Ветер

(сборник рассказов)

Проза молодого литератора, выпускника школы Чынгыза Айтматова «Дебют», никого не оставит равнодушным. Пронзительность, боль нашей жизни – и любовь, нежность, воспоминание… В творчестве писателя особое место занимает «женская тема», раскрывающая тонкий внутренний мир женщины – нашей современницы. Сборник рассказов впервые опубликован в Интернете, на сайте www.proza.ru 

Идея сборника — ветер в человеке и вокруг человека...

Ветер (Начало)

Лепестки и «сережки» тополя трепетали на ветру как колокольчики, но не было слышно звона… Звон был в сердце, сильно бившемся от свободы и подвижности пространства. Трава на поле, то ложилась под ветром, то подтягивалась им же вверх, выстраиваясь в ровные, как линейки, стебельки. Казалось, что это было море, колышущееся от сильного ветряного потока. Травяные волны то поднимались, то опускались, образовывая ямы, как это бывает на водной поверхности, где с одной стороны водяная масса поднимается, освобождая место и образовывая впадины.

То и дело рядом низко проносились птицы, как самолеты-истребители. Верилось, что если достаточно вовремя и высоко подпрыгнуть, то можно их даже поймать. Наверное, их «прижимали» к земле тучи, плывущие совсем низко и быстро, меняя при этом формы, как клубы пара, вырывающиеся из чайника с кипящей водой.

Шум листьев создавал нескончаемую стену вокруг поля. Как будто я находился в чаше. Не было слышно машин, проезжающих совсем недалеко. А наши голоса, или, скорее всего вопли восторга от ветряной карусели, крутящейся на открытом пространстве, прерывались ветряными накатами, уносивших звуки куда-то вдаль и растворявших их в воздухе. Мы носились по полю, натыкаясь на кочки или друг друга, падали на свежую и мягкую траву, как сраженные в игре «в войнушки»* (*Детская игра в войну) Ребята с изможденными и счастливыми лицами вставали и бежали дальше, подталкиваемые ветром. А он играл с нами: дул в спину, резко менял направление, бил в лицо, возникал у ног, тормошил волосы, толкал в бок. Мы кувыркались словно мячики. Некоторые пытались придумать игру специально для такого случая, другие предлагали играть только в «догонялки»*. (*Салки) Остальные продолжали носиться по полю и, будучи в кураже, не обращали на других внимания.

Потом, уже, ставшие взрослыми людьми, мы очень редко вспоминали об этом. Многие из нас даже не могут сказать, а было ли такое вообще. Но если их оторвать от того, что мешало им вспомнить, вывести на такое же поле и при такой же грозе, то их лица начинали преображаться. Миллионы лучей от их лиц пронзали воздух, даже светили вокруг в темном от туч поле, от чего в груди сердце билось все сильнее и сильнее. Закрыв глаза, мы отрывались от земли. Вихрь уносил нас ввысь, закручивая вокруг нас спираль. В объятьях воздушного потока мы ясно ощущали свободу. Свободу от всего, даже от мыслей. В эти мгновения мы не помнили, что мы должны сделать сейчас, завтра, когда мы уйдем на пенсию, или когда-либо еще. Не знали, кто смотрит на нас и замечает ли вообще. Все наше сознание и чувства были заняты высокоскоростным обменом прекрасным и вечным между нами и окружающим миром. Мы вспомнили то, что когда-то было нашим детством, нашей свободой. Мы начинали понимать, что детство в своей ипостаси изначально олицетворяло свободу…

А я вспоминал сны. Когда летал во снах: поднимался стремительно вверх, не зная пределов, а потом вдруг падал вниз ногами, а не головой, как это бывает в реальности. Приземлялся и с силой отпрыгивал вверх. Бывало вдруг просыпался от того, что сердце отчаянно билось, которое как будто пыталось поднять тело и отдать его во власть, бушующего в это время за окном, ветра…

Ветер летел дальше, уходил в горы, прятался в ущельях и снова появлялся, но уже в далеких селениях в степях и горах, у моря и озера. Человек занимался своим делом: возделывал землю, ловил рыбу, вел грузовик с продуктами, сидел за партой в школе, целовал возлюбленную, ждал автобус на остановке, стоял в очереди на рынке, держал за ручку маленького сына, шептал что-то на ухо своему коллеге, рассказывал анекдот другу, мерил новую одежду в магазине… Его волосы, руки, ноги, спину на поле, в море, в грузовике, у окна, в парке, у дороги, на рынке, на площадке летнего кафе, перебирал, нежил и шлепал ветер. Ветер, рожденный где-то в воздушных слоях земной атмосферы, спешил познать мир, увидеть земное и неземное, услышать море, обнять горы, увидеть человека, поиграть с детьми…

Февраль 2005 года 

Студент (Было)

Я вспомнил о том, что на прошлой неделе мы расстались с ней. Решил закончить отношения. Глупо но, мне кажется, что так надо было. Мне казалось, что я должен был это сделать. Может быть из-за того, что это делают другие. Дружат и расстаются. А может быть потому, что я так сильно хотел пережить это состояние отвергнутого или вдруг ставшего одиноким юношей, о котором так чувственно рассказывают вокруг те, кто испытал это. Так силился прочувствовать все и сразу. И так хочется быть с другими. Не отставать. Представлял, как это будет происходить. Подхожу к ней, справляемся друг о друге. Держимся за руки, обнимаемся. Я стараюсь быть отчужденным, неприветливым. А потом, вдруг заявляю ей об этом. Или же просто избегать встречи с ней, а потом, объясняюсь. А вышло все грубо. «Ха-ха, ну и туп же я. Сижу и думаю, что вовсе и не надо было этого делать», сказал я это про себя. Мне не хотелось копаться в себе дальше. Я слушал лекцию, которая не изобиловала, как мне показалось, лекционной информацией. А может быть, лекция и должна была быть такой. Мои однокурсники скучали: ковыряли ручками, карандашами, ключами по конспектам или столу. Кто-то тихо перешептывался, сообщая очередную новость. Наверное, кто-то «засветил» обновку. На последних блоках сидели и играли в какую-ту игру. Один парень милостиво общался со своей сокурсницей, очевидно пытаясь выразить свое расположение ей. Это было видно по тому, как он изогнулся в какой-то иероглиф перед этой, действительно, привлекательной девушкой, и застыл в какой-то улыбке. А она щебетала. Были те, кто поглядывал на представителей противоположного пола, как будто издали, и как-то щурились, как казалось, пытаясь найти в чертах уже привычного сокурсника симпатичного парня или девушку. Лица юных, свежих выпускников школ изменились: стали более безразличными, даже холодными. Энтузиазм уже высвечивался только тогда, когда кто-то начинал говорить о том, как провести вечер или праздник.

Вся эта картина не представляла собой нечто особенное, но была интересна. Мы изучали друг друга и привыкали к новой обстановке. Я посмотрел за окно. Строгие колонны фасада здания моей родной альма-матер, облицованные мрамором, закрывали вид на город и небо. Казалось, нарочно было сделано так, чтобы никто не отвлекался от своего занятия в здание, и никто другой не смог угадать, что же творится в окнах за строгой конструкцией. С окна аудитории на третьем этаже было видно только место бывшей стоянки автомобилей, и крошечная часть далекого ландшафта и неба. Сейчас были видны только дымка окраины города, и по-весеннему яркое синее небо с перекатывающимися, как волны на Иссык-Куле, облаками. Но мне все чаще хотелось видеть это крошечный участок неба с облаками, получая от этого какую-ту волну энергии и ностальгии. Я пытался вспомнить, где это я видел такое же небо и такие же облака. Вспоминалось детство, школа, какие-то весенние дни. Но точно не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах я мог запомнить такое небо, такое настроение. И вдруг стало проясняться в голове. Так это ведь были дни окончания учебного года в школе. Внутри меня стало тепло, и особенно это почувствовалось в прохладной аудитории, где наши тела уже стали немного подмерзать. Вспомнились те, теперь уже далекие дни. Густая зелень во дворе школы. Старые карагачи и тополя. Проносящиеся над головой стаи воробьев. Быстро убегающие прочь от школы после годовой контрольной работы или сочинения школьники. Они оставляли после себя вдруг оторвавшийся шлейф раздражения и экстаза после девяти месяцев напряженной работы. Мы же с ребятами еще немного бродили по двору школы в поиске досуга. Обычно футбол во дворе был наилучшим ознаменованием начала каникул. Получив оценку за год, я бродил по двору школы вдоль тенистых деревьев. Мне хотелось познакомиться с каким-то новым человеком или узнать поближе кого-нибудь, кто меня раньше не интересовал. Мое лицо светилось от счастья, что закончились мучительные месяцы школы, и впереди летние каникулы. И осенняя образовательная тара-бара начнется нескоро. Сейчас я думал, насколько прекрасен мир, и насколько можно быть довольным собой.

Однако конец учебного года в университете как-то не торопился нас застигнуть, было еще далеко до него, как обещали наши преподаватели, смотря в журнал групп на посещаемость студентов. Хотя по нашим биологическим часам организм просто требовал каникул уже в конце мая. А кусочек неба, так напоминающий наше весеннее любовное настроение, звал на улицу, к друзьям, посиделкам в парке. Сердце как-то странно сжалось. Что-то в нем кольнуло. И по телу растеклась теплая нега. В небе двигалось уже другое, мягкое на вид облако. Хотелось это запомнить. Я закрыл глаза, и оказался на облаке, которое, скорее всего, двигалось в сторону Иссык-Куля, как мне этого хотелось. Меня обдувал прохладный ветер. Солнце грело мне спину. Впереди была сплошная гряда гор, окутанная более плотными облаками, или даже тучами. Воздух был максимально прозрачным после дождя. Мне предстояло интересное путешествие… Очнулся от того, что кто-то меня теребил сзади за футболку. Послышался свистящий шепот девушки: «А вы сегодня пойдете на дискотеку?». Видимо, спрашивали о нас, ребятах. Не поворачиваясь, я кивнул утвердительно.

Из дискоклуба я вышел изможденным, но бодрым. Было около 3 утра. Я один брел по сухой темной асфальтированной дороге, опустив голову. Вокруг не было ни людей, ни машин. Но мне не было скучно или тоскливо. Я просто устал. Получается, встал вчера в семь утра, прошли сутки, уж и солнце скоро встанет, а я тут еще бодрствую. Вот там окно еще светится. Наверное, сидят и шумят молодые люди, уж и музыка звучит. Смех и веселые возгласы. А другие спят. Вот в этом окне, вернее за ним живет моя однокурсница. Почти весь девятиэтажный дом с 1, 2, 3, 4… пятью подъездами без огней, кроме некоторых окон. Шум и веселье, как мне показалось, есть только в одном окне. В остальных царят храп, посапывание, мирные и тревожные сны. Была ночь, но я видел свою тень, ее едва различимые границы силуэта. Он был странного цвета, отдающим синим. Кроме луны мне никто не освещал путь.

Наверное, уже прошел час. Сверху меня преследовала яркая луна. И фары какой-то машины, которая тянулась за мной уже третий квартал. Было даже удобно, что мне освещали дорогу. Причудливые фигуры теней деревьев убегали от освещения. Фары становились уже все ближе. И вот я уже ощутил яркий свет передо мной и свою очень четкую вытянувшуюся тень.

Увлекшись ленивыми или полусонными фантазиями о том, что же может происходить в эти минуты в этом многоэтажном доме, возле меня неожиданно оказались горящие фары и гудящий мотор. Я остановился. Машина тоже. Где-то далеко мерцающие огоньки квартала отражались на ее темном капоте. Я подумал, что вокруг не хватает света, и может быть, даже поэтому я бы не мог увидеть, кто сидит в машине. Мне подумалось, что дверь сама открылась: из автомобиля показалась симпатичная голова девушки в кудряшках. В салоне загорелся свет.

— Вас подвезти? – спросила девушка.

— Не откажусь, — ответил я и засунул руки в карманы джинс.

— Ну, так садитесь же, — окликнула она. «И голос у нее приятный», – подумал я.

Я нырнул в машину. Любой другой мой сверстник позавидовал бы мне в эту минуту. Я же просто молча ликовал. Мне остро захотелось поесть, выпить чего-нибудь крепенького и даже поцеловать эту прекрасную улыбающуюся девушку.

— Меня зовут Айсулу, а вас?

— Максат, можно просто Макс.

— Отлично, Макс!

— А как твое имя сокращают?

— Его не сокращают, а ласкают. Вернее меня. – Она рассмеялась. Я тоже. Мы вроде бы уже не чувствовали каких-либо преград. – Айка, — подытожила она и снова повернулась ко мне с такой задорной улыбкой, что мне стало просто весело. Кажется, именно в этот момент я проснулся окончательно и даже взволновался.

— А ты где живешь? – Айка как будто насторожила свои красивые белые ушки.

— В микрах, – проговорил я и почувствовал себя балбесом. Разговор вроде шел в нормальном русле. Но я не чувствовал себя естественно. Скорее скованно.

— А я возле парка.

— «Дружбы»?

— Да. А ты после дискотеки идешь такой?

— Да. А какой я? – спросил я и начал думать о том, как же я выгляжу.

— Лохматый ты какой-то, – сказала она. Я просто улыбнулся. Я вспомнил, как мы все танцевали под какую-то «кислоту». Мы все выпили. Дергали себя за волосы. Дело-то обычное. А может быть, еще теребил волосы, когда стоял перед той многоэтажкой, рассматривая внутренности окон.

— А ты тоже после дискотеки? – спросил я у нее, посмотрев на нее.

— Почти. После днюхи возвращаюсь. Еду себе и бед не знаю. Вдруг смотрю, в темноте стоит кто-то и смотрит вверх. Думаю, вот дает. В такую темень. Один.

— Понятно.

— Думаю, почему не подвезти. И выглядит вроде ничего так, – девушка улыбнулась. Хотя ее улыбка не сходила с ее глаз. Только иногда она показывала свои белые зубы. Ей приятно со мной. Это точно. Мне стало хорошо на душе. Я расслабился. Предвкушал дальнейшее развитие событий. По радио звучала композиция А-Студио «Корабли любви». Батырхан пел о том, что еще вернется к любимой. Мне хотелось вернуться к той, что рядом со мной, как будто я уже ухожу от нее. Стой! Куда мы едем? Мне ведь придется уйти от нее. Неужели мы расстанемся уже совсем скоро. Мы проехали «Физприборы», как я спросил у нее:

— Айка, – мне показалось, что я спросил вкрадчивым голосом, — а куда мы едем?

— Я тебя приглашаю выпить коктейль. Оригинальный. Такой нигде в этом городе не делают, — она говорила уже тише, держась двумя руками за руль, и всматриваясь в даль.

— О, спасибо, – я был готов на все. Она улыбнулась, не поворачиваясь в мою сторону. Мы повернули на улицу Ахунбаева и далее по ней. Пару раз нам встречались одинокие машины, в которых были видны водитель и пассажирка. Мы были не одни на своем пути. У края парка, мы свернули вглубь густой и зеленой растительности. Там стояли ряды домов. Я воскликнул, — Как здесь хорошо. Хочу жить здесь!

— А я живу здесь только месяц. Здесь очень красиво. Представь, как здесь будет зимой?

— Да-а, — протянул я мечтательно.

    Косматые карагачи стояли, укрыв узкую дорогу между парком и жилыми домами. Мы шли молча, держась за руки. Ой! А как это случилось? Было уже поздно. Я крепко стискивал ее руку. В ответ она пружинила свой шаг. Я лишь поспевал за нею. Мы быстро юркнули в подъезд, который источал запах обедов всех квартир, приготовленных за последние пятьдесят лет. Темная обивка на двери квартиры Айки говорила об опрятности и чистоте, в чем я начал сомневаться при входе в квартиру. Кеды, пара дамских туфлей, ботинки, тапки и что-то еще. Обувь лежала друг на друге, словно после изнурительного секса. Она даже потрепанной казалось именно от этого. Как только дверь захлопнулась, мы одновременно прильнули друг к другу губами и языками начали прикасаться ко всему, что вызывало наш интерес. Нам было интересно все…

Мне захотелось пить. Я встал с постели, которая была уложена на полу перед телевизором. Глаза Айки блестели в темноте. Она улыбалась. Ее дыхание успокаивалось.

— Я попью.

— Угу, в холодильнике есть минералка. – Айка перевернулась на живот, демонстрируя свой упругий зад, линии спины, которые, что-то огибая, переходили в руки. Она скрестила ноги, и на этом я вышел из комнаты. По пути на кухню я увидел свои джинсы, которые лежали на ее джинсах. Я ярко вспомнил этот момент: она повернулась ко мне спиной, и я вошел в нее сзади. В коридоре лежали мои свитер и рубашка в ней. А где же ее футболка? А-а, вот она, свисает с полки. У нее под футболкой не было нижнего белья. Я это не сразу заметил. Я все еще пьян. Я вошел в кухню. Перед глазами встало то, как она вскрикнула, когда мы повалились на постель, и от этого я вошел в нее еще глубже, но она только сильнее прижала меня к себе. В кухню вбежала Айка.

— Я же обещала тебе коктейль. — Ее блестящие глаза. Помню, мы повернулись друг к другу лицом и продолжали движение. Наверное, мои глаза были стеклянными. Ее глаза тоже застывали в поисках конца круга. – Так что, садись и смотри.

— А что за коктейль будет? – спросил я и посмотрел на ее грудь.

— Утолишь жажду и продолжишь кумар. В общем, называется «Гонщик», как раз то, кем я недавно была, когда везла тебя, — Айка улыбнулась, увидев, куда я смотрю. Я вижу, как я стискиваю ее грудь дрожащей рукой, а другую грудь обливаю поцелуями. – Берешь пиво – заливаешь две трети кружки и добавляешь одну треть «Спрайта», и смешиваешь, — она чуть помешала, чтобы пена не вышла за края пивной кружки и подала мне. Я начал пить. Пил жадно, не останавливаясь. Она же наливала себе другую кружку. Я допил до середины и остановился отдышаться.

— Ну, как тебе? — она не унималась.

— Очень хорошо. – Сладковатая влага разливалась во мне. Я начал ощущать прилив сил и кумара. Мой взгляд опустился на ее точеные ножки. Она стояла недвижно. В моих глазах ее ноги представали передо мной так, чтобы я мог целовать их своими уже сухими губами, но прикасаться все еще влажным языком…

— Пойдем, — Айка подошла ко мне и, взяв за руку, уводила меня сквозь груду окружавшего нас беспорядка на кухне, в коридоре, как сквозь окопы, в постель. Простынь пахла нами, но была уже прохладной. В такую теплую ночь, прохлада была кстати. Мы входили в комнату, где была постель, в глазах остался образ неопрятной кухни, которая так контрастировала с обаятельной хозяйкой…

    Мы лежали поверх смятой постели нагишом, пили «гонщика» и рассказывали друг другу университетские радости. Она смеялась. При этом ее маленький и плоский живот мило дрожал. Мы выпили по три кружки «Гонщика», в нас было столько влаги, что мы неистово оставляли ее друг у друга на телах через поцелуи, пот, слезы и через все, что не может быть сухим…

Я не хотел спать. Айка как-то таинственно улыбалась, когда нырнула куда-то из края постели и достала мягкую пачку сигарет. Она вертела в руках пачку, всматриваясь в свой пах. Я лежал в полудреме, слабо наблюдая за ней и наслаждаясь близостью с ней. Единственная лампа, которая светила нам, была в коридоре. Свет выползал оттуда, но не дотягивался до нас. Я чувствовал теплый и нежный запах девушки. Айка закурила одну сигарету. Затянулась. В комнате разлился сладковатый аромат. Это был не только табак. Айка протянула мне дымящуюся сигарету, которую я с жадностью выкурил до конца. Я себя не помнил в этот момент. Айка уже курила третью сигарету, я вторую.

Еле ощутимая внешняя среда вплывала в мое сознание. Слабо светящийся свет. Я чувствовал счастье. Мои грезы. Мои мечты. Прекрасная девушка. Я, прижимающий к себе аттестат об окончании школы. Приятная прохлада разливалась внутри меня, обняв снаружи полностью. Шелест листьев тополей. Разлетающийся пух. Еле различимый шум дороги. Не слышно ни единого человеческого голоса. Раздвоившееся дыхание работало с каждым моим легким по отдельности. Сладко немеющие руки, ноги. Я впал в забытье.

Я очнулся оттого, что рядом кто-то стонал. Это был я сам. В глазах мелькнуло: красный свет, темные стены, кудряшки девушки, касавшиеся моего плеча и приятно раздражавшие. Мне холодно. Озноб меня сотрясал. Мои мышцы стонали. Я лежал на парковой скамейке. Мой затылок грело солнце. Я вспомнил сон, который я видел, пока лежал здесь. Я видел себя во сне старым человеком. Обернувшись, я увидел свои день, вечер, ночь, звезды, солнце и утро. Странный сон. Я ничего не понимал. Как я здесь оказался? А где же Айка?.. Я подумал о том, как же я мог думать о «ней», писал «ее» имя в воздухе и восхищался им. Называл его вслух и наслаждался вожделенным звуком, которое выдавали слоги ее имени. Уже совсем скоро еще раз прозвенит последний звонок. А впереди целая сессия. Я почувствовал усталость. Надо идти домой и поспать. Я шел вдоль парка и вспоминал свои школьные годы. Айка. Она никак не вписывалась в мое настроение. Пройдет время, и я буду помнить о ней в свежий прохладный весенний день. Внезапный порыв ветра заставил зашелестеть листья и так же быстро они затихли…

Май 2006 года, Бишкек

 
    Попрошайка (Тут)

Сегодня с утра было пасмурно. Тучи плотным строем зашторивали небо. Так, что становилось все темнее, а не светлее. Воздух становился прохладнее. От этого дышать становилось все легче.

Пасмурный день всегда внушал мне рабочее настроение. Так как при солнечной погоде думается, в основном, о беззаботных делах и развлечениях, но только не о работе. Так и сегодня. Работа кипела, и наслаждаться красотами природы и думать о прекрасном не получалось, да и не хотелось. Переписка с близкими людьми не радовала. Приколы, которые высылались по «мылу» были не смешны и банальны. Однако, разговоры по телефону, хоть и короткие, приносили особый заряд энергии и радости, даже какой-то восторг от общения «вживую». Наверное, это потому, что по телефону всегда говорилось что-нибудь смешное. В этот день я хотел пойти домой. Побыть одному и почитать что-нибудь, что я откладывал уже немало раз. Так я чувствовал себя свободным, когда тебя ничему не обязывают, кроме того, чтобы съесть ужин. Мобильник отключен. Никто тебя не беспокоит, и можно полностью отдаться чтению. Можно было обсуждать про себя персонажи и ситуации, и никаких споров не может возникнуть. Никто не переключается на обсуждение ситуации в Грузии или проблемы демократии в СНГ. Никто не напоминает о твоих «промахах», чтобы поколебать твою уверенность в каком-то убеждении. В общем, свободен в каком-то смысле. Хоть на пару-тройку часов. Но даже этого будет достаточно, чтобы сделать передышку, вдохнуть воздух глубже.

По окончании рабочего дня я быстро спустился вниз к автобусной остановке. Также быстро оказался в салоне буса. И вспомнилось то, что я днем думал о свободе. Хотя я очень часто об этом думаю. Подумал, как это ощущают другие люди. Ведь я до сих пор практически не слышал о том, как может быть «свободен» человек. Может быть, и слышал, но только разговор переходил на то, как весело можно провести досуг. Может быть, свобода это и есть веселье, иначе говоря, радость. Если взглянуть во многие литературные произведения, то обычно ставший вдруг свободным человек, теряет цель и равновесие в жизни. Может быть, тоже радостно и весело бороться за «свободу», отстаивать или добиваться ее. Правильно ли сам понимаю «ее»? Достаточно ли я свободен, чтобы можно было говорить о «ней», обсуждать и оценивать? Достаточно ли свободен от своих обязательств, которые сам не принимал? Достаточно ли отдыхаю, когда много работаю или не работаю вовсе? И, достаточно ли независим от общества, когда, в принципе, от него же и зависит многое мое?

Единственное, что остается для такого человека как я, так это пытаться быть свободным для самого себя. Для своего внутреннего мира. Кажется, это наиболее простой способ начинать понимать «свободу». Пока не встретил одного мальчика, промышлявшего попрошайничеством.

Так, думая о «свободе» и мечтая быть свободным от всего, незаметно для себя оказался в центре города, где я собирался взять что-нибудь поесть. Вышел там, где можно было приобрести вкусные слоеные самсы из курицы. Было жарко. А в такие моменты хочется погулять на свежем воздухе. И утолить нарастающий в такое время голод. Популярная «быстрая» закуска сейчас – слоеная (а, иногда и «суперслоеная») самса.

Продвигаясь к лотку с самсами, меня то и дело толкали пробегавшие мальчики. Заметно было, что они бродяжничали – они просили немного денег на хлеб, как они говорили. Не пропустили и меня. Один такой, лет 11-12, попросил у меня денег. Я уже купил самсу. На дорогу у меня оставалось 10 сом. Еще 13 сомов показались мне лишними. Их я и отдал ему.

– Рахмат, байке! Удачи вам! — ответил он на мой жест и скрылся в толпе.

Я шел своей дорогой. Но слова, сказанные дерзким мальчишкой, каким он мне показался, все сплывали у меня в ушах. Совсем незаметно была съедена самса. Он показался мне свободным. Очень свободным… Вдруг скрежет тормозов, трение резины об асфальт и грохот пронзили мое сознание. Оживленный перекресток. Конечно, что же здесь удивительного? Я подошел к месту аварии, где уже собралась толпа зевак. Водители не пострадали. Это было видно, потому как они выскочили из своих машин и наклонились у лбов своих железных коней, которые теперь потребуют серьезного ремонта. Когда я оказался непосредственно на месте происшествия, мой слух резали восклицания женщин и натянувшаяся атмосфера вокруг этого места. Между двумя покореженными автомобилями что-то лежало. Гудящая и нервничающая толпа мешала мне увидеть то, что было внизу. Незаметно для толпы я протиснулся между четырьмя людьми. Мне предстала картина. Двое матерящихся друг с другом мужчин, испачканные кровью, трогают тело, лежащее между ними. Как будто пытаются сдвинуть тело с места, но оно оказалось гораздо тяжелее, чем они могли представить себе. Они беспомощны. На рукавах серой рубашки одного мужчины были капли крови с меньшими каплями серого цвета. Он все время прикладывал свою руку к шее трупа. Другой водитель держал его ноги и что-то говорил невнятно, изрыгивая различимый мат. Я присмотрелся к трупу. Это был тот самый попрошайка. Мозг из его головы вытекал в лужу густой и терпко пахнущей крови. Мне стало тошнить. Глаза мальчика были навыкате. Приоткрытый рот застыл, как будто в крике. Его футболка была залита кровью. Я не помнил цвета его футболки. Грязные штаны синего цвета были покрыты пылью. Наверное, он перекатился по асфальту и испачкал их. Я чувствовал пар, исходивший от трупа. Почему здесь стоит столько людей? Это же невозможно…

Я ехал с мятной жвачкой во рту поближе к горам. От интенсивного жевания все сильнее раскручивалась мысль о том мальчике с ясным, пронзительным взглядом и немногими, но заметными морщинами на лице. Как будто он состарился и умер. Свободный. Свободный как ветер. А что такое ветер?

Мое лицо обдувал ветер, принося свои потоки свежести и новизны, которых мне так не хватало сейчас. Я сидел, скрестив ноги, и смотрел в сторону центра города. Меня колола, уже ставшая сухой, трава. С холма плохо были видны детали города. Но я прекрасно понимал, где находится центр. И где полчаса назад начал хладеть попрошайка. Город, я не вижу тебя…

— Ну, сделайте же чего-нибудь, что же стоите?

— Он дышит?

— Ужас!

— Когда приедет «скорая»?

— Сколько здесь крови!

— Все, у него вытек мозг!

— Кто его родители?

— Он попрошайка. Здесь все время бегал со своей стайкой.

— Куда же вы смотрели?

— Кончились его мучения.

— Теперь, наверное, их посадят надолго.

— Держите их, а вдруг они убегут.

— А где же его стайка?

— А его близкие даже не знают, что с ним случилось.

— А как это произошло?

— Положите его деньги ему в карман, может родители найдут.

— …

…

Май 2006 года, Бишкек

Абрикос (Там)

Яркий свет сделал лепестки цветов абрикоса похожими на миниатюрные фонарики. Они слегка подрагивали под напором холодного весеннего ветра. Я прикоснулась к ветке, всматриваясь к тому, что было окружено розовыми лепестками. Они были воздушными. От них исходил свежий и тонкий аромат, который обволакивал мою голову. Я вспоминала свое детство, проведенное в Баткене. Густые абрикосовые сады из старых деревьев, посаженных еще моими дедами.

Я помню, как Он показывает цветки, а сам старается прикоснуться к моей руке. Мне не хотелось отрывать руки от веток, хотя я уже устала. Его большие огрубевшие пальцы прикасались к моим, худеньким. Я не знала в тот момент, что мне делать. Отдернуть руку было поздно. Я наслаждалась теплотой Его рук, мечтая, что они будут держать меня и ласкать мою голову. А мое лицо будет прижиматься к Его крепкой груди... Спустя некоторое время я отдернула резко руку, и побежала к ручью. Горечь давила мне на грудь. Я рыдала…

Смятые и сжатые временем подушки, шитые разноцветными ромбиками, квадратами, лежали у засаленной стены, когда-то покрытой известкой. А ныне…

Его больше нет. И о чем я думаю. Я не имею права. Я скоро буду матерью. А супруг-то попался какой хороший. Понимает меня. Зря я так…

— Оу, дорогая, принеси мне ужин! Я уже пришел. Иначе не получишь того, чего я обещал тебе.

Суп уже был разлит в чашках. Супруг молча и сопя, съедал свой ужин. От него пахло многодневным потом и пылью.

