Зюня

В годы перестройки чего только не бывало! Можно было, к примеру, купить цирк — если ребенку очень понравился и если, к тому же, перед покупкой хорошо надраться. Только такая покупка была не всегда в радость... Рассказ из цикла "Рассказы у костра" (опубликован в сборнике "Убить Марко Поло")

Публикуется по книге: Д.Маркиш. Убить Марко Поло. — Б.: Турар, 2008. — 344 с.

УДК 821.161.1.
ББК 84 Р 7 – 4 
  М 26
ISBN 978 – 9967 – 421 – 46 – 2 
М 4702010201-08

К животному миру Зюня Кантор из вишнёвого города Сороки относился без любви: могут ужалить, могут укусить или пырнуть рогом. Среди домашних животных он отдавал несомненное предпочтенье свинье, её филейной части.

После победы свободы и плюрализма в 91 году дела Зюни пошли неплохо: он был работящий человек. Торговля красным кирпичом пришлась ему по вкусу, для перевозки товара он купил битый грузовичок. Предприятие раскручивалось, вскоре во дворе зюниного дома появился большой военный грузовик, обмененный с майором – начальником армейской автобазы – на два ящика водки «Кориандровая». Водку эту пили потом два дня без просыху в уютной кладовке автобазы, и Зюня принимал в гулянке активное участие. Спустя неделю после этой армейской операции подвернулся интересный случай: обмен военного грузовика на целую библиотеку обёрнутых в красивые кожаные переплёты книг на английском языке, которым Зюня не владел. Книги были старинные, золотое тиснение украшало их маслянистые корешки. Зюне очень хотелось сделаться владельцем этих красивых книг и таким образом на деле приобщиться к настоящей культуре. И сделка, несомненно, состоялась бы, если б не вмешательство судьбы: библиотека оказалась ворованной, продавец был посажен в следственный изолятор, под замок. Зюня долго ещё жаловался приятелям на роковое стечение обстоятельств, но тайное чувство облегчения грело его душу и помогало справиться с разочарованием.

Да и при комуняках Зюня никогда не сох от голода и жажды, разве что на зоне, где провёл всего-навсего полтора года – детский срок. «Крупную афёру с севрюгой мне по ходу дела переквалифицировали на мелкое жульничество с тюлькой» – с улыбкою на молодом лице вспоминал потом пострадавший. Такое искривление действительности обошлось в хорошую копеечку, но оно того стоило: выйдя на свободу, Зюня быстро поднялся на ноги, хотя рыбные склады с тех пор старательно обходил стороной.

Всё было бы хорошо, просто замечательно, если б не зюнина жена, по имени Ривка – девушка из хорошей семьи. Эта Ривка, пока глава семьи сидел в лагере за колючкой, познакомилась с учителем географии из Бендер и переехала к нему жить. Зюня согласился на заочный развод при одном непременном условии: сын Боря, по домашнему прозвищу Буги, вернётся из Бендер к отцу, как только тот исправится в местах заключения и воротится восвояси. Ривка, плача и рыдая, сдалась, честный учитель тоже не настаивал и палок в колёса не ставил, а, может, и рад был такому повороту любовного дела.

Время ходко шло, клацая селезёнкой, и зюнин отпрыск приблизился вплотную к тринадцати годам – важному возрасту для евреев.

– Что ты хочешь на бармицвэ? – спросил Зюня у сына.

– Я хочу в цирк, – сказал Буги.

– Ну, хорошо, – сказал Зюня. – Мы пойдём в цирк.

В город Сороки цирк-шапито приехал пять дней назад и давал представленья на площади около Центрального рынка, за кинотеатром «Полёт». Народ охотно шёл поглазеть на заезжих артистов, первые три дня палатка ломилась от зрителей, хотя цирк был довольно-таки захудалый: костяк труппы составлял боа-удав с укротительницей Люсей, осёл Миша, силач Галкин, фокусник Альперович и лилипут Дмитрий Семёнович. Роль клоуна исполнял по совместительству администратор по фамилии Кондор, по имени Леопольд Моисеевич, а билеты продавала тётя Паша, упомянутая в афише как Бородатая женщина с Уральских почему-то гор.

