Тайган

Рассказ

Рассказ о судьбе удивительного коня, родившегося на свет от обычной рабочей лошадки и чистокровного английского скакуна. Нелегкая доля у таких полукровок, особенно в мире людей, где царят зависть, жесткость, подлость… Из сборника "Чужой крест".

Публикуется по книге: Иванов А.И. Чужой крест. – Б.:, 2009. – 526 с. 
    ББК 83 Ки 5-3
    И-42
    ISBN 5-86254-Ø47-4
    И 4702300100-04

В субботний августовский вечер мы сидели на веранде дачи, наслаждались плывущей с близких гор мягкой прохладой и рассуждали, помнится, о том, что под напором грохочущего, раскаленного века постепенно утончаются, а то и вовсе утрачиваются прочные некогда человеческие привязанности, непокорное свободолюбие подменяется обособленностью, отзывчивость – отчужденностью… Вдали от сутолоки, телефонных звонков мыслилось неторопливо, привольно. Под стать шла и беседа – без едких реплик и вздорных речей. Каждому хотелось расслабиться, не дергать нервы, тихо и покойно дождаться ужина, а затем уснуть под неумолчный глубокий гул реки.

– Какие уж нынче привязанности, – заговорил Евгений Григорьевич, когда до него дошел черед. – Из-за любой мелочи, любого пустяка люди готовы рассориться... Иной раз любо-дорого смотреть: годами в друзьях ходят, куда один – туда и другой. И взгляды у них совпадают, интересы тоже, словом, встречайся и радуйся. Но вдруг ни с того, ни с сего – в разные стороны. Будто черная кошка меж ними пробежала. Да что там кошка... Знаете, может, неподалеку отсюда были дачи Герасимова и Майорова. Были, да сплыли. Сейчас у них другие владельцы. Так вот, тогда всем казалось, что лучше друзей не сыскать. Оба известные ученые, с именем. Чуть ли не с детства все вместе и вместе. И дачи-то строили рядом. Но у одного огород чистенький, без порчи, а у друга-соседа хоть караул кричи. Оказывается, прижилось на участке Герасимова семейство жаб. От них вредителям никакой пощады. Узнал Майоров, в чем секрет, и переманил жаб к себе. Вражда меж соседями началась лютая. Оба даже дачи продали, чтоб не видеться больше. А из-за чего? Из-за какой-то твари.

– Прошу прощения, но тут нет ничего странного. Еще Гоголь таких описывал. А ведь чего, вроде, проще: читай классику да мотай на ус, учись у своих сограждан и зверушек всяких, что пока еще здравствуют. Нет, мало мы перенимаем доброго, ох, как мало! А ведь примеры на каждом шагу, как росинки по утренней траве рассыпаны.

Николай Васильевич, хозяин дачи, покачал крупной седой головой, с едва заметными пролысинами. Всю жизнь он проучительствовал то в сельской, то в городской школе, и его склонность к сентенциям была нам знакома. Знали мы также, что будучи человеком скромного, даже застенчивого нрава, Николай Васильевич редко вступал в наши разговоры, посиживая где-нибудь в дальнем углу стола, поглядывая на нас глазами выцветшей голубизны. И лишь когда что-то сильно его заденет, встревожит, отважится привлечь к себе общее внимание. С ним или подле него приключалось немало любопытных историй, и слушать старого учителя было удовольствием. Вот и сейчас чувствовалось, что одна из таких историй просится наружу, и он сдерживает ее, боясь показаться навязчивым.

– Продолжайте, Николай Васильевич, – заговорили мы наперебой. – Ну, пожалуйста!

Он откашлялся, глаза его как-то враз помолодели.

– Может, это не совсем по теме... Но ведь все вокруг настолько переплетено, взаимосвязано, что трудно отделить одно от другого, не оборвав живую нить... Случай, о котором я хочу вам поведать, произошел давно, лет сорок тому назад, когда председатели колхозов не пылили по дорогам на машинах, а единственным и надежным транспортным средством у них была лошадь. Жили мы тогда в Белогорке. Я не большой знаток животных, но лошадей, что были как бы приписаны к селу, знал наперечет. Среди прочих выделялась «водовозка» – костлявая, широкая, неповоротливая кобыла. Жена конюха Марфа разводила однажды опару в горшке, который на сельский лад макитрой зовется, увидела водовозку и говорит: «Та гляньте, она ж як моя макитра. Ей-богу, макитра и есть!». С тех пор и прилипло к ней – Макитра.

Ходила она себе от колодца или родинка по бригадам, к столовой да обратно, кляла свою тоскливую участь и ведать не ведала, что и для нее наступит звездный час.

Как-то мимо Белогорки в сторону Мерке прогоняли коней английской породы. В школе занятия прервались, так ребятишкам захотелось посмотреть на чистокровных верховых лошадей. Длинноногие, поджарые, нетерпеливые, в каждом по ветру сидит – залюбуешься. Дело было под вечер, а путь им предстоял дальний. Решили: пусть они переночуют в селе. Привели в порядок конюшню, задали корм по первому классу... Ночью жеребец Гектор, самый отчаянный, сорви-голова, освободился от пут, выбрался из конюшни и давай разгуливать по двору. Тут Макитра ему и подвернулась. Была она в самой поре. Не раздумывая долго, Гектор покрыл ее. А утром ушел на английский манер – не прощаясь.

Следующей осенью родила Макитра жеребенка. Поздний он получился, забавный. Длинная шерсть на тощих боках лохматится, уши торчком, а резвый какой – ни минуты на месте не простоит. Макитра довольна, так блажь по морде и струится. На него горделиво поглядывает, а на других матерей – с превосходством.

Проходил жеребенок зиму при Макитре, подрос, глаже стал. Пришло время, начали отбивать жеребят от кобыл, а он ни в какую. Мечется, бегает, не дается. Уже тогда пастухи окрестили его Тайганом – киргизской борзой. В конце концов от Макитры отлучить сумели, зато в свой жеребячий табун, где сплошь одни юнцы, влиться не пожелал. Сколько ни бились – все напрасно. Бродит в сторонке, сам по себе. Дичится общения со сверстниками.

Попытались его заарканить. Куда там! Только приблизятся – он в бега. Стремительный, от всех уходит. И хитрый: заметит верхового, сразу смекнет, что кругом обложить могут. Задерет хвост трубой и айда в горы.

В тот год холода подкатили к нам рано. Пожухла на склонах трава-мурава. Землю прихватило морозцем, она отвердела до звона. Тайгану это не по душе пришлось, спустился он пониже, туда, где скирды сена. Подойдет, наестся вдоволь, а потом гуляет себе по полям да долам.

Особенно приладился он ходить к скирде, что у Зеленого ручья. Удобно все-таки: и сено жевать, и водичку студеную тут же хлебать. А все живое, подобно человеку, тянется к удобствам. И никак этого не переменить.

Заприметив, когда Тайган появляется у этой скирды, конюх Потапыч вместе со своими ребятами спрятались в сене. Теперь, думают, никуда ты, голубчик, от нас не денешься. Приготовили аркан, ждут. Вскоре он пришел. Тычется мордой в сено, а у самого ушки на макушке, чует неладное. Метнули аркан, да только Тайган в этот миг как раз головой тряхнул, будто муху отгонял. Слетела петля, едва головы коснувшись. Он как прыгнет в сторону и сразу вскачь ударился. Копыта бьют барабанную дробь, вороная грива флагом развевается. Глазом не успели моргнуть, как он уже скрылся за взгорками, в глухом арчовнике. Долго его не видели. Напуганный людьми, Тайган старался держаться подальше от них. Питался чем придется, но гор не покидал.

И все-таки когда упали большие снега, ему пришлось возвратиться к стогам. Ступает он осторожно, чутко прислушивается к шорохам, тонкие вздрагивающие ноздри на лету ловят запахи. Весь как натянутая тетива. Видно, помнит, что подстерегали его, пытались поймать.

Но только короткой оказалась у Тайгана недобрая память. Да и мог ли он знать, что беда наваливается именно тогда, когда ее перестаешь ожидать?.. Ходил он к скирде одной тропкой. Там Потапыч и поставил ловушку. Как-то Тайган стал сеном лакомиться и угодил ногой в петлю. Рванулся что было сил, но веревка, обвитая вокруг вбитого в землю березового кола, держала прочно. Долго Тайган метался, не желая примириться с поражением, пока, наконец, не упал, обессилев, на взрытый копытами снег.

Николай Васильевич замолчал, отвернувшись к окну. Может, заново переживал то, о чем рассказывал, а, может, припоминал, как же дальше-то было. Мы не торопили его. Вечерний воздух густел, наливался тишиной.

– Отвели Тайгану в конюшне стойло получше, – продолжал Николай Васильевич. – Фыркает, никого к себе не подпускает. А как с кормом-то быть? Потапыч затылок чешет. Наконец осенило его: сделать в крыше окно и бросать корм сверху. Дня три Тайган так ни к чему и не прикоснулся. Но голод не тетка. Помаленьку стал брать. Потапыч наблюдал за ним, ждал, пока он пообвыкнет. Бывало, встанет чуть поодаль и разговаривает: «Не серчай, Тайган, что спутали твои планы. Поживешь, увидишь: здесь и еда слаще, и подстилка суше. Воля она тоже, брат, не всякому подходит. Нынче снег вон как глубок, по нему ты не очень-то разбежишься, волки быстренько достанут. А у нас тебе хорошо будет, не пожалеешь...».

Тайган поначалу диковато вздрагивал, косил глаза, слушал с неохотой, недоверчиво, но постепенно доброжелательная настойчивость Потапыча одержала верх. Теперь как только Потапыч войдет в конюшню, заговорит с ним, он поворачивает в его сторону голову, прислушивается, будто понимая, о чем идет речь. А у Потапыча своя тактика. То хлебом, то сахаром его балует. А сам в это время легонько поглаживает ладонью по спине, задерживая ее там, где седлу быть: пусть, дескать, навык образуется.

Многие в Белогорке интересовались, как приручается Тайган. Но пуще всех интересовался председатель нашего колхоза, решивший приспособить этого красавца для своих повседневных поездок. Он частенько наведывался в конюшню, прихватывая что-нибудь лакомое. Тайган видел его рядом с Потапычем, смягчался, позволял приблизиться к себе, брал из рук председателя лепешку. Один смельчак поспорил, что запросто войдет в стойло к Тайгану и накормит его. Крепко он поплатился за это. Тайган так резанул зубами плечо, что не будь он в тулупе, остался бы калекой.

Летели дни, проходили недели.

– Объезжать пора, – сказал как-то председатель. – Готовь, Потапыч, Тайгана. Самолично поеду.

– Не рано ли? – засомневался Потапыч.

– А чего тянуть? Пора...

– Оно-то вроде и так... Боюсь, зашибет он тебя, председатель.

Но тот лишь посмеялся в ответ. Был он хоть и грузноват, но силен, цепок, верхом ездил с малолетства, можно сказать, родился в седле. Предостережение Потапыча показалось ему вздорным.

– Готовь на завтра. Увидишь, какой я джигит.

Конный двор большой, есть где разгуляться. Тайгана держат на двух арканах, по пять человек с каждой стороны. Он перебирает тонкими ногами, всхрапывает, нервничает, догадывается, знать, что не обычная прогулка ему предстоит. А когда седло надели, напрягся, дрожит, головой потряхивает.

Председатель не зря считался хорошим наездником. Мгновение – и уже в седле. Что тут началось! Тайган рванулся вправо, влево, взвился на дыбы, стал брыкаться, пытаясь сбросить седока. Но тот словно слился с ним, ничем его не возьмешь. Пыль кругом, крики, топот. Мы уже думали, что одолел председатель, вот-вот выбьется Тайган из сил, присмиреет, как он вдруг со всего маху упал на бок. Еле председатель успел освободить ногу из стремени. Только случайно его не придавило. Все сразу кинулись к нему, арканы ослабили, Тайган и воспользовался этим. Вскочил и через ворота прямиком в горы. Бросились было догонять, но куда нашим лошаденкам до него! Они по земле топают, а он словно птицею мчит. Красиво, сильно мчит, впору не ловить его, разбойника, а любоваться. Версты через три, поняв бесполезность своей затеи, мы остановились. Он тоже придержал на мгновение бег, повернул голову, глянул на нас презрительно: мол, эх, вы, недотепы, и полетел-понесся дальше, к сине-зеленой горной гряде.

Помню, я тогда порадовался за него. Свобода доступна далеко не всем, кто ее достоин. И уж если Тайгану удалось вырваться из сытной кабалы, то пусть вдоволь хоть нагуляется, надышится привольем. Потапыч огорченно вздыхал: «Эх, теперя до самой зимы, считай, не поймаем. Одичает, сызнова ублажать, подход искать придется».

Тогда мы и предположить не могли, что спустя каких-то три дня вновь свидимся с Тайганом и не где-нибудь, а в конюшне. Исхудалый, шерсть на боках всклокочена, хвост в репьях, морда исполосована колючками – боже мой, до чего он был непохож на того выхоленного обласканного Тайгана, которым мы привыкли восторгаться. Оказывается, блуждая в горах, он зацепился концом аркана за корявую арчу, стал рваться, метаться, пока не запутался совсем. Он уже хрипел, изнемогал от жажды и голода, когда на него наткнулся чабан. Случись это зимой, съели бы его волки.

Вид у Тайгана был измученно-пристыженный, как у школьника, сбежавшего с урока и попавшего в дурную историю. Словно заглаживая свою вину, он позволял Потапычу делать с собой все, что понадобится, – и мыть, и скрести, и расчесывать, заискивающе тыкался губами ему в плечо, посапывал доброжелательно, всячески норовил выказать горячую лошадиную симпатию. Потапыч рад-радешенек, что Тайган нашелся, сам готов лезть целоваться, но держит его в строгости, покрикивает: «Набедокурил, чертяка, а теперя подлизываешься? Ном-мер не пройдет!».

Через неделю Тайган был уже в форме. Все в нем разгладилось, горделивая стать опять появилась. Ходит пружинисто, игриво, кто посторонний подступится, того и гляди куснет или шибанет ногой. Председатель говорит:

– Пока он совсем не забыл, чем его дурь оборачивается, надо объезжать. А то слишком вольготно живет. Когда жратву горбом зарабатывать станет, сразу поумнеет. Мне вон сколько по хозяйству мотаться надо. Не всякий конь выдержит. А этот, чувствую, выдержит. Двужильный. Нечего тянуть, давай начнем объездку.

Потапыч колеблется: вроде бы и вправду пора и все-таки боязнь берет. Еще прибьет председателя. Предложил:

– Может, лучше я поначалу попробую?

Подумал председатель, согласился.

– Что ж, попробуй.

Тайган, видно, крепко уважал Потапыча. Принял его в седло, даже не шелохнувшись. Вскинул голову, прошелся по двору сначала шагом, потом легкой рысью, не скрывая, что ему приятна эта ноша. Да и худое, морщинистое лицо Потапыча прямо цвело. Что ж, когда такой красавец покорился, под тобой вытанцовывает, к каждому твоему движению прислушивается, как тут не порадуешься.

Председатель тоже доволен.

– Слезай, – кричит, – Потапыч, мой черед. Есть сегодня повод – бешбармаком угощать буду.

На сей раз Тайган отнесся к нему спокойно. Поездил председатель кругами по двору и командует:

– Снимайте арканы, никуда он не денется, смирился.

Но только развязали арканы, Тайгана как подменили. С места в карьер взял, умчался с седоком неизвестно куда. Мы растерялись, не знаем, что делать. Кидаться вослед – смысла нет, стоять и ждать – а чего, собственно? Недобрые предчувствия теснились в душе. Казалось: худо, очень худо придется председателю, сбросит, затопчет его Тайган. Потапыч, черней грифельной доски, головой трясет: «Ох, и осел я, старый болван, как я не разгадал его замысел, как допустил председателя...».

Весеннее солнце бодро катилось по небу. Время подходило к обеду. Молча мы разошлись по своим делам. Только Потапыч остался. Я вел уроки в пятом классе, рассказывал о катетах и гипотенузах, а сам неотступно думал о председателе. Как он там? Удастся ли ему удержаться в седле или, если свалится, хотя бы уцелеть?

Воздух мутнел, длинные тени ложились на землю, когда я опять очутился подле конюшни. Здесь готовились к поиску председателя. Стояли оседланные кони, Потапыч, мрачный, еще более осунувшийся, распределял, кто в каком направлении поедет. Завидя меня, он спросил, могу ли я отправиться на поиски. Не успел я ответить, как раздался чей-то радостный крик: «Председатель, председатель вернулся!».

Тайган шел медленно, вся морда была в хлопьях пены, бока потемнели, лоснились от пота. Посередине двора он остановился, низко опустил голову, словно признавая свое поражение. Но и победитель выглядел ничуть не свежее. Руки и лицо исцарапаны, исхлестаны ветками, от пиджака одни клочья остались, фуражка где-то слетела, черные длинные волосы были спутаны, посеребрены пылью. Высвободив ноги из стремян, он с трудом спустился на землю. Достал из кармана носовой платок, вытер Тайгану морду, легонько похлопал его по холке: «Силен, бродяга!» – и, передав Потапычу поводья, пошел, тяжело ступая, домой.

С той поры председатель стал ездить только на Тайгане. И так привязался к нему, что если, скажем, Тайган прихворнет, то он лучше пешком пойдет, но на другую лошадь не сядет.

Как-то, может, через год, может, через полтора, Потапыч говорит мне:

– Слушай, Коля, на Сусамыре большие скачки объявлены. Председателю охота Тайгана испробовать. Айда с нами, втроем оно веселее.

Помню, шла череда майских праздников, школа отдыхала, и я обрадовался, что удастся развеяться.

Место для скачек было подобрано удивительное. Средь яркой зелени – кумачовые полотнища тюльпанов, уходящих по склонам в пронзительную голубизну неба. Серебристые ручьи, пахнущие ледниковой колыбелью, были полны форели. И повсюду – юрты, табуны лошадей.

Тайган сразу привлек внимание. Подойдут к нему, языками пощелкивают, лезут потрогать... «Убьет!» – предупредил Потапыч. Любопытных стало ещё больше, но стояли они теперь поодаль.

Судейская коллегия, как и полагается, сплошь из аксакалов. В белоснежных чалмах, сидят на кошме, чай пьют. Тайгана к ним подвели, глаза у всех засверкали, но руками машут, протестуют: чистокровка, дескать, нельзя, не допустим к скачкам. Пришлось показать им свидетельство, где Тайган официально значился сыном Макитры и Гектора. Против бумаги и аксакалы бессильны. Покрутили-повертели ее и согласились.

Кони участников состязаний в расшитых, разноцветных попонах – красных, синих, фиолетовых, желтых... На солнце все это играет, создает приподнятый, праздничный настрой. Выстроились всадники первого заезда. Смотрю, из толпы зрителей тычут пальцами в сторону председателя и хохочут, чуть ли не падают. Я никак не мог понять, в чем дело. Потапыч объяснил мне, что обычно стараются облегчить ношу скакуну; здесь вон тоже среди джигитов одни юнцы; и председатель, мужчина пудов на пять, для Тайгана, конечно, не подарок.

Выстрел кнута – и кони понеслись. Один за другим они обходят Тайгана. Потапыч волнуется, толкает меня в бок: «Ну, что он его придерживает, что не даст волю?.. Серый уже далеко ушел, не догнать... А теперь еще и Гнедой туда ж... О чем он думает, а? Эх!..».

Когда заканчивался первый круг, Тайган был чуть ли не в хвосте. Видно было, он сам недоволен, кусает удила, рвется вперед. И едва председатель отпустил повод – будто пятидесятисильный мотор включился. О, как стремительно он набирал скорость, как вихрем проносился мимо тех, кто еще только что казался недосягаемым. Зрители повскакивали с мест, свистят, гикают, улюлюкают. Вот уже Тайган поравнялся с Серым, идет ноздря в ноздрю. Остается последний круг. Серый прямо распластался, стелется по земле. Председатель легонько взмахивает камчой – и опять происходит чудо. Тайган оставляет Серого позади.

Пока судьи определяли остальные призовые места, председатель лежал на травке и оценивающе разглядывал скакунов, подготовленных для другого заключительного вида соревнований – аламан-байги.

– Ты что, – спросил Потапыч, – и сюда метишь?

– А как же!

– Перестань жадничать. Тайган еще неопытен, пускай отдохнет.

– Э-э, нет! Такому коню одной победы мало. Зачем обижать. Да и мне разминка не помешает.

– Тогда возьми моего коня.

– Только Тайган. И хватит об этом.

Потапыч обиделся и замолчал.

Аламан-байга собирает всех, кто способен передвигаться, кто хочет показать свою силу и ловкость. Метров за четыреста от старта бросается туша козла, ее надо схватить и доставить в условленное место. После сигнала к туше ринулась масса народа – словно камнепад обрушился на долину. Председатель на этот раз не сдерживал Тайгана и сразу же опередил соперников. Низко свесившись с седла, почти касаясь головой стремени, он подскакал к цели, рывком поднял козла и положил его перед собой. Оставалось каких-нибудь сто метров до юрты, когда ему наперерез выскочили три джигита. Они вцепились в тушу, стараясь перетянуть ее каждый в свою сторону. Но численное превосходство, используемое вразнобой, всегда бесплодно. Джигиты теснились, мешали друг другу, а тут еще Тайган так хватанул за ляжку одного из них, что он, взвыв от боли, ускакал куда глаза глядят. Остальные джигиты замешкались, азарт сменился растерянностью, и председатель, конечно же, воспользовался этим.

Два приза в один день – это редкостная удача. Мы ликовали. Знатоки лошадей толпились возле нас, восхищались Тайганом, спрашивали, за сколько мы могли бы его продать. Председатель посмеивался, пощипывал реденькие подковообразные усы и заламывал баснословную цену, от которой даже бывалых перекупщиков бросало в дрожь.

Под утро нас разбудили крики, выстрелы. Пулей мы вылетели наружу. Потапыч, спавший в юрте подле коновязи, возбужденно размахивал руками, рассказывал, что произошло. Оказывается, группа джигитов пыталась выкрасть Тайгана. Им удалось перепилить ему задние железные путы. Но Тайган хитер. Лягнул подвернувшегося джигита копытом в бок. Тот, постанывая, отлеживался теперь поблизости на траве. Его товарищ, рассвирепев, хотел пырнуть Тайгана ножом. Однако подоспевший Потапыч попотчевал его в интересное место зарядом соли. Короче, справедливость тогда восторжествовала.

Минуло несколько месяцев, и вдруг словно гром среди ясного неба: Тайгана забирает начальник райсельхозуправления. Мы опешили: как это забирает? Очень просто, говорят. Приглянулся ему Тайган, вот и надумал покрасоваться на нем. Сколько ни умолял его председатель, все без толку. Начальник был неумолим. Приказал, управление перечислило колхозу деньги, и Тайган перешел в чужие руки. Все, вроде, по закону, не придерешься, а получилось – хуже воровства. Потапыч, плакал от бессилия и досады. «Украли б его и то было бы легче», – говорил он. Впрочем, кто и когда знает, как распорядится случай…

Николай Васильевич замолк, уставив недвижимый взгляд на стакан остывшего чаю. По тому, как он ссутулился, потемнел лицом, было видно, что ему тяжело вспоминать эту давнюю историю.

– Ну и что? На том все и кончилось? – спросил Андрей Максимович, крупный мужчина в светлом твидовом костюме и массивных очках. Слыл он среди нас, в общем-то мало знающих друг друга, человеком смелым и решительным. Он не терпел недомолвок: – Дальше-то как было, а?

Николай Васильевич вздрогнул, заторопился, точно хотел поскорей избавиться, освободиться от груза воспоминаний и лишних вопросов. Потеряв плавность, слова пошли тряской рысью.

– Увезли Тайгана в район. Стал начальник приручать его. Но Тайган не дается. Крутой, властный характер у начальника. Привык всех в кулаке держать. Не слушается Тайган – он схватит палку и лупит его по бокам. День лупит, неделю... Замучил коня, в тень превратил, изверг!.. В конце концов подчинился Тайган. Поездил начальник неделю. Под праздник напился и погнал наперегонки с «Победой». Дорога шла прямо километра два. Потом резко поворачивала вправо, огибая овраг. Начальник хлестал Тайгана камчой. Машина отстала. Перед самым поворотом шофер засигналил. Тайган рванулся напрямик. В овраг. Все ноги, ребра себе переломал. А начальнику хоть бы что. Ушибами отделался. Эх!.. Прирезали Тайгана, вот так-то.

– Безобразие! – возмутился Андрей Максимович. – Вы тоже хороши. Не надо было отдавать Тайгана в руки этого негодяя. Боитесь ослушаться каждого, кто чуток повыше взобрался, становитесь тестом в его руках. Да будь я на вашем месте, разве допустил бы такое варварство. Ни-ког-да! Жаль, что мне он не попался, а то я показал бы ему кузькину мать...

Наверное, Андрей Максимович еще продолжал бы свою гневную тираду, если бы старый учитель не назвал фамилию того, о ком шла речь. Это была известная в наших кругах фамилия, ее обладатель был сильной и влиятельной фигурой. За столом воцарилось молчание. Спустя некоторое время, с полуулыбкой на лице и ощущением неловкости мы стали расходиться. Только Николай Васильевич, тоскливый и потерянный, оставался на прежнем месте. О чем он думал? О быстроногом и верном Тайгане? Или о нас? А, впрочем, какое это имело теперь значение...

Скачать всю книгу "Чужой крест"

© Иванов А.И., 2009. Все права защищены
    Произведения публикуются с разрешения автора