Причины и условия возникновения войн

Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук

СОДЕРЖАНИЕ 
Введение
Глава I. Взгляды, теории и учения о войне
§ 1. Теории и учения о войне до ХХ века
§ 2. Теории и учения о войне ХХ века
Глава II. Сущность и причинная обусловленность войн
§ 1. Имманентные черты войны
§ 2. Социокультурные детерминанты войны
Заключение
Список использованной литературы

Введение

Актуальность. Война, пожалуй, самое страшное состояние общества, сопряженное с необходимостью убивать и погибать, когда без разбора разрушаются материальные и духовные богатства, другая человеческая жизнь теряет всякую реальную ценность, а мораль, приспосабливаясь под предельные условия бытия, изменяется до такой степени, что торжествующее насилие почитается за добродетель. Война – это боль, страх и страдание, убийство и смерть; это погибель человечности.

Но признание войны жестоким, противоречащим естественному стремлению человека жить и созидать явлением не способно, тем не менее, и по сей день отменить ее, она остается и, очевидно, еще долго будет оставаться частью нашей действительности. Это тем более странно, что во все времена практически у всех народов состояние мира ценилось очень высоко, и не только в силу его редкости и быстротечности.

О войне избегают думать, и, по сути, мы очень мало знаем о ней, и это в то время как талантливейшие умы человечества беспрерывно создают новые и новые, все более совершенные средства истребления, нападения и обороны. Но глубинные причины войн, ее сущностные закономерности остаются как бы вне поля зрения общественного и индивидуального сознания, что вызывает недоумение и удивление.

Все существующие ныне народы прошли через войну, а многие из них множество раз. Как бы нас не возмущала война, какое бы чувство она не вызывала, она является не только частью нашей истории, но и частью нашего мировоззрения, нашей души, разума и довольно часто, надо сказать, является предметом гордости. Люди должны принимать мир таким, какой он есть, и, возможно, это сделает его если не менее опасным, то по крайней мере более предсказуемым и, возможно, менее пугающим.

Прошедший ХХ век, несмотря на великие упования великих умов, надежды и прогнозы гуманистов всех видов и мастей на то, что с прогрессом цивилизации человеческие нравы смягчаться и войны уйдут в небытие, не оправдались. Этого не произошло. Более того, в ХХ веке произошли две самые масштабные и разрушительные войны за всю историю человечества. Прошедший век стал апогеем войны и воинственности. Развитие техники происходило значительно быстрей, чем нравственности. Интеллект, подчиняясь прежним этическим нормам и моральным ценностям, менее всего был озабочен возможными последствиями собственного, несколько одностороннего развития. Прежние моральные императивы, опыт предпочитали выстраивать отношения на прежних хорошо проверенных принципах недоверия, сдерживания и стремлении получить превосходстве в силе. Несколько тысяч лет цивилизованной истории, опыт и простой здравый смысл приучили людей к мысли, что силе может противостоять только сила. Принцип «хочешь мира – готовься к войне» остался, по сути, незыблемым, он по-прежнему является одним из основополагающих принципов в международных отношениях. В таких условиях война и военные средства воздействия, относясь, как и прежде, к весьма эффективным, не теряют своей актуальной значимости. Мы не можем отбросить того простого факта, что войны продолжаются и не скоро будут изъяты из человеческой истории и политической практики. «Война относится к историческим явлениям, развивающимися наиболее быстро», – считает социолог В.В. Серебрянников, отмечая, что в рамках этого века она «претерпела самые глубокие изменения по социально-политическому содержанию, военно-техническому облику, характеру применяемого оружия, масштабам, разрушительности и истребительности, воздействию на жизнь общества. В ХХ веке войны в своем развитии достигли ступени мировых войн, охватывая большинство государств и населения мира, огромные сухопутные, морские и воздушные пространства» (Серебрянников В.В. Социология войны. – М., 1997. – С. 11-12).

Каковы глубинные причины войны? Не кроются ли они в самой человеческой природе? Не противоречит ли война естественным природным принципам, исключающим возможность истребления (тем более такое настойчивое и целеустремленное) представителей одного и того же вида? Или война и есть проявление подлинного естества человека? Является ли этот феномен человеческого бытия неустранимым? Иными словами, будет ли человек, пока он существует, прибегать к насильственным методам воздействия на своих оппонентов, в том числе к такой крайней форме, как война?

То положение, что человек может жить не убивая, не требует доказательств. Мы не можем отрицать того факта, что война нередко имела под собой реальные основания и была подчинена необходимости. Например, отсутствие в достаточном количестве продовольствия и ресурсов; но странным на первый взгляд представляется то, что, даже решив их, народы не могут избавиться от соблазна вновь и вновь прибегать к употреблению силовых аргументов.

Все вышесказанное делает избранную нами тему особенно актуальной как в глобальном, так и локальном плане.

Степень разработанности проблемы. Проблема войны, как, разумеется, и сама война, издревле привлекала внимание мыслителей, была предметом их упорного и тщательного осмысления. Еще Геродот, автор знаменитых «Историй», попытался в V в. до н.э. объяснить возникновение конфликта между греками и персами. Пытались объяснить причины войны и другие греческие, а также и римские мыслители: Аристотель, Фукидит, Гераклит, Гомер, Сенека, Тацит, Марк Аврелий и др.

Проблема войны в силу того, что войны происходили довольно часто, не могла не занимать и мыслителей средневековья, в частности, Августина Аврелия, Н. Макиавелли, М. Лютера, Э. Роттердамского и др.

Значительное место в учениях о войне заняли взгляды философов XVI-XVIII вв. Так, в XVI в соответствующих кругах была весьма распространена теория Л. Де Порто, в которой война рассматривалась как естественное, циклически повторяющееся, неустранимое явление. Приблизительно таким же образом оценивал войну и Т. Гоббс в своем знаменитом «Левиафане», считая ее «нормальным», «естественным» состоянием общества. Данный период ознаменован появлением учений о войне антимилитаристского толка. Дж. Локк, Б. Спиноза, Ш. Монтескье, Ж. Вольтер, Д. Дидро, Г. Гроций, П.Ж. Прудон, в противоположность Т. Гоббсу, считали именно состояние мира и свободы, а не войны всех против всех, более естественным и, соответственно, более приемлемым для человека, общества.

Не обошли стороной проблему войны и представители немецкой классической философии И. Кант, Г. Гегель.

Свою несомненную лепту в понимание военной проблемы внесли и мыслители левого толка, а именно К. Маркс, Ф. Энгельс и В.И. Ленин.

Наиболее продуктивными, на наш взгляд, были различные геополитические учения, возникшие на рубеже XIX – XX веков и получившие свое бурное развитие в ХХ веке. Среди видных ученых-геополитиков следует упомянуть в первую очередь Ф. Рацеля, Р. Челлена, Ф. Науманна, Х. Макиндера, А. Мэхэн, В. де ля Блаша, Н. Спикмена, К. Хаусхофера, К. Шмитта, П. Савицкого и др.

Природу войну исследовали также советские ученые, а именно Е.И. Рыбкин, С.В. Тюшкевич, И.С. Андреева, В.В Денисов, Н.А. Пономарев, В.И. Замковой, П.А. Жилин, А. Каренин, В.В. Шеляг, В.М. Кулаков, А.В. Бешенцев О.А. Ржешевский, Н.А. Пономарев (Наименования работ названных авторов приводится в по ходу изложения материала диссертации) и др. Следует отметить, что все исследования перечисленных ученых проводились исключительно в русле марксистко-ленинского учения.

Что касается отечественной философской и социологической мысли, то проблема и причины войн практически не исследовались.

Объект и предмет исследования. Объектом данного исследования выступает война как особый феномен социальной действительности. Предметом исследования являются сущность, основные, наиболее общие причины внешних войн и условия их возникновения.

Цель и задачи исследования. Основной целью диссертации является социально-философский анализ и выявление основных причин и условий возникновения внешних войн. Для достижения поставленной цели определены следующие задачи исследования:

– произвести анализ наиболее значительных теорий, учений и взглядов на войну, которые были выработаны в течение длительной истории человечества;
– определить наиболее общие принципы, на которых выстраиваются межэтнические и межгосударственные отношения, а также роль фактора безопасности, а также баланса сил;  
– выявить имманентные черты войны, а также ее социокультурные детерминанты;
– выявить и подвергнуть анализу противоречивую природу войны, обусловленную сложной природой самого человека;
– определить роль силовых факторов в международных отношениях и некоторые преимущества, связанные с преобладанием в силе.

Методологические и теоретические основы диссертационного исследования составляют труды, идеи и положения представителей зарубежной философской, политической и социологической мысли по проблемам и истории войны, а также по вопросам психологии. В диссертации нашли применение также труды ученых советского периода. В процессе исследования были использованы системный, формально-логический, исторический методы научного познания.

Научная новизна диссертации. В Кыргызстане проблемы войны, ее причины и условия возникновения до сих пор вообще не рассматривалась, и данная работа представляет собой первую попытку в этом направлении.

К научной новизне относятся и отдельные составные положения диссертации, а именно:

– сущность войны неотделима от военной силы, являющейся необходимой предпосылкой военного превосходства, обладание которым дает ряд серьезных преимуществ тому, кто обладает им; именно военное превосходство было непосредственной целью народов и государств, а не война сама по себе, но оно на деле не может существовать без того, чтобы не быть использованным, или, иными словами, без войны;

– неизбежной чертой войны является убийство, однако в самом человеке не заложено природой стремление убивать и разрушать, и тем не менее, будучи заинтересованным в собственной жизни, благополучии, а также постоянно сталкиваясь с проблемой ресурсной ограниченности, он способен и часто склонен к решению проблем силовыми методами;

– конкретно-историческое развитие человечества, на деле осуществлявшееся в форме состязания различных этнических образований, привело к милитаризации как глобальной культуры, так психологии народов и индивидуумов, их составляющих; таким образом, милитаристский характер культур, образующих общечеловеческую культуру, является одной из важнейших черт большинства предшествующих и современных цивилизаций;

– одной из основных потребностей общественного и индивидуального бытия является стремление к безопасности, без которой невозможно нормальное существование ни одного социума, однако в условиях милитаристской культуры, когда силовые методы находили (и продолжают находить) широкое применение, безопасность по необходимости обеспечивалась длительное время за счет вооружения народов;

– война обладает крайне противоречивой природой, обусловленной противоречивостью природы самого человека; в частности, на войне убийство совершается преимущественно в техническом смысле, но не в нравственно-этическом: каждая из сторон, вовлеченных в военный конфликт, санкционирует убийство, то есть снимает нравственную и правовую ответственность; солдаты исполняют приказы, а герои в массовом народном сознании выводятся из категории убийц;

– при непосредственном ведении военных действий обнаруживаются многие иррациональные черты человеческой природы, однако в целом как сама война, так и подготовка к ней имеют ярко выраженный рациональный характер, который выражается, к примеру, в том, что с помощью военных мер воздействия пытаются решить целый комплекс актуальных и перспективных задач и проблем.

Основные положения, выносимые на защиту.

– Война, несмотря на изобилие ее исторических форм и постоянную их эволюцию, имеет неизменную суть, которая обусловлена постоянством человеческой природы.

– В людях (за редким исключением) не существует потребности к разрушению и убийству себе подобных, но у них есть другие потребности, которые при определенных условиях приводят к тому, что военный способ решения назревших проблем по тем или иным причинам представляется для людей наиболее приемлемым.

– Фундаментальной потребностью индивидуального и коллективного человеческого бытия является потребность в безопасном существовании, которая в условиях естественного исторического существования людей может быть гарантирована при наличии военной силы, что, несомненно, создает благоприятную почву для войн.

– Человечество длительное время пребывало и продолжает пребывать в условиях массового милитаризованного сознания и милитаристской по своей сути и форме культуры, которая в силу исторических и ряда психологических причин не могла быть другой, что также является весьма благоприятной основой для войн.

– Глобальное культурное пространство не является чем-то единородным и единообразным, человечество в его реальном и конкретном воплощении, будучи представленным в виде этносов, находится в различных культурологических слоях и эпохах, что неизбежно актуализирует такое явление, как военная сила и соответствующие ей формы воздействия.

– Употребление и угроза применения силовых методов в политике в условиях государственного бытия были и остаются по сегодняшний день эффективным сдерживающим фактором в международных отношениях. Человечеству со временем удастся, по всей видимости, изъять из политической практики военные формы воздействия, но это не произойдет в обозримом будущем.

Теоретическая значимость исследования состоит в углублении и расширении социально-философских знаний о таком сложном и противоречивейшем социальном феномене, как война, о ее сущности, причинах и условиях ее возникновения. Полученные в исследовании результаты, обобщен¬ные в социально-философскую концепцию, могут рассматриваться при анализе военной безопасности страны, а также могут быть использованы при изучении проблем, имеющих отношение к войне и миру, в частности, связанных с вероятностью возникновения войн в глобальном и региональном масштабах.

Практическая значимость исследования. Теоретико-методологические принципы, выводы и результаты исследования могут быть использованы при создании специальных курсов по истории философии, социальной философии, философии культуры, философии истории, культурологии, теории культуры, истории мировой культуры и т.д. Они также могут быть использованы в научно-исследовательской работе по вопросам угрозы войны и обеспечения мира.

Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались: на X и XI научно-теоретических конференциях Института философии и права НАН КР (2005-2006); на международной научно-теоретической конференции «Преемственность народной мудрости в современной кыргызской философии» (2006), проведенной Институтом философии и права НАН КР, и в 8 публикациях соискателя.

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на расширенном заседании отделов социальной философии, эстетики и этики; теории и истории философии; гносеологии и социальной экологии Института философии и права.

Структура работы подчинена цели и задачам исследования. Она состоит из введения, двух глав, включающих четыре параграфа, заключения и списка использо¬ванной литературы.

Глава I. Взгляды, теории и учения о войне

§ 1. Теории и учения о войне до ХХ века

    Прежде чем приступать к изложению материала данного параграфа, сделаем необходимую оговорку: нас в нашем исследовании будут интересовать исключительно внешние войны, но не внутренние – гражданские. Между внешней и внутренней войнами не лежит неустранимая пропасть. Их сущность, как мы считаем, одна и та же, и тем не менее между ними существуют и серьезные различия, что дает нам основание и повод не рассматривать их вместе. Заметим, однако, что гражданские войны, как явление, более сложны и запутаны в сравнении с внешними, и поэтому они требуют отдельного исследования.

До того, как рассматривать причины войны, непременно следует выяснить некоторые проблемы методологического характера, а также, что именно понимается под термином «причина». Ее определение дается, в частности, в «Большом толковом словаре русского языка» под редакцией С.А. Кузнецова, где сказано следующее: «Причина – явление, обстоятельство, непосредственно порождающее, обусловливающее другое явление – следствие» (Большой толковый словарь русского языка. Под ред. Кузнецов С.А. – СПб, 1998. – С. 995). В «Новейшем философском словаре» под редакцией А.А. Грицанова причина, рассматриваемая в связи со следствием, определяется следующим образом: «Причина и Следствие – философские категории, фиксирующие генетическую связь между явлениями, при которой одно явление, причина, своим действием вызывает (порождает) другое явление – следствие» (Новейший философский словарь. Под ред. Грицанова А.А. – Минск, 1999. – С. 546).

Следует отметить, что сама природа отношения между причиной и следствием, согласно приведенным выше определениям, предполагает такого рода связь, что само следствие может быть – и на деле всегда является – причиной другого явления, которое по отношению к нему является следствием, и так до бесконечности. Ясно, что если мы будем абсолютно последовательны в своем желании найти все причины, обуславливающие то или иное явление, то попадем в порочный круг с определенным риском уже не выбраться из него. Поясним сказанное на простом примере. Допустим, что мы с достаточной точностью определили, что причиной чьей-либо гибели была элементарная жадность; но если мы будем последовательны и постараемся в поисках истины до конца придерживаться изначальной логики, то нам придется выяснять причину самой жадности, а затем причину причины жадности и т.д. Скажем сразу: чтобы не попадать в этот порочный круг, мы не будем выискивать «последнюю» причину, и тем не менее в некоторых случаях постараемся, если это будет возможным, найти наиболее глубокие причины, поскольку чем ближе мы к основанию массива причинно-следственных явлений, тем выше вероятность разрешения проблемы интересующего нас явления.

Поскольку в задачу исследования не входит, в силу его специфики и ограниченности рамок самой диссертации, подробное рассмотрение всего спектра причин, порождающих войну, то приобретают особое значение принципы классификации, к которым мы намерены прибегнуть при анализе причин. Следует всегда иметь в виду, что любая классификация – при том, что она отражает реальное, объективное соотношение вещей и явлений, – содержит в себе элемент условности и некоторой произвольности, поскольку вещи и явления, в зависимости от характера и цели исследования, могут рассматриваться под разным углом и в разных плоскостях, и в зависимости от того, как будет направлен взгляд, будут меняться и классификационные принципы и признаки. Повторимся, нас будут интересовать наиболее общие причины, причем таким образом и с такой степенью обобщения, что мы условно поделим их на причины общего и частного порядка, при этом оговорившись, что нас будут интересовать главным образом первые и в редких случаях последние, хотя в некоторых случаях представляет определенную сложность отличить одни от других.

Необходимо различать причины и условия возникновения войн, но вопрос о грани между теми и другими весьма спорен. Существует расширительная точка зрения, согласно которой наряду со специфической, главной причиной, порождающей данное явление, существует совокупная причина, включающая обстоятельства, обусловливающие его возникновение; есть «узкая», выводящая значительную часть этих обстоятельств за рамки причин и переводящая их в «низший» ранг условий. По мнению С. А. Тюшкевича (Тюшкевич С. А. Философия и военная теория. – М., 1975. – С. 101), в категорию причин следует включать только такие движущие силы появления какого-то предмета, события (в том числе войны), которые носят производящий характер, т.е. включены в закономерно необходимую цепь внутренних факторов спонтанного движения, порождающего это событие; обстоятельства же, носящие внешний, дополняющий или побочный характер, нужно отнести к числу условий. Однако и при этом вопрос, как быть с обязательными и необязательными условиями возникновения явлений, в том числе войны, остается достаточно спорным. При отсутствии четких критериев в определении главных и неглавных причин, обязательных и необязательных условий, в разграничении причин и условий возникновения войн будет вполне оправданным, чтобы не впасть в методологическую и прочую путаницу, рассмотреть и причины, и условия возникновения войн, при этом имея в виду то, что одни в реальности не существуют без других, а также то, что при определенных обстоятельствах условия и причины имеют свойство переходить друг в друга.

Понятно, что вообще войны не существует, а есть реальные, конкретные войны, которые разнятся набором конкретных обстоятельств и причин, характером их ведения, исходом и т.д. Дает ли это нам основание считать, что зачастую огромные различия в частностях, подробностях войн лишает нас всякого основания выискивать нечто сущностно общее в них? Есть ли вообще нечто такое в них, что мы были бы вправе назвать их реальной сущностью? И если даже таковая имеется, всегда могут возникнуть сомнения относительно того, что она определена с достаточной точностью и глубиной, если, вообще, определена. Заметим, что такого рода сомнения тем более оправданы, что многие и многие исследователи и до нас вполне искренне считали, что они сумели найти истину, раскрыть сущность войны, определить истинные ее причины.

В связи со всем вышесказанным будет вполне уместным привести некоторые суждения Л.Н. Толстого по поводу начала войны 1812 года. Он, собственно говоря, и будет предварять длинный ряд мыслителей и исследователей, суждения которых будут приведены в данном параграфе.

«Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его?» (Толстой Л.Н. Война и мир. – Фрунзе, 1969. – Т. 3. – С. 5) – задается вопросом великий писатель и затем пытается дать ответ.

«Историки с наивной уверенностью говорят, – пишет Толстой, – что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т.д.».

«Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга, – пишет Толстой. – И по закону совпадения причин подделывались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский… и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупали эти расходы… и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним» (Там же. – С. 9).

Заметим попутно, что совпадение упомянутых миллионов и миллионов причин никоим образом не делает более значимые причины – к примеру, «потребность приобретения таких выгод, которые бы окупали… расходы» – менее значимыми; и, соответственно, менее значимые – например, «обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому», – более значимыми.

Справедливости ради надо сказать, что Л.Н. Толстой не отрицает наличие в любом событии наиболее существенных и совсем несущественных причин, придерживаясь, однако, взгляда, что «каждый человек… пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой имеет не свободное, а предопределенное значение» (Толстой Л.Н.Указ. соч. – С. 8). В соответствии с такой точкой зрения, если событие (следствие) – в рассматриваемом же нами случае война – произошло под воздействием множества причин, уже не имеет принципиального значения, какую именно роль сыграла та или иная конкретная причина – скажем, «любовь и привычка французского императора к войне» или «желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу», поскольку «без одной из этих причин ничего не могло бы быть» (Там же. – С. 8).

Следует сказать, что такое мнение вполне приемлемо и применимо по отношению к событию, которое уже произошло, но не потому, что такое мнение обладает внутренней и внешней безупречностью, тем более что оно не обладает ею, а по той простой причине, что прошлое всегда находится вне власти людей и, понятно, нет никакой возможности и смысла извлечь причины из события, которое уже отсутствует как данность. Но причины следует или по крайней мере желательно знать именно потому, что нас не может не волновать и интересовать наше будущее.

Война, если она началась, уже следует своей неумолимой логике военных действий, которая, в сущности, определяется внешне простой фразой «на войне как на войне». Но нас, по сути, интересует те обстоятельства, которые предшествуют ей, организовывая, формируя, творя то, чему впоследствии суждено преобразиться, обрести свою окончательную, логически завершенную форму войны. Именно точное знание этих обстоятельств позволяет нам некоторым образом организовывать свои действия, чтобы будущее было возможно более благоприятным для нас. В строгом смысле знание причин интересует нас в первую очередь именно в связи с нашим будущим.

При рассмотрении проблемы войны нас интересуют некоторые предварительные условия, которые мы вправе рассматривать как собственно причины или условиями войны в длинной причинно-следственной цепи

Следуя определенной логике, Л.Н. Толстой закругляет свои рассуждения следующим любопытным пассажем: «Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?

Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко и тому подобное, будет так же прав и так же неправ, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и неправ будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели… В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием» (Толстой Л.Н. Указ. соч. – С. 9-10). Заметим, что последнее суждение весьма сомнительно с точки зрения его истинности уже потому, что великие люди велики, как правило, своими деяниями, которые никак нельзя отделить от деятелей и которые никак нельзя назвать ярлыками.

Далее великий писатель подводит итог своим рассуждениям: «Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно» (Толстой Л.Н. Указ. соч. – С. 10).

В связи данным заключением возникает естественный вопрос: кем или чем, собственно, выражаясь словами самого Толстого, «определено предвечно»?

Если понимать слова Толстого буквально и четко следовать его логике, то история, «то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества», которая «всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей», обладает своего рода субъектной волей, поскольку она, как сказано Толстым, «всякой минутой жизни царей», как, очевидно, и любой другой жизни, «пользуется для себя как орудием для своих целей». Собственно говоря, философский фатализм Толстого обусловлен именно этой волей истории, которая, с другой стороны, есть ничто иное, как «бессознательная, общая, роевая жизнь человечества», что дает нам основания считать, что Толстой считал, что у человечества в целом есть, несмотря на бессознательность «роевой» или, иными словами, общественной его жизни, определенная цель.

Общеизвестно, что Толстой, хотя он и был отлучен от церкви, был глубоко религиозным человеком, что дает нам некоторое основание считать, что под историей и ее волей он мог определенным, потаенным образом подразумевать Бога и его волю. В строгом смысле нельзя, очевидно, не быть фаталистом, будучи действительно верующим человеком.

В сущности, более определенно на предмет фатальности исторического процесса, где, по сути, нет места ни индивидуальной, ни коллективной воле человека, в свое время выразился Ницше, высказавшись в том духе, что, когда «мы смотрим на водопад, нам кажется, что в бесчисленных изгибах, извивах и преломлениях волн видно присутствие свободы воли и произвола; на самом деле все необходимо, каждое движение может быть математически вычислено. Так обстоит дело и с человеческими поступками: быть мы всеведущими, мы могли бы наперед вычислить каждый поступок, каждый успех познания, каждое заблуждение, каждое злое дело. Сам действующий, правда, погружен в иллюзию произвола; если бы на одно мгновение колесо мира остановилось и имелся бы всеведущий разум, чтобы использовать эту остановку, то он смог бы предсказать нам будущность каждого существа вплоть до самых отдаленных эпох и наметить каждую колею, по которой еще должно катиться это колесо. Самообман действующего, допущение свободы воли принадлежит к числу данных при вычислении этого механизма» (Ницше Ф. Сочинения в 2 т. – Т. 1. – М., 1997. – С. 296-297 Ницше Ф. Сочинения в 2 т. – Т. 1. – М., 1997. – С. 296-297).

Следует, однако, иметь в виду, что фатализм Толстого и Ницше разнятся если не по существу, то во всяком случае по своим последствиям. Так, фатализм Толстого так или иначе подразумевает наличие высшей силы, по сути отрицающей человеческую волю, в то время как фатализм немецкого философа не обязательно предполагает таковую, однако наличие определенного рода закономерностей, которые человек в принципе способен постигнуть. Фатализм Толстого, в сущности, предает забвению причинно-следственные связи в силу невозможности человеческим разумом охватить и постигнуть с необходимой точностью и достаточно исчерпывающе весь спектр «миллионов и миллионов» причин, среди которых к тому же принципиально невозможно отличить наиболее существенные от несущественных, поскольку их существенность в каждом конкретном случае определяется на деле не реальной их значимостью, а тем, кто или что именно их определяет. Фатализм же Ницше вовсе не отрицает возможность познания причин, вследствие чего человеческая воля приобретает особый смысл и значение, в то время как у Толстого она целиком подчинена истории, у которой есть свои, отличные от людских, целей. Война тоже, очевидно, одна из ее целей или во всяком случае необходимое средство для достижения ей только известной цели.

Фатализм Ницше, таким образом, гораздо продуктивней, если так можно выразиться, имея в виду сущность фаталистического мировоззрения, обессмысливающего любые попытки сознательного воздействия через настоящее на будущее. Действительно, какой же смысл предпринимать что-либо, если все находится в пределах предопределенности?

У нас нет оснований считать, что люди, человечество не погружено в фатальное пространство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Заметим, однако, как это не парадоксально звучит, но именно наши незнание, неосведомленность, неведение, вообще принципиальная невозможность постигнуть истину как таковую, во всяком случае до ее крайнего предела, является необходимым условием человеческого бытия, поскольку, отметая фатализм в сторону, они предают иллюзию свободы воли и самой свободы, а с ними смысл всей нашей жизни, который не в последнюю очередь связан с надеждой, ожиданием лучшей участи.

Итак, мы не можем доказать, во всяком случае с достаточной убедительностью, ни наличия абсолютной предопределенности, ни его отсутствия.

Если мы признаем, подобно Толстому, историческую фатальность, фатализм действительно существующим явлением, то любого рода исследования, связанные с анализом и оценкой любых исторических событий, выяснением подлинных их причин, лишится реального смысла, как бы точно мы не определили действительные причины того или иного явления, поскольку решительно все, а с ним, разумеется, и сама воля человека и связанная с ним свобода действий, становятся элементами всеобщей предопределенности. И уже неважно – есть ли она результат божественного промысла, самопознания Абсолютного Духа, рока, судьбы, жесткой, абсолютной детерминированности всех явлений действительности, когда нет никакой возможности «пролезть», «проскользнуть» случайности в причинно-следственный ряд, а важно только то, что предопределенность, существуя как факт, как неотъемлемая часть, свойство действительности, как необходимость, которую нельзя не игнорировать, не обойти, что она неустранима и никакие сознательные волевые усилия людей, сами оставаясь необходимым элементом в длиной цепи причинно-следственных связей и явлений, в принципе ничего не могут изменить, а знание причин ни к чему не обязывает и, в сущности, ни к чему не ведет. На что мы можем действительно рассчитывать при таком раскладе, так это на констатацию причин, причем при отсутствии уверенности в том, что они определены с достаточной точностью, однако и на то, что знание причин в принципе позволяет предсказывать дальнейший ход событий – разумеется, при условии, что причины определены с необходимой точностью; именно последнее обстоятельство делает поиски истины и причин, обусловливающих то или иное явление, событие, не только не бессмысленными, но и весьма привлекательными, во всяком случае в чисто психологическом плане.

Признавая наличие закономерностей, мы неизбежно признаем таким образом наличие причин. Причинная обусловленность может носить абсолютный характер, что в данном случае означает не только обусловленность каждого события (следствия) определенной причиной или рядом причин, но жесткую детерминированность любого события. Но, даже признавая ее, мы не можем на деле отказаться от поиска причин, который может носить продуктивный характер в связи с возможностью определять дальнейший ход событий, пусть даже и в самых общих чертах.

Дальнейшим предметом анализа данного параграфа будут не только собственно теории, учения и просто мысли и высказывания о войне известных мыслителей и специалистов, а их понимание причин войны. Наиболее существенная ценность данных учений, теорий сосредоточена, по нашему мнению, именно в той части, где излагается понимание причин войны. 
Необходимо отметить, что война, с одной стороны, явление настолько распространенное и обычное, что ни один из современных народов не смог избежать ее, не говоря уже о том, что многие народы исчезли в ходе многочисленных истребительных войн, а с другой – в любом случае явление экстраординарное, принципиально несхожее с миром, часто требующее колоссального психического и физического напряжения, что не могло не привлечь к себе внимание выдающихся мыслителей в разные времена у разных народов.

В исторической науке, в военной истории можно найти великое множество описаний войн, битв, всевозможных военных событий, действий, можно также найти указания причин той или иной конкретной войны. Конечно, все войны, даже если они происходили в одно и то же время, имели свои специфические черты, что заставляет с понятным скепсисом и осторожностью отнестись к самой возможности выявления общих черт и причин всех без исключения войн. Действительно, что общего, к примеру, между пуническими войнами и Второй мировой войной или ацтекскими и советско-афганской войнами, кроме того, что на всех войнах убивали? Но убийство, являясь необходимой чертой войны, далеко не исчерпывает ее сути, даже не является ее самой существенной чертой. Если между войнами нет по существу ничего общего, кроме того, что на всех них убивают, то уже нет смысла искать общие для всех войн причины, а есть смысл рассматривать каждую войну или в лучшем случае войны одной эпохи отдельно других войн. Длительное время война, являясь ничем неприкрытой формой грабежа с использованием военной силы, казалось, имела под собой в качестве основного мотива экономическую целесообразность, что давало основание считать, что главной причиной войн является стремление людей, способных определенным образом организовываться, к наиболее быстрому обогащению, однако две самые крупные войны в истории человечества, не говоря уже о множестве локальных войн, с экономической точки зрения были не только нецелесообразны, но и однозначно ущербны для всех воюющих сторон, причем не только по окончательным результатам, но и как предварительное, вполне осознаваемое условие, что серьезно поставило под вопрос не только экономический мотив, но и саму возможность подвести под все войны общий знаменатель. Человеческая природа, на которую ссылались и продолжают ссылаться множество мыслителей и ученых, могла бы сыграть роль такого знаменателя, если бы не было возможности понимать под ней решительно все. Вы совершаете добродетельный поступок, и в основе его лежит, несомненно, некая человеческая природа; вы совершаете мерзость, и в этом повинна вся та же человеческая природа, проявившаяся, правда, в иной своей ипостаси. При объяснении двух формально противоположных поступков ссылка на одну и ту же человеческую природу в одинаковой мере правомерна, и не то что бы такая ссылка заведомо ошибочна, тем более что она вовсе неошибочна, она верна, но при этом совершенно непродуктивна, поскольку любой человеческий поступок может быть сведен именно к человеческой природе. Война, таким образом, не может быть объяснена человеческой природой. Во всяком случае существует постоянная необходимость указания, пояснения того, что именно имеется в виду под человеческой природой, когда делаются ссылки на нее, которые имели бы действительную силу, если бы мы совершенно точно знали и, что не менее важно, способны были доказать, что она сводится именно к тем, а не иным чертам, но это невозможно или во всяком случае не сделано до сих пор. Ссылки на агрессивную природу человека столь же малоубедительны, как ссылки на его гуманную природу; последняя опровергается всей военной историей человечества, которая еще не получила своего завершения, первая – способностью и стремлением людей и многих государств избегать военных конфликтов, не доводить все до крайности. Так, любопытным представляется тот факт, что, несмотря на то, что человечеству пришлось пережить в ХХ веке две самые разрушительные и кровопролитные войны за всю историю, количество погибших во всех войнах в уже прошедшем столетии, включая гражданских лиц, ощутима меньше, чем в любом другом веке, если исходить из соотношения убитых в ходе войн к общему числу проживавших в течение столетия, что вселяет определенные оптимистические надежды на будущее с минимальным возможным количеством войн.

Собственно говоря, сложность ситуации состоит не в том, что так называемая человеческая природа не поддается определению, тем более что она в принципе, как представляется, определяема, а в том, что она включает в себя внешне взаимоисключающие вещи, она слишком обширна и противоречива, чтобы ее можно было свести к нескольким основополагающим однозначным чертам и моментам.

Идея об агрессивной природе человека возникла не на пустом месте. Изучение, в частности, племен, находящихся на стадии варварства, давало на это достаточно веские основания. «Теоретически каждое племя, – писал один из видных исследователей первобытного общества Л. Морган, – находилось в состоянии постоянной войны, с которыми оно не заключило мирного договора… Племена, стоявшие на начальной ступени варварства, в том числе ирокезы, производили страшные опустошения незначительными военными отрядами, которые постоянно составлялись и предпринимали походы в отдаленные местности» (Морган Л. Древнее общество: Пер. с англ. – Л., 1955. – С. 70).

Известный русский ученый Н.И. Миклухо-Маклай, проведший много времени среди жителей Новой Гвинеи, отмечал, что войны – главная причина кочевого образа жизни туземцев и ничтожных размеров их селений. «Поселись они большим селением, – писал он, – оно скоро было бы разграблено и разорено соседями. Постоянные опасения быть убитыми и ограбленными принуждают туземцев жить преимущественно в своих пирогах, перекочевывая с места на место» (Миклухо-Маклай Н.И. Собр. соч. – М.-Л., 1950. – Т. 2. – С. 46).

Жестокость, граничащая с бессмыслием, дикость первобытных людей неизбежно наводили на мысль об иррациональной природе жестокости и самой войны и о ее «психо-биологических корнях». Но люди, даже выйдя на новые уровни своего развития, существенно отличающиеся от первобытного уровня, так и не смогли отказаться от военных угроз и действий, как способа решения своих проблем. И если война в древние времена, в связи с резкой ограниченностью пищевых и прочих жизненно важных ресурсов, в каком-то отношении, а именно с точки зрения обладания этими ресурсами за счет проигравшей стороны, была вполне оправданной или во всяком случае понятной, то многие войны XIX-ХХ веков уже не вписывались в классическую концепцию войны, что и заставило многих исследователей, в том числе современных, настаивать на иррациональной природе войны.

Еще в 1910 г. английским писателем Н. Энджелом была написана книга с красноречивым названием «Великая иллюзия», вызвавшая бурную реакцию в Европе. Оценивая войну с точки зрения экономической целесообразности, он пришел к фундаментальному выводу, что она была эффективна в прошлом, но никак в настоящем, что сводило возможность «заработать» на войне и, соответственно, саму войну практически на нет. Войны, по мнению Н. Энжела, должны были прекратиться, но этого, как известно, не произошло, более того, уже через четыре года разразилась Первая мировая война, а еще через двадцать пять лет – Вторая мировая. Данное обстоятельство, впрочем, дает формальное основание считать, что все войны, происходившие приблизительно до XX века, имели экономическую обусловленность, т.е. были четко экономически мотивированы, а почти все последующие войны происходили как бы по инерции, в силу очевидной невозможности в одночасье изменить привычки, идеалы, цели, в том числе и ложные, – словом, всю прежнюю систему ценностей, не только в изрядной мере пропитанной милитаристским духом, но и сформировавшейся вокруг милитаристских по своей сути принципов, позиций, точек. Люди, человечество, неспособное быстро изменить своим старым идеалам и устремлениям, быстро изменить свою мораль, стало и продолжает оставаться заложником всей своей предшествующей истории, в пределах которой в течение нескольких тысячелетий формировались этнические культуры. Стоит ли говорить о том, что, к примеру, такое фундаментальное явление в культуре многих народов, как патриотизм, не существует вообще, а только в конкретной этнической (за редким исключением) форме. Разумеется, патриотизм и милитаризм явления далеко не тождественные, но все же находящиеся в тесной связи, о чем с достаточной красноречивостью свидетельствует тот факт, что в многочисленных войнах, которые пришлось пережить человечеству, чаще побеждали народы, у которых был сильнее развит именно патриотический дух. Те, кто развязывал войны, подталкивал свои народы к войне, часто играли именно на патриотических чувствах, как, к примеру, в Германии в обеих мировых войнах.

Первые предположения о причинах войны возникли еще в Древнем мире. Наиболее преобладающая точка зрения носила фаталистический либо волюнтаристский характер. Фатализм, в том числе в отношении военных событий, связывался, как правило, с «волей богов», что четко прослеживается практически во всех древних мифах, в которых, таким образом, с человека снимается нравственная ответственность за войны, но, по сути, очень дорогой ценой: выведенные за пределы человеческой воли, они не могут прекратиться по желанию людей, которые всегда будут находиться во власти игры вышней силы, судьбы, случая – словом, кого или чего угодно, но не самого человека. Мы не будем более уделять внимание фаталистическому пониманию войны, поскольку, как нам кажется, сделали это в достаточной мере. И тем не менее сделаем одно существенное замечание: фаталистическое понимание действительности, признание верховенства судьбы над человеческой волей было, как представляется, связано с естественным желанием людей снять с себя нравственную ответственность – как личную, так и коллективную; но только отчасти, главным же образом – тем, что именно войны людям удавалось избегать с наибольшим трудом, да и то в очень редких случаях, вопреки всем своим стараниям не ввязываться в военный конфликт и нежеланию воевать, убивать и уж тем более быть убитым. Разумеется, среди людей всегда находились и находятся те, кто всей своей сутью, физической и нравственной природой устремлены к войне, убийству. Но как так получается, что основная масса людей, которая, не желая ни при каких обстоятельствах убивать и уж тем более быть убитым, по количеству всегда значительно превосходя первых, оказывается втянутой в войну? Этот вопрос становится риторическим по своей сути, если мы признаем фатализм как реально существующее явление.

Толстой, знавший о войне не понаслышке, не был наивен, утверждая, что, когда летом 1812 года «силы Западной Европы перешли границы России, и началась война», то «совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие» (Толстой Л.Н. Война и мир. Собр. соч. – Т. 6. – М., 1984. – С. 7 Толстой Л.Н. Война и мир. Собр. соч. – Т. 6. – М., 1984. – С. 7), которое могло совершиться, имея в виду противность войны человеческому разуму, всей человеческой природе, только при фатальном характере события. Чтобы иметь более ясное представление, что, по всей видимости, имел в виду Лев Николаевич, утверждая, что война противна человеческому разуму и всей человеческой природе, задайтесь простым вопросом, хотели бы вы, лично участвуя в войне, убивать совершенно незнакомых вам людей, к которым у вас скорее всего нет никаких неприязненных чувств, и уж тем более быть убиваемыми ими? Или хотелось бы вам сменить все преимущества мирной жизни на тяготы военной? Совершенно очевидно, что только глупец или подлинно воинствующая натура, смысл жизни которой мыслится ею только в границах военных событий, может дать положительный ответ.

Люди, и тысячелетия назад, по-видимому, воспринимая войну в ее основных, сущностных чертах, как и современный человек, поскольку сущность войны, как и человека, не претерпела серьезных изменений, могли испытывать естественное недоумение по ее поводу и – не понимая, что именно побуждает людей внезапно срываться с места и идти истреблять себе подобных, стараться, убивая других, всеми правдами и неправдами самим избежать смерти – воспринимать войну как явление иррациональное, навязанное человеку извне. Великий историк древности Геродот, описывая войну между греческим царем Крезом и персидским владыкой Киром, приводит следующий ответ пленного Креза на вопрос Кира, кто из людей склонил его идти войной на Персию: «Виноват в этом бог эллинов, побудивший меня воевать. Никто так не безрассуден, чтобы предпочел войну миру, ибо во время мира дети хоронят отцов, во время войны отцы – детей. Но, должно быть, божествам очень приятно, что так случается» (История Геродота. – М., 1876. – Вып. 1. – С. 39).

Вполне вероятно, что древние люди, чей ум не был «засорен», «испорчен» научными знаниями и формами мышления, больше доверяясь интуиции, могли быть ближе к истине, чем современные ученые.

Мифологическое мышление, впрочем, не ограничивалось исключительно ссылкой на волю богов. Раскрывая более конкретные причины войн, некоторые мифы упоминают о боязни племен и государств друг друга. Так, в шумерском «Сказании о Гильгамеше» описывается война Гильгамеша с царем Киша Аггой. Причиной войны явилась боязнь Агги усиления городов Куллаба и Урука, которыми управлял Гильгамеш; чтобы предотвратить их усиления, Агги вынужден будет напасть на города.

В мифах, несмотря на изобилие в них сказочных элементов, тем не менее указывались причины войны и рационального порядка, а именно – уже упомянутое выше недоверие народов друг к другу, которое часто переходит в страх, а затем либо в стремление уничтожить его источник, либо, если это возможно, отдалится от него.

К более привычному для нас пониманию войны приблизились, а вернее, стали формировать его мыслители и поэты античного мира, усматривавшие причины войн как результат личных ссор и споров царей и прочих государственных деятелей из-за династических и наследственных отношений, из-за женщин и т.п. Классической в этом отношении является «Илиада» Гомера, в которой непосредственной причиной войны считается похищение троянцами прекрасной Елены, жены царя Менелая. По мнению древнегреческого драматурга Аристофана, Пелопонесская война была тоже вызвана любовными интригами, в частности похищением женщин. Как бы в пику стихотворцам Геродот утверждал, что причиной длительного и разрушительного греко-персидского конфликта явилось постоянное похищение женщин, которое действительно имело место.

В античную эпоху было довольно широко распространен взгляд, что одной из определяющих черт человека является его стремление к власти, причем чем большей властью располагает человек, тем больше он ее жаждет, что с неизбежностью приводит к войне.

Весьма стара экономическая теория войны. Известный историк древности Ливий, описывая подготовку к военным действиям Тарквина против Ардеи, утверждал: «Их богатство действительно было причиной приготовлений Тарквина. Ему нужны были деньги». Фукидид убеждал коринфян оказывать влияние на соседей, с тем чтобы те объединились ради защиты общих торговых интересов. Согласно Фукидиду, люди воюют ради имущества и новых владений. Такое мнение, впрочем, не мешало Фукидиду видеть и частные причины войн. Древний историк видел корни Пелопонесской войны в том, что «афиняне своим усилением стали внушать опасение лакедемонянам» (См.: Лурье С.Я. История античной общественной мысли. – М.-Л., 1928. – С. 368).

В античном мире возникли и первые идеи о всеобщности войны, ее вечности и необходимости. В самых общих чертах здесь можно выделить три точки зрения, в последующем развившиеся в самостоятельные концепции. Первая рассматривает войну как своего рода космическое явление, закон природы, вследствие чего ее причины следует искать в самих истоках бытия вселенной, а война играет роль генератора всякого движения. Впервые эту идею выдвинул Гераклит, утверждавший, что «война – отец всего, мать всего», «все возникает и разрушается через войну», «бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают» (Материалисты Древней Греции. – М., 1955. – С. 45). При более внимательном взгляде можно легко угадать изложенную в своеобразной форме диалектическую идею единства и борьбы противоположностей, их взаимного перехода; война же – лишь частный случай всеобъемлющего закона.

Вторая точка зрения основывается на признании «естественной» враждебности людей друг к другу, которую в лаконической форме выразил римский философ Плавт в следующем изречении: «Человек человеку волк». Необходимо сказать, что многие современные учения о войне в качестве базового принципа используют понимание человека как существа противоречивого, эгоистичного, непредсказуемого, предрасположенного к разрушению, предпочитающему уничтожить противника, если таковой имеется и если есть такая возможность, нежели вести с ним переговоры.

Третья точка зрения исходит из принятия войны как «практической необходимости». В сущности, древний мир, раздираемый бесконечными войнами, государства, выстраивающие свое благополучие за счет военной добычи, рабов, большинство которых были военнопленными, целые цивилизации, возникшие на основе дешевого рабского труда, не могли не признать практическую целесообразность и выгоды, которые сулит война (в случае победы, разумеется). Платон, не отличавшийся особой воинственностью и признававший всю ненужность и пагубность гражданской войны, совершенно противоположным образом оценивал внешние войны – между государствами, называя их «величайшим видом войн» и оценивая военное искусство как часть искусства политического. Еще дальше, чем Платон, в плане оправдания войны заходит его ученик – Аристотель, и если Платон рассматривает войну как часть политики, то Аристотель сосредотачивает свое внимание на ее экономических мотивах. «Военное искусство может быть рассмотрено, – утверждает мыслитель, – до известной степени как естественное средство для приобретения собственности, по крайней мере та часть военного искусства, которая имеет своим предметом охоту: охотиться должно как на диких животных, так и на людей, которые, будучи от природы предназначены к подчинению, не желают подчиняться» (Аристотель. Политика. – М., 2002. – С. 21-23). Далее идет во многих отношениях любопытное замечание: «Такого рода война по природе своей справедлива». Иными словами, война признается философом явлением нравственным, что подталкивает к мысли о том, что причиной войны – правда, не непосредственной, но нас в нашем исследовании интересуют именно такого рода причины – является способность, а затем и внутренняя необходимость и потребность человека (который, заметим, не может существовать без того, чтобы не действовать) не только приспосабливать свои моральные принципы соображениям целесообразности, но и способность саму целесообразность, практическую ценность объявлять нравственной, как это откровенно и недвусмысленно сделал великий философ древности. «Итак, – заключает Аристотель, – один из видов искусства приобретения (или, иными словами, войны – К.А.) является по природе своей частью науки о домохозяйстве» (Аристотель. Указ. соч. – С. 23).

Таким образом, согласно Аристотелю, война обусловлена экономическими потребностями: она необходима для завладения собственностью и рабами.

Не будет ошибочной мысль, что дальнейшее развитие военной теоретической мысли, во всяком случае европейской, пошло в русле греко-римской философской и исследовательской традиции, в пределах которой в общих чертах были намечены, по сути, все основные положения, исходные принципы.

Пришедший вослед рабовладельчества феодализм, если не целиком, то в значительной мере основывавшийся на религиозной идеологии, естественным образом в своих основных положениях, объясняющих войну, стал ссылаться либо на волю Господню, либо, объявив все явления жизни, суть вещей недоступными человеческому разуму, на фатальный характер истории, вследствие чего в этот период не было создано ни одной оригинальной философской теории о войне.

Интерпретацию войны целиком монополизировала господствующая религиозная идеология.

Самым распространенным в средине века было теологическое учение Августина Аврелия, в соответствии с которым причины войны лежат в греховной природе человека, а сама война является карой Господней за совершенные грехи, когда наказание одних людей осуществляется руками других (См.: Андреева И.С. Проблема мира в западноевропейской философии. – М., 1975. – С. 11).

Говоря о феодально-религиозных концепциях войны, следует, очевидно, упомянуть также взгляды известного французского иезуита позднего средневековья Жозефа де Местра, который придерживался мнения, что война божественна по самой своей сущности и выражает закон вселенной, предустановленный самим же Господом. Убийство человека человеком, по де Местру, необходимо, солдат и палач всегда убивают справедливо. История, утверждал де Местр, показывает, что война есть нормальное условие существования человечества, а мир – всего лишь передышка между войнами. Война – это «эффект природы, эффект жизни, всеобщее внутреннее правило, от которого нельзя убежать» (См.: Рыбкин Е.И. Критика буржуазных учений о причинах и роли войн в истории. – М., 1979. – С. 46).

Позднее средневековье было ознаменовано также появлением буржуазных по своей сути учений о войне, основывающихся не на теологическом ее понимании, а на рациональных подходах и оценках причин и необходимости войны.

Одним из крупнейших идеологов молодой буржуазии был видный военный историк и теоретик Н. Макиавелли, считавший, что основным движущим мотивом деятельности людей являются эгоизм, стремление к обладанию частной собственностью, которые, будучи явлениями тесно взаимосвязанными, в реальном своем воплощении приводят к тому, что всегда и везде господствует сила.

Ставя мораль в зависимость от целесообразности и на этом основании утверждая примат государства, свободного от власти церкви и, соответственно, религиозной нравственности, над моралью, Макиавелли придерживался мнения, что правитель имеет право использовать для достижения своих целей любые средства, включая обман, вероломство, насилие. Не следует, однако, понимать данную мысль слишком буквально, упрощенно, таким образом, что Макиавелли желал и готов был оправдать любого рода низость государя; но если его действия тем или иным образом способствовали укреплению государственной власти и государства, они в конечном счете неизбежно становились нравственными, поскольку величайшим злом, по Макиавелли, была слабость государственной власти, способная привести к общественной дестабилизации, хаосу, чреватому самыми нежелательными последствиями: внутренними кровопролитными конфликтами, гражданскими войнами, ведущими к порабощению другими государствами. Само собой разумеется, при таких исходных принципах особое внимание флорентийский мыслитель уделял войне и завоеванию, их роли в общественной жизни. «Страсть к завоеваниям, – пишет он, – есть явление весьма естественное и обычное, и всегда, когда ей следуют люди, имеющие возможность следовать ей, за это хвалят, а не порицают, но, когда они не имеют возможности и все же стремятся к завоеваниям во что бы то ни стало, – это следует порицать как ошибку» (Макиавелли Н. Государь. – М., 1987. – С. 16). Из приведенной цитаты совершенно очевидно, что Макиавелли в своих выкладках исходит не из принципа вседозволенности, а из понимания им истинной природы человека, его реальных возможностей и их соответствия действительному положению вещей.

Будучи сторонником рассудочности, Макиавелли рассматривал внешнюю войну как необходимое, вполне разумное средство. «Никогда не следует, – писал он, – во избежание войны допускать развитие какого-нибудь зла, ибо войны не избегают таким образом, но лишь отлагают ее к своей же невыгоде» (Там же. – С. 17). Собственно, Макиавелли не призывал к войне, как это может показаться на первый взгляд, или тем более не рассматривал ее как панацею от всех бед, но, оценивая ее как явление неизбежное, обусловленное самой человеческой природой, предлагал, по сути, относиться к ней с холодной, трезвой рассудочностью, чтобы свести к минимуму возможные жертвы и ущерб, наносимый ею, и извлечь максимальные выгоды из нее, если уж она неизбежна.

Последовательный в своих рассуждениях и выводах, флорентинец, рассматривавший войну как весьма эффективное политическое средство, не мог не обратить своего внимание и на внутренние формы милитаризма, оправдывая их по существу. Считая, что хотя народ и легко «убедить в чем-нибудь», но трудно удержать в пределах веры, Макиавелли полагал, что всегда необходимо иметь возможность «заставить верить силою» (Там же. – С. 28), разумеется, во благо народу. По сути, философия и мораль Макиавелли – это философия и мораль высшей целесообразности, эффективных принципов и мер, направленных на выживание социума и государства – гаранта стабильности, благополучия и безопасности народа. Сын своего времени, Макиавелли не питал никаких иллюзий относительно враждебности окружающих государств. Как это не странно и парадоксально звучит, но основоположник и классик средневековой политической науки в каком-то смысле был идеологом гуманизма, однако не всеобщего, а этнического, т.е. предполагающего и обязывающего относиться с должным почтением и любовью к соплеменникам, соотечественникам.

Основой для всякого государства, по Макиавелли, являются «хорошие войска и хорошие законы, но так как хорошие законы не могут обойтись без хорошего войска, а там, где есть хорошие войска, должны быть и хорошие законы, то я не стану рассуждать о законах, а буду говорить о войсках» (Макиавелли Н. Указ. соч. – С. 28), которые обеспечивают устойчивость государства и реальное функционирование, выражаясь словами самого флорентинца, «хороших законов».

Таким образом, если вкратце выразить все вышесказанное о взглядах Макиавелли на войну, ее природе, то коренной причиной войны является, по Макиавелли, эгоизм человека, его стремление к обладанию частной собственностью. Иными словами, причина войны необходимо искать в пресловутой человеческой природе, которая устроена так, что человек, нормальная жизнь которого немыслима вне частной собственности, – во имя удовлетворения своих эгоистических потребностей, достижения корыстных целей, защиты собственных интересов – не станет пренебрегать, если нет других, более эффективных средств, военными средствами.

Военная организация общества, государства неизбежна, по Макиавелли; данная проблема, в силу ее очевидности, вообще не обсуждается им. Задача армии в условиях противостояния государств универсальна, она гарант не только благополучия народа, но и, вообще, его существования. Государь, наделенный особыми полномочиями, должен руководствоваться в своих действиях абсолютной целесообразностью и эффективностью, безотносительной к морали, ибо морально все то, что дает положительный результат с точки зрения укрепления государства, которое единственно может защитить тот или иной крупный социум, этническое образование, народ, и, соответственно, аморально все то, что способствует ослаблению государства, как бы не был высоконравственен сам по себе государь. Безусловно, такого рода мораль, абсолютной целесообразности и эффективности, обладает существенными изъянами, поскольку, вообще, ставит под сомнение мораль как таковую, но в условиях враждебного окружения она, как показывает история, имеет под собой основания и может быть оправдана именно интересами государства и народа. Чтобы быть более понятным, сошлемся на исторический пример, аналогичные которому в истории можно найти великое множество. Итак, неспособность Николая II, который, по всей видимости, будучи образцовым семьянином, был человеком высоконравственным, принять жесткие меры по отношению к своим оппонентам привела не только к гибели его семьи, что само по себе уже трагично, но и поражению России в войне, которая была уже почти выиграна, великой смуте, гражданской войне и уничтожению целых сословий и прежних институтов власти. Достоевский как-то заметил, что любой крупный социальный эксперимент в России обойдется ей в сто миллионов голов, что, собственно, и произошло, что связано, как представляется, не в последнюю очередь с бессилием царя как политика, не способного по тем или иным причинам принимать жестких и эффективных мер. Теперь задайтесь вопросом и попытайтесь дать на не него ответ, предпочли бы вы видеть государем человека лично безнравственного, но способного решать проблемы наиболее плодотворным для государства образом, или того, кто воплощал бы собой саму добродетель, но при этом был беспомощным политиком, неспособным решать возложенные на него обществом задачи? Вопрос почти риторический. История нередко ставила и продолжает ставить людей перед такого рода выбором.

Нас не следует понимать таким образом, что мы пытаемся оправдать безнравственность власти, если она имеет место быть, эффективностью принимаемых ею мер, тем более что на деле далеко не каждое аморальное ее деяние можно было признать полезным с общественной и государственной точки зрения. Но факт остается фактом, что в системе власти и реализации государственных мер как внешних, так внутренних действуют принципы и правила, зачастую не вполне совпадающие с гуманистическими правилами и принципами, и любой упрощенный подход к политической морали, недопонимание, недооценка ее и, наконец, излишне идеализированное понимание и отношение к ней, а также неточное или недостаточное знание принципов и механизма власти может иметь свои печальные последствия. И в этом вполне уже давали себе отчет мыслители Древнего мира и позднего средневековья, в частности, Макиавелли.

Мы не стали бы заострять свое внимание на проблеме морали политика, если бы именно не его часто деформированная (вследствие возложенных на политика задач, необходимости и обязанности решать их, ответственности за чужие судьбы) мораль, а с ней нередко и психика, которая, наряду с другими обстоятельствами, может стать – и часто становится на деле – источником войны, если иметь в виду форму организации общества и механизм принятия и реализации политических решений.

Не будет ошибкой назвать Макиавелли апологетом милитаризма новой, буржуазной, эпохи, милитаристский дух которой целиком был унаследован ею из предше твующей эпохи феодализма, не отличавшегося, несмотря на миротворческий в целом характер христианства, пацифистскими настроениями и устремлениями и воинствующий дух которого в ощутимой мере был усилен несколькими немаловажными обстоятельствами. А именно: утверждением на огромных пространствах новой – христианской – идеологии и соответствующей ей системы ценностей, последовательно и жестко вытеснявшей прежние системы, а вернее, суммы идей и ценностей; практически одновременным формированием государственности на территории у нескольких разноязыких этносов; внешней военной экспансией или ее угрозой со стороны Востока; относительно высокими регенеративными способностями населения новообразованных государств при низких производственных возможностях, что с неизбежностью порождало проблему перенаселения, решить которую в условиях тотально ограниченных ресурсов можно было если не исключительно, то все же главным образом военными средствами.

Макиавелли, несмотря на свою совершенно определенную приверженность военному стилю мышления, был апологетом войны скорее по необходимости, чем в силу внутреннего влечения к войне, которого, наиболее вероятно, у него не было. В этом смысле он не был убежденным милитаристом, чего нельзя сказать о его известном современнике, одном из основоположников протестантизма М. Лютере, одним из первых сформулировавших на религиозной основе понятие «справедливой войны», которая, по Лютеру, «есть христианский акт, связанный с любовью убивать, грабить, обирать врага и делать все возможное для того, чтобы нанести ему вред, победить его в соответствии с методами, присущими войне. Надо только избегать греха: не насиловать чужих жен и девушек» (Цит. по: Элиашевич И., Бойцов Н. Религия и война. – Л., 1930. – С. 21). Заметим, что приведенная нами цитата говорит не столько о пластичности христианского вероучения, сколько о пластичности и изворотливости человеческого разума, который может, если в это возникает необходимость, самое последовательное гуманистическое и пацифистское учение, слегка «подновив» его, поставить во главу оголтелого милитаризма или, наоборот, с помощью преобразованного милитаристского учения решать вполне гуманистические, пацифистские задачи.

Лютер, будучи убежденным сторонником государственной власти, видевшим в государстве гаранта стабильности и установления единой для всех христианской идеологии, не мог не быть сторонником внутреннего милитаризма. «Всякий должен думать, – писал Лютер, – что не было ничего более ядовитого, вредного и дьявольского, чем восставший человек. Он подобен бешеной собаке, которую надо убивать. Кто падает в борьбе за власть имущих, тот будет мучеником перед Господом. Умирающие же на стороне крестьян обречены на муки вечные. Пусть всякий, кто в силах, режет, бьет и душит! Теперь можно лучше заслужить царство небесное кровопролитием, чем молитвами» (Цит. по: Элиашевич И., Бойцов Н. Указ. соч. – С. 21).

Конец XVI – начало XVII в. характеризовались в Европе завершением формирования ряда национальных государств и активной сменой теологического мировоззрения на светское в политической, идеологической, обществоведческой сферах жизни. Национализм стал неотъемлемым элементом политических движений и идеологии молодых капиталистических наций, интенсивное развитие получили идеи о необходимости войны для защиты внешних рубежей и отстаивания интересов государства в его отношениях с другими государства. Термин «война» часто встречается в интенсивно разрабатываемых учениях о «государственных интересах». Показательными в этом отношении являются взгляды французского мыслителя Бодена, уделявшего большое внимание вопросам войны и мира в связи с разработкой принципов государственного суверенитета и международных экономических связей и сформулировавшего мысль о необходимости, если этого требуют условия и если это соответствует нуждам и интересам государства, ведения внешней войны. Идеи Бодена, понятно, получили дальнейшее развитие, в частности в трактате его соотечественника экономиста Монкретьена, включившего в качестве предпосылки экономического процветания страны военное и территориальное господство (См.: Проблемы войны и мира. – М., 1967. – С. 39). Нет ничего удивительного в том, что именно французы были одними из первых в Европе, кто стал под вполне определенную политическую военную практику стали подводить соответствующую теоретическую базу. На рассматриваемый нами период Франция была одной из наиболее могущественных в Европе и в мире военной держав, которая должна была оправдать нравственно и теоретически политику проводимых ею экспансий.

Необходимо, впрочем, отметить, что наряду с теоретическим обоснованием и оправданием милитаристской политики, в которых нуждались военные державы, в данный период получили развитие взгляды гуманистического и пацифистского толка. Известный гуманист начала XVI в. Эразм Роттердамский, негодуя на бесконечные разорительные войны в Европе, писал следующее: «Война… противна всему существу: война – первопричина всех бед и зол, бездонный океан, поглощающий все без различия. Из-за войны все цветущее загнивает, все здоровое гибнет, все прочное рушится, все прекрасное и полезное уничтожается, все сладкое становится горьким» (Цит. по: Трактаты о вечном мире. – М., 1963. – С. 56). Эразм Роттердамский, конечно, не мог пройти мимо вопроса о причинах войн, которые он усматривал в упадке интеллекта и морали, нравственном вырождении лиц, ответственных за судьбы государств и населяющих их народов. «Война, столь всеми прославляемая, – писал мыслитель, – ведется дармоедами, сводниками, ворами, убийцами, тупыми мужланами, нерасплатившимися должниками и тому подобными подонками общества, но отнюдь не просвещенными философами» (Эразм Роттердамский. Похвала глупости. – М., 1960. – С. 30).

При всей справедливости и правомерности возмущений Эразма Роттердамского для нас, даже если мы вполне согласимся с ним в том, что истинными причинами войны являются упадок интеллекта и морали, нравственное вырождение сановных лиц и т.д., остается открытыми, как минимум, два вопроса: первый – что, собственно, порождает этот упадок и нравственное вырождение; и второй – почему оказываются втянутыми в войну, которая «противна всему существу…» и есть «первопричина всех бед и зол, бездонный океан, поглощающий все без различия», миллионы людей, которые не подвержены нравственной и интеллектуальной порче и не являются, выражаясь словами самого Эразма, «дармоедами, сводниками, ворами, убийцами, тупыми мужланами… и тому подобными подонками общества», почему они остаются, так сказать, в дураках вместе с «просвещенными философами», которых уж никак нельзя заподозрить в наивности?

К этому же времени относятся возникновение первых проектов «вечного» мира.

Несомненный и наибольший интерес для нашего исследования представляет работа французского мыслителя Э. Крюсе с замысловатым, но симптоматичным названием, в котором отражена усталость европейского мира от войн: «Новый Киней, или Рассуждение о состоянии, представляющем возможности и средства для установления всеобщего мира и свободы торговли во всем мира. Монархам и суверенным правителям Европы». Она, по сути, – первое произведение, в котором взгляды на войну определяются с позиций буржуазной системы ценностей, провозглашающей естественное право людей на свободу, равенство и благосостояние. Базовый принцип Крюсе – признание противоестественной природы войны, т.е. противоречащей человеческой сути. Но поскольку войны имеют место, то на это должны быть свои серьезные причины, которые, по Крюсе, следует искать в сфере человеческого духа, эмоций и вожделений, определяющих сам характер и виды войн. К первому виду – из трех, по Крюсе, – он относил войны, ведущиеся ради славы и совершенствования военного искусства; ко второму – ведущиеся ради выгод или, иными словами, экономически целесообразные. Оба эти вида войн резко осуждались Крюсе, который требовал отказаться от них, даже если они приносят определенные выгоды. Он утверждал, что даже победоносная война в коростных целях обходится слишком дорого и в конечном счете никакой ощутимой пользы победителю не приносит. Крюсе, достаточно хорошо владевший исследуемым им материалом, в первую очередь имел в виду династические войны средневековья, большая часть которых разоряла не только побежденных, но и победителей. Для нас последнее обстоятельство чрезвычайно важно, поскольку совершенно очевидно, что оно дает нам повод и формальные основания вывести основные причины войны из рациональной плоскости в иррациональную.

Крюсе выделял и третий вид войны – ради восстановления нарушенного права или возмещения причиненного зла – который он, понимая в целом справедливый ее характер, склонен был оправдывать, но лишь отчасти, поскольку он понимал и их пагубность в виде способности возвращать войну к ее исходной точке, а по сему рекомендуя в случае начала или возможности подобной войны обращаться к международному арбитражу.

Необходимо отметить, что длительное время в философии XVI – XVIII веков присутствовал, поначалу даже преобладая, фаталистический взгляд на историю и, разумеется, на войну как на некий рок, неизбежное зло, ниспосланное людям свыше в наказание за их грехи. В XVI в. была весьма распространена теория Л. де Порто, которая оценивала войну как естественное, циклическое, неустранимое явление. Но чем дальше, тем с большей настойчивостью исторический фатализм вытеснялся из западной философской мысли.

Видное и вполне заслуженное, по нашему мнению, место среди философов XVII в., изучавших проблемы войны, занимает английский философ Томас Гоббс, рассматривавший войну как естественное и, в целом, даже нормальное состояние человеческого общества. «Мы находим в природе человека, – писал Гоббс, – три основные причины войны: во-первых, соперничество, во-вторых, недоверие, в-третьих, любовь к славе. Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в целях наживы, вторая – в целях собственной безопасности, а третья – из соображений чести… Отсюда очевидно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех» (Гоббс Т. Левиафан. – М., 1936. – С. 114-115).

Как легко можно заметить, Гоббс, как и Крюсе, выделяет три группы причин, две из которых – связанные с экономической мотивацией и честолюбивыми наклонностями человека – у них совпадают, но Крюсе, в отличие от английского философа, не считал войну естественным состоянием общества и не придерживался мнения, что «человек человеку волк», хотя оба они считали войну злом и пытались найти пути для ее устранения.

Дальнейшее развитие антимилитаристского направления в учениях о войне связано с такими именами, как Дж. Локк, Ш. Монтескье, Ж. Вольтер, Ж.-Ж. Руссо и др., большинство из которых, в противоположность Т. Гоббсу, исходило из предпосылки не враждебности всех против всех и естественности войны, а, напротив, естественного стремления человека к миру и свободе. Прямым антиподом Т. Гоббса в плане определения основных предпосылок войны был Ж.-Ж. Руссо, усматривавший универсальный источник всех бедствий, в том числе войн, в частной собственности и считавший, что состояние войны и естественное состояние людей весьма далеки друг от друга. «Первый, кто напал на мысль, – писал французский философ, – огородив участок земли, сказал: “Это мое” – и нашел достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто, выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: “Не слушайте этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля никому”» (Антология мировой философии. – М., 1970. – С. 563).

Однако человек, лишившись частной собственности, не становится лучше. Более того, лишенный стимулов к существованию, становится безынициативным и – часто – просто равнодушным. Вполне возможно, что действительно частная собственность является благоприятной почвой для войн, но и ее отсутствие не ни в коей мере, как показывает опыт, не способствует устранению войн.

Сейчас, когда человечество располагает определенным историческим опытом на предмет изъятия частной собственности из жизни общества, взгляды Руссо могут быть признаны не просто ложными и наивными, но и опасно наивными, и это при всей их возможной внешней гуманности и привлекательности, что обязывает людей отдавать предпочтение истинам нелицеприятным и даже, может, оскорбительными перед теми, которые, вероятно, льстят человеку и обещают слишком много, и руководствоваться ими в своих действиях.

Локк, в целом резко осуждая войну как глубоко отрицательное явление, полагал, что целью войны является завоевание. Но «завоевание столь же далеко от установления какого-либо правительства, – писал он, – как разрушение дома от постройки нового на том же месте. Действительно, дорога новому государственному строю открывается благодаря уничтожению прежнего, но без согласия народа никогда нельзя создать новый строй» (Локк Дж. Избр. произв. – М., 1960. – С. 100), но его, заметим, нельзя создать и при согласии народа: необходим длительный исторический процесс, в ходе которого должны быть созданы необходимые предпосылки культурного, экономического, политического, социального, ментального и прочего порядка.

Несправедливая война, считал Локк, – это война за захват чужого имущества, территории и т.п., т.е. грабительская война, ее наличие служит основанием для противодействия в военной же форме или, другими словами, основанием для справедливых войн. «Именно несправедливое применение силы ставит человека в состояние войны с другими; и тем самым тот, кто в этом виновен, ставит под угрозу свою жизнь; ведь, распростившись с разумом, который является законом, данным между человеком и человеком, и, применяя силу, подобно зверям, он подлежит уничтожению со стороны того, против кого он применяет силу…» (Там же. – С. 104) В противоположность Локку Монтескье утверждал, что «государство имеет право вести войну в целях самосохранения» (Монтескье Ш. Избр. произв. – М., 1955. – С. 275). Последовательно развивая данную мысль, он пришел, с одной стороны, к логически вполне оправданному, естественному, с другой – весьма любопытному выводу, убеждению, идее о целесообразности «превентивной справедливой войны» в случае, если данное государство усматривает в усилении другого опасность для себя. Легко понять, что идея о превентивных военных мерах, а вернее, об их справедливости и благоразумности дает практически карт-бланш на любого рода войну, и из глубины веков выползает уже замшелая, злая мудрость: «Si vis pacem, para bellum» («Если хочешь мира, готовься к войне»), которую трудно отменить делая вид, что ее не существует. Совершенно очевидно, что государство, по каким-либо причинам получившее ощутимое военное преимущество перед другими государствами, с необходимостью будет наносить именно превентивные удары им с целью раз и навсегда покончить с потенциальной угрозой своей безопасности, если эти удары будут оставаться безнаказанными. Монтескье никак нельзя обвинить в наивности, глупости, антигуманизме и уж тем более мизантропии, но идея о наличии справедливой войны (даже если она справедлива сама по себе, нравственно и логически вполне оправдана) создает благоприятную почву для войны, поскольку, последовательно развитая и доведенная до своей высшей логической точки, неизбежно приводит к идее о справедливости превентивных военных мер. Дело, конечно, не в том, что Монтескье, сформулировав данную идею, как бы узаконил ее, а в том, что человечество, состоящее в действительности из конкретных этносов, организованных в государства, т.е. каким-то образом разделенное, часто руководствовалось и продолжает руководствоваться в своих действиях и без Монтескье соображениями разумности, целесообразности и желательности предупредительных мер. Именно эти соображения, как нам кажется, – наряду с опасениями, страхом о возможном военном усилении потенциального и уж тем более реального военного противника – заставляли и заставляют так или иначе разобщенных людей вести экономически абсолютно невыгодные войны. Человек не может жить, во всяком случае жить нормально, психологически устойчиво и полноценно без того, чтобы не чувствовать себя в безопасности, и в первую очередь, конечно, в военной безопасности, что и заставляет его идти на самые различные меры, в том числе крайние, чтобы добиться ее. Приходится признать, что есть действительно нечто фатальное в истории человечества, которое, однажды вступив на тропу войны, никак не может сойти с него. Печальный, трагический исторический опыт, который, вполне вероятно, запечатлевается на генном уровне и остается в форме генетической памяти, заставляет прибегать к уже испытанным средствам, даже если они недостаточно чисты в морально-этическом отношении, а то и совершенно определенно безнравственны. Этническая мораль, этика, ориентированные на выживание этноса, легко могут извратить суть происходящего в своею пользу.

Если уж выдающиеся умы признают, что война может быть справедливой, т.е. нравственной по своей сути, то что же говорить о простых умах, которые хорошо знали и до философов эти вполне тривиальные истины, руководствуюсь ими в повседневной жизни.

Весьма показательной в плане признания естественного права человека на войну, ее соответствия требованиям морали является работа итальянского мыслителя Г. Гроция «О праве войны и мира», в которой недвусмысленно сказано, что войну можно и следует начинать ради справедливости и вести ее, соблюдая границы права и добросовестности, что войну можно вести против тех, кого невозможно принудить к чему-либо в судебном порядке. Суд же, по Гроцию, есть средство для слабейших, а для мнящих себя сильными и для действительно сильных средство доказательства правоты есть война, которая в свою очередь есть, по Гроцию, «состояние борьбы силою как таковое, это общее понятие обнимает всякого рода войны» (Гроций Г. О праве войны и мира. – М., 1948. – С. 40).

Война, по мнению итальянского мыслителя, – это своего рода дуэль, в которой противоборствующие стороны, свободные и суверенные, убежденные в своей правоте, ведут борьбу за справедливость, утверждая ее силовыми методами.

Большинство из мыслителей рассматриваемого нами периода, оценивая войну как зло, подлежащее искоренению, видели ее истоки в человеческой натуре, дурном государственном устройстве, «плохих законах». Предлагаемые ими меры, в конце концов, возымели определенные положительные действия на характер войн последующих столетий, не изъяв их из жизни людей, но поспособствовав устранению из них наиболее варварских черт и сокращению их числа. Мы имеем в виду их идеи, рекомендации и действия, связанные с учреждением международного права и международного третейского суда, просвещением, внедрением в общественное сознание высших категорических требований морали, которые убедили бы всех не использовать войну как довод и как средство достижения определенных целей.

Будучи убежденным в том, что непосредственной и ближайшей причиной войны является отсутствие международного права, Сен-Пьер писал: «Другие, более скрытые, но не менее реальные семена войны таятся в том, что… каждое правительство вечно изменяется к худшему и нет никакой возможности помешать этому процессу. Вот в чем общие и частные причины, которые объединяют нас для взаимного уничтожения и заставляют создавать прекрасное учение об обществе руками, обагренными кровью» (Цит. по: Трактаты о вечном мире. – С. 114-115).

Не оставил без внимания проблему войны и великий немецкий философ И. Кант, изложив свою точку зрению на данный предмет в трактате «К вечному миру». Рассматривая войну как явление историческое, эволюционирующее, Кант признавал, что война есть прискорбное, вынужденное средство борьбы в первобытном обществе, в пределах которого не было никакой судебной инстанции, что приводило, в частности, к тому, что первобытные народы утверждали свои права силовыми средствами. Война, таким образом, была естественным их состоянием, но между современными государствами и народами «карательная война» вещь уже нежелательная и немыслимая, поскольку их не должны связывать, по мнению философа, отношения господства и подчинения, из чего следовало, что «истребительная война, в которой могут быть уничтожены обе стороны, а вместе с ними и всякое право, привела бы к вечному миру лишь на гигантском кладбище. Итак, подобная война, а также использование средств, которые открывают пути к ним, должны быть, безусловно, воспрещены» (Там же. – С. 155).

Однако, несмотря на приведенное утверждение, Кант признавал войну «природной необходимостью» и именно с этой точки зрения оценивал ее историческую роль «Предварительное установление природы, – писал он, – состоит в следующем: 1) она позаботилась о том, чтобы люди имели возможность жить во всех странах земли; 2) посредством войны она рассеяла людей повсюду, даже в самые негостеприимные страны, чтобы заселить их; 3) войной же она принудила людей вступить в более или менее законные отношения» (Цит. по: Трактаты о вечном мире. – С. 166). Тем не менее, считая войны между народами явлением естественным, Кант не считал их вечными, а посему за состояние мира, по Канту, следует бороться с целью вечного его установления.

Соотечественник Канта И.Г. Фихте, поддерживая идею о миролюбивом сосуществовании народов, дополнил ее идеей о необходимости изменения существующих (феодальных на тот момент) имущественных отношений, идеей, из которой естественным образом вытекала другая – о том, что корни войны лежат во внутреннем несправедливом устройстве государства.

Феодализм уходил в историю, взамен него шла новая во многих отношениях эпоха, тем или иным образом отрицавшая предшествующее ей время, но не целиком, что неизбежно сказывалось на совпадении, во всяком случае по существу оценок и мнений относительно многих явлений и, в частности, войны.

Любопытны в этой связи взгляды Г. Гегеля, выступившего апологетом войны, которая у него рассматривается у него как одна из закономерных форм диалектического развития всеопределяющего Духа, мировой Логики. Война, по Гегелю, как некая высшая необходимость противопоставлена тому, чтобы все конечное – имущество и жизнь – было положено как случайное. «Подобно тому как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем более вечного мира» (Гегель Г. Соч. – М.-Л., 1935. – Т. 7. – С. 344).

Оправдав войну по существу, войну вообще, понимая ее как проявление всеобщей необходимости, Гегель оправдал войну в частности, объяснив ее с точки зрения прав и интересов государства. Война, по мнению философа, органически вытекает из природы государства как индивидуума, суверена, определяющего свою правоту. «Спор между государствами, поскольку особенные воли не приходят к соглашению, может быть поэтому решен лишь войной» (Гегель Г. Соч. – Т. 7. – С. 351).

Отвергая кантовскую идею о союзе государств во имя вечного мира, Гегель считал, что именно война является способом разрешения международных споров, а союз ради мира входит в противоречие с самой идеей полноправия государства. Будучи последовательным абсолютным государственником, Гегель был убежденным сторонником полноценного государства, которое не могло быть таковым не будучи абсолютным – не в плане формы организации власти, а в смысле его всеобъемлемости, проникновения во все сферы жизни.

«Удачные войны, – писал Гегель, – не давали развиваться внутренним смутам и укрепляли государственную власть» (Там же. – С. 345). Внутренняя же прочность государства, как «внутри себя самодовлеющего целого», побуждает государство к военной «возбудимости». И оно «тем более склонно к такой возбудимости, чем более крепкая индивидуальность побуждается длительным миром внутри страны искать и создавать себе материал для деятельности в области внешней политики» (Там же. – С. 351).

Как легко заметить, Гегель не ставит перед собой даже цели оправдания, мотивации войны и уж тем более доказательства ее справедливости. «Для абсолютного духа, – пишет он, – нет понятия справедливости и несправедливости. Всемирная история права абсолютно. Поэтому оправдана и война как ее проявление» (Там же. – С. 355). Выведя таким образом войну как таковую за пределы компетенции человека и рассматривая ее исключительно как эффективное и зачастую единственное средство решения определенных проблем, Гегель менее всего был озабочен поиском причин войны, считая ее чем-то неизбежным и само собой разумеющимся.

Заметный след в теориях о войне оставили труды немецкого военного теоретика и историка XIX века К. Клаузевица, одной из заслуг которого было обоснованное смещение акцентов при решении проблемы войны в политическую плоскость. «Война есть политика, сменившая перо на меч», – писал он. Политика, по Клаузевицу, «является лоном, в котором развивается война, в политике в скрытом виде уже намечены контуры войны как свойства живых существ в их зародыше» (Клаузевиц К. О войне. – М., 1941. – Т. 1. – С. 122). И, наконец, война «есть не что иное, как продолжение политических отношений при вмешательстве иных средств» (Там же. – С. 303 Там же. – С. 303).

Клаузевиц считал войну, как и его знаменитый соотечественник Гегель, чем-то само собой разумеющимся, неизбежным, она, по его мнению, нечто должное, вытекающее из «идеи войны», а если так, то нет никакого реального смысла рассматривать действительные причины войны: каковы бы они не были, знание их не позволяет избежать ее, в лучшем случае – оттянуть сроки ее начала, а посему наиболее благоразумное – быть готовым к ней на столько, на сколько это вообще представляется возможным, что позволяет минимизировать возможный ущерб в случае начала военного конфликта, а в лучшем – взять верх над противником.

Во второй половине XIX века в общих чертах уже сложились первые, более или менее систематизированные концепции войны – социологические, биологические, мальтузианские, теологические.

Одним из наиболее известных представителей социологического направления был П.-Ж. Прудон, который видел корни войны в нищете и голоде. Война, по его мнению, «возникает вследствие недостатка средств к жизни, нарушения экономического равновесия» (Прудон П.-Ж. Война и мир. – СПб., 1864. – С. 82). Считая непосредственными виновниками нищеты и голода господствующие классы, он предпочитал тем не менее усматривать главную причину войн в стремлении масс поправить свое материальное положение насильственными, незаконными методами, грабежами. Война, по Прудону, это противоборство масс, а так как «презренные массы» лишены «рыцарских доблестей», война неизбежно приобретает форму истребления людей и уничтожения вещей всеми доступными способами, используя насилие, вероломство, ввергая все в «состояние, в котором люди, отдавшись своей животной натуре, получают право делать друг другу все зло, которое мир имеет целью закрепить» (Прудон П.-Ж. Указ. соч. – С. 77).

Но, несмотря на все это, Прудон буквально благоговел перед войной «идеальной», «честной», «возвышенной», созданной его воображением. Негативные моменты, мерзости реальной войны, уверял он, не могут свести на нет возвышенной «великой» ее сущности, самой по себе («в своей идее»), ее выдающейся исторической роли как акта международного права, основой которого, наряду с другими формами права, как считал сам Прудон, лежит сила, а поскольку в ходе войны выявляется сильнейший, постольку она выступает высшим по своему значению правовым актом. Победитель в войне, по Прудону, имеет право поступать с тем, кто потерпел поражение, как он сочтет нужным. Одержав победу, надо «приступить прямо к разложению побежденного государства, к ликвидации в нем всякой крупной и насаждению мелкой частной собственности, к превращению страны в ферму, эксплуатируемую победителем» (Там же. – С. 215). Мы не стали бы останавливать свое внимание на взглядах Прудона, в которых трудно найти что-либо действительно оригинальное, если бы не одно обстоятельство: под предлогом возможной «идеальной», «честной», «возвышенной» войны или, возможно, искренне веря в благородное ее предназначение, Прудон высказал то, во что верили многие люди его времени и во что продолжают верить и в наше время: в возможности и целесообразности превращения побежденной страны в «ферму, эксплуатируемую победителем». Такая возможность далеко не всегда воплощается в действительности, но пагубность такой надежды, веры в то, что это вообще в принципе осуществимо, таит в себе очень серьезную опасность (в силу известного психологического настроя, ориентации, нравственного оправдания любого действия) перехода войны из разряда потенциального в реальное событие, поскольку морально-психологически оно уже санкционировано. Прудон лишь озвучил, предал понятную и удобоваримую форму тому, что знали и во что верили многие и многие люди до него и после.

Современниками Прудона были основатели позитивистской социологии О. Конт и Г. Спенсер, которые пытались либо выявить особые социологические законы (к примеру, «равновесия сил», «общественной динамики и статики», «социального энергетизма» и др.), либо перенести на общественные явления, в том числе на войну, законы природы. Так, война, по мнению Спенсера, – это естественная функция социального организма, необходимая для его нормального развития. «Подобно тому, – писал он, – как в индивидуальном организме нервно-мускульный аппарат, выполняющий борьбу с окружающими организмами, зарождается из этой борьбы и развивается ею же, так точно и правительственно-военная организация общества порождается войнами между обществами и развивается ими же. Или, говоря более строго, этим путем развивается та часть правительственной организации общества, которая обусловливает успешность общественного сотрудничества в борьбе с другими обществами» (Спенсер Г. Основания социологии. – СПб, 1898. – С. 327).

Спенсер не объясняет войну из нее самой, а, констатируя факт противостояния одного сообщества другому, по сути, объявляет этот факт причиной, пытаясь выявить в нем какие-либо позитивные моменты. С сущности, в том же духе, но гораздо более определенно, чем Спенсер, высказывается в своей книге «Вооруженный народ» идеолог германского милитаризма К. фон дер Гольц, по мнению которого, народы всегда боролись и будут бороться за земные блага, поэтому нет никакого смысла дискутировать на предмет, «действует ли война на человечество облагораживающим или одичающим образом?.. Необходимо подчиниться тому, что определено свыше. Верить, что война есть жребий человечества и неизбежная судьба народов. Вечный мир на этом свете не дарован смертным» (К. фон дер Гольц. Вооруженный народ. – СПб., 1886. – С. 435).

Фон дер Гольц недвусмысленно заявляет: надо принимать войну как извечную неизбежность и на этом основании избегать философско-социальной ее оценки, необходимо готовиться к войне, а затем вести ее.

Можно различным образом относиться к мнению рассматриваемых нами мыслителей, но дело не в том, были они близки к истине или нет, а в том порочном круге, в который они невольно загоняли не только теоретическую мысль, но и людей, так или иначе соприкасавшейся с ней: из определенного рода фактов они делали выводы, которые, утвердившись в общественном сознании и, будучи воспринятые как истина, готовили благодатную почву для новых фактов, которые, вытекая непосредственно уже не из предшествующих фактов, а из суждений о них, воспринимаемых как истины, не имеющие альтернативы, приводили в конечном счете к схожим по существу фактам, то есть к войне же. Другими словами, люди верили в неизбежность войн, и они становились таковыми, но не потому, что действительно были неотвратимыми, а лишь в силу того, что люди верили в их неотвратимость. Причиной войн, таким образом, хотя бы и отчасти, была вера людей в ее фатальную природу, а не действительная природа человека.

Если обратиться к какой-либо конкретной военной ситуации, то она, как и любая другая ситуация, изначально существует как вероятность. Ясно, что, к примеру, европейская история – это история, в которой всегда была высока вероятность войн, которые из состояния вероятной войны часто переходили в разряд реальной. Именно поэтому реальный трагичный опыт и здравый смысл подсказывали предпринимать меры, которые могли бы максимально обезопасить того, кто предпринимал их, а таковыми часто были вооружение и довооружение. Затем непрерывный процесс усердного вооружения и доовооружения наряду с естественным недоверием народов и государств друг к другу приводили к тому, что война действительно становилась неизбежной. Все психологически свыкались с ее вероятностью, и это свыкание переходило затем в веру в ее неизбежность, что в конце концов приводило именно к началу военных действий. Войну при этом можно было порицать, как это, к примеру, делал Эразм Роттердамский, но само порицание не могло устранить войну. Не меняя ни одного слова, но подразумевая войну (а не пожар), государства, Европу (а не дом), повторим мысль Ильфа и Петрова: «Все было ясно. Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И, действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный с шести концов».

Народы, государства попадали таким образом в порочный круг, из которого практически нельзя было вырваться, но возможно было – во всяком случае теоретически – свести к минимуму возможные потери в случае военного конфликта. В таких – вполне естественных – условиях война могла начаться и начиналась без какой-либо экономической мотивации, только потому, что ее вероятность заставляла быть готовым, а превосходство в силе – при знании реальной ситуации – побуждало к действиям превентивного характера, как наиболее эффективным и разумным.

В рассматриваемый нами период теоретиками войны различного толка продуктивно использовалась эволюционная теория Ч. Дарвина о борьбе видов за существование. Война в этом случае рассматривалась как один из способов выживание «наиболее приспособленных». Однако социальный дарвинизм, изначально выступавший при объяснении войн как самостоятельное и самодостаточное учение, был дополнен, в частности, учением, получившим свое начало еще в древности, но серьезно дополненном в XIX, в соответствии с которым причины войны лежат в психологии человека, в его психической и биологической природе.

В следующем параграфе диссертации мы более подробным образом рассмотрим психобиологические теории, и по этой причине ограничимся тем, что приведем вкратце суждения русского военного теоретика А.И. Афанасьева, в которых достаточно полно и красноречиво передаются исходные принципы данного направления. Считая, что война проистекает из врожденных побуждений человека к борьбе за самосохранение, он усматривал причины войны в самой природе человека, «представляющего удивительную смесь добра и зла». Война или поединок двух армий, как указывал А.И. Афанасьев, в частной и в общественной жизни неизбежна, а состояние всеобщего мира «есть химера, ибо человек по своей природе каков он был при сотворении мира, таков остался и до сих пор, и нет сомнения, останется несовершенным до конца мира. Его инстинктивные и духовные побуждения к борьбе, разрушению, скрытности, самосохранению, зависть, эгоизм, месть и т.п., образующие с другими его личный интерес, останутся вечно неизменными, таков закон природы, его утописты переменить своими намерениями не могут» (Астафьев А.И. О современном военном искусстве. – В кн. Русская военно-теоретическая мысль XIX – начала ХХ века. – М., 1960. – С. 256-257).

К концу XIX века в связи с интенсивной колониальной политикой, проводимой европейскими государствами, широкое распространение в Европе получила теория французов Ж. Габино Ж.В. Ляпуже о неравноценности рас при превосходстве белой над остальными. Моральным оправданием проводимой политики экспансии в значительной мере послужила концепция Т. Мальтуса о закономерном отставании роста средств к существованию от роста населения, что делает болезни, голод и войны в средство относительно эффективного регулирования числа людей, устраняющее постоянно образовывающееся несоответствие.

XIX век был ознаменован также двумя чрезвычайно важными явлениями, которые в значительной мере повлияли на судьбы последующих столетий как европейской, так и мировой цивилизации, а именно: началом пацифистского движения и возникновением марксистского учения. О последнем мы изложим подробнее в следующем параграфе, что же касается пацифизма, то заметим, что с самого своего возникновения, после кровопролитных наполеоновских войн в 20-30-х годах XIX века в Европе и Америке стали возникать различного рода «общества мира», стоявшие вне политических партий и открытые для людей самых разных сословий. Затем, как правило, по инициативе той или иной национальной организации начали созываться международные конгрессы, а в 60-х годах был созван и международный центр пацифистов. Основным направлением деятельности пацифистов была пропаганда идей мира. Объяснение причин войны в той или иной вращалось вокруг той же «природы человека», проблем права, морали. Война, как писал русский пацифист профессор Л.А. Комаровский, «ныне не более как продукт человеческих страстей, но именно право и призвано к тому, чтобы наложить узду на эти страсти и указать людям путь долга и справедливости» (Комаровский Л.А. Успехи идеи мира. – М., 1898. – С. 66).

Как известно, деятельность пацифистов того периода не возымела абсолютного действия и война не была изъята из жизни человечества, во всяком случае в одном из его регионов, который на тот момент определял вектор общемирового развития. За XIX веком пришел ХХ век, который потряс мир двумя самыми крупномасштабными войнами за всю историю человечества. Но из этого не следует делать тот ложный вывод, что деятельность пацифистов была лишена смысла и не имела положительных последствий. Целенаправленные и достаточно продуманные действия пацифистов в значительной мере, как мы полагаем, определила облик современной единой Европы, а вернее, единого западного мира. Просто было бы наивностью полагать, что человечество, воевавшее в течение нескольких тысячелетий кряду, в продолжении столетия откажется от своей пагубной привычки.

XIX век подошел к концу, и новое столетие внесло серьезные изменения в формы и масштабы войн. Естественно, что и теоретическая военная мысль наибольшее развитие получила именно в ХХ веке, что дало нам основание выделить в отдельный параграф теории и учения о войне, получившие наибольшее развитие и распространение.

§ 2. Теории и учения о войне ХХ века

Развитие военной философской мысли происходило главным образом на буржуазном Западе. После Октябрьской революции военная мысль в СССР стала развиваться исключительно в русле марксистской философии, которая в сфере военной мысли жестко придерживалась идеи экономического детерминизма. В дальнейшем мы изложим с необходимой подробностью основные позиции марксистско-ленинского учения на предмет войны, ее причин и возможности ее искоренения.

К ХХ веку количество всевозможных учений и взглядов на войну настолько возросло и при этом каждое из учений, несмотря на порой весьма ощутимое различие, неизбежно претендовало на истину, что возникла необходимость классифицировать их каким-либо образом – по внешним признакам или по существу. Для более удобного изложения и анализа дальнейшего материала мы воспользуемся уже существующей системой классификации, а вернее, некогда существовавшей – марксистско-ленинской. Будучи весьма тенденциозной, она, тем не менее, с некоторыми оговорками вполне пригодна, по нашему мнению, для употребления, поскольку в качестве классификационного критерия использовала вполне реальные признаки тех или иных концепций, теорий. Необходимо, однако, помнить, что любая классификация носит в себе элементы условности.

Необходимо сделать еще одну важную оговорку. Как мы уже говорили в предшествующем параграфе, основы, исходные принципы всех современных европейских концепций, учений о войне были, по сути, заложены еще в древнем мире, из чего, однако, не следует делать ошибочный вывод, что каждое время не вносило нечто новое в понимание проблемы войны. И особенно плодовитым в этом отношении был ХХ век. Но во многих отношениях военные теории ХХ века представляют собой более развитые – по форме изложения, способам аргументации и систематизации эмпирического материала, его объему и т.д. – предшествующие концепции, что дает нам основание не комментировать многие из «новых» концепций о причинах войны, поскольку в той или иной мере мы это сделали в предшествующих параграфах.

Итак, первую группу концепций условно можно отнести к объективно-идеалистической, для которой характерно признание в качестве основной причины войн действие некоей высшей духовной силы, стоящей над миром, а это либо воля Бога, либо абстрактный разум, «мировой дух», либо, наоборот, всеобщая «абсурдность», неразумность мира и т.п.

Следует отметить, что догматы всех ортодоксальных религий – христианской, мусульманской, иудаизма и др. – не могли обойти феномен войны, рассматривая ее как ниспосланное Богом наказание людям за их грехи и средство очищения рода человеческого от всевозможных «ересей». Хотя в пределах религиозного мировоззрения существует и определенное разнообразие подходов к проблеме войны. В качестве примера можно привести суждения Августина Блаженного (в его «Граде Господнем»), который считал, что Бог, будучи высшим существом, стремится обеспечить человеческой бытие всеобщим благом мира, в его воле – мир, но не война, которая зависит от воли людей, которые, отступая от божественных предначертаний, попадают во власть сатаны, а он толкает их на войну. Но, как бы там ни было, в любом случае признавалось влияние потусторонней силы на действительный ход событий и принципиальная зависимость людей от некой внешней силы, и в этом смысле подход ряда философов, при всем формальном различии толкований причин войны, схож по существу с религиозным, если под существом в данном случае понимать выведение реальных причин войны, вообще хода событий из-под контроля людей, их воли.

«Война, – писал К. Ясперс, – берет начало в человеческом бытии, в его недрах, которые не могут быть удовлетворительно объяснены ни как характерные особенности, ни как объективно неразрешимое противоречие между людьми и группами людей» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 137).

По мнению К.Ф. Вайцзеккера, войны представляют собой «видимые сгущения той конфликтной материи, которые постоянно наталкиваются в иррациональных глубинах человеческой сущности» (См.: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 137). В философии Ясперса и его последователей эти «глубины» лежат вне индивидуального человеческого бытия, в некоей обобщенной внематериальной сущности – «трансценденции».

Толкование причин войны идет также по линии иррационалистического толкования сущности политики. Политическая динамика, писал французский политолог Ж. Бюрдо, ускользает от суда разума: «Мы подчеркиваем, что или иной аспект политической активности не поддается рациональным критериям. Эта иррациональность вообще присуща структуре политического универсума. Этот мир порожден разумом, – говорили мы, теперь следует добавить, что психические феномены, которые его поддерживают, не подчиняются законам разума» (Там же. – С. 138).

Для нашего исследования представляет известный интерес теория «циклической истории» Тойнби, в которой он вынужден был рассматривать и причины войн, и, несмотря на то, что склонен был признавать множественность ее причин, так или иначе сводил их какой-то единой, главной, все определяющей.

Каждой фазе цивилизации, которых у него пять, соответствуют свои причины войны. Так, коренной причиной на первой фазе является необходимость для рождающейся цивилизации давать «ответ» на «вызов», бросаемый ей враждебным социальным окружением. Мы разделяем ту точку зрения, что у каждой войны, даже в пределах одной цивилизации, есть свои причины, но в нашем исследовании нас интересуют не частные, а причины общего порядка. Что же касается теории Тойнби, то, когда возникал вопрос о более глубоких причинах самих «вызовов» и «ответов», он ссылается на «высшие», внеземные, божественные силы или, иными словами, видит и причины войн, как обязательных элементов «вызова» и «ответа», в тех же «высших» силах. На второй фазе развития цивилизации возрастает ее духовная агрессивность, цивилизация растет, осуществляет успешные завоевания. Третья «кризисная» фаза характеризуется духовным надломом цивилизации, развитием внутренних гражданских войн. На завершающих фазах действуют те же внутренние причины духовного развития цивилизации, при этом все фазы цивилизации сопровождаются войнами.

Сходную с теорией Тойнби выдвинул П. Сорокин, так называемую «ритмически-колебательную» концепцию, в соответствии с которой имеются две полярные и одна промежуточная суперсистемы. Исторический процесс представляется в виде последовательно ритмических колебаний к двум полярным суперсистемам. Сорокин считал войну частью культурсистемы, корни которой он видел в тенденциях культурного развития, в столкновении культур при переходе от одной системы культуры к другой.

Необходимо отметить, что если даже мы будем усматривать причины войн в столкновении культур при переходе от одной системы культуры к другой, мы не сможем удовлетвориться такого рода объяснением, поскольку реально оно ничего не дает: если происходит военный конфликт, то на его основании можно судить, что происходит смена культур; если же происходит переход одной системы культуры к другой, то обязательным следствием этого будут войны. Но, во-первых, войны довольно часто происходили в пределах одной культурной системы, и по этой причине они выпадают из категории войн, которые подразумевает П. Сорокин, которые в свою очередь можно констатировать или в лучшем случае – прогнозировать, но в принципе, а не с обозначением точных дат, что практически обесценивает такого рода прогноз.

В книге «Основные тенденции нашего времени» П. Сорокин уделил много внимания причинам войн. «В ХХ в., – пишет он, – мощное материалистическое здание западного человека начало быстро разрушаться, крошиться. Развилась дезинтеграция морали, права, контроля и управления жизнью индивидуумов и групп… В таких условиях человек превращается в человеческое животное, гонимое прежде всего биологическими побуждениями, желаниями и вожделениями. Индивидуумы и коллективы охватывает неограниченный эгоизм, борьба за существование интенсифицируется, сила становится правом, а война, кровавые революции, преступления и другие формы межчеловеческих раздоров и разврата возрастают в беспрецедентном масштабе. Так было во все большие переходные периоды от одной социокультурной суперсистемы к другой, так это есть и в настоящем столетии. Заметная дезинтеграция материалистического порядка привела к возникновению первых и второй мировых, а также “легиона” меньших войн, кровавейших революций, восстаний, преступлений и насилий в их худших формах. Эти взрывы сделали данное столетие кровавейшим из всех 25 столетий греко-романский и западной истории» (См.: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 141-142).

Признавая, что причиной войн ХХ века является болезненный процесс перехода к новой социокультурной суперсистеме, Сорокин, как и Тойнби, надеялся, что этой новой системой явится компромиссная и плодотворная идеалистическая система, что позволит избежать третьей мировой войны.

Легко заметить, что Сорокин оставляет себе лазейку для отступления. Если смена суперсистем произойдет без серьезных военных конфликтов, Сорокин окажется прав, если же конфликты не удастся избежать, он опять-таки не впадет в ошибку.

Будем надеяться, что человечеству удастся избежать третьей мировой войны. Новая смена социокультурных систем, если она произойдет, как представляется, не обязательно должна привести к конфликтной ситуации, скорее наоборот: переход к новой суперсистеме мог бы сделать мир безопасней, чем он есть, поскольку новая суперсистема должна обладать весьма высоким уровнем знаний, технологий и т.д., что позволяет ей наиболее эффективно решать самые сложные задачи: энергетическую, продовольственную, экологическую и т.д. Данный переход осуществляется сейчас, и нельзя сказать, что он безболезненный, но болезненность его связана не с самим фактом перехода, а именно вследствие определенной недоразвитости новой суперсистемы.

В ХХ веке большую популярность получили учения психологического направления. Заметим, однако, что психологические теории, объясняющие готовность человека воевать, довольно стары, о чем мы уже говорили в предшествующем параграфе. Но именно в ХХ в. наиболее сложную и достаточно развитую форму психологическое направление получило в теории основоположника современного психоанализа, З. Фрейда, в соответствии с которой, благодаря инстинкту самосохранения, который должен проявляться в человеке в целях выживания, реально невозможно сделать ничего, чтобы предотвратить войну. Самое большое, что можно сделать, по Фрейду, – это ждать, пока человечество не перейдет на более высокий уровень эволюции.

Весьма популярные поначалу теории, основанные на инстинктивном поведении человека, со временем потеряли свою популярность, поскольку нет возможности научно, во всяком случае при современном уровне развития науки, доказать существование инстинкта власти или инстинкта агрессии, подобно тому, как невозможно доказать наличие «танатоса», т.е. инстинкта самосохранения в том виде, как его представлял себе Фрейд. К тому же, как это показывает история, совсем необязательно агрессивное поведение наций имело отношение к агрессивному поведению их граждан. Более того, законопослушные граждане, совершенно неагрессивные в частной жизни, могли, как показывает, к примеру, опыт стран-агрессоров – Японии, Германии – в двух мировых воинах, именно из соображений исполнения своего гражданского патриотического долга воевали в известном смысле слова безупречно.

По Фрейду, внутренние человеческие импульсы, направленные на разрушение, должны быть обращены либо внутрь, либо наружу. Направить эту энергию внутрь – значит разрушить индивидуума. Поэтому война неизбежна до тех пор, пока человечество не перейдет на более высокую ступень развития.

Перед Первой мировой войной Фрейд приписывал агрессию сексуальной неудовлетворенности, в дальнейшем он стал приписывать агрессию внутреннему, независимому, инстинктивному свойству человечества.

Теория Фрейда интересна главным образом с исторической точки зрения. В действительности она оказалась, по сути, безрезультатной как по отношению к отдельным лицам, так и в отношении международных конфликтов.

На базе теорий Фрейда впоследствии возникли различные психоаналитические теории, одна из которых придерживается точки зрения, что индивидуум выплескивает свою агрессию и враждебность, корни которой уходят в детство, на любого врага, на которого ему может указать общество. Так, К. Меннингер писал: «Война – это отражение многократных... маленьких войн в душах людей... Война между нациями – это усиление борьбы человеческих инстинктов и мотивов... Нелепо отрицать, что существует общественное давление, но это давление является следствием накопления и организации детского опыта взаимоотношений с родителями» (Цит. по: Лешан Л. Если завтра война? Психология войны. – М, 2004. – С. 19).

Таким образом, в соответствии с данной теорией, враждебность индивидуума направлена не на конкретное лицо, а на целое государство, она, подобно жидкости, не найдя выхода в одном из отверстий, бьет из другого. Но если взять во внимание то обстоятельство, что для большинства вовлеченных в войну она является деятельностью, лишенной страсти, тем делом, которое просто необходимо выполнять, что те, кто действительно должен убивать, очень далеки от агрессивности в ее понимании психоанализа, то в качестве полного объяснения происхождения такого явления, как война, данный подход не может быть принят. Ссылки на негативный детский опыт «взаимоотношений с родителями», который якобы порождает стремление к войне, тоже неубедительны, о чем, в частности, свидетельствует опыт многих индейских племен северо-американских равнин, у которых считалось почти преступлением ударить ребенка, что не помешало, однако, тем же самым индейцам активно участвовать в войнах с белыми. В чеченских тейпах так же запрещено физическое наказание детей, но редко кто не может поставить под сомнение храбрость и воинственность чеченцев. Следует отметить, что индейцы и чеченцы, имея многовековой военный опыт, издревле обращали внимание на то, что ребенок, часто подвергавшийся физическому наказанию, нередко вырастал трусом, что побудило их не только отказаться от физических мер воздействия на детей, но и поставить их под запрет, и в первую очередь именно из военных соображений, поскольку трусливый воин был бесполезен.

В рамках психоанализа существуют и другие концепции, заслуживающие внимания, поскольку в них содержится и нечто конструктивное. 
Один из представителей психосоциологии, Аш, писал: «Так как единственные действующие лица в обществе – индивиды, то все явления групповой жизни, все учреждения, верования и обычаи… обусловлены принципами индивидуальной психологии. Экономические институты есть выражение стремления индивидуумов к обладанию, семейные институты есть следствие стремления индивидуумов к удовлетворению половых потребностей, а политические институты есть проявление стремления индивидуумов к власти» (Цит. по: Замошкин Ю. Психологическое направление в современной буржуазной социологии. – М., 1958. – С. 9-10). Развивая эту точку зрения, американский исследователь Г. Экклз утверждает, что корни всех общественных конфликтов кроются «в основных чертах человеческой натуры» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 145).

В этом же ключе пишет американский военный публицист Х. Болдуин. «В основе своей небезопасность нашего века, – утверждает он, – есть вина самого человека, не наций или национализм, не науки или правительства, но человека… Человек есть мера всех вещей» (Там же. – С. 146). И хотя, по его мнению, существует много причин войн, «единственным общим знаменателем является сам человек… войны, битвы и революции исходят из тела и из страстей тела». «Человек есть борющееся животное, хотя люди не любят отмечать это». Он есть «свой собственный и худший враг» и в нем лежит зародыш войны, поэтому «война есть человеческий социальный институт и будет оставаться глобальным социальным явлением» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч.– С. 147).

Мы не отрицаем, что корень войн лежит в человеческой природе, и думать иначе было бы наивностью. Но проблема в том, что человеческая природа многогранна и противоречива, реально ее нельзя свести к чему одному, и в ее пределах находится и устремленность человека к мирному бытию, которая не в меньшей мере свойственна человеческому естеству, чем другие, вышеуказанные черты.

Одним из следствий многогранности, противоречивости, неопределенности человеческой природы, сложности ее формализации явилось то, что среди представителей психобиологической теории войн в настоящее время имеются различающиеся по существу группы, одна из которых придерживается фаталистически-пессимистического взгляда о неискоренимости войн из человеческой истории. «В силу “невозделываемости” и “иррациональности” своей природы, – пишет американский психолог А. Кестлер, – человек является самым жестоким из животных, ибо, овладев тайнами природы, он использует достижения науки и техники во вред человеческому роду» (Там же). Другая группа не считает «воинственный инстинкт» чем-то фатальным, раз и навсегда данным Так, С. Кобленц, как и Л.Н. Толстой, утверждает, что война есть противоестественное состояние человека, но сложность в том, что человек длительное время «воспитывался в войнах» и война стала продуктом его «психологических импульсов». Хотя причины войн, полагает С. Кобленц, и лежат в психологии человека, они поддаются искоренению, которое возможно при условии целенаправленного перевоспитания человека. При всей внешней утопичности такой формы решения проблемы, направление, как нам представляется, в принципе определено правильно. Если человечество, во всяком случае большая и наиболее могущественная его часть, действительно заинтересовано в устранении войн, то одним из направлений, но не единственным, несомненно, является воспитательные меры. Необходимо только помнить, что положительные результаты могут заставить ждать себя длительное время.

В связи с необходимостью педагогического воздействия следует упомянуть и бихевиористскую концепцию, в соответствии с которой причины всех социальных явлений следует искать вовсе не «внутри» человека, а в постоянном воздействии среды. Абсолютизация влияния среды, без необходимого учета врожденных черт человека, внутренних его свойств привели к тому, что теории бихевиоризма, в частности фрустации, не заняли серьезного места в концепциях о причинах войн.

Подобно бихевиористам, неофрейдисты Э. Фромм и К. Хорни, отвергнув в своих доводах наиболее сомнительные и щекотливые положения классического фрейдизма, связанных с ссылками на сексуальную природу человека, главным фактором считали влияние на психику человека внешней культурной среды, которое заблаговременно считалось не положительным, а отрицательным. Буржуазное общество, освободив человека от феодальных пут, дало ему свободу, которой он так и не смог воспользоваться, поскольку остался одиноким в окружающем мире, что объясняет, выражаясь словами Фромма, обратное бегство человека «в самого себя», в результате которого в человеческой душе складываются противоречивые, замкнутые, но вместе с тем взаимосвязанные комплексы, среди которых, однако, как это было у Фрейда, уже нет инстинкта жизни и созидания, противостоящего «инстинкту смерти и разрушения». Все это носит массовый характер. Не только у отдельных лиц, но и целых групп людей формируются определенные психологические комплексы, наиболее распространенным из которых, по мнению неофрейдистов, является садизм-мазохизм. Первый из составляющих комплекса, садизм, – это жажда господства, стремление к подавлению других людей, сопровождаемые патологической жестокостью; мазохизм же, напротив, – тяга к страданиям, наслаждение своими мучениями, безволие, порождающее зачастую неосознанное влечение к подчинению. Возникновение данного комплекса, а вернее, сам комплекс, и есть, по Фромму, источник господства угнетающего класса над угнетенным и одновременно и естественный, неискоренимый источник агрессии. При этом положение усугубляется тем, что данный комплекс дополняется врожденным инстинктом разрушения; и всему этому противостоит уже не творческий импульс, как у Фрейда, а комплекс конформизма или, иными словами, инстинктивное приспособление индивидуальностей к среднему эталону поведения, который формируется и затем предписывается культурной средой. В конечном счете, война возникает либо тогда, когда агрессивные импульсы людей, постепенно суммируясь и доходя до критической величины, переходят во взрыв «агрессивного инстинкта толпы», либо если ее развязывает «сильная личность», экзальтирующая «толпу». Откуда и почему возникает такая сильная личность, каким образом происходит суммирование агрессивных импульсов, какую именно величину считать критической и тому подобные вещи остаются без объяснений. Весьма сомнительный комплекс садомазохизма, по существу, тоже остается необъясненным. Пользуясь характерной терминологией психоаналитиков, бессознательно стремясь целиком вывести войну за пределы рационального, видя в причинах войны исключительно иррациональные истоки, часто используя искусственные аналитические конструкции, сторонники психоанализа, естественно, не смогли дать удовлетворительного объяснения войне.

Перейдем к рассмотрению весьма, по нашему мнению, продуктивного направления как в теоретическом, так и практическом плане при решении проблем войны, – неопозитивизму.

Заметным представителем неопозитивистского подхода был американский политолог Г. Моргентау, у которого политика выступает совершенно особой сферой общественных отношений, непосредственно не связанной с экономикой, моралью и другими элементами общественной жизни. Сущностью политики, по Моргентау, является борьба за власть и могущество. «Политика есть автономная сфера действия, отличающаяся от других сфер, таких, как экономика… этика, эстетика, религия» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 153). Нельзя понять политики, сущность которой определяется конкретной расстановкой сил, их колебаниями, не зависящими ни от экономики, ни от морали и т.п., не отделив ее от «неполитических» факторов, и здесь «главным указателем, помогающим политическому реалисту проложить дорогу через дебри международной политики, выступает концепция определения изучаемого объекта в терминах силы» (Там же).

Неопозитивисты тоже, как и многие представители других направлений, не чуждаются при объяснении причин войны ссылок на пресловутую человеческую природу, но ссылки эти имеют иную основу, чем, скажем, у психоаналитиков.

«Политика, – пишет Моргентау, – как и общество вообще, управляется объективными законами, коренящимися в природе человека». Однако эта природа раскрывается не в человеческих инстинктах, а в его интеллектуальной деятельности, что поясняется таким силлогизмом: “Поскольку природа подвержена влиянию со стороны человека, именно человеческий разум и является ее подлинным создателем… Подобную созидающую функцию человеческий интеллект выполняет и в отношении общественной жизни”» (Там же. – С. 154).

Сообразно данной мысли, причины войны следует искать в трезвом расчете: если в какой-либо конкретной ситуации война может быть успешной и принести определенные выгоды, ее следует начинать, если нет – ее следует избегать. Опыт, наличие определенных фактов и разум – вот, по мнению Моргентау, те наиболее существенные факторы, которые действуют на международной арене, что приводило и приводит к тому, что война возникает как результат субъективного решения политического деятеля, анализирующего международные проблемы и приходящему к тому или иному решению.

Согласно непозитивистским концепциям война есть результат постоянных напряжений, возникающих в борьбе за власть, за гегемонию между государствами, ее корни лежат в интеллектуальных расчетах людей, опирающихся в своих выводах на определенный политический опыт. Но если быть достаточно последовательным в своих рассуждениях, то можно прийти к более глубокому выводу: поскольку интеллектуальные расчеты всегда подразумевают некоторые выгоды, которые было бы ошибочно сводить к исключительно материальным формам, то было бы гораздо благоразумней, логичней усматривать причины войны не в собственно в расчетах, а именно в тех выгодах, которые сулят эти расчеты.

В трудах исследователей неопозитивистского толка можно найти множество ссылок по поводу действительных причин войны на самые различные обстоятельства, в том числе и этического порядка, географические условия и прочие самые разнообразные факторы, которые влияют на баланс сил, нарушение которого требует от политиков принятия решения на начало военных действий. Но именно это разнообразие причин не только не дает возможности сосредоточиться на главных из них, но и концептуально отрицает возможность наличия каких-либо общих причин для всех войн, независимо от того, где и когда они происходили или происходят.

В отличие от неопозитивистских теорий теории натуралистического направления, а именно психобиологические, неомальтузианские, географические и расистские не только признают наличие причин такого рода, но и выстраивают свои принципиальные положения на их базе.

Теории биологического направления выводят причин войн не из индивидуальной психологии реальных людей, а из некоторых биологических законов и потребностей, которые свойственны каждому человеку. Весьма характерной для теорий биологического толка является так называемая этологическая теория. (Этология – учение о поведении животных в естественной среде, разработанное в середине ХХ в. австрийским биологом К. Лоренцом). В дальнейшем некоторые положения этологии были перенесены в социологические дисциплины, что привело к образованию течению в системе натуралистических учений о причинах войн, сторонники которой пытались найти причины социального насилия, изучая поведение животных, с помощью которого можно объяснить и поступки людей. «Основываясь, в частности, на так называемом физиологическом принципе “пускового механизма” и неоправданно перенося его действие в область социального насилия, – пишет В.В. Денисов, – они выдвинули идею о врожденной инстинктивной агрессивности человеческой природы» (Денисов В.В. Социология насилия. – М., 1975. – С. 78).

Заметим, что так называемая врожденная инстинктивная агрессивность человеческой природы такая вещь, которую невозможно доказать, во всяком случае существующими в современной науке методами и средствами. Но если бы даже удалось доказать ее наличие, то с необходимостью возник бы другой: каким образом человеку удается сдерживать его и возможно ли его устранить, предположим, воспитательными мерами?

С возникновением и успехами генетики появились теории, в соответствии с которыми потребность в войне запрограммирована природой в человеческих генах, причем заложенные в них побуждения к насилию и войне передаются из поколения в поколение, и потому искоренить войну можно только воздействуя собым образом на наследственный материал. При всей внешней привлекательности такого подхода к решению проблемы причин войны, его простоте современная наука не располагает в настоящее время доказательствами наличия потребности в войне, хотя представляется весьма вероятным, что воинственный тип личности, темперамент действительно может передаваться из поколения в поколение, но это так же верно, как и то, что невоинственный характер, тип личности, который получает в современном мире, как нам кажется, все большее распространение, имеет не меньшие основания передаваться по наследству. Вполне вероятно, что война имеет свои генетические предпосылки, но при таком понимании проблемы было бы ошибочным, как мы считаем, пренебрегать и социальными моментами человеческого бытия, воздействием внешней среды.

К натуралистическим направлениям теории войн следует отнести и «экологическую» теорию войн, которая, не пытаясь объяснить действительную природу войн, строит предположения относительно возможности возникновения новых войн, будущих конфликтов, если человечеству уже в ближайшее время не удастся кардинально решить проблемы регенерации природных ресурсов в глобальном масштабе. Экологическая теория войн в принципе базируется на так называемом неомальтузианстве, усматривающем причины войн именно в несоответствии количестве людей и количестве потребляемых ими продуктов и ресурсов с действительными возможностями природы, ее репродуктивными способностями и видящими в войнах необходимое и достаточно эффективное средство сокращения и ограничения нерационального численного роста людей.

Одной из разновидностей биологических теорий является расизм. Мы не будем затрагивать его – ни такие ушедшие или уходящие в историю формы, как фашизм и сегрегация, именно потому, что они либо уже стали или становятся достоянием истории, ни связанные с противостоянием Запада и Востока, поскольку понятие «Восток» слишком обширно и расплывчато, что им не представляется возможным оперировать, во всяком случае достаточно продуктивно и убедительно. А также потому, что противостояние Запада и Востока имеет, по нашему мнению, больше культурологическое, чем расовое смысловое наполнение, и по этой причине не может рассматриваться в расовой плоскости, т.е. в связи с расовыми теориями.

Конец XIX и начало ХХ века были ознаменованы возникновением нового учения – геополитики, элементы которой в разрозненном виде присутствовали еще во взглядах античных мыслителей.

Данное учение, получившее особое развитие в прошлом столетии и интенсивно развивающееся в нынешнем, слишком обширно, в том числе по военной проблематике, чтобы мы имели возможность привести хотя бы основные его положения, и поэтому мы ограничимся изложением основных принципов, касающихся причин возникновения войн.

Один из основоположников геополитики, шведский политолог, государствовед Р. Челен, уподобляя государство живому организму, писал: «Государство – не случайный или искусственный конгломерат различных сторон человеческой жизни, удерживаемый вместе лишь формулами законников; оно глубоко укоренено в исторические и конкретные реальности, ему свойствен органический рост, оно есть выражение того же фундаментального типа, каким является сам человек. Одним словом, оно представляет собой биологическое образование или живое существо» (Цит. по: Поздняков Э.А. Геополитика. – М., 1995. – С. 18-19). Как таковое, оно следует закону роста, при этом «сильные, жизнеспособные государства, имеющие ограниченное пространство, подчиняются категорическому императиву расширения своего пространства путем колонизации, слияния или завоевания» (Там же. – С. 19). Агрессивность государства, таким образом, так же, как и все его прочие черты, в сущности, выводятся из природы его основной структурной единицы – человека, существующего в реальности, будучи заключенным в пределы определенного пространства, которые он так или иначе стремиться нарушить в собственную пользу. Государства во многих моментах воспроизводят отношения, свойственные отношениям между реальными людьми, при этом принципиальное значение приобретает баланс сил между государствами. Всякое отдельное государство, будучи относительно независимой единицей, обладающей к тому же свободой воли, если не встречает перед собой никаких препятствий, естественно стремится к расширению своей власти и влияния на такую большую территорию, какую оно способно захватить и какой способно действительно управлять. Однако на практике препятствия обязательно возникают в лице других государств, также стремящихся к расширению своей территории и влияния, следствием чего является столкновение диаметрально противоположных интересов и устремлений, в котором решающую роль играет сила государства.

Как легко заметить, основные положения геополитики выстраиваются главным образом на констатациях известного рода фактов, что предает ее выводам несомненную ценность, поскольку они не расходятся с действительным положением вещей. Однако в плане определения действительных причин войн геополитические теории не внесли ничего принципиально нового, поскольку, как и многие упомянутые нами ранее учения, опираются на все ту же природу человека. Хотя заметим еще раз: выводы геополитики чрезвычайно важны в практическом плане, поскольку с достаточно высокой вероятностью могут прогнозировать вероятность и место возможного военного конфликта.

Следует упомянуть концепции, которые в советской научной литературе были определены как вульгарно-социологическое, поскольку в них содержится ряд достаточно оригинальных идей, связанных с поиском действительных причин войны.

Признание войны естественным, а следовательно, и неизбежным состоянием человека, общества, необходимой функцией существования социальных структур, положение о том, что причины войн лежат не во внешних столкновениях, не вне обществ и не между ними, а внутри них, с достаточной ясностью были изложены в так называемом «Докладе с железной горы», подготовленном в 1967 г. в Нью-Йорке специальной научно-исследовательской группой, которая на вопрос «о возможности и желательности мира» дала отрицательный ответ, мотивируя его тем, что система мира – явление опасное, а система войны показала свою эффективность с самого начала писаной истории и создала основу для многих цивилизаций. Нас не должна смущать столь открытая апология войны, если взять во внимание, что доклад писался на пике «холодной» войны, а также то обстоятельство, где он был создан, а именно в США, проводивших (и продолжающей проводить в настоящее время) активную имперскую политику и нуждавшуюся в «научном» и морально-этическом оправдании проводимой ею политики экспансии. Однако речь в данном случае идет не только об определенного рода социальном заказе, а о настоящих убеждениях авторов доклада, которые, будучи гражданами своей страны, искренне могли верить в истинность своих выводов. Но вернемся к докладу. Оценивая войны как некоторую «стабилизирующую» функцию общества, его авторы определяют их причины следующим образом: «Войны не порождаются международными столкновениями интересов. Придерживаясь логической последовательности, в большинстве случаев правильнее сказать, что общества, начинающие войну, нуждаются в подобных столкновениях, а поэтому и вызывают их» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 163). Но остается неясным, почему они нуждаются в военных столкновениях и какую роль при столкновении обществ играют их интересы, поскольку игнорировать их целиком не только глупо, но и невозможно. Представляется почти риторическим следующий вопрос: стоит ли воевать, т.е. проливать чужую кровь и рисковать собственной жизнью, если интересы страны и каждого ее гражданина не затрагиваются никоим образом?

Противоположным по форме и духу приведенным нами тезисам является концепции, которые условно можно назвать националистическими и в соответствии с которыми корни войны находятся в национализме, в непримиримости национальных духовных сил. «Ни одна страна,– пишет один из сторонников данных концепций Лефивер, – отвергающая национальный интерес в качестве основного источника своей политики, не может выжить. И ни на одну страну, действующую вопреки своему национальному интересу, нельзя положиться» (Там же. – С. 174-175). Заметим, в действительности может быть так, что страну либо вынуждают действовать таким образом, либо ее действия ошибочны и поэтому они приводят к отрицательным для нее последствиям, либо, имея в виду долгосрочные интересы, она может пойти на меры, наносящие ей временный ущерб, либо, наконец, страну по каким-либо причинам возглавляет группа некомпетентных, а то и просто преступных людей.

Среди концепций данного направления следует упомянуть также теории так называемой политической науки, усматривающие причины войн в «естественной» напряженности отношений между государствами и в природе самого государства как социального института. Существует так называемая «теория конфликта», в соответствии с которой источник конфликта заключен в природе человеческих отношений и даже необходим человеку, а для его замены или «разрядки» человек создает игры, спортивные состязания и т.п. Однако при всем при этом корни общественных конфликтов лежат в борьбе людей за материальные блага, которая может привести – и часто приводит – к военным конфликтам.

Больший интерес для нашего исследования представляет так называемое плюралистическое направление, для которого характерно признание множественности причин войны.

Плюралистические теории опираются на так называемую социологическую «теорию факторов», которая выступает в качестве методологии более развитых плюралистических концепций, сложилась еще в конце XIX – начале XX в. Ее основоположниками были М. Вебер, а также русские историки М. М. Ковалевский и Н. И. Кареев, который, в частности, утверждал, что «история человечества не есть внутренне единый процесс, а совокупность целого ряда параллельных процессов есть сумма историй отдельных народов, находившихся между собой в очень многообразных отношениях. Да и в истории каждого отдельного народа проявляется не одна какая-либо движущая сила, а действует великое множество таких сил. Даже отдельные события в жизни каждого народа порождаются обыкновенно сочетанием целого ряда причин, из которых каждая, в свою очередь, есть не что иное, как место встречи или пересечения также нескольких самостоятельных каузальных рядов», поэтому, заключает он, «наука отказывается от сведения всей сложности и многогранности, всего разнообразия и всей пестроты исторической жизни к одному какому-либо принципу, хотя бы и понимаемому как основной закон истории, определяющий собою все остальные ее законы» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 181). В том же духе интерпретирует причины исторических событий, в том числе и войн, М. Вебер, провозглашающий «равноправие» факторов общественного процесса.

Современные представители плюралистического взгляда на причины вооруженных конфликтов в своих выкладках опираются на те же теоретические посылы. «Конфликты... в современном мире, – пишет американский социолог Б. Браунелл,– не имеют единого семени или источника. Они имеют множество причин, поэтому они не могут быть решены одной какой-либо формулой или системой добровольного контроля. Под этими конфликтами всегда действуют группы с особыми интересами и институтами того или иного рода, каждая со своей “публикой” и каждая со своими требова¬ниями абсолютной власти над областью своего интереса» (Цит. по: Рыбкин Е.И. Указ. соч. – С. 181-182).

Необходимо отметить, что Л.Н. Толстой предвосхитил появление «плюралистический подход». Мы уже приводили его суждения в одном из параграфов нашего исследования, и в данном случае мы ограничимся тем, что приведем мнение германского социолога Р. Биглера, которое если не по форме, то во всяком случае по духу весьма близко мыслям великого писателя «Невероятно большое число факторов, – пишет Биглер, – способствует возникновению войны: демографические отношения, государственное развитие, экономические компоненты, психологические и идеологические движущие силы, культурные события... причем эти комплексные отдельные факторы могут комбинироваться в бесконечных вариантах. Если были известны тысячи из них; то остаются неоткрытыми миллионы других комбинаций... Попытка синтезированного взгляда на войну сравнима априори с попыткой достать звезды» (Там же. – С. 183). По сути, Биглер, как и Толстой, отрицает всякую возможность познания закономерностей, порождающих войны. Однако плюралистический подход, в его умеренных формах, не представляется столь уж безнадежным, как это может показаться на первый взгляд. Так, американский ученый Р. Кинг-Хол в своей книге «Конец двадцатого столетия?» в числе факторов, выступающих особо важными причинами военной угрозы, называет ядерное оружие, перенаселение, научно-техническую революцию, успехи в биологии, истощение природных ресурсов и т.д., и все это усугубляется, по мнению Кинг-Хола, агрессивной природой человека, его извечным стремлением к насилию.

И последняя концепция войн, которую мы не можем оставить без внимания, это марксистско-ленинская.

По мнению Маркса, люди втягиваются на войну по классовым признакам и мотивам и, соответственно, воюют либо на стороне пролетариата, либо на стороне буржуазии. Однако во всех войнах капиталистической эпохи, которая еще далека от собственного завершения, прямое или косвенно участие принимали все независимо от классовой или социальной принадлежности – и рабочие, и владельцы фабрик, и фермеры, и крестьяне, и буржуа, – и все они, или во всяком случае подавляющее большинство, предпочитали мыслить в категориях этнического государства, нежели в терминах классовой этики.

Марксистско-ленинская концепция войны по своей сути относится к категории экономических теорий войн, которые объясняют войну, исходя из ее экономической целесообразности. В этом смысле данная концепция не привнесла в военную философскую мысль ничего принципиально нового, хотя, очевидно, и не ставила перед собой такой цели. Она лишь уточнила, что в эпоху капитализма, а затем и высшей его формы – империализма (мы в данном случае рассуждаем в терминах ленинского учения) существует целый класс, который по тем или иным причинам заинтересован в разжигании войн. На этот счет В.И. Ленин вполне определенно заявил следующее: «Войны коренятся в самой сущности капитализма; они прекратятся лишь тогда, когда перестанет существовать капиталистический строй» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 17. – С. 188).

Капиталисты или во всяком случае часть из них наживаются на войне, как считал Ленин и его единомышленники, капитал заинтересован в расширении зоны своего влияния, и поскольку в реальности он представлен не как абстрактный капитал, а как реальный национальный (или национальный буржуазный), то неизбежно он сталкивается в эпоху империализма с другими национальными капиталами, то это неизбежно ведет к взрывоопасной ситуации, которая в определенный момент и при определенных обстоятельствах перерастает в войну. Даже если бы мы приняли приведенные суждения за истинные, то все равно остался бы открытым вопрос: даже если и существует группа людей, считающая, что сможет нажиться на войне, почему тогда с таким энтузиазмом остальные граждане их страны готовы следовать их опасным авантюрам?

В наиболее общем смысле, война, в соответствии с марксистской теорией войн, – это неизбежное проявление классовой борьбы. Как считали сторонники марксистского учения, когда пролетариат одержит окончательную победу, то тогда и только тогда войнам будет положен конец. Ленин писал: «Мы, социалисты, понимаем, войны нельзя прекратить, пока не ликвидированы классы и не построен социализм; кроме того, мы отличаемся (от буржуазии, пацифистов и анархистов. – К.А.) тем, что мы воспринимаем войну, точнее войны подавляемых классов, рабов против их хозяев, крепостных против помещиков и рабочих против буржуазии, как совершенно законные, прогрессивные и необходимые» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 17. – С. 195).

Ленин и его единомышленники различали три класса конфликтов, под критерии которых можно подвести любую война: первый – это войны между капиталистическими государствами за рынки сбыта; второй – классовые войны между капиталистическими и социалистическими государствами; и третий – войны в колониях за независимость.

В дальнейшем данная теория войны была развита Розой Люксембург, которая считала, что войны были результатом давления экономики международных рынков. «Капиталистическая экономика, – писала она, – из-за своей структуры не способна сбывать свою продукцию на собственных рынках, вследствие чего вынуждена расширять свой рынок: при этом индивидуум даже не имеет представления о механизме, который сводит его в могилу» (Цит. по: Лешан Л. Если завтра война? Психология войны. – М., 2004. – С. 10).

При всей своей внешней привлекательности и простоте такого рода объяснений многие, если не большинство войн ХХ века – особенно же Первая и Вторая мировые войны – не могут быть объяснены с позиций ленинской теорий войн. Что же касается взглядов Розы Люксембург, то она упустила одно очень важное обстоятельство, факт, современницей которого она была: приблизительно двадцать лет перед Первой мировой войной были одними из самым удачных в истории капитализма: рынков для сбыта товаров, произведенных на мануфактурах, было в изобилии, и все больше появлялись новые, а уровень жизни, цены на промышленную продукцию, механизация и технологические нововведения стабильно возрастали. Разразившаяся же мировая война нанесла существенный экономический и политический урон всей Европе и в значительной мере способствовала тому, что центр мирового капитализма переместился в США: капитал явно «предпочитал» находится там, где ему были предоставлены военная безопасность и связанная с ней политическая, социальная и экономическая стабильность.

Экономической основой, коренным источником войн, подчеркивает марксистско-ленинская теория, являются частная собственность на средства производства, антагонистические общественные отношения. Остальные же причины вырастают из этого материального корня, выступают как производные, дополняющие моменты.

Как считали коммунистические идеологи, сами по себе причины войн, скрытые в закономерностях частнособственнического производства, действуют не в «голом» виде. Для того чтобы война стала возможной, мало одного захватнического интереса монополий, порождающею войну. Для развязывания войны империалистические государства проводят соответствующую подготовку, состоящую в милитаризации экономики, мобилизации науки и техники ради достижения военно-технического превосходства над противником, в создании определенного психологического подъема, возбуждения воинственных чувств у значительных масс населения и т.п. Кроме того, социальные условия капиталистического образа жизни порождают индивидуализм и недоверие к «чужим» людям, классам, правительствам, нациям, порождают веру в случайность и хаотичность явлений, в бессилие «маленького человека» перед лицом судьбы, которые порождают либо безволие и пессимизм, либо стремление к насилию и авантюризму.

(ВНИМАНИЕ! На сайте дана только первая часть работы)

Полный текст можно скачать здесь

© Кененсаринов А.А., 2007 Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора