Портрет оториноларинголога

Размышления, проблемы, решения

Книга, которую Вы, дорогой читатель, держите в своих руках, относится к весьма редкому жанру. Это не мемуары (и уж точно – не мемуаразмы), равно как и не строгое учебное руководство или же мало кому доступная монография. Перед вами – квинтэссенция человеческого, личностного и врачебно-профессионального опыта одного из ведущих оториноларингологов постсоветского пространства (особенно – земли кыргызской), доктора медицинских наук, академика и члена-корреспондента соответственно Международной и Американской академий отоларингологии – хирургии головы и шеи, а главное – профессора кафедр медфакультета Кыргызско-Российского Славянского университета и Кыргызского госмединститута переподготовки и повышения квалификации Георгия Ароновича Фейгина

Публикуется по книге: Фейгин. Г.А. Портрет оториноларинголога: размышления, проблемы, решения. – Б.: Илим, 2009. – 205 с.

УДК 616.2
    ББК 56.8
    Ф 36
    ISBN 978-9967-11-272-8
    Ф 4108140000-09

Кыргызско-Российский Славянский университет
    Международная академия оториноларингологии – хирургии головы и шеи
    Медицинский диагностический центр "Медипол"

СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ 
ВВЕДЕНИЕ 
Глава 1. Мой жизненный и профессиональный путь 
1.1. Краткий автобиографический очерк 
1.2. Годы совершенствования, творческого поиска и находок 
Глава 2. Научно-клинический поиск, обусловленный изучением проблем и наблюдений, рождающих мысли и задачи, с их обсуждением и решением 
2.1. Значение неординарных, редко встречающихся и казуистических наблюдений, пополняющих разнообразие клинических проявлений заболеваний и стимулирующих поиск решения диагностических и терапевтических задач 
2.2. Эмпирическая антимикробная терапия при оториноларингологических заболеваниях и в хирургии головы и шеи 
2.3. Патогенетическая терапия, ускоряющая и повышаюшая эффективность лечения 
2.4. К лечению острого стенозирующего ларинготрахеобронхита и лекарственная трахеостомия в нашем исполнении 
2.5. Бесканюльная трахеостомия взамен канюльной 
2.6. Паралитический стеноз гортани и наша модификация экстраларингеальной латерофиксации голосовой складки 
2.7. Реконструктивная хирургия шейного отдела трахеи 
2.8. Рак гортани и наши усилия по его лечению с использованием органосохраняющей и органоудаляющей хирургии, в том числе выполняемой по радикальной программе 
2.9. Злокачественные и доброкачественные опухоли и опухолеподобные заболевания челюстно-лицевой области, отличающиеся деструктивным ростом

    Предисловие Анэса Зарифьяна

Книга, которую Вы, дорогой читатель, держите в своих руках, относится к весьма редкому жанру. Это не мемуары (и уж точно – не мемуаразмы), равно как и не строгое учебное руководство или же мало кому доступная монография. Перед вами – квинтэссенция человеческого, личностного и врачебно-профессионального опыта одного из ведущих оториноларингологов постсоветского пространства (особенно – земли кыргызской), доктора медицинских наук, академика и члена-корреспондента соответственно Международной и Американской академий отоларингологии – хирургии головы и шеи, а главное – профессора кафедр медфакультета Кыргызско-Российского Славянского университета и Кыргызского госмединститута переподготовки и повышения квалификации Георгия Ароновича Фейгина.

Мне посчастливилось познакомиться с этим обаятельным, незаурядным человеком где-то в конце 70-х годов прошлого (ужас, да и только!) столетия, когда моложавый профессор приехал в столицу Киргизии, чтобы возглавить кафедру ЛОР-болезней моего родного медицинского вуза.

Вскоре оказалось, что доктор Фейгин – не только превосходный специалист в своей области медицины, но и человек, проявляющий интерес и к другим видам творчества, в частности к таким, как поэзия и авторская песня. А поскольку я, будучи физиологом, уделял означенным жанрам не меньше внимания, чем своей вузовской работе, нам с Георгием Ароновичем всегда было о чём поговорить.

Более того, узнав однажды о том, что я собираюсь поехать в соседний Узбекистан на фестиваль авторской песни, проходивший в Чимганских горах, коллега любезно предложил доставить меня в Ташкент (город его детства) на своём “жигулёнке”. Благодаря этой поездке я получил приятную возможность познакомиться с фейгиновскими “корнями”, его тогда еще живыми родителями, энергичной и яркой сестрой, другими близкими ему людьми.

Примерно в тот же период моя сестра Наира, попробовав себя на разных профессиональных поприщах, не без влияния Георгия Ароновича прониклась интересом к фониатрии и, собственно говоря, стала работать под “крылом” Фейгина.

Всё вышесказанное позволило мне узнать об авторе данной книги много больше, чем о блестящем лекторе или хирурге, маститом ученом, уже к тому времени имевшем более сотни печатных работ, ряд монографий и изобретений, а также учеников, ставших кандидатами медицинских наук (за минувшие десятилетия к этим достижениям прибавились также почетное звание “Заслуженный врач Кыргызской Республики”, медаль “Данк” и орден “Данакер”).

Так вот, многогранность личности Фейгина вскоре помогла мне найти нужные слова для поздравлений к его 55-летию, а затем и к 70-летнему юбилею.

И вот уже Г.А. готовится отметить свои библейские СЕКСЕН, то бишь ВОСЕМЬДЕСЯТ. Делая при этом себе и всем нам подарок – вот эту книгу.

Берясь за предисловие к ней, я ненароком поднял листы своих более ранних юбилейных поздравлений и, право же, понял, что всё написанное мною в адрес Фейгина отнюдь не устарело, ибо не стареет наш дорогой Георгий Аронович. А коли так, то, думаю, будет простительным дополнить прозаическую часть ностоящего предисловия хотя бы одним поэтическим посвящением, связанным с памятными вехами фейгиновского пути.

Итак, представим себе Георгия Ароновича 10-летней давности.

Ох, как времечко летит,
    Как в ушах оно свистит
    Быстро, скоро!
    Отмечает (тайны нет)
    Семьдесят цветущих лет
    Дядя Жора!

Он и впрямь, друзья, цветет,
    Всем заглядывая в рот,
    В нос и в уши,
    Исцеляя тонзиллит,
    Трахеит жана отит,
    Грея души.

Средь хирургов виртуоз,
    Чистит ухо, горло, нос,
    Рак гортани,
    Избавляя от сарком,
    И шваном, и неврином*,
    Прочей дряни.

По резекциям он – ас!
    Бережёт при этом вас,
    Не отрежет
    Что-то лишнее, отнюдь!
    Ищет свой, особый, путь –
    С тканью нежен.

Может насморк излечить
    Да из глотки удалить
    Иль трахеи
    Инородные тела.
    С юных лет его влекла
    Область шеи,
    А ещё и головы.
    От Бишкека до Москвы
    Всем даст фору!
    Академик и член-корр.,
    Он шагает с давних пор
    Только в гору –
    Прямо к пику мастерства,
    Благодарности слова
    Принимая;
    И детей, и пожилых,
    И студентов, и больных
    Понимая.

Духом, телом – не старик,
    Автор очень многих книг,
    Оператор,
    Превосходный педагог –
    Для коллег он царь и Бог,
    Генератор

Новых планов и идей.
    И свой круглый Юбилей
    Жетимишный**
    Встретил бодрым, полным сил.
    Всех нас в гости пригласил,
    И не лишне
    Юбиляру в день такой
    Пожелать прямой строкой:

Скакать, не оставляя “стремечко”,
    Всегда опережая времечко
    И ощущая ветер звонкий
    На барабанной перепонке!
    Научный труд монументальный
    Ковать на прочной “наковальне”!
    Давая старости отсрочку,
    Быть неустанным “молоточком”!
    Жить ярко, весело и прытко,
    Не укрываясь, как “улитка”,
    И сохранить иммунитет
    На минимум сто двадцать лет!

(*Разновидности опухолей)
    (**Жетимишный (кырг.) – 70-летний)

Апрель 1999 г.

Ну а есть ли, вправе вы спросить, нечто подобное – к нынешней дате. Честно говоря, не хотелось бы повторяться, а потому позволю себе завершить данное предисловие следующим лаконичным пожеланием:

Интуицией поэта
    Чувствую,
                  что книге этой
    Залежаться не грозит.
    Юбиляр же пусть растит
    Аспирантов
                  да студентов,
    Исцеляет пациентов,
    Пишет новые труды,
    Не утратив доброты,
    Сохраняя к жизни вкус
    Лет как минимум до ЖУЗ!

    А.Г. Зарифьян,
    декан медицинского факультета КРСУ, профессор,
    Заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики

Посвящается памяти моих родителей, славных и трудолюбивых, 
проживших долгие годы в дружбе и любви

Введение

От наших родителей мы получили
величайший и бесценный дар – жизнь.
Они вскормили и взрастили нас, 
не жалея ни сил, ни любви.
Леонардо да Винчи

Идет 80-й год жизни, в числе которых более 55 лет работы в замечательной медицинской профессии – оториноларингологии – хирургии головы и шеи. Естественно, хочется подвести некоторые итоги. Но такое желание родилось после больших раздумий. Решиться на такой шаг небезопасно, довольно трудно, так как он может вызвать не всегда позитивную реакцию окружающих. Да и свое отношение к такой попытке тоже неоднозначно, поскольку отдельные факты, представленные мною в этом труде, в основном приводятся по памяти и не обосновываются документально. В связи с этим вспоминается высказывание о подобной попытке всемирно известного невропатолога профессора Хаима-Бер Гершеновича Ходаса, который и в возрасте более 90 лет, согласно информации Анатолия Григорьевича Шантурова, обладал ясной памятью, высокой профессиональной эрудицией и продолжал успешно трудиться. Коллективом Иркутского медицинского института он был признан образцом врача, педагога и ученого. И тем не менее, он считал: “Писать о себе очень трудно: всегда существует опасность приписать себе то, что в действительности сделано другими и твоим учителем. Поэтому очень не хочется нарваться на упрек в нескромности, в тщеславном любовании собой”. Такое высказывание свидетельствует, несмотря на многочисленные заслуги автора, о его скромности и бережном отношении к уже известным фактам, ни в коем случае не приписывать их себе, что не является, к сожалению, исключительной редкостью.

Но я все же решился описать мою 55-летнюю трудовую деятельность. В основе своей профессии я считал необходимым использовать аналитический подход к клиническим наблюдениям, накопление которых создавало опыт зрелого специалиста.

Отмеченное особенно важно, когда представляешь такую работу на суд читателя. Нельзя исключить, что она станет своеобразным методическим пособием для молодых специалистов. Познакомившись с содержанием ее разделов, с описаниями конкретных операций, он получит совет, каким образом нужно оценивать свои наблюдения и данные литературы, формирующие мысль, задачи и их решение, в том числе имеющее прикладное значение.

Разумеется, что такой подход к обсуждению полученного результата зависит не только от способностей исследователя, но и его воспитания, во многом формируемого родителями, учебой в школе и институте и, конечно, менталитета, соответствующего общественной формации, которая своеобразна в каждый исторический отрезок времени.

    Глава 1

МОЙ ЖИЗНЕННЫЙ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ПУТЬ

1.1. Краткий автобиографический очерк

Мне не хотелось прошлое тревожить,
Там жизнь моя, которой не вернуть,
Там близкие, которых нет теперь со мною,
Но прошлое приходит, не спросясь,
И днем, но чаще вечерами,
Когда задумавшись сидишь,
Перебирая в памяти былое...
Ведь время неразрывно?
И прошлое, и время то, в котором мы живем,
И завтра–все едино,
Одна лишь временная нить пронизывает все,
Соединяя в полотне Истории безбрежной...
М.С.Плужников

Родился я 23 апреля 1929 г. в Узбекистане, в кишлаке Тюра Курган, Наманганской области. Ныне он находится в черте г. Намангана, куда по контракту из Белоруссии приехал и был завербован мой отец Аарон-Моисей Менделевич Фейгин в 1925 г. Моя мать Рахиль Моисеевна приехала к нему в 1928 г. В это место они попали не случайно. Вынудили их оставить родные места и переехать в Узбекистан голод и неспокойная обстановка тяжелого периода жизни и государственной разрухи. Отец имел трехлетнее образование, полученное в местечковой школе районного центра Чашники, расположенного в пределах черты оседлости Витебской области, где находилось и село Лукомль – место рождения моих родителей.

Несмотря на этот уровень школьного образования, он работал после переезда в Наманган главным бухгалтером хлопкоочистительного завода, затем после переезда в Ташкент – в Научно-исследовательском институте хлопковой промышленности в той же должности и затем – заведующим плановым отделом экспериментального завода по хлопкоочистке. Мать работала в Государственном банке. Прожили они продолжительную, нелегкую жизнь в любви, взаимопонимании и преданности друг другу. От них веяло добротой к окружающим и сопереживанием, что, несомненно, повлияло на формирование характера, моего и сестры, а именно – любовь к труду и желание помочь окружающим.

Не меньшее значение в его формировании сыграли и школьные годы. Они, в том числе пять из которых совпали с Великой Отечественной войной (1941–1945 гг.), были особенно тяжелыми. Это было обусловлено не только голодом и суровыми условиями жизни, но и общей атмосферой, поскольку в нашем окружении не было семьи, которая бы не получила известие о гибели отца, сына, брата, друга, близких знакомых и соседей с шаблонной фразой “пал смертью храбрых…” или “пропал без вести…”. И к чести наших учителей, они стремились вложить в наши головы, легкомысленные, и в общем-то еще детские, знания и патриотизм. И это во многом им удалось, хотя в наших аттестатах зрелости преобладали тройки, четверки и относительно редко встречались пятерки. В благодарность за их самоотверженный труд я не могу не вспомнить и искренне не поблагодарить наших преподавателей школы №50 г. Ташкента. Среди них директора школы Саруханова Ерванта Григорьевича, завуча Гузара Павла Федоровича, преподавателей Диардиева Дмитрия Никаноровича, Шатуновскую Агнессу Борисовну, Федуна Николая Николаевича, Перцева Петра Федоровича и др. К великому сожалению, имена остальных вспомнить не могу по причине давности. Все они были либо больными, либо вернувшимися с фронта после тяжелых ранений. Несмотря на это, они трудились и делали все, чтобы мы стали достойными людьми.

После окончания школы в 1947 г. передо мной, как и перед моими товарищами, в том числе Альфредом Макыртычевичем Харатьяном и Леонидом Григорьевичем Бусселем, дружбу с которыми я пронес через всю свою жизнь, встала проблема выбора института для получения профессии. И здесь, как и во многих других ситуациях, помог случай.

Наш любимый преподаватель математики Диардиев, проводивший занятия не по шаблону, а творчески, интересно, живо, с элементами удивительного остроумия и, что самое главное, умением заставлять нас самостоятельно решать задачи и теоремы, привил любовь к своему предмету, а следовательно, и к стремлению выбрать соответствующую профессию, например, профессию инженера. Однако такой выбор не состоялся. Этому помешал случай – беседа моего отца и ныне покойного друга Леонида с профессором Григорием Аароновичем Бусселем. Он поделился с нами своим профессиональным увлечением. Будучи терапевтом, заведующим кафедрой пропедевтики внутренних болезней, учеником выдающегося, известного во всем мире профессора Моисея Ильича Слонима, впервые описавшего клинику внутреннего лейшманиоза, он с потрясающим умением рассказал нам о медицине. В результате у меня и у моих друзей Альфреда Харатьяна и Леонида Бусселя возникло абсолютное и неодолимое желание посвятить себя медицине.

В результате мы все трое после успешной сдачи вступительных экзаменов в 1947 г. стали студентами 6 группы лечебного факультета Ташкентского государственного медицинского института. В этой группе или сразу, или после окончания 2-го курса обучения помимо нас оказались еще Киваев, Хамидов, Каймаков, Дружинина, Арутюнов, Расулев, Егменова, Бердянская, Попов, Кадырова, Юсимов, Бочкарев, Бекназаров, Хакназаров, Сабирова, Торадзе и Федосов. Группа была очень дружной и в основном хорошо успевающей.

Требования к постижению медицинских дисциплин в период нашего обучения были намного строже, чем теперь. Обучались мы по учебникам, объем которых был намного больше и содержательней. Большинство из них печаталось двумя шрифтами: крупным приводились сведения, обязательные для студента, мелким – дополнительные, расширяющие представления о том или ином явлении, клиническом проявлении заболеваний, необходимые для более глубокого понимания их патогенеза и лечения. Теперь у некоторых может вызвать удивление: мы нередко запоминали и то, что содержалось в этих дополнениях.

Педагогический состав института был высокопрофессиональный и требовательный. Среди них были известные в Советском Союзе профессора и академики: Крженовский (неорганическая и органическая химия), Компанцев (фармакология), Слободин (нормальная анатомия), Терехов (патологическая анатомия), Меленков (гистология), Волынский, Турокулов и Иоффе (биохимия), Ханин (патологическая физиология), Самсонов (микробиология), Масумов, Астров, Орлов и Василенко (хирургия), Аскаров, Исмаилов, Мирошник и Буссель (терапия), Гершенович (педиатрия), Детенгоф (психиатрия), Коган (акушерство – гинекология), Шумский (оториноларингология), Веденский, Фракман и Погорелко (урология), Архангельский (офтальмология), Парадоксов (хирургическая стоматология) и другие.

Все они были интеллигентами, в широком смысле этого слова. Уже одно их присутствие создавало особую атмосферу. Оно было обусловлено их внешним видом и отношением к работе, их заслугами перед наукой и медициной, а также отсутствием слухов, порочащих их личность.

Лекции их отличались содержательностью, высокой эрудицией и профессиональным мастерством представления. В то же время они сопровождались запоминающимися, демонстрирующими представляемый нам факт выдержками из художественной литературы и высказываниями знаменитостей. При этом они не были лишены остроумия.

Приведу лишь один пример, который демонстрирует последнее и в то же время образно прославляет труд в достижении цели. Речь идет о Келистине Георгиевиче Иоффе. Он выполнил диссертационный труд доктора медицинских наук по аминокислотному содержанию зерновых и бобовых культур и доказал, что соя и маш содержат полноценный их набор, необходимый для питания человека. Его работа и успешная защита были восприняты студентами нашего курса, как неординарное событие.

В результате по окончании лекции, прочитанной через несколько дней после возвращения с защиты, ему был задан вопрос:

– Скажите, пожалуйста, какие способности нужно иметь, чтобы выполнить такую работу и стать доктором медицинских наук?

Последовал незамедлительный ответ:

– Нужно иметь средние способности и чугунный зад.

Коротко, ясно и правдиво. И это действительно так, поскольку гениальность, рождающая выдающееся открытие, является редкостью. Ее реализация к тому же в немалой степени обусловлена удачей, требует соответствующей обстановки, связанной с потребностями науки, ее уровнем и этапом развития. Кроме этого немалую роль в этом плане играет историческая обстановка. Не секрет, что война, разгул реакции, толерантность мышления в сочетании с амбициями, иногда свойственными ведущим специалистам, национализм, создающие препятствия для продвижения таланта, не так уж и редко способствуют потере рожденных гениев или существенно мешают проявлению их способностей. А это обусловливает серьезные потери и в немалой степени отражается на достижениях науки. Поэтому нельзя не согласиться с мнением Жана Франсуа Реньяра: “Горе тем народам, которые родят великих людей, но не признают их”.

Несмотря на свободу посещения лекций, лекционные залы были переполнены, но не всегда. Последнее, как мне и моим товарищам казалось, было обусловлено насильственным внедрением в обучение лжетеорий и принудительным уничтожением истинных научных представлений о наследственности, гиперроли центральной нервной системы в развитии заболеваний и внедрением в историю медицины космополитизма. Их общеизвестными проводниками были Лысенко, Иванов-Смоленский и некоторые медицинские деятели КПСС. Эти лженаучные направления естествознания и медицинской науки были доведены до абсурда и имели неадекватную реакцию. В частности, признание генной теории Моргана – Менделя приравнивалось к преступлению, которое заканчивалось не только увольнением, но нередко изгнанием из города и даже лишением свободы. Генез любого психического заболевания необходимо было связывать только с наличием очага застойного торможения в коре головного мозга. Этим же механизмом расстройства ЦНС следовало объяснять генез даже органических заболеваний человека. А лекции, которые нам красиво и с гордым выражением читал доцент Карасев, с исторической точки зрения отличались грубым искажением фактов, поскольку любое открытие в медицине приписывались только “маститым русским ученым”.

И тем не менее, все это не помешало нам получить хорошее профессиональное образование. Оно позволило многим из студентов нашего курса стать хорошими врачами и проявить себя на научно-прикладном поприще. Достаточно сказать, что 8 человек только из нашей группы стали докторами наук, профессорами и заведующими кафедрами или отделами научно-исследовательских институтов в Ташкенте, в Москве и других городах России. В частности, среди таковых можно назвать доктора медицинских наук, профессора Киваева Анатолия Александровича, который явился пионером внедрения в практическую офтальмологию контактного протезирования зрения. Он был и остается руководителем отдела по коррекции зрения с помощью контактных линз. Для этого отдела Московского научно-исследовательского института офтальмологии им. Гельмгольца по его инициативе было построено специальное здание, где расположены профильное клиническое отделение и необходимые производственные мощности. Не могу не упомянуть Сергея Попова, Еву Дружинину, Володю Ольшанского. Первый стал заведующим кафедрой спортивной физиологии института физкультуры и спорта вначале в Ленинградском им. Лезгафта, а затем – в Московском. Вторая возглавляла отдел эндоскопического обследования больных при 1-м Московском медицинском университете им. Сеченова. А Владимир Олегович Ольшанский в течение многих лет руководил клиникой опухолей головы и шеи в Московском научно-исследовательском институте онкологии им. Герцена.

Прошло 5 лет нашего обучения. За это время благодаря преподавателям института мы усвоили массу сведений, имеющих отношение к базовым и клиническим дисциплинам. По программам того времени (1952–1953 гг.) на 6 курсе нам предстояло выбрать специальность, которой каждый из нас предполагал посвятить свою жизнь. У меня было желание стать хирургом или урологом. Но выбор любой специальности был ограничен определенными рамками, которые определялись Министерством здравоохранения. В частности, для оториноларингологии было выделено 10 мест.

Когда я с опозданием пришел в деканат, то, увы, мест по хирургии и урологии, да и по многим другим специальностям, уже не было. Оставались вакантными только фтизиатрия и акушерство с гинекологией. И та, и другая профессия меня не привлекали и я мучительно размышлял, что же делать? Помог случай, чему я до сих пор благодарен: совершенно неожиданно я попал в ту профессиональную стихию, которая меня увлекла. А произошло это следующим образом. Одна из сотрудниц, глядя на мое опечаленное лицо, вдруг вспомнила, что одна студентка отказалась от оториноларингологии и выбрала другую специальность. Вот так, совершенно случайно я стал оториноларингологом и посвятил ей всю, теперь уже 56-летнюю, профессиональную жизнь, в течение которой ни разу, даже в мыслях, не появлялось желание ей изменить.

В связи с этим мне хотелось бы вспомнить одно давнее событие, которое произошло в клинике болезней уха, носа и горла Ташкентского медицинского института в 1956 г. В этом году основоположник хирургического восстановления слуха при отосклерозе Самуэль Розен объехал все крупные города мира и познакомил в ведущих клиниках специалистов со своими операциями: прямой и непрямой мобилизацией стремени, а также фенестрацией ее подножной пластинки и продемонстрировал на подготовленных к его приезду больных их эффективность. В числе советских городов такими “счастливцами” оказались Москва, Ленинград и Ташкент. В последнем я уже обучался в аспирантуре и был свидетелем этого исторического события.

Как было принято в то время, письменный стол председателя был накрыт красной скатертью, на который установили маленький бюст В.И. Ленина. За этот стол сели С. Розен, его переводчица, заведующий кафедрой ЛОР профессор И.Ю. Ласков. Без всяких предварительных и вступительных слов С. Розен рассказал и продемонстрировал на картинках этапы своей операции. После этого И.Ю. Ласков решил рассказать ему о своих достижениях по устранению рубцовых стенозов гортани и продемонстрировать свою разборную Т-образную трубку. Однако С. Розен через переводчицу вежливо, с улыбкой и извинениями попросил передать профессору: “С тех пор, как я влюбился в одну женщину, я перестал интересоваться другими”. Нечто подобное случилось и со мной – верным “однолюбом” выбранной специальности.

Коллектив кафедры и клинику, где мы оказались, возглавлял профессор Сигизмунд Игнатьевич Шумский. В ее составе были замечательные, добрые и исключительно порядочные люди – доценты Николай Алексеевич Новиков и Николай Никифорович Кремнев, а также ассистенты Юлиан Даменикович Василенко, Карим Акзамович Акзамов, Рабия Абдурахмановна Хамраева, Кучкар Джураевич Миразизов и Роза Набиевна Каюмова. Во время Великой Отечественной войны в Ташкент был эвакуирован известный оториноларинголог – инициатор 3-томного Руководства по оториноларингологии Леонид Тихонович Левин. К сожалению, в Ташкенте в 1944 г. совершенно неожиданно оборвалась его жизнь. Это печальное событие случилось во время защиты диссертации после того, как он выступил в качестве официального оппонента и спустился с трибуны.

Сигизмунд Игнатьевич Шумский был прекрасным лектором, вдумчивым и талантливым научным руководителем, а также мудрым воспитателем. Именно под его руководством выполнили и защитили диссертации все перечисленные ассистенты. Основная линия, которую он настойчиво проводил в жизнь, были требовательность к знаниям, внимательность к больному и уважение к хирургическому вмешательству.

Первое хирургическое вмешательство – двустороннюю тонзилэктомию – он позволял сделать обучающемуся в клинике приблизительно к концу года. При этом такое вхождение в ЛОР-хирургию осуществлялось при его непосредственном участии. Одну небную миндалину он удалял сам, демонстрируя технику ее выполнения, вторую – оперирующий впервые. Это событие каждый раз отмечалось в торжественной обстановке. После этого врач-оториноларинголог получал доступ к активной хирургической работе.

Нужно сказать, что такая методика введения оториноларинголога в хирургическую работу давала свои плоды. В результате тонзиллэктомию, например, все сотрудники клиники производили красиво, анатомично и бескровно. Операция выполнялась неторопливо. При этом удаление миндалин производилось только скальпелем и ножницами с обязательным манипуляционным принципом их “раздевания”.

Такая постановка дела в клинике сложилась не враз и не случайно. Сигизмунд Игнатьевич Шумский был ее приверженцем и продолжал традиции, которые в немалой степени сложились благодаря его предшественникам.

Назвать их и перечислить можно и нужно.

Первым заведующим во вновь организованной кафедре при открывшемся в Ташкенте медицинском институте был профессор Станислав Францевич Штейн. Он, как и выдающийся австрийский оториноларинголог Барани, был признан основоположником учения о вестибулярном аппарате, его нормальной и патологической физиологии, основные постулаты которого в последующем и в настоящем существенно не меняются, а только дополняются и обогащаются. Точности его формулировок, имеющих отношение к физиологии и методическим основам обследования вестибулярного аппарата, можно только удивляться. Мне посчастливилось как-то во время ремонта клиники обнаружить приблизительно 10 листков его рукописей, которые ранее были утеряны. Текст на них был написан красивым, каллиграфическим почерком и содержал педантичное и четкое изложение материала.

К сожалению, С.Ф. Штейн проработал на этом посту всего 4 месяца. Заболел амебной дизентерией и вскоре умер.

После него кафедрой руководили профессора Каплан, покончивший жизнь самоубийством вследствие преследований по политическим, надуманным мотивам, а затем Боржим, после отъезда которого кафедру возглавил С.И. Шумский.

Но и С.И. Шумский прожил короткую жизнь. После моего отъезда в г. Беговат, куда я попал по окончании института, он вскоре на 54-м году жизни скоропостижно скончался. Его место занял выбранный по конкурсу профессор И.Ю. Ласков.

Уже в клинике с самых первых дней меня увлекла эта замечательная и многогранная профессия, которую ошибочно причисляют к узким. Она, как я сразу понял, не может считаться таковой, если судить по многоорганной ее анатомии, физиологии, патофизиологии и клинике. К тому же она необоснованно сужена, поскольку в СССР, да в некоторых других странах была представляема без хирургии головы и шеи. Имею право обратить на это внимание, ибо в развитых государствах Европы, Америки и Австралии она носит название оториноларингологии – хирургии головы и шеи и к тому же не отделяет от себя хирургическую ЛОР-онкологию.

В течение года я, как и мои девять товарищей, избравших эту специальность, включились в работу. Мы посещали лекции, практические занятия, причем в качестве помощников доцентов и ассистентов. Я очень любил смотреть больных после доцента Новикова, бывшего великолепным диагностом. Ставил диагноз и назначал лечение. После него я тут же проводил отоскопию, риноскопию и ларингоскопию и засекал им увиденное, что позволило мне в какой-то степени получить необходимые навыки.

Кроме этого, каждого из нас прикрепили к ассистентам. Я стал работать с моим непосредственным учителем Кучкаром Джураевичем Миразизовым, ставшим моим другом на протяжении всей жизни.

Кучкар Джураевич был хорошим профессионалом-хирургом. Он обучал меня не только освоению практических навыков, но и привлек меня к своей научной работе. Тема его кандидатской диссертации была посвящена изучению состояния полости после радикальной операции уха в ближайшем и отдаленном периодах. В частности, в полученных из оперированной полости грануляциях мы искали нервные волокна. Мною вместе с ним было приготовлено большое количество препаратов, которые мы подвергали микроскопированию. Метод импрегнации нервных волокон азотнокислым серебром требовал терпения и длительного времени. Это воспитывало во мне усидчивость и терпение.

В последующем эти качества не раз позволяли мне преодолевать трудности.

После окончания института я женился. Моя жена Лолочка окончила институт через год и приехала ко мне в Беговат. В течение 55 лет она является моей любимой неразлучной спутницей. У нас родились два мальчика: Михаил и Дмитрий, которые тоже стали врачами. Они подарили нам одну внучку и четырех внуков. Внучка из них самая старшая. У нее есть сын – наш правнук.

С сентября 1953 г. в г. Беговате началась моя трудовая жизнь. Этот город расположен в 70 км от Ташкента. В то время его население составляло 40 тысяч человек. В городе было много заводов. Самыми крупными были металлургический, цементно-шиферный и мясокомбинат. Окружали город крупные совхозы Далеверзин 1, 2 и 3 и колхозы, основным занятием которых было выращивание хлопка.

Медицинское обслуживание города и прилегающих к нему сельских регионов осуществляла городская больница, главным врачом которой был Басид Кабирович Кабиров, а его заместителем и одновременно заведующим хирургическим отделением – Анатолий Иванович Благовещенский. В составе этого отделения, а также в городской поликлинике я начал работать в качестве оториноларинголога.

Жить на одну зарплату (725 р.) было трудно. Учитывая это, Басид Кабирович дал мне возможность работать по совместительству гельминтологом на Тропической станции. Это послужило основанием для Сигизмунда Игнатьевича, когда я приезжал в Ташкент и посещал клинику, в шутливой форме во время приветствия и беседы называть меня оториноларингогельминтологом.

Гельминтология меня мало интересовала, хотя я ее и освоил. Мне, по сути, помогала вести все необходимые дела фельдшер Леля Эюпова, замечательная, талантливая и очень порядочная женщина, крымская татарка, попавшая в Беговат после окончания войны в результате сталинских массовых переселений татар из Крыма. Таким же образом, непонятно за что пострадал и заведующий хирургическим отделением Беговатской городской больницы, который в течение всей войны был ведущим хирургом медсанбата и спас жизнь многим раненым солдатам и офицерам. Я его не застал. Он умер за год до моего приезда.

Леля была опытным специалистом и к тому же принимала активное участие в работе по организации мероприятий в борьбе с малярией. Ее добросовестный труд и мое полное доверие к проводимой ею работе позволяли не терять время и полностью заниматься оториноларингологией. Через год я оставил гельминтологию и перешел по совместительству на работу хирургом.

Три года жизни в этом маленьком узбекском городе были счастливыми. Меня окружали мои друзья, закончившие институт до и в одно время со мной. Здесь мне посчастливилось ощутить доброе отношение коллектива больницы и моего первого учителя Анатолия Ивановича Благовещенского – человека с большой буквы, проработавшего все пять лет войны хирургом медсанбата. Имея 55-летний опыт работы и сравнивая его мастерство с работой хирургов нашего времени, могу с полной убежденностью назвать его талантливым специалистом. Он обладал клиническим мышлением высокого уровня, хотя и не имел никаких титулов, которые (нередко необоснованно) имеют личности, занимающие высокие посты, и руководители медицинских учреждений. Его мастерством выполнять хирургические вмешательства можно было любоваться. Помимо этого, он с удовольствием передавал свои знания, учил нас хирургии и прививал умение качественно заполнять истории болезни.

В своем хирургическом отделении он дал мне возможность класть оториноларингологических больных без ограничения, несмотря на то, что для них было официально выделено всего три койки. Это позволило мне уже с самого начала приступить к выполнению хирургических вмешательств, разумеется, вначале менее, а затем и более сложных. В частности, таких как тонзиллэктомия, резекция нижних носовых раковин, полипотомия, гайморотомия, трахеостомия и даже радикальная операция уха. В единичных случаях такой первоначальный опыт, как это бывает повсюду и у всех, сопровождался возникновением либо трудностей, либо осложнений.

В одном таком случае после тонзиллэктомии началось кровотечение. Его я не мог остановить до 11 часов вечера. Пришлось обратиться за помощью к Анатолию Ивановичу и он умело помог мне ликвидировать это осложнение.

Во время выполнения первой радикальной операции уха мне, как говорится, не повезло. У больного оказалось предлежание синуса. Я не завершил операцию, а по санавиации вызвал своего учителя Кучкара Джураевича Миразизова, который на следующий день показал мне, как нужно поступать в таких случаях. С тех пор для меня не было сложным выполнить названное хирургическое вмешательство при таком анатомическом строении среднего уха.

Уже в этот период моей работы встречались и не совсем обычные случаи. В одном из них у ребенка был рак среднего уха. Во время выполнения операции мне показалось, что грануляции, расположенные в полости сосцевидного отростка, имели необычный вид. Поэтому я послал их на патогистологическое исследование. Полученный ответ оказался страшным. У него был плоскоклеточный рак. Мальчик был облучен. Опухоль в полости после Р.О. перестала определяться. Однако через небольшой промежуток времени у него в глотке появился паратонзиллярный раковый инфильтрат, внешне имитирующий паратонзиллит, но без признаков воспаления. Это свидетельствовало о том, что опухоль проникла в глотку, скорее всего, через слуховую трубу. Такой вариант течения неоплазмы найти в доступной литературе мне не удалось. Поэтому я его описал и послал в “Вестник оториноларингологии”. Там же я опубликовал еще две статьи. Одна из них описывала необычное инородное тело сосцевидного отростка, другая – была посвящена пересадке кожи по Янович-Чайнскому через наружный слуховой проход для ускорения эпидермизации полости после радикальной операции уха при ее закрытом, а не открытом варианте выполнения. Иными словами, последняя методика послеоперационного лечения была модифицированным вариантом пересадки кожи, предложенной доцентом Ю.Д. Василенко.

В сентябре 1956 г. я стал аспирантом кафедры болезней уха, носа и горла ТашГосМИ, которой в это время руководил профессор Израиль Юльевич Ласков. Доктором медицинских наук, профессором он стал благодаря внедрению в практическую ларингологию изобретенной им совместно с Паутовым разборной Т-образной трубки, изготовленной из пластмассы. Это оригинальное изобретение, безусловно, заслуживает внимания. Оно позволяло ему достаточно эффективно лечить больных с рубцовыми стенозами гортани. Однако его деятельность как руководителя клиники не могла быть оценена положительно.

О покойниках не принято говорить и писать плохо. Однако это касается не всех. Иногда негативные особенности человека, тем более допущенного к управлению, а поэтому имеющего возможность влиять негативно на развитие дела, не могут быть забыты. Для руководителя особенно важными являются человеческие качества, интеллект и уровень развития. И не следует умалчивать подобные недостатки или говорить о них шепотом или за углом, что в наших постсоветских условиях не является редкостью. Поэтому от соответствующей его характеристики я не могу удержаться. Да простит меня за это всевышний и те сотрудники, которые в то время работали, а отдельные даже по его вине пострадали или были незаслуженно оскорблены (разумеется, без использования вульгарной терминологии) его поступками и неоправданными обвинениями. Он был безмерно самолюбив. Его черствое сердце, посредственный профессиональный уровень, ревность к более высокому профессионализму сотрудников, не проникающий глубоко в суть вещей ум, эгоизм и открытый подхалимаж по отношению к вышестоящим по должности руководителям – вот условия, которые были избраны им для благополучного прозябания.

В связи с этими его особенностями периодически создавалась нервозная обстановка, в адрес сотрудников делались замечания и обвинения, которые невозможно было признать справедливыми.

Некоторые из них остались в памяти.

Так, например, по-видимому, из-за неумения, Ласков был категорически против удаления баллотирующих инородных тел через естественные пути с помощью прямой ларингоскопии. Этим бескровным методом их извлечения владели Н.А. Новиков, К.Д. Миразизов и я. Пользовались мы им по принципу амбулаторного оказания помощи, когда он уходил из клиники. Но, само собой разумеется, исключить неудачу, даже очень редкую, было невозможно. Таких пациентов приходилось госпитализировать и к утру наш “грех” становился известным. За такую “провинность” вместо похвалы нам изрядно доставалось. А повторную попытку осуществить бескровное удаление он, естественно, запрещал и в противовес нам производил трахеотомию, во время которой баллотирующее инородное тело (чаще всего арбузное или подсолнечное семечко) вылетало через трахеостому или через нее легко захватывалось и убиралось. Этот свой “успех” он гордо демонстрировал на следующий день, даже не подозревая о том, что в наших глазах по этой причине он становился ретроградом.

Трудно было решать с ним и вопросы, касающиеся научной работы.

Известно, что каждая статья, посылаемая в журнал, должна быть утверждена научным руководителем. Получить такую визу от него было очень трудно. После того как ему на стол была положена статья, о ее судьбе можно было спросить не ранее чем через полгода. И каждый раз в ответ на такое обращение следовал поток слов, что у него много дел и как вообще можно по этому поводу беспокоить профессора. И только после дополнительных повторных обращений в течение следующего месяца в кабинете или дома он находил уже изрядно запыленный экземпляр статьи. Тут же прочитывал ее. Исправлял пару слов, не меняющих смыслового значения. Слова “например”, “по-видимому”, он заменял на “вероятно”. И после этого ставил визу, рекомендующую ее к печати.

Таким же образом он поступил и с моей диссертацией. Я ему представил ее в окончательном варианте в начале 1959 г. Не знаю, читал он ее или нет, но у него она пролежала почти 9 месяцев без всякого движения. Он, по-видимому, не знал, что делать с работой. Поэтому через указанный срок дал ее для знакомства профессору Александру Семеновичу Волынскому, который через несколько дней, как мне сообщили работники деканата, присутствовавшие при их разговоре, сказал, что работе следует открыть путь к защите.

Можно, конечно, найти оправдание такому отношению к своему диссертанту. Работа была клинико-биохимическая и не для всякого клинициста понятная. Но кто ему мешал поступить так, как он поступил спустя 9 месяцев моего ожидания, не осложнять жизнь своему “ученику”, которому он и до этого уже создал достаточно трудностей. Их пришлось преодолевать и при выборе темы, и при выполнении работы. Привожу эти воспоминания с целью показать, что тип такого научного руководителя не является редкостью и дополняется ныне весьма популярной практикой готовить, более того, в массовом порядке “выпекать” их через целевую докторантуру без предварительной стажировки, в ходе которой формируется специалист достаточно высокой квалификации, необходимой в дальнейшем, после получения ученой степени, трудиться на должном уровне.

Еще один пример. Когда в 1956 г. я поступил в аспирантуру, передо мной встала проблема выбора темы для выполнения диссертационной работы. И здесь мой руководитель отличился, заставив выбрать тему аспиранта, который еще не был ориентирован в проблемах того времени, имеющих отношение к оториноларингологии.

Решить эту задачу помог мне мой друг А.М. Харатьян. Он, как уже упоминалось, учился в одной группе со мной, стал терапевтом и занимался изучением белков и свободных аминокислот крови и патологических жидкостей при заболеваниях печени, поджелудочной железы и желудочно-кишечного тракта. Мы с ним обсудили возможность такого биохимического исследования в крови и спинномозговой жидкости при отогенных внутричерепных осложнениях. Познакомившись с литературой, мы не обнаружили такого рода сведений, что явилось основанием предложить эту тему.

Учитывая такое его отношение к научному руководству, я ретроспективно не удивляюсь, что под его “руководством” было выполнено только три кандидатских диссертации: одна самостоятельно диссертантом, а две – под руководством заведующего кафедрой микробиологии, профессора Павла Федоровича Самсонова, человека исключительно талантливого и глубоко знающего свой предмет. Его доброта и человечность проявлялись во всем. В том числе и в тех ситуациях, которые доходили до комизма.

Так, однажды для проведения своих исследований мне удалось достать 10-литровый баллон ацетона. Узнав о том, что баллон оказался в лаборатории клиники, Ласков обвинил меня в диверсии и приказал немедленно его выкинуть. Я не знал, что делать. Потеря баллона мною расценивалась как трагедия. Ведь без ацетона я не мог проводить исследования. Тогда меня осенила мысль обратиться за помощью к Павлу Федоровичу, который делал все, чтобы его ученики могли успешно работать. Когда он узнал, в чем дело, он рассмеялся и позволил мне перенести баллон ацетона к нему на кафедру, здание которой прилегало к торцу нашей клиники.

Так мне удалось узнать и оценить стиль работы двух профессоров. Один из них был образцом ученого. Его стиль руководителя я никогда не забывал. Более того, я многое от него перенял и до сих пор использую, как в плане поиска тем, рекомендуемых моим ученикам, так и в выборе приемов их выполнения и написания. Что же касается моего непосредственного руководителя, общение с которым, как видно из вышесказанного, было довольно трудным и порою огорчительным, то я ему тоже благодарен. И вот за что – пережив все, что было связано с ним, я на всю свою дальнейшую трудовую жизнь в качестве научного руководителя, начавшуюся в 1964 г., взял за основу тот тип отношения к своим ученикам, который отличался бы добротой и эффективной помощью в процессе выполнения исследования, анализа полученных данных и их обработки, а также при оформлении и написании диссертаций.

Мое диссертационное исследование было очень трудным. С утра и до 3 часов дня я был занят практической и педагогической работой. И только после ее завершения мог приступить к выполнению лабораторного исследования белков и свободных аминокислот в сыворотке крови и спинномозговой жидкости, полученной от больных с отогенными внутричерепными осложнениями. Для осуществления качественного и количественного их содержания использовался метод бумажной хроматографии, при котором нужно было экстрагировать и затем нанести полученную таким образом смесь аминокислот на бумагу и разогнать ее по ней с помощью битанола и карболовой кислоты. Затем окрасить их, каждое пятно после окрашивания идентифицировать, вырезать, вновь растворить и колориметрировать.

Каждое исследование занимало много времени. Такой эксперимент, проводимый по конвейерному варианту, заканчивался поздно. Домой я уходил с работы не ранее 10–11 часов вечера. В итоге мне удалось получить большое количество интересных данных, имеющих отношение к динамике содержания белков и свободных аминокислот в крови и спинномозговой жидкости. Причем те, которые имели отношение к последней, оказались особенно интересными. С их помощью можно было осуществлять дифференциальную диагностику, например, между негнойным и гнойным энцефалитом (абсцессом мозга).

Однако использовать этот метод для такой цели в клинической работе было невозможно, поскольку результат исследования можно было получить не ранее чем через 6–9 дней, т.е. только тогда, когда он оказывался запоздалым. И тем не менее, его результаты не могут быть признаны напрасными, ибо они имеют научный интерес. Поэтому работа была оформлена, представлена к защите и защищена.

Кроме того, отмеченный недостаток проведенных исследований, т.е. невозможность внедрить полученные данные в практическую работу, не могли стать причиной отказа от изучения свободных аминокислот. Во-первых, потому что сегодня есть аминокислотные анализаторы, во-вторых, что основывается на наших последующих работах, позволяют определить необходимое количество белковых гидролизатов для парентерального питания, а также для выбора фермента, отличающегося наиболее высоко разрушающим эффектом в отношении белковых патологических субстратов. Это было доказано на примере нашего изучения разрушающего действия некоторых ферментов при их контакте с холестеатомой среднего уха. В результате нам удалось отработать методику лечения, ускоряющую и повышающую эффективность терапии холестеатомных эпитимпанитов.

Именно эти исследования мне показались достаточно интересными. Я их использовал при составлении доклада, который я направил в оргкомитет 5 Всесоюзного съезда оториноларингологов. То же самое сделали К.Д. Миразизов и Л.Г. Буссель. К нашему удивлению, они были включены в программу съезда. В результате свершилась наша мечта и мы стали участниками съезда. Для нас, только начинающих работать в оториноларингологии, это было необычным событием.

Каждый из нас на секционных заседаниях сделал доклад.

Мой доклад имел отношение к особенностям состава свободных аминокислот в спинномозговой жидкости у больных с отогенными внутричерепными осложнениями. В докладе Лени Бусселя была доказана роль стрептококков группы Д (энтерококка), обладающих агрессивными свойствами, присущими β-гемолитическому стрептококку, как возбудителя хронического тонзиллита.

Съезд проходил в ленинградском дворце “Пятилетки”. В нем помимо громадного зала для пленарных заседаний, было еще несколько залов для секционных заседаний. На этом съезде я впервые увидел многих знаменитых отоларингологов того времени. Всех я сейчас перечислить не могу, но некоторые имена остались в памяти. Среди них незабываемое впечатление на меня произвели Б.С. Преображенский, Я.С. Темкин, А.И. Фельдман, И.И. Потапов, С.Н. Хечинашвили, А.Г. Лихачев, Е.Н. Мануйлов, А.Р. Ханамиров, А.Х. Миньковский, Ю.Б. Преображенский, Н.А. Преображенский, А.И. Пачес, В.К. Трутнев, Е.С. Огольцова, О.К. Потякина-Федорова и др.

Очень интересный доклад о патологии вестибулярного аппарата был сделан английским отоларингологом Коуторном, который переводил Симон Николаевич Хечинашвили. Его знание языков и талант переводчика мне и другим доставили истинное удовольствие. Им мы восторгались и на другом Всесоюзном съезде отоларингологов, который проходил в 1975 г. в Тбилиси. На нем С.Н. Хечинашвили был переводчиком доклада Мишеля Портмана – француза из Бордо, который сделал сообщение о 157 операциях на внутреннем слуховом проходе.

На этом съезде я впервые встретился с тогда еще очень молодым Мариусом Стефановичем Плужниковым, который также занимался изучением свободных аминокислот, но в эндо— и перилимфе внутреннего уха.

И самое большое впечатление на 5 съезде отоларингологов произвел на нас демонстрационный материал, который представил S. Rosen (США). Его выставка была развернута в маленькой комнате дворца. В ней на мумифицированных головах, купленных, как он сказал, у нуждающихся людей еще при жизни, были представлены все этапы его операций прямой и непрямой мобилизации стремени и фенестрации пластинки стремени, а также стапедопластики. У каждой такой головы на цепочке фиксировался отоскоп, который позволял по стройной серии голов, расположенных в определенной последовательности, проследить за всеми этапами выполнения его операций.

После окончания аспирантуры с 1956 по 1961 г. я работал ассистентом кафедры. В течение этих лет, помимо педагогической и лечебной работы, мне приходилось довольно часто летать в города и районные центры по линии санавиации. В основном эти одно— и двухдневные командировки были связаны с экстренной патологией, лечение которой производилось на местах. Среди таких заболеваний преобладали отогенные внутричерепные осложнения, флегмоны шеи, инородные тела пищевода и дыхательных путей и т.д. Благодаря этой работе я существенно расширил свой опыт по оказанию экстренной хирургической помощи. И кроме того, что немаловажно, они позволили мне с небесных высот познакомиться с красотами республики, посетить ее исторические места, узнать обычаи населения.

Трудно было забыть некоторые из них.

Как-то я вылетел в сельский Гулистан, где нужно было посмотреть больного и назначить ему лечение. Была страшно изматывающая жара. Меня и летчика по дороге на сельский аэродром, где стоял наш небольшой четырехместный самолет ЯК-12А, завезли в чайхону. Она располагалась на маленькой, но бурной горной речке. Над ней с опорой на двух ее берегах располагался топчан. Он был покрыт только крышей и находился в тени двух больших плакучих ив. А кругом был зной и открытые поля, окаймленные по краям тутовыми деревьями и стройными тополями. Чайхона продувалась легким ветерком, увлажненным холодной водой, снизу создавался особый микроклимат благодаря потоку воды, бурному и с завихрениями, с мельчайшими водными брызгами. Нас угостили шашлыком и зеленым чаем. Но что самое главное, ощутили полный комфорт, усталость исчезла, и мы уже бодрыми доехали до аэродрома, находящегося неподалеку, и улетели.

Очень интересными с познавательной точки зрения были полеты в Ургенч. По соседству с этим центром Хорезмской области находится Хива. Этот город в Советское время, как и Суздаль в РСФСР, был признан заповедным. В нем не разрешалось строить новые здания, которые могли бы нарушить колорит старины. Примечателен он был своей древней архитектурой и множеством недостроенных минаретов. Улицы города были узкие и без тротуаров. Краем каждой из них был глухой забор и стены глинобитных домов без окон. Все это создавало необычную и безлюдную обстановку, а недостроенные минареты дополняли средневековый облик. В городе был музей. В нем сидел старец в чалме и национальном халате. Он не только следил за порядком, но выполнял должность гида, хорошо зная историю города. Его рассказы и ответы на вопросы были интересными. А в конце экскурсии каждому из ее участников он дал маленький мешочек, в котором содержалась выдержка из Корана.

В этот период моей работы тяга к научной работе клинициста не исчезла. Интересными оказались наши исследования по дифтерийному бактерионосительству и хроническому тонзиллиту.

После того как я и Леонид Буссель защитили кандидатские диссертации, мы совместно с доцентом кафедры микробиологии Людмилой Ивановной Картушиной и ее мужем, ассистентом той же кафедры Христосом Минасовичем Дамкасом (ныне покойными), по предложению Павла Федоровича Самсонова, в течение нескольких лет работали по проблеме дифтерийного бактерионосительства.

Людмила Ивановна была специалистом по стрептостафилококковой инфекции, а Христос Минасович – дифтерийной. Он знал ее досконально, умело находил возбудителя и определял его токсигенность. А мы два отоларинголога были знакомы, причем достаточно глубоко, с микробиологией хронического тонзиллита. Леня, поскольку он выполнил на эту тему кандидатскую диссертацию, а я в связи с тем, что в течение 10 суток нашей поездки на 5 Всесоюзный съезд (1958 г.) отоларингологов и возвращения с него “вынужден” был ее изучить. Будучи мнительным и беспокойным, он в течение всех этих дней не давал мне покоя: с увлечением рассказывал о результатах своих бактериологических исследований, анализировал их и постоянно думал о вопросах, которые следует ожидать как при встрече с оппонентами, так и при участии их на защите.

Наша с ним задача, имеющая отношение к дифтерийному бактерионосительству, как клиницистов, сводилась к фиксации ЛОР статуса и забору материала для обнаружения дифтерийной палочки с помощью предложенного нами тонкого ватного зонда из глубоких отделов крипт и общепринятого метода – мазком по поверхности глотки.

Совместный труд бактериологов и отоларингологов оказался весьма плодотворным. Нами было доказано, что устойчивое бактерионосительство, как правило, регистрируется в случае наличия благоприятных условий для вегетации возбудителя. Таковыми являются чаще глубокие отделы крипт и хроническое воспаление небных миндалин.

К такому выводу мы пришли после того, как подвергли анализу результаты обнаружения возбудителя двумя вышеуказанными способами забора материала. При первом из них, позволяющим получить его из глубоких отделов крипт, дифтерийная палочка у детей с бактерионосительством обнаруживается постоянно, а при втором – только иногда. О важной роли гипертрофии небных миндалин и хронического тонзиллита в возникновении стойкого бактерионосительства свидетельствовал и другой констатируемый нами факт – бактерионосительство названной палочки при не измененных, нормальных по размеру небных миндалинах и здоровой слизистой оболочки бывало временным и быстро прекращалось. Это дало возможность сделать вывод, что излюбленным местом вегетации дифтерийной палочки, в том числе токсигенных штаммов, являются глубокие отделы крипт и эту патогенетическую особенность следует учитывать, в том числе и при проведении терапевтических мероприятий, направленных на ликвидацию носительства указанного возбудителя.

В свете отмеченного интересными, с практической точки зрения, оказались наши результаты по сравнительной терапии дифтерийного бактерионосительства.

Для изучения этих вопросов мы провели исследования совместно с детскими инфекционистами. Мы договорились с ними, что после общепринятого метода лечения, когда обычным мазком по поверхности глотки трехкратно не будет обнаруживаться возбудитель, дающий основание считать ребенка освобожденным от бактерионосительства, они пригласят нас. В таких случаях мы проводили контрольное обследование материала, взятого из глубоких отделов крипт. Увы! При гипертрофии небных миндалин и хроническом тонзиллите у детей вновь обнаруживались дифтерийные палочки.

Эти результаты дали нам основание считать, что общепринятые методы терапии, направленные на освобождение детей от дифтерийного бактерионосительства, не являются патогенетически обоснованными. Они не позволяют ввести препарат в глубокие отделы крипт – излюбленное место вегетации дифтерийной палочки.

Отмеченное послужило основанием для достижения необходимого результата предложить патогенетически обоснованный вид терапии. Он сводился к введению синтомицинового линимента с эритромицином, обладающих высокой активностью, интралакунарно. Эта смесь позволяла избавлять от дифтерийного бактерионосительства и оказалась эффективной. При таком ее использовании она позволила освободить большое количество детей от бактерионосительства, кроме одного. Этот мальчик страдал хроническим гипертрофическим тонзиллитом и по поводу этого заболевания ему была показана тонзиллэктомия. После тонзиллэктомии проявления указанного заболевания исчезли и одновременно с этим у него перестали обнаруживаться токсигенные штаммы дифтерийной палочки.

Названный метод интралакунарного лечения оказался весьма эффективным и при хроническом тонзиллите. Это было доказано на большом клиническом материале. Он оказался признанным и взятым на вооружение отоларингологами Читы и Бишкека, а также специалистами, работающими в Читинской области и Кыргызской Республике, правда, в усовершенствованном виде по составу смеси.

Помимо основной и научной работы я помогал И.Ю. Ласкову осуществлять необходимую “бумажную” работу. Она сводилась к оформлению всевозможной документации, отчетов и составлению ответов на получаемую им корреспонденцию и т.д. Причем и здесь приходилось терпеть его характерологические особенности как личности. Но однажды это вывело меня из терпения, за что я поплатился увольнением, которое было мотивировано сокращением штатов по окончании семестра.

В течение последующего года я работал зав. ЛОР отделением Ташкентской областной больницы, а еще через год был избран на должность ассистента ЛОР кафедры Самаркандского медицинского института. В ней, благодаря особенностям ее коллектива, продолжалось формирование моего характера, а также стиля общения с сотрудниками и больными.

“Особенности” начались с первого дня моей новой работы. 1 сентября 1963 г. я впервые пришел на кафедру. Дружеской встречи нового человека я не увидел. Наоборот, сразу проявился какой-то элемент отчужденности, а иногда и скупого контакта. Так вначале вели себя все сотрудники, за исключением заведующего кафедрой доцента Ченгери Станислава Казимировича.

После утренней планерки все уселись за круглый стол в большой комнате, предназначенной для врачей, доцента и ассистентов, и стали пить чай. Меня к столу не пригласили. Я сидел в стороне. Такая обстановка создавала неприятное ощущение ортофакта моей личности.

