Соло для Вас

Стихотворения

Новые стихи выдающегося поэта нашей страны Валеря Жернакова. Тонкая, проникновенная лирика

Публикуется по книге: В.Жернаков. Соло для вас. – Б.: Салам, 2009. – 95 стр. Тираж 150 экз.

Содержание:

• Жизнь одна
• Эхо
• Зеленый берег
• Последний звонок
• Переводы
  

От автора

В эту книгу, уважаемый читатель, вошли, в основном, стихотворения, написанные мною в последнее время.

Стихи навеяны и продиктованы жизнью. С ней, корректирующей наши судьбы, не соскучишься. Её непростые коллизии заставляют сердце быть неравнодушным.

Мой лирический герой – моё порождение, человек обыкновенный, мой современник. Он трудится и любит, радуется и переживает. У него незатуманенная память. Ему знакомо чувство горечи от ломки общественных устоев. Любовь к отчему краю не позволяет погаснуть огоньку в надежде на лучшее будущее. Ностальгические ретроспекции выдают в нем вчерашнего романтика с неудавшимися желаниями.

Также в книге помещены стихи, написанные в последние годы и ранее, объединённые темой школьной жизни.

Автор проникнут уважением к любителям поэзии.

Держащий в руках стихи не может быть бездушным заурядным человеком.

1. ЖИЗНЬ ОДНА

МЕЖДУ ТЕМ НАШЕ ВРЕМЯ УХОДИТ

От аванса живем до получки, 
спим да пашем, а над головой
пышнотелые тучки-летучки
ворошит ветерок верховой.

Как живем, горожане, селяне,
Заедают заботы, дела.
А в лесу на волшебной поляне 
голубая сирень зацвела.

Прозябаем в стекле и бетоне. 
Все тут крутится, едет, ревёт. 
А на речке, в зелёном затоне,
молодая русалка живет.

Дай вам бог, земляки и землячки.
торгаши вы мои на юру.
Нас достали житейские скачки.
Сайт известен: базар точка ру.

Нам ли знать, кто судьбой верховодит? 
Трём в раздумье усталый висок 
Между тем наше время уходит, 
как сквозь пальцы сыпучий песок.

НОЧНОЙ АНАПЕСТ

Легкий сон не глубок и аляпист. 
Свет звезды за окошком в ночи. 
Накатил неуёмный анапест. 
Не погасло бы пламя свечи.

Не зашлось бы ретивое сердце 
в горькой тайне наплакаться всласть. 
Лишь бы было ему где согреться,
в чьи колени прощально упасть.

Лишь бы ветер играл на просторе 
и не сгинула жажда беречь 
в этой смуте и диком разоре
родниковую русскую речь.

Не вернуть улетевшие годы –
белокрылых моих лебедей. 
Не утратить бы стержень породы 
и доверия добрых людей.

Не выбуривай, скептик, уныло, 
не криви недоверчиво бровь.
Лишь бы солнышко в небе светило, 
лишь бы не умирала любовь.

МОЯ СТЕЗЯ

Я верен родословной без конфуза. 
Из прошлого ведёт моя стезя. 
Я родом из Советского Союза. 
Там наша юность.
                              Там мои друзья.

Там нежно голубеет мой цикорий, 
не меркнут вехи памятной поры, 
Алеют красногалстучные зори, 
искрятся пионерские костры.

Там вкусно пахнут хлеба караваи, 
кудрявый цвет клубится по садам. 
Там радости мои и первомаи, 
и мама, молодая, тоже там.

Дерзали мы, своё благое гнули, 
и не было ни рядом, ни вдали
ни наркоты, ни малолетних кули, 
таскающих базарные кули.

Как нам жилось,
                             про то мы знаем сами, 
и рады мы, что видеть не пришлось 
старушек нищих с грустными глазами, 
подслеповато красными от слёз.

Крутые джипы. Важные вельможи. 
Особняки, заборы да буи. 
Я — голос неуёмной стародёжи, 
и к господам претензии мои.

Живу под сенью памятного груза, 
печалясь, не склоняю головы. 
Я родом из Советского Союза, 
не ведаю, увы, откуда вы.

СОЛО

Старый скворушка пел среди веток 
от осенней зарницы пунцов. 
Он осилил еще одно лето, 
подготовил к отлёту птенцов.

Не рапсод он и не пересмешник
по утрам нас учил не советь. 
Он устало присел на скворечник 
на прощанье горланисто спеть.

Знает он, что ему не добраться 
вновь сюда по грядущей весне. 
Он пришлёт сюда младшего братца 
искупаться в сквозной вышине.

Будет скворушка в дали заморской
доживать невесёлые дни. 
Станет радостью неба полоска
Да приветы пернатой родни.

Воспевая родимый скворечник, 
он растроган и горд от того
как притихший окрестный орешник 
слушал хриплое соло его.

ГОЛУБЫЕ ЦВЕТЫ

                                                На могилах у мёртвых
                                                Расцвели голубые цветы 
                                                                        Семен Гудзенко

На путях бытия
всё резонно, печально и просто.
В заокольной дали от молвы и людской суеты
на обласканных солнцем
уныло зелёных погостах, на могилах у павших
цветут голубые цветы.

Полевые цветы, 
ясноглазые в радость и горе. 
Незабудки мои, 
колокольчики и васильки. 
У фанерной звезды 
приютился небесный цикорий. 
И по ветхим оградкам 
бегут голубые вьюнки.

Жестяные надгоробья
застыли, забыто ржавея.
По утрам лучезарно над ними светило встаёт,
низовой ветерок
нежит сизые стрелки шалфея,
шлёт свои письмена
с высоты голубой самолёт.

Как у нашей судьбы
синь в очах, в цыпках ноги босые,
до истомы работа и песня до поздней звезды.
По ковыльным степям,
по немереным весям России
на замшелых окопах
цветут голубые цветы.

***

Ровно под крышу легла 
балка заглавная — матица. 
Каплей по глади стекла 
жизнь моя к финишу катится.

Синих небес шапито. 
Сад, виноград да смородина. 
Кара-Джигач. Ала-Тоо. 
Тихая сельская родина.

Вон заблестела в ночи 
звёздочка, чья-то предвестница. 
Сердце ретиво стучит. 
Давняя молодость грезится.

Словно в бегущий поток 
перышко счастья обронено. 
Кара-Джигач. Ала-Тоо. 
Мать моя здесь похоронена.

По горизонту стоят
горы, белея сединами. 
Свет за окошком объят 
зорями и георгинами.

Нет серебра, но зато 
много изведано, пройдено. 
Кара-Джигач. Ала-Тоо. 
Сад мой, крапива, смородина.

ПОЭЗИЯ
                                            Александру Никитенко

Потекла словесная суспензия. 
Хмарью белый лист заволокло.  
Но отринет гордая поэзия 
Легковесно-прыткое стило.

Гладкопись, блестящая как лысина, 
Вылизана, до запятой. 
Не поманит душу вашу ввысь она. 
Быть ей заурядной лебедой.

Коль заставит жизненная версия 
без удач скорбея куковать, 
может настоящая поэзия 
выходить нас и очаровать.

А накатит нудная депрессия, 
снежной круговертью мельтеша –
прикоснётся крылышком поэзия, 
и оттает зябкая душа.

Полыхнёт соцветьями гортензия. 
Одарит восторгами весна. 
Друг мой, настоящая поэзия 
лечит и пьянит нас без вина.

***

От разочарованья ноет темя. 
Зови на помощь. Некого позвать. 
Вам любо наше муторное время?
Окстись, родимый, хватит заливать!

Сегодня я свободен, как жар-птица, 
и все, кому не лень, меня дерут. 
Подарок мне — валютная больница 
и пенсия — возмездие за труд.

МОИ СНЫ

Как вести из дальней страны, 
ниспосланные любовью 
белыми птицами сны
летят к моему изголовью.

В тающей тишине, 
будто из киноленты, 
дарят видения мне 
нашей судьбы моменты.

Там озаряет восток 
бликами дачных окошек 
твой бирюзовый платок 
в белый горошек.

Там за вуалями лет
взоры исполнены ласки. 
Там удивительный свет, 
и светотени, и краски.

Вижу свои родники, 
взгорочки и овражки, 
нежат белые лепестки 
луговые ромашки.

Мы раздарили годам 
юность в быту суматошном. 
Ты такая весенняя там –
в нашем прошлом.

Бьются грибные дожди 
струями в бочкины донья. 
Стало теплее в груди. 
Вновь я спросонья.

Радостей нашей весны 
я забытьём не обижу. 
Дороги мне мои сны. 
Там я вижу.

ЗАВЕТНЫЕ СЛОВА

Идя по жизни, волен примечать я, 
как мир суров, обманчив и нелеп.
Но, благо, есть заветные понятья: 
любовь и Родина,
                           добро и мать, и хлеб.

Роятся иногда тьмы воронья над нами. 
И впереди — обрыв.
                           И у мечты — облом. 
Заветные слова не трогайте руками 
ни в дерзком шутовстве, ни за хмельным столом.

Мне в ипостаси той
                           не трудно разобраться. 
Умеют мастаки
безверья нити вить. 
Им выгодно эффектно прогибаться 
и заодно услужливо язвить.

Пускай там хорошо –
                            в Париже ли, в Майами. 
Там яхты да «Пежо»,
                            а тут одна тщета.
Заветные слова не трогайте руками. 
Они у вас грубы.
                            Да и душа пуста.

НАША ЖИЗНЬ

                                    В. Добровольскому

Живём во смехе и слезах 
всяк на своей меже. 
Эх, нам бы радости в глазах
да солнышка в душе.

Нам годы смутные даны,
как сумерки сове.
Бледны явления весны
и света в голове.

Надень манишку под пальто 
и щеголем кажись.
То телогрейки, то манто 
дизайнят нашу жизнь.

Жаль, но когда-нибудь грядёт 
пора ступить во прах, 
никто её не обойдёт: 
ни бомж, ни алигарх.

Ушла, горбатясъ под зонтом, 
романтика от нас. 
Глядишь, и милая потом 
уйдёт, неровен час.

Скрипим во смехе и слезах, 
пытаясь не стареть, 
с мечтой наивною в глазах 
жить и душой не тлеть.

Нам слышен вещий свысока
завет вершить дела,
пока на паперть дурака 
судьба не привела.

***

О, эти мне ленивые верлибры! 
Блуждает взор, как путник в бездорожье. 
Слова, слова — как мелкие занозы 
в босой ступне моей любимой музы.

О, эти мне премудрые верлибры, 
нечёсанные, будто парики, 
аморфные, как в небе облака.

ПОД СУРДИНКУ

Под сурдинку на медной трубе 
он играет ноктюрн о себе.

Под звездой неприкаянных лет 
жил один деревенский поэт, 
над сохой и над словом корпел.
И пахал он, и песенки пел.

Песни были просты и тихи 
на его полевые стихи. 
И мечтал он, желаньем влеком, 
жить светло и гордиться сынком.

Подошла смутных лет череда. 
Слабаков опоила беда. 
От вина и зелёной тоски 
поседели у сына виски.

Бестолковой судьбы антураж: 
пьяный трёп и глумливый кураж. 
Одиночна и неповторима 
жизнь никчемная катится мимо.

Старый бард виновато живёт, 
с хрипотцой под сурдинку поёт. 
Кровоточит и плачет душа 
над судьбою сынка-алкаша.

СЛЕПОЙ ДОЖДЬ

I
Закудрявился солнечный дождик. 
Живописен чарующий вид. 
У дорожной развилки художник 
одиноко с мольбертом стоит.

То ли плачет унылый художник, 
то ли дождик слепой моросит 
и мочалит облезлый треножник, 
мочит утлый его реквизит.

Взор художника светел отчаянно. 
Только я не пойму от чего 
в этой радости так печальна 
за мольбертом фигура его.

II
Друг-поэт ходит многия лета 
по приемным чиновных князьков. 
Ноют хилые ноги поэта 
в кособоких туфлях без шнурков.

Нам достаточно тверди и неба. 
Сколько веры в судьбу не вселяй, 
не хватает насущного хлеба, 
а свободы — хоть отбавляй.

Стали явью дурные наветы. 
Минестерли любви и весны, 
вы, творцы, чудаки и поэты 
вашей милой стране не нужны.

Горделивые вы и нагие, 
с ясноликой мечтой в пол-лица. 
Ей нужны фигуранты другие –
трубадуры златого тельца.

Жизнь прожить — как росы не напиться, 
взором не дотянуться до звезд... 
Вечер вычернит очи зарнице,
утро высветит путъ на погост.

ПРОШЕПЧУ НА ПРОЩАНЬЕ

В горах обрела свое место 
неладная доля моя, 
возьми меня, божья невеста –
Россия, к себе в сыновья.

Возьми бедолагу седого, 
он сердцем с тобой заодно, 
ретиво побиться готово 
и потрепыхаться оно.

Не надо ни злата, ни ордена, 
была бы свобода и честь, 
спасибо, далёкая родина 
за то, что была ты и есть.

Случись, доведёт до отчаянья 
натужное наше житьё, 
очнусь, прошепчу на прощанье 
великое имя твое.

ТОЙ СКАЗКЕ ВЕК

Печальна Муза и бледна, как стенка, 
едва жива среди несносных лет. 
И вот изрёк Евгений Евтушенко: 
поэт в России — больше, чем поэт.

А чем он больше, тихий современник, 
анахорет, скучающий эстет? 
Чей он посланник,
чьих идей преемник? 
Кто зрит ему восторженно вослед?

К чему терзаться в творческой натуге, 
сжимать в ночи ладонями виски. 
Лоснятся в благоденствии хапуги, 
бедуют дети, плачут старики.

Не заслонит от каверз и напастей 
усталый люд базарная юдоль. 
Где рифмоносец лермонтовской страсти?
 Кто воскресит некрасовскую боль?

Нас счастье стороной не обойдёт –
той сказке век и без году неделя. 
Мели, Емеля!
Мелет он и ждёт,
когда забрезжит свет в конце тоннеля.

Не оживит дряхлеющий портрет
И чью-то стать крахмальная манишка. 
Поэт сегодня — больше, чем поэт,
иль попросту пиаристая фишка?

ПРЕДНОВОГОДНЕЕ

На себя приозябший платан 
снеговейный набросил хитон. 
Звездно-стройный у ёлочки стан, 
так идёт ей зелёный фасон.

Огонёк мой не гаснет, горит, 
трепеща без тоски и вины! 
Новый год наши души взбодрит, 
приукрасит снежком седины.

Нам бы горестей не крышевать 
и нелепостей не ворошить, 
по-привычному не выживать, 
по-людски бы с улыбкой пожить.

Дай-то бог, чтобы нам повезло 
жить удачливо и не спеша, 
чтобы сердце лучиться могло 
и под музыку пела душа.

Где мой праздничный звонкий бокал? 
Наливай, друг, а после — вокал.

2. ЭХО

***

Хрипло вороны кричали, 
что финиш мой недалёк, 
если душа без печали 
и без монет кошелёк.

Сад мой без алых урючин, 
озеро без лебедей, 
лодка моя без уключин, 
а голова без идей.

Что будет – чёт или нечет? 
Свет или тень на плетень? 
Скудный на радости вечер, 
щедрый на горести день?

Что будет завтра, не знаю.
Все вам обиды прощу, 
прошлое повспоминаю 
и о судьбе погрущу.

Месяц то мерклый, то яркий. 
К севу торопит весна. 
Трактору надо солярки –
нет у селянина сна.

Свет закачается зыбкий 
над разноцветьем полян. 
Радостно будет улыбки 
видеть на лицах селян.

ТИПАЖ

Тип чиновный дока делать вид, 
что для вас и он премного значит. 
Там, где надо выпрямить, скривит, 
с пользой под себя переиначит.

Любопытный всё же индивид, 
этакий пупырь на ровном месте. 
Ты ему про сто, а он про двести,
Надурить с улыбкой норовит.

Обожает тех, кто семенит, 
кто глаза невольно опускает 
и при нём не пялится в зенит 
и на дивиденды намекает.

Ничего он доброго не сделал 
в жизни, и не сделает потом, 
ни о ком душа не порадела 
и не озаботилась ладом.

Не спугнёт судьбу его осечка, 
в стремени пока его нога. 
И живет себе — ни богу свечка, 
впрочем, и ни черту кочерга.

СКИФСКИЙ МОТИВ

Груб и вальяжен евротать. 
Хэлло, подвиньтесь, сэр. 
Вам явно стало не хватать 
Союза ССР.

О, да, он силу обожал 
и к шнапсу огурцы 
и нежно сивую держал 
Европу под уздцы.

И вширь, и вдоль, наискосок 
легла сквозная Русь. 
Вас гложет, глядя на восток, 
досадливая грусть.

Вам так охота погонять 
нас натовским бичом, 
но станут нас оборонять 
не фуры с кирпичом.

И под зигзаговым венцом 
вам высветит гроза 
широкоскулое лицо 
и скифские глаза.

Дабы века не осмердить, 
оттачивая слог,
страшись медведя разбудить –
пророчествовал Блок.

Извольте поумерить пыл 
в согласии мирском, 
пока господь не запустил 
хрущёвским башмаком.

***

                                           Сестрам Рауш

Вам припомнятся синие горы 
в зеленях виноградной листвы, 
тропка в поле, и школа, в которой 
были очаровательны вы.

Там село ваше Кара-Джигач, 
симпатичное добрым обличьем, 
утонувшее в гомоне птичьем 
среди радостей и неудач.

Там весна лучезарна и дивна, 
там, над дымкой осенней земли, 
на прощанье светло и надрывно 
пролетая, кричат журавли.

Там, за далью ребяческих лет, 
хорошо, как во сне невесомом. 
Там струится немеркнущий свет, 
свет любви над родительским домом.

ПОЖЕЛАНИЯ

Тепла вам и цветения
и огонька в крови, 
приятного волнения, 
и правоты любви.

Пускай тоска не гложет.
Затмить её сумей
и поступью потвёрже,
и статью попрямей.

Да будет благодарна 
душа простым словам 
и обаянью шарма, 
что свойствен только вам.

Уму и сердцу — лада 
в начале и в конце, 
приветливого взгляда 
и светлости в лице.

АКРОСТРОФЫ

ЗИМА

Солнца зимнего луч золотой
воссиял над поляной лесной. 
Ели дремлют под снежной фатой. 
Тишь застыла в обнимку со мной.

Легковесным сияньем искрит
аметистово-льдистый рассвет.
На снегу угольками горит 
апельсиновой корочки цвет.

Дошагать, добежать, доползти, 
опахнуться теплом очага,
чачи выпить за наши пути,
молодящие душу снега.

Откровенны презенты зимы: 
яркогрудый снегирь да пимы.

2006 г.

ВЕСЕННЕЕ УТРО

Рыжеют клочья белого тумана.
Алмазно блещет на траве роса. 
Узорчата цветочная поляна. 
Шикарна утра вешняя краса.

И гладит ветерок твой русый локон. 
Рисуют тени солнечную вязь. 
Осоловело скачут блики окон
Чирикают воробушки, резвясь.

Купают в сини серые глаза 
атласно голубые небеса.

***

Молодит снова душу мою 
Ала-Тоо немеркнущий свет. 
Мне отрадно в приветном краю 
быть нелишним уже много лет.

Если слушают горы меня,
то и мне их в лицо надо знать. 
Оседлаю крутого коня –
ветру точно меня не догнать.

РАССВЕТ

Воссияла полоска небес,
На пригорке легла тишина.
Улыбнулась беззубо и в лес
Колобком укатилась луна.

Виночерпий небесный уснул,
И черпак опрокинул пустой,
Встрепенулся потом и плеснул
Акварелью в густой травостой

У КАМИНА

Мажорное танго звучало, 
а мы у камина сидели.
Неровно сердечко стучало, 
и пели в саду свиристели.

Лавандовый ластился вечер. 
Остыли закатные дали.
Во тьму за окно улетали 
азартно напевные речи.

Манерно валторна звучала, 
а память нас томно качала.

Ромашки, белевшие сонно, 
уснули в объятьях шансона.

С тобой мы под летние трели 
январские слайды смотрели.

АРАБЕСКИ

***

На этом мосту иль за поймой 
куплет свой пропой и запой мой. 
Прости мой несносный запой, 
уважь и негромко запой.

***

Я тону, очарованный рифмой. 
Это он — неожиданный риф мой.

***

Волоокая фея Томила 
много лет мою душу томила. 
И живу так я ею томим, 
то порою глашатай, то мим.

***

Сказал терьеру Лаеш Портиш: 
— Когда ты лаешь, всё мне портишь.

***
Когда я с трепетом стаканчик выпью,
Быть хочется то с трепетом, то выпью.

***
Саакашвили повстречал Кокойты
И проворчал сквозь зубы: «У-у, какой ты!»

***
Бывали года: 
подступала беда 
и время судьбу выбирать. 
Ощерясь, орала толпа: 
«Нас — орда!»
И звучало в ответ:
 «А нас — рать!»

***

Отстранило палящий зенит 
над толпой белоствольное диво. 
Под берёзой цистерна стоит 
с завлекающей надписью «Пиво».

Добры молодцы цедят пивко, 
распустив по оплечью загривки, 
между делом беспечно легко  
льют под корень густые опивки.

Пьяных баек смурные слова 
растворяются в уличном гуле. 
А с берёзы в зелёном июле 
облетает, пожухнув, листва.

БАСНЯ

На сборище звериного совета 
в тени дерев обители лесной 
назначен был редактором газеты
                                                      Косой.

Он выступил:
— Какого вы рожна!
— Вы разве пресса, блин! Она должна 
звучать, будить, перетирать в золу, -
и грозно стукнул лапой по столу

И, распалясь решимостью горя, 
швырнул бумагами в козла-секретаря.

А утром на пеньке его лежала 
тьма фельетонов и карикатур.

Косой сидел, губа его дрожала, 
он был рассеян, молчалив и хмур. 
Покритикуй — зашепчутся фискалы, 
начнутся недовольства и скандалы.

Лису — нельзя: она зазноба льва. 
И волка тоже: он приятель зятя. 
Медведя… О, в лесу он голова! 
Не дай господь попасть к нему в объятья,

Бедняга мучился, тужил,  
но, дико встрепенувшись, порешил:
— Дам фельетон про сонного крота. 
Он слеп, да и не слышит ни черта.

ЭПИТАФИИ

***

Я жил с вами вместе на свете, 
по будням восторженно плыл. 
Простите за то, что я был, 
Кому на добро не ответил, 
кого невзначай разлюбил.

***

Идя путём житейских вьюг, 
не забывай того,  
что лучше этой жизни, друг, 
не будет ничего.

***

Здесь не бывает чудес. 
Тьма тут, как битумный вар. 
Нету здесь синих небес.
Нету здесь солнечных чар.
Не расточай же, цени
жизни бесценные дни.

***

Теперь моя душа в иных мирах
Не миновала тягостного плена.
Я был собой, но превратился в прах.
Лишь навсегда любовь моя нетленна.

***

Мне судьбу одурманила боль.
Мою печень сожрал алкоголь.
Мой земной оборвался полет.
Тут уже мне никто не нальет.

3. ЗЕЛЕНЫЙ БЕРЕГ

ВЕСНА

Май расцвечен, июнь на подлете
Слезы радости дождик прольет.
Вы чего-то хорошего ждете.
К вам оно непременно придет.

Над куртиной в настоянной сини 
пчёлка капли медовые пьёт.  
Над рабатками трепетных циний 
ослепительных бабочек лёт.

Снова тайны души встрепенулись. 
Руки нежно в одно сведены. 
Снова сердца незримо коснулись
сладкогласые струны весны.

Так взорлим же и выйдем из тени, 
будем тайной судьбы дорожить. 
Упоительно пахнут сирени,
брызжет солнце. 
И хочется жить.

В ДЕРЕВНЕ

Зеленый берег, Лодка на приколе. 
Кувшинками помеченный лиман. 
Вдали цветёт картофельное поле, 
над полюшком — сиреневый туман.

Вокруг стрижами синева прошита. 
Земной красы не застят этажи. 
Глядятся в небо бархатное жито 
и васильки глазастые во ржи.

Стоит девчонка с прутиком, в панаме,
Пасет гусей, веселая на вид. 
А благовест раздольными волнами 
достать до горизонта норовит.

Мою незаурядную персону 
чванливый город свысока отверг. 
Мне хорошо шагается босому 
по лугу после дождичка в четверг.

Пускай очнуться чудаку придётся,
что нет в пустых карманах ни шиша. 
Мне дышится здесь ровно, как поётся, 
и в благости купается душа.

СОЛНЕЧНЫЕ ВАННЫ

Муж ее играет на ионике
чувствами блукая в небесах. 
Глядь, она сидит на подоконнике 
с хитрыми бесятами в глазах.

Солнышку лучистому подставила 
озорно округлое пузцо. 
Рыжими веснушками оправила 
ей весна смешливое лицо.

За окошком зеленеет травушка 
и смеётся ласково апрель. 
Увидала это дело бабушка 
и сказала:
— Ну-ка, слазь оттель!

Видимо им надо по-научному 
эдак на окошке загорать. 
Солнышко давай по быту скучному 
бликами весенними играть.

Муж её играет на ионике
соглядатай светлости нагой, 
а она сидит на подоконнике 
и болтает весело ногой.

***

Заладил дождик, пажити кропя. 
Опять куда-то сгинуло светило. 
И ты легко выходишь из себя, 
виня фортуну, что не подфартила.

А мне светло, пока живу любя,
родные имена припоминаю.
Не обессудь, я ухожу в себя.
Когда вернусь, не спрашивай. Не знаю.

ЕЕ ТОСТ

Мы точно знаем,
                             что всегда мы правы.
Бывает, рвём подмётки на ходу. 
Ещё в лугах тучнеют наши травы 
и рдеют наши яблоки в саду.

Удачно жить мы и любить старались,
цвели и пахли, помня свой удел.
Пусть плачут те, кому мы не достались, 
прокиснут те, кто нас не захотел.

МЕЧТАТЕЛЬ

Он репетировал не раз, 
выскрёбывая шкварки: 
«Я стану рыцарем для вас 
и щедрым на подарки».

Я подарил бы вам айвы,
 нарвал бы короб сливы, 
но не доступны вы, увы, 
и больно горделивы.

Вы не поверите словам 
без клятв и уверений. 
Я подарил бы книжку вам 
своих стихотворений.

И как бы я ни смел дерзать,
и как ни увивался, 
вы не преминете сказать: 
«Ещё один попался».

ЗАЛЕТКА

Зелёный свет струят её глаза,
по зоревой траве легка её походка.
Откуда ты, прелестница-залётка,
весенняя, как вербная лоза?

Зелёный свет струят её глаза, 
алеют губ манящие помадки. 
И тень за ней, как гибкая лоза, 
животворит русалочьи повадки.

С такой по жизни мне не пофартит.
Её явленье — не моя забота.
Чего же так под ложечкой щемит,
досадливо томит неведомое что-то?

Зелёный свет струят её глаза, 
и никуда от них мне, видимо, не деться. 
Приветной синевой пылают небеса, 
совсем не для тоски и прозябанья сердца.

***

Сизых туй разлапистые ветки 
трогаю, аллеями бродя. 
Промельки нечаянной брюнетки 
Редки, как явление дождя.

И поля, и дальние нагорья
вспомнятся среди недолгих дней.
Тающим крылом полоска моря
Будет голубеть в судьбе моей.

Там полётом сетчатой ракетки
осеняет август, уходя. 
Промельки нечаянной брюнетки, 
промельки случайного дождя.

ДОЧЬ

Подивлюсь своему отраженью. 
Погрустить втихомолку не прочь. 
Так похожа на бабушку Женю 
моя младшая певчая дочь.

Образ матери в светлом окладе 
не растаял во тьме неживой – 
повторился во стати и взгляде, 
и в манере её речевой.

Все подвластны мы светокруженью, 
и волнительно мне понимать: 
дочь похожа на бабушку Женю, 
на мою горемычную мать.

Тайна дочери — в чуткой натуре, 
в доброте и заботе земной. 
Нелюбовь и житейские бури 
пусть её обойдут стороной.

АНАКЛЕТА

Когда-то ворожейка мне гадала:
что быть должно — того не миновать.
Меня однажды матушка послала 
подсолнухи у речки поливать.

За полосой мичуринского сада 
по камышам текла река Усман. 
Таилась там мальчишечья отрада: 
маринка там ловилась и осман.

Посвистывали в кущах свиристели, 
и рассыпали жаворонки трели. 
Колдун-гора маячила вдали, 
и рясные подсолнухи цвели.

Я слышал: пели в таборе цыганки, 
бодрил гитары чувственный запал. 
Нездешний лик молоденькой смуглянки 
в головушку садовую запал.

Она пришла в подсолнухи однажды, 
где я в рядки водицу направлял,
И где, слегка привяленный от жажды,
влюбленного Ромео представлял.

Это была красотка Анаклета. 
На блузке гроздь из карликовых роз, 
жемчужные серёжки и тенета 
на плечи ниспадающих волос.

Нас частые подсолнухи обстали. 
Я помню сквозь дурманящий гипноз 
узорные шнурки её сандалий 
и юбки разноцветные вразброс.

У ног вода струилась серебристо,
и ухмылялось солнце свысока,
подрагивало звонкое монисто,
смуглела в кольцах тонкая рука.

Сердечный стук мой жарок был и зябок.
Слетали с губ нездешние слова.
А сверху посреди цветущих шляпок
Небесная сквозила синева.

Подкрался вечер, и она пропала.
Смешно цыганку к ветру ревновать.
И вспомни я: гадалка нагадала – 
Что быть должно, того не миновать.

Слиняла без прощаний Анаклета.
Спасибо за волнительную блажь, 
за то незабываемое лето, 
за этот пасторальный антураж.

Я пропадал в чарующей неволе 
под карими очами визави. 
Горит в душе подсолнечное поле – 
былой восторг нечаянной любви.

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Неспешная чета. Она и он. 
Июньский вечер. Поздний моцион.

Затих угомонившийся квартал. 
С готовностью до утренней зари 
в ночное заступают фонари. 
Час умиротворения настал.

Из одного раскрытого окна 
Пленительная музыка слышна.

Блаженно растворяясь в настрое том,
она и он,
притихшие, седые, 
стояли под распахнутым окном 
и вспоминали годы молодые.

Виолончель им пела о былом,
качая в вальсе сумерки густые.

И ветерок их сединой играл, 
как будто вспомнил,
как им пел не раз. 
Давно закат в вечерней мгле погас 
и клочья алой дымки расплескал...

А из окна открытого звучал
«Сентиментальный вальс».

***

Мы в мир явились не напрасно,
у каждого своя звезда.
О, наша юность, ты прекрасна
В свои рассветные года.

Когда зимой весёлый лучик 
украсит блёстками плетень, 
нарядный джинсовый костюмчик 
к лицу тебе в Татьянин день.

Полезно дух перевести нам 
без экивок на знобкий день. 
На день святого Валентина
Ты платье белое надень.

Хотя пойдет тебе любое.
Настанет светлая пора. 
Надень ты платье голубое 
на день Февроньи и Петра.

А жарким летом иль весною, 
с утра встречая новый день, 
неотразимо, в пику зною 
ты мини-юбочку надень.

***

Она еще пока не обрела 
округлых линий девичьего тела, 
но пальчиком уже из-за угла 
манит недвусмысленное дело.

Я не из тех, кто портит борозду, 
и не монах, ласкающий лампадки.
На вензеля дешёвые не падкий, 
за ней, ополоумев, не пойду.

Там не до чувств,
Любовью окрыленных.
Там взгляды беспардонны и грубы.
Ее мечта больная о зелёных
Зашорена убогостью судьбы.

Твоя тропа неужто не видна?
Пойдешь по ней — там низменная яма. 
Пора домой Иди. Там у окна
не спит и ожидает дочку мама.

4. ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

КУКУШКА НАКУКУЕТ

С верховий юных лет 
летит к нам чистый свет 
и головы седеющие студит.

Послушай-ка, жена, 
налей полней вина. 
Ты знаешь, жизнь одна, 
другой не будет.

Нам как-то не с руки 
чернить свои деньки, 
кивая на пеньки былых подножек.

Твои ученики,
твои выпускники
несут душевный свет.
Он твою радость множит.

Опять пришла весна.
Душа забот полна,
на вольной воле солнышко ликует.

В нехватке светлых лет
большой печали нет:
попросим! -
и кукушка накукует.

ЗВОНОК В СЕНТЯБРЕ

Был мечтательным я с малолетства, 
горевал, что не вечна роса. 
Где же ты, ветроногое детство? 
Гонит ветер твои паруса.

Только-только прикрою глаза – 
вспоминаю пригорки, поляны, 
тишь да шорохи тёплых ночей, 
то метели, то дальние страны, 
то охапки весенних лучей.

Над покосами тлеют закаты. 
Пар молочный стоит над рекой.
Облачившись в кольчугу и латы,
я шагаю на праведный бой.

То лечу я по лужам, босой,
Пузырится рубашка в заплатках:
там, в лесу, синеглазая Натка 
одиноко дрожит под грозой...

Встрепенёшься, 
зажжёшь сигарету, 
Улыбнёшься далёкой поре. 
По всему-то по белому свету 
вдруг зальётся звонок в сентябре.

Вон он я, неказистый, небойкий, 
не спеша собираю росу.
Я сегодня, неверное, двойку 
виновато домой принесу.

1 СЕНТЯБРЯ

Промельк лета недолог.
Вновь придя к сентябрю, 
Я тебе, моя школа, 
«Добрый день!» — говорю.

Я-то знал: ты всё лето 
поджидала меня. 
Стихли звонкие где-то 
песни знойного дня.

Откудрявились искры 
пионерских костров.
Кружат рыжие листья 
над затишьем дворов.

Блещет в поле росистом 
ёжик свежей стерни. 
По тропинке струится 
ручеёк ребятни.

Ишь ты, как повзрослели, 
на вершок подросли! 
А у малых портфели 
достают до земли.

Русый волос у хлопца 
стал, как белый ленок... 
Скоро-скоро зальётся 
долгожданный звонок.

БАЛЛАДА О ПУШКИНСКОЙ БЕРЕЗЕ

                                                         В.Л.Коротенко

Над тихой Соротью, в Тригорском, 
росла в далёкие года 
Неброско тонкая берёзка 
в тенистом парке у пруда.

Стояла Золушкой у тропки.
Тянулась к свету, как могла, 
Белела немощно и робко – 
и в том вина её была.

Во двор влетела таратайка: 
изволил Пушкин в гости быть – 
да благо в час, 
когда хозяйка 
велела оную срубить.

За то, что выросла без спросу, 
топор ослушнице грозил 
Простить несчастную берёзу 
хозяйку Пушкин упросил.

В порыве радости бедовой 
он обнял трепетный стволок
и хохотал, пока дворовый 
холоп топор не уволок.

Прошло одно, другое лето –
за годом год, что вертела. 
Теперь любимицей поэта
берёза ладная слыла.

Нежна листом,
упруга телом, 
светла поодаль и вблизи, 
она кудряво зеленела, 
стройна, как юная Зизи.

О ней завистливо подружки
тайком шушукались вокруг.
Да вот беда: уехал Пушкин

Когда упал у Чёрной речки 
поэт подкошено в сугроб, 
она была бледнее свечки, 
жестоко бил её озноб.

Но с той поры совсем недолго
берёза в горе прожила. 
Однажды сумрачно наволгла 
весной предгрозовая мгла,

Забесновался дождь плескучий, 
и вдруг — ужалило её 
из низко стелющейся тучи 
слепящей молнии копьё.

Немым укором белу свету 
она пылала, трепеща 
по небывалому поэту 
неповторимая свеча.

МОЙ УЧИТЕЛЬ, ПРИПОМНИ МЕНЯ

Школа, школа, родная обитель. 
на свиданье меня позови! 
Постарел наш любимый учитель,
поседел в бескорыстной любви.

Продолжая людское житьё, 
не приемля бесчестья и злобы, 
космонавты, певцы, хлеборобы – 
мы прошли через сердце твоё.

Наши годы мелькают, как спицы 
в колесе. Глядь — бела голова. 
Я приду к вам за всё поклониться 
и сказать дорогие слова.

Взрослый в чём-то подобен ребёнку, 
коль живёт, радость детства храня. 
Мой учитель, припомни меня –
с третьей парты худого мальчонку.

Он был робок, созвучья шепча, 
невнимателен, с чёлкой упрямой,
в гимнастёрке с отцова плеча, 
двадцать раз перештопанной мамой.

Помню всё.
Перед жизнью не трушу. 
Дело верное — знать и уметь. 
Чтобы людям раздаривать душу, 
надо душу, как ваша, иметь.

РЫБАК

Я потирал довольно руки, 
сходя с соснового крыльца, 
намереваясь у излуки 
удить маринку на живца.

Петляла тропка неторопко 
со взлобка в дымчатый лесок. 
Навстречу мне девчонка робко 
несла с грибами туесок.

Плескался за спиной крылато 
платок в голубенький горох. 
И потащился я куда-то вослед за ней, 
как скоморох.

Над лепестками молочая 
плыла июльская теплынь, 
и, знойный запах источая, 
цвела тоскливица-полынь.

До пригородного трамвая, 
уду забыто волоча, 
я плёлся, глаз не отрывая 
тайком от смуглого плеча.

Немало утекло водицы 
в реке за дымчатым леском. 
До сей поры мне эта снится 
Маринка с белым туеском.

УРОК

Удалец Тенгинского полка, 
острослов, задумчивый поручик, 
скакуна, летящего по кручам 
шпорит под упругие бока!

Нет, не умертвили вдохновенья 
гнев двора и светский неуют. 
Там — всё ложь... 
А рядом, к сожаленью,
подлецы-мартыновы живут.

Не уберегла она поэта, 
лапотная, гордая страна. 
Ею лишь душа была согрета 
и к царям презрения полна. 
Он упал. Пробито сердце пулей. 
Потемнел Машук.

Ревёт гроза...
Вижу, как отчаянно блеснули
влажные девчоночьи глаза,  
   
как слезинки падают на книжки 
капельками стынущей тоски, 
как тайком суровые мальчишки 
судорожно сжали кулаки.

Я подумал: добрые вы души. 
Наступает взрослости пора. 
Пусть никто ту веру не разрушит 
в справедливость, 
в торжество добра.

Свищет ветер.
Где-то разыгралось
море беспокойное вдали.  
Там душа поэта — белый парус -
мечется далёко от земли.

РАННИЙ МАЯКОВСКИЙ

Вырос глыбою на эстраде,
молодой,
непривычно громаден.
по рядам — шёпот, свист: 
футурист! 
Пышный бант. 
Непослушные волосы. 
К чёрту фрак и слащавые опусы! 
Исподлобья взглянул. 
Вот шагнул, 
словно к старту -
к стиху приготовился, приосанился -
и громыхнул.
Звуки скрипок елейного тонуса
дерзко рушит раскатистым голосом
сам -
весомо и броско -
Маяковский!  
Мечет в уши словами-занозами.
Впереди беспокойно заёрзали.
Наставляют лорнеты
на задиристого поэта.
И летит в обывателя каверзно
что ни слово –
то с кем-то шок.
(Как разнежено слушали Бальмонта
до румянца зардевшихся щёк
— Ма-а-я-ковский, ещё!
Зал глазами окинул зорко:
аплодировала галерка,
И раскатом 
в раскате:
— Нате!

* * *

Каждый спел
свое школьное соло.
По одиннадцать лет за спиной.
А теперь
до свидания, школа,
до свидания, класс выпускной!

В этом классе есть два Адилета,
две Мзэрим
и Венера одна.
Ваша школьная песенка спета,
но забыться она не должна.

По мечтам и по жизненной сути 
время вас понесёт, как тулпар.
В этой жизни удачливы будьте 
и Эрмек, 
                и Уран,
                             и Капар.

Среди новых косичек и челок 
не забудешь, дружок, так и знай, 
имена своих классных девчонок: 
Айсулуу, 
               Гульзада, 
                              Алтынай.

В этом классе есть два Адилета, 
есть и Роза-берёза одна. 
Ваша школьная песенка спета. 
Не забудется вами она.

2006 г.

ВЫРАСТЕТ И НЕ ЗАБУДЕТ

Щуплый неухоженный мальчишка 
за последней партой у окна. 
Перед ним захлопнутая книжка. 
За окном дождливая весна.

Он глядит, как шалый ветер множит 
в небе кучевые облака. 
Там одно, пушистое, похоже 
на его пропавшего щенка.

Он сидит какой-то оробелый,
завершая сзади тихий ряд. 
Вроде про Босфор и Дарданеллы 
что-то на уроке говорят.

Как унять недетскую истому? 
Что его без устали томит? 
Плачет мать, отец ушёл из дому, 
печка надоедливо дымит.

Да ещё куда-то подевался 
белолапый друг его щенок. 
Он его искал, не доискался 
и поплёлся в школу на урок.

— Что это за глупая привычка:
Встанет и старательно молчит, -
осердясь, ворчит географичка, 
по столу указкою стучит.

Погодите же, не ворошите, 
взрослые, неласковый огонь. 
На его худые положите 
плечи свою тёплую ладонь.

Вы его, пожалуйста, поймите. 
Пусть вам не в дугу ото всего, 
вы в глаза мальчишке загляните. 
Не тираньте двойками его.

Время наши головы остудит.
Посреди житейской маяты
Вырастет пацан и не забудет
Ваших глаз и вашей доброты.

СИНЯЯ ПТИЦА

Кто из нас не желал
изловить в небе синюю птицу? 
Но фортуна расставила вехи –
кому что дано. 
Однажды учитель 
влюбился в свою ученицу –
вот такая коллизия, 
чем не сюжет для кино?

Засиял невзначай  
над судьбой романтический глянец.
Покорили походка
и синих очей забытьё.
На щеках её смуглых
застенчиво брезжил румянец.
Было тесно под партой
шикарным коленкам её.

Пацаны меж собой 
в честь её затевали разборки. 
Но поклонников этих 
она отметала подряд.
Танцевала и пела,
легко получала пятёрки
и подолгу дарила 
учителю ласковый взгляд.

Умник с мелом в руке,
он боялся посеять ошибку
и, ликуя, не думал о том,
что потом суждено.
Натыкался на чары её и улыбку
и стоял, остывая
и глядя куда-то в окно.

Время пестует нас и бодрит,
и забвеньем пугает.
Наш влюблённый учитель,
однажды наставником став,
запоздалый Ромео,
не знал, что теперь посягает
на казённую честь
и, о Боже, на школьный устав.

Синеглазка его
между тем становилась прелестней
Для других было сердце закрыто её на замок.
Жаль, что стала она синей птицей,
неспетою песней.  
И забыть той мелодии  
он очень долго не мог.

Всё прошло, и давно 
повзрослели те школьные дети. 
Вот уже развязка 
истории этой видна. 
И не будет зигзагов, 
Не будет клубнички в сюжете. 
Он сегодня старик. 
И успешная дама она.

***

Вот и снова душевные струны 
будто тронул искусный скрипач. 
Взор поэта, как тайные руны, 
осеняют нам тропы удач.

Незабвенны поэзии звуки 
и стройны, как само естество. 
Различим среди счастья и муки 
гипнотический голос его.

Пусть фатальна сменяемость мира – 
не всесильно над словом быльё. 
Родникова российская лира, 
Блок — густое знаменье её!

ШКОЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ

Восковеет янтарно живица. 
Тянет горькой полынью с полей, 
 живой неизбывно струится 
свет купавы над долей моей.

Твой рассвет не померк розовея. 
Твой закат со снежком на виске. 
Ты всё та же из юности фея, 
импозантная, с мелом в руке.

Из-под школьной стрехи улетели 
светлогрудые стайки стрижат. 
От залётной тоски иль капели 
твои влажно ресницы дрожат.

Прослыла ты тюльпан-королевой
в души мальчиков пылких запав. 
Для меня ты из юности дева, 
светлоокая пава из пав.

Вот опять ты склонилась над книжкой, 
поправляя упавшую прядь. 
Подкрадусь в тишине, как мальчишка, 
чтобы нежно за плечи обнять.

Шелестят нашей жизни страницы. 
Облетает листва с тополей, 
и живой неизбывно струится 
теплый свет над судьбою моей.

МОЛЧАНЬЕ — ЗОЛОТО

Один пытал -
он был экзаменатор.
Он удручённо головой качал.
Другой - 
молчал, моргая виновато, 
ни на один вопрос не отвечал. 
Помалкивал, 
сам думал заодно:  
«Молчанье – золото, не каждому дано».

5. ПЕРЕВОДЫ ИЗ КИРГИЗСКОЙ ПОЭЗИИ

                                             Салибай Шатманов

ХРОМАЯ КОСУЛЯ

Средь диких скал жила одна косуля 
на высоте парения орла. 
Не повезло ей быстрой быть, как пуля. 
Она с рожденья хроменькой была.

На дальний склон упархивало стадо 
стремительно несущейся гурьбой. 
А ей одной немного было надо:
поесть да сковылять на водопой.

Сама она, судьба ли виновата -
подкараулил бедную обрыв.
И тело её бренное куда-то
унёс поток, в шипящей пене скрыв.

Не нагляжусь на блики Иссык-Куля,
на синий свет лучащегося дня, 
но люди,
я ведь тоже как косуля,
сегодня жив,
а завтра нет меня.

                                 Ташмат Арыков

ЖАВОРОНОК

Луга истомлённые мучил 
степной опаляющий зной, 
да, благо, надвинулись тучи, 
сулящие дождь проливной.

И вот уже сделалось душно 
и сумрачно. Чуть погодя 
по травам ударили дружно 
струистые плети дождя.

Но быстро он отбесновался. 
Внезапно утих, как возник. 
Лишь воспоминанием остался 
насыщенный влагою миг.

Зеленые рощи умылись, 
сбежали с пригорков ручьи. 
И тут же сквозь тучи пробились 
слепящего солнца лучи.

Как щедро искупаны листья! 
А корень по-прежнему сух. 
Но жаворонок с возвысья 
ласкает руладами слух.

Резвясь в прополосканной сини, 
водя как смычком по пиле,
он славит прохладные ливни, 
дарящие радость земле...

                                   Табылды Муканов

СУДЬБА

Поутру осеннею порой 
женщина надела спозаранку 
свежее, обласканное ветром 
стиранное платье. 
На заре
поманил её предгорный лес, 
и она направилась к нему, 
весело ступая по росе 
с ивовой плетёною корзиной. 
Молода та женщина была... 
Яблоню приметила она 
с крупными пунцовыми плодами. 
Резво подбежала, 
стала рвать
красные плоды нетерпеливо, 
без разбору, 
торопясь, 
как будто
кто-то мог её опередить. 
Стал плодами полниться подол. 
Обнажились стройные её 
белизной лучащиеся ноги. 
Уж полна корзина. Собирать 
некуда.
За пазухою тесно 
ей и так от яблоков своих.
Видит: как пышна невдалеке 
на возвысье яблоня другая. 
Показалась ей она пригожей, 
с яблоками слаще и крупней. 
В рослую пожухлую траву 
вытряхнула всё, что собрала, 
снова торопливо побежала 
к дереву, что приглянулось ей. 
Издали манившие плоды 
были неприглядные вблизи: 
сморщены, 
исклёваны дроздами.
Удивилась женщина
и вновь
заспешила к третьей, что вдали,
яблоне...
А та была и вовсе
высохшей, как старый саксаул.
Ни листа, ни птичьего гнезда,
даже тени не было под нею.
И, надеждой зыбкою дыша,
в запоздалом страхе заблудиться
побежала женщина назад
к первой, щедрой яблоне.
Но поздно:
не было ни яблока на ней.
Кто-то обобрать её успел.

***

Камешек драгоценный,
капелькой крови алея,
сияет в твоем кольце
на пальце несмелой руки.
В нём отражается солнце,
горы, цветы и я...
Мне же хотелось всегда
быть в твоём сердце.

© Жернаков В.Я. 2009 г. Все права защищены 
Произведение публикуется с разрешения автора