Момент истины

Есть три неразорвавшиеся со времен войны бомбы и двое немецких мальчишек из Казахстана — молодых солдат, призванных на службу в ряды Советской армии. Им как "виновникам" поручают обезвредить бомбы, грозящие в любой момент рвануть и разнести в клочья хутор. Поможет ли кто-нибудь из хуторян пацанам?.. Рассказ из сборника "Госпожа чужбина", готовящегося к печати

Стальной, местами чуть надорванный трос, из которого торчали словно жала колючей проволоки железные нити, натянулся, готовый вот-вот лопнуть, а сам трос стал походить на струну адского инструмента, с одной стороны прочно прикрепленный к механической лебёдке зеленого военного грузовика с кузовом, наполовину наполненным песком, с другой схваченного широкими кожаными ремнями, обвитыми вокруг огромной немецкой авиационной бомбы весом в 300 килограмм и диаметром более одного с половиной метра.

Казалось, что еще одно лёгкое движение – и адский механизм детонатора, включенный во время второй мировой войны, взорвется, разбудив и встряхнув тихую украинскую округу унеся с собой в небытиё двух, как оказалось никому не нужных солдат и одного гражданского добровольца, а так же небольшой, но уютный хутор примостившийся не вдалеке от стратегически важного военного аэродрома.

Рядовой Карл Брандт понимал, что именно сейчас решается его судьба и судьбы его напарников: повидавшего жизнь старика Макара и однополчанина, такого же немца, как и он, Яна Франкенберга. Стоит опустить поднятую вверх правую руку, и грузовик неохотно потянет стальной трос с огромной бомбой в другом конце. Что ждёт его через минуту? Как поведет себя взрывной механизм при встряске? На этот вопрос ответить не мог никто. Казалась, рука перестала слушаться своего хозяина и словно сухой тополь зависла в воздухе.

Время потянулось медленно и, в конечном итоге, замерло, застыв, может, на мгновенье, а может, на час. Карл потерял контроль над ним, обрывки сознания унесли его словно легким, попутным ветерком в далёкое прошлое, где запах свежеиспеченных Ривелькухенов перемешивался с ароматом штруделей доносившихся из деревянной избы в далёкой немецкой деревушке.

    Детство в немецкой деревне

В этой старинной немецкой деревушке, у реки Калач, почти в каждой избе готовили штрудели — вкуснейшие пампушки из теста, приготовленные на пару с тушённой квашеной капустой и большими кусками копченного, чуть солоноватого шпика. Здесь свободно, без страха говорили по-немецки и пели старинные немецкие песни. Годами выпестованный уклад жизни говорил о том, что здесь живут люди тороватые, ценящие аккуратность, пунктуальность и любящие детей.

Карл Брандт был резвый мальчуган, похожий на многих других мальчишек этой деревни. С утра и до вечера он носился в коротких штанишках и сшитой мамой холщовой рубахе по двору, успевая немного попроказничать, и помочь родителям и братьям по хозяйству.

— Киндэр, киндэр. ком эссэн! – по-немецки прокричала во двор мать, выглянув сквозь приоткрытую в дом дверь, и Карлуша тут же помчался к столу, где уже собралась в сборе вся семья.

По старой немецкой традиции отец прочитал молитву и уже потянулся к ароматному куску хлеба, как неожиданно отворилась дверь, и на пороге появился местный активист Фридрих с несколькими военными. По петлицам Карлуша решил, что они офицеры, и, не глядя на гостей, принялся уплетать пироги. Отец, не спеша, вышел в сени, о чем-то громко говорил с гостями на русском языке. Карлуша, как ласково называли его в семье, плохо понимал по-русски, но всё же некоторые слова знал наизусть. Ленин, колхоз, революция, нарком, школа и другие. Но он не понимал и не знал значения тех отрывков слов, которые доносились из-за двери.

В поволжской деревне жили практически только немцы, трудолюбивые, педантичные и аккуратные люди. Их предки переселились в эти края по указу русской царицы немецкого происхождения Екатерины Великой Ангальт-Цербской еще много-много лет назад. Своими руками переселенцы поднимали хозяйство, устраивались надолго и с умом. Широкие улочки приветливо удивляли чистотой и убранством. Летом глаз радовало множество цветов, а зимой когда в других деревнях не пройти и не проехать, приезжих удивлял порядок и аккуратно сбитый в ровные стены снег, из которого получался большой, сказочный коридор, по краям которого торчали белые дымящиеся трубы изб.

Многое пришлось пережить российским немцам. За трудолюбие, щедро вознаграждавшееся им дарами природы, хорошим урожаем, и добрым приплодом в стада, их называли кулаками. Местные жители соседних русских поволжских деревень дразнили их немцами-иноземцами и в тайне ненавидели за успех.

Но разве кто-нибудь из них мог понять, что этот успех давался им тяжёлым трудом, аккуратностью и смекалкой. Ведь немцы не пили самогон в таком количестве и с таким упрямством. Не лежали на печи в сенокос, и строили всё так, что бы в любую погоду было тепло и уютно и самим хозяевам и домашней твари. Они жили своим укладом, не смотря на раскулачивание, грабежи и постоянные кражи, оставались такими же, как и их предки, сотню лет назад переселившиеся на эту благодатную землю.

Карл уже успел опустошить свою чашку раньше трёх братьев и двух сестер, как вернулся вдруг помрачневший и угрюмый отец. Он сел за стол и стал неохотно ковырять большой деревянной ложкой в чашке с капустой. Его огромные натруженные руки, казались сыну кувалдами, а добрый, чуть усталый взгляд всегда напоминал доброго Великана из сказок дедушки Генриха, который любил вечерами на лавке у околицы рассказывать ребятне старые немецкие сказки, услышанные им еще от своего деда. Этот взгляд Карл будет с благодарность вспоминать всю свою жизнь. Он любил отца, по-детски иногда его побаивался, но тайком всегда старался на него походить.

— Вас ист лёз? Что случилось? – тревожно спросила мама.

Отец отодвинул от себя чашку и с нескрываемой тоской выдавил:

— Нам приказано оставить село и следовать указаниям комендатуры… Всем немцам, без исключения, – добавил он после короткой паузы.

— Когда? — сев на край лавки спросила мать, и слёзы потекли по её загоревшему на солнце лицу.

— Завтра утром — ответил отец, не поднимая глаз. — Приказано взять только необходимые вещи и документы. Всех, кого найдут после, расстреляют как врага народа!

В избе воцарилась тишина, которую изредка нарушало жужжание мух и лай собак во дворе.

Карл, еще не до конца понимая сути происходящего, выбежал на улицу, по которой строем шли солдаты в одинаковых зеленых гимнастерках. В селе воцарилась суета, женщины бегали по двору, пытаясь собрать всё самое нужное на первое время, мужики уныло сидели на крыльце и лавках и курили длинные самокрутки, скрученные из газет. По дворам ходили активисты сельского совета и переписывали оставшееся от постоянного раскулачивания хозяйство, которое заключалось в нескольких овцах, поросятах, паре-тройке кур и нескольких уток. У некоторых имелась лошадь и корова, да заготовки фуража на предстоящую зиму.

Из многих домов доносился плач женщин и нервные крики военных, перемешивающиеся с отборным матом. К вечеру солдаты оцепили по периметру село, чтобы никто под покровом темноты не вывез своё имущество.

А рано утром следующего дня под конвоем, взяв только самое необходимое люди, покинули свои дома под взгляды нескольких провожавших односельчан не немецкой национальности. Шли долго и к вечеру после нескольких непродолжительных передышек дошли до железнодорожной станции, где их уже поджидал состав с дымящим паровозом в авангарде.

На станции собралось много людей, смешалась русская и немецкая речь, кто-то плакал, кто-то искал своих, громко выкрикивая их имена. Люди сидели на траве около вагонов и бережно держали в руках небольшие котомки и узелки с вещами и документами. Вдруг раздался приказ – по вагонам! – и людей как скот стали загонять, подгоняя прикладами винтовок, в теплушки-вагоны. Поезд медленно, надрываясь, поплелся в неизвестном направлении, оставляя после себя густые клубы едкого дыма.

Почти месяц они ехали в раскаленном от палящего солнца вагоне по просторам России, бескрайним степям Казахстана, пока наконец после долгой стоянки их не выкинули, прямо посередине голой степи, где ветер гонял по песку круглые похожие на футбольные мячи кусты названные перекати-поле, да кое-где местами рос курай, которым по весне питались стада дикой сайги водившейся в этих местах.

Солдаты из конвоя открыли вагоны и приказали выходить.

Была ночь, и люди устроились прямо на земле. Было много людей, Карлушка не мог точно сказать, сколько их, но это было море людей, большая часть из которых были старики, женщины и дети.

Через некоторое время мужчины стали копать землянки, что бы начать новую жизнь на пустом месте. Но недолго и немного им удалось построить, вскоре перед самой войной всех мужчин и некоторых женщин так же ночью, тихо заберут в трудармию и отправят валить лес в далёкие сибирские лагеря, откуда обратно вернуться единицы.

    После долгой войны

Прошла война, многие немцы умерли от холода и голода в казахстанских степях. Из трудармии тоже почти никто не вернулся, люди, оставшиеся в живых, были уставшие и больные. Каждый житель села был обязан раз в неделю ходить для отметки в комендатуру, где холённый и вечно пьяный офицер без стеснения всех немцев называл «фашистскими шпионами». А если вдруг кто-то ему не понравился, то этого человека увозили под конвоем на полуторке в неизвестном направлении, после чего уже никто не знал о его дальнейшей судьбе.

 В землянках, наспех вырытых в бесплодной казахской степи, царил холод, голод и страх. Жители хутора всё больше говорили шёпотом и как огня боялись Палыча, председателя сельской управы, заезжавшего в хутор несколько раз в неделю.

Палыч, был контужен в самом начале войны, и с тех пор был назначен в сельскую управу, состоящую из небольших хуторов-деревень, где жили в основном только немцы. Говорят, во время войны он потерял всю свою семью, из-за чего много пил и ненавидел немцев. Его взгляд был колючим и злым, а всю свою животную злость он вымещал на невинных людях проживавших в его вотчине. В руках он всегда носил камчу — короткий пастуший кнут, которым огревал всех, кто не опускал взгляд при виде проезжающего на коне председателя. Многие помнят, как несколько лет назад он забил насмерть соседского мальчишку, унесшего с поля жменю зёрен для голодающей матери. Приехала потом какая-то комиссия, но всё осталось по-прежнему.

    Красная Армия всех сильней

После призыва в армию Карла Брандта направили на Украину, в сапёрную роту. В ней служили, как оказалось, не только немцы, но люди других национальностей. Карл плохо говорил и понимал по-русски, за что заслужил ненависть своих однополчан. Всё беды и преступления фашистов приписывались ему, даже командиры не забывали ткнуть ему в грудь, прошипев: «фашистский выродок». Служить было очень тяжело, и нервы, казалось, вот-вот лопнут, заставив его сделать оплошность. Комсомольцы-активисты роты неустанно проводили с ним политзанятия, на которых ежеминутно твердили ему и нескольким таким же немцам об их политической неграмотности, значении партии в роли государства, о долге перед Советской Родиной и о верности идеалам коммунизма. Карл слушал их молча и думал, как поведут себя эти люди в ситуации, когда действительно нужно принимать решение, отбросив ложь и показуху.

И такой момент настал. Это было начало лета, когда в казарму неожиданно пришёл командир полка, старый видавший войну полковник с добрым взглядом батьки и его политрук молодой и конопатый капитан Ефимов. После построения и долгой пламенной политически настроенной речи капитана, полковник сказал:

— Солдаты, в одном хуторе возле аэродрома обнаружены три неразорвавшиеся авиационные бомбы, весом по 300 килограмм каждая. При падении у бомб согнулось хвостовое оперение, они упали плашмя в мягкую осеннюю почву не разорвавшись, и пролежали там почти десять лет. Мы провели проверку со специалистами военного округа, проверка показала, что земля вокруг бомб проржавела от металла на 10 сантиметров. От любой тряски может произойти детонация, что приведет к уничтожению хутора и, возможно, нанесет ущерб аэродрому и близлежащим складам вооружения. Мы не можем этого позволить. Есть один шанс вырвать бомбы и вывезти в карьер. Нам нужны добровольцы, которые во главе с капитаном обезвредят страшную находку.

В центре строя опять показался капитан, стоявший за спиной полковника и вновь затянул бесконечно долгую речь о значении партии, коммунистической идеологии и роли Ленина в жизни каждого солдата. Потом предложил добровольцам из числа комсомольцев сделать два шага вперёд. Но из строя не вышел никто. А солдаты-однополчане, твердившие Карлу о чести комсомольца, стояли, молча уткнувшись взглядом в деревянный пол казармы, с лицами восковых фигур.

После непродолжительной паузы капитан еще раз повторил, но уже без слова комсомольцы.

— Кто пойдет добровольно, два шага вперёд! — скомандовал он.

Рядовой Брандт решил, что лучше подобная участь, чем жить под этим вечным прозвищем «немец» и сделал два шага из строя вперёд. На другом конце строя вышел тоже немец из соседнего взвода по имени Ян.

— Ну, что ж втроём мы справимся, — сказал капитан, закрывая планшет. — За мной, остальным разойтись!

Они сели в грузовик сапёров, кузов которого предусмотрительно до половины заполнили песком и динамитом для подрыва извлеченных бомб и поехали по ухабам на дальний украинский хутор.

    Дед Макар и хуторяне

К вечеру, когда закат окропил реку, они добрались до места. Местные жители, узнав, что двое солдат – немцы, быстро разнесли слух по округе и на просьбы капитана пустить солдат на ночлег, быстро закрывали ставни, громко гутаря по-украински. Ненависть к немцам, оккупировавшим эти края 3,5 года, надолго осталась в памяти этих хуторян и, не понимая всего, они распространяли её на всех представителей этой нации.

Самому капитану, конечно же, никто в ночлеге не отказывал, особенно улыбались местные вдовы и молодухи, приглашая Ефимова на «чарку чая» и ватрушки, но солдаты Красной Армии оказались никому не нужны. Никому, кроме однорукого деда Макара.

Дед Макар во время оккупации работал в депо у немцев, руку потерял еще во время первой мировой. Мужик был с характером, но справедливый. Он-то и пустил солдат к себе в дом на ночлег.

С вечера капитан дал приказ деду Макару обойти все дворы и сказать людям, чтобы спозаранку все вышли из села и ушли на расстояние не менее 5 километров. С собой взять только документы и еду на один день. А сам пошел к одной молодой вдове на ночлег.

Старик еще до наступления темноты обошел всех и предупредил о наказе военных, затем вошёл в избу и улёгся на лавке у окна, уступив печь солдатам.

Утром, когда первые лучи солнца только коснулись макушек сосен, Карл проснулся от лёгкого похлопывания по плечу. У печи стоял капитан, от которого разило крепким перегаром и чесноком.

— Спускайся, потолкуем, – прошептал Ефимов.

Карл потихоньку, чтобы не разбудить остальных, слез с печи, натянул сапоги на голую ногу и вышел в сени вслед за капитаном.

— Ты, это, солдат, слухай сюда, — негромко говорил капитан. — Партия и долг офицера велят мне сопровождать эвакуированных из хутора людей. Я буду выводить граждан нашей страны, которые нуждаются в нашей защите и поддержке. Так что выполнение сегодняшней операции доверяю, нет, поручаю тебе. Значит так: выкопаете бомбу, сначала одну у колодца, потом в овражке, и напоследок на околице. Вывезите это в карьер и сообщите мне выстрелом красной ракеты. Потом я решу как поступать далее.

— Но чтобы поднять бомбу нужно три человека, один на лебедке, двое других должны подкапывать и продевать ремни, – попробовал возразить Брандт.

Капитан по-дружески похлопал солдата по плечу, достал пачку сигарет взял одну себе и предложил Карлу. Оба закурили, присев на крыльцо дома. Петухи запели первую песню, и коровы начали мычать, напоминая сонливым хозяйкам о своём существовании.

— Ты понимаешь, у меня жена в положении, я не могу сейчас вот так уйти. А ты молодой, может, всё ещё обойдется. К тому же ты всё равно немец, — говорил капитан, нервно теребя портупею. — Будь осторожен и запомни, лебедкой сначала чуть дёрните, если не взорвется, то можно тащить — сказал молодой капитан, после чего встал, поправил ремень и зашагал прочь в раннее украинское утро.

— А если рванет? – не успел спросить солдат, глядя вслед уходящему командиру.

— Кхе-кхе. Партия ему велит… — сквозь утренний кашель прохрипел дед, услышавший этот утренний разговор. — У меня, может, руки нет, но совесть вот тут, — зажав кулак показал старик, вставая с лавки. — Я тебе и одной подсоблю, буди друга своего!

Они наскоро позавтракали отварным картофелем с луком и молча отправились обходить хутор, проверяя, все ли покинули село. Улицы были пустынны, хозяйки вывели скот, забрали даже собак, а может, те, почувствовав неладное, сами попросились в лес. Хутор напоминал Карлу то далёкое немецкое село на Волге, где в каждом доме пекли кухэн.

Полдня ушло на то, чтобы окончательно обкопать бомбы, подготовить их к вывозу. Все работали слаженно, но каждый молчал и думал в этот день только о своём.

— Ты почему не ушёл со всеми? — Спросил Карл старика во время очередного короткого перекура.

— А куда мне идти? Я в этом хуторе, почитай, всю жизнь прожил, здесь мои родные на кладбище лежат, а я всё живу. Кхе-кхе. Да и совестно вас, молодых бросать. Мне партия не велит, мне совесть велит быть тут с вами, а её слушать надобно, потому как она потом тебе ни житья, ни покоя не даст, да и стыдно будет когда своих там, на небесах встречу. – Старик затянулся крепким самосадом, выпустил клуб белого дыма и продолжил:

— Я ведь, хотя на немцев в оккупацию вроде как служил, но много пользы партизанам оказал. Особая информацией про немецкие эшелоны и грузы. Военком обещал медаль дать, да видать запамятовали про меня уже, — махнув рукой, закончил говорить дед.

Карл стоял в огромной вырытой в сырой земле яме, одной рукой придерживая ремень обвязавший холодную, проржавевшую бомбу, а другой показывая напарнику, сидевшему на грузовике, когда нужно дёргать трос. Дед Макар исправно одной рукой подкапывал канавы под спящим со времен войны металлом.

Всё готово, бомба обвита ремнями и теперь нужно дёрнуть лебёдкой трос, чтобы сдвинуть с места напрочь приращенный к земле смертоносный металл.

Карл поднял правую руку… он прекрасно понимал, что именно сейчас решается его судьба. Время потянулось густой, липкой пеленой и на какое-то время он потерял контроль над ним, вспомнил детство и родных, и стало так легко. Ведь судьба не раз дарила ему жизнь, он всегда хотел быть как все, но он был немцем и понимал это.

Пот выступил на лбу, грузовик тихонько урчал и выхлопные газы своим запахом вернули Карла в действительность. Он резко опустил руку и трос, натянувшись как нерв, выдернул бомбу из своего удобного гнезда. На миг грузовик замер остановив время. Карл, не понимал, жив ли он или уже мёртв, он оглянулся вокруг и увидел сидящего у бомбы деда. В глазах старика молодой солдат прочитал такое спокойствие, которое может быть только у утомленного жизнью человека ставшего равнодушным к смерти.

— Пронесло, — сказал дед, поддевая одной рукой ремень под хвост бомбы. — Подсоби-ка живей.

Затем грузовик вновь натужно заурчал, и бомба, огромная, как большой чёрный диван в штабном кабинете полковника, медленно пошла вслед за тянущим её тросом. Они быстро и осторожно уложили бомбу на песок в кузов машины, и только тогда Карл заметил, как трясутся его руки, как озноб проходит через всё тело, а речь становится прерывистой, как после долгого бега. Сердце билось, отдавая ударами в виски, а в ушах непрерывно стучал молот.

— Выпейте сынки, — сказал дед Макар протягивая солдатам бутыль мутного, но такого нужного сейчас самогона. — А то я на вас погляжу, совсем лица нет.

Самогон прошел мягко, согревая пищевод и затуманивая сознание. Опасность стала далёким маяком, а речь и дыхание стали спокойными и размеренными. Все трое взбодрились и уже без страха сели обедать прямо около спящей бомбы. Дед, ловко справлялся одной рукой, расстелил тряпочную салфетку, достал хлеб и немного сала, а Ян открыл острым штык-ножом несколько банок тушенки, извлеченных из сухого пайка.

После обеда работа заспорилась. Уже не было того сковывающего страха перед смертью – то ли сказалась усталость от постоянной боязни возможного взрыва, то ли самогон произвел своё благоприятное действие.

К вечеру, когда всё три бомбы были уложены на дно карьера, красная ракета известила капитана Ефимова о благополучном исходе операции.

Солдаты, довольные и радостные, захмелевшие, то ли от счастья, то ли от остатков самогона в бутылке, сидели у опушки леса под сосной.

Капитан Ефимов приехал к карьеру через полчаса на чьей-то лошади с видом Цезаря-победителя, слез с коня, выругал тут же солдат за то, что они находятся на службе в нетрезвом состоянии, подсоединил бикфордовым шнуром заранее подвезенный динамит и, удалившись на безопасное расстояние, произвел взрыв. Сотни тонн песка и щебня взмыли в воздух, грохот взрыва был слышен за многие километры от места событий. По всей округе пронеслось эхо ушедшей войны. И тут же буквально через минуту после взрыва в небо взмыла зелёная ракета, оповещая о том, что опасность миновала.

Напоследок

Уставшие за день солдаты, получив взбучку от капитана, отправились спать в хату старика Макара. Дед стопил баньку, чем очень порадовал молодых ребят, а хутор, чествуя Ефимова, гулял всю ночь, празднуя сохранение своего имущества.

На следующее утро село провожало военных. Радостные женщины собрали капитану и его семье большую корзину подарков, из которой торчали огромные куски соленого сала, четвертина мутного самогона, круглый каравай хлеба и дары огорода. Молодая черноволосая вдова на прощанье поцеловала капитана, заплакав, убежала в хату.

Зелёный грузовик, урча, поплелся по ухабам в сторону леса, откуда приехал насколько дней назад.

Отъехав от хутора километров на десять, Ефимов остановил машину, и приказал солдатам построиться у обочины. Двое солдат неохотно выполнили приказ. Капитан еще раз строго отчитал солдат за употребление спиртных напитков на службе, при выполнении особо важного задания и напоследок пообещал снисхождение, если солдаты подтвердят его присутствие при погрузке бомб. Последним ничего не оставалось делать, как согласиться с этим требованием офицера.

Вскоре из военных новостей стало известно, что капитан Ефимов был награжден орденом за проявленное мужество и профессионализм при обезвреживании бомб и сохранении стратегически важных объектов. Но к тому времени рядового Карла Брандта и Яна Франкенберга уже перевели служить в другую часть под Львовом в охрану складов, где Карл мог заниматься любимым делом, дрессировать собак. Это были немецкие овчарки, «немцы» как и он сам. Карл любил собак с детства. Дома его ждала верная овчарка Альфа, купленная мамой по случаю на местном рынке. Но это уже совсем другая история.

…Дедушка Карл закончил свой рассказ и замолчал, о чем-то задумавшись, подняв свой взгляд на пушистые, белые как пух облака. Мы сидели под раскинувшимся во дворе виноградником, пили чай и молчали. В саду где-то щебетал неугомонный скворец, солнышко скатилось за крыши соседних садовых домиков, а его внук Лукас задумчиво лепил фигуры из песка тут же рядом в песочнице. Изредка тишину нарушали самолеты, которые словно гигантские стальные птицы, лениво разрезая воздух мощными крыльями, шли на посадку в расположенный неподалёку аэропорт Франкфурт на Майне. Было лето 2007 года.

Германия. Город Ханау.

P.S. Карл Брандт после трехлетней службы в рядах красной армии вернулся домой в Казахстан, а позже окончив технический ВУЗ, женился на немке, которая родила ему сына Генри и дочь Хелен. Отца своего он так и не нашёл, по справке, полученной после войны из военкомата, значилось, что отец умер от болезни в трудармии под Томском. Долгое время Карл работал инженером радиорелейной связи, обеспечивая трансляцию московского телевидения на территорию Республик Средней Азии. А с 1981 года он живёт в Германии, где местные жители его почему-то шутливо называют «русским», но он только улыбается в ответ, потому что там, в Советском Союзе его всю жизнь презрительно называли «немец».

Скачать книгу "Госпожа чужбина"

© Данияр Деркембаев, 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора