Шёпот серебристых тополей

Рассказ-очерк о возвращении автора в родное село после долгих лет эмиграции. Грусть, лиричность, воспоминания наполняют душу чем-то светлым, прекрасным... Увы, прошлое нельзя вернуть... Из готовящейся к публикации книги «Госпожа чужбина»

                                                                                                 Здесь Родина — моя святая мать,
                                                                                                 Могилы предков, и моих друзей,
                                                                                                 И я вернусь когда-нибудь опять,
                                                                                                 В страну тех гор и золотых полей

Знойное июльское солнце обжигало плечи и казалось, что оно намеревается расплавить всё, до чего доставали его яркие, слепящие лучи. В раскаленном воздухе расплылись поля, и едва уцелевшая асфальтная дорога, от которой исходил особенный жар. Асфальт стал мягким, как пластилин, в котором утопала, оставляя глубокие дыры моя палка, служивая мне опорой, как посох изнеможенному путнику. Лёгкий ветерок, своим горячим прикосновеньем временами настигал меня сзади и уносился вдаль по пути, играя листвой старых, изрытых морщинами карагачей. В зеленом пруду, покрытом сплошным одеялом водорослей, лениво квакали лягушки, и где-то вдали озлобленно лаял чей-то пёс. В остальном всё было спокойно и размеренно, как принято в этих местах во времена летнего зноя. В такое время люди стараются не выходить лишний раз из прохлады своих уютных дворов, распределяют дела на утренние и вечерние часы, оставляя знойный день для беззаботного отдыха. Раньше, впрочем, было немного иначе, в совхозе шумело производство, люди ходили и в зной и в мороз с серьёзным, озабоченным делами лицом, вперед и назад ездили трактора, молоковозы и служебные машины начальников. Всё кипело и, видимо, со временем выкипело до самого дна, оставив пригоревший осадок и лёгкий запах воспоминаний.

Я посмотрел на солнце, которое так же лениво перевалило за точку зенита, и, значит, скоро его лучи, зацепившись за ослепляющие хребты горного массива Ала-тоо, не будут так обжигать высохшую без дождей землю, а с горных ущелий потянет легкой прохладой. Летние вечера в родной деревне – это неописуемое событие. Воздух становится лёгким, всё как бы оживает после изнуряющей жары. Вдали начинает гудеть молочно-товарная ферма, усталые, но довольные коровы возвращаются с летнего выпаса. Они идут дружным стадом по всей ширине центральной улицы, временами останавливаются, что бы щипнуть вялой травы на обочине дороги, но тут же воровато оглядываются на погонщика-подростка, который без услали лихо, как донской казак, щёлкает длинным кнутом оседлав тощую, как велосипед клячу. Подходя ближе к дому, буренки ускоряют свой шаг, предчувствуя хороший ужин в родном стойле, состоящий из душистого силоса и комбикорма. Нетерпеливые водители сигналят импортными клаксонами, и осторожно, чтобы не поцарапать дорогое авто о рога бодливых четвероногих, объезжают меланхоличных бурёнок, а из окон проезжающего мимо желтого автобуса под номером 155, набитого под завязку, выглядывают усталые лица сельчан, возвращающихся с городского рынка. Автобусы в нашем селе ходили довольно редко, вместе с тем, почему-то никто не удосужился повесить на остановке расписание движения маршрутов 155 и 157. Оттого люди выходили на тракт и часами ждали прибытия «жёлтой коробчонки», набитой потными телами соотечественников. Но, как говорится, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Народ был доволен и даже верил, что когда-то пустят городские рейсы с комфортабельными «Икарусами». Так было раньше, сейчас всё иначе. Нет погонщика подростка, который вырос и уехал на заработки хлеба насущного в далёкие сибирские края, нет клячи, которая всю свою конскую жизнь прослужила в родном хозяйстве и околела от голода и болезней, нет и коров, щедро дававших молоко любимым хозяйкам. Ничего не осталось, даже жёлтого автобуса. Его нынче заменили маршрутки, маленькие бусики, ресурс которых сначала исчерпали бюргеры на автобанах Германии, затем латыши на дорогах Прибалтики и затем в три дорога доставшиеся водителям киргизских маршруток, которые изо всех сил на асфальтном бездорожье выжимают жалкие остатки из разваливающейся на ходу техники.

Идя по улицам родного села, я всматриваюсь в лица прохожих, в улыбающиеся лица торговцев на местном рынке, в лица детей бегающих босиком по раскалённому асфальту. Как ни стараюсь, но узнать я их не могу, ведь почти 80 % односельчан выехало на постоянное место жительства в другие регионы и страны. Изменился национальный состав села и его менталитет.

Хорошо ли мы жили раньше? На этот вопрос я затрудняюсь вам ответить, но одно могу сказать, я жил с ощущением того, что я нахожусь дома. Теперь, где бы я ни находился, объездив всю Европу, я не испытываю, к великому сожалению, такого приятного и спокойного чувства. Ощущение Родины было для меня не просто чувством слепого патриотизма, это было иное чувство, по которому я иногда очень скучаю, скучаю по нашему селу, в котором было тепло душе. Односельчане были у нас разные, каждый со своим характером, но как-то жили мы дружно, по-сельски. Были ссоры, драки, были взаимные претензии и обиды, но вместе с тем были шумные свадьбы, новогодние вечера в клубе, были праздники и будни.

В задумчивости я шаг за шагом обходил знакомые с детства улицы. Здесь был деревянный мост, который вел через лесопосадку и балку от больницы к торговому центру. Там, на углу саманного строения, продавали вкусные манты с луком за 10 копеек штуку, а дальше была школа, где я познакомился со своей будущей женой. Про школу можно многое рассказать, ведь почти каждый сельчанин начинал свой путь в жизнь именно с вестибюля нашей кирпичной школы. Во дворе школы стоял трактор, который служил тренажёром старшеклассникам на уроках машиноведения, и еще я, наверное, никогда не забуду вкус тех пирожков. Далёкий вкус из счастливого детства, в школьной столовой тётя Соня пекла вкуснейшие пирожки с повидлом и с мясом. Ребята шумною гурьбою на перемене между уроками бежали, обгоняя друг друга в столовую, что бы успеть купить за пять копеек вкусный пирожок. Спасибо тёте Соне за эти пирожки.

Говорят, раньше наша сельская школа располагалась напротив, в здании НОТа, которое позже, после развала Союза, некий бизнесмен приспособил для разлива своей водочной продукции. Тогда в школах зимой приходилось топить печи и чёрные, пузатые контрамарки. В новой школе было центральное отопление, и я, к счастью, застал это время. Сейчас нашей школе вновь придётся возвращаться к печкам и контрамаркам, так как центрального отопления больше нет, и в ближайшие десятилетия не предвидится. Вспоминая учителей школы, хочется сказать им огромное спасибо за то, что они нас учили, терпели наши выходки и с пониманием относились к нашим ошибкам. Учителя жили с нами в одном селе, и иногда мне кажется, вольно или нет, мы были членами одной дружной семьи, мы были единым обществом в котором кто-то лечил, кто-то учил, кто-то сажал. Извините за такое сравнение.

Сейчас в новой жизни, никто не станет обсуждать твое поведение, не будут ходить по селу сплетни и домыслы о тебе и твоих делах, вездесущие старушки, сидя на лавочках, больше никогда не будут «мыть твои кости» шушукаясь и озорно оглядываясь по сторонам, когда ты проходишь мимо. В новой жизни всё иначе, и даже если ты вдруг окончишь свой путь в этом бренном мире, то об этом скромном событии вероятно даже не узнают твои новые соседи по лестничной площадке, а посочувствуют только близкие и родные. Это прогресс новой жизни. Мы стали жить обособленно, ревностно охраняя свой покой. Это заметно особенно в западной Европе, где каждый живёт как мартовский кот, то есть сам по себе.

А раньше у нас даже хоронили всем селом или хотя бы большей её частью. Родился ребенок, все прохожие тебя поздравляют, женился – так полсела без приглашения придет. Напьются, передерутся, на следующий день помирятся и опять напьются.

А какие ходили по селу слухи? Слухи в любом селе, это вообще элемент особый. Слухи наполняли совхоз, как воздух наполняет воздушный шарик. Все обо всём знали или хотя бы были в курсе событий. Новости разлетались по дворам без всякого интернета и телеграфа, благодаря самому быстрому изобретению всех времен и народов – по тряпочному телефону. Благодаря этому в нашем селе была полная прозрачность во всем. Существовало чёткое правило: знают трое – знают все!

Тут и там во дворах нашего села виднеются большие бочки, окрашенные заботливыми хозяевами, попавшей под руку темной краской, оставшейся когда-то от ремонта жилища. Рано утром хозяева заполняют бочки холодной артезианской водой, чтобы к вечеру, после изнуряющего зноя они смогли принять тёплый, приятный телу душ. И почему никому в голову до сих пор не пришло включить это ноу-хау, которому уже 100 лет в обед, в список объектов, использующих солнечную энергию? Тогда бы вышло, что наша страна занимает какое-то передовое место в списке стран, использующих альтернативные, экологически чистые источники энергии. А если бы на развитие этой идеи дали грант, то наши умельцы бы не только нагревали бы воду душевых кабинок, но и умудрились бы самогонные аппараты использовать исключительно на энергии солнца.

Незаметно для себя я дошел до знакомого мне поворота и свернул с асфальтной на проселочную дорогу. Эта дорога была укатана в чистом поле, которую притоптали тысячи некогда ходивших здесь ног, с обеих сторон дороги растут посаженные на субботнике в семидесятые годы прошлого столетия тополя. Какие они стали высокие. Я ведь помню их совсем слабыми и маленькими, как давно это было. И улицы этой не было, здесь было чистое поле, через которое шла дорога на сельское кладбище. А теперь слева и справа выстроились дома, они доходят почти до самого кладбища. Я не знаю, как сейчас называется эта улица, но я бы назвал её тупиком конечным. Ибо для многих моих односельчан эта остановка стала конечной. К тому же сама дорога упирается в кладбище, дальше пути нет, потому что само кладбище находится на полуострове, окружённом со всех сторон стеной рыжего камыша и сочной осоки. Эта балка называется прядьковской, думаю, что такое название она получила в честь помещика Прядько проживавшего некогда в этих местах. Асфальтовую дорогу от кладбища отделяют какие-то 600 метров, но какая здесь необычайная тишина. Я всегда приходил сюда с чувством какой-то скрытой тоски и печали. У входа на кладбище стоит сторожка, неприветливо смотрящая на всех посетителей глазницами пустых оконных рам. Такой она была всегда в моей памяти, неприветливой и чем-то суровой. Оно и понятно, это же кладбище. Высокие железные ворота как всегда закрыты, а небольшая калитка окрашенная, как и все металлические ограждения, в серебристую краску, остается так же загадочно полуоткрытой. За ней начинается царство старожил этого села. Теперь это не то село, где люди жили устойчивыми социальными группами. Из поколения в поколение хоронили своих стариков на этом кладбище, ходили сюда на родительский день, на дни рождения усопших и дни их смерти. Не сказать, что здесь было всегда многолюдно, но и не было так пусто как нынче. Кладбище, как конечная остановка сельчан, многонационально. Центральную его часть занимают старые захоронения 60-70 годов. Затем идёт кирпичный забор и за ним оно разделено на два участка. Слева мусульманский, а справа христианский. Так как мусульман было принято хоронить по месту рождения, то этот участок почти пуст, зато христианские могилки дошли аж до самых камышей прядьковской балки. Дошли и остановились последними датами 2005-2006 годов.

Остановились не потому, что люди перестали умирать, а потому что они стали уезжать из родного села. Первыми покинули насиженные места немцы в начале девяностых годов прошлого столетия, затем потянулись люди кто в Россию, кто в Израиль, кто куда смог. И всё не от хорошей жизни. Развал и полнейший беспорядок застиг наше село, как и многие другие населенные пункты моей страны с первыми словами новоиспеченного демократа Горбачева о перестройке и немедленном ускорении. Ускорились так, что на глазах развалилось то, что строили люди годами, с верой в будущее страны и своих детей. А экономика стала такой экономной, что с полок магазинов исчез не только сахар, но и хлеб. Помню время, когда почти всё было по талонам. Взрослому человеку в месяц полагалась: две бутылки водки, десять пачек сигарет без фильтра или пять пачек с фильтром. Кстати в этом различии я вижу некий элемент идиотизма, а вы? Далее, каждому полагалось: кусок мыла и пачка стирального порошка, кило риса, кило сахара и пять коробков спичек. Но, кроме талонов, проблема была в том, что не всегда можно было купить этот самый товар, и толпы сельчан осаждали местный магазин, как большевики осаждали в октябре семнадцатого зимний дворец. Не знаю, чем бы кончился этот сухой закон для мужиков, введение которого их сначала огорчило, а женщин наоборот порадовало. Но женская радость была не долгой, ибо сухой закон был, как оказалось камнем преткновения и яблоком раздора. Всю ситуацию быстро исправили бабушки, переместившиеся с лавочек у завалинки к самогонным аппаратам. Они и спасли нашего сельского мужика от ядовитого зелья в хозяйственном магазине. Теперь эти самые мужики воротят носы от горьковатого Мартини, и приторного Шантрэ, предпочитая «Абсолют» «Московской», а когда-то за 10 целковых у тёти Шуры можно было разжиться целым литром крепчайшего, ядреного первача, а за доброе слово уступчивая бабка даст еще кусок хлеба и луковицу на закуску. Как и во всяком селе у нас были свои алкаши, свои хулиганы и свои мужики – «золотые руки». Все их знали в лицо. Вечерами нередко по селу разносилось дружное: «Ой мороз, мороз, не морозь меня» или «Шумел камыш, деревья гнулись» и это никого не настораживало. Так было принято в деревне, выпил, так спой! По субботам, после бани, нередко можно было встретить людей с красными довольными лицами, женщин обматывающих головы полотенцем и гордо шагающих по улицам в цветных домашних халатах и чёрных резиновых галошах. Мужики, словно воробышки, обсиживали палисадники и близлежащие к пивной бочке лески, удобно устроившись вокруг трёх литровой банки пенящегося пива и смакуя хвостом иссык-кульского чебака, предвкушали приятную беседу в узком кругу друзей. Кто-то возвращался с работы, прихватив с собой мешок комбикорма, или пахучего силоса, что бы так сказать не с пустыми руками. Но это была мелочь, за которую никто особо не ругал. Тащили все, кто что мог и сколько мог. Комбайнёры пшеницу и ячмень, полеводы помидоры, садоводы яблоки, водители бензин, трактористы солярку, доярки корм, повара котлеты, электрики лампочки, руководители привозили прямо домой всего понемножку. Все были довольны и улыбались.

У нас был сельский клуб, где в будни по вечерам в кинозале показывали кино за 30 копеек с носа. Местные жители особенно любили слезоточивые индийские фильмы, на эти сеансы клуб забивался, как банка рижских шпрот. В выходные в клубе проводилась дискотека или танцы, как принято было раньше называть это мероприятие. На танцы собиралась молодёжь со всех окрестных сёл. Девушки наносили три слоя макияжа, и, сменив галоши на модные туфли, стайками, подобно пугливым ланям, собирались у дверей клуба. Парни, считали ниже своего достоинства приходить на танцы трезвым, а также к началу мероприятия. Обычно весь народ собирался к середине. В оставшееся время по-спринтерски успевали познакомится с девчатами, потанцевать и подраться с парнями из соседних сёл. Но стоит заметить, что именно благодаря танцам в селе образовалось очень большое количество семей. Кроме того, была возможность парням из одной деревни познакомиться с девчатами из другой, не смотря на то, что некоторым приходилось идти на танцы пешком по шесть, семь километров. А провожающим парням приходилось, проводив избранницу в соседнее село, еще и возвращаться домой, получив очередной фингал в «чужом краю». В сельском клубе чествовали доярок и проводили всевозможные выборы. Как правило, на очередные выборы из клуба доносилась веселая мелодия, а перед клубом продавали кондитерские изделия, на мангале ароматно дымился шашлык, и даже можно было купить бутылочное пиво. На это событие собиралось всё село, народ шёл не только бездумно проголосовать, но и на людей посмотреть, да себя показать.

У нас было не простое село, а опытное хозяйство. У нас в деревне располагался научно исследовательский институт животноводства и ветеринарии. На весь необъятный Советский Союз их было всего два, у нас и в Подмосковье. Профессора, доценты и доктора наук по утрам важно «при галстуках» шли на работу, а вечерами, надев спортивную форму, возились в своих небольших огородах у своих квартир, пили пиво в лесках или играли в шахматы на лавочке тенистого двора. Это были интересные, добрые, всегда учтивые и корректные люди. Жаль, что когда развалился Союз, наука осталась не у дел, и многие творческие люди из интеллигенции не смогли найти применения своим знаниям в торговле на базаре. Они ждали, что новый Президент – профессор не оставит науку в угоду выгоде. Но, увы, прошли годы, научные проекты, редчайшие исследования в области генетики, ветеринарии, в сельском хозяйстве оказались не нужными никому. И сегодня пылятся на чердаках, да в шкафах уникальные по своему значению научные работы, авторы которых, не дождавшись своей востребованости, с годами перекочевали из уютных квартир на наше сельское кладбище.

