Ноктюрн

Очень светлый, лиричный рассказ о любви. Лыжи, горы, парус… Можно ли их любить больше, чем женщину? Нет. Как бы ни был прекрасен мир лыж, гор, паруса, он уступает миру более тонкому, прекрасному, дорогому…

Из книги: Труханов Николай. Пора звездопадов. – Б.: Литературный Кыргызстан, 2007. – 208 с.

ББК 58.2 (2 Ки)
    Т-56
    ISBN 5-86254-044-x

Валентине Александровне посвящается

Ее голова лежит у меня на руке. Рука затекла, но я не шевелюсь, чтобы не разбудить ее. Чуть-чуть приоткрываю глаза и вижу такое любимое лицо, спутавшиеся ото сна волосы, пахнущие весенней свежестью. В эти волосы я когда-то давно-давно и влюбился. Боже мой! Прошло столько лет, а я люблю ее все больше и больше. Накатывается какая-то волна нежности, и я тихонько целую ее волосы...

Я просыпаюсь оттого, что не чувствую, как ее волосы касаются моего лица. Опять этот сон. Все тот же сон.

Окно посветлело. Значит, можно вставать. В хижине все еще спят и, стараясь не зацепиться в тесноте за рюкзаки, сумки, чьи-то ботинки, тихо одеваюсь и открываю скрипучую дверь. Прозрачное утро. Морозно. Пуховка сохраняет тепло, как будто еще лежишь под одеялом. Только лицо немного обжигает морозный воздух. Четко проглядывают горные вершины. Адыгене окрашена в розовые тона. Очень все похоже на картины Рериха. И даже – состояние души. Вчера весь день шел снег. Нигде не видно ни одного следа. И, кажется, это те чистые страницы, на которых можно начать все заново! Можно ли?

Долго стою, впитывая прозрачную созвучность снега, гор, нежных розовых красок уже освещенных вершин и глубокую синеву ущелий. И боль всплывающих воспоминаний.

До родника несколько десятков метров достаточно крутой тропы. Таскаю в хижину воду. Воды нужно много, чтобы хватило на день. Специально гоняю себя – хочу отогнать тревожащие воспоминания. Все внимание на тропу, чтобы не поскользнуться и не пролить воду. Наружную дверь хижины стараюсь открывать тихо-медленно. Но все равно потом Оксанка скажет, что я все утро «стучал калиткой и не давал спать». Закончив таскать воду, поднимаюсь выше хижины по склону. Отсюда между стройных тянь-шаньских елей видна долина – она вся забита облаками. Как бы к нам не вернулись эти облака, тогда катания не будет.

Спускаюсь в хижину. Быстро собираюсь, выпиваю кружку кофе с бутербродом. Потом еще одну.

На улице, прямо у дверей хижины, надеваю лыжи и по пологой дуге, прокладывая первую лыжню, спускаюсь к канатке. Вообще-то, одному кататься нельзя. Но сегодня пусть меня простят. Слишком много подступило.

Я поднимаюсь на самый верх, чтобы встретить солнце там, на вершине нашей горы. Через несколько минут я буду на самом верху. А пока...

Вот здесь, на самом пологом месте, я учил ее стоять на лыжах. Эти коротенькие спуски она не могла пройти без падения, и я держал ее под руку. А вечером, когда мы уже сидели за ужином, она призналась, что испытывала ужас от этих спусков. Как же я не придал значения этим ее словам? Видимо, лыжи я любил больше, чем ее.

А потом Олег и Андрюшка играли на гитарах и пели. Конечно же, пели и мы, кто знал слова этих песен и не стеснялся своего голоса. Она сидела по другую сторону стола, я видел ее глаза. И мне показалось...

Андрей запел своим тихим голосом: «Ты у меня одна…». Что-то подкатило, и я тоже стал петь. Я пел эту песню ей. Я не видел больше никого. Я никого не слышал. Я чувствовал, что она поняла меня и приняла. «Только свети, свети. Только свети!». Закончилась песня. В хижине остались только мы двое. Откуда-то доносились звуки гитары и чьи-то голоса. Мы смотрели друг на друга, я взял ее руки и закрыл ими свои глаза.

Потом мы гуляли по тропинке среди елей и молчали, и говорили какие-то ничего не значащие слова. Светила полная Луна. И заснеженные ели, и серебром блестящий в лунном свете снег создавали какое-то колдовское наваждение.

Было холодно. Она немного спустила с руки вязаную рукавичку, видимо, сильно замерзли руки. Если б я тогда догадался прижать ее к себе, попытался согреть... Наверное, сейчас все было бы иначе. Но нас окружили какие-то люди, и я побоялся, что она оскорбится. Я вообще боялся обидеть ее каким-либо неуклюжим прикосновением. Когда я нечаянно касался ее руки, во мне все замирало в ожидании возмущения, и я отдергивал руку.

...Сработал какой-то инстинкт: подсознательно увидел, что трос сошел внутрь роликов. Палки вон из-под себя. Падаю возле опоры канатки. Фал намотался на трос и уплывает вместе с палками от меня все дальше и дальше. В свежем глубоком снегу трудно дотянуться до креплений. Отстегиваю их. Тороплюсь щелкнуть выключателем, пока фал с палками не доехал до следующей опоры и не натворил бед. Трос замедляет свое движение и останавливается. Потом ребята включат канатку там, внизу.

А я лезу на опору, надеваю трос обратно на ролики.

Только теперь мне становится страшно. Сажусь на снег. Мне холодно и жарко одновременно. Прошлой зимой в аналогичной ситуации женщина «поймала» перелом позвоночника.

Кажется, воспоминания отстали. Вытаскиваю из-под снега лыжи, кладу их на плечо. Тихо командую себе: «Вперед» и делаю первый шаг. Первый шаг после «передряги» всегда дается нелегко.

По свежему снегу оставшиеся триста метров я пройду не скоро. Шаг, еще шаг, еще шаг... Дыхание учащается, сердце рвется наружу. Темп слишком резвый. Но, наверное, сегодня по-другому мне и нельзя.

Ну, вот, добрался до плеча. Отсюда открывается прекрасная панорама двух соседних заросших елями ущелий, которые разделяет наш гребень. Вон поляна, которую называют «Березовой». Маленький клочок березового леса среди елей и арчевника. Когда-то давно-давно я пригласил ее на эту поляну встречать осень. На кинопленке у меня осталась память: она с фотоаппаратом пробирается сквозь золото осенних березовых ветвей, а волосы ее тоже отливают золотом. И еще: она усаживается на ствол поваленной березы, видит, что я ее снимаю, и вдруг дарит мне свою прекрасную, чуть кокетливую улыбку. Как же слеп я был тогда! Наверное, тогда я горы любил больше, чем ее. А вон там, в самом начале ущелья мы собирали малину...

Странно, мы так мало бывали вместе с ней в горах, а так много здесь с ней связано.

Делаю последние шаги. Все. Падаю в снег. Иногда, как сегодня, бывает очень пушистый снег. Он такой легкий, что от малейшего дуновения взлетает вверх, как тополиный пух. Кататься по такому снегу – наслаждение. И в другой день я поторопился бы встать на лыжи и покатиться вниз, ощущая слитность тела и лыж. И восторг... Но сегодня я решил встретить здесь солнце.

Там, на дальних склонах, линия тени опускается все ниже, а край неба, который касается гребня гор с другой стороны, становится все прозрачнее. Вот-вот солнце первыми лучами осветит и, может быть, согреет меня. Пусть первый луч будет зеленым. На море он приносит счастье. Но я не слышал, чтобы кто-то видел зеленый луч в горах.

Солнце выкатывается из-за гребня. Оно уже яркое, праздничное и как будто обещает, что все будет хорошо. Все будет!

Разворачиваю лыжи. Толчок палками, и я полетел вниз. За мной в бешеной круговерти летит снежный шлейф, и снежинки, я знаю, сверкают в лучах солнца. После прыжков с бугорков снег подо мной взрывается почти беззвучно. Я как будто то ныряю, то плыву в снегу. Разгоняюсь, чтобы по пологой траектории вылететь из знакомой мульды. Но внезапный удар по лыжам коварно прекращает скольжение. Меня поднимает в воздух и больно кидает на снег – пушистый снег не смягчает удары. Тем более – удары судьбы.

Кажется, на этот раз меня приложило крепко. Странно, но почему-то не чувствую боли. Лежу на спине. Только в голове немного звенит... В небе плывут, переливаясь всеми цветами радуги, высокие перистые облака, похожие на разноцветные паруса...

Паруса… Яхт-клуб в пансионате, Семеныч, к которому мы с друзьями ездили чуть ли не каждый год, никаких удобств. Спали в эллинге на парусах. И нам было хорошо.

А память опять подсказывает, как однажды с нами поехала и она. Каким восторгом светились ее глаза, когда мы много часов шли под парусами через залив. Яхта шла полным ветром, накренившись, будто бы летела по слегка волнующемуся морю. И вдруг ветер скис. Мы долго лежали в дрейфе. Купались, загорали. Серега высоко и красиво выпрыгивал с релингов на носу яхты и почти без брызг уходил в воду. Потом на камбузе готовили обед. Особенно вкусным нам показался арбуз, который охлаждался за бортом яхты.

Ветер подул только к вечеру, когда уже начало темнеть. Так уж получилось, что на руле остался я, а все остальные ушли вниз и улеглись спать. Потом она вышла ко мне и присела рядом. Я рассказывал ей разные морские истории – о созвездиях, о компасе, о парусах...

Зеленоватым светом светился компас. Но вел яхту я по звездам, которые качались между вантами. Казалось, что паруса зачерпывают созвездья и ловят падающие звезды, что мы скользим по поверхности воды под звездным ветром. Был август – пора звездопадов.

Она тихо положила мне голову на плечо. И уснула. Ее волосы касались моего лица, и я поцеловал их тихонько, чтобы не разбудить ее.

И только чуть слышимое журчание воды под форштевнем яхты говорило о её призрачно-легком беге.

А следующим вечером был шторм. За ночь трижды рвались причальные канаты, и мы заводили новые, а волны перекатывались через нас, стараясь смыть за борт.

Утром она сказала:

– Ваш мир прекрасен, но в нем бывает страшно!

Как же я не обратил внимания на эти ее слова? Видимо, парус я тогда любил больше, чем ее. Действительно, в нашем мире бывает страшно, но этот мир прекрасен!

Да, наш мир прекрасен, но он пуст без нее. Я люблю ее! Все, что я ни делал, я делал ее именем...

Все, хватит! Довольно! Хватит... Нужно подняться!

Тем более, что ничего этого не было. Ну... почти ничего.

И снова я лечу на лыжах по целине свежевыпавшего снега, выписывая первый след на нетронутом еще снегу.

Наверное, и в жизни вот также можно начать все с чистой страницы.

А можно ли?

Скачать полный текст книги "Пора звездопадов"

© Труханов Н.И, 2007. Все права защищены
© Издательство "Литературный Кыргызстан", 2007. Все права защищены