Встречи

Совершенно замечательный, очень добрый, теплый рассказ-воспоминание о встречах автора с замечательными людьми: Эдитой Пьехой, Чингизиом Айтматовым, Александорм Лазаревым, Джохаром Дудаевым и Николаем Эйдемиллером (ныне председателем компании «Российские алмазы»). И везде – неожиданные, часто смешные ситуации, ибо жизнь наша, порой, – сплошная цепь нелепостей и случайностей. Впервые опубликовано в журнале "Литературный Кыргызстан" №4 за 2005 год.

Неожиданное встречается чаще ожидаемого.
Плавт

Цветы для Пьехи

В начале семидесятых на советской эстраде ярко блистала суперзвезда — Эдита Пьеха. Популярность её среди молодежи была неимоверной, она исполняла современные шейки и твисты, свободно говорила и двигалась на сцене. Песни «Наш сосед» и «Город детства» постоянно транслировали на радио, и ни один «Голубой Огонек» не обходился без её участия. Надо ли говорить, что Пьеха была моей любимой певицей. В ней меня привлекало все: и манера разговаривать, и легкий акцент, и необычное завораживающее имя – Эдита. Хотя по большему счету я не был её фанатом, не коллекционировал фото и пластинки, но если по телевизору объявляли концерт с её участием, то старался его не пропустить.

Я учился на третьем курсе, когда моя любимая певица прибыла на гастроли в студенческий Томск. Попасть на её концерт было довольно сложно, поскольку по советской традиции, билеты распределялись, прежде всего, по предприятиям через профкомы и комитеты комсомола – как правило, среди начальства и передовиков производства. Однако из любого положения можно найти выход. Мой друг и однокурсник Юра Каширин освоил собственное производство этого дефицита. Разложив на светокопировальном столе использованные билеты, он на специально подобранной бумаге воспроизвел приличного качества копии. К сожалению, я не поверил в успех этой аферы, да если честно, то испугался возможного скандала, и на концерт тогда не попал. Зато трое моих друзей, приняв для храбрости, не только без проблем вошли в зал по нарисованным билетам, но и в антракте посетили Эдиту в её гримерной. Староста нашей группы, красавец и ловелас Жека рассказал Пьехе затасканный анекдот о том, чем отличается студент XIX века от современного. Первый – до синевы выбрит, слегка пьян, и знает всё от Баха до Фейербаха, современный студент слегка побрит, до синевы пьян и круг его познаний ограничен рамками от Эдиты Пьехи до иди ты на... фиг. Юра Каширин, в свою очередь, в порыве откровенности, ляпнул ей, как они проникли на её выступление, и попросил у знаменитой певицы автограф для своего друга, то есть для меня, якобы её давнего воздыхателя.

— Где Вам расписаться? — спросила Пьеха.

Юрчик пошарил по карманам, и не найдя ничего подходящего, протянул Пьехе мятую пачку с сигаретами «Памир»: — Вот здесь.

Пьехе такое предложение явно не понравилась, и она, сняв со стены свою афишу, крупно написала: «Моим наглым поклонникам» и поставила размашистую подпись. Эта афиша висела над моей кроватью в общежитии, и я имел возможность по несколько раз в течение дня созерцать свою любимую певицу.

Побывать на концерте Пьехи мне довелось уже после окончания института, когда я работал в кузбасском тресте инженерных изысканий. Своим новым друзьям и сослуживцам я с гордостью рассказывал, что являюсь поклонником популярной актрисы, хвалился афишей и даже привирал, что Пьеха, подписывая её, имела в виду именно меня. Кемеровские гастроли Эдиты Станиславовны совпали с началом полевого сезона, когда все изыскатели и геологи треста разъезжались по местам будущих строительных площадок, причем меня как молодого специалиста отправили на самый отдаленный объект. Придумав для себя неотложные дела в тресте, я смог вырваться в город лишь на день, когда у Пьехи состоялся заключительный концерт. Наш секретарь комитета комсомола Лидия Семанюк, аппетитная красавица, но столь правильная и недоступная, что к 25 годам бывшая все еще не замужем, пообещала выделить мне билет. Правда, при этом мне было поставлено условие, чтобы я подарил Пьехе цветы, а то на предыдущем концерте певица сетовала, что среди сибиряков нет галантных мужчин, а цветы ей вручают одни женщины.

Апрель в Сибири хоть и считается весенним месяцем, но цветами еще не балует. В специализированных магазинах цветы тогда продавали только в горшочках, а на рынке их можно было приобрести летом у местных бабушек или на восьмое марта у кавказцев. Я вышел на поиски цветов за два часа до концерта, и в результате долгих хождений по базарам все же прикупил семь хилых тюльпанчиков, которые старушка завернула в целлофан, неоднократно бывшей в употреблении. Я был рад и этим цветам, поскольку что-то лучшее уже вряд ли бы удалось найти.

Чтобы не рисоваться в фойе с убогим букетом, я засунул его во внутренний карман пиджака и потому первым вопросом, которым встретила меня возмущенный комсомольский лидер, был:

— А где же обещанный букет для Пьехи?

Я ответил, что храню цветы для любимой певицы у самого сердца, при этом слегка хлопнул себя по груди и с ужасом почувствовал, как они там дружно хрустнули.

Концерт начался, но я почти не слышал песен, в висках стучала только одна мысль, надо подняться, пройти через весь зал и вручить цветы. Тем более что Лидия сидела рядом и после каждой песни напоминала мне о моем комсомольском задании. Наконец я решился, встал и пошел на сцену, по пути вытаскивая букет из кармана и освобождая его от целлофана. Уж лучше бы я этого не делал. Оказалось, что бутончики держались на тоненьких стебельках за счет этого мутного каркаса. Лишенные поддержки, они жалостно повесили свои головки. Вид букетика был удручающий, но назад пути уже не было — я поднялся на сцену. Чтобы не видеть перед собой тюльпанчики, испытавшие все тяготы выживания в нелегких сибирских условиях, я опустил букет головками вниз, поскольку так они выгладили более естественными. Зал дружно аплодировал, однако пока я шел, Пьеха упорхнула за кулисы. Время для меня замедлило свой бег, а точнее, совсем остановилось. Кроме исполнения песен, Эдита Пьеха демонстрировала зрителям свои наряды и во время концерта два-три раза меняла платье. Я попал именно на такой технический перерыв. Оркестр играл ритмичную мелодию, а зал дружно и непрестанно аплодировал. Постояв несколько минут, я решил уйти со сцены, но, словно разгадав мое желание, руководитель ансамбля Григорий Клеймиц участливо мне улыбнулся и помахал сначала указательным, а потом и средним пальцем, что могло означать, что уже через одну-две минуты Пьеха вновь появится на сцене. Но видимо, Эдита не только переодела платье, но и успела попить чай с булочкой.

Я переминался с ноги на ногу, обливаясь холодным потом, чувствуя, что на мне сосредоточено внимание всего зала. Публика веселилась и хлопала в ладоши, словно перед ними выступал знаменитый клоун. Но все когда-то заканчивается, по одобрительному кивку Клеймица я понял, что мои мучения подходят к концу, и певица возвращается. Эдита спешила, чтобы сократить до неприличия затянувшуюся паузу, во время которой в зале не прекращались овации, она почти бежала, когда из-за кулисы у неё на пути неожиданно возник я со своим букетом. Со всего разбега Пьеха налетела на меня, и было просто чудом, что мы не рухнули вместе с ней на сцену. Я удержался на ногах, поскольку успел ухватиться обеими руками за её талию, уткнувшись носом в огромный цветок на её плече. При этом дополнительные повреждения получил мой многострадальный букет, два бутончика оторвались, не выдержав жесткого удара по пояснице певицы. Пьеха, для сохранения равновесия, также обхватила меня за плечи. Наше объятье продолжались несколько мгновений, но я успел рассмотреть все отличия живой модели от художественного фото на подаренной мне афише. Отстранившись от своего кумира, я протянул её букетик и выдавил из себя всего одно слово: – «Вот». Переведенные из состояния головками вниз в положение бутонами вверх, оставшиеся цветочки дружно уронили свои головки в разные стороны.

Эдита была великолепна, она взяла букет, не как я, за основание стеблей, а под бутонами, и букет преобразился в её руках.

— Какая прелесть, — зашептала она своим неподражаемым голосом, — оказывается, в вашем городе есть настоящие мужчины. Знаете, как приятно получать цветы, — и в мой адрес посыпались такие изысканные комплименты, что целый шквал аплодисментов сопровождал меня, пока я возвращался на свое место.

Оказалось, что столь нелепую для меня ситуацию, наблюдавшие эту сцену зрители увидели совсем по-другому. После концерта, Лидия смотрела на меня с явным интересом и уважением:

— Не ожидала я от тебя такого темперамента, когда ты, как маньяк, бросился на Пьеху с объятьями и поцелуями, я даже пожалела, что доверила тебе такое ответственное комсомольское поручение, но Пьехе это, кажется, понравилось, слышал, как она тебя хвалила?

Встреча с Айтматовым

Два года стажа в солидном сибирском изыскательском тресте послужили мне хорошей рекомендацией, при приеме на работу в недавно созданный институт инженерных изысканий КиргизГИИЗ. Должность начальника буровой партии, на которую меня планировали поставить, была занята производственником без образования, но с богатым опытом и с традиционными слабостями к алкоголю, за которые он имел несколько выговоров. Увольнение нарушителя производственной дисциплины за старые грехи было против правил трудового законодательства, и потому руководство института решило подождать его очередного загула, а чтобы не терять классного специалиста, каким они меня представляли, я был временно принят в технический отдел, входить в курс дел. Заняться мне было практически нечем, и на каждый день начальник отдела — интеллектуал и книгочей Евгений Александрович Смирнов придумывал мне задания, одно нелепее другого. Сам же он тайком читал Александра Дюма, положив книгу на колени. Когда же я решил проштудировать книгу по нумизматике, шеф сделал мне внушение, что на работе надо заниматься делами, но потом смилостивился и даже дал почитать свою любимую книгу «Графиня де Монсоро» со строгими наставлениями не попадаться на глаза главному инженеру или, хуже того, директору.

Кроме начальника, в техотделе сидели два главспеца – Вера Михайловна Удалова, геолог, не покидавшая последние тридцать лет работы стен камералки, и, напротив, тяготившейся своей работой в замкнутом пространстве геодезист-топограф Анатолий Федорович Кан. Они проверяли, корректировали и исправляли выдаваемые заказчикам готовые изыскательские проекты. Назвать должность еще одной сотрудницы техотдела было сложно. Пышнотелая красавица лет сорока Надежда Панычева была невесткой высокопоставленного начальника Госстроя, как тогда говорили «блатная», и получала оклад главспеца, но что входило в круг её обязанностей, оно и сама не знала. Весь рабочий день ведущие специалисты, или, как они себя сами называли, «мозги института», сидели за столами, заваленными различными бумагами и документами, и было так тихо, что самой главной сложностью для меня было не заснуть.

Однажды вернувшись с обеда, Надежда сообщила, что в буфете соседнего Дома кино, куда пускали далеко не каждого, она видела Чингиза Айтматова. Разговор сразу переключился на творчество киргизского писателя. Я признался, что это мой любимый писатель, и рассказал, как жестоко пострадал из-за него. В студенческие годы наш староста группы крутил любовь с библиотекаршей, и все книги «повышенного спроса» мы получала в первую очередь, правда, на весьма ограниченный срок. Желающие прочитать очередной бестселлер становились в очередь, сутки разбивали на равные промежутки, и время разыгрывали по жребию. Кому-то доставался вечер, кто-то читал на лекциях, а мне почему-то постоянно попадала ночь. Так вот, читая айтматовский однотомник, я так увлекся, что не разбудил очередника, за что был исключен на пять книг из списков читателей.

— Слышали, недавно у него еще одна повесть вышла — «Пегий пес, бегущий краем моря». Прочтите, потрясная вещь, во многом перекликается с хемингуэевским «Старик и море», если бы старик Хем не застолбил эту тему, Айтматов мог бы тоже на Нобелевскую премию претендовать, — оторвавшись от своих дел, подключился к разговору Анатолий Федорович.

Вера Михайловна отложив проверку отчетов, добавила:

— Исключительная умница, я как-то присутствовала на его творческом вечере и даже немного пообщалась.

— Вам крупно повезло, моя сокровенная мечта – познакомиться с Айтматовым. Если я напишу в Сибирь своим однокурсникам, что видал живого Айтматова, они сдохнут от зависти, — бесцеремонно прервал я её приятные воспоминания.

— У нас на технической базе института работает шофером на автобусе Виктор Качесов, так вот, он лет двадцать был водителем у Айтматова, — вставил Евгений Александрович.

— Неужели, – удивился я. Мне уже представлялись случаи встречаться с Виктором, он произвел на меня неприятное впечатление, неопрятный, вызывающе грубый и явно недалекий. Ростом он не вышел, и потому носил обидное прозвище «Четок». Современному читателю, возможно, надо дать дополнительную информацию — «четком» в советское время называли половину поллитровки. Выпускали еще маленькие бутылочки объемом 100 грамм, прозванные «мерзавчики». Я был свидетелем, как та же Надежда, которую Виктор отказался подвести домой после работы, хотя ему было по пути, кричала на него: «Ты даже не четок, а самый настоящий мерзавчик!»

— А что тут удивительного, каков поп, таков и приход, — съязвила Надежда. Представьте себе, Четок еще фотографиями хвалился, где он снят с Чингизом Айтматовым, и все время на каких-то пикниках, оба в мятых костюмах и с опухшими лицами.

— Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо, — отозвался из своего угла Кан.

— Да что вы все с ним носитесь, как с писаной торбой, это обыкновенный корреспондент, но написал пару книжек, да и то, как вы сами сказали, списал у Хемингуэя. Другие вон целые подписки насочиняли, да тот же Дюма, к примеру, вот это писатель, его мушкетеров можно сто раз читать и не надоест, а у Айтматова, я начала читать «Тополек в красной косынке», так и не закончила, бросила. Все герои какие-то, убогие, вроде Четка, его водителя. Скукота.

— Но это говорит скорее о твоем невежестве, а не о его таланте. Пойми, это классик, по которым отмечаются исторические вехи. Помните, как говорил Герберт Уэллс о Ленине: «Я горжусь, что являюсь вашим современником»; так и Айтматов. Все мы канем в Лету, а вот имя и книги Айтматова еще долго будут помнить во всем мире. А кто такая была Надежда Панычева, кроме родственников, через неделю после похорон никто и не вспомнит, — назидательно изрек Анатолий Федорович.

— Что это вы меня хороните. Я еще всех вас переживу, – обиделась Надя.

На этом разговор оборвался, и все снова занялись своими делами. Послеобеденный зной через раскрытые окна растапливал содержимое голов сотрудников техотдела, мнивших себя мозгом института.

Вдруг Надежда высунулась в окно и громко закричала.

— Чингиз Торекулович, что же вы делаете?

Я увидел Айтматова, остановившегося в центре газона перед нашими окнами. Надежда, уперев руки в бока, как делают все русские бабы, когда хотят поругаться, продолжала орать.

— А еще культурный человек, писатель известный, а газоны топчет. Как не стыдно.

Айтматов ничего не сказал, но вернулся на тротуар и обошел скверик по дальней от нас стороне.

Стыдно стало мне, и возможно, что всем остальным тоже.

Признаюсь, с Чингизом Айтматовым я так и не познакомился, хотя встречался с ним неоднократно и даже на одной из научных конференций сидел рядом в президиуме.

Монеты для Александра Лазарева

— Ну, вот и дождались, теперь городской блуд вовсю в кино показывают. Бортпроводница там после ресторана к незнакомому мужику в постель залезла. Прямо так все открыто и представили, никого не постеснялись. Это у них любовь называется. Срам один. Мария Романовна, ты чегой-то в клуб-то вчера не приходила? Сёдня вечером опять это картину крутить будут, сходи, поимей удовольствие.

Наша соседка тетя Галя Ветенкова, бывшая политическая, после 15 лет сталинских лагерей осевшая в затерянном сибирском поселке, пользовалось непререкаемым авторитетом среди его малообразованных жителей. Именно с её подачи фильм «Еще раз про любовь» все восприняли осуждающе.

Мелодрама конца шестидесятых годов по сценарию Эдварда Радзинского рассказывала о случайной встрече уже немолодой стюардессы и преуспевающего секретного физика и о непростых отношениях этих довольно разных людей, переросших в любовь. Шокировало моих земляков, и особенно женскую её половину, та поспешность, с которой сразу после знакомства героиня фильма осталась на ночь у одинокого физика. Фильм ужасно ругали, и всем неприятен был этот самый физик-лирик, надменный и самоуверенный, которого играл Александр Лазарев. Именно ему, этому «длинноногому кобелю» досталось особенно много нелестных слов, хотя и гулящую стюардессу тоже никто не оправдывал. Я учился тогда в 8-м классе и смотрел этот фильм несколько раз. Мне было жалко погибшую в авиакатастрофе героиню Татьяны Дорониной (и, наверно, не мне одному, за эту роль Доронина была названа «Лучшей актрисой года») и очень не понравился физик. Детское отождествление актера с главным героем настолько укоренилось, что я переносил нелюбовь к этому актеру на все другие многочисленные персонажи, которые он играл. Однако судьба подарила мне случай познакомиться с Народным артистом РСФСР, лауреатом Государственной премии Александром Сергеевичем Лазаревым поближе.

Перестройка коснулись многих сторон жизни советских граждан. Одни связывают её с проводимой Михаилом Горбачевым борьбой с пьянством, другие с объявлением гласности, для меня, в то время уже заядлого нумизмата, эта была надежда на отмену абсурдного закона, приравнявшего коллекционеров-нумизматов к валютчикам. Не многие знают, что весь советский период безобидное хобби, если в коллекции попадали монеты из драгоценных металлов, приравнивалось к валютным операциям. Нумизматов наказывали как «врагов народа» сроком до 15 лет с конфискацией имущества. Еще в 70 годах в Москве проходили громкие судебные процессы по делам нумизматов. Вслед за столицей, руководствуясь статьями 147 и 154 УК РСФСР, местные блюстители порядка изымали более-менее серьезные нумизматические коллекции и предлагали владельцам сдать их в музей «добровольно» в обмен на свободу. В восьмидесятых годах в законе была сделана маленькая лазейка, гражданам СССР дозволялось приобретать и обменивать монеты из драгоценных металлов, но только действительным членам общества коллекционеров. Такие общества нумизматов стали создаваться по всей стране, в том числе и во Фрунзе был открыт клуб коллекционеров, который избрал меня своим председателем. В этом качестве я оказался участником Учредительного Всесоюзного съезда коллекционеров, проходившего в Москве.

Съезд начался бурно, нумизматы отстаивали свою независимую фракцию в огромном море коллекционеров значков, минералов, открыток, картин и других собирателей. В разгар полемики я тоже вышел на трибуну. Суть моего высказывания была простой, как обращение кота Леопольда из популярного мультфильма — «Ребята давайте жить дружно», а когда началось выдвижение кандидатов в члены правления общества, кто-то из зала предложил кандидатуру миротворца из Киргизии. Председателем Правления Всесоюзного общества коллекционеров (ВОК) был избран актер Московского Академического театра имени Владимира Маяковского Александр Лазарев.

Два раз в год я летал на заседания Правления, где решались важные проблемы — издания газеты и журнала для коллекционеров, координация научно-исследовательской деятельности, отмена закона о преследовании собирателей древностей и многое другое. Вел Правление ВОК Александр Лазарев, в жизни оказавшийся очень скромным интеллигентным человеком. На первом заседании для членов Правления в фойе была устроена продажа монет экзотических стран и наборов советских юбилейных и памятных рублей высшего качества «пруф», которые поначалу продавали только в «Березках» за валюту. Эти монеты даже для москвичей были в то время в диковинку. Естественно, что в перерыве все коллекционеры выстроились в длинную очередь за дефицитом, и я, честно признаюсь, был в первых рядах. Монеты стоили недорого, но количество их было ограничено, и потому все закупали наборы небольшими партиями. Нашему председателю, скромно пристроившемуся в конце очереди, монет могло просто не достаться. Мне стало обидно за шефа, и я громко позвал его.

— Александр Сергеевич, идите сюда, я занял для Вас место.

Хотя эта была наглая ложь, но очередники почтительно промолчали.

После удачной покупки мы разговорились с Александром Лазаревым, оказалась, что у нас общая тема коллекционирования «Фауна на монетах мира», а это все равно, что на далекой чужбине встретить земляка или найти среди миллиона соотечественников родственную душу. В каждый последующий приезд в Москву мы подолгу беседовали, хвалились друг перед другом своими новыми приобретениями, от него я узнал, что нумизматической страсти подвержены актеры Андрей Мягков, Александр Прохоровщиков и Кирилл Лавров. Во время одной из таких бесед Александр Сергеевич пригласил меня домой посмотреть его нумизматическую коллекцию и познакомится с женой актрисой Светланой Немоляевой, сыгравшей у Эльдара Рязанова в фильмах «Служебный роман» и «Гараж». У меня в Москве до отъезда домой оставались невыполненными несколько мелких поручений, и я отказался, твердо пообещав, что в следующий приезд обязательно буду его гостем. Но другого раза уже не представилось, с распадом Советского Союза прекратило существование и Всесоюзное общество коллекционеров.

Долг Джохару Дудаеву

После распада Союза я вдруг оказался не у дел. Наш институт инженерных изысканий еще существовал, но зарплату уже не выплачивал. Надо было что-то срочно придумывать, тем более что и жена, проработавшая полтора десятка лет химиком-технологом на машиностроительном заводе им. В.И. Ленина, к тому времени уже попала под сокращение. Временами денег не было даже на хлеб. Нет, если говорить точнее, сбережения у нас были, в Сберкассе мы скопили на «Москвич», но во время обрушившейся на страну инфляции, деньги со счета там не выдавали. Можно было снять маленькую часть суммы, но для этого нужно было придумать уважительную причину и приходилось стоять весь день в очереди, причем чаще всего без результата.

Была еще дача-кормилица, принесшая в тот год отменный урожай овощей и ягод. Мы всей семьей ели на завтрак и ужин смородину, малину и клубнику, поскольку для приготовления варенья не было денег на сахар. Свой первый семейный бизнес решено было начать с продажи клубники. Мы обзвонили друзей и знакомых, сообщая, между прочим, что реализуем недорого прекрасную «черную» клубнику, но ни у кого из них тоже не было наличных. Я долго уговаривал жену продавать клубнику на базаре, она, чуть не плача, отказывалась, словно я выпроваживал её на панель. Вернулась с базара она через час, заявив, что клубники там навалом, и её ни кто не берет.

— Если хочешь, иди сам.

Я взял банки с клубникой и отправился к центральному гастроному. Это было страшный удар по моему эго, как это – бывший начальник отдела торговал около магазина, вместе со старушками, где как назло один за другим проходили знакомые и недавние подчиненные. Кончилось тем, что я практически даром отдал всю клубнику вместе с банками первому прохожему, который поинтересовался, сколько она стоит. Клубничный сезон скоро прошел, а жизнь продолжалась, и я был вынужден продавать некоторые вещи из своей нумизматической коллекции. Странно, но в то время, когда у людей не было денег на еду, всегда находились покупатели на коллекционные раритеты.

Друзья предложили мне устроить выставку-продажу монет и медалей для участников Всемирного курултая кыргызов, проводившегося в первую годовщину независимости Республики. В фойе филиала музея Ленина (сегодня это здание исторического музея) вдоль стен торговый люд установил свои разнокалиберные лотки, особенно постаралась фирма «Кыял», заставив продукцией народных промыслов всю парадную лестницу. Многочисленные зрители и просто зеваки прибыли гораздо раньше участников курултая и плотно облепили торговые лотки. Мой стол находился в осаде десятка пацанов, которых словно магнит притягивало разнообразие советских, иностранных и древних монет. И я начал привыкать к мысли, что если кто-то и захочет купить мои монеты, то вряд ли до меня доберется. Весь свой товар я оценил в долларах, которые к тому времени еще никогда не держал и в руках.

Один пожилой мужчина в нарядном национальном колпаке, все же протиснулся к моему прилавку, посмотрел товар, а потом спросил что-то по-киргизски. Я попросил стоящего рядом паренька перевести. Тот бойко начал, но старик на него заругался, и что-то строго начал внушать. И вновь обратился ко мне по-киргизски. Я уловил всего лишь одно слова «канча» и начал, показывая свой товар, проговаривать цены.

— Беш бакс, у бакс, жыйырма бакс.

— Я поинтересовался, давно живешь в Киргизии, — спросил меня мужчина уже по-русски.

— 15 лет.

— Учить надо киргизский язык.

