Новая литература Кыргызстана

Кыргызстандын жаңы адабияты

Посвящается памяти Чынгыза Торекуловича Айтматова
Крупнейшая электронная библиотека произведений отечественных авторов
Представлены произведения, созданные за годы независимости

Главная / Публицистика / "Литературный Кыргызстан" рекомендует (избранное)
© Сандлер В.С., 2008. Все права защищены
Из архива журнала «Литературный Кыргызстан».
Текст передан для размещения на сайте редакцией журнала «Литературный Кыргызстан», на страницах которого публикуется автор
Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования
Дата размещения на сайте: 13 октября 2008 года

Валерий Семенович САНДЛЕР

Язык познается в беде

или Кого потеряла Россия

Интервью с Людмилой Оболенской-Флам, проработавшей сорок лет на радио «Голос Америки»

 

Жизнь каждого человека – история. Жизни людей, собранных под обложкой увесистого тома, который я держу в руках, – История. Озаглавлен том просто, без изысков: «Судьбы поколения 1920 – 1930-х годов в эмиграции. Очерки и воспоминания». Тридцать пять авторов, сорок четыре волнующих повествования. Редактор-составитель и один из авторов сборника – Людмила Оболенская-Флам.

 

"...Мы были молоды, когда кончилась Вторая мировая война. Одни были совсем еще зеленые ребята, другие – подростки и студенческая молодежь. Общее было то, что созревали на Западе, вне России, хотя и на русской закваске».

Это – из обращения «К читателю», которым открывается сборник, выпущенный в Москве издательством «Русский путь» тиражом 2 тысячи экземпляров (капля в море, особенно если учесть сегодняшний спрос на такого рода литературу).

Людмила Сергеевна Оболенская-Флам профессиональный журналист, более 40 лет работала на «Голосе Америки» – корреспондентом, заведующей отделом культуры русского вещания, позже – программами вещания на Среднюю Азию и Закавказье. Выйдя на пенсию в 1993 году, участвовала в создании комитета «Книги для России», который возглавляет по сей день. Ее перу, в частности, принадлежит очерк «В ракурсе прошлого» – чрезвычайно скупой на эмоции, драматический по содержанию рассказ «о времени и о себе».

Спасибо телефону и Интернету: можно послать электронное письмо, а там и позвонить в город Гринбелт, штат Мэриленд, чтобы взять интервью у редактора-составителя...

— Людмила Сергеевна, вот к какому выводу я пришел, дочитав сборник до точки: его авторы, по большей части родившиеся и выросшие за пределами России, после стольких лет жизни в рассеянии не забыли ее язык, не отринули ее культуру. При том, что для многих из них Россия не является исторической родиной... 

— Действительно, они могут носить фамилии Шлиппе, Шульц, Мейер, Струве –   русской крови в них, как говорится, кот наплакал. Россия еще со времен Петра I привлекала специалистов из-за рубежа, и они, обосновавшись в стране, постепенно становились очень и очень русскими. Мой дед по материнской линии Петр Николаевич Якоби – внук всемирно известного физика, изобретателя Бориса Якоби, профессора Дерптского университета в Германии, который в 1837 году обосновался в Санкт-Петербурге, а его сын, то есть мой прадед, стал российским сенатором, женился на Екатерине Карловне Хансен, пианистке, ученице Антона Рубинштейна. То есть, в жилах моего дедушки Петра Николаевича почти не было русской крови, но большего русского патриота, чем он, трудно было себе представить как в России, так и в изгнании. За что и поплатился жизнью, попав в ГУЛАГ, когда советы пришли в Прибалтику.

Что помогло нам, детям того времени, не забыть родной язык? В первую очередь – семья. Мы росли в интеллигентных русских семьях, в которых соблюдались русские традиции. Мои родители считали важным сохранить русскую культуру и в то же время поощряли наше приобщение к другим культурам. Они нам говорили: изучайте разные языки, читайте в подлиннике Шиллера и Гёте, Мопассана и Дюма, но не забывайте, что вы – русские.