— Слышь, старушка, принеси-ка мне «добрую бутылочку» от Эсена. Он обещал сегодня. Слышь, поторопись…

Я вышла на крыльцо. Во дворе лежал грязный казан. Помыть его не успела. Надо воды еще принести. Лучше принесу воды с ручья. А бутылка подождет.

Заходящее солнце, окрашивало облака и все вокруг розовым оттенком. Птицы еще щебетали. Как будто стремились успеть наговориться перед сном. Я бежала по пригорку вниз к ручью. Мне показалось вдруг, что я бегу по бугру Его могилы. А рядом еще бугор. Там лежит Его друг. Не успели дослужить в армии. Защищали Родину. Я что-то слышала про просроченные консервы. Я помню Его слова перед уходом в армию. О чем Он мечтал. Просроченные консервы перед смертью, пыль, грязь и кровь. Вот подарок Ему от Его мечтаний и надежд. Мне представилось, что Его лицо и окровавленное тело обдувает ветер. А Он уже ничего не чувствует…Подбежав к ручью, я быстро зачерпнула резиновое ведро и понеслась назад. Поднимаясь, я увидела Его лицо. Конечно, помню Его, но в этот момент я как будто отвернулась от Него. Позади меня оставался цветущий абрикос. Веселый ветер. Он порывами подгонял меня, и я бежала еще быстрее…

Май 2006, Анкара 

Смена (Они)

Когда я под утро возвращаюсь домой, ощущение усталости возрастает во много раз. С другой стороны так приятно видеть город просыпающимся. Если идти по одной стороне улицы, то можно спокойно видеть другую сторону. Ожидая, что перед глазами будут мелькать разные цвета и стекла, но так ничего и не происходит, наступает облегчение. Под ногами шуршат сухие желтые и красные листья. Так и хочется собрать листья в кучу и разбрасывать, сыпать как дождевые капли друг на друга. Только зимним утром очень трудно идти пешком. В такое время я езжу на такси… Как мне надоело так работать. Так хочется найти другую работу. Работать днем, вечером идти домой, а ночью спать. Сколько уже можно…Я могла бы влюбиться. Выйти замуж и жить как нормальный человек. Муж должен быть старше меня. Может быть, лет на десять. Или даже на пятнадцать, чем старше, тем лучше. Он бы заботился обо мне, а я о нем. Он бы меня не бил и не унижал, а я бы ему рожала детей…

Ветер ласкал мое лицо. Скоро он станет невыносим, а мороз будет его лучшим другом. Утренняя прохлада оставалась свежей, когда я вошла в свой подъезд. И, кажется, занесла с собой часть чистого воздуха.

Открыв дверь квартиры, я почувствовала, что от меня пахнет свежестью. И это не смотря на то, что меня всю ночь окуривали табаком. По обуви в прихожей я узнала, что моя подруга квартире не одна. Упав на диван, я почувствовала, что мои ноги гудят. Посидев так несколько минут, я прилегла. У меня ныла поясница, побаливали вульва и вагина. Надо было их смазать, пока не усилилось раздражение. Я уснула.

Мне приснилось, что я бежала по пустынной улице и за мной гнались мои клиенты. Их было несколько. Один из них догонял меня. Я все время оборачивалась, и мне казалось, что бегу на одном месте. Вокруг становилось темнее. И только гул догонявших меня людей был главным светом и цветом сна. Еще раз обернувшись, я увидела человека, который меня уже догонял. Он был в милицейской форме. Боже! Этот был тот самый клиент, который обманув меня, увез к себе в квартиру и насиловал два дня.

— Привет! – его голос был женским. Хотя я помню, что его голос был обычным мужским. – Тебе холодно? Укройся. Бедняжка. Нельзя же так. – его слова вызывали у меня удивление, но я боялась останавливаться. Я изо всех сил отрывалась от земли, но он становился все ближе. Меня охватывал ужас. Вот он уже тянет ко мне свои руки. Мое горло сжалось. Я попыталась кричать, но у меня не получалось…

Я открыла глаза. Марина укрывала меня одеялом.

— Привет, Айжана! Бедняжка замерзла. Спи. – Ее голос. Именно он звучал во сне. Я вздохнула с облегчением.

Я брошу эту работу. Обязательно. Наверное, Марина уже догадывается, какой работой я занята. Как мне осточертело это множество мужских тел. Лишь единицы из них были вежливыми или не источали вонь… Пойду проверюсь у врача. Отдохну немного и начну работать у Марины. Давно она меня уговаривает заняться торговлей. Говорит, что я могу очаровывать людей. А покупателей тем более. Может у меня есть талант. Мне нравится убеждать людей. Закрыв глаза, я все еще видела заботливо улыбающееся лицо Марины. Сегодня я выкину симку от мобильного телефона. Просто выкину…

Май 2006, Анкара

Дневник и Сон

                                                            «Что особенно потрясло его — это трупы
                                                                двенадцати-тринадцатилетних детей. 
                                                                Он смотрел на эти трупы и чувствовал
                                                                нечто похожее на зависть. 
                                                                Он вспомнил слова: «Те, кого любят боги, рано
                                                                умирают».
                                                                Из «Слов пигмея»
                                                                                                          Акутагава Рюноске

— Мама, принеси мне дневник № 23.

— Он на 12 полке?

— Да.

— Несу.

— Прочитаешь мне его?

— Конечно, сыночек.

В спальню вошла еще молодая и стройная женщина небольшого роста в длинном клетчатом платье светло-синего цвета. Линии же клеток были чуть более темного оттенка синего, и на темном фоне они проявлялись в движении, или если на них присмотреться. А если отвести взгляд, они вовсе пропадали. Поэтому платье казалось однотонным, приятным для глаз. Ее подвязанные сзади темно-каштановые волосы приятно контрастировали на молочно-белом цвете ее лица. Она торопливо вошла в спальню сына, почти семеня. Может быть, ее черные тапочки мешали идти ей более уверенным шагом, или она торопилась оказать услугу своему ребенку. Что-то в ее походке говорило о кротости и чуткости, но она вызывала смешанные чувства симпатии к хрупкой и заботливой женщине, и одновременно раздражение к человеку, который казался излишне отзывчивым. Она полуприсела на черное кресло возле сына. Пару мгновений она смотрела в никуда. Ее темные открытые глаза излучали тоску и заботу. Очнувшись от оцепенения, охватившего ее, она оторвала от груди дневник сына и начала читать. Она чуть склонилась над пожелтевшей обложкой старого дневника. Обложка не казалась старой или потрепанной. Скорее она была уже желтой. Его поверхность оставалась гладкой. Внутри была шершавая бумага с потускневшими от частого пользования чернилами. Мальчик лежал в кровати, повернув задумчиво голову куда-то в окно. На тумбе у его кровати лежала упаковка с обезболивающим препаратом.

Дневник пересказывал о том, что в какие-то летние каникулы, когда он был еще здоров, он мог бегать и играть со сверстниками. Тогда он не чувствовал режущих болей в спине. Просто когда сидел или лежал. Даже когда передвигался в инвалидной коляске. Во время чтения лицо мальчика выглядело то уставшим, то радостным. В одно мгновение оно излучало свет и доброту, в другое серость и напряжение. Дневник не был объемным. Его весь прочитали минут за двадцать. В нем описывались игры и наиболее удавшиеся шутки. Автор-подросток выражал растущие в себе силы и удаль, какие-то жаргонные слова и выражения своих ребят. А также мысли и комментарии к ним. Иногда он даже высказывал чью-то неуклюжесть и нерасторопность. Вскользь упоминается девочка из старшего класса их школы, которая всегда старалась помочь ему перед контрольными работами в школе. Следом за этим воспоминанием идет комментарий о том, что насколько ему интересны его ребята, и поэтому насколько важна дружба с ними. Закончив читать, она посмотрела на сына. Внешне он был похож на нее. Такие же глаза, цвет волос, такой же нос, только губы более тонкие, как у его отца. Если бы он был здоров, он был бы похож на своего отца. Высокий и стройный. С горделивой осанкой и походкой… Он уже неподвижно спал слегка приоткрытым ртом. Она тихо сложила дневник и вышла из комнаты, выключив свет. В зале она нашла видеокассету с празднованием дня рождения сына. Она снова и снова видела еще здорового сына и мужа, еще жившего с семьей до того, как он пропал без вести. До той самой аварии, когда выпив на очередной вечеринке изрядное количество алкоголя, она, взяв сына у своих родителей, отправилась домой. По дороге не справившись с управлением автомобиля во время дождя, столкнулась со встречной машиной. Они долго с сыном лежали в больнице. Она пошла на поправку и вылечилась. Он нет. Ей хотелось плакать. Для этого она и взяла посмотреть видеокассету, но слезы не шли. Только ядовитая горечь в горле. Женщина чувствовала себя очень уставшей, и ей хотелось спать. Просидев некоторое время молча и неподвижно в темноте, она отправилась в свою спальню. Уснула почти сразу. Ей приснился сон…

…Сидя на коленях у машины, она держала за обмякшие руки и ноги своего сына, неподвижно лежавшего на асфальте и истекавшего кровью. Она рыдала. Рыдала взахлеб. Ее грудь тряслась. Иногда ей не хватало воздуха, и тогда она кашляла и хрипела…Резко дернувшись в постели, она сразу встала на ноги с кровати. Она начала осознавать, что рыдала во сне и ее лицо залито слезами. Он продолжала всхлипывать. Она присела, закрыв лицо руками, и пробыла в таком положении несколько минут, пока не успокоилась. Потом, включив свет в своей комнате, она торопливо достала из своей тумбы у кровати синюю тетрадь со светлыми полосами и вышла читать в зал. Почему-то ей захотелось прочитать это при свечах. Она нашла две свечи и зажгла их на письменном столе. Перед чтением тетради, она заглянула в спальню сына. Четырнадцатилетний мальчик спал здоровым сном. Рядом находилось кафе, откуда постоянно гремела музыка, гудели машины и громко смеялись люди. Ничто ему не мешало: заботливая мать предусмотрела установку звуконепроницаемых окон.