В тот день, о котором здесь пойдёт речь, случилось непоправимое: администратор Кондор, направлявшийся прогулочным шагом из гостиницы в шапито, в двух шагах от цирковой палатки попал под машину. В больнице, куда его доставила «Скорая», никаких надежд по поводу состояния раненого не питали: опутанный, как космонавт, трубками и проводами, Кондор лежал в коме. Тётя Паша, наблюдавшая из своего скворечника за наездом во всех его деталях, была направлена циркачами в больницу и теперь проливала слёзы над умирающим. Слёзы эти были совершенно искренни: все дела цирка вёл Кондор, он один, без него совершенно было неведомо, куда податься, что делать ближайшим утром и где брать деньги на корм и на прокорм. Понятно само собой, что никаких документов, кроме липовых, администратор не признавал и, тем более, не держал под рукой. В его портфеле можно было бы обнаружить немало полезных и приятных вещей, но и портфель бесследно пропал в ходе экстренной госпитализации.

Продажу билетов, однако, не следовало прерывать ни при каких обстоятельствах, и в скворечник, подменяя бородатую тётю Пашу с Уральских гор, втиснулась укротительница Люся, уже готовая к выходу на манеж – вся в блёстках, тюле и кожзаменителе. Но никто – ни тётя Паша, ни дородная Люся, ни фокусник, ни лилипут Дмитрий Семёнович не могли подменить Кондора в его роли клоуна. А без клоуна что за цирк? Смех один… И даже силач Галкин отдавал себе отчёт в том, что сорочинцы, охотно совмещавшие поход на культурное мероприятие с распитием спиртных напитков, из-за отсутствия клоуна могли придти в большое возбуждение и потребовать деньги назад.

До начала представления оставалось четверть часа, магнитофон с усилителем уже заиграл туш и лампочки над входом замигали, но никому из артистов и в голову не приходило, чем и как заполнить пробел в программе: Кондор оказался незаменим.

Главный сюрприз к тринадцатилетию сына Зюня держал про запас: через неделю после бармицвэ был назначен отъезд в Израиль на ПМЖ. Отъезд намечался уже давно, но всё что-то мешало и задерживало: то аппендицит двоюродной сестры, то новая партия кирпича. Да и спешить, по существу, было некуда…

Но историческая родина манила фикусами и пальмами, почти все евреи уже уехали из Сорок, и Зюня нервничал: он не любил стоять последним. Срок пришёл, пора было укладываться.

В Израиле Зюня хотел сделаться миллионером. Скажи он об этом в открытую несколько лет назад, ещё до посадки – и ему, пожалуй, влепили бы пару-тройку лишних годков: в советские времена скромность предписывалась человеку законом, а миллион и скромность никак не умещались в одной тарелке. А сегодня в Сороках вряд ли отыскался хотя бы один завалящий господин, который, сломя голову, не побежал бы за миллионом. Как, каким образом удастся в Израиле заработать миллион, Зюня точно не знал, но это его не смущало ничуть: было бы желание, а средства для его достижения всегда отыщутся. Так или иначе, но последние дни в отечестве Зюня решил провести весело и с размахом, чтоб было, что вспомнить.

К шапито Зюня с Буги подошли за полчаса до начала представления. Унылый еврей в индийском тюрбане со звездой объяснял негустой толпе у входа, что начало откладывается на двадцать минут: готовят змею-боа. Это было понятно публике – как же можно выпускать боа без подготовки! Ведь она и тяпнуть может, и проглотить… Зюня обрадовался задержке: где это видано, чтоб в цирк идти на сухую глотку! А так можно забежать в буфет.

В прибазарном буфете было людно и приятно. Буги получил жестянку пепси-колы и пирожное, Зюня проглотил бокал шампанского с коньяком пополам. Вечер хорошо начинался. Публика в буфете подобралась однородная: папы, ожидающие начала циркового представления, пили водку и терпеливо жевали бутерброды с обветренной краснорыбицей. Лёгкие разговоры над столами и стойкой имели направленный характер:

– Начальника ихнего грузовик сшиб.

– Никакой не грузовик, а Колька сшиб Носенко на жигулёнке. Я точно знаю! Колька сшиб и в совхоз уехал, к брату.

