что на этом заканчивается наше веселое и бесшабашное детство и наступает взрослая жизнь. Поэтому, как и все наши предшественники, отрывались как могли, каждый день кутили на вечеринках, танцах, ночами напролет гуляли с девчонками и пили дешевые вина, которыми были забиты тогдашние продовольственные магазины, в народе именуемые универсамами.

В назначенный день я в сопровождении школьных друзей подошел к небольшому, аккуратному серому двухэтажному зданию военкомата, который расположился в самой тихой части нашего городка, имел небольшой внутренний дворик с большими коваными железными воротами, выкрашенными в зеленый цвет, и красной звездой в середине.

Народу в тот день собралось человек сто. Явно растерявшись в таком столпотворении, я начал глазами искать своих однокурсников и наконец их увидел. Они стояли особняком, громко смеялись, вызывающе курили и бренчали на гитаре. Заметив меня, начали дружно махать руками и звать к себе.

В наших краях зима длится около трех месяцев, но с учетом резкоконтинентального климата она порой бывает очень суровой. В марте холодные дни постепенно сменяются теплыми, солнечными.

На улице весна набирала обороты, газоны становились все гуще и гуще от зеленой травы, в воздухе стоял устойчивый запах от цветения абрикосов, а к полудню солнце уже так припекало, что люди старались искать тень.

Наше ожидание длилось уже более двух часов, вначале мы еще держались достаточно бодро, стояли, сбившись в кучки, под солнцем, громко болтали, игрались между собой, а некоторые недружно пели песни под гитару, а потом устали и забились в теневые места, возмущались неорганизованностью работников военкомата. 

Наконец к нам вышел холеный, с выступающим животиком, аккуратно одетый, невысокий прапорщик и громко объявил:

– Товарищи призывники, внимание! Сейчас все заходим через эту калитку во двор и строимся в две шеренги.

При этом он рукой указал на калитку и спешным шагом удалился обратно в военкомат.

Мы же, устав от неопределенности, всей толпой сразу ринулись в маленькую калитку, через которую можно было пройти только одному человеку.

Образовалась толкотня, наиболее дерзкие начали громко материться и раздавать пинки замешкавшимся. Из-за этого чуть не возникла драка. В общем, кое-как зашли мы вовнутрь и стали опять толпиться, не зная, что дальше делать и как строиться. Стоял гул, и была полная неразбериха. В это время с красной папкой в руке вновь появился наш прапорщик и зычно скомандовал:

– Товарищи призывники, прекратить балаган и построиться в две шеренги.

И резко встал по стойке смирно, одновременно вытянув правую руку в сторону, показывая, куда мы должны встать.

В советское время в школах в обязательном порядке проходили НВП – начальную военную подготовку, где знакомились с воинскими уставами, со стрелковым вооружением, учились разбирать и собирать автомат Калашникова, оказывать первую помощь, действовать в случае химической атаки или ядерного нападения. У каждого в классе был свой, с бирочкой, собственноручно подписанный противогаз. Так что после отданного приказа нам не стоило труда быстро построиться в две шеренги.

Наш прапорщик, явно наслаждаясь своей ролью, стараясь четко печатать свой шаг по серому, с многочисленными трещинами асфальтовому покрытию, вышел в центр дворика, круто развернулся и скомандовал:

– Равняйсь, смирно! Слушай мою команду, сейчас я сделаю перекличку. Услышав свою фамилию, призывник должен был громко сказать «я».

Затем он открыл свою папку и начал читать фамилии по алфавиту. Несмотря на то что он старался быть строгим, его театральный внешний вид: небольшой ростик, выпирающий животик, вместе с его новенькими, вычищенными до блеска хромовыми сапожками с гладкими голенищами и высокими, с набивкой (подбитыми) каблуками, ушитыми по фигуре брюками и кителеи, опоясанным портупеей, и необычной фуражкой, с широким верхом, на маленькой голове – вызывал у нас смех и стал причиной для отпуска шуток со стороны призывников. Кто-то даже успел дать ему кличку «Шустрик». Конечно же, он слышал эти издевательства в свой адрес, но с невозмутимым видом продолжал свою миссию.

Эх, если бы мы знали тогда, какую цену заплатим ему за наши глупые, по сути, еще детские шуточки и как жестоко он будет нам мстить за это.

Закончив перекличку по списку, он велел нам приготовить паспорта, приписные свидетельства и повестки.

Затем начал подходить к каждому призывнику первой шеренги и быстро проверять документы. Через некоторое время он скомандовал:

– Первая шеренга, два шага вперед ша-агом арш!

Проверив документы у остальных, приказал:

– Первая шеренга, кру-угом, на место два шага шагом арш! Стой! Кру-угом!

Затем, сделав многозначительную паузу, сказал:

– Вижу, товарищи призывники, вы не поняли, куда и зачем пришли. Запомните, армия вас прощает в первый и последний раз. У кого не все документы, в течение двух дней принести их лично мне и показать.

В это время из здания вышел стройный немолодой майор в фуражке с зеленой окантовкой и направился к нам. Увидев своего начальника, прапорщик вытянулся, сделал грозный вид и громко скомандовал «смирно», затем, звонко чеканя шаг, двинулся ему навстречу, остановился метрах в трех-четырех от него и торжественно доложил:

– Товарищ военком, призывники команды № 16 по вашему приказанию построены. Помощник военкома прапорщик Шустрик.

Нам и так было дьявольски весело от вида нашего бравурного прапорщика, а когда услышали его фамилию, чуть не прыснули со смеху. Как порой точно характеризует человека его фамилия.

Военком принял доклад и сказал, что с завтрашнего дня мы должны пройти медицинскую комиссию для призыва на воинскую службу, а 10 апреля состоится отправка первой команды к месту назначения.

После этого майор поручил прапорщику Шустрику определить нам порядок прохождения медкомиссии и убыл куда-то на своем новеньком уазике, дожидавшемся его у ворот.

Прапорщик облегченно вздохнул, что его начальник убыл, и, явно довольный тем, что никто не может нарушить его власть над нами, сообщил, что нам необходимо на следующий день явиться в городскую поликлинику к семи часам утра со своими документами на руках. Потом спросил, есть ли какие вопросы у призывников.

Кто-то из призывников поднял руку и спросил:

– Товарищ прапорщик, а как можно попасть в десантуру?

Прапорщик назидательно, не скрывая своей усмешки, сказал:

– Во-первых, надо обращаться по форме: сначала представиться, потом четко задать вопрос. А потом, скажу вам так, товарищи призывники, армия – не проходной двор, захотел – пошел в ВДВ, захотел – стал танкистом. Вот отберут вас в ВДВ, тогда и пойдете туда служить, но не факт, что станете десантником. А пока надо пройти медкомиссию, а может, вы даже ее не пройдете?! Значит, так. Сегодня алкоголь не пить, завтра на комиссию прийти к семи утра на голодный желудок. Разрешаю выпить стакан воды. Все! Разойдись!

Наутро, как и было приказано, я пришел в городскую поликлинику к семи утра, а там призывники вовсю уже шныряли по кабинетам. В регистратуре мне дали направление для сдачи анализов и предупредили, что медкарточка для прохождения комиссии находится у терапевтов, где и выдадут ее мне после сдачи анализов.

Долго стоял в очереди, наконец сдал анализы мочи и крови и пошел искать кабинет терапевтов, который оказался на втором этаже, но и там выстроилась длиннющая очередь призывников. Спешить было некуда, и я, заняв очередь, начал думать, как скоротать время. В это время мой друг и однокурсник Ринат подошел ко мне и выпалил:

– Ты где ходишь, балда? Ты что? Только к терапевту идешь? Ну ты даешь, а мы уже почти все прошли на сегодня. Идем в футбол играть.

А я не могу в толк взять, как они за полтора часа, пока я добросовестно стоял в своих очередях в регистратуру и сдавал свои анализы, могли так быстро все пройти, и удивленно спросил:

– А как вы так все быстро прошли, Рин?

А он мне и говорит:

– Ты же вчера со своими корешами после военкомата сразу куда-то чухнул, а мы с ребятами решили в парке попить кваску, затем пошли в Дом культуры на дискотеку. Уже хотели по домам расходиться, а Володька Шуберман возьми и позвони из автомата домой. Его сестра Танька, которая работает медсестрой в заводской поликлинике, пригласила всех нас на ужин к ним. Ну, ты ее знаешь?! Так вот, на ужине она сказала, что надо прийти в поликлинику пораньше и занять очередь в нужные кабинеты, дала нам для ориентировки чью-то испорченную медкарточку. Извини, Авазик, мы тебя не могли предупредить о наших планах, ты же у нас бестелефонник, живешь там, в своем поселке. Ну, мы и заявились сюда в полседьмого, пришли первыми, заняли очереди и таким макаром быстро все прошли. Так что, друг, не обижайся, ты продолжай стоять в очереди, ну а мы пойдем, погоняем мячик, освободишься пораньше – подтягивайся. Кстати, не забыл, что вечером собираемся у Женьки Фрейдмана, на днюхе? Подарок мы купим, не напрягайся, а с тебя рубчик.

Я отдал ему единственный рубль, которым только утром одарила меня моя заботливая матушка на обед. А Ринат, поставив галочку напротив моей фамилии в своем блокнотике, довольный, убежал, хлопнув по-дружески меня по плечу. Я же стал дожидаться своей очереди к врачу.

К моему удивлению, очередь двигалась значительно быстрее, чем я ожидал, и скоро наступил мой черед заходить. Я нерешительно вошел в большой кабинет, где призывников принимали сразу несколько врачей. У дверей за столом сидела медсестра, которая попросила назвать фамилию, имя, отчество и год рождения. Получив мой ответ, она быстро нашла мою карточку, быстро перелистала, как мне показалось, на что-то обратила внимание и понесла ее освободившемуся терапевту. Это была немолодая, славянской внешности доктор, которая вначале хотела карточку отложить и приступить к осмотру, но медсестра что-то ей шепнула и возвратилась на свое место. Врач внимательно прочитала последние надписи в ней и спросила, когда меня выписали из больницы. Узнав, что я вышел из больницы в октябре прошлого года, попросила показать ноги. Я поднял низ своих брюк до колен. Она посмотрела и потрогала заживающие раны от щиколотки до колен на моих обеих ногах и с сочувствием сказала:

– Молодой человек, вам не в армию надо идти, а пройти серьезный курс реабилитации после такого серьезного ожога. Вы знаете, что у вас третья-четвертая степень, да еще большая площадь поражения – почти семнадцать процентов?

Она решительно закрыла мою медкарточку и передала ее медсестре со словами:

– Гуля, отложи эту карточку на комиссию. А вас, товарищ непризывник, попрошу через неделю подойти в военкомат и получить соответствующие документы для предъявления по месту работы.

Все мои жизненные планы рушились, ибо я намеревался после армии поступать в военное училище. Отец мой, призванный в армию в 1949 году и прослуживший рядовым три года в Литве, очень гордился своей службой. Может быть, именно его страстные и захватывающие рассказы об армейской жизни стали причиной того, что у меня еще в детстве зародилась мечта стать военным, я даже пробовал сдать документы в летное училище, но в военкомате сказали, что надо сначала окончить техникум, где я учился, получить распределение, а уж потом обратиться по месту работы в военкомат.

А теперь мои самые наихудшие ожидания оправдались, я не прохожу медкомиссию из-за ожога, полученного мною год назад, в последний день производственной практики, которую мы проходили на Волгоградском тракторном заводе, куда нас направили после третьего курса. В тот злополучный день мы с ребятами решили взять мыло у нашего мастера, заодно забрать наши дневники и пригласить его к нам в общагу на отходную, которую традиционно давали уезжающие. Наш мастер Юрий Александрович отдал нам командировочные удостоверения, дневники о прохождении производственной практики с отличными оценками, очень искренне выразил сожаление, что мы уже уезжаем, поблагодарил за хорошую работу и обещал вечерком заглянуть к нам, выдав нам несколько кусков ароматного мыла.

Мы, очень довольные, что наконец-то завершилась практика, и в предвкушении предстоящего праздничного вечера весело шагали к нашему участку.

И вдруг увидели, что несколько двухсотлитровых бочек с растворителем лежат на боку и с них сильно вытекает содержимое. Как известно, растворитель – очень огнеопасная жидкость. Нам на занятиях по технике безопасности всегда об этом говорили и внушали, что нельзя проходить мимо в подобных ситуациях.

Наверное, они упали при транспортировке, подумали мы и совместными усилиями поставили их и покрепче завернули металлические пробки. Наш цех находился рядом с красильным отделением, и кто-то из наших побежал к соседям, сообщить об этом. Я же, когда поднимал одну из бочек, расплескал растворитель на свой рабочий комбинезон и мысленно себе сказал, что варить дальше нельзя, надо заканчивать работу.

Через несколько минут мы уже были возле нашего конвейера, где я работал сварщиком, и моя напарница, тетя Тоня, предложила доварить последнюю раму и закончить смену. Как только я опустил маску и ударил электродом по металлу, нижняя часть моего комбинезона моментально вспыхнула. Я от неожиданности побежал к воде, которая тонко струилась на общем проходе, где мы часто ее пили, наклонившись и поймав губами. Это была моя губительная ошибка, так как поток воздуха усилил процесс горения. На мое счастье, однокурсники, стоявшие рядом, догнали меня, сбили с ног и быстро потушили пламя. А дальше – скорая, госпитализация, три месяца в больницах, постоянные перевязки.

После провальной для меня медкомиссии я, очень растроенный, не помнил, как доехал до дома. Но надо было переодеваться и обратно возвращаться в город, так как вся наша группа была приглашена на день рождения к Жене Фрейдману, вместе с которым мы учились.

В семь часов вечера подошел к многоквартирному дому, где жили Фрейдманы. Дверь открыл виновник торжества, которому я передал подарок от своей матери, при этом шутливо сказал, что в общем подарке половина принадлежит мне. Женька весело расхохотался и заговорщически сообщил, что в качестве подарка ребята купили два ящика портвейна, и взглядом показал на кухню.

Тот вечер оказался для нас последней нашей общей встречей, потом судьба нас круто раскидает по свету, некоторые не вернутся из Афгана, а некоторых мы потеряем уже в мирное время. Нам больше не довелось собраться в таком составе, вместе порадоваться нашим успехам, поиграть в футбол, вновь окунуться в счастливое прошлое. Эх, где вы теперь, сердечные друзья нашего детства?

Стажер помощницы военкома

Прошло несколько дней, я постепенно начал отходить от хандры, вызванной моим провалом на медкомиссии. В те дни мы целыми днями бегали в техникуме, завершали свои выпускные дела. Нужно было рассчитаться с библиотеками, профсоюзом, комитетом комсомола, комендантом, пробежаться с обходным листком с длиннющим списком, сдать прикрепленную за нами аудиторию и прочее. Кроме того, попрощаться с преподавателями, учебно-производственными мастерами и еще успеть сделать кучу других дел, которые вдруг появились.

В один из таких дней я буквально бежал в сторону главного корпуса, чтобы успеть поставить печать в профсоюзную карточку. На доли секунды повернул голову назад: мне показалось, что кто-то меня окликнул, – и чуть не сбил с ног нашу бывшую преподавательницу истории, которая уже работала инструктором в горкоме партии.

Ее звали Ушакова Людмила Ивановна. Узнав, куда я так ошалело лечу, она сказала, что тоже идет туда, забрать кое-какие документы у директрисы. Так, на ходу делясь новостями, мы незаметно дошли и до моих дел. Зная, что я намерен после армии поступать в военное училище, она спросила, как идет призыв.

Я, рассказав ей, как провалился на первой же медкомиссии, чуть ли не со слезами на глазах, по-детски наивно и эмоционально поведал Людмиле Ивановне о неожиданном крушении своей мечты стать офицером, с сожалением сообщив, что, скорее всего, на следующей неделе выдадут справку о моей непригодности к военной службе.

Ушакова была женщиной сердобольной, за что мы ее очень любили, с сочувствием выслушала меня, обняла ласково и сказала:

– К сожалению, жизнь преподносит нам сюрпризы не там, где их ждем. Но ты не опускай руки, еще не все потеряно. Давай сделаем так: завтра ты подойди в военкомате к одному человечку, ее зовут Неля Александровна, она моя давняя подружка, работает там. Я ей вечерком позвоню, кое-что подскажу. Ну а ты не пропадай, заглядывай ко мне в горком. Если тебя в армию военкомат не призовет, то обязательно возьмем тебя в горком.

Мы еще немного поболтали, потом она дала мне свой телефон, наказав непременно ей звонить, и заторопилась к директору техникума.

На следующее утро, часов в девять, я, при галстуке, подошел в военкомат и, наклонившись к окошечку дежурного, спросил, как можно найти Нелю Александровну, и остолбенел от неожиданности. С другой стороны стекла на меня внимательно смотрели глаза прапорщика Шустрика, который надменно спросил, зачем она мне.

Немного растерявшись, я промямлил, что по личному делу. В это время в дежурном отделении раздался резкий телефонный звонок, и прапорщик, жестом указав в сторону турникета, велел ждать его дальнейших распоряжений и переключился к разговору на линии, временно потеряв интерес к моей персоне.

Минут через десять мимо меня, поздоровавшись с дежурным, словно проплыла яркая, в меру надушенная дорогим парфюмом, стройная молодая особа и направилась в сторону парадной лестницы.

Видя, что я молча ее пропустил, наш прапорщик замахал руками, что-то хотел сказать мне, а потом выбежал за ней в коридор и торопливо выпалил:

– Неля Александровна, Нелечка, извините, пожалуйста, тут вас ждет какой-то парень.

Она, не останавливаясь, обернулась, потом, что-то вспомнив, сказала прапорщику, что я направлен из горкома, велела пустить меня к ней, а сама, явно наслаждаясь своей властью, важно продолжила свое шествие.

Прапорщик Шустрик, услышав магическое слово «горком», моментально преобразился, сам подошел к турникету, услужливо крутанул его в пол-оборота и мягко сказал:

– Проходите, пожалуйста. А что же вы сразу мне не сказали, что вы из горкома? Поднимайтесь наверх, там, в приемной, ждет вас Неля Александровна.  

Я поднялся на второй этаж по красивой лестнице, застеленной красной ковровой дорожкой, по которой на высоких каблуках только что прошла моя покровительница. 

Двери нужного мне кабинета были открыты, а Неля Александровна уже вальяжно восседала за своим столом, на крутящемся кресле, держала небольшое зеркальце перед собой и подкрашивала помадой свои губки.

Увидев меня, велела присаживаться, потом дала литровую стеклянную банку и послала за водой.

В поисках туалетной комнаты я прошелся по небольшому коридору, по обе стороны которого было несколько кабинетов, но то, что искал, не нашел. Хотя мне не хотелось, но надо было спуститься вниз и спросить у дежурного, где я могу набрать водички.

Прапорщик с чувством (видом) полновластного хозяина вольготно устроился за дежурным пультом и в одиночестве пил чай с лимоном и сушеными бубликами. Не знаю, почему, но его образ: маленькие бегающие глазки, вкрадчивый, неприятный голос – с первого дня вызывал во мне чувство неприязни. Может быть, оттого, что в моем юношеском и романтическом представлении военный человек должен быть стройным, высоким, подтянутым и симпатичным, со строгим, но добрым лицом. А прапорщик Шустрик никак не подпадал (вписывался) в мои стандарты.

Подойдя к знакомому мне важному окошечку, я, как учили нас на занятиях по НВП, решил обратиться к дежурному по уставу. Однако вместо этого с трудом, сильно заикаясь, кое-как из себя выдавил:  

– Г-г-где м-м-можно набрать воду для п-п-помощника военкома?

Шустрик, не меняя своего положения, быстро-быстро заморгал удивленными глазками и, забыв свою недавнюю излишнюю вежливость по отношению ко мне, передразнивая меня, выдал мне подобие ответа:

– Для п-п-помощника в-в-военкома воду м-м-можно набрать во дворе.

До армии, когда я сильно волновался, начинал заикаться и, по сути, терял дар речи. Почему и когда это у меня появилось, никто из моих родителей не знал. Поэтому порой я мог долго и молча стоять у прилавка в магазине, так и не спросив, что мне нужно было купить, и ни с чем уйти домой. Мать моя, зная мои проблемы, старалась не посылать меня в магазин или давала список, что нужно покупать. А ходить в школу было для меня одно мученье, потому что, когда учителя спрашивали домашнее задание, я, даже зная ответ, не мог поднять руку и ответить. Боялся, что в нужный момент свалится на меня эта напасть и я стану предметом очередных насмешек со стороны одноклассников. Может быть, поэтому мне очень нравилось читать художественную литературу, быть в уединении с самим собой, в одиночку пасти наших овец в горах или молча заниматься черчением. Я часто и с удовольствием беспричинно неделями пропускал школьные занятия, и, так как учился на пятерки, все это сходило мне с рук.

Набрав воды, я вернулся к Неле Александровне, которая уже что-то быстро печатала на машинке «Ятрань». Когда я вошел в приемную, она прекратила печатать, взяла у меня банку с водой, залила ею электрочайник, стоявший в углу на тумбочке, и включила его. С интересом глядя на меня, она сказала:

– Вчера вечером мне звонила Ушакова и поделилась твоими проблемами, сказала, что ты – ее лучший ученик, и просила помочь. Бедняжка очень расстроена, что ты можешь не стать офицером. А я вообще думаю, что тебе в армии делать нечего, наслаждайся жизнью, поезжай учиться в столицу. Тем более что говорят, что ныне армия не та. Недавно нашего соседа комиссовали из армии. Так вот он по секрету страшные вещи мне рассказывал. Служил он где-то в Приморском крае, и старослужащие его зверски избивали, а один раз они, напившись, так избили всех молодых, что пятнадцать человек утром в тяжелом состоянии отвезли в госпиталь. Вот так. А ты сам просишься в этот ад. Ты точно решил, что хочешь служить в армии?

Неля Александровна смягчилась и уже по-дружески заключила:

– Вижу, ты парень неглупый, если уж Люда сама просит за тебя. Только уж совсем стеснительный. Но раз уж ты не можешь жить без армии, давай сделаем так. Сейчас идет призывная кампания, работы много, мне нужен помощник. Если согласен, то завтра с утра подтягивайся ко мне, начнем работать. Как говорит наш шеф, разведка – ключ к успеху. Пару недель здесь поболтаешься, поближе познакомишься с членами призывной комиссии, глядишь, и повезет, сжалятся они над тобой и отправят в армию. А теперь давай попьем чайку. У меня есть свежие, с изюмом булочки. Любишь?

Как она и обещала, меня взяли стажером и прикрепили к ней, помощнику военкома.

Через несколько дней небольшой наш военкомат перешел на особый режим работы: с утра до вечера около полусотни молодых людей проходили призывную комиссию, которая, в свою очередь, также состояла из немалого числа врачей, военных, представителей партийных, профсоюзных и местных органов.

Я же был у них как сын полка, вернее, как мальчик на побегушках: иди туда, принеси сюда и так далее. Как Неля Александровна и предугадала, ровно через две недели все члены комиссии, для которых я успел стать в доску своим, вынесли единогласное решение: годен к строевой службе.

Прощание «Варшавянки»

Наконец-то сформировали нашу команду, сообщили точную дату ее отправки. В нашем распоряжении было несколько дней.

Время тогда было тревожное, отношения СССР с США и КНР накалились до предела, народ слушал вражеские голоса и потом передавал их содержание друг другу. Ходили разные тревожные слухи, в том числе о том, что будто бы умер генсек КПСС Л. И. Брежнев. В городе заговорили, что нашу команду направляют в Афган.

На следующий день забежал в горком партии попрощаться с Людмилой Ивановной, которая была в курсе всех моих дел. Моя учительница очень обрадовалась моему визиту, просила писать ей письма, поведала, что ее, возможно, направят на строительство БАМа. Мы еще немного поболтали, и я побежал дальше довершать свои дела, надо было еще встретиться с Нелей, с которой за короткий период стажерства в военкомате успел по-настоящему подружиться.

Несколько дней прошло в хлопотах и подготовке к моему отъезду как одно мгновение.

Во все времена служить в армии являлось делом чести. В Советском Союзе практически все проходили через эту школу жизни, исключение составляли лишь те, которые не могли служить по состоянию здоровья. Ныне все обстоит в точности до наоборот: основная масса молодежи призывного возраста отлынивает от армии и идет на все уловки, лишь бы не служить. 

В те годы проводы в армию превратились в настоящие народные гулянья. В трудовых коллективах также старались следовать устоявшимся порядкам: созывать торжественные собрания, давать призывникам наказы, а заодно и самим брать обязательства по перевыполнению планов.

Семья призывника, со своей стороны, усердно готовилась к этому событию, к прощальной вечеринке.

Традиционно во дворе сооружали из досок длинный П-образный стол, на который ставили все угощения. Причем большую их часть приносил, как было принято, сам народ. Народ гулял, пел песни, танцевал до упаду, упивался до беспамятства, но до конца проявлял уважение к будущему солдату, как бы он некрасиво или дерзко ни вел себя. Бывало и так. Но никто не смел его трогать, таков был неписаный закон.

И меня тоже провожали всем поселком, съехались все: односельчане, родственники, соседи, знакомые, друзья и одноклассники. Отец был горд, что я скоро стану настоящим защитником Отечества, вот только мама, хоть и старалась не показывать, была очень грустна и тайком вытирала свои слезы. Был пир на весь мир, гуляли до утра.

И вот мы уже стоим на центральной площади города, и нас провожают в армию. Торжественно открыли митинг, выступил первый секретарь горкома партии, затем коротко сказали слова напутствия представители нашего завода и родного комсомола.

Наконец митинг объявили закрытым, а нам разрешили попрощаться с родными и близкими. И вот уже раздается громкая команда «К машинам». Городской духовой оркестр начал играть марш «Прощание славянки», люди в военной форме нас загоняют в подготовленные автобусы, старшие еще раз делают перекличку.

И в эти мгновенья приходит ясное озарение того, что детство кончилось и начнутся суровые армейские будни. Мы хоть и старались внешне держаться с напускной веселостью, но внутри в каждом из нас уже поселился неприятный клубок огромной тревоги и неопределенности, который, очевидно, и вызывает чувство щемящей душевной боли и тяжести. Вчерашние учащиеся, которые и спиртное-то не умели пить и пили до этого через «не могу», чтобы доказать, что они уже взрослые, начали лихорадочно осознавать, что разлучаются надолго, а может, и навсегда с родными и близкими.

Под музыку торжественного марша колонна автобусов ЛАЗ в сопровождении машин ГАИ выехала из нашего городка и направилась в областной центр.

От военкомата наша автоколонна выехала в семь утра, предстояло ехать несколько часов. Под влиянием атмосферы проводов большинство из нас ненадолго впали в уныние, в ушах еще звенел оркестровый прощальный марш. Но молодость берет свое, через некоторое время к нам вернулось прежнее чувство бесшабашности, романтизма, а также предвкушения новых приключений. Несмотря на гудение мотора и шум голосов, мы переключились на болтовню друг с другом, шутки и анекдоты, стали песни петь под гитару, а некоторые тайком распивали спиртное.

Ровно в 11:00 мы въехали на территорию местного аэропорта, где нас выстроили, еще раз проверили и посадили в самолет «Ту-154». Через некоторое время наш самолет начал движение, быстро набрал скорость на взлетной полосе, мягко оторвался от земли и резко взлетел ввысь.

Ни в военкомате, ни в аэропорту, ни в салоне самолета никто не мог объяснить ошалелым, ночь не спавшим, полупьяным, налысо постриженным мальчишкам, куда их везут. Некоторые неуверенно выдвигали версию, что летим в Афган, но стюардессы сказали, что летим на Дальний Восток, в Хабаровск.

Пересыльный пункт

Летели мы долго, около шестнадцати часов, с дозаправкой в Иркутске. Вечером следующего дня наш самолет приземлился на каком-то военном аэродроме близ Хабаровска.

Дальний Восток встретил нас холодно, хмуро и туманно. Нашу команду погрузили в большие грузовики с тентами и везли куда-то несколько часов. После теплого самолета ехать в страшно продуваемых со всех сторон ледяными ветрами машинах было невыносимо. Было очень холодно, мы еще были одеты в легкие курточки и пиджаки, уверенные, что едем в Афган. Хотелось быстрее пробудиться от этого кошмарного сна и снова оказаться дома.

Нас, изрядно замерзших, практически окоченевших, привезли в какой-то пересыльный пункт и разместили на ночлег в огромные, но теплые казармы с выстроенными в линеечку двухъярусными железными кроватями.

Ни одеял, ни матрацев, ни подушек, не говоря уже о постельном белье, нам, конечно же, не выдали. Прошелся по рядам какой-то прапорщик с тетрадочкой в руке и спрашивал, будем ли получать сухпайки, на что мы, измученные долгой дорогой и холодом, отрицательно мотали головой. По правде говоря, мы в этом не нуждались, ибо у каждого из нас в больших дорожных рюкзаках было набито столько домашних припасов, что могло хватить на неделю.

Прапорщик, не скрывая своей радости, подходил к каждому и просил расписаться напротив своей фамилии. Через полчаса, закончив собирать наши подписи, он, довольный результатами, собрался уже уходить, как один из сопровождавших нас сержантов обратился к нему:

– Товарищ прапорщик, ребят везем из Средней Азии, одеты они по-весеннему. Пока мы их везли сюда, они сильно замерзли. Можно ли организовать им горячий чай? А то мы их не довезем здоровыми до части.

Вместо обходительного, мягкого, культурного человека перед нами уже стоял хитроватый и отвратительный тип, только в форме советского прапорщика, который и не думал скрывать своего крайнего возмущения перед обратившимся сержантом, тут же выдав ему солидную порцию отборного мата. Прапорщик, попутно обозвав нас чурками и баранами, сообщил, что столовая уже закрыта, чая там уже нет, а рабочий наряд придет готовить завтрак лишь в четыре часа утра.

На этом он решил, что его обязанности по отношению к нам закончились, и ушел. Как только за ним закрылись двери, сержанты, с которыми, как нам казалось, мы уже подружились в пути, быстро нас построили и заставили вывалить наружу все содержимое наших рюкзаков. Двое из них прошлись по нашим рядам и забрали все спиртные напитки, а также вещи, которые им приглянулись, а кое у кого – и обнаруженные деньги.

Наконец нас оставили в покое, и мы, утомленные последними тремя сутками нашей армейской эпопеи, грохнулись на голые, скрипучие армейские кроватки и моментально уснули крепким сном.

Утром мы первым же делом обратились с просьбой к сержантам, чтобы нам подыскали теплые вещички, так как мы уже больше не хотели мерзнуть, как в предыдущий день. Нас завалили предложениями купить старые шинели и фуфайки. В итоге каждый из нас из этого старья купил себе верхнюю теплую одежду за 50–60 рублей. После такой удачной сделки мы, довольные своим приобретением, разбившись на группы по принципу землячества и путевой солидарности, вытащив свои припасы, не торопясь, но шумно принялись завтракать. Через некоторое время дежурный офицер велел нам завершить прием пищи и с вещами выходить строиться наружу.

Мы быстро облачились в наши обновки и начали выходить строиться. Пока ждали начальство, сопровождавшие нас сержанты сообщили, что нас будут распределять по частям, где нам предстоит служить.

Наш внешний вид был более жалкий, чем у отступавших французов в 1812 году. Мы все без исключения были подстрижены налысо, одеты кто во что горазд и, конечно же, вызывали неоднозначные чувства у офицеров, прибывших на этот пересыльный пункт со всего Дальнего Востока за молодым пополнением. Но нам было наплевать на их чувства, нам было тепло и от этого чертовски хорошо.

Курс молодого бойца

В пересыльном пункте мы, летевшие в одном самолете, попрощались друг с другом, особенно тепло – со своими земляками, так как нас поделили в разные команды и отправили в разные места. Нашу новую команду везли также в крытых тентом больших армейских грузовиках. Ехали около двух часов и привезли на какой-то учебный полигон под Хабаровском. Нас выгрузили на плацу, проверили по спискам, распределили по ротам, взводам и отделениям. Представили наших офицеров и сержантов. Часть новобранцев направили в казармы, часть – на повторный медицинский осмотр, а нашу команду повели в большущую армейскую баню, где, наверное, одновременно могли мыться несколько сот военнослужащих. После того как мы от души помылись, там же нам выдали теплое и холодное нижнее белье, новенькие синие шерстяные галифе и защитного цвета солдатские кители послевоенного образца, солдатские шинели, ремни, сапоги и портянки. Сержант нам показал, как правильно наматывать на ноги портянки, носить ремень и чистить сапоги.

Из бани нас, новобранцев, в новой форме, хотя и устаревшего образца, без погон и знаков различий, отправили строем в огромную столовую, где одновременно могли принимать пищу несколько тысяч военнослужащих. Такую громадную столовую мы в жизни никогда не видели. До сих пор помню свой первый солдатский обед: свежий и невероятно вкусный белый хлеб, душистый и очень наваристый гороховый суп, а на второе – перловая каша.

После обеда наконец мы дошли до нашей казармы, где старшина нам выдал подворотнички, петлицы, погоны, зубную пасту, зубную щетку, стандартный армейский набор ниток и иголок, а также эмблему рода войск, которую в солдатской среде называли «капустой» из-за того, что она по форме походила на нее.

Нас посадили у окон на табуретки и показали, как пришивать погоны, петлицы, шевроны и подворотнички. До ужина мы от непривычки больно укололи все свои пальцы иголками, кое-как зашивали погоны, петлички на кители и шинели, учились правильно наматывать портянки, обращаться к старшему по званию, строиться, представляться и другим премудростям солдатской службы.

Вечером для нас был организован первый солдатский ужин, затем наши командиры отделений до отбоя провели с нами ознакомительные занятия. Вскоре раздалась команда: «Рота, на вечернюю поверку строиться!»

В присутствии всех офицеров роты старшина роты провел первую вечернюю поверку и дал команду «отбой». Мы, намаявшись за целый день, были бесконечно счастливы этому и моментально уснули крепким сном. В первое время из-за того, что организм еще не привык к новому распорядку, казалось, что только закрыл глаза после команды «отбой», а уже подают команду «подъем». Но через неделю все встало на свои места, восьмичасового сна хватало для полноценного отдыха.

Со следующего дня начались наши первые занятия на плацу, который для нас на период прохождения курса молодого бойца стал основным местом нашей службы. На плацу мы учились ходить строем: в одиночку и в составе своего подразделения. Там же нас учили разбирать и собирать автомат Калашникова, пользоваться им и выполнять различные строевые приемы с оружием.

Обычно первый взвод занимался строевой подготовкой, второй взвод изучал уставы, а третий взвод находился на спортплощадке. Взводы менялись местами занятий через каждые полтора часа по кругу. И так целый день. Меня зачислили в первый взвод, которым командовал капитан Зверев. Он совсем не соответствовал своей грозной фамилии, хотя и был человеком строгим. Каждый взвод имел своего командира, одного заместителя командира взвода и трех командиров отделений.

Занятия наши шли целыми днями, а иногда бывали и ночные тревоги. Две недели быстро пролетели, и наступил день принятия нами военной присяги. Эта церемония в Советской армии проводилась очень торжественно, приглашали местных ветеранов, школьников. Для любого новобранца это важный рубеж, потому что после принятия присяги он становится солдатом, полноценным защитником своего Отечества. Он должен жить только по воинским уставам, не по гражданским, а по военным законам. Теперь только воинский устав защищает его права и действия, которые на гражданке, возможно, попали бы под статью Уголовного кодекса.

Мы приняли нашу военную присягу здесь же, на нашем плацу, который стал для нас родным местом. Нас одели в парадную форму, выстроили на плацу, проведя много раз репетиции, выступили командир дивизии, начальник политотдела, ветераны армии и труда.

Не знаю, почему, но от имени новобранцев командир нашей роты поручил выступить мне, единственному киргизу в нашем батальоне. Конечно, мне заранее поручили подготовиться к выступлению, утвердили текст, но все равно я очень волновался, так как боялся, что начну заикаться и провалю все мероприятие.

Мне дали слово. Не помню, как вышел из строя, как выступал, как мне хлопали и как вернулся на свое место. Я целиком был поглощен этой программой, как будто меня специально под это загипнотизировали. И только в строю почувствовал внутреннее блаженное состояние.

После того как все расписались в красивом журнале о принятой присяге, мы торжественным строем прошлись мимо командования, а также почетных гостей и направились в свои казармы для сдачи оружия.

Традиционно в этот день для всех накрывается праздничный обед, на столе – пряники, конфеты и яблоки. После обеда нас с вещами построили на плацу, еще раз поздравили с завершением курса молодого бойца и стали распределять по воинским частям: кого – в пехоту, кого – в танкисты, кого – в связисты. В армии так же, как и в мирной жизни, существует много специальностей. Нас разбили на команды и передали офицерам, которые приехали из различных воинских частей. Нашу новую команду погрузили в несколько КамАЗов и опять повезли куда-то. Через полтора часа мы въехали на территорию аккуратного военного городка, который располагался почти в центральной части города Хабаровска.

Из нас постепенно лепили солдат, мы внутренне перерождались, менялись наши ценностные представления о жизни и воинской службе. По сути, мы на тот момент находились в шоковом, изнутри поломанном состоянии, в постоянном ожидании чего-то страшного. Мы все: и сильные, и слабые, и «хулиганы», и «воспитанные» – оказались в одинаковых условиях, под властью групповой реакции. Мы – один призыв. И это ощущение будет нас постоянно преследовать в течение всей нашей жизни.

Власть призыва держится не на физической силе и принуждении, а проявляется как вживленная в сознание традиция коллективного поведения группы солдат, которые вместе проходят все этапы воинской службы.

Мы, когда проходили «курс молодого бойца», были погружены в жизнь по уставу, не более того. Нас не подвергали насилию и издевательствам. Нам казалось, что эта сказка будет продолжаться все два или три года.

Покупатели

Водитель круто повернул грузовик вправо и резко нажал на тормоза. От такой остановки машина встала как вкопанная, а мы, тесно сидевшие на длинных продольных деревянных скамьях в кузове, сбились в кучку, и многие из нас скатились на пол, только сопровождавшие нас сержанты сидели как сидели, даже не шелохнулись. Старший из них легко спрыгнул вниз и дал команду «к машине». Мы в полусогнутом состоянии, немного покачиваясь из стороны в сторону, не успев еще восстановить равновесие тела, непроизвольно толкая друг друга, начали двигаться к заднему борту и, кто как мог, слезли с высокого КамАЗа. В это время, явно наслаждаясь своим лихачеством, к нам подошел среднего роста, рыжий, светловолосый рядовой, наш водитель, у которого на голове, на самом затылке, непонятно как держалась квадратная солдатская шапка, и, издеваясь над нами, весело спросил:

– Ну как, душары, остановочка? Горкой или горошкой?

Мы начали постепенно приходить в себя от ужасной и дико трясущей езды в закрытом кузове. Тут же, на краю плаца, были красиво выстроены наши машины. На тот момент у меня был немноголетний стаж автомобилиста, и то, как армейские водители с ходу поставили большие КамАЗы в ряд и на одинаковом удалении друг от друга, вызвало у меня истинное восхищение. И вообще дальнейшая моя жизнь показала, что в армии знают цену профессионалам и уделяют очень серьезное внимание их подготовке. 

Нас построили колонной в четыре шеренги и повели к рядом стоявшему зданию, над которым легко развевался алый флаг нашей страны, на его фронтальной части красовался огромный портрет Ленина и висели какие-то яркие, присущие тому времени коммунистические лозунги на военную тематику. После команды «стой» нам сообщили, что каждый из нас пройдет личное собеседование с «покупателями», по итогам которого нас определят в части для дальнейшего прохождения службы. Наконец дали команду «разойдись» и велели каждому дожидаться приглашения на комиссию, куда вызывали строго по списку, находившемуся в руках у одного из сержантов.

Новобранцы заходили и выходили из дверей, куда были направлены все наши взоры, но никто толком не мог сказать, куда его определили. И вот к нам вышел очередной новобранец, и сержант со списком в руке озвучил следующую фамилию для собеседования. Видя, что никто не подходит, он громко окликнул:

– Быков, рядовой Быков, ты что, оглох. Где Быков? Вот бык, куда он делся?

Кто-то сказал, что он спрашивал, где туалет находится. Сержант в сердцах выругался и направил гонцов бегом на поиски пропавшего солдата, а нам приказал строиться.

Армия – структура упертая, в которой алгоритм действий никогда не нарушается. И наш сержант не стал вызывать следующего по списку, а стал терпеливо ожидать, когда найдут рядового Быкова. Но, чтобы не терять впустую свое время, решил провести с нами небольшую воспитательную работу:

– Раз не умеете ждать в тенечке, будете ждать под солнцем. Армия – это вам не гражданка: захотел – пошел, захотел – пришел. Армия, сынки, живет строго по уставу, хочешь что-то – получи разрешение. В армии даже дышат и умирают по разрешению. Предупреждаю: если вам надо отлучиться по нужде, не усложняйте вашу и нашу жизнь, подойдите и отпроситесь. Тем более что вы не знаете, где здесь находятся туалеты.

В это время привели растерянного рядового Быкова, которому сержант со списком сказал:

– Быков, за самовольную отлучку тебе в части впаяли бы два наряда вне очереди. Но так как ты пока еще не в части, а уже нарушитель воинской дисциплины, то принять упор лежа и отжаться двадцать раз.

Быков был настоящим деревенским парнем, рослым и немного полноватым. Несмотря на все его потуги и богатырский вид, он смог неуверенно сделать лишь несколько вялых отжиманий и под наш дружный смех обессиленно упал на бетонную поверхность.

Сержант, убедившись, что сей военнослужащий не в состоянии исполнить его строгий приказ, велел ему встать, а когда тот радостно поднялся, то дал ему легкий пинок в зад и бегом отправил на собеседование.

Дошла и до меня очередь. Члены комиссии сидели за длинным столом, накрытым красным сукном, в середине председательствовал худощавый майор с черными петлицами и непонятной для меня эмблемой рода войск. Мне задали несколько дежурных вопросов, спросили, где я учился, и отпустили.

После того как комиссия со всеми побеседовала, – а нас, молодых солдат, было полторы сотни, – нас выстроили и начали передавать представителям воинских частей, куда определили служить. Оказывается, именно их и называли «покупателями». Постепенно на плацу оставалось все меньше и меньше новобранцев. Наконец председатель комиссии устало закрыл папку, а нашей оставшейся десятке велел ждать, сказав, что скоро за нами придут. На наш вопрос, где мы будем служить, сообщил, что мы отобраны в учебный батальон химической защиты. Затем пожелал нам успехов в боевой и политической подготовке и не спеша пошел в сторону недалеко стоявшего уазика, сел в него рядом с водителем и уехал. Позже нам стало известно, что он являлся начальником службы химической защиты нашей дивизии и именно он отбирал нас в химбат.

Услышав приговор майора, все мы сразу расстроились, так как многие из нас хотели бы служить танкистами, разведчиками или артиллеристами, но не химиками. А я, увидев, какие новенькие и мощные машины здесь водят, просил комиссию направить меня в автобат. Мне казалось, что автохозяйство ближе к моей гражданской профессии. Увы, мои надежды не оправдались, и я еще раз понял одну закономерность в военной системе: твое желание в армии ничего не значит, твое место определяется целесообразностью.

Химбат

Через некоторое время к нам подошел очень спокойный, худощавый младший сержант, построил нас и повел нашу небольшую команду в часть, где нам предстояло в течение пяти месяцев осваивать совершенно новую для нас науку – защищать Родину от химического нападения. В тот момент мы совершенно не представляли, чем будем заниматься и что нас ждет в будущем.

Через двадцать минут мы строем подошли к длинному двухэтажному зданию, выкрашенному в светло-малиновый цвет, располагавшемуся рядом с огромным, размеченным белым цветом разными линиями и квадратами армейским плацем. Мы через боковые двери по широким лестницам поднялись на второй этаж, прошли переднюю и оказались в большой светлой и длинной казарме с огромными окнами, высокими потолками, деревянным полом, который приятно радовал глаз своей абсолютной чистотой и блеском. У нас тогда и в мыслях не было, что мы здесь на всю жизнь получим незабываемые уроки мастерства по натиранию полов мастикой.

Нас построили недалеко от ружейной комнаты, которая располагалась в начале казармы, отгороженной решеткой, возле которой нес службу дневальный, стоявший возле тумбочки, со штык-ножом на поясе. Увидев нас, он громко крикнул: «Дежурный по роте, на выход».

К нам откуда-то вышел сержант с красной повязкой на левом рукаве, поздоровался с нашим младшим сержантом и пошел докладывать начальству о нашем прибытии.

Из середины казармы вышли несколько офицеров, а за ними и дежурный. Дневальный громко подал команду «смирно», а наш младший сержант твердым строевым шагом пошел им навстречу и доложил:

– Товарищ капитан, очередное пополнение в количестве двенадцати человек для прохождения дальнейшей службы во второй роте отдельного батальона химической защиты прибыло. Командир отделения младший сержант Хмелев.

Капитан оказался командиром нашей роты. Приняв рапорт, он внимательно посмотрел на нас, подошел к каждому из нас, а мы, в свою очередь, представлялись, как нас учили, добавляя к слову «рядовой» свою фамилию. Затем он лично распределил нас по взводам и представил наших командиров.

Наша рота состояла из трех взводов, и каждый из них выполнял только ему присущие специфические задачи: первый взвод занимался дезактивацией, второй – радиационно-химической разведкой, а третий – дегазацией. Я и рядовой Быков попали во второй взвод, которым командовал лейтенант Волков.

После столь быстрого определения нашей дальнейшей солдатской судьбы офицеры ушли из казармы, а мы остались в распоряжении старшины роты, который весело отдал команду «вольно», держа свой ремень за бляшку, свободно висевшую на нем, окинул внимательным взглядом всех нас, спросил, есть ли новобранцы из Харькова, а потом велел нам дожидаться роты в курилке, куда курящие с удовольствием ломанулись в надежде, что успеют сделать пару затяжек. Мы еще не успели выйти, как к казармам с песней приближалась наша рота, в которой нам предстояло служить.

Так начались наши курсантские будни. И только по мере погружения в учебный процесс мы начинали осознавать смысл и содержание нашей службы в химических войсках, которые были созданы во многих армиях мира после того, как в ходе Первой мировой войны, вечером 22 апреля 1915 года, немцы под Ипром применили против французов новое оружие – отравляющий газ. Использовав ветер, который дул в сторону противника, они выпустили из баллонов в сторону своего противника около ста восьмидесяти тонн хлора.

Это было первое применение химического оружия в таком масштабе. Началась паника, французы оказались не готовы к этому. Погруженные в газовое облако, их солдаты слепли, кашляли и задыхались. Три тысячи из них умерли от удушья, другие семь тысяч получили ожоги. С тех пор все армии мира старались иметь в своем составе отдельные части и подразделения химической защиты.

Учебные будни

Служба в учебном подразделении в Советской армии принципиально отличалась от службы в войсках. Отличалась не только четким распорядком дня, хорошим снабжением, отсутствием негативных проявлений неуставных взаимоотношений, но и интересной, содержательной службой. Именно в «учебках», как их именовали в Советской армии, формировался основной костях сержантского состава, который играл исключительно важную роль в поддержании порядка и несении воинской службы во всех частях и подразделениях Советской армии в мирное время.

Основу любой армейской жизни составляет рапорядок дня. В учебном подразделении это не просто детально расписанный рабочий день, но и особый образ жизни курсанта, продуманный до мелочей и сформированный еще во времена петровских «потешных полков», который не подвергся изменению даже в наши дни. По сути, именно этот фактор во многом объясняет то обстоятельство, что в учебных подразделениях не всегда имеют место ярко выраженные неуставные взаимоотношения в форме армейской дедовщины.

Подъем в учебке ровно в шесть утра, как правило, под контролем офицеров. При этом курсанты должны одеться за сорок пять секунд, в том числе застегнуть все пуговицы солдатской гимнастерки, которая в солдатской среде называется просто ХБ, правильно намотать на ноги портянки, чтобы потом не заработать мозоли, не забыть застегнуть крючок на воротнике, туго затянуть пояс ремнем и построиться со своим взводом.

В первый месяц новобранцев беспрестанно тренируют по команде «отбой» или «подъем». И как результат через месяц молодые солдаты, даже самые медлительные, значительно раньше нормы умудряются одеться и занять свое место в строю.

Как говорится, голь на выдумки хитра. Это чудесное преображение происходит также за счет проявляемой солдатами сноровки и хитрости. Неуверенные в себе курсанты заранее готовятся к подъему: незаметно застегивают все пуговицы гимнастерки, оставив лишь две верхние. При подъеме остается лишь ее натянуть на голову, что значительно экономит время. Другие стремятся сэкономить время на процессе обмотки портянок на ноги: быстро накидывают ноги на разложенные сверху сапог портянки, тем самым надевая на свои ноги портянки. Этот способ быстрого надевания сапог требует перемотки портянок при первой возможности, ибо при долгом движении можно заработать мозоли на ногах, что является позорным делом для солдата. Есть новобранцы, которые, еще не одевшись, схватив свои вещи, занимают свое место в строю и там быстро доодеваются, пока сержант подгоняет не укладывающихся в норматив солдат.

Другим важным элементом службы в учебной части является знание и соблюдение воинских уставов. Наши отцы-командиры неустанно нам твердили, что уставы написаны кровью и их необходимо соблюдать. Чтобы их соблюдать, их еще нужно было знать, поэтому мы круглые сутки зубрили общевоинские уставы. Не зря во многих воинских частях и ныне можно встретить такой лозунг: «Будешь жить по уставу – завоюешь честь и славу!»

Что за армия без строевой подготовки, которой в сержантской школе уделяется особое внимание. Ежедневно проводятся строевые занятия, утренние и вечерние осмотры. Передвижение по территории части разрешено только строем, а при встречах с непосредственными и прямыми начальниками необходимо приветствовать строевым шагом по команде «смирно» и «равнение на него». Таким образом, строевая выучка солдат куется везде: на занятиях, при передвижении по территории части, несении нарядов, выполнении служебных обязанностей, несении караульной службы, на полевых занятиях и учениях и даже во время увольнений за пределами части.

И третий важный элемент армейской службы – это физическая подготовка военнослужащих, которую называют еще «физо», оставшееся в наследство от Красной армии, где предмет «физическое обучение» заменили этим кратким словом. Даже хорошие спортсмены на гражданке не могут выполнить армейские нормативы, которые были установлены исходя из опыта многочисленных войн и боевых действий.

Многие из нас самоотверженно учились, осваивали воинскую специальность, зубрили уставы, оттачивали строевую выучку, ежедневно себя закаливали, бегали, прыгали, преодолевали полосу препятствий. Но никто так и не смог преодолеть в войсках одно препятствие – дедовщину в армии.

Назначение дедом

Пожалуй, из числа всех армейских нарядов особое место занимает наряд по роте, или, проще говоря, служба у тумбочки. Через нее прошли все, и эта служба непростая, требует сноровки, большой физической и психологической подготовки. 

В один из дней и мою фамилию зачитал старшина роты в числе лиц, которые заступали в наряд на следующий день. Я заступал дневальным по роте. И с этого момента потерял всякое спокойствие. Даже ужин и вечерняя прогулка роты по плацу прошли как будто без моего участия, ибо я мысленно был погружен в завтрашний день.

Вот и отбой, но мне никак не удается уснуть, несмотря на проведенный напряженный рабочий день. Я в мыслях уже дневальный и несу службу у тумбочки. Всю ночь ворочался с боку на бок, уже многократно повторил уставные обязанности дневального по роте, которые я знал лучше всех в нашем подразделении, пересчитал много раз до тысячи и в обратном порядке. Ничто не помогало уснуть, и только под утро меня забрал крепкий сон. С детства я всегда спал чутко и мог проснуться от любого шевеления, незначительного постороннего шума. А тут смотрят на меня хитрые глаза нашего старшины под всеобщий хохот личного состава, а я понять не могу, что случилось. В общем, когда понял, что проспал «подъем», было уже поздно. Старшина уже назначил меня дедом.

В нашей части была старая традиция: время от времени за грубое нарушение воинской дисциплины кого-то из молодых в качестве наказания назначали дедом. Этот курсант на одни сутки становился дедом, должен был выглядеть как дед, вести себя как дед. Это была очень сложная роль для любого человека, не только для совсем еще «зеленых» курсантов, каковыми являлись мы в тот момент. Большинство из назначенных дедов не выдерживали даже нескольких часов и зарабатывали кучу нарядов и взысканий.

Это было шуточное, но очень тяжелое наказание, и мне предстояло сыграть очередного назначенного деда, сходить несколько раз в столовую вне строя, облачившись в дедовское одеяние, покушать там как дед, ходить по казарме как дед, гонять молодых и прочее. И все это целые сутки. Правда, мне немножко повезло, я в тот день заступал в наряд дневальным по роте.

Никто не припомнит, когда зародился этот дурацкий обычай в нашей учебке, но делать было нечего. Я решил для начала подготовиться для исполнения роли деда. Следует отметить, что если молодому солдату для перевоплощения в деда нужна была какая-то помощь от старослужащих, то они ее охотно оказывали. Мне нужно было взять напрокат у кого-то дедовские сапоги, которые особым образом отличались от обычных солдатских сапог. Каблук был дополнительно наращен, выточен и был выше почти в два раза по сравнению со стандартным. Голенища дедовских сапог были в гармошку. Важным элементом обмундирования деда была его подшивка. Она, как правило, делалась из куска, оторванного от армейской хлобчатобумажной простыни. Этот кусок укладывался в несколько слоев и только затем пришивался к солдатской гимнастерке. Ремень деда тоже принципиально отличался от обычных солдатских ремней: он должен был быть из высококачественной кожи, мягким, немного выцветшим, вместо крючка для сцепки с бляхой должна была иметься прорезь на кончике ремня. Стандартная бляха ремня имела в середине ребристую звезду, а деды умудрялись оставить лишь линии звезды и посередине серп и молот, а все остальное отпилить. Кроме того, бляха со стороны свободной части аккуратно натачивалась, чтобы ею можно было открывать консервную банку. При этом бляха затачивалась с тыльной стороны, что делало ее незаметной при внешнем осмотре. Кроме того, дед должен был носить «командирские» часы и длинную цепочку для ключей.

В общем, до обеда я с большим трудом нашел все эти дедовские атрибуты в обмен на то, что накрою им «полянку». Облачился в это одеяние и полчаса ходил по казарме, чтобы меня заметили старослужащие, особенно старшина. В моем случае главным условием данного розыгрыша было пребывать дедом с 10 часов утра до 10:00 следующего дня, то есть нужно было продержаться ровно сутки. 

В 11:00, как обычно, заступавшие в наряд выстроились у канцелярии, где командир роты лично проверял готовность команды для несения службы в наряде, особенно внешний вид, знание уставов. Я успел переодеться в свою форму, аккуратно выглаженную по случаю моего заступления в наряд, надежно спрятав дедовскую. Тщательно проверив заступавший наряд, командир роты загадочно посмотрел на меня и спросил:

– Ну что, курсант, готов к тяготам воинской службы?

И, получив мой ответ: «Так точно, товарищ капитан», убыл из расположения в штаб, приказав не опаздывать к общему разводу.

На обед я в дедовской форме заявился в столовую, когда ушли офицеры и дежурный по части, заглянул к своему земляку, который служил хлеборезом. Увидев меня, он от души расхохотался и, по-братски хлопнув меня по плечу, сказал:

– Ну ты, брат, влетел! Мало того, что деды могут тебя отоварить за борзоту, но и от комбата за свой внешний вид можешь заработать губу. Ты, главное, побольше показывайся на глаза своим старичкам и не показывайся офицерам. Ты дедовскую форму носи только тогда, когда в казарме старослужащие, днем они все равно на занятиях. Так что тебе придется походить дедом только вечерком. А на развод ты иди в своей форме, договорись со своим дежурным, чтобы он не заложил дедам. Ну, там, пообещай что-нибудь, чипок или полянку.

Так, получив столь ценный для себя инструктаж, я, пообедав с ним, побежал готовиться в общему разводу.

Развод в нашей учебной дивизии проводился ровно в 16:00. Для развода суточный наряд строился в строго установленном порядке: на правом фланге – караулы, а затем справа налево – дежурный по парку, дежурный фельдшер (санитарный инструктор), дежурный по контрольно-пропускному пункту, дежурный по штабу полка, дежурный по общежитию военнослужащих женского пола, все дежурные по ротам в порядке подразделений, посыльные, дежурный по столовой, пожарный наряд, дежурное подразделение и дежурный сигналист-барабанщик; помощники дежурного по контрольно-пропускному пункту, дневальные и механики-водители дежурных тягачей выстраивались в затылок своим дежурным, а рабочие в столовую – левее дежурного по столовой; помощник дежурного по полку становился на правом фланге караулов.

Развод проводил начальник штаба дивизии, который, видимо, куда-то торопился и, приняв рапорт от заступавшего дежурного по дивизии, быстро уехал, приказав ему самостоятельно провести развод.

Минут через двадцать после прохождения торжественным маршем мимо заступавшего дежурного по части мы все убыли к местам несения службы.

Наш наряд возвратился в казарму, и, пока все занимались процессом приема-передачи, я молил Бога, чтобы рота пришла в расположение поближе к ужину, чтобы я успел переодеться. Мой командир отделения младший сержант Хмелев с сочувствием отнесся к моему сложному положению и разрешил мне остаться у тумбочки во время ужина. В общем, на ужин я без эксцессов сходил позже, постарался не попадаться на глаза офицерам в дедовском обличье и, наоборот, после ужина долго гулял по казарме, изображая деда. Немного погонял своих друзей-сослуживцев, с которыми я договорился заранее, посидел со старослужащими после отбоя в каптерке, поел с ними жареной картошки. Пришлось робко рассказать им несколько анекдотов для зачета, и только после того, как деды ушли спать, я приступил к исполнению своих обязанностей. Аккуратно снял дедовское обмундирование и пошел драить туалет. Потом взялся за «Машку», которая была лучшей подружкой любого солдата. Без Машки казарма – не казарма. С Машкой у каждого солдата особые отношения – половые. Машкой – тяжеловесным куском бревна длиной около сорока сантиметров, снизу с прибитой щеткой, имеющего длинную деревянную ручку, как у швабры, – мы целыми днями трем намазанный мастикой деревянный пол до сверкающего состояния.

Можно было сказать, что я успешно проходил испытание на деда, все были довольны, как я играл свою роль. У меня даже появились искренние доброжелатели, и никто не хотел, чтобы я на чем-то погорел. Дежурный по роте тоже был доволен состоянием туалетов и сверкающим полом. Никому из начальства я не попался на глаза и не заработал губу. Казалось, что вот-вот мое «дедовство» успешно завершится, и тут около половины десятого в казарму неожиданно заваливаются старослужащие комендантской роты и насильно меня забирают в свой уголок, поиграть в карты. Мы еще не успели в партеечку сыграть, как раздалась команда дневального: «Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!» В казарму заявился командир батальона, а с ним – и командир нашей роты. Мы сидим ниже травы, тише воды, чтобы нас не обнаружил комбат. Через некоторое время, к нашему облегчению, комбат покинул расположение нашей роты, а меня пригласили в канцелярию, к ротному. Еле успев переодеться, я прибежал к командиру роты, а он весело мне говорит: «Ну что, дед? Как дела? Куда форму сбросил? Молодец, что успел переодеться. Если бы ты сейчас пришел ко мне дедом, я бы тебя точно отправил на гауптвахту. Но я знаю, что ты целые сутки своим внешним видом нарушал устав, и если ты мне сейчас ответишь на мои вопросы, то я тебя наказывать не буду».

И задал мне несколько вопросов по общевоинским уставам и радиационно-химической разведке. Так как я неплохо учился, мне не стоило большого труда ответить на его вопросы. Командир роты объявил мне благодарность за хорошую службу и пошел разбираться с дедами, которые втянули меня в карточную авантюру.

Вот так прошли мой первый наряд в армии и мое первое, хоть и игровое, перевоплощение в деда.

С позиции сегодняшнего жизненного опыта хочу сказать, что моя служба в сержантской школе, оказывается, была периодом идеальной службы, где нас искренне учили, воспитывали, может быть, даже жалели, а наши офицеры и сержанты стали для нас настоящими наставниками и учителями. Может быть, такое положение дел было не во всех учебных подразделениях, но в любом случае мы с удовольствием там служили, ибо мы были сыты, одеты и с удовольствием (охотно) обучались военному делу.

Пять месяцев прошли быстро, вскоре всем нам присвоили звание младшего сержанта и отправили в войска. Я был распределен в отдельную бригаду химической защиты, которая дислоцировалась в поселке Краскино Хасанского района Приморского края. Прибыл в свою часть ночью. На станции меня никто не ждал, пришлось добираться самому, и, как только вступил на территорию своей части, сразу попал в лапы к дедам.

Ужасы армейской губы

В Хабаровске существовала единственная гарнизонная гауптвахта, которая находилась недалеко от штаба округа. Сюда доставляли нарушителей воинской дисциплины, военнослужащих, задержанных военными патрулями в городе.

Мы время от времени несли там караульную службу и воочию убедились в ужасах губы, как называли в простонародье армейскую гауптвахту.

Распорядок там был иной, чем в обычных войсковых частях. Подъем в пять тридцать, десять минут на утренний туалет и бегом в столовую. Суп, каша, чай с двумя кусочками сахара. Время на еду ограниченно, те, кто не успел, встают из-за стола полуголодными. Бегом на построение. Повезет тем, кому придется работать за пределами войсковых частей, на различных складских или продовольственных базах, на погрузке и разгрузке продуктов питания, то есть на тех объектах, где потом кормят обедом.

Из-за острой нехватки помещений на гауптвахте в камеру на шесть человек запихивают четырнадцать-пятнадцать солдат. Они спят, не раздеваясь, на нарах, которые по утрам пристегиваются к стенке на засовы с навесным замком. Не везет тем, кто попадает на губу в праздничные или воскресные дни. Всех заставляют стоять в казармах в течение дня либо выгоняют на плац и заставляют бегать полдня по замкнутому кругу до изнеможения, падать на землю по команде «Вспышка слева», «Вспышка справа» (подаются в случае ядерного нападения противника) и «Воздух!», затем заставляют изображать в положении лежа на спине мнимую стрельбу по вражеским самолетам.

Мне лично пришлось несколько раз сходить в такой караул, где я своими глазами увидел все эти чудовищные издевательства над людьми, аж душа разрывалась на части и кричала «Караул».

Есть на губе особая каста, которой даже офицеры не указ. Это те, кто постоянно несет службу на губе, которые чувствуют себя настоящими «паханами» и «смотрящими». Они очень любили забавляться с теми, кто отбывал там наказание. Это они постоянно устраивали жестокие избиения в камерах, заставляли задержанных часами заниматься строевой подготовкой, ходить в камере «гусиным шагом», то есть на согнутых ногах с заложенными за голову руками, под нетерпеливые пинки сапог.

Но был еще один тип, который за два года службы там уже отсидел сто двадцать суток. Он свободно перемещался по гауптвахте, мог приказать сержантам, чтобы его не назначали на работу, наехать на охранников за нерасторопность.

В те времена военные патрули имели суточные планы на задержание, поэтому цеплялись за всякую мелочь, лишь бы отправить на губу. Помню солдата, который тайком передал мне письмо, попросив отправить по указанному адресу, в котором писал родителям, что его отпуск отменили. На самом деле было так: его за умелые действия во время тушения лесных пожаров командование поощрило десятидневным отпуском на родину, а он был задержан на вокзале за неправильное ношение ремня и за пререкание со старшим по званию посажен на десять суток на губу, где его продержали две недели и только потом отправили обратно в часть.

Дедовские «забавы»

В учебных подразделениях дедовщина обычно не допускается. Однако, будучи курсантами, мы вдоволь насмотрелись на забавы дедов. Наша учебная рота размещалась в одной казарме по соседству с отдельной комендантской ротой, которая являлась рассадником неуставных взаимоотношений в части. Они жили отдельной жизнью, куда было просто страшно заглядывать.

Но время от времени мы и наши сержанты по-соседски невольно становились беспомощными наблюдателями дедовских забав и с грустью ожидали того дня, когда отбудем в войска, где и нам придется уже самим стать непосредственными участниками этих издевательств.

Причем сценическая часть этих представлений непосредственно зависела от персоны деда и того, чем он занимался в армии. Чего только они не придумывали, чтобы удовлетворить свои дембельские потребности, скрасить свои унылые дни в ожидании приказа на гражданку. Например, водилы, они же «рули», принуждали молодых «сдавать вождение»: новобранец, образно говоря, должен с радостью прийти на КПП автопарка, взять у дежурного ключи, сделать внешний осмотр своей машины, проверить цельность пластилиновых печатей, открыть машину, сесть за руль, потом звуком изобразить, как он заводит машину, и не дай бог аккумулятор сдох. И затем он часами ползает на карачках под койками, двигая перед собой тазик с водой и бибикая, а деды сверху под свой общий хохот указывают, куда молодому ехать. При этом постоянно вносят свои коррективы в этот процесс, время от времени отдавая различные команды, такие как «налево», «разворот», «парковка», на ходу придумывая ситуации, типа «красный свет светофора» или «идет девушка на тротуаре», «машина заглохла» и т. д. 

У связистов свои «штучки»: заставляют встать на табуретку и шваброй отгонять помехи от антенны радиоприемника или виртуально наладить оборвавшуюся связь под огнем противника.

Но самой любимой игрой дедов всех времен и народов был «дембельский поезд». Это когда дедушка хочет наяву увидеть, как он едет в мягком вагоне на дембель, к себе домой: вот он лежит на своей коечке, которую слегка покачивают два-три «салабона», будто вагон бежит-качается, а вокруг носятся новобранцы с ветками в руках, изображая проплывающие деревья и леса за окошком. Еще несколько молодых неустанно обеспечивают звуковой фон: «чух-чух-чух» или «ту-ту-у-у», новости из радиоузла и прочее. Ну и, наконец, в купе входит «проводница в мини» и со стаканом в руках, предлагая чай или что-то еще.

Можно было бы к этим дедовским забавам относиться с неким чувством юмора по принципу «чем бы дитя ни тешилось», но все эти сцены сопровождались жестоким насилием и психологическими унижениями, по сути, еще вчерашних школьников.

Систематические избиения, изощренные издевательства, часто замаскированные под дедовские забавы или тренировки молодых: длительное ползание в противогазе, отжимания до потери сознания – были направлены на деморализацию новобранцев, унижение их человеческого достоинства, принуждение таким образом молодых к полному обслуживанию стариков: стирке портянок, несению за них нарядов, выполнению их должностных обязанностей.

Уже в войсках я своими глазами увидел случаи, когда молодые несли караульную службу по несколько смен подряд, без сна и отдыха вместо сладко храпевших стариков. И такие страшные проявления дедовщины особенно были распространены в стройбатах, авторотах, десантуре, морфлоте, внутренних и мотострелковых войсках и в меньшей степени – у пограничников и в специальных войсках.

Но была дедовщина и другая, не связанная с унижением человеческого достоинства, когда молодые выполняли некоторые виды работ, рассчитанные на весь личный состав: например, мытье полов, туалетов, наряды в столовую и прочее. Естественно, на втором году службы военнослужащим «стыдно» этим заниматься, и они в таких случаях напрягают «салабонов», не отпахавших еще и полгода. В связи с этим в армии существовал неписаный закон, что новичкам положено «шуршать», чтобы их последние месяцы службы не были омрачены черновой работой.

Кроме того, привычным делом было сгонять по приказу деда в столовую за хлебцем и сахарком или почистить картошку, разгребать снег вместо них, а они в это время сидели в курилке или делали свой дембельский альбом.

В соседней части был случай, когда старослужащие изощренно каждый день по несколько раз избивали молодого солдата с высшим образованием, который, не выдержав этих нечеловеческих мук, сбежал домой. Его обещали перевести в другую часть. Но он вернулся на прежнее место, где его снова били и издевались над ним еще пуще. И тогда он убежал из части и бросился под поезд.

Размышления о дедовщине в армии

Тема дедовщины в армии давно уже стала притчей во языцех. Прошел и я, как и многие советские люди, через этот смрад, хотя и выдержал. Но в душе у меня до сих пор сохранилось отвращение к этому уродливому явлению, позорящему нашу армию. Часто думаю, как можно было бы эффективно перебороть это зло.

Помню, в один из дней своей службы в Афганистане, куда нас, совсем еще молодых младших лейтенантов, направили в 1983 году исполнять свой интернациональный долг, во время проведения очередной боевой операции, в ожидании дальнейшего приказа командования разговорился с одним из наших боевых генералов, к которому я был прикреплен в качестве военного переводчика, о проблемах дедовщины в армии. На мой осторожный вопрос, когда появилась дедовщина в Советской армии, он гневно ответил: «Такого безобразия в Красной армии, тем более в русской, никогда не было. Это гад Берия со своими палачами убедил Сталина в 1943 году разрешить мобилизацию урок на фронт. Вот они и привнесли свои воровские порядки в армию. До сих пор хлебаем это дерьмо».

В известной кинокомедии Л. Гайдая «Не может быть» один из главных героев поет шуточную песенку, где есть слова: «Губит людей не пиво, губит людей вода».

И в нашем случае тоже: армия разрушается не от действий вероятного противника, а вследствие морально-психологического разложения личного состава под влиянием такого опасного явления, как армейская дедовщина, унижающего достоинство молодых людей, по сути, еще детей, которые добросовестно приходят в армию честно исполнить свой воинский долг перед Родиной.

Парадокс заключается в том, что вся армейская система в лице отцов-командиров и военных воспитателей до сих пор ничего не может сделать в плане его искоренения. Причем это уродство сохраняется, как ни странно, только в армиях постсоветских республик. Ни в одной армии стран НАТО эта проблема так остро не стоит, как у нас.

И как результат дедовщина, как страшная машина, не перестает морально и физически уничтожать и калечить тысячи и тысячи молодых людей.

Что делать молодому солдату, если старики его совсем одолели, и куда жаловаться?

Обращаться к своим офицерам бесполезно, ибо они являются неотъемлемой частью этой порочной системы. Лучше, конечно, написать письмо в военную прокуратуру, но не факт, что письмо дойдет до адресата. Сообщить о своей горькой доле родителям? Можно, но жалко их впутывать в этот процесс, да и мужская гордость не каждого новобранца позволит это сделать.

К сожалению, именно безысходность порой толкает молодых людей к отчаянному шагу – наложить на себя руки или расправиться с обидчиками с помощью АКМ.

Многие считают, что этот недуг можно излечить посредством проведения в армии глубоких и эффективных реформ, с переводом ее на профессиональные рельсы. Но современные социологические исследования говорят, что и в профессиональных армиях постсоветских республик не удается побороть это зло. Увы, подавляющее большинство офицеров равнодушно относятся к тому, что происходит в казарме в их отсутствие. Дедовщина им даже помогает нести службу, потому что старослужащие круглосуточно контролируют ситуацию в подразделении и при необходимости проследят исполнение отданных приказов.

Конечно, при желании офицер всегда сможет пресечь неуставные взаимоотношения в отдельно взятом подразделении, в том числе не допустить издевательств, но это мало влияет на общую ситуацию. В армии таких офицеров немало, и их заслуженно за это уважают. Но большинство офицеров воюют с дедовщиной лишь формально, не системно, заставляя личный состав жить строго по уставу, а в это время за их спинами нередко творятся бесчинства и беспредел.

В целом же офицеры, как показывает жизненная статистика, – слабая защита от казарменного произвола, а тех, кто пытается все-таки бороться с этим и сообщает командованию о творящихся безобразиях, причисляют к стукачам, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Как же все-таки молодому солдату этому сопротивляться? Прежде всего надо помнить, что в разряд «непутевых» больше всего попадают слабаки и неумейки. Если «дух», как называют старики новобранца, не соблюдает личную гигиену, физически и духовно слаб, не умеет мыть полы, элементарно вдеть нитку в иголку или излишне задумчив, рассеян, медлителен, то он – первый кандидат на роль козла отпущения.

Если неумение, впрочем, можно как-то компенсировать старанием, желанием научиться, исполнительностью, то какие-то свойственные человеку от природы качества, такие как медлительность, утомляемость, трусость, невозможно переделать, что и становится основной причиной того, что этого «духа» начинают гонять и чморить.

По истечении стольких лет, часто размышляя об этой проблеме, я пришел к выводу, что призывников и новобранцев, не стесняясь, надо учить побеждать это зло, как учат бить врага. Дедовщина опаснее врага, потому что разлагает нашу армию изнутри.

© Авазбек Атаханов, 2020