                                                            «Сон приятнее смерти. 
                                                                По крайней мере отдаться ему легче – это несомненно.»
                                                                Из «Слов пигмея»
                                                                                                            Акутагава Рюноске

Город детей

Я проснулся в квартире от сильного грохота. Как будто он случился у самых ушей. Было утро. Я встал. Выбежал из комнаты. Открыл дверь в зал, но там никого не было. Открыл окно пятого этажа. В комнату ворвался холодный, освежающий, но тревожный ветер. Внизу по улице бежали дети. Они истошно кричали, рыдали, беспорядочно бегали по улице, наталкиваясь друг на друга, падая, поднимаясь и вновь устремляясь куда-то. Вдруг барабанные перепонки ушей с силой натянулись и завибрировали до боли. Воздух сотряс еще один взрыв. Сразу же после этого вдалеке вспыхнул пожар в районе взрыва. Похоже, что это было в районе одного из центральных банковских офисов. Сколько сейчас времени? Я обернулся посмотреть на часы на стене. Было около шести часов утра. Меня осенило. Я опрометью побежал в спальню родителей. Их постель была заправлена. Потом в ванную, но все, в том числе и их зубные щетки, были сухими. Я начинал волноваться. Неужели случилось то, что тайный клуб ненавистников взрослых ставил своей целью? А именно уничтожить всех взрослых старше шестнадцати лет. Или просто наши ежечасные молитвы, как клятвенно заявлялось на встречах клуба, достигли ушей Всевышнего и это случилось? Мы, дети младше шестнадцати лет, остались с самими собой! А эти взрывы? Значит, они захватили оружие и боеприпасы, а теперь взорвали банк, чтобы овладеть деньгами и драгоценностями или еще чем-нибудь… Я так разволновался, что в глазах темнело. Мое дыхание начало учащаться, а ноги подкашиваться. Издалека раздавался глухие и гулкие удары, которые становились все более отчетливыми и громкими. Оказывается, в дверь сильно стучали. Наверное, ногами. Или десятками сапог. Звонок уже почти месяц не работал. Значит свои. Взволнованный и задыхаясь от сильно стучавшего сердца, я побежал к двери. Посмотрел в глазок. Так было двое моих близких товарищей. Я открыл дверь. Они с криками «Салим, Салим!» забежали в квартиру. У обоих дрожали губы, и у обоих было прерывистое дыхание. Они крепко обняли меня. Я все понял. Мы смотрели друг на друга, не смея сказать первым. Некоторое время мы простояли так молча. Я начал первым:

— Мы ведь этого хотели. Мы молились за это и мы получили! – как-то неуверенно вымолвил первое слово, но в конце даже нервно и громко заключил я. Они не смотрели в мои глаза. Я продолжал, — Теперь мы должны бороться за себя сами! Вместе! – как будто выдохнул из себя извивавшуюся змею, вышвырнув ее на пол. Я начал всматриваться в их глаза. Они кивнули головами и опять обняли меня. Ребята еле сдерживали слезы. Аза отстранился и стоял ссутулившись. Славка не отходил от меня. Кажется, я чувствовал его каждый удар сердца. Он выглядел более бодрым, как и всегда. Значит, у них тоже просто пропали родители и братья, которым было старше шестнадцати, пришел к заключению я. И куда же они исчезли? Мне не хотелось об этом думать. И что теперь пугало во мне – мне даже не казалось, что они могут вернуться. Еще непонятная искренняя радость начала переполнять меня. Мы свободны!

Зазвенел мобильный телефон. Засветился номер моего друга Улана. Я нажал кнопку «Прием»:

— Алло… Я дома… — с паузами, не сразу соображая, ответил в трубку. Меня спросили, знаю ли я, что произошло. Я ответил положительно. Меня попросили взять винчестер отца, о котором я когда-то говорил. Я отвечал сбивчиво, но утвердительно. Хотя настрой перед ребятами, лицом к лицу, был очень боевой. Наверное, не ожидал что связь со всем происходящим вокруг замкнется и на телефонной связи, окутав таким образом мое пространственное представление о ситуации и окружающей среде. Дом, друзья, коммуникации… Улан продолжал:

— Бери ружье и беги ко мне на мой склад. Объявятся Аза и Славка, тащи их ко мне тоже. Будем держаться вместе. Нурлановская банда из девятого «Г» пронюхали про мой склад и подтягивают своих ребят. И у них тоже есть оружие! – торопливо и нервно, но быстро и четко отрапортовал Улан.

— Понял, скоро приедем. Ребята уже у меня, – доложил в свою очередь я. Цепочка начала замыкаться. Дом, друзья, коммуникации, школа. Многие начали грабить банки. А некоторые продовольственные склады. Я с трудом представлял, что могу что-то купить за деньги сейчас. Продовольствие. Мне смутно представлялись сюжеты кинофильмов про катастрофы с похожей ситуацией. Нервозность и истерика отступали. Я знал, что делать.

— Что, Улан звонил? – спросил Славка. Аза тоже смотрел вопросительно внимательно на меня. Их лица тоже стали серьезными и хладнокровными.

— Да, это был он. Он на складе. Просит приехать нас, – ответил я, смотря в пол. Я посмотрел на Славку, потом на Азу.

— А у Славки есть «Макарыч», — заявил Аза. Славка радостно кивнул головой. И добавил:

— И восемь коробок патронов.

Взяв «Винчестер» и все патроны, что я нашел дома, мы спустились к гаражу. Про еду я даже не подумал. Я помнил, что на складе у Улана есть многое. Хватит, наверное, на месяц. Хотя, может даже больше. Когда-то его родители направили его подрабатывать в свой магазин. Улан был рад серьезной деятельности, к тому же приносящей солидную прибыль, а нам выпивку и развлечения. На машине отца мы быстро домчались до склада, который был на окраине нашего небольшого города. По дороге мы видели кошмарные вещи, которые не могли прийти в голову раньше: разбитые магазины и кафе, горящие офисы банков и машин на дороге, окровавленные дети, десятки снующих из угла в угол группы беспризорников. Попадались даже трупы подростков и детей, лежащих на дороге. Что же с ними делали? Почему-то у многих подростков, наверное наших ровесников были окровавленные головы и животы. Было около шести утра. И столько всего произошло в городе. Я старался не обдумывать увиденное. Ребята тоже сидели молча. Нас окружал кошмар, от которого подкатывала тошнота и головокружение. И где же все-таки взрослые? Этот вопрос начинает меня донимать. Но мне было легко. Голова была ясная. Можем потому, что я выспался, встал рано и чувствую себя бодрым. Судьба старших сильно меня не волновала. Какое же я чудовище. Но старшие сами виноваты. Они были не справедливы с нами. Даже жестоки. Мы не причем. Мы просто просили мольбами у Всевышнего о помощи и о смягчении боли и страданий. И может, когда он увидел все это безобразие, он принял свое решение. Я пытался вспомнить какие-нибудь изречения из Корана или Библии. Но ничего не лезло в голову. Да-а, наша учительница со своим революционным факультативным курсом по теологии в школе не сильно повлияла на наши знания. Вдруг мы увидели ответ на то, чему удивились по дороге. Наши головы почти провожали жуткую сцену, от которой у меня сдавило горло, начало тошнить и болеть голова. Стайка маленьких детей, может лет десяти, окружили одного подростка, скорее всего нашего ровесника у столба. Он стоял, прикрываясь от ударов палками, чуть наклонившись к избивавшим его детям. Казалось, он не воспринимал их серьезно. Как будто они игрались. Но в области его живота уже алела кровь и он пытался прикрыть себе его своими руками. Вдруг сзади кто-то из детей размахнулся палкой и попал в темя головы. Подросток рухнул, прислонившись к столбу. Следом на его голову упал кирпич. Нам показалось, что мы слышали глухой хруст ломающихся костей черепа. Кровь хлынула в разные стороны. Подросток лежал уже не двигаясь. Раздался мощный визг, как нам показалось издающие разве что только годовалые щенята. Дети ликовали. Мы поспешно отвернулись, а я с силой нажал на педаль газа.

Мы уже начали подъезжать к складу. Он был большой. Улан говорил про три тысячи квадратных метров. Там хранились в основном мука, мучные изделия, полуфабрикаты, кондитерские изделия и алкогольная продукция. Нечто справа, лежавшее у ворот склада, нам показалось кучей мусором. Приблизившись, мы увидели, что это оказалось трупами двух подростков. Ребята охнули. Вдруг широкие вороты склада быстро распахнулись, и нас окликнул Улан, показав рукой, чтобы мы заезжали. У него в руках был «Калаш»:

— Заезжайте!

— Ни фига себе! – чуть подпрыгнув на сидении, воскликнул Славка. В это время Аза просто вытянул свою шею, чтобы лучше видеть из-за заднего сидения. Я был рад. А трупы, видимо, были его рук дело. Мы заехали. Склад был забит коробками и различными ящиками до потолка. Высунув головы из машины, Славка и Аза воскликнули на Улана:

— Ого-го!

— А мы не знали, что ты такой крутой, — добавил Славка, осматриваясь вокруг. – Тебе же вроде не хватало на шмотки.

— Бизнесменам всегда не хватает на шмотки, — заметил я.

— На такие шмотки как ваши, — быстро ответил Улан. – Не обижайтесь! На пиво же хватало. –Мы с солидарностью улыбнулись. Улан захлопнул тяжелые окованные железом двери и начал:

— Ну, вы все видели. Еды хватит, — он обвел руками склад, пытаясь обнять все свое имущество, которым он всегда охотно делился с нами. Он продолжал, — Я убил двоих нурлановских пацанов. Они полезли ко мне с окна склада. Вот, уроды. Я сразу «облил» их очередью, — он торжественно потряс своим «Калашом».

— Слушай, а откуда у тебя «Калаш»? – спросил Славка.

— Пахан прятал в сейфе. Ключи лежали на тумбе в спальне. Постель была помята. Они действительно спали.

— А потом пропали, — пытался я сказать непринужденно, но у меня не получилось. Как будто в горло что-то вставили. Даже немного пискнул на последнем слоге. Славка с возбуждением смотрел на «Калаш», а Аза озирался по сторонам, как будто высматривая угол, чтобы спрятаться. Мне так показалось.

— У тебя в машине что-то есть? – спросил Улан.

— «Винчестер», «Макарыч» и куча пуль, — коротко ответил я, уже не пытаясь разрядить накаляющуюся атмосферу.

— А мой батя затарил на складе чуть ли не мешок пуль. Я счастлив! Честно говорю. Кстати скоро приедет Салта с братом,— добавил Улан.

— А, эти двойняшки? – вдруг выговорил Аза, посмотрев в мою сторону, до этого только отмалчивавшийся.

— Да, — кивнул я головой. Он спрашивал у меня. Поправив волосы на голове, я прошел в глубь склада. Я чувствовал сильные взгляды Азы и Улана.

— А сколько лет им? – вдруг спросил я у Улана.

— Скоро будет шестнадцать, — ответил он. – Послезавтра, — и как-то потускнел. Мое сердце дрогнуло. Я почувствовал, что она мне не безразлична. Мне даже хотелось прижать ее к себе. Салта с братом Русланом учились в одном классе с Уланом. Он довольно трепетно относился к ней. Как будто любил ее что ли. Руслан жил и был сам по себе. Скорее он дружил с Уланом, потому что его сестра все свое свободное время проводила с нами. Мы жили в одном дворе. И с Уланом мы познакомились через нее.

Салта училась в десятом классе с Уланом и братом Русланом. Она была очень отзывчивой. Многие так считали, а мне казалась даже навязчивой. У нее были светлые волосы и лицо, как и у ее отца. Она была хрупкой и миниатюрной. Ее же брат был похож на свою мать. Светлое лицо, но темные волосы. Глаза у него тоже были темными, а у Салты светло-карие. Когда я подбегал к ней в надежде получить шпаргалку или список задач для контрольных работ, ее глаза как будто зажигались. Она торопливо рассказывала мне, что и как или же искала своих знакомых девочек из нашей параллели. И когда она передавала мне необходимое, ее глаза светились. Наверное, это исходило от души. Так многие говорили, а видел только я. Но мне было неинтересно. Может быть, это было на втором плане у меня. А то, что было на первом, занимало все мое время, свободное от учебы… Послышался гудок машины.

— Это Салта, — быстро бросил Улан и побежал смотреть за ворота. Убедившись, что это были они, он впустил машину. На склад въехал старенький японский пикап с правым рулем.

— А это еще откуда? – удивился я. – Все что осталось от вашего «Мерса»? – попытался пошутить я.

— «Мерс» угнали под утро. А эту нашли по дороге, — ответила Салта.

— Я так волновался за вас, — беспокойно проговорил Улан, закрывая ворота. – Как ты, Салта? – они чмокнулись.

— Ой, вроде ничего. У нас же по пистолету, — осмотриваяс вокруг, ответила она. – Я смотрю вы все здесь.

— Да уж, — кивнул Аза. Славка бодро взял его за плечо. У Славки зазвонил мобильник. Его звон пытался перекрыть то и дело, возникающие где-то в городе взрывы. Он с напряженным лицом выслушал чей-то голос, который беспрестанно хохотал с динамик трубки. Закончив слушать, Славка ответил «Понятно» и, направив взгляд в нашу сторону, сказал:

— Они нас окружили, и у них есть достаточно оружия. Она дают нам тридцать минут.

— Ну, вот они и здесь, — торжественно заявил Улан.

— Что будем делать эти тридцать минут? – спросил я, обращаясь ко всем.

— Ой, мы же все голодные. Будем завтракать, — воскликнул Улан и побежал к коробкам. – Извините, ножей и вилок нет. Зато есть стаканы, водка и пиво. Каждому по палке колбасы и пачке сыра. Улан разложил все на столе. Достал водку и пиво. Разлил. Мы подошли к столу.

— Сидеть не на чем, — замялся было Улан.

— Да нормально, — махнул Славка. Все молча согласились и подошли к столу. Мы подняли тост за скорейшую нормализацию ситуации. Так предложил я. Все согласились. Салта и Руслан отхлебнули пиво из пластиковых стаканов. Все остальные пропустили по полстакана водки. Покряхтев, мы начали есть. Каждый ел по-своему. Кто быстро, кто не торопился, кто обкусывал понемногу. Молча мы так простояли минут десять. Салта посмотрела на Улана и спросила у меня:

— А правда, что исчезли все, кому было старше шестнадцати лет? – она смотрела на меня, чуть вытянув губы, как будто хотела поцеловать.

— Да, — ответил за меня Славка. – На прошлой неделе ведь моему брату исполнилось шестнадцать.

— Выходит, что мы все умрем? – задала вопрос Салта.

— Да нет, вроде не должны, — мой голос уже начал дрожать.

— Ты врешь! – вдруг яростно закричала Салта. Все с удивлением посмотрели на нее. – Это ведь ты придумал, чтобы умирали все, кому шестнадцать лет. Еще и молитву какую-то придумал. Нет гарантий, что мы выживем после шестнадцати…

— В такой ситуации у нас вообще нет никаких гарантий, — громко прервал ее Улан.

Мне стало легче, что меня кто-то поддержал. Она же вроде души не чаяла во мне. Что же она так переменилась. Причин могло быть много. И самая главная, наверное, та, что создала нынешнюю ситуацию. От такой мысли мне стало неприятно. Передернулось дыхание. Я откашлялся. Я уже нетерпеливо ждал развязки.

— Я тебя ненавижу, — неистово продолжала Салта. Ее брат молчал. Он даже не смотрел на нас. Он отошел в сторону подальше на несколько шагов. Меня это взволновало. Стало неуютно при таком раскладе. Все стояли рядом, близко друг к другу, кроме него. Улан закурил сигарету, — Как ты мог? Из-за тебя все перевернулось. Все наши жизни, — Аза подкурил сигарету у Улана и все они смотрели на Салту. Славка нервно теребил наручные часы, поглядывая на них.

— Салим, я ведь любила тебя! – Салта не успокаивалась. – Ты не обращал на меня внимания. Ты основал клуб «Смерть взрослым» из-за того, что сам терпел жестокосердие, пренебрежение достоинством ребенка. Да, может быть, мы умрем в шестнадцать лет. Значит так нужно. Значит мы никогда не научимся ценить друг друга, слушать. Ты сам не только стал жертвой взрослых, но и не смог преодолеть их влияние. Поэтому мы все должны умереть в шестнадцать.. Мы никогда не сможем жить лучше, чем кто был до нас. История повторяется. Мы несем клеймо предыдущих поколений на себе. Это тупик. Дальше жить нам нельзя. И ты Салим, не таи зла на меня, но к сожалению ты и есть пример всего того, против чего ты выступил против.

Я стоял пораженный, не шелохнувшись. Земля под ногами качалась. Все удивленно смотрели на Салту.

— Мы ничего не решили насчет «нурлановских», — попытался перевести внимание в другое русло Улан.

— Раз так, то нам нечего терять, — бодро выступил Славка.

— Да, мы будем бороться до конца, — поддержал Славку Аза.

— Я с вами до конца, — сказал я. У меня внутри все опустилось.

У Славки зазвонила сотка. Он принял звонок. В трубку говорили немного. Славка посмотрел на нас и проговорил:

— Они говорят, что время у нас истекло, — было заметно, что у Славки дрожала нижняя губа. Я подошел к нему, похлопал по плечу. И направился к «Винчестеру» и «Макарычу», которые лежали в моей машине.

— Но у нас же есть еще десять минут, — раздраженно проговорил Улан и потянулся было к «Калашу», который лежал на коробке сзади, но внезапно был сражен двумя выстрелами. Один в бок, другой в височную часть головы. Улан повалился на бок и остался лежать так неподвижно. Славка и Аза дрогнули и замерли. Это стрелял Руслан. Мое ружье было еще далеко от меня. Сразу после это прогремели еще два выстрела. Это было Салта. Я сразу понял, что целями были Славка и Аза. Потом она направила свой пистолет на меня и приказала замереть. Я остановился. Подступила горечь в горле. Я закашлял и посмотрел на Славку и Азу. Славка лежал неподвижно, а Аза еще кряхтел, лежа на боку, но к нему подскочил Руслан и произвел два выстрела в затылок почти в упор. Мне затошнило. Но я держался. Не хотел терять лица перед Салтой. Я не смотрел в сторону лежавших ребят. Меня мучила растерянность. Я потерял ребят, с которыми вырос. Начал осознавать, что пришел и мой час. Накатывала волна смертельного страха, рухнув сверху. Я захлебнулся. Мне показалось, что я оказался в темном ящике, который сейчас вот-вот заколотят. Но Салта не торопилась.

— Ты дура! Стреляй! Чего ждешь! – вдруг прокричал я Салте. Ее глаза были влажными. Мне же хотелось плакать. Я сдерживался.

— Да! – коротко ответила она. Что «Да»? Все или только одно? Я все еще был способен думать. Мне захотелось посмотреть на ребят. Но мельком успел взглянуть только на Славку. Все мое внимание было сосредоточено на дуло пистолета Салты, как будто я смогу заметить вылетающую пулю и увернуться. Перед глазами было красивое лицо Славки – оно было искаженно и залито кровью. Слезы выкатились из моих глаз. Я дышал глубоко, прерывисто. Как будто за мной долго гнались грабители и схватили меня.

— Мы сделали это специально, — как-то быстро и неуклюже проговорила Салта. – Мы заодно с «нурлановскими», — Выражение моего лица спрашивало «почему». Она ответила:

— Потому, что Нурлан спас меня. Спас от насильника. В день твоего рождения и в твоем подъезде, — меня передернуло, а руки схватила судорога. Я даже обмяк. – Но ты меня не пригласил. – Я ждал, что будет дальше. Буду ли я жить. Я весь трясся. Она продолжала:

— Я шла к тебе. Хотела сделать тебе сюрприз. Было темно. Я не решилась постучаться тебе в квартиру и осталась в темном подъезде. Я то поднималась к тебе, то спускалась по лестнице. Последний раз я осталась внизу, когда ко мне стал приставать какой-то мужчина. Я кричала, звала тебя, но у тебя была громкая музыка. Ты не слышал. Никто не слышал, кроме Нурлана. Он был во дворе. Он спас меня, — Салта замолчала. Теперь она сама тяжело дышала. Глаза у нее были влажными, но она не плакала. Я ничего не мог сказать. Мне было жалко, что я так ничего и не смог сделать для Салты. А я ей очень был должен. Благодаря ей я продолжал учиться в школе и меня не «убили» мои родители за мою неуспеваемость. Я начал осознавать, что ни Улану, который был мне как брат, ни Славке с его добрым и отзывчивым сердцем, ни Азе, который говорил мало, но был рядом и был участлив, я ничего не сделал. Я просто брал их любовь и съедал. Я был прожорлив. Получается, что съел и любовь Салты.

