Слабеле́я

(повесть)

В своей новой повести молодой бишкекский прозаик, лауреат конкурса «Выбор года-2009» в номинации «Крылатое будущее Кыргызстана», продолжает развивать тему фэнтези. В неком далеком фэнтезийном королевстве творятся нешуточные дела… Первая публикация.

Стояла летняя пора. В полдень белое солнце задумчиво остановилось в зените. Надвинулась жара. Улегся ветер и оттого не шумели деревья. Птицы, сонные от зноя, молчали. Всюду сделалось душно и томно. Только сухие кузнечики не страшились палящего солнца и стрекотали, скрипели в усохшей траве.

Ка́йлен сидел в тени раскидистого дуба. Изредка смахивая со лба испарину, подросток вырезал из деревянных чурок фигурки. Слабые пальцы давно покрылись порезами. Нож с костяной ручкой затупился. На неоконченной поделке темнели пятнышки засохшей крови. «Это не страшно. Отмоется. А в случае чего, можно будет поскоблить».

Лезвие снимало стружку. И постепенно желтоватая деревяшка приобретала очертания местного охотника Ги́рко. Подросток придирчиво оглядел свое творение и недовольно поморщился – слишком много снял на плечах. Теперь придется переделывать. Он поднял взгляд на белесое небо и потряс головой, чтобы отросшие русые волосы не лезли в глаза. Близилось время обеда.

Кайлен пошарил меж узловатых корней дуба. Здесь был его тайник. Вытащил холщовый мешок. Внутри глухо стукнулись друг о друга фигурки других жителей селения. Староста, мельник с дочкой, знахарка… Он развязал тесемку и бросил внутрь неудавшуюся поделку вместе с ножом. Убрал мешок на место и поднялся.

В глазах потемнело. Кайлен схватился за шершавую кору, чтобы не упасть. Он согнулся и часто дышал, пока зрение не вновь прояснилось. Этим летом слабеле́я напоминала о себе чаще обычного. Виной тому, как видно, была жара. Кайлен глубоко вдохнул и отправился в селение.

Узкая тропинка вскоре расширилась. Солнце пекло сквозь одежду, давило жаром на плечи, на голову. Подросток снова ощутил слабость. Сухая вытоптанная земля под ногами казалась чересчур твердой. Однако Кайлен решил не останавливаться, лишь замедлил шаг.

Сначала потянулись сады – местные жители каждую осень собирали урожай и отправляли обозы в город. В глубине садов темнели деревянные стены домов. В курятнике У́льхи закричал петух. Подул горячий ветер.

Возле колодца раздавались голоса. Кайлен прикрыл глаза от солнца ладонью, присмотрелся. Людей оказалось двое: староста Са́ган и селянин Фрок. Путь Ка́йлена пролегал мимо них.

Саган по своему обыкновению был в лиловой выцветшей робе, подпоясанной веревкой. Густая черная борода его шевелилась при каждом слове. Из-под гневно нахмуренных бровей блестели напористые глаза.

 — Что теперь говорить Три́не? Денег у тебя до самой ярмарки не будет! Кто ей вернет долг? Ничего уже не соображаешь! Она все жалеет тебя, а ты пользуешься ее добротой!

 — Ну верну я ей. Верну. – Фрок покачнулся. – Налила-то всего две кружки. И то – еле выпросил. Не такая уж она добрая. Выпить спокойно не дала – все бранилась, что я ей денег должен. Но ведь налила же! – Фрок неловко отряхнул запылившуюся длинную рубаху.

 — Она из жалости это делает! Трина одинока, вот и жалеет всякого, кто попросит! А ты присосался к ней упырем!

Они стояли на самом солнцепеке. Обвислые щеки Фрока блестели от пота. Староста тоже промокал лоб рукавом, но продолжал напирать. Кайлен поравнялся с ними, дождался паузы в разговоре.

 — Светлого дня!

 — Кай? – Не меняя тона, Саган повернулся к нему. – Иди. Вечером проведай До́рну. Она тебя искала.

 — Хорошо, уважаемый.

Фрок проводил подростка мутным взглядом.

Кайлен зашагал вперед. Но еще некоторое время слышал за спиной ругань Сагана:

 — Слышишь меня, Фрок? Ты хуже Кая! Тот не работает, потому что слаб. Он хоть болеет! А ты?! Здоровый, сильный! Нет тебе оправданья! И проку от тебя нет! Вот увидишь, однажды селяне соберутся и прогонят тебя взашей! И давно пора!

Кайлен, тяжело дыша, ускорил шаг. Знахарка говорила, что староста на самом деле даже не сердится на Фрока. Ругает скорее по привычке. И вроде бы так и надо – иначе Фрок совсем распустится. Кайлен и сам уже не раз становился свидетелем подобных обличающих бесед. Они случались постоянно. Каждую неделю. Но всякий раз подростку отчего-то становилось неловко, неприятно. Будто ругали не Фрока, а его самого.

Солнце скрылось за большим облаком, на землю легла тень. Идти оставалось совсем недолго: селение было маленьким – всего девять домов. Он улыбнулся – сегодня его ждал дом старика Я́жена.

Кайлен, держась одной рукой за стену, скинул у порога пыльные башмаки. Привычно постучал. Как всегда никто не ответил – Я́жен был туговат на ухо. Кайлен распахнул дверь и с удовольствием шагнул в прохладу.

Он подождал, пока глаза после яркого солнца привыкнут к полумраку. Обстановка здесь была небогатой. Как и в каждом доме селения.

Двадцать лет назад королевским указом во всех деревнях и городах подняли налоги. Вскоре после этого настали тяжелые времена. Сборщики податей отбирали последнее. И тогда иные люди, отчаявшись прокормить свои семьи, скрылись в лесной глуши. Там они построили дома, завели хозяйство. И стали жить вдали от большого мира. Они больше не платили податей. Но вместе с тем лишились защиты. И теперь были предоставлены самим себе.

Старик уже ждал – на столе перед ним стояли две плошки с похлебкой. Завидев гостя, Яжен покивал.

 — Кайлен, присаживайся. Я уж думал, не придешь. А ты ведь знаешь, мне одному такого пира не осилить. – Он улыбнулся, отчего морщины на его лице сделались еще глубже.

Подросток поздоровался. Затем устроился за столом, и вместе с хозяином принялся за еду.

Вскоре плошки опустели. Яжен откинулся на спинку скамьи и зевнул.

 — А знаешь, я рад, что ты ко мне заглядываешь. Одному – ну, до чего же скучно! Когда один, так и кусок в горло не лезет. Будто зверь в пещере свою кость грызешь. А ты появишься, так я себя человеком чувствую.

 — Спасибо, уважаемый! – Кайлен улыбнулся старику.

 — Да и не за что меня благодарить! – Он тяжело поднялся. – Кайлен, хотел попросить тебя об одолжении. Ты не мог бы принести мне воды из колодца? Я б не стал тебя просить об этом, да жара проклятая – ноги не держат.

 — Конечно!

 — Кайлен, постой. Нам обоим тяжести поднимать – не годиться… — Старик пожевал губами. – Слушай, может, два раза по полведра принесешь? А там, глядишь, кадка-то и наполниться…

 — Хорошо.

Кайлен подхватил ведро, стоявшее у очага, и вышел из дома.

За порогом, он перевернул ведро, уселся сверху, чтобы обуться. И сразу пожалел, что оставил ботинки на солнце – они очень нагрелись. Выпрямившись, постучал носками о землю и пошел за водой.

По дороге к колодцу ему повстречалась Ильви́на – дочь мельника. Раньше она была писаной красавицей – белолицей, хрупкой, застенчивой. Все сельские женщины предрекали ей удачное замужество. Всё расписывали ей, что вот, мол, поедет в город на ярмарку, там ее богатый купец заприметит, да и в жены возьмет. Но все сложилась иначе. Позапрошлым летом мельник, таская мешки с зерном, надорвал спину. С тех пор Ильвина, как примерная дочь, стала помогать ему – крутила ворот механической мельницы позади дома. От такой работы она изменилась: сделалась крепко сбитой, сильной, как ломовая лошадь. Прежней осталась только скромность. У́льха – местная птичница – теперь уже не называла ее принцессой: с кислой жалостью звала «девахой», а то и «бабой с коровьими ногами». Ильвина в ответ только бормотала что-то о больном отце или плакала, закрыв лицо сильными руками. В последнее время она часто плакала.

Вот и теперь ее глаза были красны. В руках она несла плетеное лукошко.

 — Светлого дня, Ильвина! – Кайлен широко улыбнулся ей.

 — Светлого. – Она шмыгнула и торопливо прикрыла лукошко рукой.

 — Ты в лес идешь?

 — Да уж, пойду.

До самого колодца они шли вдвоем, но оба молчали. Увидев, что подросток берется за колодезный ворот, девушка остановилась.

 — Кайлен, ты чего это?

 — Хочу Яжену воды принести.

 — Так… — она помялась. – Так ты ж не унесешь!

 — Унесу.

 — Нет, не унесешь. Уронишь по дороге, и сам свалишься. Вон, ты уже весь белый.

Кайлен в самом деле сильно побледнел, пока крутил ворот.

 — А ну, дай мне.

Ильвина мягко отстранила его. Подросток понуро отодвинулся, опустил руки. И все же восхитился тому, с какой легкостью она вытянула полное ведро из колодца. Он уже хотел поблагодарить Ильвину, когда та взяла его ведро, и понесла к дому Яжена.

 — Стой! Ильвина! Я сам!

Она обернулась.

 — Кайлен, я тебе помочь хочу. Мне теперь... – Ильвина умолкла и отвела глаза.

Подросток нахмурился. Яжен просил наносить воды именно его, а не кого-то другого. Да и потом, как это будет выглядеть: идут они через селение, а за него девушка воду несет?

 — Нет, Ильвина, я сам отнесу.

Она не глядя, поставила ведро на камень. Развернулась и пошла прочь. Кайлен растерялся. Но все-таки окликнул:

 — Ильвина!.. Я… Спасибо тебе!

 Она не оглянулась. Подросток смотрел ей вслед до тех пор, пока приземистая фигура девушки не скрылась за деревьями сада. Потом наклонился, взялся за ручку . И досадливо охнул. К дому Яжена он добрался не скоро. Кайлен поднимал свою ношу, делал несколько коротких шагов и ставил ведро на землю. В пути часть воды расплескалась. А у самого порога дома, подросток едва не упал – у него резко потемнело в глазах. Слабелея вновь напомнила о себе.

Вечером Кайлен вспомнил, что староста Саган наказал ему зайти к знахарке До́рне.

Солнце уже садилось. Теплый ветер бросал отросшие волосы в глаза. Кайлен поднялся на темное крыльцо и постучал.

 — Кто там? Входите, — раздался приглушенный голос Дорны.

Подросток вошел и плотно притворил за собою дверь.

Дом знахарки был самым большим и просторным в селении. Стропила терялись в полумраке. Однако чуть выше уровня головы от одной стены к другой тянулись балки. И с этих балок свисали ингредиенты для будущих снадобий. Кайлен побрел во вторую половину дома, а по пути разглядывал запасы До́рны. Душистым пологом нависали аккуратные букетики сухих цветов, пучки трав. Виднелись кисточки сморщенных ягод, связки кореньев и грибов. Одни растения Кайлен узнавал, другие – нет. Над головой проплыли пурпурные шишечки кровохлёбки, почерневшие листья мертвя́ницы, веточки бересклета, янтарные ягоды меарамо́ниса…

Кайлен переступил порог второй половины дома. Здесь было не прибрано. Дорна разводила огонь в очаге. Сидя на низкой скамейке, пыталась раздуть угольки. Ее полное лицо раскраснелось. Поленья пускали густой дым, но никак не загорались. Знахарка с досадой хлопнула себя по ноге и с трудом поднялась. Обернулась к подростку.

 — Кайлен…

 — Светлого дня, уважаемая.

 — Светлого, светлого, — отозвалась Дорна. – Искала тебя все утро.

Глухое серое платье было маловато для ее тучного тела. Она одернула подол. Кайлен виновато понурился. Дорна заправила выбившиеся пряди седых волос под грязный чепец.

 — Неужто сам не помнишь, что не пил лекарства? Все я должна за тобой бегать. Нынче вон какая жара стоит! Свалит тебя слабелея, а люди на меня скажут – я виновата, я не углядела.

Знахарка плеснула на поленья из черной засаленной бутылки. Заткнула узкое горлышко пробкой и поставила бутыль на прежнее место возле очага.

 — Все-то тебе напоминать надо, Кайлен.

 — Извините.

 — Ладно тебе. — Дорна подошла к буфету, выдвинула ящик. – Ну что, хуже стало?

Кайлен поднял глаза от пыльного пола – знахарка перебирала крохотные пузырьки, сосредоточенно читала мелкие буквы на пробках.

 — Сегодня в глазах темнело.

 — Конечно… Это все из-за жары… А, вот оно.

Дорна откупорила пузырек и протянула его Кайлену. Подросток, зажмурившись, опрокинул содержимое в рот и быстро проглотил. На языке осталась знакомая полынная горечь. Кайлен поморщился и вернул пустой пузырек.

 — Спасибо.

Поленья в очаге внезапно вспыхнули и затрещали. Дорна поглядела на огонь.

 — Ох, ну что с тобой поделаешь…

Кайлен уже собирался уходить, когда знахарка остановила его.

 — Постой. Надо тут перебрать кое-чего. Помоги мне.

Они уселись за стол, на котором кучей были навалены увядшие травы, белесые корневища.

 — Вот. Выбирай только коготки. – Дорна показала поникшее светло-зеленое растение с оранжевыми цветами. – Макушки отщипывай, да складывай в эту миску. Остальное бросай в корзину под столом – оно все повяло, теперь уж не сгодиться.

Кайлен принялся за работу. Дорна тем временем нанизывала на нитку крошеные синие ягоды.

 — Я ведь была дружна с твоей матерью, Кайлен. Хорошо ее помню. Она была очень милой женщиной. Тоже, как все другие, перебралась сюда лет двадцать назад. Потом ты появился на свет. Безотцовщина. – Знахарка вздохнула. – Да что уж теперь говорить… У матери твоей тоже была слабелея. Это тебе, Кайлен, от нее передалось. Да-да, от нее. – Дорна убежденно закивала, будто подросток собирался спорить. – Зелья-то мои она пила, только все равно хворала. С болезнью ведь не считалась – тебя ей надо было кормить. Вот и надорвалась. В самую жару ветки в саду подрезала. Солнце ей напекло, она и упала под деревом. Ее только к вечеру нашли. А там уже и зельями отпаивать поздно было. – Знахарка подняла глаза на подростка. – Сирота…

Кайлен давным-давно выспросил у Дорны все, что касалось матери. Теперь эти привычные разговоры уже ничего не волновали в его душе. Он только растягивал губы в грустную улыбку и кивал, словно подтверждая правоту слов знахарки.

 — Тебя растили всем селением. Ты должен помнить об этом, Кайлен. Никогда не забывай доброту людей. Благодарность – это…

Закончить ей не дали. Кто-то громко затопал ногами по крыльцу и постучал в дверь. Дорна положила на стол неоконченные бусы из синих ягод и поднялась.

 — Кого это принесло? Уж ни как Три́на с У́льхой наведались? – она пошла открывать.

Кайлен продолжал складывать цветы коготков в глиняную миску. Там набралось уже с горкой. Вернулась Дорна.

 — Кайлен, бросай все. Идем.

 — Что-то случилось?

 — Беда, похоже, стряслась…

Вскоре они уже шли по пыльной дороге. В наступающих сумерках пели сверчки. Кайлен не успел вымыть рук и теперь шагал, растопырив пальцы – от цветов ладони сделались липкими. Он не поспевал за Дорной.

Возле дома старосты было неспокойно. Здесь собрались все жители селения, начиная от старика Яжена и заканчивая шестилетней Опю́ткой, которую привела мать. Не хватало лишь одного человека.

Староста Са́ган посовещался о чем-то с охотником и поднял руку, призывая к тишине.

 — Ильви́на пропала. Последний раз ее видели в полдень. Уже поздний вечер, а ее до сих пор нет. Кто-нибудь встречал ее? Видели Ильвину?

Люди молчали или перешептывались, глядя на мельника Ни́дана. Тот горбился, испуганно посматривал на односельчан выпученными бледно-голубыми глазами.

 — Я видел, — неуверенно проговорил подросток. Он вспомнил, как странно вела себя девушка, и решил рассказать об этом.

Одиннадцать пар глаз обратились к нему. Даже Опютка теперь смотрела на Кайлена.

 — Где ты ее видел? – Саган подошел ближе.

 — Я пошел к колодцу за водой, а ее по дороге встретил. Она хотела мне…

 — Когда это было? – перебил его староста.

 — В полдень. Но Ильвина…

 — Мальчишка! – Саган гневно сдвинул брови. – Это все и без тебя знают!

Он отвернулся от Кайлена и пригладил черную бороду. Селяне недовольно зацыкали на подростка.

 — Итак, последний раз Ильвину видели в полдень, — продолжал Саган.

Кайлен покраснел, отошел в сторону. Сцепил липкие ладони в замок. Некоторое время он не слушал разговора.

 — Значит завтра, Ги́рко, ты пойдешь в лес и поищешь следы. Скорее всего, девушка просто заблудилась, — подытожил староста.

 — Но Ильвина… — жалобно начал мельник. – Она же сейчас в лесу!

 — Брось, Ни́дан, — послышался низкий грудной голос У́льхи. – Она всего лишь заплутала. С кем ни бывает.

 — Вот-вот! – поддержала ее Три́на. – Лес знаком, не пропадет с голоду.

 — Но там дикие звери!

 — Это… следов ночью не найти. С рассветом пойду, — Гирко повел широкими плечами, нахмурился, сунул руки в карманы.

К мельнику подошла Рола́та – мать Опю́тки.

 — Я понимаю, она – твоя дочь. Ты беспокоишься за нее. Но не стоит так сильно переживать. Сейчас лето, так что звери ее не тронут. Да и сама Ильвина – девушка уже взрослая и не глупая. Она найдет, где укрыться. Гирко отправиться за ней утром. Вот увидишь, завтра она уже будет дома.

Мельник посмотрел в румяное лицо Рола́ты.

 — Хоть бы так и было…

Селяне начали расходиться.

Ночью Кайлен долго лежал на соломенном тюфяке с открытыми глазами.

Было темно. Раздавалось хриплое дыхание старика Яжена, неясные шумы за маленьким окном. «Где теперь Ильвина? Чем занята? Беззащитная, ночью, в лесу. Листва шелестит, деревья поскрипывают. Наверное, пытается развести огонь».

Кайлен попросил Создателя, чтобы тот помог Ильвине разжечь костер. Затем подросток уснул.

Весь следующий день в селении было неспокойно. Еще на рассвете Гирко, взял охотничий лук, немного еды, и отправился на поиски. Чуть позже в лес ушел мельник. А ближе к полудню за ними последовал и муж Ролаты – Ка́ррок. Даже пьяный Фрок побродил по окрестностям.

Кайлен тоже пошел в лес. Но не на поиски Ильвины – ему нельзя было далеко уходить – а к своему тайнику под дубом. И все же по дороге он внимательно осматривал заросли кустов, вглядывался в лесную чащу.

Усевшись под дубом, подросток не стал доставать мешок с фигурками. Задумавшись, уставился на сухую землю под ногами.

Кайлен не мог поверить в исчезновение девушки. Ильвина родилась в этом краю. Как она могла заблудиться? Каждый селянин знал окружающий лес так же хорошо, как дорогу к колодцу. Сколько раз люди собирали грибы, ягоды, и никто не пропадал.

Облако закрыло палящее солнце, и по земле поползли тени. Притихший лес оставался недвижим. Подросток встревожено поднял голову и огляделся. «Ильвина не могла заблудиться. С ней что-то случилось». Эта догадка напугала его, заставила подняться и пойти обратно в селение. В лесу Кайлену теперь становилось не по себе.

По дороге он напряженно оглядывался. Селяне еще вчера обо всем догадались, только не высказали мыслей вслух. Нидан и без того не находил себе места – беспокоился о дочери. Никто не хотел волновать его сверх меры.

Теперь Кайлен во всем разобрался сам. И уже против воли ему на ум приходили одни только дурные мысли.

«Ильвина отправилась за ягодами, а в малиннике столкнулась с медведем. Или – сорвалась в овраг да покалечилась. А еще ядовитая змея могла укусить». Кайлен на ходу ущипнул себя за руку, чтобы болью отогнать подобные мысли. Это не помогло.

Над селением висела тишина. Ветра не было – сады молчали. Все кругом замерло под гнетом жары.

Кайлен подошел к дому Ка́ррока, постучал. Дверь долго не открывали. Потом на пороге показалась настороженная Рола́та.

 — А, это ты, Кай. Светлого дня. Проходи.

 — Светлого, уважаемая, — подросток снял башмаки, спрятал их под низеньким крыльцом, и вошел в дом.

 — Я уж думала, это Каррок вернулся. Ничего не слышно об Ильвине?

 — Нет, ничего.

 — И куда она могла пропасть? – женщина пошла во вторую половину дома, где на огне висел котелок. – Так значит, ты сегодня у нас будешь?

 — Ну… да.

 — Вот и хорошо. А то Опю́тку не на кого оставить. Когда поедите, ты с ней в саду поиграй. А мне тут по хозяйству надо хлопотать.

Опютка сидела за пустым столом и болтала ножками. На руках она держала черную кошку. Увидев Кайлена, девочка бросила кошку на пол и слезла с высокой скамьи. Подбежала ближе и, задрав голову, улыбнулась.

 — Светлого дня, Кайлен.

 — Светлого, Опютка.

 — А ты принес мне фигурку?

 — Нет, извини. Я не успел ее закончить, но завтра непременно принесу.

 — У меня почти все есть. А Гирко нету. – Девочка горько вздохнула.

 — А хочешь, я тебе вечером Фрока принесу?

 — Нет, Фрока мне не надо. Мама говорит, что его фигурка стоять не будет. Потому что настоящий Фрок всегда падает, когда напьется. Кайлен, а что такое пьянь?

 — Какая пьянь? – Брови Кайлена поползи вверх.

 — Ну, грязная. Вчера папа так...

Ролата перебила ее:

 — Опю́та, иди, принеси мне плошки. Да побыстрее, не то все остынет.

Они сели за стол втроем. Кайлен с удовольствием ел – Ролата хорошо готовила.

Опютка выловила корень петрушки и положила на стол.

 — Я это не хочу. Оно горькое.

 — Опюта… — Мать внимательно посмотрела на дочурку. – Бери пример с Кайлена. Видишь, как он хорошо ест?

Подросток на миг замер с ложкой в руке. Потом тускло улыбнулся. Девочка же наморщила нос.

 — Ты мне говорила – кто хорошо ест, вырастет здоровым. Кайлен хорошо ест. А мне Дорна сказала, что он все время болеет. Каждый день. – Опютка неохотно опустила ложку в похлебку. – Так что это неправда.

Ролата хмыкнула, подобралась.

 — Я такого не говорила! Я сказала, что если будешь хорошо кушать – вырастешь красивой. Ты ведь хочешь быть красивой?

Опютка удивленно посмотрела на мать.

 — Как Ильвина? Мне Ульха все-все рассказала. Раньше Ильвина была очень красивой. А потом стала… толстой и уродливой, — тихо закончила она. – Это потому что Ильвина перестала хорошо кушать?

 — Все, Опюта. Хватит! Ешь молча… И прекрати, наконец, болтать ногами под столом!

После обеда девочка и подросток отправились в сад. Под восхищенным взглядом Опютки Кайлен залез на нижнюю ветку самого низкорослого дерева. Оглядываясь по сторонам, нарвал зеленых яблок. Но вдруг просыпал всю добычу и тесно прижался к древесному стволу. Потом неловко спустился, почти упал на землю. И целую минуту лежал с закрытыми глазами – на этот раз слабелея долго не отпускала его. Девчушка перепугалась и ударилась в слезы. Но Кайлен, едва придя в себя, быстро успокоил ее. Сказал, что случайно уснул на дереве.

Они поделили недозревшие плоды и, не помыв, съели. Оба прекрасно знали, что от зеленых яблок живот никогда не болит. Кайлен даже высказал крамольную мысль о том, что селяне выдумали это. Выдумали, чтобы никто не ел их яблок. Затем Опютка упросила его поиграть в прятки.

Первым прятался Кайлен. Он подождал, пока девочка отойдет достаточно далеко. И побрел к смородиновым кустам, которые особенно густо росли у колодца. Там он забрался в самые заросли и притаился. Вдалеке раздавался тоненький голосок:

 — Вою, вою на луну.
     Все попрятались в пруду. 
     Мама-жаба, дочь-лягушка.
     Все укрылись друг за дружкой. 
     Вы не прячьтесь на пруду.
     Все равно я вас найду. 
     Щелк-щелк!
     Вышел волк!

Кайлен осторожно выглянул из кустов. Опютка, с каждым шагом удалялась от него – уходила на другой конец сада. Он сдавленно рассмеялся и снова опустился на землю, устраиваясь поудобнее.

Стараясь не шуметь, Кайлен аккуратно обрывал смородину. Ягоды были еще зелеными, терпкими. Неподалеку послышались шаги и громыхание пустых ведер. Кто-то приближался к колодцу. Потом раздались голоса. Подросток сразу узнал односельчанок.

Первой была пожилая птичница У́льха. Она держала у себя гусей, кур. И накануне праздников жители селения приходили к ней, чтобы купить птицу. Второй голос принадлежал Три́не – одинокой женщине, которая у себя на дому готовила крепкие напитки. Все местные мужчины хотя бы раз в неделю обязательно наведывались к ней, в шутку называли ее дом «таверной». Даже старик Яжен заглядывал к Трине. А Фрок бывал у нее ежедневно.

 — Давай, вместе… — сказала Ульха.

Заскрипел колодезный ворот.

 — Они когда вернутся? – послышался голос Трины.

 — Почем мне знать? Вот учудила девка! А?! Какова! Все село на уши поставила.

 — Вернется, я непременно ей выскажу все. Подумать только! Ни́дан не находит себе места!

 — Да говорю я тебе – не найдут ее!

Кайлен перестал обрывать ягоды, и прислушался внимательнее.

 — Разве она заблудиться не могла? В самом-то деле. – В голосе Трины звучало сомнение.

 — Заблудилась… — проворчала Ульха. – Как же! Сбежала!

 — Это тоже может быть. Не знаю.

 — Зато я знаю. Сами же ей голову всякой чушью забивали. Поедешь! В город! Купец в жены возьмет!.. Но какой она была тогда? Загляденье. А какой стала? Как гусыня – жирная, неповоротливая. Смотреть тошно. Но замашки ведь остались! Замашки-то как у красавицы!

 — Чего ты говоришь такое? Она дурёха же – поперек никому слова не скажет. Какие замашки?

 — Такие! Зенки в пол, а себе на уме. Я же вижу!

Колодезный ворот снова заскрипел. Ульха продолжала:

 — Вот и сбежала в город. Все еще надеется, что ее там замуж возьмут. Жизни ей городской захотелось. Курица безмозглая. Ни один купец на нее теперь даже не взглянет. Помыкается, да сама вернется. Но ты подумай! Отца ведь бросила! Старого, больного. А Нидан еще горюет по этой бесстыднице.

 — Если так, больше ни слова доброго ей не скажу. И в моем доме ноги ее поганой не будет!

Неподалеку зашуршали кусты – Опютка продолжала искать Кайлена. Подросток затаился и даже дышать старался незаметно. Ему совсем не хотелось, чтобы Опютка нашла его сейчас. Женщины тем временем продолжали говорить.

 — Кто это там, в саду? – спросила Ульха.

 — Опютка играет с Каем.

 — А, Кай… Еще один дармоед… Что за времена настали: Фрок, Ильвина, Кай. Там пьяница свою жизнь губит, здесь дочь отца бросает. И мальчишка этот, хоть и болен, да все едино – нахлебником растет. Вот попомнишь мои слова – ничего путного из него не выйдет. Он ведь у Каррока сегодня?

 — Да. А знаешь, Ролата только рада ему: есть на кого оставить дочку.

В саду послышался голосок Опютки:

 — Кайлен! Выходи!

Но подросток сейчас не мог покинуть свое убежище. Нужно было дождаться, пока женщины уйдут.

 — А чего она за дочерью сама не следит? И впрямь, не первый раз Опютка на Кая остается. Зачем это?

 — Да ясно уж зачем, — сладко проговорила Трина. – Ильвину когда потеряли… Неужто на собрании ты не видела? Ролата, ох, на охотника как смотрела!

 — Да ты что?! – оживилась Ульха.

 — Говорю как есть. Встречаются они. Милуются в лесочке где-нибудь. Сама не видела, конечно, но… — Трина многозначительно умолкла.

 — Ты ж погляди! Как я сразу не догадалась!

 — Кайлен! Ну где ты? – нетерпеливо звала Опютка.

Глухо стукнулись боками полные ведра. Наконец, голоса женщин стали удаляться.

 — Ролата молода ведь. А Гирко – видный парень.

 — То-то я думала, чего Каррок такой насупленный ходит. Значит, вот оно что…

Кайлен выбрался из кустов смородины. Опютка радостно подбежала к нему.

 — А, вот ты где! Я тебя нашла!

 — Нет, не нашла. Ты же сама кричала, чтобы я выходил.

Девочка, улыбаясь, посмотрела подростку в глаза.

 — Я такого не говорила.

Гирко, Нидан и Каррок вернулись только вечером. Вернулись с тяжелой ношей. У мельника с тех пор тряслась голова. Его сразу отвели домой. А перед домом старосты собрались местные жители.

Гирко, понурившись, остался стоять среди селян. Тогда Каррок взошел на высокое резное крыльцо, чтобы его было лучше видно, и заговорил:

 — Ильвины с нами больше нет. Она наложила на себя руки.

Первой запричитала Дорна. Ульха с Триной подхватили. Поднялся шум. Старик Яжен скорбно покачал головой. Одна Опютка ничего не поняла, и только цеплялась за подол плачущей матери. Кайлен стоял в стороне, растерянно моргая.

 — Мы нашли ее в глуши, далеко отсюда. Она… Словом, она пыталась повеситься. Но ветка не выдержала – обломилась. Ильвина тогда съела гром-ягоды. Мы ее под кустами нашли, прямо так – с веревкой на шее и этой веткой... Ильвину мы сюда принесли – в отцовском доме положили.

 — Лучше б уж она сбежала в город. — Трина, глядя в землю, теребила складки платья.

 — Дурная смерть, дурная смерть, — как заведенная твердила Ульха.

 — Сегодня вечером, пусть каждый помолится о том, чтоб душа Ильвины добралась до Заоблачных Высей, — наконец заговорил староста Саган. – Будем просить Создателя смилостивиться над бедной девушкой.

 — Да как же она так?! – Ролата всплеснула руками. – Чего же она душу свою загубила? Может, кто ее обидел?

 — Чего ты городишь?! – зло выкрикнула Ульха. – Некому тут девку обижать!

Кайлен испуганно отступил. Он вспомнил, что не позволил Ильвине отнести ведро воды к дому Яжена. Девушка тогда отчего-то огорчилась. «Вдруг, она потому и…».

 — Мы все одной семьей живем! – не унималась Ульха. – Ильвину здесь каждый как родную дочь принимал! А ты… — птичница не сразу нашла слова, — дрянь всякую плетешь!

Ролата, закрывая лицо полными руками, побрела к дому. Опютка, увидев это, тоже расплакалась и побежала следом.

 — Мама! Мамочка! Ну не плач!

На следующее утро жители селения вышли в сады. Нужно было носить воду, чтоб уберечь деревья. Даже Опютка крутилась возле колодца с глиняной кружкой. Дождя не было уже давно – надвигалась засуха.

Поначалу люди работали молча. Известие о смерти Ильвины давило на плечи сильнее изнуряющей жары. Но прошел час, и Ульха с Триной первыми завели разговор меж собой. Следом за ними постепенно разговорились и другие жители. Даже пустая болтовня о погоде или о хозяйстве помогала избавиться от гнетущих мыслей.

Среди общей суеты не было видно лишь двух человек. Мельник Нидан горевал по дочери и не выходил из дома. А Фрок еще на рассвете тайком пробрался в погреб Трины и обнаружил там большую бочку яблочного вина. Теперь он мирно спал в прохладной темноте, лежа на земляном полу.

Кайлен поливал смородиновые кусты. Опютка помогала – своей кружкой наполняла его небольшой кувшин с отбитым горлышком. Солнце слепило глаза, сверкало бликами из полных ведер селян. Колодезный ворот скрипел непрерывно – Гирко и Каррок, сменяя друг друга, вытаскивали тяжелые бадьи одну за другой.

У Кайлена кружилась голова. Когда слабелея одолевала его, он опускал кувшин на землю и отходил в тень передохнуть. Потом снова брался за работу. Вскоре ему пришлось остановиться – знахарка Дорна заметила его бледность. Отругала, отобрала кувшин и выпроводила из сада.

Подросток отправился в лес. Он обещал Опютке вырезать деревянную фигурку охотника. И к полудню поделка была готова. Деревянный Гирко вышел на славу. Даже серьезно хмурил брови – совсем как настоящий.

Когда солнце повисло прямо над головой, Кайлен возвратился из леса в селение. Дул слабый ветер. В саду трепетала зеленая листва. У основания каждого ствола теперь темнел круг влажной земли. Сад пустовал.

Подросток неохотно побрел к «таверне» — к дому Трины. Сегодня он жил у нее.

Кайлен снял обувь и прислушался. За дверью раздавались оживленные голоса. Он постучал и вошел.

«Таверна» Трины так же делилась на две половины, как и все остальные дома в селении. К тому же под самой крышей была еще одна комнатка, куда вела темная лестница. Там располагалась спальня хозяйки дома.

Кайлен поморщился. В нос привычно ударил запах испорченных яблок. К нему примешивался слабый аромат душистых трав и тушеных овощей. За длинным столом сидели староста и Фрок.

 — А, это ты, Кай! – Саган ухмыльнулся в черную бороду. – Заходи, заходи. Трина тебя давно дожидается.

Кайлен тихо поздоровался. Удивленно покосился на стол, где стояла пузатая бутыль. Небывалое дело – староста был пьян!

Заскрипела лестница. Трина спустилась вниз и остановилась перед Кайленом. Подросток пожелал ей светлого дня, но Трина не ответила на приветствие. Только строго посмотрела сверху вниз и поджала тонкие губы.

 — Я тебя искать выходила, Кай. Никогда ты вовремя не приходишь. Теперь будешь есть остывшее. Я не намерена всякий раз еду разогревать лишь потому, что ты опаздываешь. Ложку бери и садись.

Кайлен сел на высокую скамью и уставился в доски стола.

 — Ну, уважаемый… — обратился Фрок к Сагану. – Чего ж я говорил-то? А, да! Ежели вино открытым оставить, оно разом все и выдохнется. Все свои целебные свойства-то потеряет! Потому, взявшись за него, ждать не надобно. – С этими словами Фрок наполнил кружки.

Кайлен сидел, не двигаясь. Трина поставила перед ним миску с тушеными овощами.

 — Приятного аппетита.

 — Спасибо.

Подросток зачерпнул из миски тяжелой оловянной ложкой. С трудом проглотил – во рту было сухо. Овощи были еще теплыми. Кайлен вдруг заметил, что в доме стоит тишина. И остановился. Поднял голову – Фрок и Саган смотрели, как он ест.

 — Кушай, Кай, кушай. — Староста громко икнул. – Набирайся сил.

 — Ага! Вот окрепнешь, и тоже будешь помогать нам в саду.

 — Не-ет, — протянул Саган. – Кай у нас смышленый парнишка. Не годится ему всю жизнь садом заниматься.

 — Чего ж так? – не глядя по сторонам, Фрок торопливо подлил себе вина. – Отчего же худо за садом ухаживать? Все селение ухаживает, а он не будет?

 — Да, не будет, — запальчиво отозвался захмелевший староста. – Вот увидишь, Фрок, наш Кай далеко пойдет. Я уже не первый год это говорю. Как случится осенью ярмарка – сам, лично, в город поеду. И Кая с собой возьму. Если будет добрый урожай, да если все продадим… — Саган снова икнул. – Денег выручим целую гору! Отыщу на ярмарке чародея и скажу ему: а ну, вылечи нашего Кая! Вот хоть сколько заплачу! И все! — он в упор посмотрел на Фрока. – Слабелеи и след простыл!

 — Дело говорите, уважаемый! Тогда, наконец, будет и Кай односельчанам помогать!

 — Да. То есть, нет! Я отдам Кая к писцу, чтоб грамоте выучился. И будет у нас образованный человек! Любое вам письмо написать, любую бумагу состряпать! А?! Каково?! – торжествующе воскликнул староста.

Кайлен постарался доесть быстрее, пока на него не смотрят.

Вечером Трина спустилась вниз и подозвала Кайлена.

 — Там вода еще горячая в кадке. Ты на кухне пока начни прибираться. А я загляну к Дорне – надо трав одолжить. Как приду – сама закончу.

 — Хорошо, уважаемая.

Трина ушла. Кайлен принялся мыть посуду.

Едва припомнив слова Сагана о целителе и учебе, подросток нахмурился.

Чем ближе подступала осень, тем чаще староста заводил подобные разговоры. Но всякий раз эта затея не удавалась. То яблоки не уродились, то цены в городе подняли, то стражники обобрали. В прошлом году Кайлен был уверен, что все получиться. Обозы уже отправлялись в город. Но Трина вдруг зарыдала и упала на колени. Она плакала и умоляла заказать молебен за упокой души ее мужа в главном городском соборе. Когда Саган напомнил ей о Кайлене, Трина забралась в обоз и стала выбрасывать яблоки на дорогу. Кричала, что весь год работала ради одного только молебна. И староста внял ее словам.

Кайлен вдруг осознал, что и в этом году он не поедет в город к целителю. Эта мысль так неприятно поразила его, что очередная плошка едва не выскользнула у него из рук. Подросток испуганно оглянулся. Хорошо, что Трнна не видела этого. Страшно представить, что будет, если он разобьет ей посуду.

Лето выдалось жарким. Наступала засуха. Рассчитывать на богатый урожай не приходилось. А еще – Ильвина… Теперь вместо Трины будет мельник Нидан. Он тоже будет плакать или станет выбрасывать яблоки из обоза. Будет просить молебен. И ему не смогут отказать. Даже сам Кайлен, распоряжайся он деньгами селения, не отказал бы.

Подросток почти закончил мыть посуду. Осталось только одно – котел.

По словам самой Трины он был «черным и тяжким как смертный грех». Вдобавок она всегда доверху заливала его водой, чтобы размягчить пригоревшие остатки.

Кайлен насупился. Котел поджидал его возле очага. На поверхности мутной воды тускло поблескивали оранжевые маслянистые кружочки. Один такой кружок, самый большой, прильнул к чугунной стенке. Подросток ткнул в него пальцем. По воде побежали круги. А палец сделался холодным и скользким от жира. Кайлен, морщась, погрузил руку внутрь до локтя. И начал ногтями отскребать со дна размокший нагар.

Следом из котла нужно было вылить воду. Обычно приходилось вычерпывать ее кружкой и одну за другой и выплескивать за порог. Это была самая нудная часть работы. На сей раз Кайлен решил поступить иначе.

Он поднял котел. На полусогнутых ногах сделал несколько шагов к двери. Поставил ношу на пол. Затем опять поднял. Снова несколько шагов. Ведь смог же он добраться с ведром воды к дому Яжена! Котел, конечно, гораздо тяжелее, но и тащить его нужно – всего-то до двери. Кайлен представил, что ему нужно нести «смертный грех» через все селение. На такое он не согласился бы даже за поездку в город.

В глазах внезапно потемнело. Подросток аккуратно поставил ношу и плавно опустился на пол сам. Несколько мгновений он ничего не видел, хотя держал глаза открытыми. Потом зрение прояснилось. Кайлен ждал, пока дурнота не пройдет окончательно. Верхнюю губу что-то защекотало. Он провел по ней рукой – на тыльной стороне ладони остался красный след. Кайлен старательно вытер кровь и поднялся на ноги.

«Да, погорячился – так с котлом не справиться». Тогда Кайлен попытался тащить его волоком. Мутная вода опасно качнулась к самому краю. «Главное – не разлить». Но сделав всего несколько коротких шагов, подросток пришел в ужас: на полу широкой полосой осталась сажа.

В это время за дверью послышались голоса Трины и Дорны. Кайлен оглянулся на свою ношу. Угольно-черная полоса тянулся по доскам пола так отчетливо, что скрыть ее было невозможно. Не зная, что делать, он встал перед котлом – заслонил его собой.

Дверь распахнулась. На пороге показалась тучная фигура знахарки в сером платье.

 — … А если смешать корень петрушки с фенхелем… — Дорна умолкла на полуслове и уставилась на Кайлена.

 — Кай! – Трина так сжала губы, что они превратились в бледную нить.

Подросток молчал. Дорна подошла ближе.

 — Кайлен, ты чего такой белый?

 — Я только хотел вылить воду. Извините! Я не знал, что сажа!

Трина нервно следила за ними. Теребила складки простой коричневой блузы. Потом шагнула к подростку.

 — Нет, что он наделал! Посмотри! Он же пол мне весь изгадил!

Дорна отодвинула Кайлена в сторону. Взглянула на черную полосу сажи. Наклонилась, попробовала поднять котел. Охнула и выпрямилась. Уперлась взглядом в односельчанку.

 — Вот, значит, как… Я его зельями отпаиваю, а ты… — Знахарка вдруг перешла на шепот. – Ну нельзя же так. Он ведь болен.

Трина сделалась пунцовой.

 — Да чего уж там…

 — Трина!

Тонкие губы женщины дрогнули, ее лицо исказилось.

 — Да мне все обрыдло! Обрыдло! Муж умер! Не могу на могилу придти! Как о стену бьюсь, а все без толку! Не могу больше! И все – одна! Думала, парнишка хоть поможет! Тарелки позволила помыть! А он за котел взялся. Не уследила! Ничего не уследила! И за мужем своим не уследила! Да хоть бы смерть меня взяла!

Трина взвыла и заломила руки. Хваталась за седые волосы.

Дорна подтолкнула застывшего подростка к двери.

 — Иди, иди. Нечего тебе на это смотреть. Сама разберусь.

Кайлен вышел и плотно притворил за собой дверь. На дворе уже стояла ночь.

Ждать пришлось долго. Подросток устроился на нижней ступеньке крыльца. Смотрел на звезды и прислушивался к неразборчивым, глухим голосам, долетавшим из «таверны». Хотелось только есть и спать. Кайлен вспомнил, что последний раз ел в полдень. В животе заурчало.

«Трина ни за что не пустит обратно. Куда теперь идти? Яжен наверняка спит. Нельзя же его будить – он старенький. Попроситься к Гирко? Тоже ничего не выйдет: как объяснить, почему нарушена очередность домов? А если рассказать про сажу на полу, то получиться, будто я наябедничал. Постучать в дом Каррока? Тогда проснется и Ролата, и Опютка. Нет, так нельзя. У Нидана – горе. Староста, Ульха, Фрок… – лучше уж спать на улице. Разве что Дорна к себе позовет».

Скрипнула дверь. Подросток поднялся. Знахарка тяжело вздохнула, глядя в сторону.

 — Ты не виноват. И на Трину не сердись. Она – несчастная женщина. Горькая у нее судьба. Оттого она и кажется бессердечной. Но ее надо пожалеть.

 — А можно я…

Дорна перебила его:

 — Я б взяла тебя переночевать. Но Трина настояла, чтоб ты у нее сегодня остался. Она одумалась и… ей стыдно, что она с тобой так поступала. Я знаю, Кайлен, ты добрый и чуткий. Прояви к ней снисходительность. Трина не хочет, чтоб люди узнали. Вы должны поладить. В конце концов, все мы должны быть как одна семья. Доброй ночи.

Дорна потрепала подростка по отросшим волосам. Грузно переваливаясь, отправилась к своему дому. Кайлен смотрел ей вслед. Потом повернулся и постучал в дверь «таверны».

Трина стояла возле очага, спиной к нему. Кайлен остановился на пороге и опустил голову. Было так тихо, что собственное дыхание казалось неуместным шумом. Женщина повернулась. Ее губы по-прежнему оставались сжатыми. Заговорила она очень тихо:

 — Ну ты и бестолковый. Спрятаться мог?.. Всю душу из меня Дорна вынула. – Трина помолчала. – Хоть бы польза от тебя на кухне была. А то ведь и сделать ничего толком не можешь. А мне еще и за это выслушивать. Ай, ладно, что взять-то с тебя… – Она махнула рукой. – Небось, кушать хочешь?

Кайлен не поднимал головы. Смотрел на босые ноги и молчал.

 — Хочешь, конечно. Все хотят… Что ж, пойдем. Положу тебе.

Трина плюхнула в жестяную миску остатки тушеных овощей.

 — Хватит этого?

 — Да.

 — Приятного аппетита.

И не слушая слов благодарности, Трина торопливо поднялась наверх – в свою спальню.

Когда лестница перестала скрипеть, подросток поднял голову. Сел за стол и принялся за еду. Никто не смотрел, как он ест, и это было хорошо.

Помыв миску, Кайлен с шуршанием улегся на соломенный тюфяк. Поленья уже догорали, и в «таверне» становилось темно. Подросток отвернулся к стене и закрыл глаза.

Кайлен оказался на знакомой поляне под раскидистым дубом. Белое солнце прожигало лес насквозь, заглядывало под каждый камень, под каждый куст. Только под дубом еще сохранялась густая тень.

Кайлен торопливо лег на твердую землю и сунул руку меж корней – в прохладную тьму тайника. Он шарил внутри и никак не мог отыскать мешок. А нужно было спешить. Деревянные фигурки казались важнее всего на свете!

Но теперь кто-то знал о тайнике. И этот кто-то шел сюда, чтобы все забрать.

Наконец, Кайлен нащупал шершавую ткань. Выхватил мешок из-под серых корней – фигурки сухо стукнулись друг о друга. Их нужно было немедленно перепрятать!

Кайлен прижал к себе мешок с сокровищами. Поднялся на ноги, развернулся, чтобы бежать. И вздрогнул.

На солнцепеке уже стояла Ильвина. Измятое белое платье было измазано грязью, зеленым соком травы. Не мигая, в упор глядя на Кайлена, Ильвина шагнула в тень.

Дуб тревожно заскрипел. Тень на земле всколыхнулась, будто в крону подул ветер. По земле заметались солнечные зайчики.

Шею девушки туго перетягивала петля. На другом конце веревки виднелась ветка – сломанная, с увядшими листьями. Серые глаза Ильвины от недавних слез покраснели, припухли нижние веки.

Кайлен подался назад, и в спину больно надавила жесткая кора старого дуба. Солнечных зайчиков становилось все больше.

 — Ильвина… ты же умерла!

Девушка шагнула вперед. Сломанная ветка волочилась за ней по земле.

 — Нет. Сама я не умирала, Кайлен. Меня убили. – Ее губы и подбородок были перепачканы черным соком гром-ягоды.

 — Как это убили? Кто убил? – Он спрашивал не ради ответа – чтобы потянуть время.

 — Фрок затянул петлю. Трина столкнула с дерева. А когда у них ничего не получилось, Ульха накормила меня гром-ягодой. Пихала целые пригоршни в рот и заставляла глотать. Кайлен, ты знаешь, как это горько?..

Ильвина говорила тихо, чуть печально. И казалось, что девушка обижена на него. Ему стало стыдно и страшно. Он прижал мешок к груди. Теперь было ясно, зачем она пришла.

 — Неправда. Они не могли такого сделать.

 — Могли, Кайлен, могли. И сделали. Это они меня убили.

 — Неправда!

 — Другие тоже им помогали. Даже отец. Они и тебя скоро убьют. Вот увидишь.

 — Нет!

 — Хорошо, можешь не верить. Только…

Она подошла совсем близко. Уголки черных губ уныло поползли книзу, серые глаза влажно заблестели. Лицо Ильвины сделалось жалобным, жалким.

 — Помоги мне, Кайлен. Я хочу есть. Пожалуйста…

 — Нет! Отстань! – ему стало до того страшно, что онемели ноги.

 — Пожалуйста!.. Я очень хочу есть. Ты ведь знаешь, каково мне. – По бледным щекам потекли слезы. – Прошу тебя!

Кайлен неохотно развязал тесемку на мешке. Не глядя, вынул самую маленькую фигурку. Это была Опютка.

 — На, только отстать!

Ильвина проворно выхватила у него фигурку. И с жадностью запихала в черный рот. Кайлен услышал, как хрустит дерево. И со страху бросился бежать в селение.

Подросток задергался и проснулся. Долго еще лежал в темноте, беспокойно ворочаясь на шуршащем тюфяке. Ильвина с черными губами не шла из головы. Уснул он только на рассвете.

Жаркое утреннее солнце парило над лесом. На влажной земле у колодца виднелись чьи-то следы. От дуновения ветра всколыхнулись кусты смородины. Кайлен устало взялся за колодезный ворот.

Хотя бы раз в неделю он сам поил деревья. Поливал, конечно же, не весь сад целиком, – на это ему не хватило бы сил – а только два-три дерева. Селяне, застав его за этим занятием, обычно посмеивались, предлагали свою помощь. Например, вытянуть из колодца бадью с водой. Но Кайлен непременно отказывался – ему нужно было все проделать самому. Только тогда он чувствовал, что тоже вносит свой вклад в общий труд по уходу за садом. Только тогда испытывал некоторое облегчение. И уже было не так стыдно садиться за стол.

Наконец, показалась тяжелая бадья. Кайлен поставил ее на край колодца. И сразу же сел на корточки, чтобы отдышаться. Сердце неприятно билось где-то в горле. По спине пробегала судорога. Морщась, подросток поводил плечами.

Когда дурнота прошла, Кайлен выпрямился. Вода в бадье искристо подрагивала от жаркого ветерка. Она только что появилась из прохладной тьмы колодца на свет, и оттого казалась новорожденной. С внутренним довольством Кайлен досыта напился. Следом вынул из зарослей смородиновых кустов небольшой коричневый кувшин с отбитым горлышком. Наполнил его и побрел в сад.

Выливая ледяную воду под крепкое основание серого ствола яблони, он по своему обыкновению заговорил с деревом:

 — Вот. Пей. Сейчас такая жара стоит… Ты, наверное, рада? Конечно рада.

Затем подросток отправился к колодцу, чтобы вновь наполнить кувшин водой. Вскоре в саду опять раздался его голос:

 — А ты чего? Чего у тебя, вон, яблоко наморщилось? Оно же еще маленькое. Нет уж. Ты его не бросай – выращивай до конца.

И хотя яблони никогда не отвечали ему вслух, не гримасничали, – ведь у них не было лиц – все они, без сомнения, были такими же как люди. Кайлен не мог точно сказать, определяет ли он их нрав по неровностям коры или по тому, как растут ветки. Но каждое дерево непрерывно источало свой особенный характер. Достаточно было только приглядеться к нему, прислушаться, выдумать немного. И все становилось ясно. Одни яблони он поливал охотно, с радостью. А к другим и вовсе никогда не подходил.

В очередной раз вернувшись к колодцу, Кайлен обнаружил, что воды в бадье осталось совсем немного. Он уже собирался выплеснуть остатки обратно в черную прохладу колодца. Но остановился. «А вдруг именно этой воды не хватит дереву, чтобы яблоки уродились хорошими? И когда поедут на ярмарку продавать урожай, денег не хватит совсем чуть-чуть. И тогда я снова не поеду в город к целителю». Кайлен аккуратно налил воду в кувшин, и последний раз утомленно отправился в сад.

В полдень он постучал в дверь дома Нидана. Мельник впустил гостя и проводил к столу. Пока они шли во вторую половину дома, Кайлен не поворачивал головы. И все же краем глаза заметил у стены что-то белое, страшное. Там лежала Ильвина. Он поспешно уставился в доски пола.

Кайлен понуро сидел на лавке. На его вспотевших ладонях еще держался грязновато-ржавый след от колодезного ворота. Сквозь щели низкого потолка свисали желтые соломинки. Сухой и пыльный воздух щекотал ноздри.

Ставни, согласно обычаю, оставались открытыми. Это делалось для того, чтобы душа покойницы могла без труда покинуть родной дом и отправиться в Заоблачные Выси. В белом проеме окна вяло шелестел сад, обессиленный жарой. А в доме сохранялся сумрак. Сегодняшний день Кайлену предстояло провести здесь.

Староста Саган рассудил, что Нидану необходимо чье-либо присутствие – так мельник быстрее справиться с горем. И потому решили не менять очередность домов, которой Кайлен должен был следовать.

Нидан возился с горшком, от которого шел пар. И без того худой старик, сделался совсем тонким, высохшим. Казалось, он в любой момент может переломиться пополам. Обычно выпученные тускло-голубые глаза теперь прикрылись верхними веками. Нидан выглядел сонным, ослабшим.

Мельник поставил перед подростком миску с горячим супом.

 — Вот, мой мальчик, кушай. Кушай досыта. – Нидан тяжело уселся напротив. – Это нам Трина сготовила – позаботилась о нас.

Подросток принялся за еду. Горячий суп в такую жару скорей отнимал силы, чем придавал. Но Кайлен ничего не ел с утра – просить у Трины не осмелился, а мельник забыл позавтракать, и Кайлен не решился напомнить ему о еде.

Он наполовину опустошил плошку. Впереди оставалось самое вкусное – гуща, где в жаркой белесой мути плавал мелко нарубленный корень петрушки, желтели округлые кусочки разваренных овощей. Но в это время подросток заметил, что тишину нарушает лишь стук его собственной ложки. Кайлен поднял глаза.

Мельник, как видно, даже не притрагивался к еде. Сидел, подперев голову морщинистой рукой. И скорбно, жалостно смотрел на Кайлена сквозь пар, исходивший от супа. По дряблым щекам текли слезы.

 — Отчего же так? Отчего? – прошептал старик.

Подросток с трудом проглотил, снова опустил ложку в суп, и застыл.

 — Кай, ты совсем как она. Добрый, ласковый. Совсем как доченька моя…

Кайлен уставился на темный сучок в доске стола, ничего не ответил.

 — Создатель принял ее душу. Я знаю, он ее принял. Не мог не принять. Ведь Ильвина же… — Старик всхлипнул. – Она же моя дочь.

Кайлен по-прежнему молчал, держась за ложку.

 — Вот скажи мне, отчего она над собой такое сотворила? Зачем?

 — Я не знаю, — сдавленно ответил подросток.

 — Не знаешь… Вот и я не знаю. Хоть каждую ночь думаю.

Повисло молчание, Кайлену сделалось невыносимо душно в этом доме. Время остановилось. Только деревья в саду шелестели чуть слышно. Первую минуту Кайлен мечтал убежать отсюда. Но куда бежать? В лес? Старик все так же смотрел на него и беззвучно плакал. Наконец, мельник заговорил:

 — Будь мне сыном, Кай. Не будешь больше ходить по разным домам каждый новый день. Я всем скажу, что ты мой сын. Потом, как окрепнешь, станешь мне помогать. Ведь когда выздоровеешь, ты мельницу-то сможешь крутить. Мне так хочется, чтоб ее крутили. Только заслышу ее, и будто Ильвина рядом…

Нидан поднялся, обошел стол. Встал за спиной у Кайлена. Принялся гладить его дрожащей рукой по светлым волосам.

 — Кушай, сынок. Если не наешься, мою плошку бери. Там много. Я тебе все отдам. Кушай.

Кайлен закрыл глаза. Хотелось закричать дико, до боли в горле. Хотелось оттолкнуть мельника, швырнуть плошку на пол и бежать. Бежать подальше отсюда.

Подросток открыл глаза и снова начал есть. Теперь он жалел лишь о том, что суп нельзя набрать в ложку с горкой – белесая жидкость с разваренными кореньями ни как не заканчивалась. Когда же покажется глиняное дно?

Выйдя от мельника, Кайлен быстро обулся. И, не оборачиваясь, поспешил в лес. Но вспомнил: Дорна просила набрать молодых побегов с кустов среброли́стника. Нужно было вернуться за лукошком. Он обогнул селение через сады и вошел с другой стороны – проходить мимо дома Нидана не хотелось. К тому же знахарка жила на окраине.

Дорна открыла ему и первым делом заставила выпить горькое зелье – жара не унималась, и слабелея могла усилиться. Потом знахарка сунула ему в руки старое темное лукошко и посоветовала идти к Горелой поляне. Там, по ее словам, сребролистник рос особенно хорошо. Кайлен поторопился уйти.

Лишь когда садовые и лесные деревья скрыли селение, подросток замедлил шаг. Во рту от снадобья стояла полынная горечь, хотелось пить. Было тенисто. Мимо проплывали шершавые стволы молодых дубов. Под развесистой усталой ольхой зеленел куст лещины. Редкие ландыши свернули по краям широкие листья. Лес откликался на засушливую погоду.

Посреди Горелой поляны высилось мертвое расщепленное молнией дерево. Корявый ствол совсем высох, кора с него облетела. Черное дупло, раньше прикрытое ветками и листвой, теперь обнажилось. Будто потрескавшийся рот, раскрытый в ожидании дождя. Не угадать, что это было за дерево. Выгоревшая от небесного огня поляна уже давно заросла травой. Но подлесок только начинал подниматься.

По правому краю густо росли кусты сребролистника – точно из лесу ползли по земле седые клубы грозовых туч. Не глядя по сторонам, Кайлен принялся обирать молодые побеги.

Каждый светло-серый листок с нижней стороны был покрыт темным блестящим пухом. Стоило подуть ветру, как кусты волновались – по ним катили тусклые серебристые волны.

Лукошко почти наполнилось, когда Кайлен сердито нахмурился. На серых листьях кустарника стали попадаться черные и бурые крапинки. Знахарка говорила, что если растение поражено болезнью, брать его не следует. Он с досадой поскреб особенно крупное пятнышко на листке. Принялся выбирать только те побеги, которые остались здоровы.

Поблизости обнаружился широкий проход. Словно кто-то ломился в заросли кустов. Сребролистник здесь разворошили, смяли, обломали ветви.

Кайлен заглянул туда. И резко вдохнул. Руки у него затряслись – из лукошка на землю посыпались собранные побеги. На земле лежал большой мертвый волк. Брюхо было вспорото, кругом вились темные мухи. Должно быть, старого зверя прикончили сородичи – выпотрошили и бросили в кустах. Подул ветер – бока ближайших кустов, измазанные черным, зашуршали. Кайлен высоко вскрикнул, уронил лукошко и побежал.

Ноги заплетались. И страшно было оглянуться, будто в спину упирался хищный взгляд. Солнце скрылось за облаком, кругом сделалось сумеречно. Кайлен споткнулся о торчащий корень и рухнул на листву. Сжался, прикрыл голову руками. Но не выдержал – неловко поднялся и снова побежал. Он не останавливался ни на миг, задыхался. Отталкивался от деревьев, чтоб помочь дрожащим ногам.

Вот и куст лещины под ольхой. Внезапно на плечи опустились тяжелые ладони слабелеи. В глазах потемнело, и Кайлен закричал.

Слепо шаря перед собой руками, сделал несколько шагов. Горло ему сдавило удушьем. Теперь он не мог даже вскрикнуть.

Откуда-то сбоку больно ударил в плечо древесный ствол. Кайлен не устоял и покатился по земле. Судорожно вдыхая запах прелой листвы, прополз несколько шагов вперед. Неподалеку что-то скрипнуло, послышался не то шелест, не то шорох. Кайлен обмер от страха. Скорчился, часто-часто задышал носом. И обмяк. Безвольная рука стукнулась костяшками пальцев о землю, открывая белое лицо.

Кайлен очнулся от прохлады. Вечерело. На кронах дубов лежали оранжевые шапки солнца. А у подножья леса тихой серой заводью стояли ночные сумерки. Подросток пошевелился, застонал. Все тело болело и ныло. Тонко запел комар над ухом.

С огромным трудом он поднялся и, прихрамывая, побрел в селение. Страх не покидал его. Но теперь Кайлен запрещал себе бежать – только все крепче стискивал зубы. Второй приступ слабелеи мог оказаться смертельным.

Слишком медленные шаги, боль в боку и острая боязнь оглянуться – это выматывало душу. Лицо защекотали слезы бессилия.

Увидев сады, Кайлен не сдержался – ускорил шаг. Переводя дух, подошел к дому знахарки. Но не успел подняться на крыльцо. Дорна сама вышла навстречу.

 — Кай! Где тебя носило? – Она присмотрелась к его лицу и опешила. — Создатель, да что с тобой такое? Что случилось?!

 — На Горелой поляне… Волк мертвый…

Дорна отвела подростка к себе в дом, уложила, дала сонного зелья. И осталась сидеть подле него. Охала, качала головой. Кайлен лежал, дрожа всем телом. Сонное зелье подействовало быстро. Он смежил веки и провалился в сон.

Он открыл глаза. В лицо ему смотрели оранжевые ягоды меарамониса и сухие букетики цветов. Повернулся на бок – зашуршал соломенный тюфяк. Кайлен вытянулся во весь рост. В теле стояла приятная ломота. В голове медом текли мысли – медленно, тягуче. Он прищурился, чтобы белый проем окна не слепил так сильно.

Свет заслонила тучная фигура – подошла знахарка. На ее нестиранном переднике темнели масляные пятна.

 — Кайлен! Очнулся, наконец! Совсем тебя сонное зелье свалило. Я уж беспокоиться начала – спишь и спишь. Ты поднимайся, тебе поесть надо.

Подросток сел, равнодушно оглядываясь по сторонам. На душе было спокойно. Даже воспоминания о крови на кустах, о волке – все отодвинулось, подернулось дымкой. Точно было много лет назад.

Дорна сунула ему в руку золотистый пирог – еще теплый.

 — Спасибо, уважаемая.

 — Ешь, ешь. Я тебя тут зельями отпаивала, цедила в рот по капле. – Знахарка вздохнула. – Пришлось натощак поить. Да куда ж деваться-то было? Чуть слабелея тебя не взяла – весь белый, еле дышал… Как теперь-то? Голова не кружиться?

 — Нет, не кружится. Только все какое-то… медленное, — он посмотрел на букетики цветов вверху.

 — Это настойка такая, чтоб страхи не мучили. Как поешь, иди на кухню – мне помощник нужен.

Дорна ушла во вторую половину дома, а подросток принялся за еду. Пирог оказался начинен протертыми овощами – Кайлен даже замычал от удовольствия. Только проглотив последний кусок, он отправился помогать знахарке.

Дорна сидела за столом и перебирала корни. У ее ног теснились уже две корзины с отходами. Пол по-прежнему оставался немытым. На темном буфете тускло поблескивали склянки с засохшими остатками зелий. Как видно, знахарка не спешила прибираться.

 — Садись.

Кайлен устроился на лавке напротив и закатал рукава серой рубахи.

 — Вот, заячий лопух. – Она показала пузатый зеленый корешок. – Листья уже срезаны, осталось только почистить. Да смотри, червивые, гнилые – сразу в корзину бросай.

Кайлен принялся за работу. Некоторое время тишину нарушало только тяжелое дыхание знахарки, да ножи с мокрым хрустом срезали кожуру. В воздух поднялся едкий, сырой запах. Зеленые очистки падали в корзину.

 — Ночью кричал до хрипоты. Я тебе настойку на оживель-траве дала. Прямо с ложки поила. Добавил ты мне седины. — Дорна вертела перед глазами заячий лопух, выискивая червоточины.

 — Извините. Я очень испугался, когда нашел его, — не отрываясь от дела, ответил Кайлен. – Побежал, а от этого слабелея началась. Ну, и я там упал…

 — Побежал он, — хмыкнула знахарка. – Тебе и ходить-то быстро нельзя. Но чего уж говорить: я сама как увидала – чуть сердце со страху не лопнуло.

Она кинула очищенный корень в кадку с водой.

 — Вы ходили на Горелую поляну? – Кайлен чуть не порезал палец.

 — Вот еще! Не хватало мне идти куда-то, чтоб на дрянь всякую смотреть! – Она вытерла руку о грязный подол и почесала шею. — Дурень Гирко эту дохлятину сюда принес. Говорит, шкуру снимать буду. Да какая там шкура – с этого волка уже и взять-то нечего! Подрано все в клочья.

Дорна посмотрела в окно. Заговорила тише:

 — Волноваться тебе нельзя. И в лес лучше не ходи. Не клич беду. Вот так свалит тебя слабелея где-нибудь в чаще – чего делать будешь? А если подняться не сможешь? Кто тебя искать пойдет? – Дорна взяла корень и постучала им о стол, чтобы стряхнуть землю. – Сагану это накладно будет – возраст все-таки. Яжен – тот совсем старик, еле по дому передвигается. У Нидана горе. А уж о Фроке и говорить нечего – пьянь да рвань. Он как приложиться к кружке, так собственный дом найти не может. Каррок в город подался, чтоб Ильвине службу заказать. Да и потом, прямо скажу: своей головы у Каррока нет. Потому и ходит за Ролатой как привязанный. – Знахарка усмехнулась. – Он тебя искать пойдет — сам потеряется. Только на Гирко тогда вся надежда будет. Охотник-то наш — умелец по следам читать. – Она оторвалась от работы и погрозила Кайлену пальцем. – Но и на него не полагайся. Что толку от его умений, если такая жара стоит? Земля скоро камнем станет. И не найдет Гирко твоих следов. Вот то-то же. Не ходи в лес, не клич беду. – И сама себе возразила. – Да тут, куда ни пойди, – везде лес, со всех сторон.

Подросток напряженно чистил заячий лопух. И совсем не замечал, что нынешний корень с червоточиной.

 — Кайлен, тут последних три штуки осталось. Я уже не могу – руки болят. Сегодня до полудня нужно было наплести венков Ильвине на могилу. Чтоб все у нее было, как положено.

Кайлен оглянулся на окна. Дорна заметила его взгляд.

 — Схоронили уже. За садами, где ручей раньше был. Ты потом, как закончишь, сходи попрощаться.

Подросток кивнул, бросил корень в кадку с водой и потянулся за следующим.

Близился вечер. Тени яблонь на пыльной земле делались гуще, удлинялись.

Солнце скрылось за облаком, и сад лениво зашумел. Потом ветер улегся – кругом снова легла дремотная тишина.

Подросток вышел на опушку леса. Здесь была могила матери Кайлена. Выщербленная серая глыба в тени молодого ясеня. Подросток не помнил ни голоса матери, ни ее лица – ничего. Однако это надгробие будило в нем неясное волнение. Ему порой казалось, что немая глыба посматривает на него с осуждением. Кайлен редко приходил сюда.

Теперь здесь появилась еще одна могила. Над ней лежал красноватый округлый камень. Рыхлую землю покрывали желтовато-зеленые обрядовые венки из веток ивы и белые цветы рыда́лицы – увядшие, но по-прежнему душистые.

Подле могилы Ильвины на пожухлой траве сидел Фрок. Он так низко опустил голову, что неясно было, спит он или только задумался. Заслышав шаги, Фрок поднял лицо к свету. Кайлен неловко отвернулся, чтобы не смотреть в его покрасневшие, слезящиеся глаза.

 — Светлого дня, уважаемый.

 — Кай… — Фрок потряс ворот залатанной длинной рубахи, чтобы остудиться. Потом повалился на бок и вытащил из-за надгробного камня объемную флягу. Откупорил ее и, зажмурившись, приложился к горлышку. Послышались шумные глотки и тяжелое сопение носом.

 — Чего? Проститься пришел? – Фрок утер мокрые губы рукавом. – А погребение-то проспал!

 — Я не хотел. Просто уважаемая Дорна дала мне сонного зелья.

 — Просто… Все у тебя просто. А у Нидана горе!

Кайлен не знал, что на это ответить. Поэтому опустился перед могилой на колени и коснулся лбом рыхлой земли – таков был обычай прощания. Затем вынул из-за пазухи деревянные фигурки всех жителей селения и положил их на ивовые венки.

 — Прости, Ильвина, — зашептал Кайлен. – Я обидел тебя тогда у колодца. Ты ведь хотела мне помочь. Если б знал, что так случиться, я бы… дюжину раз дал тебе это ведро отнести.

Фрок внимательно наблюдал за ним.

 — Проспал он… Каждый по-своему скорбит. Одни, вон, камень с реки принесли. Другие – венков наделали. Я вот, пью, чтоб душа Ильвины в Заоблачные Выси поднялась. Чтоб ей легко добираться было. А ты чего? Хоть бы венок сплел.

 — Я не умею плести венков, — подросток поднялся с колен. – Я фигурки принес.

 — Не умеет он… Фигурки… Ай, только землю зря топчешь!

Фрок снова приложился к фляге. Кайлен пошел прочь.

Дом полнился духотой. Темнота, смешиваясь с ароматом сухих трав, становилась невыносимо душистой. Дверь и все ставни были распахнуты настежь. Но тяжелый воздух старым псом все равно лежал на полу. Ленивая туша его не шевелилась – даже сквозняка не было.

Знахарка уже спала. А Кайлен все ворочался на соломенном тюфяке. Малейший шум лез в уши. На крыше пискнула птица. Коротко скрипнуло крыльцо. Кайлену было жарко, тревожно. Он вспотел. Торчавшие из тюфяка соломинки покалывали горячую шею, руки. Хотелось пить. Вконец измучавшись, он уснул.

Кайлен вновь стоял под раскидистым дубом. По земле метались солнечные зайчики. У самых корней – спиной к нему – сидела Ильвина в испачканном белом платье. И чем-то хрустела. Рядом валялся развязанный мешок с фигурками. Кайлен кинулся к ней, схватил мешок, туго затянул тесемку. И едва не расплакался от обиды. Ильвина поднялась, потянулась следом.

 — Не смей трогать мои фигурки! – зло, испуганно крикнул Кайлен, прижимая к груди свои сокровища. – Убирайся!

Ильвина остановилась, руки ее упали. Из серых глаз потекли слезы. На губах, черных от сока гром-ягоды, белела щепочка.

Кайлен тоже заплакал.

 — Отвечай, гадина, кого ты съела?!

Он не мог развязать мешок и посмотреть – боялся, что Ильвина выхватит еще одну фигурку. Дуб внезапно заскрипел, солнечных зайчиков стало больше.

 — Пожалуйста!.. Я так хочу есть!..

 — Пошла вон отсюда! — Кайлен попятился, замахнулся мешком.

И проснулся. От частого дыхания пересохло в горле. Действие успокаивающего зелья прекратилось – Кайлену было страшно.

Утром Кайлен вышел за порог дома знахарки. Глаза сразу же заболели от солнца. Мрачно щурясь, обулся. Едва проснувшись, он уже чувствовал себя разбитым. Кругом было спокойно, тихо. Только от колодца доносился скрип ворота и плеск. Кайлен поплелся к дому Ульхи.

Подле крыльца, стояли две пары стоптанных башмаков. В курятнике прокричал петух. Стоило утихнуть вялому трепету листвы, и сразу слышалась возня кур, их протяжно-подозрительное квохтанье. Солнце припекало сквозь рубаху.

Кайлен поднялся по ступенькам, слабо постучал. Дождавшись позволения войти, скинул обувь и отворил крепкую дверь.

Дом птичницы был меньше других домов селения. Низкий ровный потолок, побеленные стены, светло-серый чисто выметенный пол. Стол и скамьи, горшки возле очага, ларь и корзины с припасами – все было под стать хозяйке – невысокое, прочное, добротное.

Ульха сидела за столом вместе с Триной. Женщины угощались мятною настойкой.

 — Светлого дня, уважаемые. – Кайлен неловко улыбался.

 — Кай? – Ульха повернулась к нему. – Светлого.

Трина не ответила на приветствие и даже не посмотрела в его сторону, словно Кайлена здесь и не было. Только аккуратно подняла тонкими пальцами жестяной кубок.

 — Присаживайся, присаживайся, — с неискренней лаской проговорила птичница. – Ты ведь, наверное, есть хочешь?

Кайлен внутренне подобрался. По-прежнему продолжая улыбаться, устроился за другим концом стола – подальше от хозяйки и ее гостьи.

Ульха положила перед ним сразу три сваренных вкрутую яйца, несколько сухарей и большую солонку с крупной серой солью. Потом подала кружку с водой.

 — Может еще яиц?

 — Нет, спасибо.

 — Сухарей тебе хватит?

Кайлен не сумел удержать на лице улыбку – испуганно взглянул на птичницу. Та оставалась невозмутимой.

 — Спасибо, мне больше ничего не нужно.

Ульха кивнула и вновь устроилась на табурете возле Трины. Подросток делал вид, будто чистит яйцо от скорлупы, а сам в это время исподлобья наблюдал за женщинами. Птичница плеснула себе настойки.

 — Курей забыла покормить. А подниматься не хочется…

 — Давайте я их покормлю, — предложил Кайлен, радуясь возможности уйти.

 — Нет! – Ульха с негодованием поглядела на него. – Не смей! Ты уже помог Трине на кухне – облагодетельствовал!.. Хоть я и старуха, да сама справлюсь!

Кайлен поперхнулся желтком и закашлялся. Потянулся к кружке с водой. Трина по-прежнему молчала, сжав губы в тонкую полоску.

 — Женщина, одинокая, попросила его тарелки помыть. Да уж куда там – перетрудился!

Кайлен прекратил кашлять и замер. В одной руке у него была зажата кружка, другой он держал сухарь. На столе перед ним белело второе очищенное яйцо. Подросток опустил взгляд на горку скорлупы.

 — Ты погляди, Трина, каков молодчик! Его ведь все село кормит. Видишь теперь, кого мы вырастили? Как за стол – вперед других. А чуть помощь нужна – слабелея прихватывает. Тарелки он мыл, притомился. Тьфу! А кормиться с тех же тарелок – ничего? Ложкой-то стучать – не устаешь?

Трина, безучастно глядя в окно, пригубила кубок. Ульха тоже глотнула настойки, морщась, посмотрела на подростка.

 — Сиди, ешь. И без тебя справлюсь.

Кайлен не смел пошевелился. Глиняная кружка с водой сделалась неподъемной. Крепкий сухарь – точно шершавый пористый камень, которым оттирают огрубевшие пятки. К беломраморному яйцу прилипли крошки и мелкие черные соринки со стола. Теперь Кайлен перемыл бы и дюжину котлов.

 — А я знавала его мать. Верно говорят: «Яйцо змеи – не птица высиживает». – Птичница назидательно потрясла в воздухе пальцем. – Пропащая была женщина. От кого только нагуляла? Мужа-то у нее не было.

Кайлен прерывисто задышал, стиснул кружку.

 — Пожалуйста, не говорите так о моей маме.

Ульха повернулась к нему, смерила взглядом.

 — Тебе-то какая разница. Ты ее даже не помнишь.

 — Не говорите о ней так! Пожалуйста! – Сухарь, головней из костра, опалял руку.

 — Ишь, голос прорезался… Ешь молча.

Ульха отвернулась. Наполнила жестяные кубки мятной настойкой и обратилась к гостье:

 — Ты к Нидану-то заходила? Чего он там?

 — Скорбит, — наконец заговорила Трина. – Все горе унять не может. Ну, оно и понятно – все-таки дочь единственная.

 — Единственная, — проворчала птичница.

 — Ульха, она ж покойница теперь.

 — Да с чего б мне ее жалеть? Как я говорила, так и оказалось.

Трина замялась:

 — Помнится, ты говорила, что Ильвина сбежала в город.

 — Сбежала, отравилась… Да какая разница! Суть-то одна: больного отца девка бросила. Тут уж, как ни поверни, я права.

Кайлен по-прежнему не прикасался к еде. Как видно, Трина рассказала Ульхе обо всем – и про котел, и про сажу на полу…

 — Вот. Такие уж нынче детки пошли, — птичница нетвердой рукой ухватила жестяной кубок.

В дверь забарабанили кулаком. Трина вздрогнула. Ульха подхватилась с места и, шепотом бормоча ругательства, пошла открывать. Кайлен сидел далеко от двери. И все же услышал голос старосты Сагана:

 — Уважаемая, всем селом собираемся в моем доме. Кого увидишь, зови. Совет у нас общий будет.

 — А чего случилось-то? Чего ж случилось?

 — Беда к нам пришла.

В доме старосты собрались не все. Каррок отправился в город. Не пришла Ролата – Опютке сделалось худо от жары. И Фрок, как это часто бывало, куда-то запропастился.

Жители рассаживались по скамьям, с беспокойством поглядывая на Сагана. Староста молчал. И его молчание тревожило селян еще больше. Ульха тихо возмущалась, говорила, что задыхается на такой жаре.

Когда все устроились, Саган пригладил густую черную бороду:

 — Все. Засуха.

Трина ойкнула и вцепилась в край скамьи. Остальные жители не отводили от старосты глаз. Тот, надув щеки, тяжело выпустил воздух.

 — Вода из колодца уходит. Сколько ворот надо крутить, чтоб бадья опустилась и набралась? А на небе ни облачка. Никакой надежды нет.

 — Хранители небесные! – прошептала Дорна. – Да что ж это за напасть?

 — И что нам делать теперь? – спрашивая, Трина смотрела в угол.

Саган ссутулился и долго не отвечал. В доме стоял сумрак. Снаружи коротко стрекотали кузнечики.

 — Не знаю.

Духота и молчание слиплись в единый тягостный ком. У Кайлена слабо кружилась голова. Он посматривал на селян, нетерпеливо дожидаясь, когда хоть кто-нибудь нарушит гнетущую тишину. Выручил Яжен:

 — Есть поверье. – Он сипло откашлялся. – Будто вовсе не солнце виновато в засухе. Не природа ее учиняет.

 — Кто ж еще, — шепнула Трина.

 — Говорят, что виной всему – дева-засушница. Куда явится, там жар стоит. Где пройдет – земля трескается. И всякая вода прочь от нее бежит.

 — Да тьфу вам на язык! – неожиданно взвилась Ульха. – Басни еще рассказывать! В колодце есть вода, никуда она не делась! Чуть ниже опустилась, а они сразу за голову хвататься! Да поглядите, какая духота – не сегодня, так завтра ливень грянет! Все! А вы тут невесть чего, дряни всякой навыдумывали! Засуха! Да я за такие вести дерьма куриного не дам!

 — Ну! Расшумелась! – прикрикнул на птичницу Саган. – Досказать не даешь!

 — Нечего тут досказывать! Трина, а ну, пошли отсюда! Пускай себе головы морочат, коли охота!

Ульха рывком поднялась и решительно направилась к двери. Кайлен вдруг заметил, что все, даже староста, неотрывно следят за птичницей. Дорна призывала небесных хранителей, покряхтывал мельник, Трина в растерянности теребила рукава платья. Но взгляды у всех были одинаковые – селяне хотели поверить Ульхе.

Птичница остановилась у порога. Минуту глядела в яркий проем двери. Потом плюнула и возвратилась. По дому старосты прокатился тяжелый вздох. Ульха села на прежнее место. Ее толстое лицо сделалось красным. Она щурила глаза и рассержено пыхтела, не глядя на односельчан. Дождавшись тишины, Яжен невозмутимо продолжал:

 — Да, дева-засушница. Говорят еще, она плачет постоянно. То ли от одиночества, то ли оттого, что горе людям приносит… Одно ясно: где она слезы пролила, там земля белой станет – от соли. Ничего на том месте не вырастет. – Старик покачал седой головой. – И приходит она неспроста. Это проклятие. Кара небесная. Дева-засушница появляется там, где свершилось страшное злодеяние. Так-то.

 — Да какое же у нас тут злодеяние могло свершиться? – Дорна растерянно развела руками. – Мы ж не разбойники, не душегубы…

Ульха вдруг до того громко ахнула, что староста и охотник подскочили на месте.

 — Ильвина! Это Ильвина! Она ведь на себя руки наложила! Это ж самый тяжкий грех! Хуже убийства!

Кайлен испуганно сжался. Сгорбился на скамье. Мигом вспомнились недавние сны, в которых покойница являлась к нему. Но рассказать об этом было страшно. Казалось, слова, произнесенные вслух, придадут черногубой Ильвине новых сил. Помогут ей проявиться не только во снах, но и наяву.

 — Создатель, помилуй! Помилуй! – Трина схватилась за голову.

Дорна, комкая в руках заляпанный передник, только прошептала:

 — Хранители небесные…

 — Это она! – вопила Ульха. – Это она во всем виновата! Проклятая девка!

Нидан вскочил с лавки, выпучил глаза на птичницу, задрожал.

 — Не смей так говорить! Она моя дочь! Не смей про нее так говорить! Ильви́нушка моя не виновата!

 — Это Ильвина! Чтоб ей Заоблачные Выси миновать! Сотворила грех смертный, проклятье призвала на наши головы! А сама померла! Конечно, ей-то самой уже нечего бояться! Ух, — птичница грязно выругалась. Поднялась на ноги, окатила мельника ненавидящим взглядом.

 — Это твоя доченька, грешница великая, засуху накликала!

 — Молчи! Молчи, глупая баба! – взвизгнул мельник.

 — Вот, что твоя дочурка-то любимая натворила! Ясно тебе?! И ты еще смеешь голос подавать?! Ты еще рот раскрываешь?!

Нидан задрожал и вдруг кинулся на птичницу. Ульха свирепо раскраснелась. В доме старосты поднялся гвалт. Отбиваясь от слабых стариковских рук, птичница взревела, ухватила Нидана за горло.

Гирко и Саган растащили их. Трина испуганно смотрела на соседку, знахарка полушепотом читала молитвы. Было нестерпимо душно. Кайлен в смятении тряс воротник рубахи, чтобы остудиться. Встал Яжен:

 — Хватит! Хватит вам! – Но его слабый голос едва ли кто-то услышал.

Мельник по-стариковски беззвучно плакал, тянул дрожащие руки к Ульхе. Порывался снова ударить ее – ни как не унимался. Саган аккуратно взял Нидана под руку, выпроводил из дома и закрыл за ним дверь.

Волнение немного улеглось. Каждый теперь смотрел себе под ноги. Молчали. Слышалось только яростное сопение птичницы.

 — А почему же в городах дева-засушница не появляется? – спросил, наконец, староста. – Вот уж где злодеяний, что грязи осенью.

 — Известно почему, — Яжен вновь приковал внимание селян к себе. – В каждом городе храмы стоят. Даже в деревнях часовни имеются. Молитва всякое зло разбивает. – Он покачал головой. — А у нас?..

 — Так может, это, часовню построим? – Гирко поерзал на скамье. – Я могу лес валить. У Каррока инструменты были. Ролата не откажет.

 — Теперь уже поздно, — буркнул Яжен. – Молитвами деву-засушницу не прогонишь. Надо было раньше…, чтоб не появлялась.

 — Значит, все помрем, — уверенно подытожила Ульха и поднялась.

На том совет в доме старосты завершился. Люди с вздохами повставали со скамей и потянулись к выходу. Гирко шел впереди. Он уже взялся за ручку, когда крыльцо вдруг заскрипело. Что-то стукнуло в дверь. Селяне отпрянули назад. Охотник налетел на Ульху.

 — Нидан, это ты? – слабым голосом позвала Трина.

Никто не отвечал.

 — Нидан, отвечай немедленно! – рявкнул староста.

В дверь заскреблись. Дорна попятилась назад, тяжело плюхнулась на скамью. Кайлен покрылся холодным потом.

 — Чего вы там заперлись? – послышался из-за двери хриплый голос Фрока. – Открывайте. Такая жара стоит.

Гирко рывком распахнул дверь. В лица подул жаркий ветер. На пороге, покачиваясь, стоял Фрок. Селяне облегченно вздохнули, щурясь от яркого солнца.

 — Демон тебя раздери, Фрок! – староста, измученный духотой, первым вышел из дому.

 — Что б тебе на ровном месте споткнуться! – Ульха оттолкнула Фрока, не глядя, прошла мимо.

Знахарка выходила последней. Она наградила Фрока таким взглядом, что тот сполз по стене, не удержавшись на пьяных ногах.

 — Эй… Чего вы все? Чего я вам сделал?

Кайлен брел вслед за Ульхой, когда староста окликнул его. Подросток остановился. Саган приблизился к нему почти вплотную, подождал, пока остальные жители отойдут.

 — Кай, держись от Нидана подальше.

Подросток удивленно вгляделся в черные зрачки старосты.

 — Почему?

 — Он, похоже, умом повредился. С горем, видать, не справился. Все ходит за мной, бормочет чего-то. Говорит, что хочет тебя усыновить. Ай, болтает всякую чушь! Вроде ты будешь ему ворот мельницы крутить. Чего-то там про Ильвину. Будто она услышит скрип мельницы и вернется. Не знаю я! Держись от него подальше, и все.

 — Хорошо, уважаемый, — растерянно ответил подросток.

Саган, шаркая, побрел к «таверне» Трины.

С наступлением темноты Ульха закрыла все ставни и заложила дверь тяжелым засовом. Сказала, что Фрок будто бы пробирается к ней по ночам и крадет мятную настойку.

Сквозь запертые ставни просачивался лунный свет – ложился на дощатый пол узкими бледными полосами. Ульха громко храпела во второй половине дома. Из курятника, против дневной возни и квохтанья, теперь, ночью, не долетало ни звука.

Кайлен не мог уснуть, ворочался на соломенном тюфяке. И невольно прислушивался. Дом птичницы окружали неясные шумы: скрипы, пощелкивания. Кайлен опасался, что под дверью вдруг зашуршит сломанная ветка на веревке. Или, что в щель меж ставен дико глянет серый Ильвинин глаз.

Теперь, ночью, он был уверен: своим грехом Ильвина вовсе не вызывала деву-засушницу. Наоборот, в наказанье за грех Ильвина стала ею сама.

Подросток, стараясь не выдать себя шумом, осторожно повернулся на другой бок. Снова прислушался. В храпе птичницы ему тотчас примерещился предсмертный хрип: Ильвина – дева-засушница – пробралась в дом и уже душит Ульху. Он подтянул колени к животу. Но лежал так недолго: вскоре ему пришлось выпрямиться. Было душно, потому слабелея постоянно держалась поблизости. Стоило принять неудобное положение, как удары сердца сразу отдавались в ушах.

Сон не шел. Только лишь воображение захватывали смутные образы, предшественники настоящего сновидения, как подросток испуганно вздрагивал. Он боялся, что пред ним вновь предстанет покойница с черными губами. Что снова будет дуб и мешок с фигурками.

Едва отступил страх, как появилась новая преграда сну: в животе глухо заурчало и заныло от голода.

Последний раз Кайлен ел минувшим утром. К полудню селяне были еще слишком взбудоражены словами Яжена, чтобы заниматься стряпней. А вечером Ульха отправилась в «таверну» к Трине. Как видно, там птичница и поужинала. Вернувшись домой, она ничего не дала Кайлену – то ли решила проучить, то ли просто забыла. А сам он, после утренней отповеди, так и не собрался с духом, чтобы попросить еды.

Подросток, измученный страхами, голодом и духотой, потерял всякий счет времени. Он вертелся на горячем, чуть влажном тюфяке и ни как не мог найти удобного положения.

Кайлен уснул лишь, когда в дом сквозь щели ставен серым киселем лениво просочился рассвет.

Проснулся он поздно. В распахнутые окна лился белый солнечный жар, доносилось квохтанье кур. Подросток вскочил на ноги, поспешно свернул соломенный тюфяк. Настороженно прислушался: похоже, Ульхи в доме не было. И с облегчением вздохнул.

Еще оставалось немного времени, потому Кайлен решил навестить Яжена.

Постучал и вошел, не дожидаясь ответа, — хозяин наверняка не слышал стука. В доме было чуть прохладно. Старик лежал на постели. Подростка насторожило сиплое дыхание Яжена. Тот сразу заметил гостя.

 — О… Светлого тебе дня, Кайлен.

 — И вам светлого дня, уважаемый.

 — Так что же? Ты сегодня у меня будешь? Как это я со счету сбился? Эх, к Трине даже не сходил напомнить, чтоб обед на двоих сготовила.

 — Нет, сегодня очередь уважаемого Фрока. Я вас только проведать зашел.

 — А, вот оно как… Ну, это хорошо, что заглянул. — Яжен откашлялся и шумно сглотнул. – Ты не мог бы водицы принести? Вставать тяжело.

 — Да, сейчас.

Кайлен набрал воды из кадки в чистый жестяной ковш. И принес Яжену. Утолив жажду, старик снова опустил голову на постель. Подросток вглядывался в изможденное морщинистое лицо.

 — Может, мне позвать Дорну?

 — Нет. Не надо. Мне только виски давит. Это все жара, будь она неладна. Хоть бы дождь какой выпал… Сад наш совсем засыхает…

Кайлен отнес ковш на прежнее место. А вернувшись, обнаружил, что старик уснул. Осторожно ступая, подросток вышел из дому и аккуратно притворил за собой дверь.

Когда наступило время обеда, Кайлен остановился у покосившейся двери. Оглядел рассохшееся крыльцо – с краю теперь почему-то не хватало нескольких досок. Через дыры виделась пыльная земля. Жаркий ветер пошевелил отросшие волосы. В животе было легко и очень горячо. Он постучал.

 — Кто это там? Входите.

Стоило переступить порог, как в нос ударил тяжелый острый запах. Подросток, воровато оглянувшись, оставил дверь нараспашку. Несмотря на жару, пожелтелые стены с приколоченными пустыми полками, бурый сундук, серый шкаф без дверцы – все вокруг оставалось не то влажным, не то просто липким. Под полуденным зноем дом словно покрылся больной испариной, только пот у него выступил не наружу, а внутрь – в комнаты.

Во второй половине провисал потолок. Желтые соломинки, скрепленные невидимой паутиной, крутились на легчайшем сквозняке. Одно окно оставалось открытым. А другое, на котором уже давно не хватало ставен, теперь было наглухо заколочено – досками из крыльца.

Фрок, горбясь, сидел на разбитой скамье. Вяло почесывал обвислые щеки. На столе перед ним стояли две миски с хлебной похлебкой. И фляга.

 — Светлого дня, уважаемый.

 — О, кормилец наш пришел! Труженик! – Фрок оживился.

Кайлен остановился на пороге, спрятав руки за спину.

 — Да ты не стой, проходи! Усаживайся поудобнее!

Фрок дождался, пока гость примется за еду.

 — А мы все вместе сад поливали. С утра, – многозначительно проговорил он. – Ульха с Триной только о тебе и говорили, какой ты у нас работяга.

В доме стало тихо. Глотнув из фляги, Фрок посмотрел в окно.

 — Ну что? Вкусно тебе?

 — …Да. Спасибо.

 — Еще б тебе невкусно было! От себя оторвал!

Кайлен остановился, глядя, как ложка тонет в похлебке. Потом отодвинул миску и поднялся.

 — Спасибо. Я уже сыт.

В животе у него вдруг тоненько запищало – удивленно, протяжно. Он обхватил живот руками, чтобы заглушить этот предательский звук. Фрок усмехнулся.

 — Сядь и ешь. Нечего тут… благородничать.

Подросток попятился к двери, упрямо замотал головой.

 — Я не буду есть. Это чужая еда.

 — Сядь и ешь! – Фрок, упираясь кулаками в стол, приподнялся. – Не слышно, что я говорю? Ты и живешь-то от щедрот! А еще будешь нос воротить?!

Кайлен замер. Беспрестанный жар в животе вдруг перекинулся в грудь, в шею, виски. Даже собственное дыхание показалось нестерпимо горячим.

 — Ты оглох?!

Он встрепенулся, глянул Фроку в глаза. И кинулся вон. На крыльце не обулся – босиком побежал из селения прочь. Голые ступни увязали в горячей пыли. Мимо колодца, где уже подсыхали лужи. Мимо сада, где под яблонями осуждающе темнела влажная земля.

Кайлен брел по лесу. Недавнее короткое бегство отняло у него все силы. И слабелея теперь не отступала, шла попятам. Подросток пробирался через кусты, размазывая по щекам слезы.

 — От щедрот…

Увядшие фиалки выпячивали белесые коробочка с семенами. Мох у корней деревьев был светел и хрупок. Уже давно не выпадали дожди. И лес, откликаясь на засуху, оскудел.

Кайлен схватился за шершавый древесный ствол – подкашивались ноги. На лбу выступил пот. А в животе было так горячо, точно внутри развели небольшой костер.

На глаза попался земляничный кустик. Подросток неловко опустился на колени, почти упал. Листья усохли по краям, но под ними все же отыскалась одна ягода – маленькая, ароматная, красная. Едва Кайлен раскусил ее, как челюсти свела болезненная судорога. В рот хлынула слюна.

 — От щедрот!.. – борясь с головокружением, он тяжело поднялся.

Зеленый полог леса над головой колыхался и шелестел. Сквозь него полуденное солнце рваной белой сеткой дрожало на сухой прошлогодней листве. Подросток часто всхлипывал, ожесточенно чесал исцарапанные руки. Не разбирая пути, уходил все дальше и дальше, в самую чащу.

 — Почему я должен улыбаться им? Всем! Постоянно! Тупо, жалко! Как слабоумный! Ненавижу!..

Зашумел ветер, поблизости недовольно скрипнуло старое дерево.

 — Ненавижу себя за это!

Все сильнее кружилась голова. Слабелея опостылевшей любовницей хватала за ноги и волочилась тяжким грузом, вешалась на шею – тянула к земле. Обнимала – сковывала. Кайлен, плача, взмахивал руками, точно пытался отпихнуть ее. Но слабелея не унималась.

Под трухлявым пнем он увидел низкорослый щавель-ветрянец. Кайлен склонился над ним. И в глазах потемнело. На широкие ярко-зеленые листья закапала из носа кровь. Подросток медленно опустился на корточки.

 — Ненавижу себя за это!..

Он схватил сразу несколько листьев щавеля, потянул на себя. Корень у куста внезапно оторвался, и Кайлен повалился на спину. Обливаясь слезами, стал запихивать кислые ярко-зеленые листья в рот.

 — Я не хочу больше… Не могу уже…

Песок заскрипел на зубах. Кислота щавеля и удушье от слез перехватили горло. Кайлен поперхнулся, закашлялся, попробовал приподняться на локтях. И вдруг снова упал на спину. Затих. Из уголка губ по белой щеке потекла слюна – зеленая от сока.

Было жарко, в воздухе стоял запах трав. Кайлен открыл глаза. В окна светило оранжевое закатное солнце. Над головой висели сухие букетики цветов. Заскрипели доски пола. Сверху нависла Дорна. Ее обеспокоенное лицо прояснилось.

 — Наконец-то! Пришел в себя.

 — Почему я здесь?

 — Гирко тебя принес. Следы увидел. Ты же через все кусты ломился. Ох, ну что с тобой поделаешь? Зелья не выпил, в лес убежал...

Подросток нахмурился и отвел взгляд.

 — Ладно. Слава Создателю, что очнулся.

Знахарка ушла во вторую половину дома. Но вскоре вернулась с глиняной плошкой. Запахло едой. Кайлен стиснул зубы. Дорна со вздохом присела рядом на низкую скамейку.

 — Вот, поешь. Ульха мне одного цыпленка дала, чтоб я тебе бульону сварила. Ну…

 — Я не буду есть.

 — Почему не будешь? Живот болит?

 — Нет, не болит. Я не буду есть.

Дорна хлопнула себя по ноге и едва не пролила бульон на соломенный тюфяк. – Да что же это такое! Почему не будешь?

Кайлен, уставившись в угол, ответил не сразу.

 — Это всё – чужая еда.

 — Как это – чужая?

 — Чужая. Я не могу ее есть. – Он совсем отвернулся. – Ничего не делаю полезного, а все меня кормят.

 — О! Выдумал!

 — Я не выдумал. В саду не помогаю. Воды принести не могу, дров наколоть не могу. – У Кайлена внезапно закружилась голова, но он продолжал. – На кухне помогать не умею, кур мне не доверяют. Я ничего не делаю, ничего полезного! И ем… А мне потом все выговаривают за это. А хоть и молчат – я сам вижу.

Знахарка вдруг охнула. Поставила плошку на пол, подхватилась, принесла рушник. И стала вытирать Кайлену лицо. Белая ткань запятналась кровью.

 — Так. Ешь немедленно. Сейчас принесу тебе зелье от слабелеи: чтоб к тому времени выпил весь бульон. Нельзя лекарства натощак пить. И нечего мне тут сказы рассказывать! – Дорна потрясла рушником с пятнами крови. – Видишь? Видишь, до чего себя довел? Уже кровь носом идет!

Знахарка встала, сердито одернула подол. Проследила, чтобы Кайлен начал есть. И лишь потом ушла во вторую половину дома. Там зазвенели склянки, застучали выдвижные ящики комода.

Кайлен ел. Теплый куриный бульон был до того вкусным, что от него невозможно было оторваться.

Плошка опустела. В животе растекалось приятное тепло. И хотя сытость не наступила, Кайлен испытал необыкновенное облегчение. Руки сделались совсем вялыми, тяжелыми. Захотелось спать.

Кто-то постучал. Дорна прошла мимо Кайлена, отворила дверь. Но не пустила гостя за порог – вышла на крыльцо сама. Подросток услышал голоса:

 — Чего надо?

 — Уважаемая, ты… Ну, и как там Кай?

 — А тебе-то что?

 — Мне уж и спросить нельзя?

 — Можно, можно, — ворчливо отозвалась знахарка.

Она понизила голос, однако Кайлен все равно услышал ее слова.

 — Худо. Кровь носом пошла. Весь белый лежит, не поднимается. И не помогает уже ничего… — Дорна вздохнула. – Все, забирает его слабелея.

 — И когда?

 — Не знаю я. Не сегодня, так завтра. А может, еще месяц протянет… Да ты ведь не за этим пришел. Говори, чего тебе?

 — Мне б зелья твоего…

 — Какого еще зелья?

 — Ну, вот, которое, чтоб голова не болела.

 — А, похмелье замучило, да? – Дорна заговорила громче. – Так это тебе свыше наказанье послано! И правильно! Не буду помогать!

 — Пойми: жизнь в тягость! Башка трещит – сил никаких нету! Помоги, а? Последний раз прошу. Сама ведь знаешь, что у нас твориться: дева-засушница ходит. Может, этой ночью она меня заберет. А ты потом пенять будешь, что в последней просьбе отказала. Ну, не по-человечески же это!

 — По-человечески, – передразнила знахарка. – Ладно. Дам тебе зелья. И Трине завтра скажу, чтоб не наливала больше. То-то же!

Не слушая сбивчивых увещеваний, Дорна прошла во вторую половину дома. Снова зазвенели склянки.

Скрипнуло крыльцо. На пороге остановился Фрок. Пошатнулся, крепко уцепился за дверной косяк, чтобы не упасть. Растрепанные волосы прилипли к вспотевшему красному лицу, рукав длинной рубахи оказался порван. Селянин уставился на Кайлена. Подросток отвел взгляд и попытался незаметно убрать опустевшую плошку за тюфяк. Фрок заметил это движение и поднял брови.

 — О!.. Ты погляди! Уже помирает, а все за едой тянется!

Во второй половине дома грохнула дверца буфета, отчаянно заскрипели доски пола. Тяжело переваливаясь, выбежала Дорна.

 — Ах ты, погань такая! Я ему… а он – вот чего! А ну! Убирайся немедленно!

 — Ай! Я пойду, пойду! Только зелье дай!

 — Чего?! Зелья?!! – Знахарка выругалась. – Пошел вон отсюда!

Она вытолкала Фрока на крыльцо и захлопнула дверь. Буркнула еще одно ругательство, повернулась к Кайлену.

 — Не слушай его! Напился, вот и болтает всякую чушь! Я ему завтра устрою. К Сагану пойду, к Трине пойду! Он у меня запомнит, надолго запомнит, как языком поганым ворочать!

Она заставила Кайлена выпить лекарство от слабелеи. Потом со стуком заперла дверь на засов.

Подросток вытянулся на тюфяке, смежил веки. Во рту стояла знакомая полынная горечь. Хотелось только одного – уснуть, и не просыпаться как можно дольше. Он слышал, как знахарка ходит по дому.

Наконец, она присела рядом на низенькую скамейку. Долго молчала.

 — Не слушай Фрока. И никого не слушай. Даже вниманья не обращай. Мало ли, чего там болтают. Ты вон говорил, что ничем не помогаешь. А скажи-ка, кто мне травы в лесу собирает? Погляди, Кайлен, что сверху висит на просушке? Половину запасов мне ты принес. – Она перевела дух. – А Фрок… Да чего с него взять? Пропойца он, вот и весь сказ. А все-таки, хоть я его и браню, но в душе-то жалею. Кто знает, может с ним какое горе в жизни приключилось? Вот и пьет. Помочь ему не поможешь, а пожалеть надо. – Дорна потрогала лоб Кайлена. – Жара у тебя нет. Может, все и обойдется. Ты теперь отдыхай, сон тебе на пользу пойдет.

Подросток не открывал глаз, дышал медленно, глубоко. Знахарка поглядела на его бледное лицо и покачала головой.

 — Видно судьба у меня такая – за всех сердцем болеть.

Дорна взяла плошку и понесла ее во вторую половину дома.

Кайлен очнулся. Тускло горела лучина. Неподалеку сидел на табурете мельник. Саган прохаживался от одного темного окна к другому и все выглядывал наружу. Дорна стояла возле раскрытого сундука, перебирала кульки, коробочки – что-то искала.

 — Духота. Дождь, наверное, пойдет, — задумчиво пробурчал староста.

 — Будет ливень, будет, — рассеянно отозвалась знахарка, разворачивая тряпицу. – Да куда я их дела?! Спрятала деньги, а найти не могу! Совсем памяти не стало.

Мельник первым заметил, что подросток пришел в себя.

 — Кайлен, сынок! Глаза открыл! А мы уж боялись…

 — Ты должен держаться, парень. Скоро в город тебя повезем.

Сверху нависла Дорна:

 — Кайлен, ты пока не умирай, слышишь? Потерпи немного. Утром Гирко лошадь приведет. И повозку. Потерпи. Могла б, так от своего века тебе добавила бы. – Она всхлипнула. – Думали, слабелея тебя уже забирает. Бился, кричал. Одна я не справлялась. Вот, Саган с Ниданом тебя и держали, чтоб себе не навредил… Ну? Болит что-нибудь? Плохо, да?

 — Нет, не болит. Все хорошо, — неожиданно хрипло ответил Кайлен.

 — Все не хорошо. Совсем не хорошо. – Дорна отвела глаза.

 — Как мы боялись, сынок, что ты вслед за Яженом… — мельник не договорил, под взглядами знахарки и старосты сгорбился больше обычного.

 — Что с уважаемым Яженом? – Кайлен попробовал подняться, но Дорна положила руку ему на плечо.

 — Лежи. Нельзя тебе вставать. Вот, я тебе бульону налила. Яйца, сухари…

 — Что с ним? Скажите!

 — Умер Яжен. Мы к нему вечером пришли, а он лежит, — Дорна громко шмыгнула. – Да ты не плачь, Кайлен, не плачь. Яжен ведь уже совсем старик был. Это у него от старости. Ну, и от жары, конечно тоже. Я его смотрела: похоже, дурная кровь в голову пошла. Он даже не почувствовал ничего, во сне умер. Такое у стариков бывает. И знаешь, это хорошая смерть, спокойная. – Всхлипывая, Дорна принялась чистить вареное яйцо.

Далеко на западе непроглядные тучи заслонили звезды. Ветер порывами задул над селением. Взметнулась пыль. В саду поднялся тревожный шелест.

Дорна закрыла все ставни в доме, плотно притворила дверь. Потом зажгла свечу и с нею вернулась к тюфяку, на котором лежал Кайлен. Села на скамью возле мельника и старосты. Селяне зачарованно смотрели на потрескивающий неспокойный огонек. Свечи покупали в городе во время ярмарки, а зажигали обычно только по праздникам.

Послышались слабые грозовые раскаты. В щели ставен блеснуло белым. И вдруг, точно над самою крышей дома, грянул с неба тысячепудовый молот грома. Дорна охнула от неожиданности. Саган, вздрогнув, шепотом выругался. Рванул ветер, глухо завыл в дымоходе, забил ветками в ставни. Нидан жалостливо наморщил лоб, придвинулся ближе к остальным.

 — Это не простая гроза, – знахарка сняла чепец. – Ильвина. Яжен. Засуха. Теперь Кайлену худо сделалось. Таких горестей на десяток лет хватило бы. А тут все разом… Это Создатель гневается. За наши грехи. Покаяться надо.

 — Эк, чего удумала! В чем каяться-то?

 — А ты что же, безгрешен? Душа у тебя чиста? Чай, не младенец! Долгую жизнь прожил – хоть раз, да оступился… Потому надо покаяться. Всем. Мы теперь только на Создателя уповаем. А раз так, значит надо смиренье проявить. Создатель увидит, что мы чтим его – глядишь, и помилует нас.

 — Ну… Каяться… — Староста развел руками.

 — Может, я завтра вслед за Яженом отправлюсь, — знахарка заговорила тише. – А ведь надо, чтоб душа легкая была. Иначе до Заоблачных Высей не подняться. – Дорна опустила глаза. – Есть у меня один грех большой.

Она смолкла. Потом, комкая в руках чепец, проговорила:

 — У человека жизнь отняла.

Голубые навыкате глаза мельника выпучились больше обычного. Кайлен тоже потрясенно уставился на знахарку.

 — Это неправда, уважаемая! Вы не могли такого сделать!

 — Сделала, Кайлен. Тем и грешна. – Дорна почти не двигалась. – Я ведь почему здесь поселилась? Не только от того, что подати платить не могла. Совесть меня заела. Вот и сбежала.

 — Как же так? – спросил Саган.

 — Ай! – не поднимая головы, она смущенно дернула толстым плечом. – Дуреха была молодая… Травами, зельями уже тогда занималась. Больных выхаживала. Все мечтала к придворным в лекарки набиться. Однажды нанял меня купец один. У него то ли бледнянка открылась, то ли седая лихорадка. Не знаю – я даже посмотреть его не успела. Подошла ко мне купчиха, значит, жена его, ну и предложила… — Дорна тяжело потянула душный воздух. – Посулила награду. Горы золота обещала. А шесть серебряных монет сразу в руки сунула, чтоб сомненья развеять. И вот, уговорила меня... Пошла я к тому купцу, да опоила его зельем. Только не тем, которое нужно было – другим. От того снадобья кровь жиже становится. Купец и без меня бы помер – совсем слабый был. А как зелье выпил, того ему и хватило… Только жена его лгуньей оказалась, обманщицей. Ничего мне потом не заплатила, как обещала. Еще растрезвонила всюду, что это я, мол, всему виной – по недосмотру загубила ей мужа. Вдовушкой себя выставляла, у всех на виду над гробом рыдала… Да чего уж там. Всем нам один Создатель судья.

Дорна, наконец, подняла голову. Возвела унылые глаза к сводам крыши, где с балок во тьме свисали комья пыльной паутины.

 — Сколько я выстрадала, сколько ночей в молитвах провела. Грех свой замаливала. Может, простится мне это… Яжен ведь как говорил? Дева-засушница появляется там, где свершилось страшное злодеяние. Вот думаю теперь: я во всем виновата. Это из-за меня она пришла. Пора за грехи платить.

Снова по небу прокатился гром. Староста напирал взглядом на мельника. И Нидан отвернулся. Его старческие с вздувшимися венами руки дрогнули, снова замерли на столе.

 — Против твоего греха, Дорна, мой – не меньший. Как и сказать не знаю. Год назад я в город отправился. С Ильвинушкой моею. Верно, помните: мы тогда задержались очень. На что уж дочурка моя добродетельною была! А все ж таки и она во грехе оказалась. Все я виноват… Как она городу дивилась! Все на рынок по вечерам бегала – там устраивали представленья. Балаганы разные, танцы. – Нидан вдруг заговорил быстро, прерывисто. – Ильвина понесла. Не знаю от кого. Не знаю! – Он ожесточенно потер глаза. – Не мог я ждать, пока родит. Позор-то какой! Незамужняя! Кто ж ее потом возьмет такую?! Этого нельзя было допустить! Нельзя!.. Пошел к целителю, деньги ему – все до последней монеты. На коленях стоял. Он меня гнал. Да потом согласился. Я к нему Ильвину привел, он над ней пошептал – тем дело и кончилось. С кровью все вышло. – Мельник обхватил себя руками. – Как же я тогда убивался! А она еще утешала меня, успокаивала. Сама, верно, терзалась, только виду не подавала. Потом сникла. Целый год точно тень по дому ходила. И вот… Гром-ягоды наелась. – Мельник, судорожно подрагивая, вытер лицо рукавом залатанной рубахи. – Мне с того дня совсем житья не стало. Как спать лягу, так одно и то же снится. Будто Ильвина жива. Идет ко мне по дороге, и за ручку… ну, то, что уродилось, ведет. И в два голоса всё твердят мне: «Папа! Папочка! Идем к нам!». А я хочу пойти! Хочу! Мне и жить-то теперь незачем!

 — Ты такого не говори, – принялась увещевать знахарка. – Горе у тебя страшное. И грех твой тяжкий – невинную душу загубили. А все же смерть не зови. Наступит время, так она сама без спросу придет.

Мельник не отзывался. Уронив голову на руки, сипло и бессвязно молил кого-то о прощении.

Подвывало в дымоходе, белым сверкало в щели ставен. В саду бесновался ветер.

Кайлен вспомнил свой проступок. Минувшей весной, когда ему подошла очередь жить в доме Ульхи, он случайно разбил плошку на кухне. В наказание птичница оставила его без обеда и без ужина. Ближе к ночи он не выдержал голода – пробрался в курятник и взял оттуда одно яйцо. Тайком выпил его, а скорлупу на следующий день закопал в саду. Еще долго потом он не мог найти себе места, не знал, как загладить вину. И только теперь набрался смелости рассказать об этом.

 — Я тоже виноват в том, что дева-засушница появилась. Я…

Хмурый староста оборвал его:

 — Ай, парень! Ты и согрешить толком не можешь! Какие у тебя там грехи – против наших-то! — С мрачной гордостью, Саган оправил бороду. – Вот на мне вина лежит, что и говорить. Я обманул вас.

Мельник продолжал отчаянно всхлипывать, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Знахарка повернулась к старосте.

 — Как это – обманул?

 — Уж как есть, так и обманул. Лгал я вам. — Не пряча взгляда, Саган заговорил твердо. – Сами знаете: каждый год мы втроем – я, Каррок и Гирко – на ярмарку отправляемся. Что в саду вырастили всем селением, то и продаем. Только вот третью часть с общего дохода я себе забирал.

Дорна растерянно пригладила седые волосы:

 — А что ж Каррок с Гирко? Не замечали?

 — Куда им! – Саган пренебрежительно одернул рукав лиловой робы. – Все деньги у меня. Все подсчеты я веду. Мне ведь доверяли… Да уж, в торговом деле, что Каррок, что Гирко – оба олухи. – Староста откашлялся. – И Трину я обманул. В прошлом году. Она ведь потребовала, чтоб в главном городском соборе заказали службу за упокой души ее мужа. А когда я ей отказал, она истерику закатила. Дурная баба. Да что ее мужу служба эта? Он помер уже давно! Мы тут впроголодь живем, а ей службу подавай! Ничего я не заказывал. – Саган обвел взглядом односельчан. – А деньги у меня доме припрятаны, в погребе. Прямо под лестницей, позади бочки с вином. В тряпицу завернуты. Там много уже скопилось. Четырех коров можно купить. – Он вздохнул. – И зачем я только деньги эти укрывал? Сам не знаю. Ведь даже потратить не мог. Ну, купил бы себе чего-то. А дальше? Спросите, откуда деньги взял – на том и оплошаю, ничего ответить не смогу. Ан, нет – все равно копил.

Он стукнул кулаком по столу. Вслед, по небу прокатился раскат грома. Староста перевел тяжелый взгляд на Кайлена.

 — Вот перед тобой я особо виноват, Кай. Ведь этих денег тебе хватилось бы, чтоб от слабелеи вылечиться. Наверняка хватило бы. – Он склонился и похлопал лежавшего подростка по ноге. – Ну, уж теперь я тебе обещаю, клянусь даже: как до города доберемся, так сразу же к целителю пойдем. Вот чтоб мне провалиться, если слова не сдержу!

Кайлен ошеломленно смотрел на старосту. Потом уперся невидящим взглядом в потолок.

В порывах шквального ветра бушевал сад. И в душе царило такое же смятение. Подростку было смутно приятно оттого, что староста – такой уважаемый в селении человек – признавал свою вину перед ним. Но вместе с тем одна и та же мысль крутилась в голове: «Каждый год… Каждый год…». Кайлена охватило опустошение. Он отвернулся к стене.

Обезумевшее солнце прожигало лес насквозь. Раскидистый дуб утомленно поскрипывал. Крупные солнечные пятна дрожали на сухой земле. Кайлен покорно склонился к серым узловатым корням, вынул мешок. Затем вскинул голову и отчаянно крикнул:

 — Так не честно! Все фигурки у тебя на могиле! Давно там лежат! – Стиснул мешок обеими руками и резко обернулся.

Девушка уже ждала. Ее неподвижный взгляд упирался прямо в Кайлена. Белое платье, испачканное грязью и травой, колыхалось на слабом ветру. Ильвина шагнула в тень. Пятна света на земле обезумели. Дуб содрогнулся, отзываясь гневным рокотом. И тень вдруг исчезла. Ослепительный свет обрушились на голову. Щурясь, опасливо прикрывая беззащитное горло ладонью, Кайлен взглянул вверх: на разлапистых ветвях не осталось ни единого листочка. Только голые сучья торчали. Погибший дуб замер и больше не скрипел. Кайлен попятился. До боли в затылке прижался к твердому стволу, заскользил ногами по уклону мертвых корней.

 — Убирайся отсюда! – от страха голос у него срывался.

Под яростным солнцем задрожал воздух. Мельчайшие кусочки коры на земле, пылинки в воздухе – все стало видно отчетливо, до рези в глазах. И только теперь Кайлен целиком разглядел Ильвину. Ее губы, черные от ядовитого сока гром-ягоды, потрескались на жаре. Шею охватывала петля с тугим узлом – нежная кожа вокруг серой веревки воспалилась, покраснела.

 — Я хочу есть! – хрипло потребовала Ильвина. Она подошла и вырвала мешок с фигурками у Кайлена из рук.

 — Отдай!!!

Он потянулся к ней. Но тут же отпрянул: черный рот медленно растянулся, точно девушка улыбнулась. Но улыбка эта становилась все шире и шире. Становилась уродливой, неестественной. Вот, края черных губ спрятались за ушами. Ильвина широко раскрыла рот. Кайлен вскрикнул: вместо рта чернел котел Трины. Без дна – только мрачный провал.

Ильвина запрокинула голову и запихнула добычу в рот. Проглотила мешок. Потом наклонила голову набок, будто прислушиваясь к чему-то. И осуждающе напустилась на Кайлена:

 — Где твоя фигурка? Где она?!

 — Ее нет! – Руки у него задрожали. Чтобы не показывать страха, он крепко сжал кулаки. – Нет моей фигурки! Я ее не делал!

Девушка сердито поправила веревку на шее.

 — Тогда я съем тебя.

Кайлен закричал и оттолкнул Ильвину. Со всех ног бросился бежать в селение. В слепящем свете терялась тропа. Кайлен задыхался. Нестерпимый жар окутывал тело. А за спиной беспрестанно слышалось шуршание – ветка с увядшими листьями, привязанная к шее девушки, быстро волочилась по земле.

Ноги вдруг онемели, едва слушались. Плача от ужаса, Кайлен напрягал все силы, даже наклонился вперед. Но отчетливо сознавал, что бежит все медленнее.

Шорох за спиной внезапно оборвался. Кайлен даже не оглянулся – сразу понял, что Ильвина прыгнула. Ее платье затрепетало на ветру.

Сверху рухнула пудовая тяжесть. Сдавило голову, плечи. И перед глазами стало черно.

Кайлен чувствовал, что его поднимают, куда-то несут. Потом его снова положили на соломенный тюфяк. Только теперь под веками сделалось светлее. Слабый ветер пошевелил отросшие волосы, защекотал ими лоб. Голоса и звуки шагов отдалились, смолкли.

Окончательно Кайлен пришел в себя оттого, что кто-то настойчиво теребил его за руку. Он открыл глаза. Над головой свинцовым одеялом лежало грозовое небо. Душный воздух чуть слышно звенел – тонко, высоко. Совсем близко всхрапнула лошадь. Два раза стукнули копыта о камни.

 — Кайлен! Ну просыпайся! – тревожно шептал знакомый голосок.

Он повернул голову. Вблизи лица находился желтый сарафанчик с вышивкой на подоле. Это была Опютка. Сидя на корточках, она все оглядывалась куда-то назад и трясла Кайлена за руку.

 — Светлого дня, Опютка, — он улыбнулся.

 — Светлого. – Она снова оглянулась и жарко зашептала. – Я тебе принесла…

Девочка пригнулась к самым доскам телеги. И принялась что-то запихивать Кайлену под бок. Это оказался мешочек с тесемкой, в каких обычно хранят крупу. Однако в этом мешочке явно была не крупа – он бугрился неровными жесткими боками.

 — Я тебе яблок нарвала. Это в дорогу.

 — О, спасибо!

Опютка заулыбалась. Блестя глазами, сказала:

 — Не смогла достать, которые сверху. Прыгнула, нижнюю ветку поймала. За конец пригнула – яблоки сорвать. А она сломалась. Трина все увидела и маме нажаловалась. Мне за это всыпали. – Она сморщила нос. – Ну и ладно. Мама все равно не больно бьет. Хочешь, я еще принесу, пока не уехали?

 — Нет, спасибо, Опютка! Тут много – мне хватит.

 — Только ты их спрячь! А то увидят, и опять ругаться начнут.

Кайлен вдруг ощутил в груди камень щемящей тоски. Сжал в кулаке край желтого сарафанчика и сразу отпустил. Улыбнулся на выдохе.

 — Когда вылечусь, вернусь и буду тебя на спине катать.

 — Ой, здорово! Возвращайся скорее!..

Где-то вдали прокатился гром. Девочка сжалась, шепнула:

 — Саган идет!

Кайлен только услышал, как она спрыгнула на землю. Зашуршали смородиновые кусты.

Вскоре раздались шаги. Телега качнулась, заскрипела. Теперь на фоне пасмурного неба высилась фигура старосты.

 — Ну что, парень? Протянешь до города?

 — Да, уважаемый.

Саган прошел куда-то вперед, выше головы Кайлена.

 — Но! Пошла!

Послышался тяжелый цокот копыт. Телега сдвинулась с места, изредка тихо повизгивая осью. Ее правый расшатанный борт заметно дрожал.

Свою поездку в город Кайлен представлял совсем иначе. Он был уверен, что погода будет прекрасной: осеннее тепло, крупные облака вверху. Несколько лошадей, хмурый Гирко, Каррок и Саган разговаривают. Возы с горами спелых яблок – ароматных, ярких. И радость исполненной мечты.

Теперь Кайлен только слабо хмыкнул, глядя в грозную неподвижную темень туч. «Все сбылось по-другому. Но это не важно». Пошевелил плечами, устраиваясь на шуршащем тюфяке. «Все должны Трине денег за то, что она готовит еду. А долг всегда отдают после ярмарки... Я брал еду не только у Трины – у всех. Поэтому теперь я им просто должен. Там уже очень большой долг накопился. Даже если я один целое лето буду за садом ухаживать, все равно этого не хватит. И два лета подряд, и три – не хватит, чтобы рассчитаться. Может, я и никогда не рассчитаюсь до конца. Но это тоже не важно. Просто буду возвращать. Вот и все».

Подул ветер. На открытое лицо вдруг капнуло чем-то прохладным. Потом еще раз. Впереди, недосягаемый для глаз, завозился староста. И на Кайлена неожиданно опустилась большая шкура. От нее пахло сеном и горьковатым дымом.

 — Дождь начинается.

 — Спасибо, уважаемый.

Кайлен повернулся на левый бок, поджал ноги. Укрылся с головой, однако оставил отдушину возле самого лица. Смотрел, как на деревянном борту телеги одна за другой появляются темные косые полоски. Мышиными лапками капли все чаще стучали по доскам пола. Быстро надвигался шелест.

Грянул небывалый ливень. Даже скрипа телеги не слышно. Только мягкие удары лошадиных копыт еще пробивались сквозь ровный неумолчный шум. Воздух стал голубовато-серым, свежим: не вдыхаешь – пьешь. Вскоре, ломая мокрые кусты багульника, лошадь выбралась на просеку. С черных сосулек гривы текла вода. На дороге пузырились грязные лужи.

Кайлен взбодрился. Нашарил под боком мешочек, развязал. Приподняв тяжелую шкуру, подросток выглядывал наружу и грыз кислые зеленые яблоки. Он и сам не слышал, как откусывает. Кругом шумел ливень.

© Хегай А., 2010. Все права защищены 
    Произведение публикуется с разрешения автора