— Семья – это серьезно. Но есть еще среда. И русский человек, при всей его любви к родному языку, не может, живя в Америке, не стать американцем.

— Процесс, по-моему, вполне закономерный. В этом отношении группа людей, представленных в сборнике, скорее, исключение, чем правило. Другое дело, что во всех странах, куда русские люди бежали после Октябрьского переворота, или в 20-е – 30-е годы, или были эвакуированы в конце Второй мировой войны, – они жили своим мирком. Крупные русские колонии существовали в китайских городах Шанхай и Харбин, в Париже, Праге и Берлине, на территории Сербии. Там были русские церкви, школы и гимназии, русский кадетский корпус, институт для девиц. То же в Прибалтике, где я родилась и росла: коренное русское население, плюс эмигранты из России, а это значит – русские школы, русский театр, газеты на русском языке. В послевоенной Германии в лагерях для перемещенных лиц существовали русские школы и гимназии, молодежные организации. Все это помогало нам оставаться русскими и вести свою жизнь нацеленно отчасти на Россию.  

— Насколько же отличается эта ситуация от той, что мы наблюдаем сегодня в Америке! Здесь нередко иммигранты из бывшего Союза селятся кучно, образуя этакое интеллектуальное гетто, где можно не особо утруждать себя изучением государственного языка.

— Нечто подобное наблюдалось вскоре после Второй мировой войны, когда русские, прибыв в Америку, селились в основном в Нью-Йорке: Манхэттен, Бруклин, Квинс. Со временем они стали расселяться по другим штатам, покупать дома в пригородах. В какой-то мере традиция на обособление сохранилась до сих пор: например, в Сан-Франциско есть даже русская гимназия, во многих городах Америки очень активна приходская жизнь. Но мы, едва ступив на американскую землю, переставали себя чувствовать изгоями, и наша лояльность Америке в благодарность за то, что она нас приняла, – помогла нам, не поступаясь нашей русскостью, становиться американцами. И новая жизнь не ставила нас перед выбором: либо сохранять русский язык, либо от него отделываться, изучать английский – или отмежеваться от него. Мое поколение такого конфликта не ощущало.

— А нужно ли было вообще сохранять в Америке родной язык и культурные традиции? Или того требовали практические соображения? 

— Я бы не ставила так вопрос: нужно или не нужно сохранять. Это всегда личное дело каждого. Но всякий, отметающий родной язык и культуру, сам себя обворовывает. Поскольку, чем больше языков знает человек, тем лучше для него. Что же касается практических соображений, то я считаю, что одно другому не должно мешать. 

Яркий тому пример – мой первый муж Валериан Оболенский, потомок старинного княжеского рода. Его дед по отцовской линии, князь Александр Николаевич Оболенский был последним градоначальником Санкт-Петербурга, дед со стороны матери, Валериан Александрович Бутурлин, до Октябрьского переворота работал в министерстве иностранных дел России; в 1918 году его расстреляли большевики. Мой муж был человеком блестящих способностей, его русский язык был безупречен, кроме того, он в совершенстве владел английским и французским языками, хорошо знал немецкий и итальянский, поэтому свободно чувствовал себя в любой европейской стране. Бывало, шутил: «Нам стоит только поменять мелочь в кармане и переключиться на другой язык». Родился он в 1925 году в Париже, в их семье царили русский язык, русская книга. Когда ему было 14 лет, бабушка поехала с ним в Лондон, но вернуться в Париж они не успели: началась война, им пришлось надолго застрять в Англии, жить в отрыве от русской среды. Валериан с раннего детства считал своей целью службу России. Эта цель после войны привела его в Национально-трудовой союз, чьи идеи он нашел созвучными своим. Издавал в 50-х годах газету «Россиянин», ориентированную на выходцев из России, после войны попавших в Англию; многие не знали английского языка, и для них эта газета была единственным источником информации. Работал сперва в русской службе Би-би-си, а когда мы переехали в США, стал директором программ в нью-йоркском отделе радио «Свобода». Последние годы жизни работал в Женеве дипломатическим переводчиком на переговорах по ограничению стратегических наступательных вооружений. И всю свою жизнь провел лицом к России. К величайшему сожалению, он рано умер, прожив всего 52 года.