— Я вас люблю! Улана, Славку, Азу! И тебя, Салта, особенно! – мое сердце затрепетало. Стоявший угрюмо до этого позади Салты, Руслан вышел из-за ее спины и выстрелил мне в грудь.

— Зачем? – резко крикнула Салта и быстро отвернулась. Я упал как-то нелепо, смешно. Мое левое колено коснулось окровавленной груди и упала на бок. Правая нога в такт левой выстроилась в какое-то па. Правая рука от удара оказалась за спиной, как будто что-то пряча. Левая упала на живот. Я исполнял какую-то фигуру в танце. Мой круг жизни начал замыкаться плотным кольцом, не оставляя никаких пробелов… Я оставался лежать на полу. Перестал дышать. Кровь вытекала из двух отверстий от пули в груди и спине. Я все еще видел, как Руслан открыл склад, впустил «нурлановских». Все они были вооружены. Они изумленно и радостно озирались вокруг. Нурлан подошел к Салте:

— Ну, ты молодец, Салта! Спасибо тебе! – он поцеловал ее в лоб.

— А этот склад не хуже других, — заметил кто-то из входящих.

— Теперь все это наше. Ничего здесь не трогать. Только вынести эти трупы, — твердо сказал Нурлан.

Салта молча сунула пистолет в карман куртки и пошла на улицу. Что делать, куда идти? Или зачем оставаться? Ее молча остановил брат, усадил в машину и увез домой. Послезавтра у них будет день шестнадцатилетия. А мне не было и шестнадцати. Я не получил по заслугам за нереализованные мечты и отмщенные страдания, отобранные у других радости и чистые грехи. Мой круг в этом пространстве замкнулся окончательно и бесповоротно…

Накануне Салта осталась одна. Руслан уехал с Нурланом в город отстаивать свои права и свободы. В город тянулись все новые вооруженные группы подростков… За полчаса до послезавтра. Салта вспоминала Салима, Улана, Славку, Азу. Они молчаливо жили в ее сердце и корили ее. Она тихо плакала, присев на колени, лицом к стене. Она помнила, что так у них оплакивали умерших близких. С ними она была счастлива по-настоящему. Совсем не так, как в своей родной семье. С приходом новых суток ее не стало. Она просто исчезла, оставив в воздухе недолговечную влагу и тепло своих слез по тем, кто был моложе шестнадцати лет…

Может, в жизни, не во сне

Еще молодая и стройная женщина легла рядом с сыном. У него было окровавленное лицо. В руках у нее был пистолет. В нем оставалось еще три пули. Она нежно обхватила его и начала петь колыбельную песню:

— Баю-Баюшки-Баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок и укусит за бочок. Баю-Баюшки-Баю…

Двоих лежащих на кровати касался сквозняк, пробивавшийся из чуть приоткрытой двери в зал, откуда был виден стол. На столе горели две уже почти растаявшие свечи. От них Слегка подрагивали тени в темноте комнаты. На столе еще лежала синяя тетрадь со светлыми полосами. Она была открыта на последних страницах:

«25 февраля»

«…я устал думать о том, что же смогу сделать дальше. Из-за этого я начинаю ненавидеть всех. Или почти всех – Славка, Улан и Аза не в счет, может быть еще и Салта. Я ненавижу своих родителей. Особенно того, кто меня сделал таким. С каждым днем мне все труднее даются самые простые вещи. Еще эти боли в спине, которые как будто едят меня заживо. Мне так мало лет. Что же будет, когда мне исполнится шестнадцать? За что мне все это…

Я ненавижу всех старших за то, что они такие. Как было бы хорошо, если бы они погибли, исчезли все. Все, кому старше шестнадцати лет. Я буду каждый день молиться об этом, как только буду вспоминать…»

«27 февраля»

«…сегодня я сочинил молитву:

Уходите вы, умрите!
    Мне свободу подарите!
    Есть кому шестнадцать лет –
    Торопитесь, вы друг к другу вслед!
    Рана станет легче мне.
    Может в жизни, не во сне…»

«1 марта»

«…сегодня я молился об этом 384 раза».

Утром собиравшиеся на работу соседи, услышали женские вопли на улице, переходящие в рыдания. Выглянув из своих окон во двор, они узнали в бегавшей взад-вперед свою соседку в испачканном чем-то халате. Она держала руки, как будто они были связанные, прижатыми к бедрам и носилась по двору. Она напоминала какого-то безумного солдата, сбежавшего с поля боя. Взхломаченная, в домашних тапках, она могла вот-вот упасть на землю. Но не падала. В один момент она забежала в подъезд. А потом прозвучал выстрел. Соседи вызвали милицию. Они сообщили ей о том, что слышали. Как их соседка вопила на улице, а потом о выстреле в подъезде. Коченеющий труп еще молодой и стройной женщины, лежавшей у двери своей квартиры равномерно обдувал ветер, влетавший через открытые двери подъезда и соседских квартир. Ее голову залила кровь, вытекавшая из углубления у виска, которое должно быть и было фатальное ранение. Рядом лежала еще теплая гильза. Дома у нее нашли пистолет с двумя пулями в обойме, одну стрелянную гильзу и труп подростка со одной огнестрельной раной в груди, по всему видимо единственной и смертельной. Проверив квартиру соседки, оперативники опросили соседей, не слышали ли они других выстрелов. В ответ все говорили только об одном, и то в подъезде. Оперативники попросили содействие свидетелей в дальнейшем расследовании нового дела и засобирались уходить. Люди начали расходиться по своим делам. На улице их догонял уже холодный октябрьский ветер и прикасался к их оголенным лицам. Они уже выглядели устало и озабоченно. А ветер все продолжал играться с ними, пытаясь заинтересовать собой тех, кто уже давно забыл свои детские грезы…

Август 2005 г., Чолпон-Ата

Кирпич (Здесь)

Сколько ребят покончило с собой у нас в деревне? Наше население небольшое, чтобы не замечать распространявшийся суицид. За последние два-три года только молодые люди. Четыре года назад покончил с собой один старик. Мне рассказал об этом мой старший брат. Моему старшему брату уже 40 лет. Он говорил, что этот старик иногда сидел тихо в своем саду и плакал. Многие, кто знал об этом, считали, что он был не в своем уме. Надо спросить у бабушки детально. Она должна знать, хотя никто не старается распространяться об этом…

Я сидел на топчане в саду у бабушки и пил охлажденный зеленый чай. Бабушка спрашивала меня, как я живу в городе, как учусь и есть ли у меня девушка. Учился я хорошо и уже полгода работал. Моя девушка уже закончила вуз и работала в госструктуре. Мы планировали завести семью. Мы ждали только, когда я закончу учебу. Всего один год. Бабушка была искренне рада за нас. Пожелала нам побольше самостоятельности.

Невзначай я направил наш разговор в русло о том, что в селе трудно жить и многие молодые люди не выдерживают, если не находят себя. Я спросил, что знает она про старика, что жил один в большом доме с густым садом. Бабушка неторопливо говорила, в какое время они жили. Какие традиции и обычаи определяли их жизнь. Лицо бабушки было все в морщинах. Оно загорело на многодневных полевых работ. Однако, в ней оставалось столько нежности.

«Этот старик, что жил один, приехал из города уже в пенсионном возрасте. До этого он вырос в нашем селе. А уехал в город, практически сразу после службы в армии. Месяц или два он пробыл в селе. Тогда многие говорили, что он был завидным женихом. Трудолюбивым и хозяйственным. Вот родители и решили помочь ему в этом деле. Организовали похищение девушки, которая как считалось, нравилась ему. Он протестовал против того, чтобы невесту украли. По-видимому, она тоже была против этого. Мы слышали, что ее били и всячески угрожали ей. Заставляли остаться в новой семье. А сам же этот старик? Тогда еще молодой парень, которого звали Салим, ушел в горы, отказавшись участвовать в таком деле. Тогда за ним поехал отец девушки. Уговаривать его вернуться. Однако, вернувшись в село, они узнали, что девушку уже отпустили домой. Все село поносило, как могло несостоявшуюся невесту. Через месяц она повесилась. Сразу после этого Салим уехал в город. Никто не знает, как он жил потом, женился ли он, есть ли дети. Он просто вернулся в дом, в котором жил его брат. Однажды он закупил кирпич. Всем было интересно, что он будет строить. И когда кто-то из ребятишек залез к нему в сад за абрикосами, стало известно, что Салим замуровал весь дом, а сам пропал. Собравшись, наши мужчины, решили выяснить, в чем дело. Они пробили замурованную кирпичом дверь в дом. Стало известно, что старик покончил с собой, повесившись.»

Договорив, бабушка глубоко вздохнула, зачерпнула большой глоток чая и вытерла вспотевший лоб платочком, который подарила мне моя девушка. Я молчал. Отпил холодного чаю. Неизвестно откуда пробравшийся сквозь густой и неровный строй деревьев, ветер поцеловал меня в лоб. Он был покрыт испариной и поэтому поцелуй показался мне чувственным и откровенным…

Май 2006 года, Анкара

Записка (Ему)

Внезапный холод прижался к моему затылку и спине. Это ворвался ветер из открывшейся двери квартиры.

— Эльмира! Его больше нет в живых…

— Как? Почему?

— Его нашли в реке, в Боомском ущелье…

— …

Но это ведь еще не все. У меня будет ребенок. От него. Разве он не получил смс-сообщение?

«Здравствуй, мой малыш! В этом сообщении для тебя, я хотел бы рассказать, каким было мое детство, мои ощущения. Я это делаю в надежде, что ты откроешь для себя, что-то особенное. Поймешь некоторые вещи. Я мечтал, что когда ты повзрослеешь, и будешь спрашивать меня о моих детских годах, был ли я счастлив тогда, то я постараюсь тебе рассказать все. В надежде, что ты будешь более счастливым…

Когда я вспоминаю свое детство, или как его называю про себя «детское время», у меня перед глазами предстают: пригородное село, где я жил перед школьной порой, детский сад. Почему-то именно летнее время сразу. Холмы невдалеке, знойный ветер, персики, и облака неизменно. Облака особенно ярко вспоминаются, потому что их запомнил, когда летал на самолете в Москву, и когда лежал на траве и смотрел вверх на небо. Тогда в самолете, пролетающие мимо иллюминаторов облака, казались снегом. Особенно, когда облака были густые, и казалось, что мы не летим, а едем на самолете среди заснеженной равнины, которые порой имели бугры и холмики. От этого у меня сильно усиливалось впечатление, что действительно нахожусь среди снегов. Помню, я увидел такой бугор, который сильно напоминал хорошо обнесенную снегом машину, и сразу прилипнув к иллюминатору и сказал родителям о том, что там занесенная снегом машина, думая, что это действительно так. Я и не думал, что там не могут быть подобные вещи. Видимо, будучи ребенком, не улавливал никакой разницы. Даже тогда, когда мы врезались на воздушном судне в толщу облаков и вновь выныривали из облаков, как будто мы плавали в море. Только вода была очень прозрачной, было сине-голубое небо, а облака были какой-то субстанцией, очень естественной для этой сферы. И кроме нашей летающей лодки других не было.

Еще, смотря на такие облака, вспоминается одна из поездок. Не помню, какая именно. Провинциальный аэропорт. Летнее небо с небольшими клочьями облаков, движущихся в одну сторону. При этом они меняют свои причудливые формы. Почему-то я помню, что такое небо я видел, когда мы переехали в другое место. Мне тогда было десять лет. Переезжали мы тоже летом. И, сидя как-то утром за чаем во дворике, я посмотрел на небо, и мне сразу представился провинциальный аэропорт. Мое, тогда еще недалекое детство. Но я все же скучал по тем временам. Я стоял и смотрел на небо, наблюдая за медленно плывущими облаками. Именно тогда, я заметил, что можно увидеть, какие происходят метаморфозы с ними. Становясь, то похожими на каких-то животных, птиц, то на фигурки людей, их головы, застывшими в какой-то позе, как будто сфотографированные в момент какого-то действия. Почему-то людей я представлял больше не в какой-то простой позе: стоящим, или устремленным взором, если это была только голова, а больше в каком-то действии. Животные больше напоминали мне фигурки, в виде которых выпекали печенье или леденцы. Я до сих пор в своих снах вижу все это. Облака, горы, прожженная солнцем трава в пригороде. Я помнил всегда, как мы шли в сентябре мимо этих полей по пыльной дороге. Запах дороги у меня остался в душе. Я помню вкус советской сладкой мятной карамели во рту. Но сейчас я думаю об одном, а пишу тебе о другом…Прости меня!

Почему я не хотел жить? Я не мог. У меня не было стремления. У меня было ощущение, что я все знаю…

Играть на скрипке, как стрелять из лука – играть музыку, как убивать мать-олениху. Очень подходит к этому композиция Вивальди-Шторм…

Прости меня, малыш. Все теряет смысл…».

Он знал, что я беременна. Он понял. Зачем я сказала ему. Может быть, он еще бы жил. Обняв одеяло, я рыдала. Мне казалось, что я обнимаю его. Мне хотелось задохнуться в плотной ткани и содержимом одеяла, чтобы забыться, уйти, убежать от того, что стало для меня несчастьем. Мне хотелось задохнуться в его объятьях. Почему он ушел? Он не хотел. Или я не хотела. Мне не хотелось думать больше не о чем, только забыться. Я начинала терять сознание…

В ущелье было очень холодно. Ноябрь месяц. Ветер продувал насквозь. Он и не думал стоять, обнявшись. Ветер ударялся в спину, обходил и гладил по всему телу своими дрожащими языками. На мосту бурной речки стоял мужчина в длинном черном пальто без головного убора. Он ежился. От этого мне самому стало еще холоднее. Рыба и не думала продаваться. Хоть бы одна машина остановилась и забрала с собой мою рыбу, оставив взамен немного денег для выпивки. Ух, как холодно.

Что он делает? Мужчина в длинном черном пальто встал на перила моста и прыгнул вниз. Я сразу сообразил, что его унесет по реке, ближе к нашим палаткам. Я побежал к соседствующим торговцам предупредить о происшествии…

Я открыла крышку телефона. Вытащила свою симку. Вставила на ее место симку, которая была обнаружена в его пальто вместе с запиской. Включился экран телефона и появился запрос на пин-код. Я знала его пароли. Телефон включился. Во входящих списках было одно единственное прочитанное сообщение. Это послала я. Написала ему, что у нас будет ребенок…

Май 2006 года, Бишкек

    Колесо природы (Везде)

Темно-зеленый цвет мусолил мои глаза. А бледная кожа приводила в замешательство. Меня сковал ужас. Нет, страх. Или скорее неприятие на физическом уровне воспитания. Как же здесь холодно. Вокруг лежит столько тел. Многие из них выпотрошены. Интересная картина: лежит мертвый человек, его тело вскрыто и развернуто как книга, которую когда-то читали. Внутренних органов нет, а значит, книжные страницы вырваны. Осталась обложка и корешок. Непривычно. Мы не знаем имени умершего, а значит не знаем даже того, что написано на обложке. Но он умер, и прочитать эту книгу мы уже никогда не сможем.

Атмосфера вокруг была давящей. С самого детства нас учили, что Человек – верхушка пищевой цепочки, апогей природы. Разум превыше всего. Мы обладаем разумом и способны объять мир. Но мы не можем объяснить, почему все это существует. Мы не принимаем смерть. Нас не учили готовиться к ней. То, что мы видим сейчас, с сокурсниками, есть ни что иное, как ересь. Перед нами низложен миф, культ всесильности Человека. Профессор искусно препарировал труп. Показывал, как лучше всего вскрыть человека, не нанося при этом серьезных повреждений (!). Мне не тошнило, но я испытывал сильное напряжение внутри себя. Я посматривал на своих сокурсников. Никому из них не было приятно находиться здесь. Но это наш долг. Мы учимся. Изучаем особенности строения человеческого тела. Мои мысли все дальше уходили от учебного процесса. Я вспомнил о том, какие существовали виды казни человека. Особенно меня интересовали те виды, в которых тело человека вспарывали и извлекали внутренности. Те, кто обладал властью, имел право извлекать то, что находилось внутри человека, то, что принадлежало ему. Вопреки волe человека. Ввиду его вины, которую он променял на свою жизнь, тело. Обладавшие властью демонстрировали внутренние органы осужденного публике, проявляя силу власти. В горле появлялось отвращение.

Препарируемый продолжал лежать на столе, открывая нам свой удивительный мир. Я начинал ощущать всесилие Смерти, и здесь Ее холодное дыхание… Мобильный телефон задрожал в моем кармане. Пришло смс. Я прочитал сообщение. У брата родилась девочка и он немедленно потребовал меня к себе. Я ответил ему поздравлениями и пообещал явиться сию минуту. С моего лица не сходила улыбка. Такое событие свершилось по воле природы…Смерть не настолько сильна, чтобы предотвратить Жизнь…

Наклонив голову, я увидел кисть своей сокурсницы. Она немного дрожала. Белая кожа. Зеленоватые оттенки дорожек вен и родинка между ними. Белый халат делал ее кисть еще бледнее. Скрестив руки на груди, профессор наблюдал, как мой сокурсник вырезает печень. Что могла помнить эта печень? Воду, пищу, алкоголь… А теперь она не знает, что ее изучают, трогают и даже вынимают. Конечно, она же умерла. Интересно, как начинает гнить человек? Держит ли при этом кожа человека внутренности? Если да, то насколько долго. А может быть внутренние органы, разложившись, вытекают через отверстия в теле. Я подумал о том, как разложится эта девушка, стоящая рядом со мной. Как отвиснет кожа на ее лице, теле, конечностях. Наверное, это будет зависеть от того, как она будет лежать в могиле. Скорее всего на спине, а лицо будет повернуто направо. Значит, вся плоть «переедет» в правую сторону ее лица. Я представил, как буду гнить я сам и, как это будут представлять себе мои близкие, будущая супруга, дети, знакомые. Или как я буду представлять себе разлагающееся в земле тело близких, благоверной, детей. Интересно, что больше всего ей будет жаль? Мое тело? Меня, не познавшего радостей будущего? Себя, потерявшей мужа? Детей, потерявших отца? Примет ли она то обстоятельство, что вернуть меня будет невозможно? А есть ли в этом необходимость? Как же надоедим друг другу, если будем жить много столетий или вечно… Если люди будут жить намного дольше, то скорее всего, и жизнь будет протекать медленнее. Заснять бы на видео или фото весь период разложения человека от начала и до конца…Нам как студентам, тогда многое было бы понятно. А то уже целый месяц изучаем трупы, и хоть бы кто-нибудь описал нам весь процесс гниения в деталях. А вообще это неэстетичный процесс. Можно избежать «нелицеприятный» процесс, подвергнув себя обращению в пепел. Кремация. Сухо. Чисто. Приятно. А главное, не вызывает отвращения. Кому бы из близких доверить испепеление своего тела? Меня бы тогда хранили в доме, или где-нибудь в саду. Может быть даже на книжной полке. Или среди бутылок со спиртным. Мне захотелось освежиться. Подул бы сейчас на меня ветер. Уверен, он пытается проникнуть в это замкнутое помещение, в котором он когда-то имел честь прогуливаться в период строительства здания. В следующий раз ему это удастся уже после начала сноса здания. Кажется, лет через пятьдесят. К этому времени я уже буду глубоко пенсионером. А возможно, и не доживу…

Май 2006, Анкара 

© Жанаев Э.Р., 2006. Все права защищены
    Произведение публикуется с письменного разрешения автора