– При чём тут начальник! Фокусник же русским языком говорит: змея заболела.

– Ну да, заболела! Ей Славка Корзун в поилку налил пол-литра, она пьяная валяется. Славку знаете Корзуна? С третьей подстанции?

Эту новость приняли с сомнением:

– У змеи поилки нету, она воду вообще не употребляет, если хочешь знать.

Интеллигенция держалась особняком, пила коньяк, говорила о том же, но вполголоса:

– Жулики эти гастролёры, фармазоны. Тут дети, а они начало передвигают.

– Всё украли, поэтому передвигают. Они что – хуже других?

– Как бы траур не объявили: администратор-то при смерти или уже всё, кто его знает…

Буги тянул отца за рукав, ему надоело сидеть в буфете. Зюня прикидывал: взять ещё бокал или хватит пока? Решил выпить стопку перцовки. Буги следил за действиями отца нетерпеливо, но с пониманием. Потом вдруг все загалдели, поднялись скопом и потянулись к выходу.

В цирковой палатке царил таинственный сумрак, зато посыпанный опилками манеж был ярко освещён. Играл магнитофон, в маршевую мелодию были вкраплены птичьи посвисты и звериные рыки. Публика молчала, ожидая красивых чудес.

– Где теперь опилки брать? – не обращаясь ни к кому, даже к самому себе, горестно сказал фокусник Альперович.

– А платить за них как? – плаксиво, как на кладбище, сказала бородатая тётя Паша. – Леопольд Моисеевич, царствие ему небесное, на билеты их менял, у него подход был. А теперь кто пойдёт менять? Ты, что ль?

Альперович смущённо промолчал. Всякому было ясно, что он на это не потянет – менять билеты на опилки. Циркачи толпились в брезентовом проходе, ведущем на манеж. Впереди стояла укротительница Люся, а угрюмый силач Галкин толкал низкую тележку на подшипниковом ходу. На тележке, свернувшись кренделем, лежал боа-удав.

– Выручку сегодняшнюю надо на всех поделить, – глядя под ноги, сказал силач Галкин. – Хоть до Иванова доберёмся…

Артисты уставились на Галкина с большим удивлением: силач был известен тем, что рта вообще никогда не открывал, ну, разве что для того, чтобы выпить стакан водки. Что же касается Иванова, тут все были согласны: этот город был им близок не столько своими ткацкими мануфактурами, сколько четырёхэтажным кирпичным общежитием, совершенно бесхозным, где каждый циркач мог получить крышу над головой в тяжёлый час жизни. Но до ивановского общежития надо было ещё добраться, и для этого требовались деньги. Так что силач Галкин оказался прав, к потрясению коллег.

– А что с животными будет? – откуда-то снизу спросил лилипут Дмитрий Семёнович. – А с шапито?

Но на вопросы лилипута отвечать никому не хотелось, да это было и не обязательно.

Выглянув в последний раз из-за занавески, укротительница Люся торопливо перекрестилась и, приседая на толстых розовых ногах, выбежала на манеж. Силач Галкин, набычившись, толкнул тележку, она выкатилась на освещённое пространство следом за укротительницей.

– Дорогие друзья, – пропела укротительница Люся сладким голосом, – начинаем наше представленье. Предположим, что мы очутились в джунглях…

– Папа, а в Израиле есть джунгли? – шёпотом спросил Буги.

– Есть, есть, – уверенно сказал Зюня. – В Израиле всё есть…

Этот вопрос – есть ли джунгли – никогда не приходил Зюне в голову, и он порадовался за сына: какой, всё же, умный мальчик, какой сообразительный! А, правда – есть ли? Или там, честно говоря, одни камни да песок? Но где ж тогда растут грибы, или грибов тоже нету? А орехи? Беспечально раздумывая над этими нелёгкими вопросами, Зюня вполглаза глядел на манеж, где окончательно проснувшийся боа таскал из корзинки конверты с предсказаньями погоды, а укротительница Люся зачитывала их вслух. Коньяк с шампанским крепко даёт по мозгам и настраивает душу на мечтательный лад. Зюнин житейский скептицизм таял, как ледышка на плите, он готов был смириться с отсутствием орехов в израильских песках, а пророчества бревноподобного удава казались ему не лишёнными приятной загадочности.

Представленье, меж тем, шло своим чередом. Играла музыка, улыбчивая Люся щёлкала бичом, потом появился осёл Миша, обежал манеж и, впрягшись, увёз тележку со змеёй за кулисы. Боа всем очень понравился, но расставались с ним, всё же, с облегченьем. На смену удаву пришёл, весь в чёрном, фокусник Альперович, и долго разогревал руки, вкрадчиво потирая ладони одну о другую. Неуловимо быстрым движением он вытянул игральные карты из кармана, и, послушная его музыкальным пальцам, колода растянулась гармошкой, изогнулась, затем сжалась, Альперович ужасным голосом прокричал «Туз пик!» и, действительно, выхватил из стопки карт пикового туза. Дети следили за действиями фокусника без особого внимания, а их папы, напротив, с Альперовича глаз не сводили, подстерегая жульнический ход. С треском сложив карты, фокусник бросил колоду на латунный поднос, достал из кармана бритву «жилет», протёр её носовым платком, сунул в рот, сжевал и проглотил. Эта зверская операция никак не походила на безобидный фокус, и Зюня так и сказал:

– Ну, это уже не его ума дело – бритвы глотать! Или карты, или бритвы…

Этот заглот бритвы раздосадовал Зюню и разозлил – он не верил в то, что Альперович в состоянии вот так, по честному, взять и сожрать лезвие. Тут обязательно был какой-то обман, но Зюня не мог догадаться, какой – и эта недогадливость означала, что его, Зюню, обвели вокруг пальца, сделали как ребёнка, объегорили, обмишулили и выставили круглым дураком. И это было досадно. Полегчало лишь тогда, когда фокусник собрал свои манатки и убрался за кулисы, а ему на смену выбежал на манеж силач в котелке и в розовом цирковом трико, обтягивавшем тяжёлое дикое мясо.

Силачу сопутствовал лилипут Дмитрий Семёнович.

Силач Галкин тяжело и размеренно, как лошадь першерон, бежал вокруг манежа, а Дмитрий Семёнович трусил за ним следом в своём строгом чёрном костюмчике. Звучал туш, летела золотистая пыль. Сорочинцы, вылупив глаза, следили за примечательной парой.

Размявшись, Галкин взялся за дело: одну за другой он выхватывал из тележки, на которой недавно дремал тропический боа, двухпудовые чугунные гири и с лёгкостью поднимал их, подбрасывал и ловил на лету. Лилипут, находясь в опасной близости от летящих снарядов, указывал на них рукою. Одна гиря – надо думать, по замыслу режиссёра – бухнулась в опилки, и Дмитрий Семёнович, кряхтя, под беззлобный смех зала безуспешно пытался сдвинуть её с места. Зрители вразнобой подавали полезные советы, но ничего не помогало. Тогда силач Галкин, небрежно подойдя, усадил лилипута Дмитрия Семёновича верхом на гирю, а потом ухватил её за полукруглую чёрную ручку и, ухнув, шикарным жестом вздёрнул над головою и сам снаряд, и вцепившегося в него Дмитрия Семёновича. Зал ревел и бил в ладоши, все были празднично настроены.

Но это было только начало.

Сняв с головы котелок, Галкин бросил его наземь и, улыбаясь свысока и вместе с тем несколько скорбно, опустился в опилки манежа треугольной спиною. Лёжа, как поверженный гладиатор на песке арены, Галкин поприветствовал зрителей своими розовыми клешнями и рывком накатил на себя грузовую змеиную тележку. Чуть приподняв её плечом, он поочерёдно скрутил с неё колёса, а дощатую платформу мягко опустил себе на грудь. Сорочинцы в совершенной тишине нетерпеливо ждали развития событий.

Что же до лилипута, то он вёл тут свою игру. Петляя по манежу на игрушечных ножках, Дмитрий Семёнович с разных позиций критически оглядывал Галкина с его тележкой, как будто собирался, не откладывая дела в долгий ящик, повторить его силовые подвиги, но только куда более эффектно и впечатляюще. Тележка тоже почему-то пришлась не по вкусу лилипуту. Подойдя вплотную, он недоверчиво исследовал её положение на груди немо лежавшего силача, а затем, поплевав в кулачок, треснул с размаху по гулким доскам настила. Публика, дыханье затаив, следила за дерзкими действиями Дмитрия Семёновича.

Зюне, увлекающемуся человеку, очень понравился лилипут.

– Ты гляди, какая у него головочка! – наклонясь к сыну, шептал Зюня. – А глазочки какие! А ботиночки!

Нечего и говорить, что в намечавшемся конфликте с силачом Зюня отдавал несомненное предпочтение лилипуту. Такой уж он был человек, этот Зюня из Сорок: его сердце принадлежало слабым и обойдённым успехом жизни.

Тем временем музыкальный туш стал почти неслышен, а из динамика выпрыгнул радостный голос администратора Кондора, лежавшего в сорочинском морге. «Дорогие зрители! – пригласил покойный Леопольд Моисеевич. – Мужчины, женщины и их дети! Незабываемое приключение! Бегите на манеж и занимайте места на нашей тележке согласно купленным билетам! Силовик-эксцентрик месье Галкин ждёт вас!» И затрещали барабаны, как перед публичной казнью.

Но никто не спешил бежать на манеж. Зрители жались и смущались, и никто из них не желал стать первым. Так люди устроены: толпой – пожалуйста, а индивидуализм немногим по плечу, да как-то это и неловко. Пойдёшь вниз по рядам, все на тебя глядят…

Тогда на манеже появилась бородатая тётя Паша с Уральских гор. Ни с кем не здороваясь и не раскланиваясь, она по-деловому, как казан на кухне, ухватила лилипута подмышки и, подняв, поставила его на настил тележки. Утвердившись там, Дмитрий Семёнович, поворачиваясь на все четыре стороны, стал размахивать руками, зазывая зрителей присоединиться. Сорочинцев подмывало радостно бежать и прыгать на тележку, ноги их гудели и пружинились, но голова покамест ещё не пускала.

Дмитрий Семёнович продолжал безответно зазывать. Пауза неприятно затягивалась. Зюне стало жалко одинокого лилипута до стеснения в горле, он поднялся и размашисто пошёл.

Не успел он дошагать донизу и переступить барьер манежа, как его примеру последовали: восемь или десять мужчин и женщин, волнуясь и спеша, повскакали со своих мест и бросились к тележке. Миг спустя они уже теснились и балансировали на дощатом настиле. Силач Галкин, томившийся под прессом, был позабыт, как будто и отношения никакого не имел к происходящему веселью; впрочем, так оно и было. Картина напоминала гулянье татар, учинивших победный пир на сложенных штабелями русичах, захваченных в плен в битве на Калке, в далёком 1223 году.

Дмитрия Семёновича не было видно в чаще рослых сорочинцев, на тележке. Оберегая лилипута, Зюня прижал его к своим ногам и держал. Было тесно. Из-под настила не доносилось ни звука.

– Не толкайтесь! – подняв голову и обратив к Зюне круглое лицо, сказал лилипут.

– Да я ж не толкаюсь! – наклонившись, сказал Зюня вполголоса. – Это женщина вот эта толкается.

– Уже можно, вообще-то, сходить, – сказал Дмитрий Семёнович. – А то Галкину лежать тяжело.

Публика, однако, не собиралась спускаться с тележки. Ждали то ли внятного указания от авторитетного человека, то ли какого-нибудь знака, хотя бы стона или зубовного скрежета придавленного Галкина. Но силач молчал, как камень.

– Я схожу, – сказал Зюня и вместе с лилипутом стал проталкиваться. Соскочив наземь, они встали в сторонке.

– Ну, чего они ждут? – сердито спросил Дмитрий Семёнович. – Постояли – и хватит… Так нет.

– Потому что натура сучья, – объяснил положение Зюня. – Люди всегда так: пока кровь не пойдёт, не успокоятся.

Дмитрий Семёнович озабоченно покачал головой: получалось, что Галкину грозят неприятности, вплоть до кровопускания.

– Вчера Леопольд Моисеевич, Царствие Небесное, их согнал, – сказал лилипут. – Говорит: «Граждане, попрошу всех рассесться по местам!» Вон в Мордовии люди такие сухие и лёгкие, а хохол каждый на центнер тянет…

– А фокусник ваш – жулик или нет? – уже на правах тесного знакомого спросил Зюня. Этот вопрос, как видно, его не отпускал.

– Ну, как сказать, – наморщив лобик, сказал Дмитрий Семёнович. – По мере возникающей необходимости… Могу познакомить, если хотите. После представления.

– Вот спасибо! – обрадовался Зюня. – Очень хочу! Посидим, выпьем. – Он представил себе, как счастлив будет Буги, какой это для него подарок на день рожденья – оказаться за кулисами цирка, между боа и бородатой женщиной с Уральских гор.

– У нас сегодня день такой ужасный, – сказал Дмитрий Семёнович. – Умер наш Кондор.

– Да, да… – сказал Зюня. – Я только сбегаю в палатку, а то выпить-закусить надо.

– Ну, ладно, – одобрил Дмитрий Семёнович.

Идея купить цирк сыну в подарок пришла Зюне в голову в третьем часу ночи. К этому времени, после неоднократных хождений в круглосуточную палатку, Зюня готов был подарить Буги на бармицвэ целых два цирка и Большой театр в придачу.

Циркачи, все без исключения, оказались прекрасными людьми, и чем дальше, тем сидеть с ними за кулисами, среди каких-то узлов и ящиков, становилось Зюне всё теплей и приятней. Даже фокусник Альперович, выразивший готовность сожрать в честь гостя и его сына ещё одно бритвенное лезвие, казался теперь Зюне мудрым, много повидавшим на своём веку евреем. Испытывая движение родственных чувств в душе, Зюня вполголоса поинтересовался, не собирается ли Альперович в далёкие края, на историческую родину, и услышал в ответ, что – да, собирается уже давно, что в Израиле, на берегу Средиземного моря, проживает его двоюродная сестра с мужем и детьми, что муж, бывший экспедитор, работает техником по зубной части, а умные дети ходят учиться в университет.

К концу третьей бутылки вспомнили о Кондоре и с печальными лицами, не чокаясь, выпили за упокой его души. Действительность, как чёрная птица, слетела с высоких небес; сделалось тягостно. Бородатая женщина отодрала от подбородка каштановые шелковистые клочья и утёрла ими мокрые глаза. Лилипут Дмитрий Семёнович, чокавшийся наравне с другими, но пивший помалу, звонко икал. Не проронивший ни единого слова с самого начала пирушки силач Галкин открыл рот и сказал:

– Распродаваться надо.

Циркачи оживились и загомонили все разом, то ли приняв щедрого Зюню в свой безалаберный круг, то ли вовсе о нём позабыв. Надо распродаваться! Всё равно без Леопольда Моисеевича дело не пойдёт. Где опилки, где квитанции? Всех посадят и дело заведут. А кто здесь что-нибудь купит, в этих Сороках? Кому нужна драная палатка и боа-удав? Положение хуже цыганского. Последний сбор весь уйдёт на похороны Кондора, хотя городские власти могли бы подкинуть хоть чуть-чуть.

Вот тут-то идея и родилась в патлатой зюниной голове, совершенно неожиданно для него самого.

– Я куплю! – перекрывая грустный гомон собутыльников, сказал Зюня. – Сыну на день рождения! И опилки достанем на лесокомбинате, я им кирпич продаю для склада готовой продукции.

Предложение пришлось ко времени. Силач Галкин поглядел на Зюню с большим уважением.

– Надо за это выпить, – сказал Галкин и потянулся к бутылке твёрдою рукой.

– И за сына! – добавил лилипут Дмитрий Семёнович. – За сына его! Вон он сидит!

Буги спал, сидя на складном полотняном стульчике. Лицо мальчика было совершенно безмятежно.

– Так что вечером устроим представленье, – обводя стопкой общество, продолжал Зюня. – И объявим перед началом: «Тут находится Боря Кантор, от всей души поздравляем его с бармицвэ». А потом уже заиграет музыка.

Циркачи не стали возражать. Да и что тут возражать, если все они, включая удава, подарены, как бутылка портвейна, этому самому Боре. Люди по-разному дурят: один покупает цирк, другой дерётся на базаре, третий собирает спичечные коробки.

– Леопольд Моисеевич нас бы одобрил, – задумчиво подвёл итог фокусник Альперович. – Жить-то надо… Но давайте обсудим частности.

– Да чего тут обсуждать! – жарко вскинулся Зюня. Выпростав рубаху, он нырнул рукою под ремень и, покопавшись, извлёк из глубин пачку долларовых ассигнаций. – Четырнадцать тыщ, как в аптеке. – И, с размаху шмякнув пачкой о стол, прикрыл её ладонью. Циркачи одурело смотрели на богатство.

– А, может, не надо… — уперев голый подбородок в кулак, сказала тётя Паша с Уральских гор. – На кой он вам нужен, этот цирк?

– Но если человек задумал быть артистом, – изложил своё понимание фокусник Альперович, — то он, в конце-то концов, может им стать.

– А что лучше – кирпич или цирк? – с нажимом спросил Зюня и обвёл собрание хозяйским взглядом.

– Нас устраивает, – подвёл итог силач Галкин. – Можно, конечно, пятнадцать для ровного счёта, ну, да уж ладно.

– Больше у меня нету, – сказал Зюня. – Всё с собой ношу, чтоб дома не украли.

– Сыночка вашего надо будет пригласить спуститься на манеж, – предложил Дмитрий Семёнович. – Пусть раскланяется.

– Давайте сейчас на посошок, – поторопил события силач Галкин, – а завтра утром уже соберёмся и всё обмозгуем.

На том и расстались, довольные друг другом.

Наутро Зюня поднялся в праздничном настроении. Голова почти не гудела, как будто не водку он пил накануне, а клюквенный морс, и душа приятно пенилась и пузырилась, требуя немедленного деятельного занятия. Оставив Буги спать в его комнате, Зюня надел выходной костюм в клетку и отправился в цирк.

Опустевший кожаный кошелёк, который Зюня вот уже два года носил на животе, повыше лобка, был оставлен дома за ненадобностью. Деньги были потрачены, и не зря: Буги получил царский подарок, он его на всю жизнь запомнит. А с красным кирпичом всё равно пора было сворачиваться: в Израиль его не возьмёшь, да и надоело всё это до чёрта. Цирк – другое дело: весело, и люди замечательные, особенно лилипут. Теперь они останутся при деле, а то ведь хоть кидайся в окно. В Израиль их, правда, тоже не увезёшь – там, кроме фокусника Альперовича, все гои как на подбор, но можно их по доверенности передать кому-нибудь, надёжному человеку, и деньги будут идти. А можно ещё прикупить медведя для полного комплекта, или, допустим, учёного пони. Много чего можно сделать. И если палатка набивается на всю катушку, то доход совсем неплохой.

Цирк был сумрачен и пуст, как ночной лес. Заслышав шаги, змея неторопливо высунула гранёную башку из своего ящика, смерила Зюню пустым взглядом и показала ему двойной противный язык. Заревел ишак в стойле, и его тоскливый прерывистый рык более подходил к пустынной азиатской местности, чем к вишнёвому городу Сороки. Зюня обошёл кругом палатки и наткнулся на лилипута Дмитрия Семёновича, грустно сидевшего на лавочке. Лилипут пил пиво из бутылки, казавшейся непомерно большой в его игрушечных руках.

– Люди – дрянь, – сказал Дмитрий Семёнович. – Дрянь, грязь и безобразие… На, поправься! – он протянул Зюне бутылку.

– А где все? – отпив, спросил Зюня.

– Все сбежали, – сказал Дмитрий Семёнович. – Галкин их подбил. Как ты ушёл, они деньги поделили и сбежали.

– Тебе, что ли, не дали? – с сожалением спросил Зюня.

– Дали, – сказал лилипут. – Всё по честному.

– А что ж ты не ушёл? – спросил Зюня.

– Потому что я человек! – сердито выкрикнул Дмитрий Семёнович. – Так нельзя делать никогда! Ты им душу, дуракам, а они думают, что это деньги.

Обняв лилипута за плечи, Зюня смутно улыбался. Сбежали и всё бросили. И Альперович сбежал. А этот, маленький, остался, хотя ему в Сороках пропасть легче всего: собаки порвут. Значит, не все, всё-таки, подлецы, раз остался.

– А сыну твоему как теперь объяснишь? – сказал Дмитрий Семёнович и рукой махнул.

– Змею-то куда денем? – не ответил Зюня. – Она смоется, а потом неприятности большие.

– В милицию надо её сдать, – сказал лилипут. – А куда ещё?

– В Сороках никогда такого ещё не было, – сказал Зюня. – Скучный городишко, с тоски можно околеть: работай да жри. Ну, ещё телевизор. А размаха – нет!

– У тебя зато есть, – уверенно сказал Дмитрий Семёнович. – Есть размах!

– Надоело мне тут, – сказал Зюня. – Я в Израиль уезжаю, на ПМЖ.

– В добрый путь, – пожевав губами, сказал лилипут и отвернулся.

– Там таких, как ты, ни одного, – как бы извиняясь, сказал Зюня. – Разрешение только евреям дают, больше никому. Строго…

– Думаешь, у нас национальности нет, раз мы такие? – глядя в сторону, сказал Дмитрий Семёнович. – Есть! У меня мама еврейка, она в Барнауле живёт, а отец из местных. Про нас, если хочешь знать, люди вообще думают, что мы неизвестно откуда. Разве так можно!

– Погоди, погоди! – зачастил Зюня. – Не шуми, браток, не гони пену. У тебя справка есть? Ну, что мама твоя – из наших?

– В метрике записано, – сказал Дмитрий Семёнович. – На лоб я, что ли, эту метрику приклею?

– Не на лоб! – помотал головой Зюня. – За такую метрику люди, знаешь, сколько денег платят? Давай поехали с нами, чего тебе тут болтаться. Ведь пропадёшь! А там море, бананы с апельсинами круглый год. Может, мы там цирк откроем.

– Только цирка там не хватает! – разумно заметил Дмитрий Семёнович. – А не засмеют? Нет, не там, а здесь, где документы оформляют? В Киеве?

– Пусть только попробуют! – Зюня привстал и кулаки выкатил. – Я с тобой пойду! Засмеют! Это кого это они засмеют?

В Киеве не засмеяли, а лишь похихикали в рукав: какой маленький, а уже еврей… В израильском посольстве тоже в восторг не пришли, религиозный специалист долго изучал метрики Дмитрия Семёновича, поглядывал на него испытующим взглядом и поводил от плеча к плечу сильным здоровым лицом, опушённым библейской бородой. Еврейская мама из далёкого Барнаула вызывала суровые подозрения специалиста, он был убеждён, что где-то тут скрыт обман: Священные книги даже намёком не упоминали о том, что среди семени Авраама, Ицхака и Яакова затесался лилипут. Но метрика была подлинной, лилипут числился, таким образом, евреем по материнской линии, и этого было достаточно. Неисповедима воля Господня, а пути его непостижимы. Пусть едет лилипут Дмитрий Семёнович в Землю обетованную, туда кто только сегодня не набежал.

– Бабушку вашу как звали? – предпринял последнюю попытку религиозный специалист.

– Сура-Бейла! – уверенно оповестил лилипут, подученный Зюней.

– А по субботам что она делала?

– Свечки палила!

– А какое было угощенье?

– Фаршированная рыба с красным хреном!

Козыри специалиста были биты, как выразил бы своё отношение фокусник Альперович, еврей несомненный.

Они отправились в Верхнюю Галилею, в орехово-инжирный городок Рош-Пина. Зюня водит полугрузовичок-тендер, Буги ходит в школу, а Дмитрий Семёнович получает ежемесячное пособие от Службы социального страхования как инвалид детства.

Учитывая культурные запросы местного населения, все трое вынашивают мечту открыть передвижной цирк со змеёй-боа, силачом и, желательно, с бородатой женщиной.

Может, уже и открыли.

Скачать весь цикл "Рассказы у костра"

© Маркиш Д., 2008. Все права защищены
© Издательство «Турар», 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора и издателя