Ташим Байджиев

Литературный портрет на фоне эпохи

Эта книга продолжает серию «Жизнь замечательных людей Кыргызстана» и посвящена жизни и творчеству Ташима Исхаковича Байджиева – известного ученого-манасоведа, писателя, педагога, ставшего жертвой сталинских репрессий в начале 50-х годов

Публикуется по книге: Байджиев Мар. Ташим Байджиев. – Б.: 2004. – 304 с. (Жизнь замечательных людей Кыргызстана).
    ББК 74.03(2)
    Б 19 
    ISBN 9967-22-302-2
    Б 4302000000-04

Главный редактор ИВАНОВ Александр
    Шеф-редактор РЯБОВ Олег
    Редакционная коллегия:
    АКМАТОВ Казат
    БАЗАРОВ Геннадий
    КОЙЧУЕВ Турар
    ПЛОСКИХ Владимир
    РУДОВ Михаил

 
    Байджиев Ташим Исхакович
    (1909 – 1952)

Биографическая справка

Известный ученый-фольклорист и литературовед, педагог-методист, писатель-прозаик и драматург.

Родился в аиле Тепке Ак-Суйского района Иссык-Кульской области. Дед, Байажи Арботоев, в 1910 г. был избран бием (мировым судьей) Семиреченского уезда. Его сыновья – Ибрагим, Исмаил и Исхак – обучались в русско-туземной школе г. Пржевальска, работали переводчиками, занимались земледелием. Во время бунта 1916 г. бежали в Китай и там погибли от тифа. В 1917 г. осиротевший Ташим с матерью возвращается на родину.

Первоначальное образование получил в сельской школе. В 1927 г. поступает в Киргизский педагогический техникум.

В годы учебы является одним из активных членов литературного кружка “Кызыл учкун” (“Красная искра”), объединявшего первых киргизских писателей. Публикуется в газетах “Эркин-Тоо” (“Свободные горы”), “Кызыл Кыргызстан” (“Красный Киргизстан”), в журнале “Чабуул” (“Атака”). Повесть “Смерть хитреца” была переведена на русский язык и опубликована в Ташкенте. Высокой оценки республиканского жюри была удостоена повесть “В пустыне жизни”, рукопись которой утеряна. Т. Байджиев наряду с К. Баялиновым и С. Карачевым был основоположником профессиональной киргизской прозы. Член Союза писателей СССР с 1936 г.

После окончания педтехникума в 1931 г. работает инспектором Народного комиссариата просвещения, директором Гульчинского детского дома, завучем Джалал-Абадского педагогического училища. Открывает первые школы на юге Киргизии, создает (в соавторстве с З. Бектеновым) первые учебники по родной литературе и языку, первый орфографический словарь киргизского языка. Одновременно занимается переводами русской классики на киргизский язык.

В 1936 г. поступает в Киргизский педагогический институт и в 1940 г., пройдя через отчисление (по идеологическим мотивам) и восстановление в студенчестве, оканчивает русское отделение филологического факультета.

С 1940 по 1942 г. заведует сектором фольклора и эпоса “Манас” в Киргизском научно-исследовательском институте.

В 1942 г. назначается завучем (проректором) Пржевальского учительского института, но вскоре уходит на фронт. Принимал участие в боевых действиях, был тяжело ранен и в 1944 г. демобилизован из армии. На фронте была написала пьеса “Жигиттер” (“Джигиты”).

С 1944 по 1949 г. заведует сектором фольклора и эпоса “Манас” в Институте языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР. Готовит к изданию и переводу на русский язык трилогию “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”, работает над диссертацией по поэме “Семетей”, редактирует сборник “Киргизский советский фольклор”, создает учебник “Киргизская литература (фольклор)” и ряд других учебников по литературе и языку. Одновременно продолжает работу по переводу на киргизский язык произведений А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, А. Н. Островского, К. А. Тренева.

В 1948 г. по идеологическим мотивам был отстранен от научной работы и исключен из партии.

С 1949 по 1950 г. работает преподавателем Киргизского государственного университета.

В 1950 г. был необоснованно арестован, приговорен к 10 годам лишения свободы и заключен в Песчаный исправительно-трудовой лагерь (Карагандинская область). В 1952 г. скончался от истощения организма и инфаркта миокарда.

В 1955 г. был полностью реабилитирован.

    Георгий Хлыпенко, кандидат филологических наук, доцент, член Союза независимых писателей Кыргызстана

От редактора

Уважаемые читатели! Вглядитесь в портрет героя этой книги – и вы увидите типично интеллигентное лицо, облагороженное духовностью. Вчитайтесь в скупые строчки биографической справки – и перед вами предстанет типичный представитель первого поколения киргизской интеллигенции, известной вам по книгам и фильмам. Ее характерными чертами были энциклопедическая широта интересов, просветительская целеустремленность, исторический оптимизм и вместе с тем драматизм личных судеб как роковая печать сталинской эпохи – времени гимнов и трагедий.

Да, Ташим Исхакович Байджиев заслуживает того, чтобы стать героем сериального издания «Жизнь замечательных людей Кыргызстана». Замечательный, по словарю В. И. Даля, – «стоющий замечания, внимания, примечательный, необычный или удивительный», а по словарю С. И. Ожегова, – «исключительный, выдающийся». Все эти эпитеты в полной мере приложимы к Ташиму Байджиеву, который прожил короткую, но яркую жизнь, оставив после себя добрую память современников и творческое наследие потомкам.

Его личная биография изобилует драматическими коллизиями. В детстве пережил трагедию 1916 года, в результате которой лишился отца, братьев и главы рода – деда Байажи. В тридцатые годы волны сталинских репрессий смыли дорогих для него учителей и наставников – «красного профессора» Касыма Тыныстанова и выдающегося лингвиста Е. Д. Поливанова, но сам он удержался на плаву, хотя был исключен из института, а его учебники изъяты из обращения. В «сороковые – роковые», находясь в Действующей армии, был тяжело ранен, а затем, работая в Академии наук, был подвергнут репрессиям: исключен из партии, снят с должностей и отстранен от научной деятельности. Финалом его жизни были арест, приговор, заключение и смерть в лагере. Умирая, он читал наизусть своему сокамернику предсмертные стихи русского поэта Н. А. Добролюбова, так созвучные обстоятельствам его жизни:

Милый друг, я умираю
    Оттого, что был я честен,
    Но зато родному краю,
    Верно, буду я известен.

Да, сегодня Ташим Байджиев хорошо известен родному Кыргызстану, несмотря на попытки опорочить его, а затем стереть память о нем. В чем же исторические заслуги этого замечательного человека перед своей страной, ее народом и культурой?

Во-первых, Ташим Байджиев был одним из Первопроходцев, поднимавших Кыргызстан на новую ступень его общественного развития в составе Союза Советских Социалистических Республик. Он стоял в первых шеренгах киргизских педагогов, формировавших учебную базу для народного образования в стране сплошной неграмотности; киргизских писателей, создававших профессиональную литературу; киргизских ученых, избравших объектом научного изучения океаноподобный эпос «Манас» – духовную сокровищницу родного народа. Особо следует отметить, что Байджиев – один из первых киргизов-билингвов, осознавших уникальные возможности киргизско-русского двуязычия в развитии национальной культуры и государственности.

Во-вторых, Ташим Байджиев был Просветителем в самом широком значении этого слова. Находясь на гребне культурной революции, он делал все возможное, чтобы нести в народные массы грамоту, знание, образование: учительствовал, открывал школы, составлял учебники по родному языку и литературе, переводил произведения русских писателей. В послевоенные годы он сосредоточился на «Манасе»: занимался изучением вариантов, записанных от манасчи, готовил тексты к публикации, переводил их на русский язык, работал над диссертацией по «Манасу».

В-третьих, Ташим Байджиев был незаурядной Личностью, обладавшей богатыми душевными и духовными качествами. В его нравственном кодексе самыми высокими понятиями были, говоря словами А. С Пушкина, «любовь и дружество», находившие идеальное выражение в семейных и дружеских отношениях. Самым близким другом Ташима, его alter ego (вторым «я»), был Зияш Бектенов – сокурсник по учебе, соавтор по учебникам, соратник по войне, собрат по «Манасу», солагерник по заключению.

Ташим Байджиев обладал колоссальной работоспособностью, о которой может дать представление такой достоверный факт. Только за два года в академическом Институте языка, литературы и истории (ИЯЛИ) он написал кандидатскую диссертацию (под руководством М. О. Ауэзова), отредактировал 100 печатных листов «Манаса», написал (совместно с З. Бектеновым) 4 учебника, по которым обучались более 50 тысяч учащихся киргизских школ, разработал 3 программы по литературе для средних школ и педучилищ. За это же время возглавляемый им отдел фольклора и «Манаса» подготовил к печати всю трилогию (21 том общим объемом 1 140 печатных листов), составил прозаический пересказ эпоса (11 вариантов из текста в более 2 000 печатных листов), записал и обработал 150 печатных листов киргизского фольклора. (К сведению читателей: один печатный лист – это 16 страниц текста данной книги).

И этот человек, попав в поле зрения Министерства госбез-опасности Киргизской ССР, был признан «убежденным националистом», который «на протяжении ряда лет проводил враждебную деятельность на идеологическом фронте, распространял антисоветские, националистические идеи и взгляды». Скорый на руку приговор Особого совещания при Министерстве госбезопасности СССР гласил: «Заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет».

Смерть сократила этот срок до двух лет.

Милый друг, я умираю,
    Но спокоен я душою…
    И тебя благословляю: 
    Шествуй тою же стезёю.

Если бы эти строки принадлежали не Добролюбову, а Байджиеву, они были бы обращены к конкретному человеку – старшему сыну, которому в это время еще не исполнилось семнадцати. Да-да, речь идет об авторе этой книги – Маре Ташимовиче Байджиеве.

«Шествуй тою же стезёю»… Вот уже полвека сын идет по стопам отца, давшего ему необычное имя в честь академика Н. Я. Марра (1864–1934) – знаменитого лингвиста, который, кстати, был подвергнут сокрушительной критике Сталиным в год ареста Ташима Байджиева. Подобно отцу, Мар Ташимович окончил русское отделение филологического факультета, стал писателем, занимался переводом, изучал и пропагандировал эпос «Манас».

«Шествуй тою же стезёю»… На этой стезе Мар Ташимович, как и положено преемнику-сыну, пошел дальше своего отца. Правда, он вступил на свою стезю в новый исторический период, отмеченный осуждением культа личности Сталина, хрущёвской «оттепелью» в общественной и культурной жизни, движением писателей-«шестидесятников». В своей творческой деятельности он опирался на национальные традиции, заложенные его предшественниками, в том числе и Ташимом Байджиевым; на поддержку писателей-современников, в первую очередь Чингиза Айтматова; на многонациональную советскую литературу, в первую очередь русскую литературу. Его рассказы и повести переведены на многие языки, его пьесы поставлены на сценах двухсот театров, фильмы по его сценариям удостоены самых престижных международных премий. Мар Ташимович – народный писатель, заслуженный деятель искусств Кыргызской Республики; избирался депутатом первого республиканского парламента; сейчас он президент Кыргызской киноакадемии.

«Шествуй тою же стезёю»… Манасоведение – принципиально важная отрасль научного творчества Мара Байджиева, связывающая его с деятельностью отца. Он переводчик сводного варианта трилогии «Манас», сценарист документального фильма «Великий эпос», автор статей о поэтике «Манаса», о сказителях-манасчи. Последняя по времени манасоведческая работа Мара Ташимовича – издание на двух языках, русском и английском, трилогии в кратком прозаическом пересказе Самара Мусаева и со статьями известных манасоведов – В. М. Жирмунского. М. О. Ауэзова, З. Б. Бектенова, Т. И. Байджиева, Б. М. Юнусалиева и др. Мар Ташимович выступил в роли составителя трилогии, ее редактора, автора вступительной и научной статей. Издание вышло с лаконичным и пронзительным посвящением: «Светлой памяти Ташима Исхаковича Байджиева, отдавшего за «Манас» свободу и жизнь».

Таким образом, в книге, которая у вас в руках, как бы два героя, два замечательных человека – отец и сын Байджиевы. Они связаны между собой не только родственными, но и душевно-духовными генами, переходящими из поколения в поколение и составляющими культурный генофонд нации.

Своеобразие творческого замысла во многом определило композиционную структуру книги. Это своеобразная трилогия, выполненная в тех жанрах, в которых работал Ташим Байджиев, более того, он сам является одним из соавторов книги.

В первой – основной – части представлены разножанровые произведения Байджиева-сына: слово об отце, воспоминания о неразлучном друге отца – Зияше Бектенове, эссе о верном друге отца и сына – русском языке и три автобиографических рассказа, незримым героем которых является отец.

Во второй части представлены материалы из художественного и научного наследия Байджиева-отца: пьеса «Джигиты», написанная в 1944 г. на фронте и переведенная сыном специально для этого издания, статья о «Семетее» – второй части трилогии «Манас», библиографический список трудов Т. Байджиева, составленный также М. Байджиевым.

Третий раздел – статьи о Ташиме Байджиеве других авторов, в том числе Зияша Бектенова.

Помимо текстового материала, в книге в качестве приложения представлен иллюстративный материал: копии документов, хранившихся в архивах МГБ и МВД под грифами «Секретно» и «Совершенно секретно», а также фотографии из семейного архива Байджиевых.

Оригинальная композиция книги, фокусирующая в одном центре разнородные источники художественной энергии, позволяет создать многомерный образ главного героя – Ташима Байджиева, по праву вошедшего в когорту замечательных людей Кыргызстана.

Не могут люди вечно быть живыми,
    Но счастлив тот, чье будут помнить имя.
                                                     Алишер Навои.

Часть первая

Мар Байджиев

«И слово это — вместо души моей»*
    (*Григор Нарекаци. Книга скорби. Х век)

1. Мой отец Ташим Байджиев.
    2. Друг отца моего – Зияш ата.
    3. Друг мой верный – русский язык.
    4. Автобиографические рассказы.
-----------------------------------------------------------------------

Мой отец Ташим Байджиев

Где же могила твоя,        
мой родной?
Дух где блуждает           
обиженный твой?

Плач-причитание.

В судьбе моего отца Ташима Исхаковича Байджиева, как в фокусе сферического зеркала, отразился тернистый путь кыргызской культуры, языка, науки, судьбы творческой и научной интеллигенции, кыргызского народа, государства, всей страны Советов, построенной и разрушенной в прошлом столетии.

Байажи Арботоев где-то в начале прошлого века был избран одним из биев (мировым судьей) Семиречья. Видимо, он владел грамотой – в исторических документах обнаружено его письмо, направленное русскому губернатору; его сыновья с библейскими именами: Ибрагим, Исмаил и Исхак – обучались в русско-туземной школе.

В 1916 году Байажи был одним из активных противников царского самодержавия, которое в нарушение договора о том, что туземное население будет освобождено от военной повинности, начало отправлять на фронт кыргызских новобранцев. Кыргызы подняли бунт. Царь натравил на них карательные отряды, сформированные из местных казацких поселенцев. Началась взаимная резня. Два народа, жившие мирно, занимаясь земледелием и скотоводством, начали топтать пашни, сжигать хаты и юрты, угонять скот, убивать друг друга.

Байажи с сыновьями и внуками бежал в Китай. Через два месяца все три сына бывшего бия Байажи скончались от эпидемии в возрасте 36, 34 и 32 лет. В 1917 году, после падения царизма, Байажи вернулся на родину с тремя овдовевшими невестками и осиротевшими внуками. Младшему внуку Ташиму – моему отцу – было в то время семь лет от роду.

Жизнь и деятельность отца: годы учебы, работа в системе Наркомпроса, в Академии наук, авторство первых учебников по языку и литературе, творческая работа довольно подробно отражены в воспоминаниях его друга и соавтора Зияша Бектенова, в публикациях современников, учеников и других авторов. Я же попытаюсь сообщить о неизвестных или забытых фактах его жизни, о событиях тех далеких лет, которые мне хорошо известны, но о которых, увы, никто, кроме меня, уже не расскажет.

* * *

Война ворвалась в мою мальчишескую жизнь с раздирающей душу сиреной воздушной тревоги – проводились профилактические меры боевой готовности. Наш большой двор, полный шума детских голосов, звона трехколесных велосипедов, крика мальчишек, играющих в Чапая, затих, как муравейник перед грозой. Тихо стало в домах.

В первые же дни войны ушли на фронт папины друзья: известный писатель Мукай Элебаев, замечательный поэт и драматург Жусуп Турусбеков, детский писатель Кусеин Эсенкожоев и поэт Жекшен Ашубаев, с которыми мы жили в одном доме. Ушли, и... никто из них не вернулся.

Вскоре ушел на войну и наш отец. Мы вынуждены были переехать в родной аил, очень далеко от столицы. Там не было еще ни радио, ни электричества. Весь мужской состав учителей ушел на фронт. Мама, имея за плечами всего-навсего первый курс педучилища, преподавала в школе почти все гуманитарные предметы. В одном помещении одновременно обучались два класса, оба урока вел один учитель…

Отец вернулся весной сорок четвертого. Помню, как мы встречали его.

Я стоял у доски и решал задачку. Тетушка Батма вбежала прямо в класс и потребовала с меня мзду за добрую весть. Мы решили, что окончилась война, но она сказала, что несколько часов назад была на пристани и видела, как с парохода сошел мой отец и вот-вот должен прибыть в аил. Я отдал тетке свою шапку-ушанку, выбежал из класса и в рваных валенках без калош помчался к большому шоссе. За мной с криками «ура» бросились оба класса.

К аилу приближались три всадника в зеленых офицерских шинелях. Один – без ноги, другой – с изуродованным лицом и без руки, третий – с двумя костылями поперек седла. Кто из них мой отец? Может, тетушка ошиблась или попросту разыграла меня? Отца я помнил молодым, веселым, светлолицым, а эти трое были старые, худые и черные. Я остановился и заплакал.

Один из них начал всматриваться в толпу мальчишек, явно кого-то выискивая, и вдруг в нем мелькнуло что-то родное. Я бросился к отцу. Видать, и он не мог узнать сына среди изнуренных голодом оборванцев с обветренными лицами.

Отец поднял меня на седло, и я почувствовал запах махорки, пороха, лекарства и казенного сукна – видимо, это был запах войны...

Мальчишки бежали за нами, порой обгоняя всадников и с надеждой заглядывая им в глаза. А я был самым счастливым мальчишкой на свете. Отца и его спутников (они оказались из соседнего аила) встретила самая старая женщина нашего рода Жайсан-эне с чашей чистой воды, а за нею следовали все аильчане. Так у нас испокон веков встречают воинов, возвратившихся с поля брани.

Мы вновь переехали во Фрунзе.

Помню, как однажды мы начали писать диктант со слов «до Берлина осталось сто километров». А через несколько дней я проснулся от ликующих криков. Выбежал во двор, неистово залитый майским солнцем, и увидел, как люди обнимались, целовались и... плакали. Плакали все, но, видимо, в слезах каждого было свое содержание, свое пережитое.

Вечером весь дом смотрел салют. На крыльцо вышел двадцатидвухлетний Тендик, старший сын Касыма Тыныстанова. Он вернулся с фронта офицером вроде бы целый и невредимый, но при свете падающих огней разноцветных ракет я увидел, как по его тонкому и смуглому лицу катятся слезы. Вскоре он скончался в госпитале от контузии – и тогда я понял, почему Тендик плакал в День Победы...

Со дня победного салюта я прожил почти шестьдесят лет, но за те четыре грозовых года я познал жизнь в десять раз больше, чем за всё своё последующее время. И так думаю не только я, но и все наше поколение, опаленное войной.

До тех, кто жил в глубоком тылу, не доходили звуки канонады, мы не видели настоящих танков и пушек. Но война была рядом. Мы чувствовали ее, простаивая в длинных очередях за хлебом; чувствовали, когда наши матери, надев тяжелые кирзовые сапоги и неуклюжие ватники, уходили в ночную заводскую смену, водили трактора, тяжелыми кетменями копали арыки, по колено стоя в студеной воде, поливали колхозный картофель. Война была с нами, когда приходилось надевать перешитую отцовскую одежду, и мы взрослели, словно одежда эта обязывала все понимать и жить думами взрослых.

Наша война была в нас самих. Мы побеждали свою человеческую слабость. Действительность для нас стала суровой и жестокой: голод был голодом, гибель близких – безвозвратной, горькой утратой. Детство наше кончилось очень рано.

Вернувшись с фронта, отец продолжил работу в Киргизском филиале Академии наук СССР в той же должности – заведующим сектором фольклора и “Манаса”. Редакция по подготовке выпуска трилогии “Манас”, “Семетей”, “Сейтек” на кыргызском и русском языках после репрессий 1937 года была обновлена и дополнена, но с началом войны некоторые члены редколлегии погибли на фронте, другие были перемещены по должности. По окончании войны сектор “Манаса” и редколлегия были восстановлены.

После долгих скитаний по частным квартирам мы всей семьей разместились прямо в одном из кабинетов академии. Ждали, когда нас обеспечат подходящим жильем.

1947 год. Осень. Хлеб покупаем по карточкам. Бывшие участники войны еще не сняли шинели. Советский народ еще не оправился от войны, но жизнь постепенно налаживается.

Отец со своим неизменным другом и соавтором Зияшем Бектеновым вот уже второй месяц живет на даче Совета Министров. Они работают над новым учебником по литературе для 8-го класса кыргызской школы. Мы с Эмилем – сыном Бектенова – приходим сюда каждую субботу, чтобы отобедать в правительственной столовой, где от одного чтения меню кружится голова и текут слюнки. Котлеты, бефстроганов, азу по-татарски, оладьи, блинчики, сливки, мед, сдобы с изюмом!.. Огромный сад на даче усыпан созревшими фруктами: яблоками, абрикосами, сливами. Нам кажется, что это земной рай.

Под вечер появляются крупные деятели партии и правительства. В галстуках и шляпах чуть набекрень, они медленно гуляют по аллеям, беседуют. Если кто-то старше по должности острит, низшие по рангу громко хохочут, даже если не очень смешно. К месту и не к месту приводят цитаты из классиков марксизма-ленинизма, стремясь показать свою партийно-политическую эрудицию, угодить высшему руководству.

Я только что окончил пятый класс, Эмиль – шестой. На каникулах мы помогаем своим отцам: ножницами вырезаем страницы из старых изданий, клеим на новые, сортируем иллюстрации. Однажды, когда макет книги был готов, дядя Зияш поцеловал наши макушки и сказал:

– Эти два друга помогали хорошо. А не купить ли им по велосипеду, Ташим?

Мы с Эмилем обалдело посмотрели друг на друга.

– Если бог даст им здоровья и жизни, сыновья наши продолжат наше дело. Давай купим, – поддержал отец, ласково улыбаясь.

Мы с Эмилем чуть не онемели от радости.

В ту ночь мы не спали. Представляли, как мы с ним вперегонку мчимся от вокзала вниз по бульвару Дзержинского, на улице Сталина поворачиваем назад, проезжаем мимо нашей школы № 6. В те времена велосипед был неимоверной роскошью – не то что нынешние “мерсы” и “джипы”. Из пацанов нашего возраста только у двоих были велосипеды: у сына известного хирурга Ахунбаева Мустафы и у Эрнста Тугельбаева, отец которого работал, кажется, в Совмине. Оба они страшные пижоны. При виде знакомых девочек пытаются делать какие-то выкрутасы, звонят или со свистом мчатся вниз по аллеям; подражая циркачам, пытаются делать всевозможные трюки; нарочито громко хохочут, вызывая у пацанов восторг и зависть. А если попросишь покататься, указательным пальцем вертят у виска, что обозначает: “Ты что, чокнутый? Кто доверит кому-то свой велосипед?”. Ну, думаем, подождите, пижоны. Скоро и на нашей улице будут велосипеды. Вот тогда посмотрим, кто кого. Мы представляли, какими глазами посмотрят на нас эти два пижона, когда мы, посадив на раму по одной красивой девочке из женской 28-й школы, со свистом промчимся мимо них. Нам становилось искренне жаль этих бедняг.

Учебник по литературе для восьмого класса вышел в свет летом 1949 года. В газетах появились хвалебные отзывы. Каждый день приходили письма и телеграммы благодарности со всех концов республики. Школьные учителя, директора, завучи, любители литературы и фольклора благодарили авторов за прекрасный учебник, в котором впервые было систематизировано и классифицировано устное народное творчество, теоретически разработана кыргызская фольклористика по жанрам и видам. Наши отцы заслуженно пожинали плоды своего труда, дарили, рассылали свой учебник с автографами руководству республики, видным деятелям науки и культуры. Да и гонорар, видимо, был довольно ощутимый. Отцы наши сняли наконец свои суконные шинели; их перелицевали и перешили нам с Эмилем. Мой отец пошил себе костюм из черного бостона, отец Эмиля – из темно-синего шевиота. Да и матери наши надели пальто с каракулевыми воротниками и стали походить на жен высшей элиты. На озабоченных лицах появилась улыбка. Они с нетерпением ждали праздников, когда собирались в складчину семейными компаниями: писатель К. Жантошев, лингвист Х. Карасаев, министры З. Эгембердиев, С. Абдуманапов, К. Кольбаев, хирург И. Ахунбаев, фармацевт И. Кашкараев. Радость наших матерей, возраст которых не превышал тридцати лет, можно понять: они были уверены, что нужде, страданиям и страху пришел конец.

В 1934 году, когда они выходили замуж за наших 25-летних отцов, им было по 17 – 18 лет. Имена их избранников уже были известны. Ташим Байджиев и Зияш Бектенов писали прозу, переводили русскую классику, под руководством К. Тыныстанова составили учебники по кыргызскому языку и литературе. У обоих – как по заказу – родились сыновья: я и Эмиль.

Кстати, матери наши были довольно высокого происхождения. Отец моей матери, Хафиз, происходил из именитого татарского рода Чанышевых, перешедшего на сторону революции. Его родной брат был однокашником атамана Дутова, которого он застрелил как врага Советской власти. До Октябрьской революции Хафиз был офицером саперных войск на строительстве дороги в Китай, женился на дочери известного кыргызского бия из рода саяк. В 1916 году Хафиз Чанышев с семьей бежал в Китай, где и появилась на свет моя будущая мать.

Мать Эмиля, Ракия, была не менее знатного происхождения. Ее отец, Найзабек Тулин, был юристом, работал в суде, дружил с такими выдающимися деятелями, как Ишеналы Арабаев, Абдыкерим Сыдыков, Ажийман Шабданов. Историки отыскали сведения о том, что в 1932 году в доме Тулина впервые был озвучен набросок устава социал-туранской партии. Именно этот документ стал главным обвинением против кыргызской интеллигенции в 1933 и 1937 годах.

В дальнейшем социальное происхождение наших родителей не раз обратится не только против них, но и против нас, их детей. В начале 30-х, когда семейная жизнь, казалось, начала налаживаться, кто-то пронюхал, что мой отец и Зияш Бектенов являются потомками биев. Обоих исключили из комсомола, их учебники изъяли из обращения, а редактора и руководителя учебника К. Тыныстанова арестовали и расстреляли. До 1940 года наши матери скитаются с детьми за своими мужьями, которые учатся в пединституте и живут за счет переводов или почасовых уроков в трудовых коллективах. Но вот “враги народа”, кажется, уничтожены, преследования по соцпроисхождению, кажется, прекратились – и жизнь вошла в нормальное русло. З. Бектенова назначают завучем учительского института, Т. Байджиева – зав. сектором академического института. Пришел конец скитаниям по частным квартирам. Но все это ненадолго. Началась Отечественная война – и оба друга ушли на фронт, оставив своих молодых жен с детьми. Кончилась война. Мужья вернулись живыми. И вновь жизнь вроде бы пошла на лад. Матери наконец-то облегченно вздохнули: они были абсолютно уверены, что дальше будет лучше. Я до сих пор помню их улыбчивые лица. Видимо, это были самые счастливые дни в их жизни.

Мы с Эмилем потеряли покой с того дня, как вышел сигнальный экземпляр учебника. Каждый день, идя из школы, мы заглядывали в магазин “Люкс”, что на пересечении бульвара Дзержинского и Токтогула. Там, поблескивая никелем, стояли два велосипеда “Харьков”. Но каково же было наше огорчение, когда именно в день получения гонорара оба велосипеда были проданы. Продавец успокоил нас, пообещав, что скоро прибудет новая партия. Однако велосипеды почему-то не шли.

Однажды отец пришел взволнованный и радостный. Оказывается, за учебник для 8-го класса им присудили премию Министерства просвещения – аж 30 тысяч рублей! Мы тут же побежали в “Люкс”. Продавец сказал, что скоро прибудут импортные велосипеды с ручным тормозом, но в два раза дороже советских. Мы долго советовались и решили упросить отцов купить нам импортные велосипеды. Так мы хотели отомстить владельцам “харьковских” великов Эрнсту и Мустафе за их жадность и пижонство.

Пришел 1950-й год. Начались зимние каникулы. Ждем не дождемся велосипедов. Мечтаем о них денно и нощно. Увы, мечте нашей не суждено было сбыться... В последний день каникул – 10 января 1950 года – я остался без отца. А потом такая же участь постигла и Эмиля.

В конце 1949 года стало известно, что арестован близкий друг и сотрудник наших отцов, первый кандидат филологических наук, известный литератор Тазабек Саманчин. Его забрали прямо с лекций в пединституте. Человек он был экспрессивный, немного фанфаронистый. Я бывал свидетелем того, как он, слегка подвыпив, начинал поносить высшее руководство республики.

– Этого следовало ожидать, – сказал дядя Зияш, узнав об аресте Саманчина. – Сколько раз я предупреждал его. Видимо, ляпнул что-нибудь по-пьяни.

10 января 1950 года. Кончились каникулы – завтра в школу. 9 часов вечера. Я ремонтирую замок портфеля. Младшие – братишка и две сестренки – уже спят. Родители только что пришли из кино. Мать возится на кухне, отец лежа читает журнал “Советская этнография”. Вдруг активный стук в дверь.

– Байджиев Ташим Исхакович здесь проживает? – спросил мужской голос.

– Да, здесь, – сказала мать.

В прихожей послышались мужские голоса. В комнату вбежала мать.

– Ташим, мужайся. Они пришли, – сказала она в тревоге.

Вошли пятеро. Двое русских, лет под пятьдесят: подполковник и майор. Двое кыргызов: капитан небольшого роста и длинный лейтенант. За ними показалась сонная фигура нашего соседа – деда Паши Шипунова. Как выяснилось, он был в роли понятого.

Подполковник подал отцу ордер на арест. Отца посадили в угол и начали обыск. Все, что написано от руки и напечатано на машинке, все книги с нашей фамилией на обложке после тщательного просмотра передавали отцу, который визировал: “Изъято у меня при обыске”, – расписывался и ставил дату. Капитан проворно складывал изъятые бумаги, книги и фотографии в мешок с железным замком. Когда дошла очередь до романа Мухтара Ауэзова “Абай” на русском языке, они стали переговариваться между собой: видимо, решали, брать или не брать эту книгу, так как на обложке стоял автограф писателя, адресованный не отцу, а мне. М. Ауэзов был научным руководителем кандидатской диссертации отца по “Манасу”. В 1948 году, будучи у нас в гостях, Мухтар Омарханович подарил мне свою книгу с дарственной надписью.

В час ночи обыск с конфискацией рукописей и книг закончили; отца повели к выходу. Мой двенадцатилетний братишка схватил длинного лейтенанта за ноги.

– Куда вы забираете моего папу?! Он ни в чем не виноват! – закричал он.

Лейтенант оторвал руки пацана от своих сапог, отпихнул его и пошел за отцом.

Отца вывели на улицу. Там стоял “виллис”. Отец поцеловал нас и сказал:

– Не теряйте надежды. Разберутся, я ни в чем не виноват.

Дом наш стоял на том месте, где сейчас расположен Кыргыздрамтеатр. КГБ (Комитет государственной безопасности, в то время МГБ — министерство) находился там, где нынче Исторический музей, – в 150 метрах от нашего дома. “Виллис” прошел это расстояние, зажег два красных задних фонаря, остановился. В морозной ночи загремели железные ворота, два задних красных огонька повернули влево и исчезли…

Наутро я пришел в школу, на переменке отыскал Эмиля и тихо сообщил, что ночью арестовали отца. Он побледнел.

– Если взяли твоего, значит, заберут и моего, – сказал он.

На другой день, придя в школу, я вновь отыскал Эмиля, но он, завидя меня, отрицательно махнул рукой и скрылся в классе. Видать, отец запретил ему встречаться со мной. На то были свои причины.

В 1934 году, когда З. Бектенов женился на будущей матери Эмиля, ее отец Н. Тулин был арестован вместе с И. Арабаевым и А. Сыдыковым. Юного зятя несколько месяцев продержали в застенках НКВД, подвергли тщательному допросу и с трудом отпустили. Но тогда я об этом не знал и очень расстроился.

Прошло три месяца. 23 марта мне исполнилось пятнадцать лет. Этот день для нас всегда был очень радостным, мы ждали его весь год. Собирались две семьи, матери наши готовили вкусные блюда; отцы, довольные и счастливые тем, что сыновья повзрослели еще на один год, садились за стол, а мы с Эмилем, получив денежные вознаграждения, шли в кино, покупали лимонад, конфеты “Раковая шейка”. Ночевать оставались у нас, так как наутро не надо было идти в школу: с 23 марта начинались весенние каникулы.

И на этот раз мать, как всегда, встала пораньше и начала готовить что-то вкусно пахнущее. В школе Эмиль, завидев меня издали, слегка махнул рукой. Однако вечером никто к нам не пришел. Мы с мамой молча сидели за накрытым столом, пригласили сестренок – десятилетнюю Жаркын, четырехлетнюю Алтын, братишку и отметили мой 15-летний юбилей. До самого утра я прождал своего друга, дом которого был в полукилометре от нашего. Я полагал, что в темноте ночи он постучит в окно и поздравит меня. Но он так и не появился. Я тайно от матери поплакал в подушку.

Случалось, я сочинял стихи, поэтому свою обиду выразил в поэтической форме:

Исполнилось 15 мне, 
    Но ты поздравить не явился.
    Того забыть я не могу, 
    И будешь ты всегда в долгу.

Запечатанный конверт я передал через сестренку Эмиля Гулькаир. Но ответа не получил…

Наша школа № 6 расположена на бульваре Дзержинского, напротив гостиницы “Пишпек”. Учимся в третью смену. Мы приходили часа на два раньше и класс на класс играли на газоне в отмерного. Крик, шум, смех. Но с наступлением весны ни я, ни Эмиль не участвовали в этих играх. Молча стоим каждый на своей стороне. Лишь иногда поглядываем в сторону вокзала, откуда недавно мечтали промчаться мимо этой шумной ватаги на собственных велосипедах. Никто не знает о наших страданиях. И я невольно глотаю слёзы.

Эмиль – пацан довольно тихий и пассивный, без особых претензий, учится хорошо. Я намного шустрее, как говорится, с задатками лидера. Неизменный староста класса, редактор стенгазеты, капитан футбольной команды, всегда в окружении нескольких русских мальчишек. В конфликте с учителями я выступаю как полноправный делегат от учащихся. Если совершаем групповой побег с уроков, то “на ковер” к директору, как правило, вызывают меня. Однажды мы так расшумелись в классе, что не заметили, как зашел сам директор – Александр Александрович.

– Кому-кому, а тебе, Байджиев, не мешало бы вести себя поскромнее, – сказал он.

Я понял, что об аресте знают все учителя. Я мигом затух – и с тех пор начал замыкаться и уходить в себя.

Занятия в школе заканчиваются в 9.30 вечера. Каждый раз я прохожу мимо здания МГБ, окруженного высоким забором. Через 30-40 метров стоят часовые в красных погонах со штыковыми карабинами. Я знаю точно, что там, в подвале, томится мой отец. “ Папа, держись! Не падай духом!” – хочется крикнуть мне, но я опасаюсь бдительного часового. Боюсь чем-то повредить отцу.

Придя домой, прислушиваюсь, не звучит ли его мягкий, ласковый голос. Тишина. В комнату захожу на цыпочках, в надежде, что отец вернулся и спит. Пустота. О, как бы я хотел броситься ему на шею, крепко обнять и разреветься, как в детстве…

Потом выяснилось, что отец наверняка услышал бы мой голос. В августе, после того как Москва утвердила приговор, матери дали свидание на 30 минут. Отец сказал, что по воскресеньям иногда в открытую форточку слышит наши голоса. У забора МГБ рос густой тутовник, там порхали несметные стаи воробьев. Мы с братом и пацанами стреляли их, жарили шашлык.

Пошел пятый месяц, как мы с Эмилем перестали узнавать друг друга. Первомай. Поскольку наш дом был расположен рядом с правительственной площадью, парад мы смотрели прямо из нашего двора. 1 мая Эмиль не пришел смотреть парад. 6 мая он ждал меня у входа в школу. Глаза – красные от слез. “Забрали?” – спросил я по-кыргызски. Он молча кивнул. Мы незаметно для других пожали друг другу руки и разошлись по классам. На большой перемене пошли в туалет и впервые закурили сигарету “Ракета”.

– Пришли ночью, часов в десять. Переворошили все отцовы бумаги, в двенадцать увели, – рассказал Эмиль.

Зазвенел звонок. И мы – два осиротевших пацана – обреченно побрели в свои классы. С этого дня соленая судьба вновь соединила нас. Мы вновь стали друзьями – не разлей вода, но, увы, теперь уже по несчастью. О наших несостоявшихся велосипедах больше никогда не говорили. Лишь много лет спустя, когда сами стали отцами и дедами и мчались на его министерской “Волге” по берегу Иссык-Куля, я спросил у него: “А помнишь наши велосипеды?”. Эмиль молча кивнул. На глазах его блеснули слезы. Видать, и он держал те воспоминания в глубине души. Ведь на этих велосипедах замкнулось и закончилось наше детское счастье.

Могли ли мы с Эмилем знать о том, что в то самое время, когда наши отцы денно и нощно корпели над своим учебником, а мы грезили о велосипедах, над ними активно и подло творились темные дела.

* * *

В 1937 году трагически погибли многие из тех, кто готовил полное издание и перевод на русский язык трилогии “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”, а также проведение 1100-летнего юбилея выдающегося памятника народного творчества. Среди них: руководители республики – Т. Айтматов, Б. Исакеев, Х. Жээнбаев, ученые и литераторы – И. Арабаев, К. Тыныстанов, Е. Д. Поливанов и другие.

В 1940 году вновь вспомнили о великом духовном наследии народа. 23 марта Совнарком принял постановление о возобновлении подготовки к 1100-летнему юбилею эпоса “Манас”. В научно-исследовательском институте под руководством Т. Байджиева формируется сектор фольклора и манасоведения. По вариантам сказителей С. Орозбакова и С. Каралаева Зияшу Бектенову поручается составить прозаический пересказ “Манаса”, К. Нанаеву – пересказ “Семетея” и “Сейтека”. Т. Байджиев посылает первому секретарю ЦК ВКП(б) Киргизии А. В. Вагову подробную справку о положении дел по изучению и изданию трилогии, просит содействия в продолжении прерванной работы, предлагает провести юбилей эпоса в 1942 году. Вновь формируется редколлегия по подготовке издания и перевода трилогии в составе: Кулатов, Атаев, Байджиев, Боконбаев, Жакишев, Маликов, Токомбаев, Шукуров.

Однако с началом Великой Отечественной войны активная подготовка к юбилею вновь прерывается. Отец уходит на фронт и возвращается домой только в 1944 году, после ранения под Киевом. З. Бектенов вернулся еще позднее – в начале 1946 года, с иранской границы.

В Институте языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР вновь открывается сектор фольклора и манасоведения. Два друга продолжают прерванную работу. Один, как и раньше, заведует сектором, другой в качестве старшего научного сотрудника составляет школьные учебники по языку и литературе. Оба работают над диссертациями: Т. Байджиев – по теме “Социально-исторические корни поэмы “Семетей” под руководством академика М. Ауэзова, З. Бектенов – по теме “Варианты “Манаса” под руководством академика В. М. Жирмунского.

Проведение 1100-летнего юбилея эпоса “Манас” намечается на 1947 год. Председателем юбилейной комиссии вместо Т. Кулатова становится И. Раззаков, назначенный Председателем Совета Министров республики. Оргсекретарем комиссии вместо покойного К. Рахматуллина по долгу службы назначается Т. Байджиев.

Прозаический пересказ трилогии “Манас”, составленный по вариантам С. Орозбакова и С. Каралаева для научного пользования, переводится на русский язык. В Москве издается русский перевод главного эпизода поэмы – “Великий поход”. Составители издания и авторы предисловия Е. Мозольков и О. Жакишев, манасовед И. Абдрахманов, сказитель С. Каралаев, художники-оформители и переводчики от имени партии и правительства Киргизской ССР представляются к Сталинской премии. Лично тов. Сталину, секретарю ЦК ВКП (б) по идеологии А.А. Жданову направляются сведения о том, что великий кыргызский эпос “Манас” является “одним из выдающихся достижений мировой культуры”. Центральная и местная пресса пестрит публикациями, восхваляющими издание кыргызского эпоса. По инициативе Постпредства Киргизской ССР в Москве народная артистка СССР С. Кийизбаева за исполнение партии Каныкей в опере “Манас” представляется к Сталинской премии.

Однако вскоре идеологический климат в Союзе резко меняется. Начало этому процессу положили печально известный доклад А. А. Жданова и принятое по нему постановление ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, за которым последовали другие партийные постановления 1946-1948 годов по вопросам литературы и искусства. Идеологический смысл этих руководящих документов в аспектах интересующего меня вопроса сводился к следующему.

Несмотря на то что в 1937 году буржуазные националисты были ликвидированы, их недобитые последователи вновь поднимают головы, ведут идеологическую диверсию против интернациональной политики партии и правительства. Это те, кто, проживая на территории СССР, не имеет ни роду ни племени, т.е. космополиты, деятели культуры и науки, в основном еврейской национальности, а в союзных республиках – буржуазные националисты коренной нации и русские шовинисты. Создав негласный единый блок, они ведут идеологический подкоп под Советскую власть, ностальгируя о дооктябрьской жизни через историю, литературу и гуманитарные науки. Иными словами, вновь объявляется война передовой интеллигенции страны.

Тут же возобновились поиски “врагов народа” по всей территории Союза. Вновь воспряли духом завистники, неудачники, бездарности, амбициозные мыркымбаи, ищущие недостатки в ком угодно, только не в себе. В Кыргызстане начали обвинять историков за то, что они исследуют прошлую жизнь народа, хотя история – это та самая наука, которая изучает именно прошлое. Естественно, под особым прицелом оказался Институт истории, языка и литературы, а больше всех досталось, конечно, заведующему сектором фольклора и эпоса “Манас” Т. Байджиеву. К тому же учебник для 8-го класса, над которым работали наши отцы по личному поручению И. Раззакова, был посвящен фольклору, классификации эпоса, малых жанров народного творчества, наследию выдающихся акынов прошлого. Более того, по стечению обстоятельств именно в это время выходит в свет сборник народных песен, собранный аспирантом А. Тайгуроновым под редакцией Т. Байджиева.

В одной из акынских песен, записанных из народных уст, оказались стихи следующего содержания:

Пришла свобода в мой народ
    В семнадцатом году.
    А если вдуматься глубже в смысл,
    Началась эта свобода раньше.
    Плохую жизнь устроила богачам
    Партия, вышедшая из бедняков.

Тут же появилась газетная статья начинающего литератора Токтоболота Абдумомунова под названием “Вверху блестящая, изнутри пестрая книга” (“Кызыл Кыргызстан”, 15.02.1948 г.). Какая свобода имеется в виду в словах “началась эта свобода раньше”? – вопрошал критик. Уж не февральскую ли буржуазную революцию называет автор песни? А в словах “плохую жизнь устроила баям (богачам)” наверняка звучит сочувствие эксплуататорскому классу. Спрашивается, с какой целью аспирант опубликовал такие стихи и куда смотрел редактор Т. Байджиев? Значит, они солидарны с безвестным автором, тоскующим о прошлой жизни. Такой вредной книге не место на книжных полках, а издательство, напечатавшее ее, должно нести ответственность! Автор статьи явно намекает на то, что аспирант А. Тайгуронов – внук государственного деятеля манапа Шабдан-баатыра, а Т. Байджиев – внук одного из биев Семиречья. Вот-де они и тоскуют по прошлому, сочувствуют свергнутой власти имущих.

В Академии наук на обсуждении сборника и статьи Т. Абдумомунова ученые К. Юдахин, Ж. Шукуров, З. Бектенов, Т. Саманчин, писатели А. Токомбаев, У. Абдукаимов единогласно сошлись на том, что выход подобной книги – одно из достижений кыргызской фольклористики, а песни, вошедшие в сборник, собраны из уст исполнителей в том виде, в каком они бытуют в народе, и это нельзя считать какой-либо политической вылазкой или ошибкой составителя и редактора. Да, в сборнике есть ошибки. Например, в песне о Сталине вместо слова жайнаган (сияет) напечатано жыргаган (наслаждается), в результате чего получилось, что Сталин не сияющая, а наслаждающаяся звезда. Но это не политическая ошибка, а типографская опечатка, которую можно исправить при переиздании. Ученый совет института осудил молодого критика за дилетантство, за опрометчивость, за незаслуженное обвинение составителя и редактора сборника в идеологических ошибках. Т. Байджиев соглашается с тем, что в книге имеются технические ошибки, предлагает переиздать ее с аналитическим предисловием, дополнить материалами рукописного фонда, собранными на юге республики. (Я полагаю, что отец имел в виду песни, записанные из уст слепого акына Барпы Алыкулова, которого привез с джалал-абадского базара молодой географ Бакас Чормонов. Вспоминаю, что старец жил в это время на квартире вдовы Жусупа Турусбекова, я приводил его в академию, а отец записывал песни и стихи, которые слепец исполнял речитативом).

В конце обсуждения слово дали Т. Абдумомунову, видимо, в надежде, что юный критик, осознав свою опрометчивость, извинится перед старшими, после чего протокол и заключение Ученого совета отправят в ЦК и на этом инцидент будет исчерпан. Однако молодой критик встал в позу. “Все, что я думал об этой книге, я сказал в своей статье. Больше сказать мне нечего”, – заявил он и вышел из аудитории.

8 июля того же года в молодежной газете “Ленинчил жаш” появилась еще одна разносная статья “Нет, это не фольклор” Ж. Самаганова.

Книга под названием “Кыргызский советский фольклор” не отвечает требованиям советской идеологии, напичкана антинародными, малохудожественными стихами, – утверждал автор. – Т. Абдумомунов разоблачил политические и идеологические недостатки, однако профессор К. Юдахин и руководители института подняли на штык эту критику, продолжают расхваливать сборник <...> Эта книга — не советский фольклор, а вредная книга. Поэтому надо изъять ее из обращения и привлечь к ответственности тех, кто ее выпустил,— заключил автор статьи.

Далее я привожу ряд архивных документов, которые красноречиво свидетельствуют о дальнейшем развитии событий, связанных с судьбой моего отца.

Постановление № 7 
    общего закрытого собрания цеховой парторганизации при ИЯЛИ КирФАН СССР от 14.10.1948 г.

Заслушав доклад тов. Керимжановой Б. “Об ошибках в книге Тайгуронова “Киргизский советский фольклор”, общее партийное собрание постановляет:
    1. Просить ЦК КП(б) Киргизии об изъятии книги тов. Тайгуронова “Киргизский советский фольклор” как содержащей грубые политические ошибки.
    2. Объявить выговор Байджиеву Т. за безответственное отношение к редактированию книги и за систематическое невыполнение решения партсобраний, обязывавших его выступить в печати с признанием ранее допущенных своих ошибок.

Приказ № 31 от 09.12.1948 г.

Заведующего сектором фольклора и эпоса “Манас”, редактора сборника “Киргизский советский фольклор” тов. Байджиева Т., допустившего выпуск в свет ошибочной, политически вредной книги, с работы зав. сектором снять с 9 декабря с.г.
    Директор ИЯЛИ Джунусов.

Приказ № 23 от 21.04.1949 г.

Младшего научного сотрудника сектора фольклора и эпоса “Манас” ИЯЛИ КирФАН СССР Байджиева Т. за неоднократные идеологические и политические ошибки, допущенные в печатных работах по киргизской литературе и фольклору, с 25 апреля 1949 г. освободить от занимаемой должности. 
    Основание: распоряжение директора.
    Директор ИЯЛИ КирФАН Соронбаев.

Много лет спустя в своих воспоминаниях З. Бектенов написал о том, как в 1947 году И. Раззаков пригласил к себе известных литераторов, говорил о том, что в кыргызских школах нет стабильных учебников по родному языку и литературе и поручил составить учебники по литературе: Т. Саманчину – для 10-го класса, О. Жакишеву и У. Абдукаимову – для 9-го класса, Т. Байджиеву и З. Бектенову – для 8-го класса (по фольклору). Было дано распоряжение устроить авторов в госрезиденции с бесплатным питанием. Узнав о том, что Т. Байджиев и З. Бектенов работают над диссертациями по “Манасу”, Раззаков предложил временно приостановить научные исследования, обещал связаться с ВАКом и обсудить вопрос о том, чтобы после выхода учебника присвоить им ученые степени кандидатов наук по совокупности опубликованных трудов.

Мы с Ташимом тут же согласились, – вспоминает Зияш Бектенов. – Еще бы! И книга, и ученая степень кандидата наук, ну и, конечно, приличный гонорар, и все это за один присест, причем в шикарных условиях. Правительственный дом отдыха с замечательным питанием и бильярдом. Мы решили бросить все и тут же приступить к работе. Были уверены в том, что, выполнив серьезное задание высшего руководства, докажем, на что мы способны, и наконец-то добьемся благосклонности властей. Очень надеялись на Раззакова, верили его обещаниям, а потому все, что творилось против нас, всерьез не воспринимали.

Да и я помню хорошо, что отец не очень-то переживал свое понижение в должности и дальнейшее увольнение. Впереди маячила надежная перспектива: ученая степень, решался вопрос о создании республиканской Академии наук. Учитывая, что кандидатов наук коренной национальности было всего-то четверо, можно было надеяться на довольно успешную научную карьеру. Видимо, это окрыляло наших отцов, и они, пренебрегая мелкими неполадками на большом пути, работали самоотверженно и вдохновенно. Это чувствуется даже сегодня, когда берешь учебник, составленный ими полвека назад. С какой любовью и восхищением написано о “Манасе”, о малых эпосах, о творениях Арстанбека, Калыгула, Молдо Кылыча, о народных легендах, причитаниях, загадках, ритуальных песнях и обрядах родного народа и его мудрости, юморе, вдохновенном романтизме. Сам стиль изложения гармоничен, доходчив, чувствуется, что книга адресована подростковому возрасту. Думаю, в этом немаловажную роль сыграло и наше с Эмилем присутствие: отцы наши писали для своих сыновей, для их возраста.

Мы не замечали, чтобы наши отцы всерьез переживали. В рабочем кабинете звучал звонкий хохот отца, сдержанный смех дяди Зияша. Они работали, предвкушая близкую победу над своими завистниками и недоброжелателями, точно так же , как мы с Эмилем потирали руки в ожидании велосипедов. Да и опора, как им казалось, была довольно могучая. Книга получила государственную премию, опекал их не кто-нибудь, а сам Председатель Совета Министров И. Раззаков.

Далее я предоставляю слово Зияшу Бектенову, который приводит в своих воспоминаниях ряд интересных фактов.

…Доклад Жданова оказался сигналом к новым репрессиям, продолжением “великого похода” против творческой интеллигенции, начатого Сталиным в 1937 году. Борьба против “космополитов” и “местных националистов”, набирая силу, докатилась и до нас. С трибуны пленума Союза писателей СССР А.А. Фадеев сообщил, что в трудах киргизского литератора Т. Саманчина, посвященных творчеству дореволюционного акына Молдо Кылыча, прослеживаются националистические тенденции. С этого момента секретарь ЦК КП Киргизии Керимкул Орозалиев сформировал ударную группу из сплетников и неудачников и начал натравливать их на ученых КирФАНа.

Самаганов, Нуров, Балтин, Бакеев и Бердибеков начали клепать обвинительные статьи, направленные против Ж. Шукурова и Т. Саманчина, защитивших кандидатские диссертации по языку и творчеству акына Молдо Кылыча. В газете “Советская Киргизия” они опубликовали статью под названием “Националистические упражнения Шукурова”. К. Орозалиев вызвал Т. Саманчина в ЦК, вынудил написать о признании своих ошибок. Тот же Ж.Самаганов начал “находить” политические ошибки и в нашем новом учебнике.

К. Орозалиев лично просматривал статьи Ж. Самаганова, приказывал редактору газеты “Советтик Кыргызстан” А. Сопиеву печатать их без каких-либо поправок и сокращений. Начитавшись подобной критики, профессор К. Юдахин однажды сказал на Ученом совете: “Есть русская пословица: “В колхозе язык не в зачет – кто работает, тому почет”. У нас в КирФАНе работа не в зачет – кто болтает, тому почет. Наши сотрудники Т. Байджиев и З. Бектенов не только успешно и в срок проводят исследовательскую работу, но и составили несколько стабильных учебников по языку и литературе. Почему руководство республики не остановит необоснованные, клеветнические нападки сплетников и болтунов вроде Самаганова?”. После этого К. Юдахину пришили ярлык “киргизского националиста”.

“Советтик Кыргызстан”, 30.12.1989 г.

Помню, одно из подобных политобвинений возмутило даже меня – ученика 6-го класса. Некий директор школы был недоволен тем, что в хрестоматии для 6-го класса, составленной З. Бектеновым, Гимн Советского Союза помещен не на первой странице, как в русском учебнике, а на последней. “Это политическая ошибка. Какое воспитание дает такой учебник подрастающему поколению?” – возмущался критик. Сопоставив учебники, я обнаружил, что русский учебник начинался с литературы советского периода, а кыргыз-ский – с фольклора и завершался писателями советской поры. Отсюда и завершение его Гимном Советского Союза и Кыргызской ССР. “Неужто директор не может понять того, что понимает ученик шестого класса?” – удивился я. Мог ли я знать, что эти обвинения стряпались наверху.

Осенью 1949 года на пленуме Союза писателей секретарь ЦК КПК Суеркулов подверг труды Т. Саманчина резкой критике. Саманчин пытался разъяснить, что докладчик дезинформирован, однако председательствующий И. Раззаков начал задавать ему встречные вопросы, перебивал репликами, пока не истекло время для выступления. Выступавший сошел с трибуны под хихиканье и насмешливые хлопки сидящих в зале.

17 ноября 1949 года Т. Саманчин был арестован.

10 января 1950 года арестовали моего отца.

Через месяц в КирФАНе был заслушан доклад председателя комиссии И. Раззакова. Выступили Ж. Самаганов, К. Орозалиев, К. Дыйкамбаев и многие другие – всего 60 человек. Поэтическое наследие акынов Калыгула, Арстанбека, Молдо Кылыча было признано реакционным; труды И. Арабаева, К. Тыныстанова были вновь осуждены как националистические, антисоветские. Было принято решение освободить Ж. Шукурова от должности зам. директора КирФАНа, а его труды изъять из фондов института.

4 мая 1950 года арестовали Зияша Бектенова.

Нас с Ташимом, – писал он, – обвинили в том, что мы были учениками К. Тыныстанова, а после его “разоблачения” в своих учебниках и исследованиях по “Манасу” пропагандировали националистические идеи пантюркизма и пан-исламизма. Реакционных манасчи С. Орозбакова и С. Каралаева оценивали как выдающихся, талантливых сказителей эпоса. Участвовали в группировке, имеющей целью свержение руководства Советской власти.

Каждому из нас дали по десять лет тюрьмы. Такое нам и не снилось. Как мы могли свергнуть руководство Советской власти? Да и с какой целью? Нас отправили в Карагандинский лагерь. Несколько дней мы с Ташимом были вместе, а потом нас разделили в разные лагеря.

А вот как писал об этом отец из тюрьмы:

26 сентября я прибыл в Чимкентский лагерь. Встретил Зияша. Через 15 – 20 дней нас разлучат. Куда пошлют – неизвестно. Нам дали по десять лет за то, что любили свой народ. На суде мы не были. Судили в Москве. За наши книги.

Слова “за то, что любили свой народ” надо было понимать как “за национализм”.

* * *

Через много лет, когда пал Советский Союз, а вместе с ним и диктатура КПСС, я получил на руки совершенно секретные документы: решение суда, заключения экспертов, следователя.

Байджиев, являясь убежденным националистом и участником националистической группировки, существующей в ИЯЛИ КирФАНа, на протяжении ряда лет проводил враждебную деятельность на идеологическом фронте, распространял антисоветские, националистические идея и взгляды.

На основании изложенного и учитывая особую социальную опасность обвиняемого,

Постановил:

После рассмотрения дела по обвинению Байджиева Ташима Исхаковича и определения меры наказания заключить его в особые лагеря МВД СССР.

Начальник следственного отдела Кирг.ССР подполковник Селифанов.

Согласен: Зам. министра госбезопасности Киргизской ССР Шаршенидзе.

Утверждаю: Министр госбезопасности Киргизской ССР полковник Володин.

10 июля 1950 г. г. Фрунзе

Выписка из протокола № 35
    Особого совещания при Министерстве госбезопасности СССР 
    от 5 августа 1950 г.

Постановили: Байджиева Т.И. за участие в антисоветской националистической группе и контрреволюционную агитацию – заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет, считая срок с 10 января 1950 года.

Если 10 июля 1950 г. МГБ Киргизской ССР вынесло свое постановление о заключении Т.И. Байджиева в особые лагеря МВД СССР, а 5 июля так называемое Особое совещание при МГБ СССР осудило его на 10 лет, стало быть, никакого суда не было. Дело шло по былой формуле: с места докладывали о разоблачении “врага народа”, а Москва определяла меру наказания.

Представляю, какую душевную травму пережил и без того легко ранимый отец, когда осознал случившееся. Денно и нощно трудиться, чтобы с честью оправдать доверие И. Раззакова, получить государственную премию, а потом за этот же труд получить десять лет тюрьмы. Представляю, что пережил бедный отец, когда узнал, что на распоряжении МГБ Володина об аресте Т. Байджиева и З. Бектенова тот же Раззаков наложил резолюцию: “Согласиться”.

До сих пор не могу без слез смотреть на фото отца, сделанное в ночь ареста в подвале МГБ. В глазах – наивное недоумение: видимо, никогда не думал, что окажется в тюрьме.

Отец был небольшого роста, со светлым открытым лицом, широколобый. Волосы у него были волнистые, иссиня-черные. Характер мягкий, доверчивый, добрый. Человек искренний, всегда готовый помочь ближнему, легко ранимый, он очень близко к сердцу воспринимал окружающую жизнь, добро и зло. И в то же время был веселым, жизнерадостным, остроумным, знал много смешных историй и анекдотов, был любимцем компаний. У него был хороший певческий голос бархатного тембра. Любил петь песни Абдыласа Малдыбаева в его присутствии. Писатель Касымалы Жантошев, певец и композитор Муса Баетов искренне восхищались его голосом.

– Ташим, ты напрасно не стал артистом! – говорили они.

– Да, надо было, – соглашался отец. – Да вот друга нашего Абдыласа пожалел. Будь я артистом, не видать этому бедняге звания народного артиста СССР как своих ушей! – смеялся он, обнимая Малдыбаева.

Вспоминали годы учебы, драмкружок, где сами писали сценки. Малдыбаев играл девочек, отец – женщин, Мукай Элебаев, как правило, исполнял роли ворчливых старух, так как на первых порах в педтехникуме обучались одни юноши.

Отец очень любил детей.

В лагере Ташим очень переживал за вас, – вспоминал Зияш Бектенов. – У Марии нет ни специальности, ни образования. Сможет ли она поставить детей на ноги? Что с ними будет? – говорил он со слезами на глазах. Начал терять веру в будущее, в жизнь. Иначе он выдержал бы тюремные условия и дожил до свободы.

В одном из писем отец сообщал, что вечерами перестал видеть и на ужин ходит с поводырем, от истощения заболел “куриной слепотой”.

Журналист Тукей Кекиликов, вернувшийся из заключения после реабилитации, рассказал, что встретил отца в 1951 году в Карлаге и долго не мог узнать его. Выглядел он глубоким стариком. Щеки ввалились и почернели. Волосы седые. Во рту ни одного зуба. Заключенные называли его “стариком”, хотя было ему в то время всего сорок один год от роду. Неволя, истощение духа и тела, цинга, слепота сделали свое черное дело…

У отца была лучезарная улыбка. Передние крупные зубы были естественно белые, а коренные из золота. Сам он рассказывал, что они выпали в 1916 году в Китае от цинги и голода. Помню, что с фронта он вернулся молодым, красивым, возмужавшим: видимо, сказалось то, что последние три месяца он лежал в госпитале. В 1947 – 1948 годах отец резко похудел, перешел на диету, каждый год лечился на курортах в Иссык-Ате, Ессентуках. Кислотность понизилась до нуля, началось несварение желудка. Отец держался в основном на лекарствах.

К делу отца подшиты его заявления к начальнику фрунзенской тюрьмы. 5 августа 1950 года отец пишет:

Прошу Вашего разрешения сделать покупку на мои деньги:
    1. Сахар 1 кг.
    2. Папиросы б/к 3 пачки.
    3. Спички 3 коробка.
    4. Белый хлеб 3 кг.

8 августа начальник тюрьмы разрешает ему купить 300 гр. сахара, а “белый хлеб 3 кг” вычеркивает жирным карандашом.

В каком состоянии отец был доставлен в Карагандинский лагерь, красноречиво говорят фотографии, сделанные в день ареста и в день прибытия в Карлаг. А как он там жил и умер, рассказал в своих воспоминаниях его солагерник Хабибулла Кадыри.

Ташим-аке выполнял легкие лагерные работы. С осенними холодами он простудился и слег в больницу с двусторонним воспалением легких. Я вызвал врача из центральной больницы Карлага. Начали лечить лучшими лекарствами, но тщетно. С каждым днем ему становилось хуже. В один из дней Ташим-аке позвал меня и сказал: “Хабибулла, не покидай меня сегодня. Чувствую, настают последние минуты моей жизни, брат. Там, дома, остались жена, два сына и две дочери. Пошли им весть о моей кончине”. Я попытался подбодрить его, дал имеющиеся антибиотики. Не помогло. К вечеру Ташим-аке скончался. Обливаясь слезами, мы проводили этого замечательного человека в последний путь. Ташим-аке очень часто рассказывал о своем шестнадцатилетнем старшем сыне, которому в надежде, что будет хорошим ученым, дал имя Мар. Я выполнил завещание Ташим-аке, нашел возможность переслать сыну письмо с сообщением о последних днях его отца, разумеется, без подписи и обратного адреса.

Хабибулла Кадыри – сын классика узбекской литературы Абдулло Кадыри, расстрелянного в 1937 году в Ташкенте. В 1942 году студент мединститута Хабибулла был осужден на десять лет за то, что хранил романы отца “Минувшие дни” и “Скорпион из алтаря”. В Песчаном лагере он служил фельдшером. Отец узнал Хабибуллу, который в 1936 году со своими родителями отдыхал на курорте Иссык-Ата.

Письмо, отправленное Хабибуллой в 1952 году, я прочел в 1954 году, спустя два года после кончины отца. “Я боялась, что, узнав о смерти отца, ты потеряешь веру в жизнь и справедливость”, – в слезах призналась мать.

Через много лет я разыскал в Ташкенте автора письма. Пенсионер Хабибулла Кадыри работал в одной из городских больниц. По телефону сообщил о себе и цели своего приезда. Увидев меня во дворе больницы, Хабибулла остолбенел.

– Мне показалось, что идет живой Ташим-аке, – прослезился врач.

Письмо, написанное им в 1952 году, я знал наизусть, так как почти каждый день читал его тайно от матери. Хабибулла-ака подробно рассказал о последних днях отца, о том, как боролся за его жизнь, добился того, чтобы его перевели в центральную больницу. Туда он попал 15 декабря 1951 года, а 17 февраля 1952 года в 20 часов 30 минут скончался от инфаркта миокарда. 18 февраля состоялось вскрытие трупа. Согласно заключению экспертов, они не нашли ни одного здорового органа: бронхит легких, цирроз печени, туберкулез легких, язва желудка, инфаркт миокарда…

18 февраля 1952 года Ташима Исхаковича Байджиева, 1909 года рождения, отвезли на кладбище Песчаного лагеря, захоронили, вкопали колышек и прибили фанерку с цифрами 18/2. Видимо, это дата – 18 февраля. Ни имени, ни года, ни номера.

В истории болезни довольно скрупулезно велась запись состояния больного. Три раза в день измерялась температура. 17 февраля записано, что в 17 часов вечера у больного температура поднялась до 39 градусов, в 19 часов началась агония, в 20 часов упало давление, а в 20.30 остановилось сердце. Вероятно, в больнице работали такие же заключенные, как Хабибулла, которые были солидарны и бережливы друг к другу.

Все эти сведения я обнаружил в архиве Карагандинской милиции. Они хранились в папке с надписью “СК 107. Киргизский националист Байджиев Ташим Исхакович”. Цифра 107 означала, что отец был сто седьмым “врагом народа”, пойманным в Киргизии.

Полуразваленное здание больницы Песчаного лагеря, где скончался отец, находится в семидесяти километрах от Караганды, среди пустынной степи, покрытой мелкой черной галькой. Грустное зрелище. Сохранились заборы с колючей проволокой, сторожевые вышки. Больница заросла бурьяном, крыша давно провалилась. Ни окон, ни дверей. Пахнет могильной сыростью. Кругом мертвая тишина. Сколько жизней ушло из этих стен…

* * *

В 1989 году волею судьбы я оказался в Португалии. Говорю “волею судьбы”, так как судьба эта до перестройки меня не баловала выездами за рубеж. Даже на премьерах своих пьес и спектаклей в родном СССР я чувствовал за спиной недремлющее око охранки. Сидя в гостиной, я начал крутить приемник – и вдруг зазвучала русская речь. “Голос Америки” передавал последнее интервью ближайшего сподвижника Сталина Л.М. Кагановича. 93-летний аксакал ЦК ВКП(б) рассказывал о том, как в 1936–37 годах Политбюро под руководством Сталина разоблачило группу заговорщиков еврейской национальности – Каменева, Зиновьева, Рыкова, а позже Бухарина и К°, которые готовили переворот.

Отвечая на вопрос о репрессиях послевоенных лет, старец подробно рассказал о том, как в сороковые годы затаившиеся “враги народа” в области культуры и науки вновь начали поднимать головы против партии большевиков, правительства и русского народа. Сталин вызвал секретаря ЦК по идеологии Жданова и обязал его найти способ борьбы с новой волной антисоветчиков. Через неделю тот принес краткий доклад о том, что против политики партии и правительства выступают космополиты – люди без роду и племени, т.е. евреи, а в союзных республиках – местные буржуазные националисты, т.е. лица коренной национальности. Тайно объединившись между собой через науку, литературу и искусство, они призывают к свержению Советской власти, смещению тов. Сталина и руководителей партии и правительства. Необходимо начать непримиримую борьбу с новыми врагами народа. Доклад обсудили втроем: грузин Сталин, русский Жданов, еврей Каганович. Политбюро поддержало идею, поручило Жданову составить более подробный, аргументированный доклад и выступи
ть на Пленуме ЦК ВКП(б). На вопрос; почему он сам, будучи евреем, поддержал программу новых репрессий против евреев, Каганович ответил, что он всегда сочувствует своему многострадальному народу, но категорически против сионизма.

Трудно доказать подлинность интервью старого большевика, которое он якобы дал своей племяннице незадолго до своей кончины. Но неоспоримо то, что в августе 1946 года был обнародован ждановский доклад о журналах “Звезда” и “Ленинград”, Пленум ЦК ВКП(б) принял соответствующее решение – и страну вновь окутал черный туман большевистских репрессий. В центральных городах Союза, в первую очередь в Москве и Ленинграде, тут же отыскали космополитов, а в союзных республиках – “пантюркистов” и “панисламистов”, ведущих борьбу против социализма.

5 – 9 сентября 1947 года на бюро ЦК КП(б) Киргизии рассмотрели положение дел в Институте языка, литературы и истории.

За период своей деятельности институт не дал законченной работы по важнейшим вопросам истории и литературы киргизского народа, в немногих трудах, выпущенных в свет, допущены серьезные идеологические ошибки<…>, не сделал для себя необходимых политических выводов и не извлек уроков из постановлений ЦК ВКП(б) “О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской парторганизации”, “О состоянии и мерах улучшения агитационно-пропагандистской работы в Башкирской парторганизации”, в которых были указаны серьезные идеологические ошибки, допущенные отдельными историками прошлого татарского и башкирского народов.

Далее было сказано о том, что, несмотря на это, после исторического доклада Жданова в ИЯЛИ продолжается прежняя работа, игнорируются решения партии и правительства, в монографии Т. Саманчина о творчестве народных акынов прошлого Молдо Кылыча и Арстанбека допущены политические ошибки. Обойдя вниманием тот факт, что сектор “Манаса” и фольклора подготовил 21-томное собрание великого эпоса, бюро указало институту на пассивное ведение работы. Это был первый сигнал к дальнейшим обвинениям и репрессиям.

7. Предложить президиуму КирФАН Академии наук СССР и ИЯЛИ организовать в ближайшее время просмотр и обсуждение всей печатной и рукописной продукции института, подвергнув труды института строго научной, большевистской критике.

<…>13. Обязать редакторов газет “Кызыл Кыргызстан” (т. Каракеев), “Советская Киргизия” (т. Южаков) и журнала “Коммунист” (т. Догдуров) опубликовать критические статьи по вопросу ошибок и недостатков, допущенных в отдельных трудах ИЯЛИ<…>.

14. Поручить отделу пропаганды ЦК КП(б) Киргизии (т. Орозалиев) провести в октябре 1947 года собрание научных работников, искусства и литературы, представителей гуманитарных наук высших и средних учебных заведений г. Фрунзе, посвященное задачам работников идеологического фронта в связи с постановлениями ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам и настоящим постановлением ЦК КП(б) Киргизии.

Секретарь ЦК КП(б) А. Суеркулов.

Поиски врагов политики партии и правительства набирали силы по всему Союзу. Вскоре таковых обнаружили в секторе фольклора и манасоведения ИЯЛИ.

“С какой целью по варианту Сагымбая Орозбакова в эпизоде “Чоь казат” (“Великий поход”) Манас идет войной на Китай?”, – вопрошали новоявленные критики. И сами же отвечали: “Чтобы сокрушить Конурбая за его набеги на кыргызские земли!”. Конурбай – иноверец, а по языку – китаец. Почему по варианту Саякбая Каралаева китаец Алмамбет, отрубив голову своему отцу, переходит к Манасу? Чтобы принять мусульманскую веру. То есть в эпосе звучит призыв к принятию мусульманства, пусть даже придется казнить родного отца-иноверца. Вот вам панисламизм.

Выступив в поход против китайцев, Манас объединяет в одну единую силу все тюркоязычные народности. А это уже призыв к единению всех тюркоязычных. Вот вам пантюркизм.

Стало быть, в эпосе “Манас”, подготовленном институтом к изданию и переводу на русский язык, звучит реакционная идеология, призывающая к единению тюркоязычных и мусульман, чреватая разрушением единства народов Советского Союза, противоречащая интернациональной политике ВКП(б). А вот фольклористы Т. Байджиев и З. Бектенов не избавили эпос от вредной идеологии. И в своем учебнике по фольклору они анализируют варианты реакционных сказителей, восхваляют акынов, идеализирующих дооктябрьскую жизнь.

Дальше – больше. Сотрудничали с историками Бернштамом и Абрамзоном, переводчиками Липкиным и Тарловским, редактором Мозольковым; научный руководитель диссертации Бектенова Жирмунский – все они евреи, стало быть, космополиты. Научный руководитель Байджиева Ауэзов – в прошлом член националистической алашордынской партии. Учителем и редактором первых учебников по языку и литературе был не кто иной, как Тыныстанов. Сагымбаевский вариант “Манаса” в двадцатых годах был записан по инициативе Арабаева. А тот и другой, как известно, были казнены в 1937 году как пантюркисты, члены алаш-ордынской партии, буржуазные националисты. Из всего этого вполне логично вытекало, что Байджиев и Бектенов – затаившиеся националисты, продолжающие дело уничтоженных врагов Советской власти.

В своих воспоминаниях З. Бектенов пишет о том, как по предложению министра госбезопасности Володина, высказанному на одном из заседаний бюро ЦК, секретарь ЦК К. Дыйкамбаев съездил в Талды-Суу и привез сведения о том, что Байджиев и Бектенов бай-манапского происхождения. Эти сведения, безусловно, дополнили и полностью укомплектовали улики для дальнейшего судебного приговора.

10 февраля 1949 года первый секретарь ЦК КП(б) Н. С. Боголюбов на V съезде Компартии Киргизии констатирует:

В научных трудах ИЯЛИ допускались идеализация феодально-родовых отношений и восхваление отдельных феодалов и ханов, ошибочно изображая их в роли национальных героев, <…> вопросы истории киргизского народа и киргизской литературы изучались обособленно, в отрыве от истории народов СССР, что неизбежно приводило к идеологическим ошибкам.

Вице-президент КирФАНа Ж. Шукуров в своем выступлении полностью признает допущенные ошибки, клянется исправить их в дальнейшей работе, сообщает, что сектор манасоведения активно пересматривает 14 томов эпоса, подготовленные к печати. 23 февраля 1949 года бюро ЦК утверждает план работы ИЯЛИ, в котором отмечено:

Тема 10. “Семетей” (вторая часть эпической трилогии “Манас”)

Руководитель – действительный член АН Каз. ССР, проф. М. Ауэзов.
    Исполнитель – младший научный сотрудник Т. Байджиев.
    Разработка темы начата в 1946 году.
    В задачу исследования входит:
    1. Изучение социально-исторических корней поэмы “Семетей”, выявление единства творческого процесса создания всей трилогии “Манас”.
    2. Определение особенностей “Семетея” как лирико-эпической поэмы в отличие от чисто героической первой части трилогии “Манас”.
    3. Определение общего идейного содержания поэмы, выявление традиционной, подлинно народной основы и наносных классово-враждебных напластований (пантюркистских, панисламистских, феодально-родовых).
    Объем 7 п.л. Окончание работы  — декабрь 1949 г.

Директор Института языка, литературы и истории КирФАНа К.Соронбаев.

25 апреля того же года, т.е. через два месяца, тот же Соронбаев подписывает приказ об увольнении Т. Байджиева. В связи с этим отец вынужден написать следующее заявление:

В партбюро Института языка, 
литературы и истории 
от кандидата ВКП (б)
Байджиева

ЗАЯВЛЕНИЕ

Директор ИЯЛИ Соронбаев приказом от 21/IV-1949 года уволил меня с работы с 25 апреля с.г. “за систематическое невыполнение тематического плана и за неоднократные идеологические и политические ошибки, допущенные в печатных работах по киргизской литературе и фольклору”.

Свое увольнение и мотивировку приказа директора считаю неверным и необоснованным по следующим обстоятельствам.

1. Тематический план 1946 года руководимым мною сектором был выполнен, за исключением моей темы “Семетей”, которая не выполнена ввиду поручения мне с 1/VII-1946 г. заведования сектором, где проводилась огромная работа по подготовке к печати трилогии “Манас” в количестве 21 книги, объемом в 1 140 п/листов. У меня, как зав. сектором, не только в 1946 году, но и в последующие годы, в течение двух лет, были большие организационно-редакторские работы, как то: оформление договоров, подбор материалов для редакторов, переводчиков, прием и проверка качества сделанных переводов, рецензий, составление годовых и квартальных отчетов и сведений для правительственных организаций, составление планов, графиков движений рукописей, составление сметы, финансовых планов, заявок, составление ежегодных отчетов, документирование и т.д.

Помимо указанного выше объема работы, в секторе велись работы: организация записей фольклора и эпоса “Манас”, составление прозаических сюжетов и другие научно-технические работы.

Под моим руководством в течение двух лет подготовлены к печати и отредактированы 1 140 п/листов текста “Манас”, записано и принято более 150 листов фольклора, составлено прозаических пересказов 11 вариантов “Манаса” из текста более 2000 п/листов.

В течение двух лет я лично отредактировал 400 п/листов “Семетея”. Эта работа проделана мною по поручению Киргизского правительства и ЦК. Помимо этого, за это же время написал 4 учебника для начальных и средних школ Киргизии совместно с тов. Бектеновым, по которым обучается сейчас более 50 тыс. учащихся Киргизской Республики (в том числе учебник по киргизской литературе для 8-го класса объемом в 20 п/л.). Написал 3 программы по литературе для педучилищ и средних школ. Эти работы мною выполнены тоже согласно решению бюро ЦК КП(б) Киргизии. Написал 3 научно-популярные статьи по киргизской литературе и эпосу “Манас”. План 1947 года выполнил (отчет за 1947 год).

В 1948 году по плану я должен был закончить монографию о “Семетее” для кандидатской диссертации, но в апреле 1948 года мне было поручено лично тов. Раззаковым составление хрестоматии для 5-го класса по киргизской литературе, которую я написал. Помимо этого, в 1948 году сдал 4 экзамена кандидатского минимума, руководил работой подготовки к печати эпоса “Манас”. Таким образом, тему “Семетей” не мог выполнить в 1948 году. Директор не предоставил мне возможности выполнить тему, не освободил ни на один день от текущей работы, не предоставил научной командировки.

В невыполнении мною исследовательской темы “Семетей” как диссертационной работы виноват не я, а дирекция ИЯЛИ, лично тов. Соронбаев.

Теперь об ошибках:

1. В хрестоматии, составленной мною в 1940 году, критикой была указана одна тема, которую я исправил в 1946 году при переиздании.

2. В 1948 году изъята книга Тайгуронова, выпущенная под моей редакцией, которая была разрешена в свет цензурой Главлита. Допущенные ошибки в этой книге, как редактор, я признал на партсобрании ИЯЛИ и на общем партсобрании КирФАН. В 1948 году получил в свое время справедливое взыскание от парторганизации, решением бюро ЦК КП(б) Киргизии был снят с должности зав. сектором.

Теперь в 1949 г. директор снимает меня с работы за эту же книгу, оформив ее как “систематическую ошибку”.

Читая это заявление, не перестаю удивляться, сколько было сделано этим скромным человеком за два года, несмотря на травлю, несправедливые обвинения, клевету, предательство, постоянный прессинг сверху, снизу, сбоку. Добавьте сюда постоянную нужду, хлеб по карточкам, малолетних детей. Всей семьей мы живем в одном из кабинетов института. Нас семеро: отец с матерью, племянница, четверо детей. Младшая сестренка только что родилась. Ни кровати, ни стола. Едим и спим на полу. Третий этаж, а туалет и вода на первом этаже, в другом крыле академии. Пищу готовим на примусе. К тому же почти каждую неделю из аила приезжают родственники: лечиться, учиться, проездом, по своим служебным и бытовым делам. Все, как правило, голодные, да еще, простите, вшивые. В аилах голод, антисанитария. Еще не оправились от минувшей войны. С наступлением ночи мать берет у коменданта ключи, устраивает гостей в кабинетах института. Спят на столах, подложив под головы машинописные тома эпоса, в одежде. Утром к столу приходят с волдырями на теле и на лице – покусанные конторскими клопами.

В одном из кабинетов, набросив на плечи шинель, до утра работает отец. Я приношу ему чай, кусочка два желтого комкового сахара. Чищу тарелку, набитую окурками “Беломорканала”. А над ним, как черный гриф, ждущий своей добычи, кружит угрожающая тень сталинизма…

* * *

В русском переводе эпоса “Великий поход” Манас покоряет китайский город Бейджин, захватывает несметные богатства в виде золота, серебра, девушек, сам садится на ханский престол.

Над Бейджином, куда Сулейман
    Не сумел ни разу попасть,
    Утвердился дух мусульман,
    Утвердилась киргизская власть! –

такими словами заканчивается эпизод, опубликованный в Москве отдельной книгой в красном кожаном переплете, с богатыми иллюстрациями, тиражом в 5000 экземпляров, стоимостью в 100 рублей. Секретарь ЦК КП(б) Н.С. Боголюбов, Председатель Совмина И. Раззаков от имени партии и правительства республики пишут самому Сталину, Жданову о том, что выход книги имеет “большое общественно-политическое, научное и художественное значение”, о том, что “эпос “Манас” является величайшим творением устной поэзии, которое ставится в ряд с памятниками мировой эпической поэзии”, и что в издании “помещены отрывки по вариантам двух лучших сказителей – Сагымбая Орозбакова и Саякбая Каралаева”. Авторов предисловия Е. Мозолькова и О. Жакишева, сказителя С. Каралаева, фольклориста И. Абдурахманова, художников-оформителей, переводчиков выдвигают на Сталинскую премию. Это было в 1946 году.

В 1948 году, когда обсуждали на бюро ЦК работу ИЯЛИ о “Манасе”, не было высказано ни единого негативного мнения. Наоборот, был одобрен и утвержден перспективный тематический план. Несмотря на то что Т. Байджиев был понижен в должности “за допущенные идеологические ошибки”, работа по эпосу принимается к сведению как достижение института, одобряется его тематический план по “Семетею”.

Однако после ареста Т. Байджиева и З. Бектенова начинается “великий поход” властей против самого “Манаса”. Экспертная комиссия МГБ по трудам арестованных ученых* делает следующие выводы:

(*Экспертная комиссия была образована согласно Постановлению Министерства госбезопасности Киргизской ССР от 13 мая 1950 г. в составе: директора Партийной школы ЦК ВКП(б) Киргизии Бакеева К.О., зав. сектором истории КирФАН СССркандидата исторических наук Ильясова, зав. кафедрой истории Киргоспединститута кандидата исторических наук Хасанова А.Х. и переводчика Киргосиздата Бектурсунова. Из пространного заключения комиссии приводится только та его часть, которая относится к теме нашего разговора)

Из акта членов экспертной комиссии в отношении произведений
    Саманчина, Бектенова, Байджиева
    2 июля 1950 г.

На стр. 150* речь идет о сказителях “Манаса”. (*Имеется в виду учебник З.Бектенова и Т.Байджиева «Кыргызская литература» (фольклор) для 8-го класса средней школы (1949)) Сказителя Балыка авторы учебника называют крупным акыном и сказителем. По происхождению, как говорят авторы, он бедняк, своим умом он привлек внимание баев и чиновников и стал известным, авторитетным. Следовательно, поддерживаемый баями и выдвигаемый ими, мог ли он быть народным? И авторы не говорят, в чем его народность.

Сказитель Сагымбай Орозбаков. Давая его биографию, авторы рассказывают, что отец был джигитом Орман хана. Сам Орозбаков вырос среди бай-манапов, хорошо знал религиозные книги, только не умел писать. Авторы сравнивают его с Молдо Кылычем. Орозбаков, по словам авторов, хорошо знал старое время и высоко ценил его.

От себя же авторы не дают критического анализа этого старого времени, и получается, что то время имело только положительные стороны.

<…>Значительной фальсификации “Манас” подвергся и в первые годы после Великой Октябрьской социалистической революции, когда буржуазные националисты заставляли некоторых манасчи в своих классовых интересах извращать эпос, вносить туда антинародные, панисламистские и пантюркистские идеи, а местами вносились открытые контрреволюционные выпады против Советской власти, против большевистской партии и ее вождя В.И. Ленина, как это имело место в вариантах Сагымбая Орозбакова.

Следовательно, буржуазные националисты пытались использовать эпос “Манас” в своих корыстных классовых интересах.

Если взять книгу “Манас”. Киргизский эпос. “Великий поход”. Госиздат. Москва, 1946 год (на русском языке), то в ней с самого начала до самой последней строки ярко и выпукло проходит главная мысль, главная идея – “Великая война Манаса за веру”; книга имеет подзаголовок “Великий поход” – так передано киргизское “Чоң-Казат” — “Великая война за веру”.

Во всем томе проходит мысль о том, что все победы Манаса неразрывно связаны с победами ислама.

“Утвердился дух мусульман, утвердилась киргизская власть” (стр. 361).

Особенно эта клерикально-мусульманская окраска имеет место в варианте С. Каралаева на примере эпизода рождения и жизни Алмамбета (см. стр. 157-232). Оказывается, Алмамбет был зачат непорочно мусульманкой Алтынай и, не успев выпасть на землю из чрева матери, закричал: “Ислам!”.

Следовательно, господствующая верхушка киргизского аила до революции и в первые годы Советской власти пыталась использовать популярность в народе эпоса “Манас” в своих враждебных народу интересах.

Если изданный (“Манас”, “Великий поход”) на русском языке эпос содержит грубые искажения, то различные варианты записей, хранящихся в ИЯЛИ КирФАНа, содержат столько различного рода наслоений и искажений, и чтобы их отбросить и взять только народное, демократическое, нужна серьезная работа, нужен подход с позиций марксистко-ленинской методологии к научной разработке материалов эпоса “Манас”. Только тогда “Манас” может быть народным эпосом и служить в интересах народа”.

ЦГАДП. Ф.56 Оп. 4Д.7610. 
    Л. 145–146. 
    Подлинник.

На основании этого заключения 5 августа 1950 года Особое совещание при Министерстве государственной безопасности СССР постановило:

Байджиева Ташима Исхаковича за участие в антисоветской националистической группе и контрреволюционную агитацию заключить в исправительный трудовой лагерь сроком на ДЕСЯТЬ лет, считая срок с 10 января 1950 года.

Об этом арестанту сообщили 10 сентября того же года. Такой же приговор получили З. Бектенов и Т. Саманчин.

После их ареста и осуждения началась штурмовая атака не только на “Манас”, но и на все культурное наследие и историю кыргызского народа. Комсомольские и партийные собрания, передовые статьи в печати начинались с “всенародного осуждения новых врагов Советской власти”, порицания тех, кто потерял патриотическую бдительность, не поймал, не разоблачил, не доложил о контрреволюционных деяниях своих коллег. Ученые-лингвисты

Х. Карасаев, Ж. Шукуров, К.К. Юдахин практически были отстранены от научной деятельности, оказались под домашним арестом. Русский перевод “Манаса” (“Великий поход”), выдвинутый на Сталинскую премию, был изъят из обращения.

Несколько позднее литературовед Мидина Богданова писала:

…Издание на русском языке “Великого похода” по существу скомпрометировало эпос “Манас” перед русскими читателями. Составители и редакторы У. Джакишев и Е. Мозольков некритически отнеслись к избранному варианту.

“Советская Киргизия”, 18.04.1952 г.

Из протокола № 270 заседания бюро ЦК КП(б) Киргизии 27 июня 1952 г.

7. Об эпосе “Манас” (т.Чуркин)

Эпос “Манас” проникнут феодально-клерикальной идеологией. Буржуазные националисты оказали свое вредоносное воздействие на некоторых сказителей; записанные от них версии засорены пантюркистскими и панисламистскими идеями, чуждыми и враждебными народу.

Тем не менее на протяжении ряда лет многие научные работники и писатели идеализировали эпос “Манас”. В области изучения эпоса были допущены серьезные ошибки: эпос рассматривался некоторыми исследователями с точки зрения антимарксистской “теории единого потока”.

<…> Предложить Главлиту изъять из обращения изданные антинародные книги: “Манас”, изд. 1941 г., “Великий поход”, изд. 1946 г., “Манас Великодушный”, изд. 1948г.*

(*«Манас Великодешний» (1948) – прозаическое переложение на русском языке под авторством переводчика С.Липкина. 5 мая 1949 г. Союз писателей СССР объявил С.Липкину выговор за то, что он, использовав прозаический пересказ З.Бектенова, не упомянул его имени на титульном листе, обязал переводчика сделать это в последующих изданиях. Но 5 мая 1950 г. З.Бектенов был арестован, а следующее издание вышло ва свет только в 1995 г. К сожалению, в нем опять «забыли» назвать истинного автора пересказа)

Секретарь ЦК КП(б) Киргизии В.Чуркин.
    ЦГАПД. Ф.56. Оп.4. Д.870. Л.207-208.
    Подлинник.

В подготовке издания “Великого похода” Т. Байджиев и З. Бектенов не участвовали, так как они были на фронтах Отечественной войны.

Было ли ошибочным издание “Великого похода” отдельной книгой?

По варианту Саякбая Каралаева, Великий поход Манаса на Китай, спровоцированный заговором ханов и китайским перебежчиком Алмамбетом, задумавшим силой кыргызского оружия удовлетворить свои амбиции, начинается с помпезных поминок Кокетея а, заканчивается пирровой победой Манаса и его гибелью.

Эпизод Великого похода, опубликованный на русском языке в 1946 году, начинается с заговора ханов, выступления в поход и заканчивается внушительной победой Манаса. Его соратники становятся правителями покоренных городов; добивается своей давней мечты и молочный брат Манаса – Алмамбет. Он возвращает свои бывшие владения, женится на своей невесте Бурулче и становится ханом.

Так Манас властелином стал,
    Ханом под Бейджином стал!..
    Над могучим Бейджином, куда
    Не дошла потопа вода,
    Утвердилась киргизская власть.
    Над Бейджином, не знавшим врага,
    Где не была Искандера нога,
    Утвердилась киргизская власть.
    Над Бейджином, куда Сулейман
    Не сумел ни разу попасть, 
    Утвердилась киргизская власть!
    (Перевод С.Липкина).

Вот такими оглушительными фанфарами победы заканчивается великий, а вернее, кровавый поход манасова войска на далекий Китай в русском издании “Манаса” 1946 года. Как видим, у русскоязычного читателя, не осведомленного о полном сюжете эпоса, а тем более о трагическом завершении похода, были все основания усомниться не только в благородстве главного героя, но и в здравости и гуманности мировоззрения самого кыргызского народа, который мог любить, восхищаться и боготворить агрессора и разорителя чужого дома.

Публикация “Великого похода”, вырванного из контекста эпоса, безусловно, была досадной и роковой ошибкой издателей, что и дало повод объявить книгу антинародной, выражающей интересы феодальной знати, воинствующего духовенства, а пропагандистов “Манаса” осудить как “врагов народа”. В предложенном фрагменте начисто искажена основная мысль притчи о Манасе, которая заключена, как это ни парадоксально, не в победах героя, а в его поражении. Да и величие самого Манаса и его доблестных соратников ярко выражено не в победных сражениях, а в том, как они принимают смерть.

Т. Байджиев и З. Бектенов, если бы они участвовали в подготовке издания русского перевода “Великого похода”, ни за что не допустили бы столь вопиющей ошибки, имевшей трагические последствия. В своем учебнике они, характеризуя мудрость жены Манаса Каныкей, приводят эпизод, когда из далекого Китая прибывает вестник и с радостью сообщает о том, что кыргызы завладели Бейджином, а Манас сел на китайский престол.

Если взял Бейджин Манас,
    Значит, горе он обнял.
    Если сел на трон чужой,
    Значит, смерть он оседлал, –

рыдает Каныкей и просит передать Манасу, чтобы он бросил все и немедленно возвращался домой. И она оказалась права. Завладев Бейджином, Манас попадает в хитроумную ловушку. Окружив поверженный Бейджин тесным кольцом, китайцы уничтожают почти все манасово войско. Алмамбет, осознав свою обреченность, предлагает юному Сыргаку бежать пока не поздно. Но храбрый чоро не желает возвращаться на родину с позором поражения. Оставшись один против сотни противников, Сыргак сражается до последней капли крови. Так же поступают доблестный Чубак и другие воины. До последнего дыхания бьется зачинщик Великого похода Алмамбет. Сам Манас, потерявший боевого коня и получивший смертельную рану, сражается до последних сил. Его с трудом удается вырвать с поля боя и увезти в Талас. В пути Манас от потери крови теряет сознание, лишь почувствовав запах родной земли, он открывает глаза и на последнем дыхании падает к ногам овдовевших жен своих соратников:

И зарыдал тогда Манас:
    Сгорели два моих крыла, аяш*.
    Погиб скакун мой Аккула, аяш.
    Убит мой верный Алмамбет, аяш!
    Чубака доблестного нет, аяш!
    Чем искуплю вину свою, аяш?
    Сыргак мой юный пал в бою, аяш!
    Лишился я обоих глаз, аяш! –
    Рыдал могучий хан Манас.–
    Китайский покорив Бейджин,
    В Талас вернулся я один, аяш!
    За гибель славных сыновей!
    И за бесславный мой поход
    Прости меня, родной народ!..
    Слезами исходил родник,
    Пожухли травы, лес поник.
    И всюду плач, рыданья вдов,
    Сирот, несчастных стариков.
    (Перевод мой. – М.Б.).

(*Аяш – обращение к жене друга)

Вот таков апофеоз Великого похода Манаса на Китай по версии С.Каралаева! И не гениально ли это?! Скажите, где, когда и кто из великих и могучих полководцев в истории, в легендах и сказках, в авторских произведениях падал к ногам хрупкого, трепетного существа, именуемого женщиной, с покаянием, рыдал, как ребенок, прося прощения за свои ошибки, за свои поражения? Вернувшись из боевого похода с победой и богатыми трофеями, Манас считает себя побежденным, просит прощения у вдов и сирот, у самого Бога, проклинает судьбу за то, что оставила его в живых, тогда как соратники его погибли. “Лучше бы они согрели меня, как отца, а не я их, как сыновей своих!” – сокрушается умирающий баатыр. И мудрая Каныкей, сжав свое сердце в кулак, как истинный и надежный друг, поднимает раненого мужа, ведет его в дом, просит и требует не терять силу духа перед народом, принять смерть достойно и мужественно. Она воспринимает трагедию, как неизбежный исход, потому что видела страшный сон.

Великий поход – центральный и самый популярный эпизод поэмы. Песнь о походе героя на Китай, как правило, исполняется сказителями в форме единого спектакля в трех актах: I акт. Завязка – поминки Кокетея; II акт. Кульминация – поход на Китай и взятие Бейджина; III акт. Развязка – гибель Манаса. Слушатель, привыкший к этой традиции, не отпустит рапсода, пока не узнает, чем кончилось событие, да и сам сказочник не угомонится, пока не доведет аудиторию до слез в буквальном смысле, так как гибель героев и бесславное возвращение могучего полководца и прощание с ним исполняется и воспринимается с потрясающей эмоциональностью. И самое главное – надо непременно высказать великую притчу о великой трагедии великого баатыра в Великом походе, что и придает сказанию эпическое величие, так как именно в этом печальном финале заключен весь смысл величайшего эпоса кыргызов. Последние эпизоды первой части “Манаса” будут довлеть над последующими частями трилогии в “Семетее” и “Сейтеке” через экспозиции и дивертисменты, внесенные 
сказителями, через воспоминания героев, ностальгию о былом единстве и славе, нередко становясь причиной действий, психологических, нравственных конфликтов и боевых столкновений во имя мести и возмездия за гибель родных и близких.

Эпизод “Великий поход” в известных русских и сводных публикациях, как правило, монтируется из вариантов Саякбая Каралаева и Сагымбая Орозбакова.

По варианту Орозбакова Манас идет на Китай во имя мусульманской веры, побеждает, возвращается с богатыми трофеями. Победителю уже за пятьдесят, а потомства у него нет. Манас считает это божьей карой за то, что пролил много человеческой крови, и собирается в Мекку замаливать свои грехи. Но тут узнает, что Каныкей ждет ребенка – и вскоре рождается сын Семетей. Но Манасу нет покоя. Его преследует комплекс вины. Когда мальчику исполняется три года, Манас совершает хадж в Мекку, а по возвращении застает свое ханство в руках захватчиков и вместе со своими соратниками погибает от руки того же Конурбая. Паломничество Манаса в Мекку воспринималось иными оппонентами либо иронически, либо давало повод обвинить сказителя в панисламизме. Тогда как именно хадж героя в исламский центр для покаяния еще раз подчеркивает позицию великого сказителя, осудившего агрессивный поход Манаса на Китай. Даже покаяние не спасло героя от божьей кары! “Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут!” (Евангелие от Матфея, глава 26). Вот такую истинно христианскую притчу глаголет отпетый панисламист Сагымбай Орозбаков в своем “Манасе”.

Во всех вариантах эпоса “Великий поход” завершается гибелью героев и самого Манаса. Манас был могуч и непобедим, пока защищал свой народ, объединял разрозненные племена в единое государство, но стоило ему пойти с мечом на другой народ – все равно, по каким причинам! – следствие одно: он обречен на гибель. Вечность этой библейской истины подтверждается и всемирной историей цивилизованного человечества на примере выдающихся завоевателей и их бесславного краха. Манас, осознав, что, поддавшись эйфории реваншизма, пролив людскую кровь как с той, так и с этой стороны, совершил великий грех. Он просит прощения у своей верной жены, у вдов и сирот, у всего народа, у самого Бога. Но нет ему прощения: сам он обречен на гибель, народ – на разорение, семья – на скитания. Великий грех Манаса, как проклятие рока, будет висеть и над его потомками – над сыном Семетеем и внуком Сейтеком, поэтому ни тому, ни другому не удается восстановить былое единство и славу кыргызского народа. Семетей будет убит предателем во время чтения молитвы на могиле отца, а Сейтек посвятит себя борьбе с предателями, погубившими его отца, и восстановлению чести семьи.

Надежда народа никогда не умирает. Вознесшийся дух сына славного Манаса Семетея до сих пор остается живым в надежде, что придет час, когда кыргызский народ вновь будет единым, независимым государством. И час Семетея пришел сегодня, на последних минутах двадцатого века. Вот почему кыргызский народ испокон веков идеализировал эпос “Манас”, а не вождей пролетариата.

С 1925 года речь шла о том, что “Великий поход” надо перевести на русский язык и опубликовать, начиная с поминок по Кокетею и кончая гибелью Манаса. Именно так ставился вопрос и в 1937-1940 годах.

Из записки Т. Байджиева секретарю ЦК КП(б) Киргизии А. В. Вагову в октябре 1940 г.:

В 1941 году издать:
    а) второй полутом на русском и киргизском языках, являющийся продолжением первого полутома; б) “Поминки Кокетея”; в) “Малый поход Манаса”; г) прозаический пересказ “Манаса”.

Как видим, почти во всех официальных и неофициальных документах речь идет о публикации либо всего сводного варианта (прозаический пересказ “Манаса”), либо об издании эпизода “Великий поход” в полном событийном объеме, так как поход Манаса на Китай без начала и бесславного конца теряет всякий смысл.

Сейчас трудно установить, почему составители и переводчики решили закончить книгу победой Манаса. Может быть, из желания завершить ее на мажорной ноте в надежде на то, что вот-вот появится второй том? Но если учесть, что именно в это время крепчала дружба кормчего Мао Цзедуна с вождем народов Сталиным, то эта публикация оказала кыргызскому эпосу медвежью услугу, вследствие чего, по словам М. Богдановой, “эпос по существу был скомпрометирован перед русским читателем”. Но вот исправлять этот казус следовало бы не путем репрессий, изъятия книги, кастрации текста, а издать “Манас” в полном объеме событий, до победного конца главной мысли сказания, т.е. до полного поражения героя и его гибели!

Словом, в 1946 году руководство Компартии республики выпустило заведомо ущербную, неполноценную книгу, а потом, осознав свою ошибку, свалило вину на тех, кто предостерегал об этом. Достаточно вспомнить, как накануне сдачи книги в печать Тазабек Саманчин выразил сомнение о целесообразности подобного издания, за что попал в немилость, закончившуюся для него тюрьмой и смертью.

Да, компартия – это не Манас, ей было чуждо покаяние, признание своей вины и ответственности. Первый секретарь ЦК КП(б) Киргизии Н. С. Боголюбов лично добивался издания “Великого похода”, а вот карательное постановление за эту же книгу заставил подписать своего заместителя А. Суеркулова. И. Раззаков лично руководил подготовкой к юбилею, выдвигал книгу на Сталинскую премию, а постановление о наказании издателей и ее изъятии любезно доверил подписать своему заместителю В. Чуркину, который не знал ни языка, ни “Манаса”.

* * *

В мае 1952 года, когда Т. Байджиева уже не было в живых, а З. Бектенов и Т. Саманчин на просторах Казахстана добывали карагандинский уголь и джезказганскую медь, по инициативе теперь уже первого секретаря ЦК КП(б) Киргизии И. Раззакова и под его председательством состоялась Всесоюзная конференция по манасоведению.

В дискуссии приняли участие видные ученые из Москвы, Ленинграда, Ташкента, Алма-Аты. Разумеется, дали слово и тем, кто “изощрялся в поисках антинародности эпоса”: Батманову, Балтину, Нурову, Самаганову и другим. С блестящим анализом, подтверждающим подлинную народность эпоса “Манас”, выступили академик Мухтар Ауэзов и профессор Болот Юнусалиев. Дали слово и Ж. Самаганову, о котором накануне И. Раззаков говорил: “Товарищ Самаганов в своем заявлении принципиально правильно поднял вопросы о наличии серьезных политических и идеологических ошибок в произведениях ряда писателей, научных трудах и учебниках (имея в виду, конечно, пособия осужденных авторов. – М.Б.). <…> Острой постановкой вопросов помог разобраться по существу”. На этот раз позиция Ж. Самаганова, его необоснованные нападки на гениальное творение народа были явно не ко двору. Председательствующий И. Раззаков применил свой старый партприем: так же, как некогда Т. Саманчину, не давал говорить, задавал каверзные вопросы, репликами перебивал оратора, вызывая в зале подхалимский смех. В результате вчерашний преданный помощник партии и разоблачитель ее врагов сошел с трибуны в горькой обиде и недоумении.

Всесоюзная конференция 1952 года, поставившая цель выяснить, народен или антинароден “Манас”, на пятый день дискуссии пришла к выводу, что народный эпос “Манас” является народным произведением, выражающим думы и чаяния трудящихся масс. Вследствие этого было решено создать сводный вариант, начисто вытравив из него “антинародные наслоения”.

Чтобы доказать антинародную наслоенность вариантов С. Орозбакова, С. Каралаева и Б. Сазанова, оппоненты ссылались на то, что в вариантах, записанных Ч. Валихановым и В. Радловым задолго до Октябрьской революции, нет или почти нет ни религиозных, ни антикитайских, ни тем более антирусских мотивов. В. В. Радлов отмечал, что “певец в продолжение своей песни выставлял Манаса как друга Белого царя (русского императора) и русского народа”.

К сожалению, никто из участников дискуссий и споров 40-х годов, присутствовавших на конференции 1952 года, не осмелился напомнить о том, что, согласно марксистко-ленинскому учению, художника формирует время, проще – история и судьба народа, и рейтинг художника зависит от того, насколько он сумел отразить свое время и чаяния своего народа. Ч. Валиханов и В. Радлов записывали варианты “Манаса” от сказителей второй половины XIX века, бывших свидетелями той положительной роли, которую сыграла Россия в судьбе враждующих кыргызских племен, – отсюда почтительное отношение к Белому царю и к путешественникам в мундирах русских офицеров. С. Орозбаков и С. Каралаев на собственной шкуре испытали двойной геноцид 1916 года – сначала у себя дома, в Киргизии, а затем на чужбине, в Китае. Мог ли, спрашивается, немногочисленный кыргызский народ, терпящий геноцид от двух великих держав, питать к ним любовь и уважение?

Запись варианта С. Орозбакова началась через пять лет после возвращения из Китая, когда еще не просохли слезы утрат и страданий, не были залечены раны. И гениальный художник Сагымбай Орозбаков через свой “Манас” выразил боль и страдания своего народа и своего времени. Он вместе со своими соплеменниками еще раз осознал, что малая нация была и будет жертвой великих держав. А спасение лишь в одном – в единстве малых, будь то под флагом единого языка или единой веры. В этом и было величие Манаса-объединителя. Главная забота Манаса, страдания и боль его сына Семетея и внука Сейтека еще пронзительнее дали о себе знать после событий 1916 года, а затем во времена гражданской войны, унесшей тысячи жизней мирных кочевников горного края.

Саякбай Каралаев, как известно, был непосредственным свидетелем геноцида 1916 года, а в 1918 году участвовал в гражданской войне в шинели красноармейца.

Как видим, мотивы пантюркизма и панисламизма, открыто или косвенно звучавшие в акынской поэзии, в вариантах “Манаса”, записанных после Октября, были продиктованы или навязаны не буржуазными националистами, а скорей всего самой жизнью, историей, конкретными событиями. И здесь мы должны низко поклониться неграмотным сказителям эпоса, которые смогли уловить истинные чаяния народа в трагический период его истории.

Отдельные предания и сказки, исторические воспоминания, рассказы, — писал В.В. Радлов в 1885 году, – как бы вследствие силы притяжения присоединяются к эпическому центру и при всем своем раздроблении делаются частями объемной общей картины, в которой отражаются все мысли и стремления народа, одним словом, совокупность народного духа. Киргиз ценит в своих песнях не какой-то чудесный и страшный мир, напротив, он воспевает чувства и стремления, те идеалы, которые живут в каждом отдельном члене общества. – И далее, словно предвидя, что через несколько десятилетий возникнут кровавые споры вокруг этого вопроса, самоотверженный востоковед добавляет: Но мы не должны принимать всякое противоречие за прибавленную впоследствии вставку; противоречия эти составляют именно характеристический признак всякой истинно народной поэзии.

Но тем не менее после ареста и гибели первых манасоведов начало бытовать официальное мнение о том, что “Манас” – это народное произведение, а противоречие в нем в виде реакционных идей не что иное, как “прибавленные впоследствии вставки” буржуазных националистов, чуть ли не диктовавших сказителям свои реакционные призывы о единении мусульман и тюрок.

“Разоблаченные националисты” как первого, так и второго поколения, безусловно, осознавали, что в сказаниях выдающихся манасчи отражена великая правда народного духа, которая витала над кыргызскими горами после событий 1916 года. Ведь они сами были свидетелями и жертвами двойного геноцида великих держав. Спасая себя и свою молодую семью, бежал в Китай первый кыргызский советский просветитель И. Арабаев. Там же оказался один из образованнейших людей своего времени историк Б. Солтоноев. Свидетелем великой народной трагедии был юный К. Тыныстанов. Семилетний Ташим Байджиев собственными глазами видел, как рыдал его дед, бывший волостной бий, потеряв в Китае за два дня трех взрослых сыновей. Круглым сиротой вернулся из Китая внук бия Бектена – пятилетний Зияш. Родные и близкие будущих фольклористов, уцелевшие от пуль и сабель наемных казаков, погибли от холода, голода, эпидемии тифа и китайских насильников. Как видим, ни царизм, ни китайские сатрапы не щадили ни бай-манапов, ни бедняков, не желая делить кыргызский народ по классовым признакам.

Манасоведы Т. Байджиев и З. Бектенов, будучи профессиональными литераторами, получившими высшее филологическое образование у К. Тыныстанова и Е.Д. Поливанова, прекрасно знали, что никто не в праве вносить в народное творение свои коррективы и дополнения. В своих научных трудах и учебниках они довольно членораздельно комментировали так называемые противоречия и наслоения великого эпоса. “Определение общего идейного содержания поэмы “Семетей”, выявление традиционной, подлинно народной основы и наносных классово-враждебных напластований (пантюркистских, панисламистских, феодально-родовых)” – так названа одна из глав кандидатской диссертации Т. Байджиева, тема которой была утверждена бюро ЦК КП(б) Киргизии 23 февраля 1949 года и которую он завершал под научным руководством Мухтара Ауэзова.

В своем учебнике по фольклору Т. Байджиев и З. Бектенов в заключительной главе “Идейное содержание эпоса “Манас” писали о том, что в поэме наряду с выражением интересов трудовых масс отражены интересы феодальных верхов и мусульманского духовенства. Это объясняется тем, что эпос создавался на протяжении многих столетий и подчас попадал под влияние бай-манапов, служителей мусульманского культа. Но, к сожалению, ни противники народного эпоса, ни эксперты МГБ в упор не хотели видеть этих строк…

Из отчетного доклада первого секретаря ЦК КП(б) Киргизии И. Раззакова 
    на XI съезде КП(б) Киргизии
    20 сентября 1952 г.

<…>Серьезные идеологические ошибки были допущены в литературоведении и языкознании, в художественных произведениях ряда киргизских писателей. В киргизском литературоведении долгое время подвизались ныне разоблаченные буржуазные националисты Саманчин, Байджиев и Бектенов, которые умышленно идеализировали и восхваляли реакционных акынов XIX и начала XX веков – Калыгула, Арстанбека и Молдо Кылыча. Творчество поэтов-демократов – Токтогула и Тоголока Молдо недооценивалось и не разрабатывалось.

До последнего времени неправильно было организовано изучение эпоса “Манас”. Многие научные работники и литераторы некритически подходили к эпосу, допускали его идеализацию. Недавно проведенная конференция наметила конкретные мероприятия по дальнейшему изучению народного творчества и по подготовке к изданию эпоса “Манас”.

ЦГАПД. Ф.56. Оп.4. Д. 844. Л. 141–142. 
    Копия.

После смерти Сталина, в 1953 году, народ узнал о несправедливых и жестоких репрессиях, многие политзаключенные были реабилитированы за отсутствием состава преступления и недоказанностью обвинений. Вернулся из заключения Т. Саманчин, вскоре были оправданы Т. Байджиев и З. Бектенов. Отец – посмертно.

К сожалению, партия и правительство не имели привычку брать вину на себя, раскаиваться в своих злодеяниях. В Кыргызстане каратели тоже не сдавались, пытаясь доказать свою правоту.

Из заключения Комиссии 
    по произведениям Саманчина, Бектенова и Байджиева*
    31 мая 1955 г.
    По работам Бектенова Зияша

(*Комсиссия была образована согласно Постановлению Комитета госбезопасности при Совете Министров Киргизской ССР от 12 апреля 1955 г. в составе: кандидата философских наук Алтымышбаева А. (председатель), доктора филологических наук, профессора Сартбаева К.К., кандидата исторических наук, доцента Мужикова И.П., писателя Шимеева С. Комиссия вновь рассмотрела произведения Саманчина, Бектенова, Байджиева, а также акт Комиссии 1950 г. Из заключения комиссии приводится только его часть, касающаяся эпоса «Манас»)

Прозаический сюжет эпоса “Манас” был составлен Бектеновым в 1946 году на основе вариантов Сагымбая Орозбакова главным образом и Саякбая Каралаева. Как известно, эти варианты, особенно вариант С. Орозбакова, являются в идейном отношении извращенными, наслоенными буржуазно-националистическими и пантюркистскими мотивами, версиями. Поэтому, естественно, можно ожидать, что составитель прозаического сюжета, составленного на основе этих ошибочных версий, будет критически подходить, раскрывая идейно-политические ошибки, содержащиеся в этих вариантах, даст работу, свободную от этих вредных наслоений. Однако на деле этого не случилось. Составитель сознательно или несознательно пошел на поводу реакционнейшего сказителя эпоса “Манас” и вследствие этого дал такой же прозаический сюжет, который ничем не отличается в идейном отношении от этого реакционного орозбаковского варианта эпоса. Во всяком случае, Бектенов З. был вполне солидарен с реакционными взглядами Орозбакова на этот счет. Сошлемся на некоторые факты:

1. Манас еще до рождения характеризуется как завоеватель всех земель, стран и света. На 7-й странице сказано, что пророк Байжигит, к которому обращается Джакипхан – отец Манаса – с просьбой разгадать его сон, говорит: “У вас родится сын, который будет управлять всеми землями, значащими под луной и солнцем”.

2. В начале прозаического сюжета сказано, что молодой Манас ненавидел ишанов и мулл, он бил их, издевался над ними и т.д. Однако эта мысль не проводится до конца произведения. Наоборот, в дальнейшем Манас показывается как преданный аллаху мусульманин.

3. Из содержания сюжета видно, что Манас везде выступает как завоеватель-агрессор, но чтобы это так грубо не выглядело, составитель вслед за сказителем оговаривается, что, мол, зачинщиками всех этих войн и грабежа являются калмыки, китайцы-кафуры. А Манас, вынужденный якобы защищаться от врага, вступает в бой и дело завершает всегда тем, что отбирает всю казну врага, делит между своими воинами, назначает своего наместника над покоренными народами и т.д. (см. там же, стр.20 – 21, 32 – 35, 40 – 42, 
54 – 55, 57, 84, 86).

4. В сюжете проводится идея пантюркизма. Там, где Манас устанавливает свою власть, он вводит мусульманскую религию. Например, на 86 – 88-й страницах сказано, что население Шоорукхана после поражения в войне с Манасом принимает мусульманскую религию. Та же самая идея просачивается и на стр. 68 – 69. Идея пантюркизма очень ярко проявляется в событиях, связанных с приходом к Манасу эпического героя Алмамбета, который покидает свою родину (он был сыном одного из китайских ханов) за мусульманскую религию (см. там же на стр. 90–100, 229 – 232).

5. Под видом отражения быта, обычаев киргизского народа в сюжете приводятся факты из роскошной жизни и пиршеств ханов и т.д. Эта же мысль подчеркивается там, где речь идет о сюжете и поминках аксакала Кокетея. Причем составитель приводит якобы слова Манаса по этому поводу, где сказано следующее:

Анда Манас кеп айтат:
    Ай, абаке, деп айтат.
    Дүнүйө болсо табылар,
    Табылбай кетип баратса,
    Мына түмөндөп жаткан Кытайдын,
    Бир чекеси чабылар!
    Азыр Манас барында
    Абаке, дүнүйөдөн тарыба!*
    (Там же, стр. 146 – 147).

(*— Ой, дядюшка, – сказал Манас, – 
    Ты на богатства не скупись.
    Добро мы как-нибудь найдем.
    И если будет в том нужда,
    Часть богатого Китая
    Что стоит нам завоевать!
    Пока я жив, вы по богатству
    Можете не горевать.
    (Перевод мой. – М.Б.))

Все эти факты свидетельствуют о том, что составитель прозаического эпоса “Манас” З. Бектенов не способствовал высвобождению народного эпоса от буржуазно-националистических и панисламистских наслоений, внесенных врагами народного творчества. Он, наоборот, углубляя эти извращения своей буржуазно-объективистской работой, показал свою солидарность с этими извращениями<…>

В книге (“Кыргыз адабияты” фольклор) восхваляется Сагымбай Орозбаков как великий манасчи, тогда как его вариант является наиболее реакционной панисламистской, пантюркистской версией. Вместе с тем авторы этот вариант “Манаса” выдают за высокую вершину киргизской литературы. Этим утверждением, естественно, отрицаются роль и достижения киргизско-советской литературы (см. стр.10, 157).

Выводы:

Ошибка, допущенная Саманчиным, Бектеновым и Байджиевым, объясняется, на наш взгляд, тем, что в период подготовки и опубликования ими указанных выше работ появились ошибочные трактовки в некоторых вопросах языка, литературы и истории киргизского народа прошлых времен в печати. Саманчин, Бектенов и Байджиев некритически отнеслись к тем ошибочным высказываниям, которые появились в печати. Больше того, они сами встали на путь дальнейшего усугубления этих ошибок. Ярким примером служит в этом отношении Саманчин Тазабек, который протащил в своей диссертации неправильную концепцию о поэзии Молдо Кылыча, опубликовал свою работу “Кылыч жазуучу-акын”.

Те же самые грубые ошибки повторились Бектеновым и Байджиевым в учебнике по киргизской литературе для 8-го класса средних школ.

Грубейшие идейно-политические ошибки, допущенные Саманчиным, Бектеновым и Байджиевым, нанесли в свое время большой вред и внесли путаницу в разработку вопросов истории, литературы и языкознания Киргизии.

ЦГАПД. Ф.56. Оп.5. Д. 12904. Л.187-189, 192-193, 142. Заверенная копия.

Таков был повторный приговор новой комиссии МГБ, состряпанный через пять лет. А между тем прозаический сюжет “Манаса”, в котором З. Бектенов “не способствовал высвобождению народного эпоса от буржуазно-националистических и панисламистских наслоений, внесенных врагами народного творчества”, был составлен не для печати, а в научных целях и переведен на русский язык для рабочего пользования. Этим материалом пользовались исследователи эпоса, не владеющие языком подлинника (В.М. Жирмунский, С.М. Абрамзон, А.Н. Бернштам и другие).

Следует отметить также, что мотивы пантюркизма и пан-исламизма звучат исключительно в интерпретации С. Орозбакова. Эти мотивы не могли иметь места в самих событиях поэмы. Ученые доказали, что в основу сюжета сказания заложены исторические факты средневековья нашей эры, когда кыргызы фактически были язычниками.

Что касается пантюркизма, то в Ипатьевской летописи имеются сведения о том, что добрая часть войска князя Игоря, воевавшего с кипчаками, состояла из ковуев (воинов-тюрков). Несомненно, идеи тюркского и мусульманского единения навеяны событиями последующих лет. С. Орозбаков был человеком верующим и образованным. Однако ученые мужи, в числе коих были кандидаты и доктора наук, вынесли свой приговор: плод пещерного невежества, не считаясь с тем, что фольклорист не вправе редактировать или вносить какие-либо поправки в произведение народного творчества.

Не посчитались они и с тем, что фольклор и профессиональная литература оцениваются по разным критериям. Коллективное народное творчество – это первозданный материал, по которому в первую очередь изучают эстетику, этно-графию, язык и мировоззрение его создателя, т.е. народа. Если бы З. Бектенов начал вносить в сюжет “Манаса” свои поправки, сокращения и доработки, то это было бы вариантом самого составителя, а не сказителя. Кстати, в 1958 году был и такой казус, когда А. Токомбаев и К. Маликов по поручению руководства составили сводный вариант трилогии по сказаниям С. Орозбакова и С. Каралаева, а потом требовали признать их авторство и выплатить соответствующий гонорар. ЦК КПК пришлось доказывать, что эпос является всенародным творчеством.

Сегодня иные горячие головы пытаются доказать, что директивы по репрессиям поступали из Москвы. Но знал ли диктатор Сталин о том, что у кыргызского народа есть эпос “Манас”, в котором воспевается единение тюрков и мусульман, идущее вразрез с политикой компартии? Давал ли он указания об аресте и расстреле манасоведов, изъятии выпущенных книг и пособий? Это было дело рук местных властей, науськанных завистниками и карьеристами, которые в корыстных целях пускали под откос не только неугодных им людей, но и само гениальное творение народа. Местные же партруководители, зачастую очень далекие от науки и культуры, рапортовали Москве о “принятых мерах”. А когда выяснялось, что эти меры были несправедливы и преступны, они, пытаясь доказать свою правоту, создавали новые комиссии.

В заключениях комиссий МГБ С. Орозбаков и С. Каралаев названы самыми реакционными сказителями “Манаса”. В русском переводе “Великого похода” портреты этих же манасчи помещены крупным планом, а в предисловии О. Джакишева и Е. Мозолькова тот же Сагымбай назван великим, а Саякбай – прославленным сказителем. Книгу изъяли; авторов, давших “отпетым реакционерам” высокую оценку, наказали тем, что не дали Сталинскую премию.

Однако в то время, когда имена Т. Байджиева и З. Бектенова полоскали во всех идеологических головомойках, об О. Джакишеве нигде не упоминали. Более того, когда времена изменились, “Манас” вновь был признан гениальным творением, а сектор эпоса восстановлен, заведующим был назначен не кто иной, как О. Джакишев. Профессиональных же манасоведов – З. Бектенова, Х. Карасаева, К.К. Юдахина – не пустили даже на порог института. Говоря об Омуркуле Джакишеве, я говорю о вопиющей несправедливости властей. Что же касается самого Джакишева, то я всегда относился к нему с глубоким уважением. Даже в годы репрессий мы поддерживали с ним дружеские отношения. Он был, пожалуй, одним из образованных литераторов, хотя не имел ученых степеней и званий. При встречах делился со мною воспоминаниями об отце: они вместе учились в педтехникуме, вместе пришли в профессиональную литературу. В 1961 году, будучи зав. сектором “Манаса”, он принес на студию “Кыргызфильм” сценарий документального фильма “Великий эпос”. Я, будучи редактором по документальным фильмам, фактически переписал сценарий заново. Каково же было мое удивление, когда О. Джакишев, перепечатав сценарий с моими поправками, вычеркнул фамилию прежнего русскоязычного соавтора и вставил мою. Фильм “Великий эпос” вышел в свет в 1961 году (режиссер Л. Турусбекова, звукооператор Т. Океев, авторы сценария М. Байджиев и О. Джакишев).

Преследования З. Бектенова и Т. Саманчина, получивших полную реабилитацию и вернувшихся живыми из заключения, а также ученых Х. Карасаева, стареющего К.К. Юдахина, больного Ж. Шукурова продолжались до конца 60-х годов. Труды их практически не печатались, работу по специальности им не давали. Касым Тыныстанов, реабилитированный прокуратурой СССР и посмертно восстановленный в партии, на родине продолжал числиться в списке “врагов народа”.

По логике истории и жизни, казалось, справедливость восстановлена, причем теми же, кто творил эту несправедливость. Доказано, установлено, принято, что “Манас” – подлинно народное творение. Вульгаризаторы, клеветники, авантюристы от науки, подхалимы, карьеристы разоблачены, сняты с должностей, исключены из партии, осуждены общественностью. Но почему в Кыргызстане не ощущалось порывов освежающего ветра справедливости? Так было до тех пор, пока в мае 1961 года не был смещен с должности первый секретарь ЦК КПК И. Раззаков с формулировкой бюро ЦК КПСС: “за либеральное отношение к руководителям, проявлявшим бездеятельность и ставшим на путь обмана партии и государства”, за “проявление местничества в ущерб общегосударственным интересам”.

Об истинных причинах ареста и нежелания И. Раззакова примириться с оправданием отца и освобождением его сотоварищей я узнал много лет спустя, после возвращения З.Бектенова из тюрьмы. Оказывается, на то были как объективные, так и субъективные причины.

* * *

Как известно, после смерти Ленина Сталин в борьбе за верховную власть уничтожил Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, а вместе с ними и тех, кто мог оказаться на стороне оппозиции в союзных республиках. После Великой Отечественной войны для укрепления завоеванной власти прошла новая волна репрессий, теперь уже под лозунгом борьбы с космополитами в центре, с буржуазными националистами в союзных республиках и шовинистами в самой России.

Руководители партии и правительства Кыргызстана оказались неспособны по достоинству оценить величайшее культурное наследие своего народа – глубочайший по своей философии, энциклопедический по своим масштабам, неповторимый по своим художественным достоинствам эпос “Манас”, гениальное творение акынов-мыслителей прошлого. Они отдали их на растерзание партийным чиновникам, карьеристам, подхалимам, по навету которых подвергались гонениям и репрессиям все, кто был причастен к “Манасу”: сказители, переводчики, исследователи. Даже сам Манас – сказочный баатыр – был бессилен против них.

В те годы во главе союзных республик, как правило, стояли назначенцы из Москвы. В Киргизии ими были: А. С. Шахрай, М. Л. Белоцкий, М. К. Аммосов, А. В. Вагов, Н. С. Боголюбов и другие. Основная задача этих кадров – руководить, задача местных руководителей – беспрекословно выполнять указания сверху. Вспомним руководящий состав тех лет. Почти все выдвиженцы снизу. Председатель Президиума Верховного Совета Т. Кулатов – в прошлом шахтер с трехклассным образованием. Секретарь ЦК А. Суеркулов – финансист, далекий от искусства и литературы. Председатель Совмина, а потом первый секретарь ЦК И. Раззаков – воспитанник детдома в Узбекистане, прекрасно говорил по-узбекски и по-русски, но родного языка не знал. Разве могли такие руководители по достоинству оценить эпос “Манас” или акынскую поэзию Калыгула, Арстанбека, Молдо Кылыча?

Другой вопрос: знали ли Сталин и Жданов о том, что у кыргызского народа есть эпос “Манас”, который противоречит политике партии и правительства, напичкан идеологическими ошибками, призывает к единению всех мусульман и тюрков против ВКП(б)? И было ли указание сверху о том, что “Манас” и его защитников надо осудить и уничтожить?

Беспощадным гонениям и политическим обвинениям историков и литераторов положило начало выступление заведующего отделом ЦК КПК К. Орозалиева “Очередные задачи в развитии исторической науки и литературоведении в Киргизии”, опубликованное в газетах “Кызыл Кыргызстан” (12.10.1947 г.) и “Советская Киргизия” (14.10.1947 г.), – утверждает известный манасовед М. Мамыров.

“Кыргызстан маданияты”, 30.05.1991 г.

Это – следствие, а причина – решение бюро ЦК КП (б) от 26 сентября 1946 года.

§10. О дополнении состава редакционной коллегии эпоса “Манас” бюро ЦК КП(б) Киргизии постановляет:
Ввести в состав редакционной коллегии по редактированию эпоса “Манас” т.т.Орозалиева и Каракеева.
    Секретарь ЦК КП(б) Киргизии 
    К.В.Бабич.

По этому поводу Зияш Бектенов вспоминает:

В один из дней на заседание редколлегии пришел заместитель председателя юбилейной комиссии по “Манасу” Ж. Шукуров и сообщил, что председатель комиссии И. Раззаков велел включить в состав редколлегии в качестве рецензентов-редакторов К. Каракеева и К. Орозалиева, которые только что окончили Высшие партийные курсы в Москве и еще не были трудоустроены.

– А что, есть закон о том, чтобы оба сына Орозалы вошли в редколлегию “Манаса”?! – вдруг возмутился главный редактор Аалы Токомбаев. – Тогда давайте в редколлегию включим Орозалиева, а его родного брата Джакишева выведем.

Но волю высшего руководства надо было выполнять. На второй же день К. Орозалиева включили в состав редколлегии, и бухгалтерия выдала ему 14 тысяч рублей аванса. Но вскоре кассир КирФАНа сбежал, похитив большую сумму денег. К. Орозалиев, пользуясь моментом, отказался от своей подписи на расходном чеке. И буквально через несколько дней К. Орозалиев был назначен секретарем ЦК КПК по идеологии, а К. Каракеев – главным редактором партийной газеты “Кызыл Кыргызстан”.

“Советтик Кыргызстан”, 30.12.1989 г.

А тут как на грех появился “исторический” доклад А. Жданова, который создал лучшие условия для расплаты с теми, кто не хотел включать их в редколлегию “Манаса”.

Пользуясь моментом, К. Каракеев и К. Орозалиев “подняли перчатку”. Благо, в их руках оказались органы средств массовой пропаганды – партийная печать.

Началась травля Института языка и литературы, членов редколлегии эпоса “Манас”, – вспоминает М. Мамыров. — Тут же были организованы и опубликованы разносные статьи по роману в стихах А. Токомбаева “Кровавые годы”, повествующему о событиях 1916 года, на сборник стихов и поэму “Балбай” К. Маликова. Авторы публикаций Ж. Самаганов и Ж. Бердибеков стряпали свои политические обвинения абсолютно по руслу, определенному К. Орозалиевым.

“Кыргызстан маданияты”, 30.05.1991 г.

Вскоре была опубликована статья начинающего литератора Т. Абдумомунова, обвиняющая еще одного члена редколлегии “Манаса” – Т. Байджиева в политических ошибках, допущенных в сборнике народных стихов, который вышел под его редакцией.

Ж. Шукуров и Т. Саманчин, которые также подверглись идеологической экзекуции, тоже были членами редколлегии по “Манасу”.

* * *

В 1946 году в зале Кирпединститута была выставлена галерея иллюстраций к русскому изданию “Манаса” – “Великий поход”. Одним из первых выступил Т. Саманчин. Он критиковал работы за маловыразительность, отсутствие колорита и единого стиля, нарушение национальной этнографии и т.д., требовал доработать иллюстрации. Его позицию поддержали кыргызские художники Айтиев, Акылбеков и другие. Авторы иллюстраций, приехавшие из Москвы, начали отстаивать свои работы, поучали, что живопись – это не фотография и т.д. Словом, началась острая дискуссия, чреватая скандалом. В зале присутствовали члены бюро ЦК КП(б) в полном составе. Накануне они смотрели эти же иллюстрации. И. Раззаков лично благодарил москвичей за хорошую работу, жал им руки. Т. Саманчин об этом не знал и выступил “вразрез с мнением ЦК”. На трибуну вышел И. Раззаков. Он начал повторять доводы москвичей, упрекнул Саманчина в том, что тот, будучи кандидатом наук, не понимает сути художественного творчества и путает живопись с фотографией. Саманчин пытался выступить и уточнить свою позицию.

– Вы уже высказали свое мнение, – ответил ему Раззаков и сделал жест, чтобы тот сел на место.

Как и бывает в таких случаях, в зале раздались злорадные смешки, жидкие аплодисменты подхалимов. Саманчин, будучи человеком экспрессивным, высказал свое мнение сидящим рядом.

– Как он может понять “Манас”, если вырос в Узбекистане и не знает родного языка, – возмущался он.

Разумеется, стукачи тут же доложили об этом по инстанции.

После доклада Жданова первым попался на крючок Т. Саманчин, защитивший кандидатскую диссертацию по творчеству акына-мыслителя Молдо Кылыча.

 
    Из протокола № 614/б заседания ЦК КП(б) Киргизии
    5, 9 сенября 1947 г.

§4. О работе ИЯЛИ Кир. филиала АН СССР

<…>Институт медленно перестраивает свою работу в соответствии с постановлениями ЦК КП(б) по идеологическим вопросам и докладом тов. Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”<…>

<…>В разделе “Киргизская литература колониальной эпохи” “Очерков истории киргизской литературы” автор Т. Саманчин по существу отрицает и затуманивает классовую борьбу в Киргизии.

<…>Рассматривает колонизацию Киргизии Россией только как абсолютное зло, как источник “Зар заманов” (эпохи страданий)<…>

<…>Освещает творчество акына Калыгула только с положительной стороны<…>, не раскрыты противоречия в творчестве акынов Арстанбека, Молдо Кылыча и др.

После возвращения из тюрьмы З. Бектенов рассказал мне еще одну историю.

В конце 1949 года к редактору молодежной газеты Толену Шамшиеву приехал некий журналист из Казахстана, начал вспоминать Саманчина, с которым встречался на I съезде советских писателей в Москве. Хозяин тут же позвонил Саманчину, который, как оказалось, жил рядом. Старые знакомые встретились, поговорили, выпили. Вдруг вошел молодой человек, которого Т. Шамшиев представил как брата, сообщив, что он только что окончил Высшую школу госбезопасности, имеет звание лейтенанта.

– О-о, это уже серьезно! – нарочито восхитился Саманчин. – Сейчас госбезопасность решает все!

– Кое-что может и решить, – ответил лейтенант, уловив иронию в словах Саманчина.

– А можете посадить Раззакова? – вдруг ляпнул хмельной Саманчин.

Видать, глубоко засели в нем обида, чувство оскорбленного самолюбия от вопиющей несправедливости властей.

– Мы знаем его как хорошего руководителя из местных кадров? – сказал гость из Казахстана.

– Какой он местный, если не знает своего языка. Он долго не продержится, это я знаю, – ответил в сердцах Т.Саманчин.

В ту же ночь бдительный брат Т. Шамшиева доложил министру госбезопасности В.Володину о состоявшемся диалоге. Наутро на столе И. Раззакова уже лежал рапорт МГБ о том, что в республике создана группа по свержению руководства республики.