Когда старичок отошел, я спросил паренька, с кем я это я разговаривал, оказалось с известным народным писателем Тологоном Кысымбековым, автором романа «Сломанный меч», которым я одно время зачитывался.

В тот знаменательный день передо мной прошли все именитые люди Кыргызстана и почетные гости Республики. Рядом с моим столом остановились Апас Джумагулов — бывший премьер-министр, с высоким статным мужчиной в темных очках и элегантной шляпе. О том, что это герой Советского Союза генерала Джохар Дудаев, я догадался только после того, когда к нему пробрались несколько молодых чеченских ребят и попросили сфотографироваться вместе с ними. После фото генерал пожал парням руки и продолжил разговор с Джумагуловым.

— Ну вот, сразу после встречи и полетаем, мне летчиков не надо, я сам пилот.

Увидев олимпийские монеты в фирменном изящном футляре на моем прилавке, Дудаев извинился перед своим собеседником, и обратился ко мне.

— Мне этот набор, пожалуйста!

— Двадцать долларов.

Я передал монеты Дудаеву, и взял из его рук хрустящую стодолларовую купюру. Сдачи у меня не было, и побежал по рядам, где уже бойко шла торговля кияловскими сувенирами, поменять доллары. Все отнекивались, сообщая что, еще не набрали такой суммы или что сами нуждаются в мелких купюрах. Когда я вернулся к своему столу, то именитых покупателей уже не было. Участники курултая зашли в зал заседания. Мне все же удалось разменять дудаевскую сотню, но после торжественного собрания он ко мне уже не подошел. Так у меня остались чужие доллары, по тем временам для нашей семьи это было целое состояние. На деньги, чудом свалившиеся на меня, я смог арендовать маленький уголок и открыть свою антикварную лавочку.

Естественно, что после этого я внимательно следил за противоречивыми сообщениями из Грозного, пытаясь определить для себя, кто он мой, неожиданный спонсор — политик, не нашедший общего языка с Кремлем, или амбициозный террорист, создавший в своей стране типичный фашистский режим. После убийства первого президента непризнанной Республики на душе остался осадок невозвращенного долга.

Недавно в мой антикварный магазин принесли на продажу набор олимпийских монет в фирменном футляре.

— Помню, свой такой же продал за 20 долларов, — признался я.

— Это Вы здорово продешевили, посмотрите внимательнее, это первая не совсем удачная попытка в советской нумизматике изготовить монеты качества «пруф». Их отчеканили очень ограниченным тиражом, и потому цена их в каталогах около 200 $, а вот для монет качеством попроще и двадцать долларов многовато. Поскольку отличия между ними незначительные, их часто путают, но монеты высшего качества выпускались только в фирменных футлярах, – просвещал меня комитент.

Возможно, что Джохар Дудаев разбирался в монетах лучше меня.

«Заяц»

Он зашел в нашу комнату случайно и попросился пожить «зайцем». Мест в общежитии геологоразведочного факультета на всех студентов не хватало, но, те, кому не повезло, редко уходили на съемные квартиры, а проживали с однокурсниками нелегально. Наш гость представился Николаем, фамилия у него была необычная и довольно редкая – Эйдемиллер, ранее мы не встречались и, можно сказать, видели его впервые. В отличие от нас, гордо именовавшихся «буровиками», он учился на «гидрача», что в переводе со студенческого сленга означало «Инженерная геология и гидрогеология». «Гидрачей» мы за геологов не почитали, поскольку в будущем сфера их деятельности ограничивалась изучением прочностных характеристик глин и галечников, лежащих в основании фундаментов строящихся зданий. Другое дело мы, буровики — горные инженера, романтики-искатели, ведущие разведку полезных ископаемых на больших глубинах. К тому же инженерная геология почему-то слыла женской специальностью, и когда эту профессию выбирали парни, мы относились к ним примерно также, если бы они пошли учиться на швею или акушера. Группа Николая сплошь состояла из девчат, и не мог же он проситься в их комнаты пожить «зайцем», хотя мы ему это дружно советовали. После небольших колебаний договоренность приютить «гидрача» была достигнута.

Николай сразу прослыл «белой вороной» в нашей уже сложившейся компании. Если для нас бурная студенческая жизнь стояла на первом месте, а учеба соответственно представлялась вторичной, то Николай был поглощен обучением и, кажется, получал от этого удовольствие. Весь день он просиживал в библиотеках, а приходил в комнату только переночевать, ставил в узком проходе свою раскладушку и мгновенно засыпал. Одним словом, нам он был не тягость, но, так как он не курил и не пил и вел удивительно правильный образ жизни, то стал объектом всех наших розыгрышей. Его редкую фамилию мы видоизменили в более приемлемую и называли его Ай да Миллер.

Бесправный «заяц» стойко выносил все изощренные, хотя, в общем-то, безобидные шутки, практикуемые в мужских общежитиях, самая распространенная из которых называется «муравейник». Под простынь жертвы в произвольном беспорядке набрасываются нитки, а конец с катушкой остается в руках исполнителя. Вечером, когда все ложатся спать, исполнитель потихоньку начинал сматывать нитки. У жертвы создаются неприятные ощущения, что под простынею бегают какие-то паразиты. Как правило, «подопытные» начинают шумно ворочаться, или, к радости затеявших эту постановку шутников, энергично бить по матрасу, пытаясь раздавить надоедливое насекомое. Я тоже прошел через это, причем дважды, поскольку не догадался о розыгрыше даже после того, как, скинув простынь, обнаружил нитку. Николай выдержал это испытание на «отлично», он так крепко уснул, а может, притворился, что спит, и не доставил нам никакого удовольствия.

Некоторые шутки рождались спонтанно. Так мы заметили, что Николай утром встает со своей раскладушки с закрытыми глазами и, взяв полотенце, висевшее в изголовье, отправлялся в умывальню. Шутка наша заключалась в следующем: ночью мы подняли раскладушку со спящим Николаем и развернули её на 180 градусов. Когда зазвенел будильник, мы, не слезая с кроватей, наслаждались эффектом действия условного рефлекса, который изучал академик Иван Павлов, проводя опыты над собаками. Наш «заяц», машинально сняв полотенце, подошел не к двери, а к окну и стоял минуту, о чем-то тупо соображая, к великой нашей радости. В другой раз мы подняли и поставили его раскладушку на табуретки и давились от смеха, когда «Ай да Миллер» с закрытыми глазами пытался нащупать голыми ногами шлепанцы и никак не мог дотянуться до пола.

Однажды мы разыграли целый спектакль. В разгар зимней сессии, когда и нам пришлось взяться за книги и конспекты, Николай лег спать рано, объяснив, что уже подготовился и пойдет сдавать экзамены первым, а перед испытанием необходимо выспаться. Мы придерживались иного, прямо противоположного мнения, последняя ночь перед экзаменом была для нас самой продуктивной. Далеко за полночь, перед тем, как потушить свет, мы о чем-то громко заговорили и случайно разбудили Николая.

— Который час, — поинтересовался наш «заяц».

— Не знаю точно, наверно часов семь, — почему ляпнул я.

— Да уже пора вставать на экзамены, — подхватил мою мысль старосты группы и, потянувшись, выскочил за дверь комнаты. Вернулся он минут через пять, загадочно улыбаясь. Когда Николай пошел умываться, староста сообщил, что предупредил всех, засидевшихся в коридоре, что наш «заяц» собрался на экзамен. Там шутку поддержали, подтвердив, что уже восьмой час утра. Пока Николай одевался, мы вдоволь себя потешили.

— Кто первый придет, тому достанутся все пятерки, — ехидничал я

— Кто рано встает, тому Бог подает, — вторил мне староста.

Задержала Николая вахтер, когда тот выходил из общежития.

— Куда собрался, на ночь глядя?

— На экзамены.

— Какие экзамены? Второй час ночи.

Николай вернулся в комнату, что-то побурчал под нос про наши умственные способности и снова улегся спать.

После зимней сессии Николай перевелся на факультет организаторов производства, получил место в общежитии, и больше наши пути с ним не пересекались.

К чему я все это вспоминаю? Ведь тридцать пять лет пролетело с тех безмятежных дней… Вчера вечером смотрел телевизор. На приеме у российского президента с отчетом сидел председатель компании «Российские алмазы» Николай Эйдемиллер – и я сразу узнал в нем нашего повзрослевшего «зайца». Ай да Миллер!

© Камышев А.М., 2005. Все права защищены