Со временем мы привыкли к постоянным перебоям со светом, отсутствием воды и условий для нормального существования, люди верили в скорые перемены, и они не заставили себя долго ждать, правда изменения произошли не в лучшую сторону. Поочередно, один за другим закрылись предприятия социального назначения, библиотека, сельский клуб, баня, детский сад. В детском саду сначала растащили под шумок все детские площадки, разобрали на дрова качели и беседки, а потом добрались и до самого здания. Сняли деревянные полы, выставили двери и рамы, а в самих помещениях, в которых сделали свои первые шаги многие из сельчан, некто особо шустрый стал выращивать курей и пасти ишака. Другую часть садика занял местный мулла, пришедший с переменами в наше село. Вскоре кто-то поселился в здании нашей амбулатории, затем приезжими была оккупирована сельская больница, которая имела десяток палат и служила курортом для всех наших стариков и старушек. Шустрые приезжие поселились даже в бане, выставив наружу тазики и лавки для мытья. Как ни странно это не особо волновало местную администрацию, которая просто закрывала на всё свои захмелевшие глаза…

Кладбище зашептало листвой деревьев, зашуршало сухим камышом, как бы приветствуя меня.

— Здравствуйте дорогие односельчане! – сказал я и поклонился.

Жаль, не всё в жизни получается так, как мы хотим. Остались могилки совсем заброшенные, одинокие. Уехали ваши родные не от хорошей жизни, их понять можно. Я и сам по свету побродил, как кочевник. Сколько осталось здесь лежать отцов, матерей, сыновей и дочерей, все наши совхозные, тех, кого когда-то встречал на улицах родного села. Теперь вижу их лица на выцветших фотографиях с могильных плит и крестов. Многих, оказывается, я здесь знал. А если не был знаком, то непременно догадывался, чей это родственник, или где и на какой улице жил. С кем–то дружил, кого-то уважал, кого-то недолюбливал. А теперь они уже остались только в памяти. Иду вдоль оградок и вспоминаю тех, кто смотрит на меня с портретов. Читаю их фамилии, год рождения и смерти. Как скоротечна жизнь, лежат здесь и молодые и старики. Те, кто дружил годами и те, кто враждовал, эти высокие тополя померили всех. И коммунистов и беспартийных, помирили тёщ и затей, невесток и свекровей. Это их дом, спокойный и родной. Здесь лежат мои родители, родители моих друзей и даже сами друзья. С кем-то вырос, с кем-то учился в одном классе, в одной школе. Как много ушло в мир иной за последние двадцать лет. Как много могил стоит неухоженными, заросшими бурьяном и камышом.

Я присел на высохшую траву. Солнце выглядывало из-за гор красными лучами, словно кошка глядит из-за забора, высунув мордочку со своими длинными усами. Мальчишка лет десяти гонял сорванной веткой между оградками непослушного теленка пасшегося, по-видимому, здесь. По трассе за балкой неслышно проезжали автомобили, на току суетились люди. Тишина.

Не знаю, где я найду своё последнее пристанище, в родной земле или на чужбине, смогу ли я когда-нибудь вернуться к этим местам, что бы еще раз пройти по улицам родного села и в пояс до самой земли поклонится своим односельчанам, оставшимся навечно в киргизской земле? Здесь я вырос и где бы я не жил, буду всегда вспоминать этот край, эту небольшую деревню, в которой я провёл лучшие годы своей жизни. Вот она, моя Родина.

 Я взял горсть сухой, глинистой земли, зажал её в своей ладони, и горячие слёзы покатились по моему лицу, как в далёком детстве. Сердце защемило от тоски по давно ушедшим годами, которых никогда не вернуть нам назад. Солнце катилось на Запад, а я всё сидел и думал о том, что произошло со всеми нами. Мы оказались втянуты, словно затягивающей воронкой времени, в эпоху перемен, когда вечное становится прахом, и на глазах рушится Колосс, которому мы поклонялись, в который верили. В жерновах этой мельницы мы теряли себя, близких, родных нам людей, а находили чужбину и новую жизнь. Мы стали другими, не похожими на тех, кто здесь жил. Раны, оставленные временем на наших душах, зарубцуются, но иногда в каждом из нас будет просыпаться необъяснимая тяга к этим местам, потому что здесь Родина и здесь когда-то было тепло и спокойно на душе, как ни где на Земле. В этом и есть Человек, ведь только он способен переносить ностальгию, болезнь тоскующего путника.

Я уходил по той же дороге, по которой пришёл на кладбище. Смеркалось, в воздухе закружили комары и мошки, серебристые тополя тихо перебирали ветками, как бы вслед мне шепча: прощай, Данияр, прощай!..

Скачать книгу "Госпожа чужбина"

© Данияр Деркембаев, 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора