Валерий Руппель

Каталог выставки

Иллюстрированный каталог выставки картин бишкекского художника Валерия Руппеля. Выставка состоялась в Кыргызском государственном музее изобразительных искусств им. Г.Айтиева в 1998 году.

Кыргызский государственный музей изобразительных искусств им. Г.Айтиева.

Бишкек-1998

Вступительная статья Людмилы Прытковой

Фигура Валерия Руппеля в киргизском искусстве — явление примечательное. Этого художника отличает ярко субъективная выраженность, причастность к новой поэтике искусства конца двадцатого века, высокая планка профессионализма. Самое общее, что можно сразу сказать о его искусстве, это то, что он сугубо материальными средствами говорит о духовном. Его сила в иносказании, в способности создавать языком чувственной предметности ассоциативные художественные "тексты", в микрокосме которых выражается его достаточно сложное, многогранное отношение к миру — здесь и обобщающая широта видения, и саркастическая "колючесть", и способность вдохновиться, "зажечься" какой-либо конкретной малостью бытия.

В творчестве художника немало парадоксального, заведомо непредсказуемого — в этом природа его дарования, отшлифованного интеллектом, образованием, своеобразным преломлением диалога культур Востока и Запада. Немец по происхождению, выходец из России, он сформировался в Кыргызстане. В структурном "свитке" его внутреннего мира пустили корни и европейская креативность мышления, и мудрая восточная созерцательность. Работая на богатом питательными соками мировом художественном опыте, он особо чуток к древним истокам культуры, мировидения и мироощущения. Отсюда и его неравнодушие к таким первородным "праматериалам" жизнетворчества ранних цивилизаций, как папирус, камень, самшит, кость, рог, войлок, конский волос. Отсюда, может быть, и тяга к таинственному, сказочному, надбытийному.

По образованию Руппель художник-прикладник, но вот парадокс — его с самого начала мало интересовала утилитарная сторона вещей. Зато его произведения отличались эстетическим обаянием, философичностью, остроумной игрой с материалами, традициями местного искусства (например, работа "Субъективное отношение к фольклорному материалу", осевшая в фондах Всероссийского музея прикладного искусства в Царицыно). Начинал художник с произведений ювелирного искусства, но совсем не традиционных. То были крупные, броские, лапидарные и исключительно выставочные вещи, принципиально чуждые бытовизму. За ними вырисовывалась своеобразная личность автора — умного, независимо мыслящего, насмешливого. Вскоре функциональное начало вовсе выветрилось из его творчества. Он создает работы отвлеченно-декоративного плана, с подключением разнородных исторических, художественных, литературных подтекстов. Такова карнавально-затейливая серия сакских головных уборов с ее "чудачествами" форм, деталей, красок, фактур.

В процессе интенсивного творческого развития искусство Руппеля обрело свои опорные качества — метафоричность языка с вольной семантизацией "цитат" из материального мира, натиск суггестивности, свободное обращение с вековыми традициями. Нередко его создания ошеломляют эквилибристикой материалов и смысловых значений, соседством "высоколобого" ученого искусства и фольклора, элитного высокомерия вкуса и элементов поп-арта, кича, жаргона.

Сквозь внешнюю экстравагантность руппелевских "объектов", "проектов", панно-коллажей, диковинных пластических композиций, не втискивающихся в рамки привычных жанровых границ, исподволь воздействует магия поэтического внушения. Художник всегда точно знает, что хочет сказать. Он "зрит в корень", в суть явлений, но в работах он лишь намекает на то, что его захватило. Его создания, подобно древним заклинаниям, мистериям, молитвенным монологам завораживают эффектом сакральности действа, интонацией, ритмом, казалось бы, бессвязной игрой значений, переплетением анахронизмов и новаций. Они полны предчувствий, догадок, смыслов, непереводимых на язык слов.

Художник водит зрителя по лабиринтам своей фантазии, заманивая чем-то знакомым и обещая радость открытия. Но зритель должен, приняв правила игры, сам проникнуть в образные тайники, в тот опосредованно внушаемый ему строй чувствований, который автор заботливо сокрыл в ансамбле материальных форм, рассеял его в сольных "звучаниях" и замысловатых взаимосвязях предметных форм, в ритмической структуре, емкой вербальности названий, во всем том, что составляет полифонию целого с его внешней видимостью и подтекстами. "Истинное наслаждение искусством — понять смысл скрытого", — утверждает сам художник, перекликаясь с известным высказыванием Фридриха Энгельса: "Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства".

Руппель нередко ироничен. Это позволяет ему увереннее держать дистанцию между собой, своим детищем-произведением и зрителем. Он может весело, с "задором цинизма" сломать привычные стереотипы восприятия, сбросить с явлений шелуху внешней пристойности, вывернуть наизнанку всевозможные ореолы (патриотические, героические, национальные, романтические, сентиментальные, эротические...), оставаясь при этом на высоте подлинной художественности. Тому есть впечатляющие примеры — психологически убедительные в своей пародийной гротескности "Два мужских бюста", причудливый и поразительно "плотоядный" при абстрактно-отвлеченном характере формы "Поцелуй", совершенная по архитектонике и богатству аранжировки "Зиночка-песня", навеянная когда-то татуированной надписью на руке женщины. Таков и монументальный лоскутный коллаж "Бишкек, Бишкек...", где вертепная пляска ветоши дает ощущение безумной агонии вещизма. Сюда можно отнести и триптих с названием "Фигура", исполненный в духе немецкого экспрессионизма. Он наделен драматическим пафосом со знаком "минус". Разъятая на части и как бы просвечиваемая насквозь "модель" далека от классических норм красоты, но пугающе активна в своей деформированной наготе. Эту работу, как и другие, нельзя прочесть однозначно. Здесь есть и пародия на демонстрацию "женских прелестей", и, может быть, грусть по поводу эволюции идеала женской сущности от времен "палеолитических венер" до века урбанизма.

В творчестве Ругателя есть работы другого плана. Тонус их эмоционально-психологического воздействия как бы приглушен, но наделенные повышенной эстетической ценностью, они надолго заставляют наше воображение витать в далеких от обыденности сферах. Их трудно описывать — при этом разрушается структура художественных "текстов". Здесь есть обманчивый эффект экспромта, непринужденной импровизации. И надо обладать определенным культурным багажом, чтобы войти в их условную образность, почувствовать тонко закодированную ассоциативно-духовную информацию. В них сильны эсхатологические моменты, отсветы зыбких интуитивных состояний автора, тонкость его эстетических чувств. Таков цикл коллажей "Желтый альбом" — заставка с доминантой ярко желтого, последовательно развивающие образ листы с угасшими осенними красками, концовка с глубоким фиолетовым аккордом. Спокойные ритмы, компоновка деталей методом наложения, нюансы карандашных и акварельных вкраплений, матовое свечение основного материала — все это больше ассоциируется с континуумом дальневосточной культуры, с поэтикой Басе, изысканной простотой японского интерьера, чайными церемониями, "сухими" садами, живописью стиля "хайга" с ее образной утонченностью и впечатлением легкой небрежности (словно бабочка, вспорхнув, обронила лепестки сакуры).

Подобным ощущениям сложного культурно-исторического контекста с намеком на глубинные основы бытия, извечные причинно-следственные связи наделена серия "Папирус". Лаконичный эстетизм формы с наложением материалов и живыми касаниями кисти, карандаша, пера, "кинетическими" смещениями планов, силуэтов, мягкостью тона, цвета, усиливается присутствием самого па¬пируса, как некоего первоэлемента человеческого творчества.

Серия живет своей странной жизнью как поток превращений предметных, антропоморфных и растительных форм, напоминая о многомерности, подвижности и вместе с тем целостности мира. В таких работах, кроме прочего, художник демонстрирует мастерство изысканного монтажа.

Иные ритмы, аккорды, тональности художник извлекает из традиционного, малоповоротливого в своей природной статике войлока. Об этом стоит сказать особо. Четверть века тому назад замечательный киргизский художник Джумабай Уметов дал новую жизнь ала-кийизу — традиционному постилочному ковру в технике валяния. На профессиональной основе он стал создавать имевшие большой успех монументальные панно — красочные, нередко сюжетные, полные эпической силы и художественного обаяния. Проторенный путь быстро заполнили эпигоны, разменяв новаторские достижения автора на наспех сработанные поделки. И сила обновленной традиции стала теряться. Чтобы снова "расшевелить" войлок, вдохнуть в него дополнительные жизненные силы, требовался новый творческий шаг. Этот шаг сделал Валерий Руппель. Он увидел традицию не "изнутри", а как бы с высоты "птичьего полета", распорядился ею совершенно свободно, дав ей тем самым свежую, резонирующую в современность энергию. Художник ушел и от прямой сюжетной изобразительности, и от доминирующей активности декора, сделав упор на природные качества материала и открыв его неожиданную пластическую мобильность. Например, показанная в Кёльне (1993 г.) композиция "Всадники", — это почти скульптура, где войлоку в сочетании с деревом и кожей принадлежит ведущая партия. Здесь он сворачивается в текучие объемные формы свободно свисает, организуется в выразительные ритмы, играет натуральной белизной и привнесенными тонами теплой гаммы, полнозвучно включаясь в некий мажорный по настроению образ, где нет конкретных предметов, но есть намек на многое — на торжественность белой юрты, на праздничное убранство коня, характерность воинских доспехов и вообще на всю степную стать, на образ "жизни в седле".

В недавно сотворенных почти чисто войлочных композициях, и тех, что остались в Швейцарии, и тех, что показываются ныне, сам материал столь красноречив в своем (подчеркнутом автором) естестве, что его эффект может сравниться чуть ли не с густотой и выразительностью органной музыки. Эти войлоки цельны, почти монохромны, космогоничны по настроению. Об одном из них художник сказал: "Я хотел показать много серого и немного белого, которое сделает все". Так оно и вышло. Вертикальный вектор сложных ритмов белого рельефа просквозил однородность серой равнины, дав ей динамику, свет, ассоциативную жизнь. Здесь возникает образ необозримого ландшафта без разделения на земное и небесное, на сущее и явленное. Несколько иное по тембру состояние несет другой войлок — более "обжитый", насыщенный ароматом номадийной культуры. Здесь, откликаясь на зов авторского голоса, можно прочесть извечные знаки земли, домыслить следы очага, жилища, "услышать" топот копыт и пение сакских стрел... Примечательно, что выставленные так называемые "проекты" художника, заставляющие вспомнить декоративные композиции Леже, контррельефы Пикассо и Татлина, тоже "просятся" в войлок, что, может быть, и задумано автором на будущее.

Своеобразной репликой на европейский ориентализм можно воспринять композицию "Die Nacht mit lieber Frau" ("Ночь с любимой женой"). Эту остроумную визуальную метафору, вообще нельзя перевести на язык слов. Ее надо видеть, чтобы подхватить легкокрылость фантазии художника, который предельно скупыми средствами, как мановением "волшебной палочки", окунул нас в стихию мусульманской культуры, в пряный мир азиатских страстей, гаремных нег, танцующей грации арабесок.

В этом процессе, как в нарекании имени, есть нечто сакральное, торжественное, имеющее отношение к архетипам родовой ориентации homo sapiens в универсуме.

По склонности мыслить широкими категориями, тяге к синтезу, к поиску единых основ мировидения и формотворчества Руппель перекликается с открытиями модерна, космизмом русского авангарда. По этому же признаку его индивидуальность хорошо вписывается в художественно-философский контекст нашего времени — времени обобщений и интеграции.

Руппеля, конечно, занимает жизнь человеческой души, и в первую очередь, своей собственной. Это натура рефлексирующая, защищающаяся от обвалов внешнего мира и, вместе с тем, излучающая в него свои токи эмоционально-духовного напряжения, которые силою таланта и мастерства облекаются в чувственную форму, материализуются в прихотливой стилистике образов-метафор, говорящих на языке вещей.

У Валерия Руппеля свой метод творчества, допускающий свободную семантизацию элементов материальной культуры, стилевые парафразы, игру, казалось бы, незыблемыми прерогативами традиционных ценностей. Для него естественно стирание демаркационных линий между эпохами, этносами, религиозными конфессиями. Поэтому в его искусстве так непринужденно стягиваются, взаимодействуют, отражаются друг в друге различные культурные пласты, в полифонии которых он находит созвучия своему динамичному внутреннему миру.

Думаю, что творчество этого художника только разворачивается и кульминация еще не наступила. Да и не в ней дело. Многие мастера завершают свой путь в искусстве на крутой экспоненте духовного подъема и мастерства. Важно то, что Руппель будет творить, придумывать, развиваться, потому что в нем есть те импульсы, которые от века порождают в лучшей части человечества тоску по совершенству. Философы называют такие состояния "томлением духа". Об этом в античные времена грезил Платон: "Человек, встречая красоту на земле, вспоминает об истинной красоте — окрыляется и горит желанием лететь к ней, но в бессилии своем поднимает глаза к небу".

Открыть каталог с иллюстрациями в формате PDF (4485 Kb)