Они мирно беседовали, невольным слушателем которой я оказался не по своему желанию. Содержание ее было обычным: они рассказывали друг другу о проведенных днях отпуска, но при этом, забыв о том, что они были приятными и позволили им хорошо отдохнуть, начали говорить о том, как они перетрудились летом в отличие от некоторых других, явно намекая на меня. Вдруг одна из них, если память мне не изменяет, ассистент Глебкашанская, обратилась ко мне:

– У нас принято дежурить на дому. Вы согласны сегодня быть дежурным врачом?

– Разумеется, да, – ответил я, будто мне можно было сказать другое.

Этот день и это дежурство я не могу забыть до сих пор не только из-за того, что оно оказалось трудным, но и из-за того, что оно было в первый день моей работы в новом и неизвестном мне коллективе.

Учитывая недружественную атмосферу моей встречи, я решил пойти к двоюродной сестре Ольге, которая была ассистентом кафедры акушерства и гинекологии. Минут через тридцать я возвратился в клинику. В коридоре меня встретила больничный ординатор, сообщившая, что поступил мальчик, вдохнувший инородное тело – арбузное семечко и что сейчас они будут делать трахеотомию. И, несмотря на то, что ими эта тактика, очевидно, по традиции, существующей в коллективе, была принята, она задала мне вопрос.

– Скажите, пожалуйста, а как баллотирующие инородные тела убираете Вы?

– Обычно без трахеотомии при прямой ларингоскопии. В подавляющем большинстве случаев оно извлекается таким образом, но возможны осечки, – ответил я.

Мой ответ тут же был сообщен Станиславу Казимировичу Ченгери, который незамедлительно вызвал меня к себе и спросил:

– Действительно ли ты можешь убрать арбузное семечко из трахеи без трахеотомии?

Я повторил мой ответ и еще раз предупредил, что возможна и неудача. Он объявил, что я должен подтвердить сказанное.

Поскольку в то время еще не были внедрены в медпрактику современные методы анестезии и в структуре лечебных учреждений не было эндоскопических кабинетов, мы удаляли баллотирующие инородные тела у детей без обезболивания при прямой ларингоскопии. Суть методики сводилась к следующему. Во время указанной манипуляции щипцы вводили в трахею и раскрывали. Это раздражало чувствительные окончания трахеи. Появлялся кашель и инородное тело “летело” по направлению к голосовым складкам и попадало в раскрытые бранши. В это время их нужно было закрыть. Момент этот был очень краткий и поэтому нужен был навык, доведенный до автоматизма. Если эта процедура была выполнена вовремя, инородное тело захватывалось и извлекалось.

Эту процедуру я вынужден был осуществить по указанию Станислава Казимировича в перевязочной. Сотрудники расселись в ней на стульях полукругом, в центре которого был я, операционный стол и больной. Такая обстановка создала предельное напряжение и, тем не менее, я выполнил прямую ларингоскопию и при втором введении щипцов захватил и вытащил арбузное семечко. По окончании этой манипуляции я сразу вышел из перевязочной и по этой причине не мог проследить за реакцией коллектива. А ведь это бескровное удаление баллотирующего инородного тела было первым в истории Самарканда.

Но на этом эпизоды моего первого дежурства на дому не закончились.

В 7 часов вечера по экстренному вызову я был доставлен в клинику машиной скорой помощи. Поступил больной с инородным телом пищевода – мясной костью. Я выполнил эзофагоскопию и извлек ее.

В 1 час ночи последовал еще вызов. В клинику был доставлен ребенок из инфекционной больницы с диагнозом инородное тело дыхательных путей. Состояние его было крайне тяжелое. Он был бледен, видимые слизистые оболочки и кожа имели синюшный оттенок, пульс был слабым. Частоту его сосчитать было трудно. Сердечные тоны едва прослушивались. Дыхание было с признаками стеноза III. Аускультация легких позволяла определять дыхательные шумы, которые были звучные и определялись только местами, что свидетельствовало о выраженном обструктивном процессе в трахеобронхиальном дереве и легких.

По клинике состояние ребенка соответствовало дифтерии. Но, учитывая направительный диагноз, я все же произвел прямую ларингоскопию и убедился в правильности своего диагноза. Отправить ребенка в инфекционную больницу не удалось, ибо через 25–30 минут после окончания указанной диагностической процедуры он скончался.

Вернувшись к сестре, у которой я жил целый год, я не мог заснуть из-за состояния тревоги, поскольку небольшие сомнения были. На вскрытии диагноз был подтвержден. Во время аутопсии я впервые увидел слепок из налета, который повторял трахеобронхиальное дерево и “вареное” сердце. Такая картина поражения респираторного тракта и сердечной мышцы, обусловленная дифтерийным миокардитом, к моему счастью, больше не встретилась.

Вот так мне досталось в первые сутки моей новой работы – волнения, тревоги и бессонница.

В последующем я вошел в коллектив и со многими из врачей, а также коллегами из других кафедр института у меня сложились не только хорошие, но даже дружеские отношения. Я много оперировал.

Появилось желание остаться на этой должности. Так, по-видимому, бы и случилось, если бы я получил квартиру и смог бы перевезти семью. Но однажды случился эпизод, который разрушил этот план. Иногда с разрешения Станислава Казимировича я вылетал на субботу и воскресенье в Ташкент, где жили мои родители, жена и сын. Однажды я занял место в самолете и вдруг в него вошел ректор института Хаитов. Он увидел меня, поздоровался и спросил, кто разрешил мне вылет в Ташкент. Я ответил, что С.К. Ченгери. Он ничего не сказал и прошел в передний салон самолета.

Когда я вернулся из Ташкента, то узнал от председателя месткома, с которым я работал еще в Беговате, что моя первая очередь на получение квартиры была перенесена на 8 или 10. Этот ее перенос был мотивирован ректором на заседании месткома тем, что я от него не получил разрешение на поездку.

С таким решением я смириться не мог и начал посылать свои документы в некоторые медицинские институты на замещение вакантных должностей. Из Астрахани, Ижевска, Воронежа они вернулись с отказом, а из Читы – нет. По окончании летних каникул я вернулся в Самарканд. 3 сентября мне позвонил отец и сообщил, что я избран заведующим кафедрой отоларингологии Читинского медицинского института. Я сразу же приступил к процедуре увольнения. После энергичного сопротивления администрации все закончилось освобождением меня от занимаемой должности. После этого я вернулся в Ташкент и почти сразу вылетел в Читу.

Первую ночь в этом городе я провел в гостинице “Забайкалье”, а утром отправился в институт. Меня приветливо принял ректор, профессор Юрий Михайлович Герусов. Он побеседовал со мной, позвонил на ЛОР кафедру, предупредил о моем приезде временно исполняющую функции заведующего Металину Гурьевну Ильину. Далее он попросил ее познакомить меня с Читой и кафедрой, представить меня сотрудникам и ввести в курс дела. Одновременно он вызвал коменданта общежития Мироша Гаспаряна, моего будущего клинического ординатора, и велел ему выделить комнату для моего проживания и доставить меня на кафедру.

Беседа наша с Металиной Гурьевной была деловой, но не без случайно родившегося юмора. Во время нашего общения я спросил:

– Неужели я один участвовал в конкурсе на замещение должности заведующего кафедрой?

– Нет, не один. Было три человека. Один из них 60-летний профессор, другие двое кандидаты медицинских наук 1925 и 1929 года рождения. Профессор и молокосос не прошли, – ответила она.

Я, поняв суть ответа, рассмеялся. Она, разумеется, спросила меня, почему я смеюсь.

– Молокосос – это я.

Она покраснела и разволновалась. Я ее с трудом успокоил и сказал ей:

– Это комплимент и большое спасибо за такое лестное для меня определение.

А ведь действительно вступление на эту должность произошло через 11 лет после окончания института. Это в какой-то степени удивительно. Но к этому времени я уже был кандидатом медицинских наук. У меня уже был достаточный практический опыт работы в специальности. Я был автором 35 статей, большая часть которых была опубликована в центральной печати (“Вестник оториноларингологии”, “Журнал ушных, носовых и горловых болезней”). Половина из них имела прикладное значение и в какой-то степени отражала уровень моей работы как отоларинголога.

Я думаю, что именно эти показатели и явились причиной моего избрания на указанную должность.

    (ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Прочесть полный текст книги в формате PDF (2666 Kb)

© Г.А. Фейгин, 2009. Все права защищены
Произведение публикуется с разрешения автора