Совпадения

Иногда в жизни бывают совершенно невероятные вещи… И не знаешь – радоваться или плакать. Рассказ из сборника «Любви негромкие слова»

Публикуется по книге: Т.И.Курманалиев. Любви негромкие слова. – Б., Илим: 2002. – 112 с.
ISBN 5-8355-1253-8
К 93

Лежу в больнице. Когда тебе давно за пол сотню лет жизнь расцвечена не только настоящим: болезнями от чрезмерной трудовой активности, семейными делами. И воспоминаниями.

Удивительно устроен человеческий мозг! Прожитое давным-давно в самый неожиданный момент вдруг вспыхнет ярко, с такими подробностями, что диву даешься — как удержалось в сусеках памяти это уже неосязаемое, но таи волнующее прошлое...

Сосед мой, тоже "лежачий", вот уже битый час нудным голосом повествует о том, как случайно встретил Ниночку свою и как, благодаря опять-таки счастливым сочетаниям разлук и встреч, он приобрел блаженный покой семейной жизни.

Чудак! Неужели, дожив до седин, он так и не усек, что цепь случайных совпадений — есть закономерность?

Так и у меня в жизни произошло нечто такое, которое я вспоминаю с нежностью и с содроганием...

В конце пятидесятых после окончания института я был распределен на рудник. Работал начальником комсомольско-молодежной смены и как все делал все возможное для выполнения плана по добыче редких и полиметаллических руд. На руднике встретил Марию Дмитриевну — мою первую учительницу, учившую нас в районном центре в годы войны.

Сейчас она преподавала на руднике в школе рабочей молодежи, а муж ее — Андрей Федорович — был главным бухгалтером рудоуправления. Без лишних слов Мария Дмитриевна изъяла меня из общежития и водворила в маленькой уютной комнатке своей квартиры.

Как-то теплой осенью меня и еще троих комсомольцев делегировали на районную отчетно-выборную конференцию, которая собралась в райцентре, отстоящем от рудника в пятнадцати километрах.

С какой-то щемящей тоской я прошелся по селу, в котором во время войны мы жили. Зашел в школу, где я учился с первого по третий класс. Даже нашел и посидел за своей партой, всю испещренной только мне понятными рубцами и выемками. Вот даже сохранились следы от перьев двух ручек — моей и соседки по парте. Я грустно хохотнул, вспомнив случай этот.

Меня, непоседу, Мария Дмитриевна — молоденькая учительница с толстой косой, венчиком уложенной на голове — посадила среди девочек, наивно думая, что эта мера позволит как-то умерить мою подвижность. Впереди меня сидела девочка, такая вся аккуратная, такая надменная, ни с кем не дружившая. Еще бы: будет она, дочь заведующего конторы "Заготживсырье" водится с каким-то...

Во время обеда она демонстративно выходила из класса. А обед — это особый ритуал, который длился в нашем классе почти полтора часа. Дело в том, что мы честно сваливали в одну кучу все, что могли выделить наши мамы в голодные годы войны. Никогда не было даже разговоров о том, кто сколько принес. Мария Дмитриевна же делила это все на тридцать шесть кучек. Справедливых, очень честных, не разделяющих, а объединяющих...

Косички падали на мою парту, а бантики сметали с нее то ручку, то карандаш. Это молчаливое презрение, как мне показалось, не могло пройти безнаказанным. Беру у соседки ручку с пером "лягушка" и, пригвоздив кончик одного банта к своей парте, повторяю то же со своей ручкой и вторым бантом. В это время Мария Дмитриевна вызывает гордячку к доске. Резко встав, девочка рвет свои шелковые ленты. Плач, перешедший в истерику избалованной папенькиной дочки. Я изгнан из класса за родителями. На парте две раны, которые виды и через восемнадцать лет…

В те годы конференции длились два-три дня. Выступал каждый, кто хотел, говорили о наболевшем, без бумажек, от всех и от себя.

Сидим мы вчетвером, слушаем. А на нас, одетых в горняцкую форму с петличками и молоточками в белых сорочках при черных галстуках, нет-нет и зыркнут глазами делегатки-комсомолочки. Мы же солидно слушаем отчетный доклад, в котором неоднократно упоминается работа комсомольцев нашего рудника.

Впереди, чуть слева, замечаю толстенную черную косу, а у затылка роскошный белый бант виде бабочки. Опять через много лет сработало детское озорство, и я как-то непроизвольно дергаю за бант, словно проверяя: не развяжется ли?

Хозяйка этой "привлекушечки" моментально оглядывается. Вижу разъяренное лицо с огромными, как черные сливы глазами и изогнутыми бровями, слово говорящими: "ты что очумел?" Я растерялся, признаюсь, впервые при виде этой неотразимой красоты. Чувствую, что краснею и глупо улыбаюсь до ушей. Выражение на лице девушки вдруг сменяется снисходительностью, переходящей, также, в лукавое и смешливое. Словно незримые нити вдруг потянулись у нас друг к другу. Я отчаянно шепчу ей: "переходи сюда!"

Секретарь райкома эмоционально докладывает о проделанной работе. Девушка идет по рядам. Ее провожают сотни глаз. Мой сосед, задрав высоко свои длинные ноги, перешагнув через спинку сидения, уже сидит на только что покинутом девушкой месте. Даже президиум смотрит доброжелательно на эту рокировку. На обмен местами секретаря комитета комсомола рудника и очаровательной старшей пионервожатой школы, что находится в селе, как я потом выяснил, в двадцати километрах от райцентра.

Не помню, как ее рука оказалась в моей. Но твердо помню, что два дня я почти ее не выпускал. Мы были словно в другом мире, не видя и не слыша ничего вокруг. В двадцать три года человек не может быть суеверным. Но общаясь с Галочкой, я иногда чувствовал, что по спине бегают "мурашки" — так она угадывала мои вопросы, которые я не успевая задать уже получал ответ, произнесенный вслух. И сам, тоже, упреждал вопросы и желания, вызывая, в свою очередь, и у нее чувство удивления и растерянности.

Друзья-горняки неназойливо оберегали и заботились о нас. Последнюю ночь большая группа делегатов провела у костра на берегу маленькой горной речушки. Были, как водится, песни, шутки, анекдоты. Мы с Галочкой, прижавшись друг к другу, молча сидели в кругу у огня. Лишь иногда кто-нибудь из нас посмотрит в глаза другому и снова продолжает глядеть на огонь. Уже под утро, когда у тлеющего костра мы остались одни, я спросил:

— Послезавтра жди сватов, Галочка! Только не знаю, согласятся ли твои родители? Ведь я — киргиз...

— Ты не знаешь моих родителей! Папка мой так меня любит. Больше чем моего младшего брата. Он для меня сделает все! — уверенно заявила Галина, еще крепче прижавшись ко мне.

Меня переполняла какая-то непонятная нежность. Не было влечения, как это принято сейчас говорить, влечения полов. Сажая Галину в отходящий автобус и поцеловав ее принародно в щеку, я крикнул: "Жди"!

Как назвать все это: совпадениями или закономерностью? Распределили меня на рудник, встретил я там свою первую учительницу. На конференции сидел сзади Галочки. А если бы чуть в стороне, или на ряд дальше или ближе? И этот бант?

Дома я спросил Марию Дмитриевну:

— Андрей Федорович может послезавтра взять отгул?

— Конечно. А зачем? — спросила Мария Дмитриевна настороженно.

— Хочу просить его быть сватом и засватать девушку из соседнего села.

— Так ты женишься?

— Твердо решил, Мария Дмитриевна. Она такая...такая!

Когда я закончил описывать какая у меня Галочка, причем описания эти были сплошные ахи в превосходной степени, я увидел, что Мария Дмитриевна побледнела.

— Как ее фамилия? Повтори!

На лице моей учительницы было написано сострадание и твердая решимость:

— Пока я жива — этой свадьбе не бывать! Кто угодно другой, но Галочка не будет тебе женой!  — решительно заявила Мария Дмитриевна. — Я не могу сейчас сказать причины. Вот придет Андрюша — он тебе и растолкует все. Мне что-то с сердцем плохо!  — заключила она, прекращая разговор.

Мне было непонятно почему радость Марии Дмитриевны вдруг сменилась на гнев как только она услышала фамилию Галочки. Она знает их семью? Тогда почему мне все должен растолковывать Андрей Федорович? Всякие нехорошие мыслишки роились в моей обиженной голове.

Вечером Андрей Федорович увел меня на кухню. Вот что рассказал муж моей первой учительницы:

Сорок первый год. По распределению в школу райцентра прибыла эвакуированная из Украины учительница начальных классов. Где-то в дороге ее обокрали, и она появилась в школе с маленьким чемоданчиком.

Первое время Мария Дмитриевна приютила ее у себя в маленькой комнатке, дала свою кое-какую одежду, подкармливала продуктами, которые в начавшееся голодное время ей присылали родители из Казахстана. В довершение ко всем бедам, свалившимся на голову молодой учительницы, пришла "похоронка" на ее мужа, с которым она прожила-то всего каких-нибудь три месяца!

Машенька посоветовала солдатской вдове пойти к председателю райисполкома. Говорят, что он неплохой человек, авось поможет, ведь скоро зима, а у нее ни одежды, ни угла. А зарплата у учителей того времени была такая, что ее едва хватало на керосин, дрова и спички.

Не знаю, не берусь судить или осуждать, но у председателя райисполкома и этой эвакуированной учительницы возникла любовь. Именем советской власти он кое-кого потеснил, выделив ей отдельную комнатку, выдал талоны на телогрейку, сапоги, мыло и ситец, что в то военное время было большим богатством.

Мотаясь по району, председатель райисполкома в редкие дни навещал учительницу. Молчали сплетники, молчали завистницы: настолько красиво они любили. Молчала и жена председателя, которая знала, что не сегодня, так завтра, его призовут на фронт, так как каждый месяц он писал заявление, чтобы его направили в действующую армию.

В это время в райцентре появился и я, на костылях и с двумя осколками, которые доктора обещали вынуть после того как я немного окрепну. Уходил я на фронт женихом Машеньки, а вернулся прямо на иждивение жены своей — Марии Дмитриевны.

Летом сорок второго учительница родила ребенка. И в то же самое время прибыл в райцентр ошибочно похороненный ее муж, контуженный, без одного глаза, с покалеченной рукой. Гуляли мы с ним два дня. Война многое напутала, а отвоевавшемуся фронтовику, раненому-перераненному: похоронка ошибочная, жена неверная да ребенок нагуленный.

На третий день говорю ему:

— Что будешь делать дальше? Может, пойдешь к председателю райисполкома, потолкуешь с ним? А я посижу на крылечке, тылы обеспечу.

И пошли мы к представителю советской власти. Долго я ждал. Разговор был, наверное, невеселый, если они вышли на крыльцо райисполкома с покрасневшими глазами, обнялись при народе и расстались.

Наутро персональные председательские дрожки увезли фронтовика, его жену — учительницу и грудного ребенка с их нехитрым имуществом в далекое село. Муж был назначен директором МТС, жена — завучем школы. Вот уже семнадцать лет живут эти люди душа в душу, я иногда встречаюсь с ними. Особенно мне непонятна любовь моего приятеля-фронтовика к неродной дочери. Галочке. Да, к твоей Галочке, на которой ты не можешь, не имеешь права жениться, потому что Галина — твоя сестра: ведь председателем райисполкома в то время был твой отец!

1990 г., Берлин – Фрунзе

Скачать книгу "Любви негромкие слова"

© Курманалиев Т.И., 1990. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора

Также см. статью об авторе «Звезда удачи сына батрака»