Черт те что или Слава Богу

(чистая правда)

Прорицательницу Неупокоеву укусила за одно место собака… Так начинается новый, как всегда у Николая Шульгина, задорный, уморительно смешной рассказ. Первая публикация

Прорицательницу Неупокоеву укусила за жопу собака. Неудобно, конечно, что собака укусила Неупокоеву именно за это место. И ей неудобно, и мне, как автору, согласитесь, не очень приятно на весь белый свет (чтоб он зачитался!) писать эти четыре паршивые буквы.

(«Вот, — скажет какой-нибудь ханжа, — нечем читателя расшевелить – сразу «жопа» в первом предложении»).

Да есть чем, дядя! Просто невозможно в данной ситуации избежать. В условиях острой конкуренции на литературном рынке авторы вынуждены писать правду, невзирая на неудобства. Так уж история повернулась к искусству… Да! Именно самым этим местом (см. первое предложение).

Вообще, нам с прорицательницей Неупокоевой, интересно, и мы думаем: «Почему собаки кусают людей именно за (см. первое предложение)? Ведь есть же там другие части тела сзади… И ноги, и руки, и плечи, на которых руки висят… Нет! Именно за ...!»…

Это что? Чтобы унизить нас посильней?..

Главное – маленькая шавка, ей бы за пятку в самый раз, а она, собака, подпрыгнет из последних сил и таки за… Большой, солидный, пенсионного возраста барбос, вскормленный на крови придурков хозяев… Ну, цапни за плечо – оно вот оно, перед твоим мокрым носом… Сейчас! Нагнётся, скотина, скрипя старыми костями и… (да чего там!) за жопу!..

Собака, укусившая женщину, вела себя странно. Она или он, Неупокоева не разбиралась в собаках, отошло на пять метров в сторону и спокойно улеглось на брошенную кем-то вечернюю газету. «Как это так, — подумала прорицательница Неупокоева, — что я не смогла догадаться, что оно меня укусит. Это, наверное, или я не прорицательница, или оно не собака…»

Оно сидело неподалеку, чмокало губами, как бы пробуя сладкую плоть Неупокоевой, как это делают дегустаторы вина, на послевкусие, и рассматривало тусклые газетные картинки…

«Наверное, оно умеет читать», — проницательно подумала прорицательница, и решила взять собаку домой.

— Пойдем, — сказала она, — если новое кримпленовое платье не порвалось, и на теле моём белом нету крови, будешь жить у меня.

Собака вздохнула, вставая, свернула газету вчетверо, сунула её под мышку и пошла за Неупокоевой.

— Выкинь газету — она грязная, — сказала Неупокоева.

Собака неохотно выкинула.

«Подчиняется» — подумала прорицательница, — это судьба».

Это действительно была Судьба.

У Неупокоевой был муж Неупокоев. Муж Неупокоевой был безработный и пил. Впрочем, он был не совсем безработный, а работал Дедом Морозом на детских ёлках, потому что обладал талантом – огромным ростом и громким голосом. Но работа эта была временная. Эта работа была временная по трем причинам:

— Во-первых, Новый год, хоть и каждый год, но длится максимум неделю, а потом опять состаривается, и все о нем забывают.

— Во-вторых работать постоянно муж Неупокоев считал унизительным для себя, как для существа мыслящего и читавшего кое что из Библии.

— А в третьих, даже неделю он не выдерживал…

Уже на пятый день у него от бесчисленных стопок, которые подносили счастливые родители детей, которых он обманывал, что он Дед Мороз, а не алкаш Неупокоев, отказывал речевой фильтр и он выдавал перлы по типу:

— А ну-ка дети все хором крикнем: «Ёлочка, мля, зажгись!»…

Дети орали:

— Елочка зажгись!

Электрик включал тумблер, ёлка зажигалась, дети начинали визжать.… Но мощный рык Деда Мороза возвращал всех во мрачную действительность:

— Стоп! Электрик погасить ёлку! Надо кричать правильно, как сказал Дед Мороз: «Не «Ёлочка, зажгись!», мля, а «Ёлочка, мля, зажгись»… Чего, мля, непонятного? Три-четыре!