— Ваши дети от брака с Валерианом Оболенским носят русские имена: Сергей и Анна. Сегодня в среде русской иммиграции популярны Джессики, Стивены, Симоны, Алексы...  

— Тут вопрос не столько в русскости, сколько в принадлежности к религии. Дав свим детям имя Джессика или Стивен, я не могла бы окрестить их в православной церкви. И в православных семьях этой традиции придерживаются.

— Некоторые авторы сборника, и вы в их числе, рассказывают о своем пребывании в лагерях для перемещенных лиц (Displaced Persons Camp) в оккупированных войсками союзников зонах Германии. Там были начальные школы и гимназии с преподаванием на русском языке, и православные церкви, и русские студенческие клубы. Делаю вывод, что вы не бедствовали, вели более-менее нормальную жизнь, не в пример народу страны-победителя. Как такое было возможно в разгромленной, повергнутой ниц Германии?

— Вначале было и голодно, и холодно, потом пришли на помощь международные организации. Больше всех беженцам помогала Америка. Не скажу, что нам жилось легко, что стол наш был богатым и разнообразным, но голодными мы тоже не ходили. Хотя... по сей день не могу видеть гороховый суп, потому что девять месяцев мы им питались, нам его давали в обед и на ужин.

— Мой любимый суп!..

— Ну а я, когда его вижу, готова бежать без оглядки.

— Пока мы с вами беседуем, я раскрыл книгу на том месте, где помещен групповой фотоснимок членов русской скаутской организации ОРЮР, созданной в 1946 году в послевоенной Германии. На лесной поляне – большая группа: подростки, взрослые, дети. У всех – спокойные, открытые лица.  Многие выглядят даже счастливыми. Может, это дежурное выражение для фотографии? Или вот снимок, который вынесен на обложку: учащиеся и преподаватели школы при доме «Милосердный самарянин», тот же 1946-й год. И то же выражение спокойствия в лицах и взглядах. Не собираюсь бросать камень в свою родную страну, но я сам живой свидетель: мы, советские дети военной поры, такими не были.

— Взгляните на фотографии тех месяцев, когда людей, имевших по состоянию на 1939 год советское гражданство, насильно возвращали в Советский Союз, – вот где подлинно трагические лица! На обложке книги сняты мы, для которых все самое страшное осталось позади, а какие-то бытовые трудности значения не имели. Важно было, что мы уцелели, получили возможность учиться, общаться, водить дружные веселые компании, жить полной жизнью.

— Каким вам видится различие между эмиграцией тех лет и нынешней, что словно в насмешку прозвана «колбасной»? Да и существует ли такое различие? 

— Каждая волна эмиграции имеет отличительные черты. Наиболее политической была первая, оказавшаяся на Западе после победы большевиков в Гражданскую войну. Очень много военных бежали из России как часть белой армии; много интеллигенции, аристократии. Они подлежали не просто дискриминации со стороны большевиков, но – уничтожению как класс. Вторая эмиграция более разношерстна: и совсем простые люди, и весьма образованные, и те, кто еще до начала войны подвергались репрессиям, а во время отступления нацистских войск ушли с немцами, не испытывая к ним любви. Третья волна – диссиденты, евреи, включая отказников: их либо выбрасывали из России, либо позволяли самим «выброситься» и тем самым избежать дальнейших репрессий и притеснений. И, наконец, люди, получившие возможность уехать в другие страны в поисках более благополучной жизни. Кто-то назовет эту эмиграцию «колбасной», я назову – экономической, в рядах которой невероятное количество достойных людей. Америка выиграла оттого, что они приехали сюда, принесли свои знания и способности.

— Бытует мнение, что русская эмиграция по крайней мере двух первых волн сплошь состояла из людей высоких помыслов и поступков, будто не было в ее рядах своих негодяев и подлецов. Понимаю, что сейчас не время и не место заводить разговор на эту тему, но все же – были такие люди?  

— Вы знаете, я не люблю обобщений. Но опрос, проведенный в Америке 50-х годов прошлого века, показал, что в эмиграции из России – самый низкий процент преступности. Что же до ее нравственных качеств, то воров, убийц и прочего криминала в ней практически не было. Скорее следует говорить о некой нетерпимости, скажем, к представителям других партий: монархисты не разговаривали с социалистами, бедному Александру Федоровичу Керенскому доставалось от разных истерических дам, которые кричали: «Вы спали в царской кровати!..»

— Можно ли считать, что вы сейчас ведете жизнь пенсионера?

— Ну, положим, я ее веду последние 15 лет, но от этого ритм моей жизни не снизился...

— Тогда уточню: активную жизнь пенсионера...

— Именно! В связи с изданием сборника, в связи с деятельностью комитета «Книги для России». Мы собираем по всей Америке литературу, документы о русской эмиграции, приобретаем всевозможные фото— и фоноархивы, отправляем в Москву, в библиотеку фонда «Русское зарубежье». По этим делам я несколько раз ездила туда. Время от времени пишу статьи для "Посева", "Русской жизни", а главное – для выходящего в Нью-Йорке ежеквартального толстого "Нового журнала", который в этом году отметил свое 65-летие. Скажу, для тех кто с ним не знаком: это замечательный журнал для интеллигенции, он печатает все наиболее талантливое, что появляется в российской диаспоре: прозу, поэзию, публицистику, критические статьи, исторические очерки, воспоминания и документы... 

— Приходилось слышать и читать, что эмигранты всех времен и народов жили надеждой вернуться на родину. Хотя вряд ли мог на это рассчитывать каждый, кто покинул Россию после Октябрьского переворота: возраст и здоровье часто работают не в нашу пользу. И все же люди надеялись и верили. Можете вы объяснить этот феномен? Простите, если я своим вопросом коснулся больного места...

— Ох!.. Я помню, что в коридоре рижской квартиры моих дедушки и бабушки по материнской линии стояли сундуки. И когда я спросила другую мою бабушку, с отцовской стороны, зачем у Якоби стоят эти сундуки, – она сказала: «Потому что они верят, что вернутся в Россию». Я говорю: «А почему у вас нет сундуков?» Она ответила: «Мы не верим, что Советский Союз может рухнуть на нашем веку». Мои родители разговоров о возвращении не вели никогда. А вот во Франции часть эмиграции в ответ на призыв Москвы подалась в совпатриоты, получила советские паспорта и в надежде, что сталинский режим изменил свое лицо, отправилась в Россию, и там многие из ее рядов сгинули в лагерях и тюрьмах. В ранней молодости я и мои друзья горели наивной идеей отправиться в Советский Союз, чтобы делать революцию, свергать советский режим... Повзрослев, стали чувствовать, что едва ли там что-нибудь сдвинется и вряд ли мы сможем не то что вернуться, но просто побывать в России. Сейчас такая возможность открылась. Правда, неизвестно, куда это все повернет, но уже то, что сейчас туда можно ездить и писать и что там может появиться такая книга, как наша, – я считаю одним из чудес ХХ века.

   

...«Русь, куда ж несешься ты?...» – воскликнул однажды Гоголь, явно не предполагая, что и полтора с лишним века спустя новые поколения не услышат ответа на этот вопрос: бег «птицы-тройки» всегда бывал непредсказуем и  неостановим, а для многих оказывался опасен. Это о России, бешено скачущей по ухабам и рытвинам, не разбирая дороги, много позже напишет Евтушенко: «...но потеряли мы в пути неровном /И двадцать миллионов на войне, /И миллионы на войне с народом».

Никто из авторов книги – этих невольных изгнанников России – даже мысли не допускал о том, чтобы изгнать из сердца воспетую еще Лермонтовым «странную» любовь к отчизне, даром, что их любовь долгие годы была без взаимности.

Какие странные люди, не правда ли?

 

© Сандлер В.С., 2008. Все права защищены
Из архива журнала «Литературный Кыргызстан»

 


Количество просмотров: 2349