Во время следствия как главную улику предъявили протокол допроса Саманчина. Чего только не наболтал. Вплоть до мелких сплетен и шутливых разговоров, – с возмущением вспоминал Зияш Бектенов.

В 1951 году отец писал из тюрьмы о том, что на товарной станции увидел Т. Саманчина, садящегося в товарный спецвагон. “Сары майды сасыткан ошол таз”, – написал отец, что можно перевести как “он смешал ложку дегтя с бочкой меда”, чего я не мог тогда понять. “Благодаря ему мы угодили в тюрьму”, – таков был истинный смысл этих слов.

Т. Саманчин вернулся домой в 1954 году, на полтора года раньше З. Бектенова. Увидев Саманчина в музучилище, я бросился ему на шею и долго не мог успокоиться. Я надеялся, что скоро вернется и мой отец. Откуда мне было знать, что его уже нет в живых.

Нас высадили на товарной станции Чимкента и под конвоем повели к другому поезду, – рассказывал мне Тазабек Саманчин. – Вдруг из одного деревянного спецящика услышал голос Ташима. Он просил у проходящих закурить. “Ташим! Ташим! Это я – Тазабек”, – закричал я. Но ответа не последовало. Я крикнул еще раз, но голос мой потонул в грохоте проходящего поезда. Конвоир толкнул меня прикладом и повел к спецвагону.

Оказывается, на товарной станции Чимкента заключенных развозили по лагерям назначения. Пока шло распределение, политзаключенных держали в узких деревянных ящиках. По всей вероятности, отец увидел Саманчина из этого ящика, слышал его голос, но не стал откликаться.

Отец с Бектеновым не раз бывали на приеме у Раззакова, возвращались довольные и возбужденные, восторгались его деловой прозорливостью. Раззаков поручал им самые серьезные задания, лично опекал их, обещал всяческую поддержку. При первой же возможности он выделил отцу квартиру, на которую претендовал один из секретарей ЦК. А тут вдруг узнает, что Байджиев с Бектеновым объединились против него. Таковы были сведения от МГБ, хотя ни отец, ни его друг никаких обид на Раззакова не имели. Я не однажды был свидетелем того, как они заинтересованно обсуждали предложения Раззакова по усовершенствованию науки и просвещения, проведению юбилея эпоса “Манас”. А когда Саманчин, слегка поддав чистого спирта по случаю того или иного праздника, начинал выражать свои недовольства и обиды, которые, как знаете, были вполне обоснованны, Бектенов, человек весьма сдержанный и осторожный, говорил ему: “Тазабек, прекрати свои выступления. Не забывай, что везде глаза и уши!” “Ну и что! Пусть донесут. Чего мне бояться? Я же прав! А 
вы с Ташимом хотите угодить ему!” – отвечал Саманчин. Разумеется, Саманчина можно понять. Но беда в том, что из-за его обид пострадали ни в чем не повинные люди.

Несомненно, следователи МГБ, допросив Саманчина, убедились в том, что никакой группы по свержению Советской власти и ее руководства не было. Но остановить это дело – значит признаться в ложном доносе на высшем уровне, поэтому охранка вынуждена была довести дело до осуждения арестованных. И круг замкнулся. Недаром говорили, что в подвал НКВД вход открыт, но обратного выхода нет…

* * *

7 ноября 1977 года в Алма-Ате в театре им. Абая исполнялась кантата “Компартия – акылман” (“Компартии – мудрец”). Солист хора – рыжеватый коренастый тенор с брюшком – все выше и выше кричал: “Компартия! Компартия!”. Хор вторил ему. Когда солист добрался до верхнего си-бемоль, глаза у него чуть не вылезли из орбит, а лицо стало коричнево-красным. А когда могучий хор подхватил слово “акылман” (“мудрец”) и держал фермата-фортиссимо, я испугался, что взлетит крыша театра. Весь зал встал вместе с первым секретарем ЦК КП Казахстана Д.А. Кунаевым и минут пять аплодировал в ритм вместе с хором. От такой устрашающей мощи звука по спине побежали мурашки.

Здесь я не иронизирую. Компартия действительно была мудра. Особенно в проведении своей политики. Помимо того что на пропаганду и агитацию уходили несметные материальные средства, очень мудро, хитроумно применялась стратегия и тактика, особенно в той части, где надо было убедить народные массы, пустить пыль в глаза, натравить людей друг на друга, при необходимости уничтожить неугодных, стереть с лица земли их имена – и остаться в стороне.

Особенно мастерски проводилась борьба с теми, кто имел свое мнение, не сутяжничал, не лебезил, не доносил. В этом случае безошибочно находили его оппонента – врага, недовольного или попросту завистника, поручали ему провести акцию порицания в виде публичных выступлений, включали в состав специальных комиссий, инструктировали, как и что надо говорить и писать, а потом все это преподносилось как общественное мнение с последующими карательными мерами. В 30-х годах именно таким образом сталкивали двух самых известных писателей того времени – Касыма Тыныстанова и Аалы Токомбаева – до тех пор, пока одного из них не расстреляли в урочище Чон-Таш.

Через десять лет на первого кандидата наук по кыргыз-ской филологии Т. Саманчина, не угодившего И. Раззакову, натравили контуженного на фронте аспиранта-неудачника Ж. Самаганова, заставили его высказать политическое обвинение всему институту, эпосу “Манас”, деятелям науки и просвещения, на основании которых незамедлительно применялись административные санкции.

Когда дело дошло до Т. Байджиева, каким-то образом узнали, что он некогда высказал отрицательное мнение о комедии начинающего драматурга Т. Абдумомунова “Борбаш”. После доклада Жданова тут же отыскали выпускника медшколы, делавшего в художественном творчестве первые неуверенные шаги, натравили на известного литератора, заказали высказать отрицательное мнение с политическими обвинениями на сборник народных песен, собранных А. Тайгуроновым. Начинающему литератору, конечно, лестно было раздолбать известного специалиста и тем самым громко заявить о себе. Но, разумеется, он не осознавал, во имя чего и в чьих руках оказался инструментом расправы.

– Я действительно был немного обижен на Ташике, – признался мне Т. Абдумомунов много лет спустя. – Уж больно строго осудил он мою первую пьесу. Пришлось переписывать заново. Но я и не предполагал, что моя статья будет иметь столь жестокий результат.

А что касается комедии “Борбаш”, то она считается одной из лучших пьес Т. Абдумомунова. Мог ли знать выпускник медшколы о том, что, согласно правилам фольклористики, ни составитель, ни тем более редактор не имеют права поправлять, дорабатывать то, что записано из народных уст; о том, что авторами этих песен были пастухи, поливальщики, трактористы и их творения оцениваются по критерию художественной самодеятельности, а не по шкале профессиональной литературы. Но заказ был выполнен. Суд состоялся.

Очень хитро и мудро была составлена экспертная комиссия МГБ по делу Саманчина, Байджиева и Бектенова как в 1950 году, так и через пять лет – в 1955 году.

Состав комиссии МГБ 1950 года:
    Исаев Н.Н.(председатель) – партийный историк, русский
    Бакеев И.О. – лингвист, калмык
    Ильясов С.И. – историк, кыргыз
    Хасанов А.Х. – партийный историк, казах
    Бектурсунов С. – переводчик, кыргыз.

Состав комиссии МГБ 1955 года:
    Алтымышбаев А. (председатель) – философ, кыргыз
    Сартбаев К.К. – лингвист, казах
    Табышалиев С.– партийный историк, кыргыз
    Мужинов И.П. – историк, русский
    Шимеев С. – поэт, дунганин.

Бросается в глаза национальный состав комиссии: в каждой – по одному русскому, по одному казаху, по одному калмыку, китайцу, остальные – кыргызы. А дело в том, что лингвисты, позже составители учебников по кыргызскому языку, К. Бакеев и К. Сартбаев в какой-то степени соперничали с Т. Байджиевым и З. Бектеновым, кое-что успели “переосмыслить” из трудов К. Тыныстанова, защитить диссертации и составить учебники под своими именами. Присутствие в комиссиях по одному русскому и по одному калмыку или китайцу связано с тем, чтобы вызвать у них отрицательное отношение к “Манасу” для подписания нужного заключения.

Из содержания сюжета видно, что Манас везде выступает как завоеватель-агрессор, но чтобы это так грубо не выглядело, составитель (З. Бектенов) вслед за сказителем оговаривается, что, мол, зачинщиком всех этих войн, грабежей являются калмыки, китайцы, кафуры, — сказано в заключении комиссии.

Не случайно были введены в состав комиссии 1950 года С. Бектурсунов, а 1955 года – А. Алтымышбаев. Переводчик С. Бектурсунов был однокашником отца по педтехникуму. В начале 30-х годов, когда шла борьба между К. Тыныстановым и А. Токомбаевым, он активно числился в сторонниках последнего. Что касается А. Алтымышбаева, он и после посмертной реабилитации К. Тыныстанова продолжал выискивать и находить в его трудах все те же “политические ошибки” и “враждебные вылазки”, что и ранее.

…З. Бектенов не способствовал высвобождению народного эпоса от буржуазно-националистических и панисламистских наслоений<…>, показал солидарность с этими извращениями, — такой вывод дает в 1955 году комиссия под председательством А. Алтымышбаева.

В “Манасе” есть персонаж – казахский хан по имени Кокчё. Он участвует в заговоре против Манаса, погибает в Великом походе, сын его Умётёй требует кун (возмещение) за гибель своего отца у сына Манаса Семетея и погибает от его руки. В варианте С. Каралаева он показан как ревнивец, сказитель даже слегка подтрунивает над ним. Он отважен и щедр, но стоит кому-нибудь взглянуть на его жену, он становится беспощадным, как мясник. Именно из-за этой черты не ужился с ним Алмамбет и ушел к Манасу. Кёкчё по наветам завистников приревновал Алмамбета к своей жене Ак-Эркеч.

В своем учебнике и устном пересказе эпоса Т. Байджиев и З. Бектенов не убрали подобные выпады против героев другой нации, стало быть, и сами неуважительны к казахам, а это уже противоречит интернациональной политике партии и требует осуждения. Видимо, таким образом пытались задеть национальное самолюбие А. Хасанова и К. Сартбаева. По свидетельству З. Бектенова, в 1950 году Анвар Хасанов не подписал заключение комиссии; в заключении же 1955 года подпись от представителя казахского народа имеется. Зачинщики не посчитались даже с тем, что не только манасоведы, но и все кыргызы, осведомленные о Чокане Валиханове, буквально боготворят казахского ученого за его любовь к нашей земле, к эпосу “Манас”, названному им “степной Илиадой”; “забыли” о том, что казах М. Ауэзов в советское время в своих научных исследованиях буквально воспел кыргыз-ский эпос, был неизменным участником редколлегий и советов, научным руководителем Т. Байджиева по “Семетею”.

Бытовало мнение, что высшее руководство республики в лице шахтера Кулатова, финансиста Суеркулова, русскоязычных Вагова, Боголюбова, Чуркина, Раззакова не знали “Манас”, а поэтому де допускали шараханье из одной стороны в другую. Может быть, так оно и было, но вот инструкторы, писавшие справки по “Манасу”, знали эпос до мельчайших деталей.

З. Бектенов вспоминал о том, что в 1947 – 1948 годах младший сотрудник института Ибрай Абдрахманов, записавший от Сагымбая “Манас”, каждый день приходил на работу с опозданием на два часа. На недоуменный вопрос зав. сектором он отвечал, что каждое утро ходит в одну организацию, где рассказывает о “Манасе”. Позже выяснилось, что он ходил в отдел пропаганды ЦК КПК, где подробно пересказывал сюжет, исполнял нужные фрагменты, отвечал на вопросы и т.д. На основе этих фактов и базировались заключения комиссий с обвинительными выводами. Членам комиссий оставалось лишь выслушать инструктаж партчиновника и оставить свои автографы. Да, партия была не только мудра, но и хитра, коварна.

* * *

И. Раззаков до конца своих дней не изменил своего отношения к моему отцу и его другу. Вернувшись из тюрьмы, З. Бектенов еще семь лет сидел дома без работы. Только после того как И. Раззаков был смещен с должности первого секретаря ЦК КПК и отправлен в Москву, З. Бектенова приняли на работу в Киргизский университет. Я пролистал мемуары и дневниковые записи, оставленные И. Раззаковым после себя. Есть много интересных воспоминаний, довольно своеобразных и мудрых рассуждений о жизни, о справедливости и пережитом, обида человека, честно и самоотверженно строившего социализм и несправедливо отправленного в тираж погашения. Но о том, что когда-то сам засадил в тюрьму невинных людей, – ни слова.

После освобождения З. Бектенов неоднократно пытался попасть к И. Раззакову на прием, хотел рассказать о его заблуждениях по отношению к своему другу и себе самому, но так и не дождался. И. Раззаков умер в Москве. Через несколько лет не стало и З.Бектенова…

Изменилось время. Началась перестройка. Вновь вернулись к творческому наследию К. Тыныстанова, Молдо Кылыча. Солидная комиссия с участием московских литераторов подтвердила художественную и научную ценность трудов выдающихся сынов кыргызского народа. Я, как член этой комиссии, отыскал запрятанное в сейф ЦК КПК Постановление ЦК КПСС о полной партийной реабилитации К. Тыныстанова, подписанное секретарем ЦК КПСС Н. М. Шверником в 1964 году. В 1989 году бюро ЦК КП Киргизии приняло постановление о полной реабилитации К. Тыныстанова. Тут же появились публикации о его учениках и младших современниках Т. Байджиеве и З. Бектенове: “Ложные политические обвинения”, “Сокол с обломанными крыльями”, “Темные дела через сорок лет”, “Ученый, ставший жертвой зависти и клеветы” и др. Люди все больше стали узнавать о подлинной истории нашего государства, об истинных причинах и результатах сталинизма, о сути тоталитарного режима.

В конце 70-х годов, будучи в Москве, я решил отыскать сына И. Раззакова Эрика, с которым мы учились в параллельных классах, играли в одной футбольной команде. Хотел рассказать ему все, отвести душу, избавиться от невысказанного груза. По городскому справочнику не нашел его, хотя точно знал, что живет он в Москве: об этом писали кыргызские журналисты, посетившие заросшую бурьяном, забытую могилу И. Раззакова где-то под Москвой. Зато отыскал адрес его сестры. Помнится, это была пухленькая красивая девочка с огромными черными глазами. Я часто видел ее в муз-училище на занятиях по фортепиано: у нас были общие педагоги. Отыскал ее в больнице. Еле узнал. Маленькая, очень худая, больная, одинокая. Разве что в глазах угадывалось что-то от прежней Эльвиры. Эрик, оказывается, окончил московский технический вуз. Пил. А после смерти родителей, видимо, спился вовсе. Она не видела его много лет. Не знала, где он сейчас. Она заплакала. Я прижал ее худые плечи к своей груди. Вспомнил, как пухленькая улыбающаяся девчушка с белым бантиком подъезжала к музшколе на черном ЗИЛе с телохранителем. К горлу подкатил комок: мы – дети прошлой эпохи и судьбы.

С тех пор как Кыргызстан стал суверенным государством, имя И. Раззакова зазвучало вновь. В Подмосковье отыскали его заросшую могилу, перевезли прах в Бишкек. Захоронили на Ала-Арчинском кладбище, установили надгробный памятник. Теперь он покоится на родной земле…

А мой отец навечно остался в бескрайней казахской степи, и никто никогда не узнает, под каким серым бугорком тюремного кладбища истлеет его прах…

Кладбище Песчаного лагеря находится в семидесяти километрах от Караганды. Бескрайняя степь, покрытая черной мелкой галькой, огороженная черной колючей проволокой. Территория кладбища 8–10 гектаров. Тут и там виднеются силуэты памятников, поставленных японским, немецким, итальянским военнопленным, власовцам и бендеровцам, покинувшим мир в лагерной неволе. Для каждой диаспоры был отведен определенный участок. Памятники поставлены, разумеется, после всеобщей амнистии военнопленных. Для советских заключенных, умерших в лагере, нет ни единого знака памяти. Разве что тут и там валяются обугленные дощечки. Надписи стерты или выжжены. По тюремным правилам, на дощечках должны быть три цифры – день, месяц и год смерти. Ни имени, ни фамилии, ни другого обозначения. Полагаю, что дощечки сожгли и уничтожили после ХХ съезда КПСС, когда сюда хлынул поток людей, ищущих могилы родных и близких. Кое-где зияют ямки: видимо, бывшие могилы тех, кого нашли и увезли.

– Вот я и пришел, мой родной. Под каким бугорком ты лежишь, отец? Я пришел поздно. Прости сына своего! Когда тебя оправдали, я был слишком молод и беден. Маму нашу и младших братьев и сестер я содержал один. Своим трудом. Я вырастил их, дал образование. А когда я вырос, утвердил себя как личность, добился известности, мне не давали свободы. Но я выполнил твое завещание, свой долг, отец. Я учился сам. Дал образование брату и сестрам, женил, поставил на ноги. Но ты всегда был со мной. Никому я не делал зла. Был честным и чистым. Ни перед кем не лебезил. Не унижался. Старался быть порядочным и справедливым. Я трудился, чтобы вновь зазвучало твое имя. Я продолжал дело, начатое тобой. Писал книги, создавал произведения, занимался наукой. Я служил твоему “Манасу”, родному языку. В меру возможностей своих делал все, чтобы о великом творении нашего народа узнал и восхитился весь мир. Я делал все, чтобы не забылось твое имя, имя твоего единственного друга Зияша Бектенова. Пока бьется сердце и работает разум, я буду продолжать твое дело. Я клянусь перед твоим прахом, на твоей могиле. Я знаю, что ты где-то здесь, на этой земле, что простирается передо мной…

Студеный ветер черной бескрайней степи выл вместе со мной, трепал мои седеющие волосы, рвал одежду, слезы неудержимым потоком текли по моим морщинам, с кончика носа, подбородка, улетали в бескрайнюю пустынную степь. Так я никогда не плакал…

– Маке, крепитесь, не теряйте мужества.

Я почувствовал на плече теплую руку моего проводника – доцента Карагандинского университета, который помог мне найти это кладбище, а также отыскать лагерные документы в архиве облмилиции. Только теперь заметил, что вместе со мной плачут водитель нашей старой “Волги” и дальний родственник, сопровождавший меня из Бишкека.

Он налил мне полный граненый стакан. Я выпил залпом теплую водку, но не почувствовал горечи. Горечь моей души была горше…

Я взял горсть земли из лагерного кладбища, завернул в платок и увез на могилу матери.

На Ала-Арчинском кладбище я поставил памятник отцу и матери.

Нашу маму звали Марией...

(ВНИМАНИЕ! Выше представлена первая часть книги)

Скачать полный текст книги с иллюстрациями, документ MS Word, 1712 Kb

© Байджиев М.Т., 2004. Все права защищены
    © Издательство "ЖЗЛК", 2004. Все права защищены