— Ёлочка, мля, зажгись! – кричали дети, и ёлочка зажигалась уже навсегда.

— А теперь танцы! – объявлял Дед Мороз, — дамы приглашают кавалеров!..

И уходил пить «вусмерть». На все заработанные за четыре дня непрерывной работы мятые купюры…

Когда купюры кончались, он воровал у жены прорицательницы гадальные свечи и продавал их на паперти православным прихожанам. Бог подавал ему мало, но в меру. Ровно столько, чтобы к вечеру быть пьяным, а к утру способным добывать пищу и питьё…

— Это кто? – строго спросил полупьяный муж, когда Неупокоева ввела лохматую и грязную собаку в квартиру.

— Такая же собака, как ты, только трезвая, — ответила Неупокоева.

— В Библии слово собака не упоминается ни разу, зато слово пёс 87 раз и всегда негативно, — блеснул знаниями муж.

— Посмотри, — попросила прорицательница мужа, — у меня сзади платье не порвано?

— Нет, — опередила собака, — я так, слегка прикусил… Прикусила…

— Не понял, — сказал муж, — «прикусил» или «прикусила» – это же большая разница. Или, Вы, извиняюсь, сука, или ты…

Муж напрягся, но вспомнить антоним слову «сука» не смог…

— Или кобель, — дополнила Неупокоева.

— Да мне и самому интересно, — оживилась собака, — Вроде была кобелём, а как стала разговаривать, стала сомневаться…

— Неупокоев, — сказала прорицательница, — посмотри.

— Куда?

— Ну, куда в этом случае смотрят?

Муж, кряхтя, нагнулся и посмотрел под услужливо задранную собакой ногу.

— Что там?

— Что там… Что там.… Заросло всё шерстью.… Но блох вроде нет…

— Да я и сама удивляюсь, — тявкнула собака и добавила, – мне бы душ принять. Чувствую себя не совсем ловко… Шерсть скомкалась.… Кстати, может, и обнаружим что-нибудь? Ванная где у вас?..

— Мыло возьми хозяйственное, а шампунь коричневый, — сказала Неупокоева, открывая дверь ванной, — полотенце тоже коричневое…

Когда дверь за собакой закрылась, муж обиженно заметил:

— А почему собственно шампунь и полотенце оно будет использовать моё?

— Потому что оно, по моему, кобель…

— Почему кобель?!

— Послушай, — поднесла палец к губам прорицательница.

Сквозь журчание душа послышалось энергичное пение:

«Мы старые кавалеристы, и про нас
    Былинники речистые ведут рассказ!..»

— Баб кавалеристов не бывает… И потом, ты в душе тоже про кавалеристов поёшь…

Неупокоев хотел поспорить, но, поняв, что слово «кавалерист» выговорить не сможет, сказал:

— Тьфу, срам один! – и пошел к сапогу, в котором прятал бутылку.

— Подожди, — сказала Неупокоева, — давай договоримся так. Ты будешь собаку выводить дважды во двор, чтобы оно писало детям на песок, а я за это буду отводить, и забирать детей из садика…

— Каких детей? У нас же нет детей?

— Ну, когда будут…

Муж опустил голову вниз, покосился на башмак с бутылкой и сказал:

— А если не будут?

— Тогда чужих, каких-нибудь буду водить… Их полно в песочнице…

— Ладно, – не выдержал Неупокоев и метнулся к сапогу…

После «сапога» Неупокоев помудрел на мгновение и рассудительно заметил:

— Ты бы свечей прикупила.… С говорящей собакой, твой охмурёжь подняться должен…

Через пять минут из ванной вышел молодой черноволосый юноша похожий на прорицательницу и её мужа в молодости.

— Вот чёрт, — сказал юноша, — поскользнулся на хозяйственном мыле, ударился башкой о раковину и оборотился юношей.… Даже, как-то неудобно от хозяев…

— Почему же неудобно-то? – спросила Неупокоева и почему-то покраснела…

— Дак, как?.. Одёжи-то нет никакой. А ходить по городу, мудями трясти, только милицию пугать…

— Глаза-то от мудей подними, — сказал Неупокоев жене, — а ты ходи в коридор, там старое чего-нибудь из сундука возьми. Только сапоги мои не трожь!

— Да, я не пьющий, — сказал юноша и пошел, виляя круглым упругим задом, в прихожую. Из зада торчал маленький аккуратный хвостик.

— Всё, — заключил Неупокоев, — или надо пить бросать или тебя…

— Погоди пока, — сказала прорицательница, — приглядимся сначала…

— Пойду, помогу крестнику, — сказал муж и вышел из кухни. В коридоре послышалось хлюпанье и торопливые глотки.

«Надо бы свечи посчитать», — подумала Неупокоева…

— В пору тебе мое старое, — сказал муж прорицательницы, глядя на юношу в одежде 1980 года и икнул, — хорошо, что я это говно не выбросил.

— А, по-моему, ничего. Мне нравится.

— Нравится, тогда плати. Вещи денег стоят.

— Нет у меня денег.

— Чтобы у черта, да денег не было?

— Какой я Вам черт.… Это видно собачий хвостик не совсем отмылся. Сейчас коричневым шампунем потру и отойдет... А насчет денег. Может, мы сделаем так: сколько бы Вы из бутылки в сапоге не отпивали – она всегда полная будет?

Неупокоев заглянул в сапог и, точно, обнаружил там непочатую бутылку.

— А огурец? – нагло спросил он.

— В другом сапоге.

Неупокоев проверил жидкость на градус и огурец на хруст.

— Хорошо. Уговорил, стервец, прости меня Господи Иисусе. Иди, отмывай хвост. Только не моим коричневым шампунем, а еённым женским, розовым. А то, брезгую я тебя.

— Ладно, папа, — сказал юноша и снова пошел в ванную.

Неупокоев «хватил» ещё из бутылки, чтобы не пропадало пологурца, которые болтались в руке, и пошел на кухню…

— Мать, — сказал он прорицательнице, — тут, как не крути, а сыну паспорт надо справлять. Со дня на день повестки в армию пойдут, а у него паспорта нету. Могут заподозрить.

— Почему же сразу в армию? Может ему четырнадцать? – возмутилась Неупокоева.

— Почему-почему…По мудям!.. Как у быка висят…

— Всяко бывает… — вяло продолжала возражать Неупокоева, краснея.

— «Всяко бывает», — передразнил муж, – надо сходить в почтовый ящик посмотреть, нет ли там повестки…

Из ванной под журчанье воды неслась песня:

«Ой, мамочка, на саночках
    Каталась я не с тем!..»

— Точно, наша кровь, — сказала Неупокоева, — теперь мою запел…

Через пять минут из ванной вышла молодая черноволосая девушка похожая на давешнего юношу.

— Вот чёрт, — сказала девушка, — поскользнулся на розовом шампуне, ударился башкой о раковину и оборотился девушкой с длинной косой.… Даже, как-то неудобно от хозяев…

— А чего неудобно-то? – спросил Неупокоев.

— Дак, как? Одёжи-то нет никакой. А ходить по городу, титьками трясти — только военкомов пугать…

— Ну, — сказал Неупокоев, — с военкоматом, положим, мы решим… Раз муди, извиняюсь, переместились на грудь, вряд ли призовут… Жена, не слышишь, телефон звонит? Возьми трубку…

— Сам возьми, извращенец!

— Дура, ты! Я ж его, как бы, мля, папа… Алё! Кого?.. Неупокоева, как тебя зовут?

— Вот, даже имя моё забыл, как титьки чужие увидал… А ты, нахалка, сдерни занавеску с окна – стыд прикрой… Ишь буфера отрастила!..

— Прорицательница! Я звучную фамилию свою тебе дал — Неупокоева! Или тебе мало? Не тяни.… Как тебя зовут?

— Неупокоева и зовут.… Сейчас… Ты куда мой паспорт дел?.. Там написано…

— Алё… Сейчас…Может, ты Люся? Тут Люсю спрашивают…

— Это меня, — сказала завернутая в занавеску бывшая собака, — Алё! Привет Гарик.… Да так, ничо… Ну, не знаю, у меня одеть нечего… Ну ты прикольщик! Так я не могу, я девушка приличная… Алё…Алё… Чё-то прервалось… Вы чё, родители, за телефон не платите что ли, что даже отключают при общении?

— Какого я буду платить, — сказал Неупокоев, — у нас телефона вообще не было никогда…

— И душа… — дополнила прорицательница… — Ты лучше скажи – кто такой Гарик?.. Почему мы не знаем?…

— Могут у меня быть свои секреты?..

— Могут. Но почему обязательно с армянами?

— Заткнись, Неупокоев, мы не расисты…

— А кто?..

— Так, — командовала Неупокоева, — Ну-ка повернись задом.… Повернись, сказала!.. Так и знала – на месте хвост…

— Вроде поменьше стал, — робко предположил Неупокоев, — тебе как Люся, хвостик не мешает?

— Уели вы меня этим хвостиком. Как с неродной обращаетесь.… Как с подкидышем. Сейчас пойду ножом отрежу…

— Не надо! Я когда бреюсь, у меня только сильнее растёт. Надо как-нибудь «помягше»… Массаж может?.. Я бы…

— На! – сказала Неупокоева, подавая какой-то обмылок, — вот этим потрёшь, и всё пройдет.

Девушка схватила обмылок и хлопнула дверью ванной…

«Пропала собака, отличный щенок», — запел Неупокоев и пошел «в сапог».

Сапог был пустой.

— Последнее в жизни отнимаешь, прорицательница? На мозоль жмёшь?.. Безо всего могу прожить. Но без вина, что Господом придумано для увеселения и философии, не могу существовать. Куда бутылку дела?

— Тихо, дурак! Слушай!

В ванной была тишина. Никто не пел, и вода не журчала. Кто-то просто ворочался и вздыхал.

— Гарик что ли? Как проскользнул? – шепнул Неупокоев.

— Не Гарик, а Шарик. Я ему не мыло, а свечку свячёную дала. Сейчас откроется вся правда прорицательная…

Дверь ванной грустно скрипнула, и в кухню вошла собака завернутая в занавеску.

— Ну, чё, Неупокоева, — как ни в чем не бывало, спросило животное, — сколько мне своей косточки ждать? Или зря сюда тащились?..

— Эх ты, — сказал Неупокоев жене, – всё испортила своим колдовством и ревностью.

— Ревностью? Да было бы кого ревновать? Алкаш!..

— А где моя бутылка… Как тебя там… Люська?..

— Какая бутылка?

— Что мне этот пацан обещал.

— Пацан обещал — к нему и иди.

— Гады! – сказал Неупокоев и заплакал.

В дверь громко и решительно постучали.

— Открыто, — крикнули Неупокоевы и собака Люська.

В комнату вошли военком и милиционер.

— Где призывник? — строго спросил военком.

— А меня интересуют девушки лёгкого поведения, — добавил милиционер, — вот тут и заявление, подписанное какой-то Неупокоевой.

— Я Неупокоева, — сказала Неупокоева, — Вот паспорт. Клевета всё это.

Милиционер открыл и прочитал:

— Неупокоева Милиция Сергеевна.

— Ну, и имя у Вас, — сказал военком, — хуже жопы.

(«Опять!!!» — вскричал культурный читатель и подавился куриной косточкой).

— Ладно, — сказал милиционер, — раз призывников и блядей нету, может, хоть по стакану нальёте? Пять километров к вам пешком отмахали…

Дверь снова хлопнула, и вошёл представительный мужчина в почти чистой рубашке и красном засаленном галстуке.

— А чего же ты, лейтенант, пешком? Я ж тебе леспромхозовский мотоцикл на той неделе отдал? Пропил уже? – спросил мужчина.

— Владимир Ильич, — засуетился лейтенант, — Да как можно пропить такое? Бензина ж нету…этого…и масла… кризис же...

— Ладно, свободны оба, — сказал мужчина, — ложная тревога.

Военком и милиционер обиженно ушли.

— Ну, здравствуй, Мила! – сказал мужчина и поцеловал Неупокоеву в засос.

— Постойте! – сказал муж Неупокоев, — как это? Я же муж!

— Неудобно как-то, Володя — сказала Неупокоева, — столько лет не видались.

— Некогда нам, Мила, миндальничать. Жизнь, как говорится, к концу катит, а «концу» (Да!!!!) неймется.… Гони этих в шею, и заживем!

— Как это в шею? – хором крикнули собака и Неупокоев, – мы здесь прописаны!

— А вот и херушки! – сказал мужчина, — выписал я вас. Только что. Сто баксов на взятку отдал лейтенанту, и полный мотоцикл по жизни!..

— Трудно решиться, — колебалась Неупокоева, – тут ведь бизнес у меня…

— Какой к черту бизнес! Валентина!? Ты же крановщица руки золотые. Хату продадим и айда в Казань – там у меня брат с сестрой в секте. Не пропадем!

— Почему Валентина? Я Милиция по паспорту… — из последних сил колебалась Неупокоева.

— Да развел я всё в милиции. И с паспортом, и со всем. И дом на себя записал… и даже уже продал. Вот деньги, — мужчина показал что-то в наволочке, — Да вот и покупатели уже с мебелью…

На пороге стояла пузатая тетка с табуреткой. Сзади тётки стояли краснолицые молодожены, ещё какие-то пьяные люди, задержавшиеся для порядка милиционер с военкомом, и кричали:

— Кошку, кошку сначала!..

— Какую кошку, тут барбос? — пробасила тётка.

— А ну, отойдите с линии огня. Сейчас я его из табельного оружия!

— Отставить лейтенант! – приказал Владимир Ильич, — стрельбы нам только тут не хватало. Бескровно крепость возьмём.

— Фас! Люська! Фас! – не сдавался Неупокоев, толкая собаку коленом.

— Да какой-тут «фас» против «макарыча»… Пойдем уж.… Проиграли нас в триньку, Серёга… «Пипец»…

— Какой Серёга?.. Ещё один любовник?..

— Да нет. Ты Серёга. Зовут тебя так. Пошли.

Неупокоев с собакой вышли на улицу, и пошли на закат, догоняя мартовское солнце.

— А Серёга неплохое имя, – сказал Неупокоев, — уж всяко лучше Милиции.

— Не вопрос, — ответила собака, — правей бери, к теплотрассе… Не май месяц, под кустом не заснешь...

— Не заботься о пище, ибо Бог заботиться о ней. Не заботься, во что одеться…

— Ибо ты собака…

— Люська, не перебивай, сволочь. Услышат, что ты говорящая, с паперти прогонят. Скажут бесы.

— А мы кто?

— Мы?

Неупокоев подумал немного и сказал:

— Мы изгоняющие бесов.

— Из кого это мы бесов изгнали?

— А хоть бы из Милиции. Была прорицательница, а сейчас христианка и даже самогонкой не брезгует.

— Серёга, кончай уже меня «чмарить». И не юмори на паперти, не КВН…

—  А Бог юмор любит – вспомни Содом и Гоморру.… Или хотя бы имя своё … Милиция… Господи, прости…

— Тихо, Серёга.… Услышат, что у неё такое имя с паперти сгонят, скажут, что мы коммунисты…

— Уйду я от вас в Иегову, честное слово уйду… Я что, мало собираю что ли?.. Под мой чахлый вид основная милостень идет… Уйду опять в Казань…

— Да ладно, Милка, не бери в голову. Расскажи лучше про Казань. Большой, наверное, город…

— Ну, уж всяко больше нашего.… Там на горе Кремль большущий, а вокруг него татары с саблями ходят…

— А на футбол хоть ходила один раз?

— Да на кой он нужен мне футбол Ваш. Через него всё горе… Вовка как ушел в первый день на футбол, так там за три дня всю мою квартиру и пропил…

— А ещё тебе чё понравилось?

— Ну, вокзал, конечно… Я там жила… Шикарно.… Как дворец!..

— А чего ж тогда вернулась, раз дворец?!

— Да про вас вспомнила… Что-то жалко стало… Думаю, помрете без меня. Как вы тут не померли?.. Идут, начали!..

— «А когда подаёшь, не будь, как язычник – не неси копеечку впереди себя, а положи сторублёвку тайно, и Бог видящий тайное, воздаст тебе явно»…

— Подайте погорельцам люди добрые… Нам ведь ещё милиции «крышу» платить, да брат вот болеет, лежит… Вовка, проснись!..

— Во имя Господа Иисуса Христа нашего и девы его Марии хоть бы десяточку… Ну, пятерочку… Суки!..

— Не ругайся у храма, урод!

— А чего они жмутся за рубль?

— Бог им судья…

— Ага!.. Всесоюзной категории… Ладно, столичная штучка, буди своего запойного — пора стойло искать на ночь.

— Люська, сбегай посмотри наши картонки, не скомуниздили там?

— Легко…

Собака ловко прошмыгнула между редкими прихожанами и скрылась в подворотне…

Спустя некоторое время немолодая парочка потрёпанного вида вышла из церковной ограды. За парочкой плелся неопрятный человек в белой рубашке черного цвета, подпоясанный красным галстуком.

— Ты знаешь, я всё время думаю, Милка.… Извини, конечно, глупый вопрос… – спросил мужчина женщину.

—  Да говори уж, чего там.

— Он… Вовка этот.… Это самое…

— Чего это самое?

— Ну, короче.… Трахнул тебя там хоть раз?

— Где?

— Ну, в столице то… в Казани…

— Дурак ты, Неупокоев… Он, как запил с новыми хозяевами нашей квартиры тогда, так по сей день и пьёт…

— Значит, нет, получается?

— Значит, нет…

— Получается облом у тебя, Милка полный… Ни квартиры ни сексы?.. Жалеешь?.. – весело заключил Неупокоев.

— Да ничуть.

— А чё так?

— К Богу ближе стала… Прорицательство это греховное бросила…

— Потеряла, значит, талант? Слабо теперь угадать – скомуниздили наши картонки или нет?

— Вовсе не слабо. Картонки на месте. Досчитай до трёх.

— Зачем?

— Ну, досчитай!

— Да, зачем?

— Истина тебе откроется, дурень…

— Ну, ладно… Господи Иисусе, прости меня грешного… Раз, два, три…

На счёт три подскочила Люська с широко распахнутыми глазами и высунутым языком:

— Там на углу портвешок-разливуху выбросили за нипочём… Я в очередь, а вы, по шустрому, за мной…

— Люська, постой!

— Чего?

— А картонки на месте?

— Так тебе же Мила уже сказала.… Ну, давайте, шустрей…

— Бесы всё-таки вы, — сказал Неупокоев глядя в след Люське, — кроме Вовки… Эй чучело, проснись, леспромхоз горит…

Скоро к троице присоединилась собака с трехлитровой банкой чего-то мутного в авоське, привязанной к старому ошейнику…

Замыкающий шествие грустный мужчина оживился в виду дикого пойла, приосанился и дерзко заорал в сторону теплотрассы:

— Люди! Ещё один день прошёл!

— Ну и х.. с ним! – прокричали люди, спугнув с засохших деревьев гордых ворон.

Вороны с веселым цыганским криком поднялись в небо и зависли над теплотрассой, ожидая подачки, или когда кто-нибудь умрёт…

Жизнь.

© Шульгин.Н.Г., 2009. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора