Кыргызстан — сердцем и разумом

Написана совместно с В.И.Шаповаловым

Статья двух известных русских авторов о кыргызах и Кыргызстане, подготовленная специально для читателей СНГ. Написана с любовью и уважением. И, однако, есть немало читателей, готовых с авторами поспорить… Впервые опубликована в журнале «Дружба народов» №1 за 2010 год.

Александр Тузов — историк и журналист, обозреватель крупнейшей кыргызстанской газеты “Вечерний Бишкек”, лауреат премии Кыргызской Республики “Золотое перо”, выпускник Московского государственного историко-архивного института, автор книг и статей по истории Кыргызстана, Бишкека и кыргызстанско-российских отношений.

Вячеслав Шаповалов — литературовед и этнополитолог, начальник управления науки в Кыргызском национальном университете, доктор филологических наук, профессор, лауреат государственной премии КР, заслуженный деятель культуры КР, народный поэт КР, переводчик тюркской и европейской поэзии.

“Сквозь соль азийской смуглоты…” Микропредисловие

Очевидно, надо бы начать с того, что оба автора заметок, предлагаемых вам, любезный читатель, родились в Киргизии. Оба связаны с нею еще дедовскими корнями. Оба — историк и литератор — прошли через этап восторженного личного культуртрегерства, юношескую влюбленность в киргизский эпический восток, в эпический язык и характер мира вокруг, в неброские, небогатые, но такие добрые черты мира нашего детства, которые (дальше мы время от времени намерены ссылаться на собственные стихотворные цитаты) лишний раз говорили: “Все это — киргизская лира, край бедного палеолита с латиницею алфавита, оплеванная пальмира, где в зеркале видно полмира, а прочее смертно и скрыто”.

Нам, обоим (как бы неодинаково это ни звучало для разных людей) светили два солнца, добавляя с загаром в кровь новые ингредиенты, однако же при этом наружу проступали “сквозь соль азийской смуглоты — российской ярости черты”.

Важно начать именно с этого, ибо только поэтому мы считаем себя вправе говорить о мире под названием Киргизия от имени обоих — киргизского и русского — миров, ощущая себя внутри “азийского круга”, но и чувствуя сердечной мышцей присутствие мира другого...

За пределами Кыргызской Республики зовите нас как хотите — но сейчас давайте называть все кИргИзское — кЫргЫзским. Есть тут нюансы, о которых — ниже. Мы же предпочитаем придерживаться самоназвания, имеющего законную силу среди этносов, составляющих кыргызстанскую нацию: и чем более декларативной может восприниматься наша позиция, тем она искреннее — как желание сохранить многонациональное и многоплеменное установление единого народа.

Да ведь и наши предки, русские люди, жившие в ХIX веке здесь, говорили: кыргыз…

Кон-Тики в горном океане, или Почему Кыргызстан никогда не исчезнет с лица земли

В смене веков могущественные народы и государства на Великом шелковом пути, да и на всяких иных путях, исчезли, как исчезла и память о них. А маленький кыргызский этнос, переживший некогда и геноцид, и опасность растворения в гигантском гуннском котле (об этом хорошо пишет исторический романист и филолог Амангельды Бекбалаев), как позже — в котле монгольском, этот незаметный кочующий по малым (реже — по большим) маршрутам народ остался, да еще как остался: сохранил язык и культурную память, создал величайший по мировым меркам эпос, не утратил модель государственности и резко спуртовал на прямом отрезке ХХ века, вынырнув из-за спин соседей у финишной ленты в виде своего, суверенного, пусть и небольшого государства. Это, знаете ли, дорогого стоит.

В чем изначальный, важный во все времена секрет этого феномена? Думается, что спасительным был во всех исторических передрягах для кыргызской нации ее стержень — традиционный кыргызский аил (айыл). Переводится как селение, семья, но фактический смысл понятия иной — символ уклада жизни, коллективной психологии, самодостаточной ячейки общества.

Кто из нас в детстве не читал Тура Хейердала! Кто не помнит комической, но полной внутреннего смысла картины, описанной им с лодки, на гребне волны: знаменитый плот Кон-Тики, пересекающий океан, в этот момент разительно походил на гибрид курятника с колхозным рынком. Вполне возможно, так и выглядит киргизский аил в его этнографическом варианте из окна туристического автобуса: войлочные юрты (правильно же, по-кыргызски: боз уй, а слово юрт, джурт — это территория рода, отечество), кони, жеребята, ягнята и дети, скачущие, бегущие по зелени горного пастбища — джайлоо, чистая горная река, замкнутый белыми вершинами и зелеными склонами горизонт…

Красочная эта жизнерадостность, между прочим, не выцветает тысячи лет, но в глубине сцены — сложный и предельно функциональный мир. Аил — родовая “макро”-семья, во главе лидер — бай, рядом с ним почтенные старцы-аксакалы (букв.: белобородые), мужчины разных возрастов и сфер влияния — все они сородичи; семейный мир женщин — снохи, дети — возглавляет жена бая, байбиче. Схема повторяет традиционный азиатский (особенно кочевой, но отнюдь не обязательно только кочевой) уклад, однако от этого ее социальная гармония не становится менее совершенной.

Советизация, урбанизация, а теперь уж и глобализация, естественно, всю эту гармонию разрушают. Но аил, как колобок из русской сказки, от всех ушел! При коллективизации аил записывал бая происхожденцем из батраков и ставил его председателем колхоза (причем этот секрет Полишинеля знали все, вплоть до ЦК, но помалкивали: везде были свои батраки). “Что о Востоке знали вы, глупцы в тужурках комиссарьих, сойдя с броневиков Москвы, спросонок маузер нашарив!..”

О Востоке нужны были, по крайней мере, познания замечательного “русского немца” — академика Петербургской АН Фридриха Вильгельма (Василия Васильевича) Радлова. В предисловии к своему V тому фундаментального труда “Образцы народной литературы северных тюркских племен” он отметил (и это сказано в 1885 году!): “Народное сознание развито у них (“кара-киргизов”. — А.Т., В.Ш.) гораздо более, чем у остальных северных тюркских племен. Продолжительные войны прошлого столетия крепко соединили их в одно целое, если не в политическом отношении, это у народа кочующего немыслимо, то по крайней мере в общих их стремлениях и идеалах, которые резко выделяют их из среды всех соплеменников”. Если в этом высказывании кто-то увидит противоречия в сфере социальной психологии, то его основной смысл все же ясен и бесспорен. Довольно неожиданно этот радловский тезис комментируется теорией игр и национально-культурной конкретикой.

Об этом изящное исследование философа и знатока национальной символики, академика Аскара Какеева: древняя народная игра в кости, “Ордо”, суперпопулярная и сегодня, является семиотической копией структуры и властных отношений военно-демократической государственности кыргызов, которые пронизывают общество. Цель игры — защита своего “хана” и свержение чужого. Две команды и толпа фанатов сражаются всегда до последнего. Поражают масштабы игрового познания мира: в тщательно расчерченном круге — магические альчики, бараньи кости, символизирующие ветви власти, параллель напрашивается сразу: администрация, правительство, парламент, генштаб и даже некие вооруженные силы (сорок альчиков — сорок дружинников эпического героя Манаса), добавьте сюда еще с десяток олигархов. Все эти фигуры выбиваются бросками биты. Если выбит Хан, он считается покинувшим свою резиденцию, и осуществляется хан таламай — разграбление ханской ставки. По преданию, сотни две лет назад именно на таком “международном матче” разгорелся многолетний военный конфликт между могущественными племенными объединениями — Бугу (Олень) и Сарыбагыш (Рыжий Лось).

Если вы, читатель, в состоянии представить себе эту многократно повторяемую картину и осознать, что эта игра не стареет веками, что эта политическая дрессура — народный обычай, то вы поймете степень огосударствленности сознания, точнее — “коллективного бессознательного” этого народа.

Но в основе такой политической энергии, пронизывающей общество, некий изначальный коллективизм — аил и аильное сознание. И хорошо, что сегодня в основательно пограбленной и обнищавшей стране аил возрождается.

Вот пример: наши друзья в предгорьях Чуйской долины собрали сородичей, стали жить этаким изолированным “хутором”; сами собой восстановились иерархия и властная структура, выделилась коллективная часть собственности; молодежь отправили на заработки, родственников, работающих в районных организациях, “напрягли” — и те помогли с кредитами и техникой; запретили выпивку (кроме оговоренных праздников) и т.д. Через несколько лет стали жить заметно лучше. Начали осторожно продвигать своих сородичей во власть, в том числе в выборные органы. Что тут особенно важно: структура аила воспроизведена инстинктивно традиционно, без намека на прогресс, на какие-либо социальные нововведения, на установление демократических кунштюков типа равноправия и т.п. И — слава Богу.

Место за дастарканом, или Кыргыз внутри муравейника

Бесспорна привязанность человека к некоей воде, из которой он вышел и в которую нельзя войти дважды. Речь идет о предках. В советское время это самоощущение как-то зажали, всех “обезродили”. Тем оно острее сегодня. Да и когда нечем особенно гордиться, почему не погордиться своими дедами? Предков это чувство не унижает, а тебя вроде бы способно возвысить. Это при условии, если помнишь свое прошлое, — а такая память дана не всем: многие ли из русских способны вспомнить хотя бы имя своего прадеда! Вообще европейцы с их индивидуалистическим мироощущением здесь “не при делах”, и даже местные русские отчетливо выглядят иванами, не помнящими родства. Почему же кыргыз помнит семь колен своих предков?..

Уже один этот обычай многое говорит об обществе, его породившем. Как это похоже и не похоже на скрытые статусные рычаги общения в современном мире. Что это, в сущности, такое, к примеру: “семь колен предков”? Принято считать (и вам это доброжелательно объяснят), что это реакция на “паранойю номадов” — подсознательную постоянную боязнь утратить родовую информацию, изустно хранимое наследие, историческую память. Это все так, но… На самом деле все, видимо, сложнее — и эти смыслы для чужих уже не афишируются: указывая на семь колен своих предков, ты доказательно утверждаешь, что ты — не раб.

“Я не раб!” Есть ли что-то более значимое, чем это, для человека, ведущего свою родословную из глубины веков? Ты принадлежишь к определенному роду, племени, племенному союзу, группе племен, части народа — и этим претендуешь на место под солнцем, место на пиру, место в бою, место среди соплеменников. В немногочисленном этносе очень легко отследить каждого человека; вспомним, что в деревнях и даже небольших (и даже — средних!) городах невозможно прожить незамеченным и не попасть, к примеру, в орбиту сплетен и слухов: вся твоя жизнь — на ладони. Да что там немногочисленном! Вон в огромном Казахстане, начиная от принадлежности к одному из трех “жузов” и кончая именем твоего отца, ты весь на виду, хоть и широка страна твоя родная, казахская.

Так и в Кыргызстане: очень легко подтвердить или опровергнуть статус человека, если он называет своих предков. Истинность информации выясняется тут же и немедленно: в кыргызском обществе везде и всегда есть свои “народные историки”, потрясающие знатоки гигантских родовых схем “санжыра”, они тут же протестируют тебя, вычислят твоих родичей (в том числе и то обстоятельство, кто из них у власти сегодня, кто был вчера, чем знаменита твоя “генетическая линия”) и посадят тебя на соответственное место в кругу — правда, в пределах твоего возраста и положения.

Конечно, тут полно охотников вывести свою родословную если не от Адама, то хотя бы от Атаке-бия, направившего посланцев к Екатерине Великой. Если раньше все руководители были детьми “батраков” или “беднейших дехкан”, то сегодня это не приветствуется. Однако мудрецы “санжырологи” стоят на пути такой поголовной аристократизации. Или — обслуживают ее…

Но вот внутренняя просвеченность общества Х-лучами родового статуса такова, что и не снилась никаким “контролирующим органам”: твоя жизнь — собственность твоего рода, сородичи помогут тебя вырастить, выкормить, выучить, женят тебя, смягчат страшный гнет расходов на свадьбу, помогут тебе похоронить твоих стариков и в свою очередь выучить твоих детей — тебя не оставят наедине с невзгодами. Но ты ни на минуту не свободен от чувства спаянности с родом, ты его частица, ты служишь ему там, куда он тебя продвинет, ты скорбишь с сородичами в минуты утрат и радуешься с ними на торжествах. Это непростое бытие для индивидуального сознания — но здесь человеку другой жизни и не нужно, он ее не приемлет, ему жизнь только такая и нужна, “с чувством локтя в каждом боку” (Олжас Сулейменов).

Неожиданно (а так ли уж и неожиданно?) медаль оборачивается другой стороной, и на вопрос “чей ты сын?” недостаточно ответить “я — кыргыз”, чего, в принципе, хватило бы любому жителю Альп, Урала, Пиренеев. Нет, тут ответят: “Я из рода бугу”, или “Я — сарыбагыш”, “Я — саяк”, “Я — из саруу”, “Я — из адигине” и т.д. Да и то, назовись саяком, тебя спросят: “Какой саяк? Горный? Морской? Суперсаяк?..” Как-то один из авторов этих заметок на мужской вечеринке выдал стихотворную импровизацию — токме, высоко ценимую в застолье (что-то вроде: “Вот наш друг, он великий джумгальский саяк, Он прекрасен, как лучший французский коньяк!”). Растроганный объект тоста чуть ли не со слезами на глазах немедленно преподнес автору бутылку французского коньяку. Красивое слово ценится выше всего! Но ценится и чувство рода.

Однако же, если вопрос прозвучит на чужбине, кыргыз ответит: “Я — кыргыз”. И это красноречивая черта. Говоря: “Я — кыргыз”, он будет подразумевать главное и высокое: я — сородич героя Манаса, я — потомок рогатой Матери-Оленихи. Я — земляк Айтматова…

Вообще-то кыргызы легко создают землячества в чужих краях, легко и искренне адаптируются, но внутри этого адаптируемого микрокосма будут во всей строгости и прелести царить те же нормы, что и дома. Так что в выходной день где-нибудь в Москве студенты либо аспиранты-земляки пойдут на рынок и купят половину бараньей туши, приготовят традиционный бешбармак (слово из кыргызского новояза, буквально означающее “пять пальцев”), ритуальный ужин напомнит им о родине, хоть мясо промышленно загубленной русской овцы ну никак не похоже на мясо барашка, нагулявшего вольный жир в горах, на травах, полных редкоземельных “нано”-добавок, и зарезанного с молитвой и по правилам.

А сноха-кыргызка, где-нибудь в Балтиморе, будет так же, как у себя в Караколе, почтительно прислуживать за столом американским родителям мужа (а те чисто по-американски так ничего и не оценят, потому что ничего не поймут).

Это неброские, но реальные приметы неукоснительного сохранения внутреннего содержания при любой степени вполне органичной адаптированности. Что характерно и для кыргызов, и для японцев (хотя адаптивность японцев всегда несколько этикетная).

На юбилейных торжествах, свадьбах кыргызы рассаживают гостей тоже по семейному делению, с учетом тончайших этических нюансов, русскому (российскому) слуху абсолютно недоступных; этими же группами сородичей они выходят для коллективного поздравления, где каждый что-то красивое скажет или споет; порядок тостов регламентирован тончайшим образом — это уже вопрос статуса. Те, кто пришел со стороны, не сородичи, сидят в “сборных командах”, они порой лишены привычного психологического комфорта, и мне приходилось видеть тому примеры, правда, неявные.

И в этом процессе никогда не будет сделано ни одной ошибки — всякому гостю и всякой группе в общем застолье будет предоставлено абсолютно адекватное место, обхождение, угощение. Впрочем, на это как бы и не обращается явного внимания — это, разумеется, само собой, и накладок не может быть, потому что их не может быть никогда. Такого не позволит повсеместное воспитание, включающее культуру поведения за столом, где кыргыз даст сто очков форы любому дипломату, куда входит умение разделать тушу животного на “джилики” — так же, как и тысячу лет назад, и великое множество незаметных непривычному глазу штрихов, суммирующихся в неповторимый культурный фенотип.

Кыргыз, не знающий своего рода и лишенный сородичей, оглушительно одинок. Нельзя больше унизить человека, чем сказать о нем: безродный. И принадлежность к группе должна, естественно, быть истинной, а не формальной. Один из знаменитых деятелей искусства (мы хорошо знали этого человека) не имел детей, но вопреки настойчивым рекомендациям родственников отказался отсылать обратно родителям жену, которая не смогла родить ему сына или дочь. Они с женой взяли на воспитание мальчика, причем из другого, далекого рода, далекого региона, из простой семьи. Мальчик вырос, стал тоже довольно известным специалистом, занял соответствующее место в обществе (более сложно организованном и регламентированном, чем это имеет место, к примеру, в России). Но когда он узнал о своем происхождении (это уже было после кончины приемного отца), он отказался от знаменитой фамилии и привилегий, разорвал родственные связи — пришел к своим сородичам и попросил принять его в семью, о которой раньше ничего не знал.

Вот, вероятно, почему здесь был, да и сейчас остается почти невозможным воспринимаемый в европах как знак прогресса конфликт типа “отцы и дети”: сын (чаще всего старший, но не обязательно) в кыргызской семье воспитывается у родителей мужа или жены — у деда с бабушкой. Ребенок и называет-то их атаке (папа) и апа или эне (мама), а дед по-киргизски — чон ата (букв.: большой отец), бабушка соответственно — чон апа. Старший сын вырастает в социально-психологическом смысле клоном своего отца, ведь ему предстоит когда-то занять его место. А воспитываясь у стариков, он знает о своей будущей миссии, и его готовят к этой ответственности самим фактом существования именно как сына, наследника имени, олуя (господина). Вообще ребенка — мальчика! — традиционно стремятся наделить сверхчеловеческими качествами, и это всегда очень отчетливо, хоть и имплицитно, отражается на процессе формирования личности: в будущем ему отвечать за семью, а значит, он должен уметь ответить и за род, и за народ.

Известно средневековое правило, доведенное до абсолюта на Востоке: хочешь обескрылить народ — систематически выбивай мужчин-лидеров, тогда прервется генетический лидерский потенциал. Именно так, говорят, действовали кокандские и бухарские властители в отношении кыргызов.

Здесь, кстати, притчи о традиционном для прошлого культе личностного властолюбия перерастают в анекдоты — опять же, о самих себе: “Как избавиться от русских? — Сделать водку бесплатной, все мигом сопьются. Как избавиться от узбеков? — Закрыть базары, без торговли мигом вымрут от тоски. Как избавиться от кыргызов? — Вырыть большую яму, на дно бросить портфель и шляпу, мигом все туда попрыгают…”

Шутки шутками, но кыргыз не боится взять на себя власть и готов к ответственности: олуя чувствует за спиной поддержку аила.

Имперская власть и упругий вековой социум

У кыргызов культура острого слова чрезвычайно развита. Никакой записной оратор — европеец ли, русский — близко не стоит рядом с простым старичком из бог знает какой глуши. Если старичок этот (метр со шляпой, с реденькой седой бороденкой или, напротив, могучий грузный седовласый великан в белом калпаке) откроет рот и что-то начнет говорить, заслушаешься, даже если не знаешь ни единого слова кыргызского. Великолепные периоды, сдержанная жестикуляция, дозированные, но отнюдь не мелодекламатичные паузы, напряженное молчание: перебивать аксакала — смертный грех, как и вообще пытаться противоречить ему! Ни один здравомыслящий кыргыз такой бестактности себе никогда не позволит. А уж если старик этот — фронтовик (Кыргызстан многих своих лучших сыновей отдал Великой Отечественной), то всегда он удивительно хорошо говорит по-русски и как собеседник просто поражает мудростью и тактом.

Академик В. Радлов писал с восторгом, которого не смогло заслонить и медленное немецко-академическое чувство юмора: “Нельзя не удивляться тому, что киргизы владеют своим языком. Киргиз всегда говорит бегло, не останавливаясь и не запинаясь… Он умеет придать своей речи известную долю изящества, и даже в самом обыкновенном разговоре при построении фраз и периодов у него является часто ясный ритмический размер…Слушатели с необыкновенным наслаждением следят за его словами и вполне умеют ценить удачную речь… Все сидят, наклонившись вперед, с блестящими восторженными глазами и, затаив дыхание, прислушиваются к словам оратора…”. И вот тут, в словах этнографа, вдруг улавливается ощущение дистанции цивилизаций — и, кроме смеха, появляется некое ощущение не то легкой грусти, не то доброй такой зависти: “Это необыкновенное красноречие, свойственное киргизу, естественно вытекает из окружающих его условий. Киргиз имеет и время упражняться в этом искусстве: он болтает днем и ночью, так как еда и сон — единственные занятия, препятствующие ему говорить”.

Тогда понятно, откуда у кыргызов великолепная культура анекдота, скорее, исполненная скептической мудрости, чем пассионарной задиристости. Вот текст, прекрасно выражающий, к примеру, отношения имперской власти и власти своей; но он выражает также и поведенческий код почтенного аксакала, который ни при каких обстоятельствах не утратит тона доброжелательной толерантности (и которому, кстати, никто и не подумает возразить): “Идет старик-кыргыз по Москве. Дождь. Людские толпы, толчея. Лежит в сторонке, на тротуаре мужик — пьян в стельку. Старик наклоняется над ним, поворачивает его голову поудобнее и грустно говорит: "Вот, русский сынок, лежишь, как собака. Никому не нужен. Обидно. У нас бы вторым секретарем ЦК работал!.."”.

В “национальных республиках” (вот формулировочка! — смесь терминологического идиотизма с бюрократической казуистикой) пост второго секретаря местного ЦК местной коммунистической партии железно занимал русский — “смотрящий”. Обычно он не лез в глубинку, а национальные бытийные шифры, где, собственно, собака и зарыта, были ему и непонятны, и неинтересны. Разные люди работали и у нас Вторыми, соответственным было и отношение к ним. Когда в Казахстане на смену Кунаеву Первым был назначен Второй (русский Колбин), начались события, потрясшие Союз; если бы был назначен не Второй, а любой свой — борцы за демократию сидели бы дома и пили чай. Так что анекдот, что называется, в руку…

Манас, Абрамзон и Наполеон

Несколько лет назад многие аналитики (и громче всех, кажется, Андраник Мигранян) заговорили о том, что Киргизию разорвут на две части два среднеазиатских гиганта — две соседние страны. Так планету Фаэтон, считают звездочеты, разорвало притяжение двух гигантов — Юпитера и Сатурна. Астрономический кошмар, однако, вряд ли воплотится в геополитической реальности. И не такие бури проносились над этим маленьким народом и смутными границами его земли. Кыргыз Го (Владение Кыргыз) — некое государственное образование где-то у северной границы Ханьской империи, так именовали его в официальных китайских хрониках, если следовать аккуратному и мудрому историку Сыма Цяню, и возраст этих документов — 2200 лет: тогда же впервые был упомянут и собственно этноним — “кыргыз”.

Начнем с государственности. Тем более что потом, когда в Кыргызстане этот вопрос, инициировав, подняли на государственную же высоту, в сопредельных просторах хватало разных, не всегда доброжелательных, а часто, в определенных кругах, и прямо-таки раздраженных, откликов.

В последние годы минувшего тысячелетия в Кыргызстане спохватились, что узловые вопросы истории (как-то: кто мы? откуда мы? когда мы? и проч.) не проработаны: проще было говорить, что до 1917 года не было ничего хорошего. Что ж, в Национальном университете провели несколько обстоятельных консультаций, прошли, как водится, “круглые столы”, пригласили к дискуссии авторитетных специалистов-кыргызоведов: “Вот привлекаются провидцы-звездочеты, что не чураются ответственной работы” — из России, Китая, Казахстана. Провели международную конференцию, основательно подготовив материалы. Никому не хотелось поспешности и ошибок, действовали в рамках необходимой научной осторожности: прошедшее несколькими годами ранее празднование 3000-летия древнейшего города Средней Азии — Оша — не обошлось без упреков именно по этой части. Вывод был достаточно серьезно аргументирован: согласно китайским официальным летописям, кыргызской государственности больше двух тысяч лет, хотя ее история полна лакун, и подробной картины воссоздать, видимо, не удастся.

Немедленно в гламурных изданиях азиатских столиц появились изящные гипотезы о тесном родстве казахов и шумеров, узбеков и прототюрков, туркмен и парфян; в Кыргызстане в моде побыл некий юноша из США, который (кстати, на неплохом кыргызском языке) открыл нам, что имя великого героя кыргызов — Манас — имеет непосредственное отношение к одному из двенадцати израилевых колен — роду Манассии: местная трактовка была однозначной — иудеи наши родичи, ибо откочевали из палестин в “ата журт”, отчую землю (в тюркском мире считается, что кыргызско-казахское Семиречье — историческая прародина всех тюркских этносов). Ныне, бывает, за дружеским угощением нет-нет да и заговорят о том, что вот в Америку по Беринговому перешейку тридцать тысяч лет назад двинулись не кто иные, как наши кыргызские предки — недаром какие-то тотемы североамериканских индейцев так похожи на родовые орнаменты кыргызов.

Интеллигенция — как всегда, в безнадежном меньшинстве — поглядывает на этот перформанс со скептицизмом (сдержанным, однако), а вот несколько лет назад прекрасный театровед и режиссер из Казахстана (назовем его для краткости — Болат) сделал на заседании открытой нами Центрально-Азиатской академии искусств волнующий доклад о происхождении казахов непосредственно от амебы и инфузории. В общем, человечество, смеясь, расстается со старыми мифами — чтобы заменить их новыми.

“Да здравствует кыргыз, он зовется “природы каприз”” — немудрящий веселый стишок киргизского сатирика Райкана Шукурбекова, который (дело было в 50-е годы) любил в подпитии что-то этакое изобразить по-русски. И получалось!.. Пока нация сама над собой шутит, пока рассказывает о себе анекдоты, она вроде бы молода и жизнеспособна, даже “пассионарна”, как любил Лев Гумилев выражаться (правда, в наше время можно назвать, не отходя от старой карты, немало весьма пассионарных этносов, которые за шутки над собой могут и огоньку поддать). Шутки, однако, бывают разные, а бывает и не до шуток… Выдающийся этнограф-кыргызовед, описавший обычаи киргизов и сделавший свою книгу настольной для них самих, ленинградец-петербуржец Саул Абрамзон помимо прочего полагал, что “героический эпос “Манас” вершина и синтез всего богатого поэтического творчества кыргызского народа. Сложность и многообразие сюжетной канвы, богатство образов, красочность в описании героев и окружающей среды, грандиозность масштабов развертываемых событий сочетаются в “Манасе” с совершенством и своеобразным изяществом формы”. Дурная карнавальность советской истории: русского еврея обвинили в кыргызском национализме. Лишь чудо, а точнее, скоропостижная кончина вождя спасли Абрамзона от близлежащих застенков. “Дотлевает в плошке керосин. Чей залив закатом обрамлен? Николай Михалыч Карамзин иль Саул Матвеич Абрамзон… К сходству, жизнь, легко не торопи, но и задержаться не смоги у славянско-аглицкой степи, у киргиз-кайсацкия тайги…”.

Позже, в 1971-м, в ленинградском отделении издательства “Наука” вышла в окончательном варианте его великая книга “Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи”. Автор и концепция уже в те годы подверглись сокрушительной, на уровне республиканского партсъезда, критике. Возглавлял кампанию, как водится, долго потом правивший первый секретарь тогдашнего ЦК, праправнук великого поэта Калыгула, “чала манапа” (читай: принца) могущественной племенной группировки Сарыбагыш. “Правда то, что властный комиссар Позвонит по “тройке” корешам, И рыгнет в приемной есаул: Возвращайся в свой аул, Саул!..”

А вот и недавнее открытие. Оказывается, в неопубликованных пока строках “океаноподобного “Манаса”” (красивая айтматовская метафора, достойная этого великого эпоса!), причем в одном из классических вариантов, упоминается, что земляки великого батыра… воевали с армиями Наполеона Бонапарта. Чистой воды анахронизм? Как бы не так! По крайней мере, не совсем так. Еще советский академик Борис Греков в фундаментальной книге “Киевская Русь” подчеркивал: народ может ошибаться только в частностях, но в глобальном — эпос всегда прав. Известно, что в рядах сражавшихся с наполеоновскими войсками были татары, башкиры, казахи и представители многих других мусульманских народов Российской империи. С большой долей вероятности воевали под знаменами Кутузова и кыргызы, отдельные роды которых, как недавно доказано бишкекскими историками, уже в конце XVIII века состояли в российском подданстве — и ручейки памяти об этом в сознании певца-манасчи влились в реку эпоса.

Посольство, которого не было

Любят в Кыргызстане, да и в России тоже, юбилеи! Несколько раз дружно отмечали разные круглые годовщины “первого кыргызского посольства в Россию в 1786 году”. Мол, посланники северокыргызского родоправителя Атаке-батыра нанесли визит Екатерине Второй, обменялись любезностями, переговорили, договорились. Сухо, скучно. И, в общем, неверно.

Все намного интереснее, если обратиться к первоисточнику — заглянуть в особый архивный рукописный “камер-фурьерский журнал”, в коем фиксировались для потомков события императорской жизни. И тогда выясняется, что в декабре 1786-го в один и тот же день Екатерина Великая сначала изволила принимать “господ чужестранных министров”, как тогда называли послов, а затем уж милостиво приветила “депутацию” подвластного державе Ея Императорскаго Величества кыргызовского народа с отдаленных гор.

Да и сам Атаке-батыр, приславший императрице в подарок темнокожего раба-“арапа” и рысьи шкуры, заверял в сопроводительном письме о следующем: готов, мол, служить Вашей державе, как предки мои служили.

О каких предыдущих службах, собственно, речь? О тех, о коих крепко подзабыли современные историки Кыргызстана и России, а историкам остальных стран сие не шибко интересно. Дело в том, что еще в 1595 году кыргызы и казахи совместно присягали на верность царю Федору Иоанновичу, а в 1731-м — императрице Анне Иоанновне. С тех пор оба-два братских родственных народа в России называли “киргиз-кайсаками”. Помните державинское обращение к Екатерине Великой — “богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия Орды”? Поэтическое иносказание насчет “Фелицы” — более чем прозрачный намек для посвященных в политическую географию империи Российской.

Так что шумно отмечаемые юбилеи “добровольного вхождения Киргизии в состав России в 1863 году” — не более чем условность. Кыргызские феодалы приняли российское подданство на несколько веков раньше. Одновременно, правда, в духе тогдашней многовекторности внешней политики они заверяли в готовности служить и китайских императоров, и бухарских, и кокандских ханов. Пока на Тянь-Шане не разместились военные гарнизоны — сначала Коканда, а вскоре кокандцев изгнали войска Александра II Освободителя, и декларативное подданство стало реальным. И началась новейшая история кыргызов, теснее тесного переплетенная с историей России. Куда уж теснее, когда до 5 декабря 1936-го Кыргызская АССР входила в состав РСФСР!

Дело было в 2001-м в Большом Кремлевском дворце. Один из авторов этой статьи сему свидетелем оказался. Член высокой кыргызстанской делегации Ч.Айтматов, несколько волнуясь, подарил новенькое семитомное собрание сочинений совсем недавно тогда вступившему в должность президенту Владимиру Путину. Началась итоговая пресс-конференция. И, перелистывая подаренный семитомник, Путин вдруг вслух задал сам себе вопрос и тут же ответил: “Вот Айтматов — он русский или киргизский писатель? И русский, и киргизский!” Спустя семь лет путинский представитель, бывший коллега Айтматова по советской еще дипломатической службе, в том же смысле выступил на айтматовском траурном митинге в Бишкеке.

Что ж, русских и кыргызов никогда ничто серьезно не разъединяло на этой земле.

Ах, какой увлекательной и поучительной могла бы стать (буде такая напишется “гумилевским” языком) история появления Киргизии в составе первой, а потом и второй Империи. Но такая история для будущих поколений должна будет освободиться от политических спекуляций на кровавой теме под названием “Шестнадцатый год”. Сошлемся, опустив кавычки, на недавнюю публикацию в “ДН” статьи Ю.И. Фадеева; он пишет, что правительство и администрация Туркестанского края, стремясь избежать недовольства местного населения, действовали весьма осмотрительно. При этом, отмечает автор, как правило, для переселенцев подыскивали неосвоенные, неорошаемые земли — пустующие либо лежащие на окраинах скотоводческих кочевий. С крупными местными землевладельцами власти заключали договоры и покупали у них землю. Не обходилось порой и без некоторого недовольства среди киргизов, но в целом отношение к переселенцам было мирным. Русские учили киргизов искусству земледелия, киргизы учили русских искусству скотоводчества… Казалось бы, ничто не предвещало потрясений.

Так-то оно так, но откуда же тогда взрыв 1916 года — яростное и бессмысленное восстание кыргызских родов на всей территории, террор, откочевка за дикие снежные перевалы в Кашгар, откуда вернулись немногие — живые, но ограбленные и потерявшие близких? Трагедия была гигантской — и те, и другие гибли целыми поселениями! В романе Николая Чекменева “Семиречье” здоровенный землевладелец Захар Буханцов будто бы убил ударом кулака молодого киргиза-батрака, с этого все и началось. Зная эпоху написания романа и социополитический контекст 50-х годов, когда все сваливалось на политику нехорошего царизма, нынче можно с уверенностью утверждать: это неправда. А возможность беседовать с вдовой этого “кулака” (каковой возможностью располагал один из авторов этих заметок: в детстве ему пришлось услышать немало увлекательных рассказов грозной и статной темноликой старухи — бабушки Ирины Ивановны Буханцовой, учиться у нее азам кыргызского языка) помогает созданию истинной картины: “Мы, женщины с детьми, старики и старухи, убегали на бричках, ночью и днем — в Чуйскую долину, в Верный, к своим… Наши же соседи-кыргызы прятали нас и кормили, они спасли сотни русских”.

И, быть может, это знание когда-то воплотится в рассказ о том, как на третьем году Первой мировой войны в одночасье в Русском Туркестане занялись пожары и пролилась кровь. Помогли этому и дичайшие ошибки имперской администрации. А потом целому поколению кыргызов и русских пришлось залечивать раны и смирять память...

Кровавые сполохи 1916 года

Недопонимание существует даже между самыми близкими людьми. Между близкими по духу историками тоже. Приближается 95-летие, а затем и 100-летие одного из самых исторически взрывоопасных событий ХХ века — восстания 1916 года в Кыргызстане. Как отмечать трагический юбилей будут в Кыргызстане и как — в России? Возможен ли научно-исторический и политико-исторический консенсус?

Вопросы закономерные. И лучше озаботиться ими заранее.

Больше года назад после длительного предварительного обсуждения кыргызстанский парламент, Жогорку Кенеш, принял решение, что первая пятница августа отныне будет Днем памяти жертв трагических событий 1916 года. Спустя недели две после того парламентского решения вдруг в российском Министерстве иностранных дел выразили мнение, что “придание широкого общественного звучания болезненно чувствительной теме 1916 года контрпродуктивно для нынешних дружественных отношений между нашими странами и народами”. В свою очередь, ЖК обратился в Госдуму “с выражением недоумения по поводу такой позиции российских дипломатов”. К полемике не замедлили в гораздо более резкой форме подключиться некоторые СМИ и России, и Кыргызстана. Не антироссийский ли, мол, День? Хотя один из авторитетных депутатов ЖК — профессор Зайнидин Курманов со всей определенностью подчеркнул: “Ни современная Россия, ни русские в Кыргызстане не имеют отношения к трагическим событиям 1916 года”.

Хорошо, что полемика вроде бы затихла, когда напомнили друг другу: еще в советское время официально широко отмечали годовщины того восстания. Например, в 1926–м, 1931–м, 1936–м, 1946–м. Глава Союза художников республики, великий русский кыргыз Семен Чуйков, по спецзаказу создавал к годовщинам специальные картины.

Вспомнили и то, что в начале 1991 года с разрешения президента СССР Михаила Горбачева в Кыргызстане установили День памяти жертв 1916 года — 10 августа — и провели 200–километровый марш памяти по Чуйской долине и Боомскому ущелью к Иссык–Кулю. Среди тех, кто возглавлял марш, был и заместитель начальника Управления внутренних дел Чуйской области полковник милиции Виктор Черноморец. Полковник рассказывал, что сначала маршировал в первой шеренге по долгу службы, а вскоре по велению совести. Можно, конечно, сказать, что Черноморца во время марша “распропагандировали”, а можно выразить мысль тоньше и точнее — “исторически просветили”. Наверное, не случайно он впоследствии стал одним из лидеров состоящего почти исключительно из этнических кыргызов Демократического движения Кыргызстана. Одно время даже был председателем того ДДК.

Чего-чего, а уж исторического просвещения насчет событий 16-го года нам явно не хватает. А вот замечательный прозаик Василий Гроссман, автор великой книги “Жизнь и судьба”, написал обширный очерк о поездке в Кыргызстан в 1948 году и, в частности, оставил пронзительные строки о взаимном геноциде русских и кыргызов, европейцев и мусульман в трагическом 1916 году. И о том, как простые люди пришли к взаимному покаянию и прощению. Давним гроссмановским очерком заинтересовались российское посольство в Бишкеке и Кыргызско-Российский Славянский университет: “Надо срочно переиздавать!” В годы расцвета сталинского тоталитаризма Гроссман не боялся расспрашивать русских и кыргызов, евреев и татар, дунган и уйгуров о том, что именно было в 16-м и в последующие годы. Потому что незнание порождает чудовищные мифы.

Многое еще осталось и в русской изустной памяти — живы еще люди, которые, как учительница Тамара Ходыкина из села Семеновка, проведя рукой по горизонту Прииссыккулья, могут сказать: “Вот тут были наши ходыкинские земли, километров так с двадцать по дороге, а дальше уж чьи, так и померли все…”

К слову сказать, Семеновка — едва ли не последнее село с исконным названием в Кыргызстане. “Гора ушла вершиной в высь туманную, Стоит луна над Светлою Поляною, А деревенька девичьи нежна… Услышь: Долинка, Липенка, Отрадное, Орлиновка, Раздольное, Прохладное — Давали деды селам имена…”.

Киргизы и русские поселенцы жили каждый в своем мире — это была отнюдь не “химера”, если следовать дефинициям Л.Н.Гумилева, но и не “ксения” — “гостья” (древнегреч.), вариант симбиоза, при котором небольшая группа представителей иного этноса замкнуто живет среди аборигенов и не смешивается с ними. “Химера” же — сосуществование двух и более чуждых суперэтносов в одной экологической нише. Быть может, единственное, что не выдерживает критики у “русского Геродота”, — это несоответствие тысячелетней шкалы нынешнему глобализованному миру: на “химеру” более всего похожа вся наша планета. Что же касается этой земли, то “Здесь русский знал киргизское наречие, И их союз земной очеловечивая, Над колокольнями, сердца просвечивая, Вилась крестов возвышенная вязь…”.

Сосуществование Империи с северными кыргызскими племенами вплоть до трагедии взаимного геноцида 1916 года было длительным и спокойным. Племена же Юга, пронизанные кокандско-бухарской государственностью, но ею отнюдь не побежденные (часто кыргызские князья-манапы попросту ставили на престол или “снимали с работы” кокандских верховных ханов), поначалу жестко встретили скобелевские регулярные войска. Но силы были неравны, и мудрая Курманджан-датка — “Алайская царица”, — когда осудили на смертную казнь ее сына, контролировавшего наркотрафик, и пальцем не шевельнула, чтобы его спасти. Мудрая женщина понимала, что это вызовет кровавое противостояние — и смолчала. Только заплакала, сложила потрясающе горький плач — кошок — над телом казненного сына: “Про себя я плачу, сынок, Слезы свои прячу, сынок, Бедные ресницы мои Ни за что не дрогнут от слез, Чтоб не рад был горю наш враг, Чтобы зла он всем не принес...”.

Как-то, лет десять назад, одному из нас попалось на глаза брачное объявление в газете: “Молодая киргизка с высшим образованием, строгая, миловидная, с современными взглядами, ищет спутника жизни, имеющего серьезные намерения, киргиза. Уроженцев юга просят не беспокоиться…”. Сказать, что то был шокирующий текст? Для некыргызов — отчасти да, для кыргызов давно привычная реалия, обусловленная особенностями “разделенного” исторического пути, сложным воздействием разных факторов; трещина между Югом и Севером — давняя боль общества. Кыргызы здесь отнюдь не оригинальны, такими фактами полна и благополучная Европа. И остается лишь надеяться, что позитивная энергия государственности, общественная зрелость и толерантность, да и неумолимое нашествие глобальной уравниловки как-то сгладят культурно-бытовые противоречия, столь характерные в прошлом для многоплеменного этноса.

“Нация манасоведов”, или Истоки самоидентификации

Вряд ли хоть одно другое государство появилось на политической карте мира благодаря народному эпосу. А вот о суверенном Кыргызстане можно сказать именно так.

Все начиналось в далекие 20-е годы прошлого века. Юный инструктор всесильного аппарата ЦК РКП(б) — Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков) — Юсуп Абдрахманов был привлечен “старшими товарищами” к составлению карты национально-государственного размежевания Туркестана. Горячий иссык-кульский парень Юсуп пользовался в ЦК немаленьким авторитетом. За его плечами были гражданская война, боевая работа в комсомоле. На III съезде Союзов молодежи (том самом: “Учиться, учиться и учиться!”) Юсуп сидел в президиуме рядом с самим председателем Совета Народных Комиссаров Владимиром Ульяновым-Лениным. Вождь интересовался у юноши положением в Семиречье, языковой политикой и национальным составом населения. Публичные дружеские разговоры с Ильичем у партийных и комсомольских функционеров незамеченными не остались. В общем, инструктор ЦК РКП(б) Абдрахманов выступил с инициативой создания единой кыргызско-каракалпакской автономии от Иссык-Куля до Аральского моря с центром в городе Джалал-Абаде. Но партийные бонзы во главе с всесильным секретарем ЦК Лазарем Кагановичем воспротивились: “Кыргызы (“кара-киргизы”, по тогдашней терминологии) от каракалпаков далеко живут. Отдельные автономии создавать надо. А насчет кыргызов надо еще подумать: что их объединяет, кроме самоназвания?” И тут Абдрахманову на помощь пришел легендарный герой:

“Нас объединяет эпос о Манасе. О нем поют и рассказывают и в Каракольском, и в Пишпекском, и в Ошском уездах!” Приводил Юсуп Абдрахманов и другие доказательства. Экономические, социально-политические, конкретно-исторические. Но странноватый “эпический” аргумент оказался решающим.

Впрочем, таковы рассказы современников. Легенды XX века, пополнившие великий эпос. Но факты остаются фактами. Сначала была образована Кара-Киргизская автономная область, затем Киргизская Автономная Советская Социалистическая Республика. И в созданном в Пишпеке-Фрунзе Академическом центре манасоведение сразу стало одной из главных научных тем — любимой темой председателя Совета Народных Комиссаров Киргизской АССР Юсупа Абдрахманова. Кстати, скажем прямо, выдающегося политика, автора уникального документа эпохи — политического и лирического “Дневника”, близкого друга Владимира Маяковского, Лили Брик и многих других замечательных людей своего времени. И, добавим, прирожденного манасоведа.

Впрочем, каждый кыргыз и каждый кыргызстанец хоть немного, но манасовед. Место эпоса “Манас” в судьбе народа, создавшего этот эпос, всеобъемлюще.

Судьба Юсупа Абдрахманова оказалась трагической. Его подвергли пыткам и расстреляли, огульно обвинив в разных преступлениях, а главное — в ведении откровенного якобы антисоветского “Дневника”. Непростыми были и судьбы многих профессиональных манасоведов. Гениальный лингвист профессор Евгений Поливанов последние годы своей яркой жизни работал во Фрунзе. Он пришел к выводу, что “Манас”, бесспорно, занимает первое место среди памятников устно-литературного творчества тюркских народов как по художественному, так и по научному своему значению. Поливанов не сомневался: по своему объему этому колоссальному эпосу, в несколько десятков раз превосходящему “Илиаду”, должно принадлежать “мировое первенство как самому длинному (и представляющему вместе с тем единое сюжетное построение) эпосу из всех известных нам народных эпосов других национальностей”.

Палачи оборвали жизнь Поливанова в том же 1938 году, когда был расстрелян Абдрахманов. Тогда же погиб и Тыныстанов, великий гуманитарий, культуртрегер, первый поэт, филолог, педагог. За честные манасоведческие исследования преследовали потом многих выдающихся ученых. Ишеналы Арабаев и Каюм Мифтахов, Ташим Байджиев и Зияш Бектенов, Болот Юнусалиев и Мухтар Ауэзов, Виктор Жирмунский и Саул Абрамзон... Эти и многие другие выдающиеся люди пострадали за свои исследования эпоса. В 1952-м реализовалась еще одна из параноидальных идей Сталина. У престарелого вождя возникло сомнение-подозрение: а не вредительский ли характер у древнего кыргызского эпоса “Манас”, не станут ли все эти азиатские, кавказские и прочие эпосы фитилем националистических процессов в будущем? На полном серьезе по сталинскому хотению во Фрунзе организовали всесоюзную конференцию с обсуждением одного вопроса: народный или антинародный характер у эпоса? Наверное, у классика казахской литературы Мухтара Ауэзова была возможность не ехать из Алма-Аты во Фрунзе на обсуждение, отмолчаться. Не отмолчался. С самоубийственным спокойствием зачитал огромный доклад под эпатажно-вызывающим в той обстановке заглавием: “Кыргызский героический эпос “Манас””. Скрупулезно доказывал многовековую древность эпоса, ибо даже в этом верные сталинцы тогда послушно засомневались.

Решение той фрунзенской научной конференции сейчас кажется абсурдно-банальным, а в 1952-м воспринималось как чуть ли не революционное: считать эпос народным!

К шумно отпразднованному несколько лет назад, еще при прежнем президенте Аскаре Акаеве, суперюбилею государственности в современном Кыргызстане отнеслись со здоровым юмором. Однако же каждый кыргыз (73% населения Кыргызской Республики) и каждый кыргызстанец (плюс 12% узбеков, 9% русских, остальные проценты — представители еще доброй сотни этносов!), каждый историк или любитель истории знает, что здесь мы имеем дело с вековыми категориями. Вообще-то Николай Карамзин в “Истории Государства Российского” упоминал, что впервые “киргизы в 569 году сделались известны в летописях” Византии и других европейских стран. А “Кыргызское великодержавие”, огромное государство от Алтая до Аральского и Каспийского морей с кыргызами во главе, существовало на просторах Евразии в VIII и IX веках. Еще несколько столетий спустя кыргызы переселились в массовом порядке с верховьев Енисея на Тянь-Шань, к Иссык-Кулю и священному мусульманскому городу Ош.

Не одни кыргызы прячут за шуткой любовь к своей земле и гордость, особенно если есть чем гордиться. Так, о горном море Иссык-Куль есть байка, что Аллах раздавал народам мира земли, а сами кыргызы к той раздаче, как обычно, припозднились, проспали маленько. Но Аллах пожалел прямодушно повинившихся опоздавших и отдал им место, зарезервированное Им первоначально для своей собственной благодатной дачи — живописное Прииссыкулье с прилегающими красивейшими горами Ала-Тоо. Конечно, сюжет “бродячий”, прямо-таки по Веселовскому. Но почему бы и нет — места действительно ведь благословенные! Впрочем, шутки шутками, а уж если всерьез, то со времен того самого кыргызского великодержавия главным идентифицирующим признаком кыргызского народа стал эпос “Манас”, прозванный “океаноподобным”. Океаничность — в грандиозных размерах. Только признанная одной из классически-канонических версия сказителя Сагымбая Орозбакова насчитывает больше полумиллиона строк. Всего же известны сотни и тысячи версий сказителей-”манасчи”. А еще ведь исполняются тем же зажигательным речитативом эпические сказания о сыне Манаса (“Семетей”) и его внуке (“Сейтек”).

Так что манасоведам из Института языка и литературы имени Чингиза Айтматова Национальной академии наук, успевшим издать десятки томов с записями эпоса, работы хватит еще на столетия вперед.

Так вот, в том классическом варианте Сагымбая Орозбакова упоминается, что со времен описанных в эпосе событий “прошла одна тысяча сорок лет”. И большинство профессоров-исследователей поддерживают гипотезу о том, что “Манас” действительно был создан более десяти веков назад, в память о великодержавном периоде. Так что относительно отпразднованного не так давно 1000-летия эпоса особых шуток не последовало: когда такую дату официально утверждает ООН, шутить как-то неуместно…

Всплывшая Атлантида

Первым исследователем устного народного творчества кыргызов считается знаменитый сын казахского султана (опять же — принц!) и офицер русской службы (опять же — разведчик, да еще и невероятно талантливый!), просветитель-демократ и путешественник, востоковед и историк, этнограф и фольклорист Чокан (каз.: Шокан) Валиханов. В 1856 году, во время путешествия к иссык-кульским кыргызам, он записал и перевел на русский язык отрывок из эпоса “Манас” — “Смерть Кукотай-хана и его поминки”.

Валиханов открыл Европе древний эпос, подобный великой Атлантиде: “"Манас" есть энциклопедическое собрание всех кыргызских мифов, сказок, преданий, приведенное к одному времени и сгруппированное около одного лица — богатыря Манаса. Это нечто вроде степной “Илиады”. Образ жизни, обычаи, нравы, география, религиозные и медицинские познания кыргызов и международные отношения их нашли себе выражение в этой огромной эпопее. Другой эпос, “Семетей”, служит продолжением “Манаса”, и это кыргызская "Одиссея"”.

И если здесь вернуться к проблеме сохранения изустной исторической памяти, то именно “энциклопедичность” эпоса и требовала в народе программы по его сбережению, и программа эта была уникальной: “Учили мальчика искусству манасчи, рожденью памяти в затерянном кочевье, рожденью времени в поющемся реченье: рожден для Слова ты, так до поры — молчи…”. Великая штука — народная психология: старики в детях искали и обнаруживали творческий тип, пригодный для того, чтобы мальчику в будущем стать певцом “Манаса”.

Аил был еще и кузницей кадров — и в этом здесь тоже не ошибались.

Юный манасчи от ступеньки к ступеньке проходил обучение; наиболее способные учились у “великих манасчи” (народный термин: чон манасчы). Росла творческая концентрация, шла специфическая перестройка сознания — и однажды к будущему певцу во сне являлся герой Манас и благословлял рассказчика на великое повествование.

Мистика? Вряд ли это только мистика: один из авторов данных заметок испытал это на себе, когда переводил главу из второй части эпоса — поэмы “Семетей”. Вот автоцитата: “Перевод катастрофически не шел, обычно легко покорявшийся ритм ускользал, все валилось из рук. И тут, ровно на сороковой день, ночью привиделся разговор с огромной, холодной и явно неприязненно настроенной Тенью. Вроде бы Тени не понравилось, что я ее беспокою, а я попытался объяснить, что мне нужно. Кажется, отпустило… Утром сел за перевод — и все пошло сразу, легко и как-то даже благодатно… Через пару дней рассказал об этом Мару (М.Байджиев, известный прозаик и драматург, сын манасоведа Т.Байджиева), а тот совершенно буднично ответствовал: это к тебе Манас приходил, значит, благословил, так что вкалывай!.. Наверное, все же это материя непростая: рассказывают, что когда-то Мелис Убукеев, кинорежиссер, много отдавший изучению “Манаса”, подробно описал все свидания Л.Н.Гумилеву и признался, что с чистым сердцем хотел бы прикоснуться к этому миру. Лев Николаич, человек мудрый и прямой, да еще и рациональный, на это ответил, что с этими мирами и энергиями лучше не связываться, и пояснил: дурость — чистые пальцы в отверстия розетки совать, лучше подальше от электричества держаться”.

Так что с эпосом не все просто и на иррациональном уровне. Во всяком случае, никто не отменял простой вопрос: как это маленький, затерянный в кочевьях народ создал текст, равного которому нет в мире поэтических эпосов? Спросить-то просто, а вот ответить… Может, тут какая-то параллель с иудеями? Дал Бог одному народу Книгу, а другому, который, увы, не владел письмом, устный эпос — тоже Книгу.

И ее — не забыли…

Еще больший вклад в общеевропейское и мировое открытие “Манаса” внес академик В.Радлов: “Эпос “Манас” — это поэтическое отражение всей жизни и всех устремлений народа... Этот эпос совершенно так же, как и эпос древних греков, дает ясную картину духовной жизни и нравов целого народа, с эпической широтой рисует он военные походы, сватания, тризны, скачки, домашний быт и тому подобное”.

В последнее время (и это болезнь, так сказать, глобальная) этносы “вместо культурного взаимодействия сосредоточились на процессах культурной самоидентификации, на возрождении и актуализации своей традиционной культуры”, и все это ведет к заметной самоизоляции этнических культур. Такие слова звучали не раз — и на самом серьезном уровне, но чем отчетливее и бескомпромисснее были формулировки, тем равнодушнее им внимали и внемлют далеко не только в правительствах центрально-азиатских стран. Русская культура, русский язык, по единодушному мнению исследователей, не являются ни оппонентами, ни неким препятствием развитию культуры и языка стран, прежде входивших в СССР. Они составляют существенную часть автохтонной национальной культуры. Убрать, вытеснить или уничтожить эту часть — значит лишить само целое и источника, и механизмов саморазвития и самосовершенствования. Ученые говорят — и их беспощадные инвективы словно сделаны из углеродистой стали: приход технологической цивилизации в рамках истории сопоставим с ее неизбежным уходом; уход русских из Центральной Азии (хоть этот процесс дискретен и осложнен всякими нюансами) был и остается уходом — несмотря на бодрые лозунги с обеих сторон, а иногда и стилистически очень удачные заклинания Содружества.

Точнее не скажешь.

Всякая параллель — штука дурная. Но допустимо все же — хоть и невероятно отдаленно — сопоставить процесс ухода русских с уходом англичан из Индии и уходом французов из Алжира. Англичане ушли из Индии, оставив свой язык в качестве официального, оставив сложившуюся государственность и культурно-языковую толерантность, оставив города и инфраструктуру, оставив уважение к “проклятым колонизаторам” и оставив созданную при этом цивилизацию, которая дала Индии силы, стимулы и сознание для современного индийского чуда. Французы ушли по-иному. Что происходит в ЮАР — еще толком неизвестно, но ничего особо хорошего не видно. Как уйдет Россия и кто ей вслед скажет “спасибо!”, и скажет ли вообще кто-нибудь? А ведь она была не метрополией, а матерью — и пусть не родной матерью, но кормилицей. За всеми этими процессами, опять же “в глубине сцены”, — бесчисленные человеческие драмы.

А куда идут кыргызы?..

Страна, которой нет на карте

Еще в декабре 1990-го “легендарный парламент” (и такие парламенты бывают) республики переименовал Киргизию в Кыргызстан. Весь мир начал писать KYRGYZSTAN. Кроме официальной России, которая жутко анахронично зачастую все еще пытается именовать республику Киргизией. Впрочем, сам МИД КР виноват, что уже …надцать лет не удосужится — в отличие от Ирана, Буркина-Фасо и даже Кот-д'Ивуара (не правда ли, очень русское название?) — попросить весь мир именовать страну как положено.

Вообще-то “кэргызцы” и бунтовщик “Кыргызов” встречаются в текстах Пушкина, но кто в официальной России читает Александра Сергеевича? А вот выдающийся кыргызский еврей Шейман взял пушкинскую черновую строчку “Тунгуз, КЭРГИЗЕЦ и калмык” и написал несколько замечательных пушкиноведческих книг. Кого сами кыргызы демонстративно называют киргизами, или дудуками? — русскоязычных своих соплеменников, тех, кто учился в России, кто нетверд в родном языке. А те своих собратьев в ответ зовут мырками. Презрительно звучит и то, и другое — и это печально: одна из линий раскола общества проходит именно здесь. Но сотни тысяч работающих в России (это отнюдь не только гастарбайтеры, а и хорошие, талантливые специалисты) возвращают родине не только заработанные деньги, но и усвоенное и упрочившееся качество толерантности. В конце концов, придание русскому языку конституционного статуса официального встретило в обществе понимание (телодвижения тогдашних радетелей нацкультуры не в счет); а ведь что происходит с русским языком в других бывших “братских республиках”!..

Наедине с человечеством, или Кыргыз вне муравейника

По некоторым подсчетам, до одного миллиона граждан Кыргызстана нынче гастарбайтерствуют в России. Более осторожная оценка: кыргызстанцев в Российской Федерации трудится сейчас около полумиллиона. Истина где-то посредине. К каким цифрам ближе эта середина, никто толком не знает. Потому что кыргызские трудовые мигранты тысячами и десятками тысяч принимают российское гражданство. Интенсивно растворяются среди постоянного населения необъятных российских просторов.

К примеру, губернатор Свердловской области Эдуард Россель считает кыргызскую общину в своем регионе образцовой. Трудолюбивые и законопослушные мигранты с тянь-шаньских гор вносят немалый вклад в экономразвитие росселевского Среднего Урала. Свердловский губернатор вообще считает “своих кыргызов” как бы эталонной местной диаспорой. Дескать, не только работают на благо Свердловщины будь здоров, но и в разных региональных национально-культурных мероприятиях замечательно активно участвуют.

То же самое российские власти предержащие рассказывают о кыргызских гастарбайтерах в Красноярске и Чите, Калининграде и Владивостоке. И, конечно, в Москве и Санкт-Петербурге. В обеих российских столицах собственно кыргызских кыргызстанцев с еще кыргызскими или уже российскими паспортами — многие десятки тысяч. Но чаще паспортов у наших людей в РФ по два. Благо, Конституция Кыргызской Республики прямо разрешает двойное гражданство, а Основной закон России не запрещает.

Что же касается русских кыргызстанцев, то они адаптируются-абсорбируются в России очень быстро. Характерный пример: бывший мэр Бишкека, он же бывший первый вице-премьер Кыргызстана Борис Силаев скоро десять лет как на должности заместителя главы департамента внешних связей правительства города Москвы. Да уж, до рекордов пребывания во власти в Первопрестольной Силаеву пока далековато. Но уже не так далеко.

К началу 90-х годов прошлого века в Россию большей частью навсегда перебрались из ставшего суверенным Кыргызстана несколько сотен тянь-шаньских военнослужащих с русскими фамилиями, да и с кыргызскими и узбекскими тоже. Один из самых известных — полковник Российской армии Салижан Шарипов. Он родился в древнем кыргызском городе Узгене в 1964 году. Салижану было всего лет десять, когда он заявил родным: “Буду космонавтом!” Родные удивлялись: мол, отправляются в космос с Байконура только русские да украинцы. А в тебе, Салижан, узбекская, кыргызская, таджикская кровь, славянской-то нету. Вот, правда, еще чуваш Андриян Николаев на “Востоке-3”. Просвещенный подросток парировал: “А вы знаете, что Николаев одно время служил летчиком в Киргизии? А что в первом отряде космонавтов вместе с Гагариным были Марс Рафиков и Валентин Варламов — оба родом из Джалал-Абада?” Аргументы, видимо, оказались неотразимыми. Джалал-Абад — совсем рядом с Узгеном. Рафиков — татарин, но считался претендентом на самый первый полет. Какая-то джалал-абадско-узгенская космическая флуктуация.

Что касается лично полковника Шарипова, то он не только дважды летал в космос, причем второй раз — на полгода и с невероятными приключениями типа разных сложных неисправностей техники и иссякавших запасов воды и продовольствия из-за задержки старта грузового корабля — звания Героя России и Героя Кыргызстана получил не даром — Шарипов еще и довольно долго успешно исполнял обязанности командира отряда российских космонавтов. Такой вот древний варяжский князь на ультрасовременный лад, мобилизованный из кыргызской глубинки и призванный славянскими звездными братьями властвовать и командовать ими.

Так что киргизы заряжены вполне реальной энергией двойного выживания: внутри жестко сплетенной системы отношений — и вне ее. Но в этих двух контекстах они выживают резко различно. К сравнению: у русских — всегда один контекст (и, в сущности, непонятно — какой).

Наследие и будущее: микропослесловие

Можно в какие-то моменты пытаться отъединять себя от этой земли, от этой культуры, от излучения чужеродной враждебности где-нибудь в базарной толпе. Можно раз и навсегда (именно так — “раз и навсегда!”) послать к черту весь этот конгломерат людей, обстоятельств, исторических свидетельств и всяческих обязательств, сесть на какой-нибудь большой красивый самолет — и аминь. Но потом (и это уже неоднократно испытано) внезапно защемит душу от мизерной детали, воспоминания, ощущения чего-то, вот только что оброненного за углом... Ибо обронил ты свое, собственное, принадлежащее тебе по праву бытия.

И тогда уже не спрашивай, по ком, собственно, звонит колокол: ясное дело, он звонит по тебе и по тем еще по-своему счастливым и несчастливым потомкам Афанасия Никитина, кои принадлежат не одной родине, а двум. Об этом хорошо сказал старый академик Лев Шейман, мир его праху: “По призванию путешественники, миссионеры, первооткрыватели, купцы — эти люди сильно и горячо притянуты к открытым (и, в частности, ими) национальным культурным мирам. И отнюдь не различия этих миров разрушают целостность многонационального бытия, а, напротив, такие люди сами сближают далекие культуры — и этим по праву претендуют на звание “гражданин вселенной””.

И не так уж важно, что официально эти слова были сказаны об одном из нас. Для писателей этих заметок автор “Хождения за три моря”, этот несчастный узник пространства, иногда бесконечно близок, иногда презрительно далек. И наследуем (или не наследуем) ему мы совершенно по-разному. Но не тем, что метафорика одного из нас и сухой историзм другого якобы трудно сопрягаются. А тем, что мы не принадлежим к бесчисленному сонму детей тех советских людей, кого судьба мотала “от Кушки до Бреста”. Чаще всего именно они — “приезжие / отъезжие” — озвучивают тему двух (читай: многих) родин. Понятие “две родины” — всего лишь простенькая абстракция, в конкретном случае родина всегда одна, и ее лицо — то с серыми влажными глазами, в русском платке, то с раскосым черным взором, в киргизском элечеке, — всегда одно и то же лицо. И если ты еще в материнском чреве одинаково отзываешься на русскую балалайку и киргизский комуз, то какой же ты крови, лягушонок-маугли?..

“Не грустно ль русскому родиться на чужбине?..” 
    “Нам целый мир чужбина…”

© Тузов А.Л., 2010.
    © Шаповалов В.И., 2010.
    © «Дружба народов», 2010.