Приключения европейца

(Вполне правдивая история)

Роман

Герой романа гражданин Германии, размышляющий о духовных категориях и проблемах современного мира, решает поехать в далекую азиатскую страну, чтобы воочию разобраться в себе самом и западных ценностях. Какие приключения и открытия ждут его на этом пути – узнаете из предложенной автором увлекательнолй канвы романа

Из книги: Мельников В.Я. Сочинения. – Б.: Просвещение, 2003. – 598 с.

ББК 84 Р7-4
УДК 82/821
М-48
ISBN 9967-02-296-5
М 4702010202-03

        Часть первая

    Кайо и Марта Оберкот, пережив за двадцать пять лет супружества и любовь, и ссоры, и рождение детей, пришли, наконец, к тем ровным отношениям, когда привычки устоявшегося быта становятся частью образа жизни и главной силой, скрепляющей семейные узы. Утратив прежнюю пылкость любви, супруги тем не менее не перестали испытывать потребность друг в друге. Только теперь она проявлялась лишь в общих заботах о детях, семейном бюджете и устройстве быта. Фрау Марте всего этого вполне хватало, и она в последние годы не испытывала особого беспокойства по поводу охлаждения мужа к ней как к женщине.
        Марта была домоседка, ее интерес к окружающему миру редко распространялся дальше города, в котором она родилась и жила всю свою жизнь. Налаженное домашнее хозяйство в уютном особняке на тихой городской окраине оставляло достаточно времени на посещение модных магазинов, портнихи, дамского салона и сидение у телевизора за просмотром душещипательных любовных сериалов. Марта ревниво относилась к услугам ресторанов и старалась, чтобы муж ел дома. Она умела хорошо готовить и любила баловать его и детей своими вкусными блюдами, которые в старые добрые времена почтенные бюргеры поэтически называли Himmelspeise (небесная еда).
        При сходстве некоторых привычек и вкусов Кайо в остальном был полной противоположностью Марты. Он служил директором по маркетингу в крупной строительно-ремонтной фирме, довольно много времени находился в командировках, имел обширные деловые связи в стране и за границей, увлекался игрой в теннис и предпочитал проводить уик-энды с друзьями и партнерами по работе (так он объяснял Марте свои отлучки). Как и многие деловые люди его круга, Кайо ездил в дорогом «Мерседесе», носил костюмы, рубашки и синие шелковые галстуки, которые заказывал в отделении ручного пошива фирмы «Ланвен», что на пятом этаже бутика по улице Фобу в Париже. Модная одежда от «Ланвена» была некоей отличительной принадлежностью к преуспевающим деловым людям, и Оберкот не упускал случая пополнить ею свой гардероб. Примеряя новую пару, он каждый раз с долей здорового самолюбования осматривал себя в зеркале и находил, что годы пока щадят его. Живой, чуть ироничный прищур глаз, свежая кожа лица, подтянутая фигура подчеркивали его моложавость. Впечатление мужской привлекательности не портили ни седина, ни морщинки у глаз, ни намечающаяся дряблость шеи под подбородком.
        Он нравился женщинам и отвечал взаимностью. Но в большинстве случаев увлечения были недолгими. Исключением был лишь роман с тридцатилетней Лизой Дош, рекламным агентом в фирме, где он работал. Все началось с того, что она явилась к нему с претензией по оформлению сделки с одной зарубежной компанией. Ознакомившись с бумагами, он увидел, что допустил неприятную оплошность. Лиза с дружеским участием похлопала его по плечу и любезно пообещала помочь в исправлении ошибки. И действительно, все обошлось.
        - За мной долг, — сказал он, зайдя к ней в отдел. – Как насчет того, чтобы сегодня поужинать вместе? 
        Она не стала ломаться. Кайо отвез ее в загородный ресторанчик, где они очень мило провели время. Лиза держалась непринужденно и весело щебетала весь вечер. В приятном возбуждении от двух бокалов шампанского и близости ее молодого упругого тела, он долго кружил с ней в медленном танце под тихую музыку. 
        На обратном пути они заехали в мотель и взяли номер на двоих.
        После того вечера было еще несколько ужинов в ресторане с любовным продолжением в мотеле. Потом Кайо купил спальный автоприцеп со всеми удобствами, который стал местом их тайных свиданий в уик-энды. Лиза была темпераментной любовницей и хотела такой же отдачи от него. Он вовсю старался не разочаровать ее. Их связь продолжалась больше года. Но в конце концов встречи с Лизой стали тяготить Кайо, и чем дальше, тем больше. Он начал замечать, что не испытывает былого волнующего предвкушения от них. Однообразие их отношений, настойчивое желание Лизхен выжать из него все, что ей хочется, вызывали у него нарастающее раздражение, которое еще больше усилилось, когда он узнал, что его пассия – ярая феминистка и участвует в некоей женской организации, борющейся за право женщин на оргазм. К шумным выходкам этих малахольных сучек Кайо поначалу относился с веселым любопытством, но потом их вакханалии стали претить ему своим бесстыдством и надуманностью.
        Кайо решил порвать с ней. Жемчужное ожерелье, которое он подарил Лизе при расставании, смягчило удар, и все кончилось без слез и скандала.
        К тому времени подвернулась длительная командировка в Бразилию. В первую неделю пребывания в Рио-де-Жанейро Кайо с головой ушел в работу и не оставлял времени для развлечений. Но фривольность местных красоток, минимум одежды на бедрах, чувственная лихорадка солнечных пляжей Копакабаны будоражили и неудержимо отвлекали от серьезных дел. В конце концов Кайо пришел к мысли, что воздержание – это выдумка попов и начал наводить справки по части развлечений.
         — О, это совсем не проблема, — весело осклабившись, ответил на его осторожный вопрос местный партнер по торговым делам. – Рио райский остров любви, куда более дешевый и безопасный, чем, допустим, Манила или Гонконг.
        Со слов любезного знатока амурных дел выходило, что единственное, чего нужно здесь опасаться, это фавелы и места сборищ геев. В остальном же все о'кей. Можно, например, по газетному объявлению посетить вполне респектабельный массажный кабинет или баню, где за дополнительную плату получить интимные услуги. А можно прогуляться по набережной, посидеть в ресторане, потанцевать в дискотеке и там подцепить на свой вкус девушку, готовую после ужина вдвоем продолжить знакомство в чистенькой гостиничке, каких множество в Рио. Самое интересное, что большинство девушек не проститутки в обычном понимании этого слова, а подрабатывающие совмещением приятного с полезным студентки, работницы фабрик, секретарши из офисов, уборщицы и представительницы других малооплачиваемых профессий. Такой приработок здесь не считается чем-то зазорным, во всяком случае не подвергается публичному порицанию. Но если захочется чего-нибудь особенного, то, пожалуйста, к вашим услугам фешенебельные бары с дорогими путанами и стриптиз-шоу. 
        Советы бывалого человека весьма пригодились. Кайо испробовал и первое, и второе, и третье и нашел, что бордели Гамбурга с их холодной мишурой, расчетливой, а иногда и с криминальной коммерцией во многом уступают домашнему, милому, ненавязчивому бразильскому сервису с его неиспорченными, деревенски простодушными служительницами, добрый покладистый нрав которых приводит в восторг даже видавших виды клиентов.

   Из командировки в Бразилию господин Оберкот вернулся загоревшим, посвежевшим и в приподнятом настроении.
        Но жизнь устроена так, что за светлой полосой нежданно приходит черная. Однажды в зимний день его машину занесло на мокром автобане. Перевернувшись несколько раз, она ударилась о железобетонный столб. К счастью, Кайо остался жив, но получил тяжелые ушибы. В больнице, куда его сразу же положили, впервые появился избыток свободного времени, который не могли исчерпать ни телевизор, ни беллетристика, ни посещения жены, детей и сослуживцев. Эта пустота стала заполняться размышлениями обо всем, что дала ему жизнь.
        Раньше он не любил вспоминать о своем голодном послевоенном детстве. Дымка лет так и не размыла отвратительный оскал витавшей тогда над Германией смерти, разрухи, бедствий, но сейчас Кайо с пронзающей душу грустью видел словно воочию усталые лица матери, изо дня в день решавшей головоломку, чем накормить семью, безработного отца, потерявшего ногу в окружении под Сталинградом. Бедные старики рано ушли из жизни, так и не выбившись из нужды.
        Да, его жизнь с тех пор сильно изменилась. Но доволен ли ею он? Трудно сказать… Он много работал и многого добился, это правда. Сейчас может позволить себе все, о чем когда-то мог только мечтать. Отчего же порой ему бывает так тоскливо и одиноко? Не от мыслей ли о том, что в нашем бренном мире все быстро уходит в небытие? И каждый прожитый год ведет неумолимый отсчет тому, что укладывается в слово «поздно»? Как же до обидного мало живет человек! А ведь природой нам отпущен куда более долгий век. Недожитые годы, думал он, крадет наша оторванность от природных корней, наша жадность к потреблению все новых и новых благ. Самонадеянное насилие над природой отторгает человека от нее, оборачивается кошмарным загрязнением почвы, атмосферы, океанов и морей, оскудением ресурсов, катастрофическим изменением климата и другими страшными бедствиями. Надо пока не поздно остановить это безумие. 
        Придя к такому отнюдь не новому открытию, Кайо обратил свои мысли к Богу. Он не хотел доверять расхожим, обывательским мнениям о нем и засел за первоисточники. Одолел отдельные места из Библии, послания апостолов, несколько духовных и исторических трактатов. Под влиянием прочитанного его сначала неясные рассуждения постепенно обретали логическую стройность и цельность. Он все больше утверждался в мысли, что ничто в мире не происходит изолированно, все взаимосвязано. Живущие ныне люди, их близкие и далекие предки, каждый в отдельности и все вместе – общий материал земного мироздания, растущего и совершенствующегося из века в век. Но как бы ни были мы разумны, думал Кайо, какие бы чудесные открытия ни сделали, что бы ни изобрели, нам не дано повторить свершение Творца, ибо помыслы наши направлены не вовне, а внутрь себя, они эгоистичны, а потому греховны и разрушительны. Мы частица природы, мы можем постепенно познавать ее, но никогда не встанем над ней. Стремление к безграничному возвышению и самоутверждению, не желающему ничего знать над собой, ведет к отрицанию ценности других человеческих личностей и в конечном счете к деградации собственной личности. И не в этом ли противоестественном стремлении – корень всех преступлений человеческих? 
        Чтобы пройти свой путь очищения, каждому надо понять, что же такое грех. Это важно потому, что он многолик, множествен как клубок извивающихся ядовитых змей на зловещей голове Горгоны. Но главная суть его, по-видимому, проявляется тогда, когда мы преступаем Закон Божий, совершая насилие над всем, что кажется нам подвластным. Чтобы разобраться во всем этом, одного покаяния мало – надо проникнуть во всю историю человечества, в начало начал ее и в истоки религии, ибо и история, и религия связаны между собой гораздо теснее, чем может показаться на первый взгляд.
        После выписки из больницы Кайо завел философский дневник, который по его замыслу должен был стать основой будущей книги. Через несколько месяцев под его пером появилось нечто вроде пролога к ней. Вот что он написал, смешав факты истории с мифами Ветхого завета.
        Наскучил Богу древний хаос и решил он сотворить мир. Сначала создал небо и землю. Но были безвидны и пусты они, и Дух Божий в одиночестве носился над ними. И тогда сказал Господь: да будет свет. И стал свет и отделил его Создатель от тьмы и назвал свет днем, а тьму ночью. Во второй день создал он твердь небесную и сушу земную; в третий – растительность; в четвертый – светила небесные и два из них сделал главными: большое для управления днем, меньшее – для управления ночью. В пятый день населил Бог живыми существами воды, а небо птицами. Шестой же день приберег особо – сотворил человека по образу и подобию своему и попутно оживил пространство на суше скотом, зверями и пресмыкающимися. 
        Завершив свою многотрудную работу, Создатель отдал седьмой день отдыху, благословил и освятил его. Огляделся на досуге Господь по сторонам и увидел, что сотворенный им мир хорош и свят. И на радостях назначил человека владыкой над всею землею и населившими сушу, воду и небо живыми существами. 
        Заботясь о благе человека, насадил Господь райский сад в Эдеме, что на востоке, и поместил там человека, чтобы возделывал и хранил то, что давало хорошую пищу и приятное отдохновение. Но при этом заповедал Бог человеку: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь… ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь».
        Но вот однажды заметил Господь, что живую душу его любимого питомца смущает одиночество. И сказал он: «Нехорошо человеку быть одному; сотворю ему помощника, соответственно ему». Навел Господь крепкий сон на человека, и когда тот уснул, взял одно из ребер его, закрыл рану плотью, а из ребра создал жену и привел ее к человеку. И прилепился он к жене своей и стала одна плоть. Так появилась супружеская чета: Адам и Ева. Были они наги и не стыдились этого.
        В ту пору райский сад по доброте Вседержителя не охранялся и в него проник змей, который был хитрее всех зверей, созданных Богом. Тая коварный умысел, спросил змей у жены Адама: «Подлинно ли заповедал Бог не есть ни от какого дерева в раю?». Ева ответила, что есть можно все, кроме плодов с дерева познания добра и зла, ибо нарушивший Божий запрет тотчас же умрет. И тогда змей выложил свой главный козырь. «Нет, никто не умрет, — возразил он, — Бог запретил есть плоды с того дерева, ибо знает, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло». 
        И в самом деле, увидела Ева, что плоды хороши для пищи, приятны для глаз и вожделенны. Поверила она искусителю, сорвала несколько плодов, съела сама и дала Адаму. И открылись глаза у обоих, и увидели они, что наги. Позвал как обычно Господь Адама к себе, но тот не идет, пытаясь скрыться. «Где же ты, — спросил его Бог, — разве не слышишь голос мой?» 
«Слышу, — ответил Адам, — но я убоялся придти к тебе, потому что наг».
        «Кто же сказал тебе, что ты наг? – спросил Господь. – А не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть?»
        Предстали оба для ответа перед Богом. Адам простодушно сознался, что принял плод из рук Евы, а та свалила вину на змея-искусителя. Рассудил Господь это дело по справедливости и воздал каждому по грехам. Отныне женщина, сказал он, будет в болезни рожать детей и терпеть господство мужа над собой, мужчине же придется в поте лица добывать хлеб насущный. А змей во веки веков будет обречен ползать на чреве своем и есть прах.
        Порешив так, изгнал Бог грешников из рая, а у врат его поставил для охраны херувима. 
        С этого и началось грехопадение человеческое. От прародителей своих унаследовали люди кощунственное желание покорить весь мир и властвовать над ним. Не знал Господь, как дорого обойдется возвышение человека, как не единожды будет обманут он в своих лучших родительских чувствах и наживет большие неприятности от бунтов против Божьих устоев.       Наказание Божье не достигло цели. Люди продолжали умножать грехи свои. Сын Евы Каин злодейски убил брата Авеля, но Ева родила еще одного сына. Потомки их расселились по всему миру, наполнили его злом и такой похотью, что даже сыны Божьи поддались искушению. Увидев, как прекрасны и соблазнительны дочери человеческие, они стали тайком сожительствовать с ними и наплодили полубогов. Проведав о непотребном разбавлении Божьей породы, Господь пришел во гнев. Не хватало еще, чтоб полукровки хозяйничали в Божьих чертогах! И в гневе своем впервые раскаялся Господь в том, что создал человека и решил истребить все живущее на земле. И наслал всемирный потоп. Однако среди грешников один оказался праведным перед очами Бога. Звали его Ной. Господь проявил слабость к этому человеку и приказал ему построить ковчег, в который посадить семью и по паре всяких животных. Как только все было готово, отворились источники бездны и окна небесные, и вода покрыла даже самые высокие горы, уничтожив все живое на земле. Когда по прошествии многих дней Бог приступил к осушению земли, ковчег прибился к горе Арарат. Чтобы узнать ближайшие пределы суши, Ной выпустил ворона, потом голубя. Но птицы скоро вернулись назад. Через семь дней еще раз взмыл голубь. Он вернулся с листом маслины в клюве. Через некоторое время Ной снова пустил голубя, но тот не вернулся. Так Ной узнал, что земля просохла от воды. Покинув ковчег, он прежде всего принес жертву Богу. Обоняв благоухание жертвы, Господь пришел в приятное расположение духа и возрадовался, что не истребил под корень все человечество. Ведь что ни говори, а пусто в мире без людишек. Они хоть и шкодят без меры, но привык заботиться о них Создатель как о детях. И решил он отныне заключить некий союз с людьми. «Пусть же, — сказал Господь, — они живут собственной жизнью. Раз не удалось избавить человека от грехов, сделать его лучше, значит надо с этим смириться, ибо помышление сердца человеческого – это от юности его».
Так новый прагматичный порядок пришел на смену допотопному наивному «золотому веку». 
        Меж тем люди, возомнив себя всесильными, осмелились бросить новый, доселе невиданный вызов Богу. Местом их очередного греховного замысла стал город Вавилон, где при огромном стечении народа началось строительство высочайшей башни, с которой люди могли бы подглядывать в окна божьих чертогов, а при удобном случае и свергнуть Бога с престола, чтобы захватить власть над миром и самим стать богами. За этот смертный грех полагалось жестокое наказание, однако Господь, помня свой мирный завет, поступил мягко и весьма хитро. «Сойдем же, — сказал он своему окружению, — и смешаем там язык их». Доселе строители башни говорили на одном языке, теперь же речь их стала разной. Люди перестали понимать друг друга, рассеялись по всему миру, а ступенчатая, сужающаяся кверху Вавилонская башня осталась недостроенной.
        Новое грехопадение людей удалось бескровно пресечь, но оно было настолько вопиющим, что Бог уже не видел выхода из создавшегося положения. Он изгнал прародителей человечества из рая, но те наплодили сонм греховных потомков; всемирный потоп уничтожил их, но Ною с семьей удалось спастись, и они продолжили род человеческий. Вавилонское столпотворение не оставило даже искры надежды на искупление и породило проблемы, сулящие ужасные потрясения. Ведь появление разных языков вело к нарастанию разногласий и вражды как внутри человеческих сообществ, так и между ними. Бог предвидел все это, но не в силах просветить людей, переломить их упрямство, отдал будущее человечества в его собственные руки. И если суждено ему погибнуть, то это случится от рук его. 
        А люди продолжали испытывать терпение Бога, но он теперь уже карал не человечество, а только отъявленных грешников, среди которых самая дурная слава шла о содомлянах. Господь послал трех ангелов, дабы разобраться на месте. Но даже ангелы едва не стали жертвами сексуальных притязаний обнаглевших содомлян, ломившихся в дом праведника Лота. И тогда Господь сжег очаги разврата – Содом и Гоморру. Все жители их погибли, спасся лишь со своей семьей заранее предупрежденный ангелами Лот. Убегая, жена Лота пренебрегла предостережением не смотреть назад и превратилась в соляной столб, каких до сих пор много в южной части Мертвого моря. 
        А спасшегося праведника Лота дочери напоили допьяна и по очереди переспали с ним в шатре. Обе забеременели и от них пошли две ветви многочисленного потомства. 
        В своих предприятиях вывести человечество к царству Божьему Господь своей главной опорой избрал иудейский народ.
        Но многие евреи в гордыне своей исключительности не стали примером духовного совершенства, а напротив, без конца умножали пороки властолюбия, тирании, жестокости и скопидомства. Эти пороки проникали в сознание потомков, развращали и уводили людей от истинного пути. 
        Наделенные благодаря своему разуму огромным могуществом над окружающим миром, они то и дело впадали в соблазн подменить свои природные начала божественной способностью быть над всем, не понимая, что тем самым рвут свою естественную связь с природой и обрекают себя на гибель. 
        Однако опять-таки памятуя о младенчестве человечества, Господь все же не переставал питать надежду на то, что грехопадение сынов земных не приведет к полному и окончательному их разрыву с божественной первоосновой, что они еще смогут обрести себя в божественном мире. И Господь в бесконечной милости и мудрости своей снова протягивает руку помощи всем заблудшим. Это происходит на переломе двух эпох – уходящей ветхозаветной и идущему ей на смену Новому завету. Благая весть – Евангелие – исподволь подготовила мир к осознанию скорого явления богочеловека, который по замыслу Господа должен был на самом себе показать идеал единства человеческого и божественного, научить смертных людей, наделенных, однако, бессмертной душой, как жить в гармонии с Богом и природой и как по взаимной любви входить в живой совет с Богом. 
        В эпоху Ветхого завета жертвенность была одним из постулатов религии. При этом жертвователями во имя Бога всегда были люди. Теперь же роли поменялись – Господь решил сам принести в жертву своего сына Иисуса, чтобы подвигнуть всех малодушных на истинную любовь к ближнему, явить им живой образ великого бескорыстия, доброты и милосердия.
        Явлению Иисуса Христа предшествовали действительные исторические события, которые происходили в то самое время, когда народ Палестины переживал жестокий гнет Римской империи. После разгрома Египта Юлием Цезарем Рим установил господство над всеми палестинскими землями. Ставленники империи-прокураторы, опираясь на поддержку местной палестинской знати и религиозной элиты, не стеснялись в средствах подавления недовольства, удушали народ все новыми поборами. Среди тех, кто перешел на сторону римлян, были первосвященник иудейский Гиркан II и его помощник Антипатр. В благодарность за это Юлий Цезарь назначил Гиркана этнархом Палестины, Антипатра – прокуратором Иудеи, а его сына Ирода – стратегом Галилеи. Через некоторое время Ирод, доказавший свою преданность Риму, с соизволения его сената был поставлен на царский престол в Иудее. За годы своего правления он разорил страну непосильными поборами и установил жестокую тиранию. Недаром имя Ирод стало синонимом изуверства и предательства. Доведенный до отчаяния народ Иудеи ненавидел своего правителя, роптал, неоднократно восставал и надеялся на чудесное избавление от насилия. Тогда-то и возникла вера в приход мессии и «исполнение времен» – создание счастливого царства Божьего.
        Время шло, умер царь Ирод, на смену ему пришли к управлению государством его сыновья – Архелай, Филипп и Ирод Антипа. При них гнет Рима и царская тирания стали еще более жестокими.
        Смутные времена всегда были хорошей почвой для лжепророков. При правлении римского прокуратора Куспия Фада некий Февда обманул своих сторонников, обещанием, что заставит реку Иордан расступиться и проведет людей посуху с тем, чтобы внезапно ударить в тыл римлян. Однако Фад опередил повстанцев, выслав навстречу им отряд всадников. В числе пленных был схвачен и сам Февда. Ему отсекли голову и выставили ее напоказ в Иерусалиме для устрашения непокорных. 
        Другой лжепророк еврей из Египта, имя которого кануло в лету, повел несколько тысяч своих сторонников к Масличной горе, чтобы оттуда начать штурм Иерусалима. Но римский прокуратор Феликс неожиданно напал на восставших, принудив оставшихся в живых спасаться бегством. Среди них оказался и сам незадачливый «мессия».
        Известен и еще один печальный случай. Под влиянием лжепророчества сотни людей вышли в Иудейскую пустыню, надеясь обрести там счастливую жизнь. Римские легионеры захватили их и казнили лжепророка со всеми его последователями. 
        Несмотря на эти поражения, палестинцы не теряли веры в пришествие Спасителя и всячески старались ускорить его. В мае 66 года Иерусалим при поддержке всей Палестины восстал против Рима. Эта иудейская война длилась четыре года и закончилась поражением восставших от войск императора Веспасиана.
        Спасаясь от римлян, палестинцы объединялись в мелкие общины, среди членов которых ходили слухи о том, что пришествие мессии (по-гречески Христоса) уже состоялось. Так появились первые христиане, распространившие свое вероучение сначала на иудейские диаспоры в Греции, Риме и в других странах, а затем и на многие иноязычные народы обширной Римской империи.
        Благая весть о пришествии мессии победоносно завоевывала умы людей. Во тьме веков реальная история причудливо перемешивалась с евангельскими легендами. Одна из них – о рождении предтечи Спасителя. При правлении царя Ирода жила праведной жизнью пожилая чета — священник Захария и его бездетная жена Елисавета. Они свято чтили законы Моисеевы и обычаи евреев, соблюдали все ритуалы в честь праздников и с особым благоговением относились ко дню отдохновения – святой субботе и пасхе с праздником опресноков. В этот день в их доме, как и во всех домах евреев, после заклания пасхального тельца выставлялось обильное угощение с жареным мясом, вином и опресноками.
        Супруги были в преклонном возрасте и давно смирились с тем, что останутся без потомства. Но в один прекрасный день Елисавете явился ангел Гавриил и принес весть о грядущем рождении у нее сына, который станет предтечей мессии. 
        Все исполнилось, как возвестил Гавриил. Сын Елисаветы и Захария, нареченный Иоанном, по достижении зрелости уединился в Иудейской пустыне, где носил одежду из грубой волосяной ткани, питался саранчой и диким медом. В тридцать лет Иоанн начал служение. Встречался с пахарями, скотоводами, рыбаками с Генисаретского озера, ремесленниками и призывал их к покаянию в ожидании скорого прихода мессии. Однажды среди последователей Иоанна, которых он крестил в Иордане, появился никому не известный совсем еще молодой человек. Он был худощав, строен станом, длинноволос и скромно одет, как и все в окружении пастыря. Если б не по возрасту пронзительный и в то же время добрый взгляд юноши, рассудительная речь и умение угадывать сокровенные мысли собеседника, никто бы не обратил на него особого внимания. Иоанн крестил молодого человека вместе с другими своими учениками и поначалу, казалось, ничем не выделял его от остальных. 
        Проповеди Учителя настолько увлекли паству, что многие стали думать, будто он и есть тот мессия, которого все так долго ждали. Узнав об этом, Иоанн во всеуслышанье отверг слухи о своем мессианском предназначении и назвал себя предтечей истинного мессии. «Сам же я, — сказал он, — не достоин даже развязать ремешок на сандалии месссии». Молвив так, Иоанн ко всеобщему удивлению указал на неизвестного юношу и торжественно добавил: «Вот агнец Божий, который берет на себя грех мира… И я видел и засвидетельствовал, что сей есть сын Божий».
        Не все поверили ему тогда – таков уж разум человеческий. Но с тех пор к имени Иоанна навечно добавились два новых: «Предтеча» и «Креститель». Так состоялось открытие народу живого Иисуса Христа, рожденного в Вифлееме девой Марией.
        В жизни Иоанна-Крестителя и Иисуса много общего. Оба посвятили себя служению во имя духовного исцеления человечества и приняли смерть от своих врагов. Однако Иоанн при всем своем величии был всего лишь смертным человеком, а Иисус Христос — сыном Бога. Потому-то трагическая смерть обоих имеет разный финал. Предательски отрубленную голову Иоанна, палач на блюде преподнес в подарок вздорной и мстительной царице Иродиаде, а тело казненного погребли его ученики.
        Иисус Христос тоже пострадал от своих врагов. Верхушка иудейского духовенства и придворная знать настороженно отнеслись к его проповедям о милосердном и справедливом для всех царстве Божьем, усматривая в них угрозу своим привилегиям и канонам веры в исключительную богоизбранность иудейского народа. Они объявили молодого бедно одетого проповедника подстрекателем к государственному перевороту и стали распускать слухи, что тот вовсе не мессия, а обыкновенный мошенник, лжепророк и призывали народ побить его камнями. Но все их попытки опорочить Христа оказались тщетными, число его учеников и последователей быстро росло. И тогда церковные фарисеи и книжники обратились к колониальной римской власти. Их прошение к прокуратору Иудеи Понтию Пилату возымело действие. На Иисуса был объявлен розыск и вскоре по предательской указке его ученика Иуды, польстившегося на тридцать сребреников, он был задержан, доставлен на допрос к Понтию Пилату и приговорен к распятию на кресте. 
        В день казни огромная толпа запрудила смертный путь Иисуса Христа на Голгофу. Легионеры Понтия Пилата, нанося удары куда попало тупыми концами копий и щитами, оттеснили народ и плотно построились по обеим сторонам пробитого коридора. Толпа волновалась и шумела, скорбный плач и стенания одних смешивались с торжествующими, злорадными выкриками других, ставших еще более громкими, когда показалась процессия приговоренных к казни преступников, вместе с которыми вывели и Иисуса Христа. Он медленно всходил на подъем, стараясь не опускать голову, не прятать лицо от глаз людей, но привязанный к спине крест из подтесанных бревен тяжко пригибал его долу. Взор Иисуса был спокоен и прям, не блуждал по сторонам, но присутствующие по запекшимся от жажды губам, хриплому, прерывистому дыханию, бледному, измученному лицу видели, сколь велики его страдания. 
        А на вершине холма уже было подготовлено место для традиционной имперской казни. Привычные к убийству римские солдаты, насмешливо подшучивая над своими жертвами и пересмеиваясь меж собой, закрепили в земле основания крестов и, орудуя тяжелыми молотками, с грубой сноровкой вбили кованые утолщенные к шляпкам гвозди в запястья рук и голени ног корчившихся и кричащих от боли жертв. Только Иисус молчал, бессильно уронив голову на грудь. Кровь стекала из его ран, окрашивая основание креста и землю под поперечиной…
Иисус до конца испил чашу своих страданий. Но ему как сыну Божьему уготовано было воскресение из мертвых и вознесение на небо.
        Никому из смертных не дано знать дня завершения своего земного пути. Иисус знал все наперед. Незадолго до казни, придя с тремя апостолами под сень олив Гефсиманского сада, он к удивлению сопровождавших его вдруг открыл им свою тоску и страх перед предстоящими ужасными страданиями. И они, до глубины души потрясенные, еще раз с благоговением убедились, что Иисус был жертвенным страдальцем, искупителем, мессией и владыкой царства Божьего, чье появление на земле было предсказано в древних пророчествах.

     * * *
         Дописав последнюю строчку, Кайо с грустной усмешкой закрыл дневник. Ну и что ты хотел всем этим сказать? – спросил он себя. – Что Бог, создав человека, потерпел неудачу? А может все наоборот – люди сами создали его из страха перед непонятными, кажущимися сверхестественными, силами природы? Ведь познавая мир, человек расширяет свою власть и над планетой Земля, и над небом и все дальше проникает в глубины космоса. Обитель божественных сил сужается как шагреневая кожа. Так может человек и есть истинный владыка мира? Боги ведь мало чем отличаются от нас: наделены такими же человеческими чертами, пороками и страстями. Они любят почитание, кровавые жертвоприношения, запах жареного мясца невинных агнцев и человеческих младенцев. Увы, таковы божества многих древних цивилизаций – майя, инков, ацтеков, египтян… А языческие боги великолепных Эллады и Рима – чем не великосветские интриганы, любители пофлиртовать, гульнуть на стороне в компании со смертными красавицами. Их эгоистические добродетели, дрязги, испорченность, жестокость, мстительность, покровительство избранным любимчикам, соперничество и вражда – ну все как у людей!
        Однако теперь в мире другие религии и другие боги Отпочковавшееся от иудаизма с его богом Яхве христианство явило миру светлый облик Спасителя – Иисуса Христа. К добру призывают верующих и Аллах, и Будда. Но может быть все они – образ одного бога – Вседержителя Вселенной, а мы об этом пока не знаем? Хотелось бы верить, что так оно и есть…
        И все же как мог царь природы – Homo sapiens так загадить все вокруг себя, что вплотную подошел к порогу глобальной катастрофы? Значит, прав Создатель, призывающий нас к ответственности, воздержанию, обузданию плоти, торжеству духа и милосердия? И не в этом ли его главное предназначение – спасать наши души, вразумлять нас? И не в этом ли главный смысл древнего пророчества о конце света?
        Так пусть же Бог вечно пребудет в наших душах и только так мы обретем царство Божие…
        Эти вполне здравые рассуждения подтолкнули господина Оберкота к мысли, логически созвучной его душевному состоянию, но совершенно нелепой для его ближайшего окружения. Он решил бросить все и совершить дальний вояж. Его взор был обращен к осколкам советской империи – центральноазиатским странам. Кайо представлял их себе как территорию с горами и долинами, с городами и селениями, далекими от удобств европейской цивилизации, со скуластыми, бородатыми аборигенами в халатах, с шумными восточными базарами, ревущими ишаками и восседающими на них колоритными всадниками…
        Конечно же, он хотел увидеть все это не ради праздного любопытства и не из честолюбивой надежды, что сможет что-нибудь изменить к лучшему. Он преследовал более простую цель – собрать интересный материал для своей будущей книги о проблемах религии и цивилизации в двух современных мирах — западном и восточном. Сойдутся ли они на основе своих корневых, идущих издревле духовных ценностей перед лицом грозящей катастрофы или придут к столкновению на почве огромных различий в экономике, культуре, менталитете и тому подобное. Над этим он начал задумываться еще со студенческих лет и тогда же вступил в партию зеленых. 
        Семья и работа остудили горячие увлечения молодости, но когда жизнь ушла за полвека, вновь ожили, правда, теперь уже с более рассудочной окраской. Кайо все больше склонялся к мысли, что потребительское благополучие на Западе приобретается ценой разрушения природы, истощения ее далеко не безграничных ресурсов. Но есть, надеялся он, страны, еще не ставшие обществом потребителей. И может быть именно по этой причине у них больше шансов на выживание в будущем.

        Предстоящая долгая разлука с женой мало огорчала господина Оберкота. Он давно уже жил на развалинах того, что называется семьей. Да, была когда-то любовь к стройной смазливой девчонке по имени Марта. Потом родились дети. Марта отдавала им всю себя, забывая порой о муже. Когда заболел сын, она вся исстрадалась и однажды, когда муж придвинулся к ней в постели, с досадой оттолкнула его руку и сказала: «У тебя одно на уме…» Это стало концом семейной идиллии и началом поисков любви на стороне. 
        Фрау Марта до того привыкла быть рядом с мужем, что его отлучки в командировки или уик-энды всегда расстраивали ее, и она изнывала от ожидания, считая дни и часы до встречи. Она была уверена, что и Кайо чувствует то же самое. Тем большими были ее изумление и ужас, когда муж вдруг объявил, что собирается уехать на месяц или два в Центральную Азию.
        — Как же ты поедешь, ведь там везде бандиты, нищета и коррупция! – воскликнула она.
        — Ты преувеличиваешь, — возразил Кайо. – Там не опаснее, чем в Турции или в Бразилии, хотя население действительно бедное и не имеет такой потребительской индустрии, как у нас. Но я в этом вижу даже некоторый плюс, потому что мы уже обожрались своим благополучием и хотим получать еще больше, не задумываясь, что вычерпываем может быть последние ресурсы из земли и атмосферы…
        — Боже праведный! – снова вскричала фрау Марта. – Да какое тебе дело до всех этих азиатов и мировых проблем! На нас и на наших детей с внуками всего хватит, а потом, даст Бог, все само образуется.
        «Вот, вот, — впервые с неприязнью к жене подумал он. – Главное, чтоб нам хватило, а что останется другим — наплевать! Что за эгоизм, что за близорукость такая! И сколько же можно на Бога надеяться, погрязая во все новых грехах?»

      Цель, которую Оберкот с присущей ему энергией и обстоятельностью обдумал и к достижению которой упорно стремился, наконец, обрела реальность. Самолет, пробив рыхлую вату туч, клубившихся над заснеженными горами, вырвался в широкую долину и через несколько минут благополучно сел на бетонное поле аэродрома. За его оградой, чутьем угадав иностранца, прибывшего окружила толпа таксистов и, как водится, добыча досталась самому нахальному. Старый драндулет помчал Кайо по асфальтовой дороге, обрамленной тутовниками, за которыми зеленели хлопковые поля. Потом пошли домишки, прятавшиеся за высокими глиняными оградами-дувалами и шпалерами виноградников. На улицах то тут, то там мужчины в тюбетейках, в серых халатах, подпоясанные белыми холстинами, и женщины в длинных цветастых платьях сидели у выставленных на продажу канистр и бутылей с бензином, у складных столиков с лепешками, сигаретами и жвачкой. На уличных обочинах играли полуголые с кофейным загаром дети. Внимание Кайо привлекло обилие харчевен, из которых вкусно пахло шашлыком, вареным и печеным тестом и луком. 
        Одноэтажная окраина быстро уступила место одинаково унылым коробкам жилых многоэтажных домов, магазинам, предприятиям, учреждениям – всему тому, что есть в любом городе. «Но как все-таки разительно не похоже все здесь на европейский город», — подумалось Кайо. Его свежий взгляд то и дело наталкивался на плохое обустройство уличных дорог, выбоины и пыль на асфальте, мусорные свалки у домов, на деревья с поломанными и засохшими ветками, неухоженные газоны, облупленные стены зданий.
        Гостиница, куда его привез таксист, гордо возвышалась над всеми окружающими зданиями. В ее просторном вестибюле с мраморным полом толпилось десятка полтора приезжих, жаждавших поскорее покончить с формальностями и получить место. Но администратор, бойкая черноглазая дама не спешила потрафить желаниям нетерпеливых клиентов: подолгу названивала дежурным по этажам, уточняя наличие свободных мест, отрывалась на посторонние телефонные разговоры и между этими делами выписывала квитанции.
        Господин Оберкот, оказавшийся в очереди последним, стоически переносил тягостное ожидание, смирясь с мыслью, что должен принимать чужие порядки такими, какие они есть. И все же не мог отделаться от недоумения по поводу отсутствия компьютера. Ведь будь здесь даже самый паршивый ящик с устаревшей начинкой, и то дело пошло бы куда быстрее. 
        Наконец, очередь дошла и до него. Восточная брюнетка за стойкой бегло перелистала его заграничный паспорт, с любопытством глянула на предъявителя и сказала, водя пальцем по графе с фамилией:
        - Что-то я никак не разберу вашу фамилию.
        Оберкот напряг память, роясь в русских словах, которые успел выучить перед отъездом, но смысла сказанного так и не понял. 
        Видя его затруднение, женщина перешла на английский:
        - Э …. вот…. из ё сёнэйм?
        - Кайо. Кайо Оберкот. Я из Германия.
        - А, — сказала женщина. – Ну да, как я сразу не догадалась. Так вы, значит, немец. Но, извините, фамилия у вас какая-то странная. Повторите еще раз.
        - Was, was ?
        - Фамилию, фамилию свою скажите.
        - Оберкот. Verstehen Sie? Noch einmal – Оберкот.
        - Обер – по-русски это «старший», да?
        - Да, да. 
        - Получается – старший кот? Мяу-мяу… Ну и ну! – воскликнула администраторша, демонстрируя познания и в немецком языке.
        Господин Оберкот по достоинству оценил неожиданность ее умозаключения, однако свою принадлежность к котам решительно отверг. 
        — О, я не есть кот, — сказал он с добродушно-иронической улыбкой и дважды повторил для убедительности, — kein Kater, kein Kater!
        — Ладно, — согласилась женщина, — сама вижу, что вы не кот. Зато у нас есть такие кошечки… Вы ничего не имеете против наших смуглянок?
        Господин Оберкот не понял игривого намека, но на всякий случай кивнул.
        Комната на шестом этаже, куда его поселили, была с балконом и претендовала на некоторый уют. На стене красовалась копия какой-то дешевой акварели, на низкой кровати пестрело плотное покрывало, пол устилал сильно потертый, блеклый ковер. Полированный стол с царапинами и желтыми пятнами, видимо, от горячего чайника, два тяжелых стула, тумбочка, подставка под телевизор; в маленькой прихожей – пристроенные к стене полки с дверцами – вот, пожалуй, и все убранство номера.
        Кайо решил принять душ с дороги, но кран для теплой воды зашелся предсмертным хрипом и не испустил ни капли влаги.
        — Горячая вода у нас бывает только вечером, — наставительно вразумила его дежурная по этажу.
        Но новый постоялец с невиданным нахальством тут же выложил вторую претензию – нет телевизора. Очень вежливо, очень доброжелательно и вместе с тем весьма настойчиво он попросил выяснить, почему у него в номере отсутствует то, за что с него взяли деньги. 
        «Ишь, важный какой, так сразу телевизор ему подавай», — возмутилась про себя дежурная, а вслух сказала: 
        - Телевизор на ремонте.
        - Отнако трукой телевизор фаш отель расфе нет? – резонно удивился гость. 
        «Ох, уж эти иностранцы, прямо как дети малые», — вздохнула дежурная и вспомнила, что из шестьсот тридцатого номера, где есть исправный телевизор, через час должен съехать постоялец. 
        - Ладно, подождите маленько, — смилостивилась она. Часа через полтора в дверь постучали. Кайо впустил мужчину с телевизором. Установив его на подставке, тот долго возился с настройкой. Наконец, на тусклом экране забегали картинки, зазвучала речь и через пять минут мастер сообщил, что телевизор работает. Однако не прошло и полчаса после его ухода, как изображение на экране испортилось. Кайо махнул рукой и отправился в гостиничный ресторан. В ожидании заказанного ужина он рассеяно оглядывал большой зал с рядами столов и сидящую за ними публику. Гремела диковинная музыка, звучали длинные тосты, прерываемые громкими возгласами одобрения и аплодисментами, взвизгивали женщины и хохотали мужчины.
        Кайо не был опытным завсегдатаем ресторанов, но быстро уловил дух этого заведения, с явно дурной репутацией. Сюда не приходят просто покушать и отдохнуть. Нет, здесь состоятельные люди отмечают значительные события в своей жизни и дни рождения. Здесь же берут на прокат дорогих путан и сорят деньгами нувориши и коррупционеры.
        …Уставший, переполненный новыми впечатлениями, Кайо решил пораньше лечь спать. Глаза его смыкались, а уши продолжали улавливать громкую ресторанную музыку, разговоры, пьяные выкрики, бесконечное хлопанье дверей в коридоре. К полуночи он только-только забылся в беспокойном сне, как вдруг раздался такой громкий телефонный звонок, что, подскочив в постели, он едва не свалился на пол. С трудом приходя в себя, Кайо снял трубку и услышал ласковый женский голос:
        — Мужчина, вы не скучаете? Не хотели бы развлечься в приятной компании?
        Ничего не понимая, он промычал что-то нечленораздельное, положил трубку и лег спать. Но вскоре его сон снова был прерван – на этот раз деликатным стуком в дверь. Открыв, он увидел двух улыбающихся девушек в коротеньких, едва прикрывающих попки юбочках.
        - К вам сразу две восточные красавицы, — восторженно сообщила одна. 
        - Встречайте же и будем веселиться, — добавила другая. 
        Обескураженный постоялец неловко застыл в проходе и не торопился впускать гостий. 
        - Вы нам не рады? – удивились они. – Вы же мужчина и еще не очень старый… Разве вам не хочется немножко развлечься?
        На сей раз мужчине больше хотелось спать, чем развлекаться. И к тому же две на одного – это уже слишком даже для не очень старого мужчины, — подумал Кайо и вперемежку на русском и немецком объяснил, что очень устал, хочет спать и вообще гостей принимать не готов…

      Утром невыспавшийся путешественник пошел знакомиться с городом. На центральной улице царило оживление, гудели машины, пестрели удивительные наряды прохожих, у харчевен дымились мангалы, аромат шашлыков возбуждал аппетит. Из открытой чайханы доносилась музыка, какую Кайо никогда не слышал. Он решил заглянуть. Толстый чайханщих в черно-белой тюбетейке и длинной светлой рубашке навыпуск, перехваченной на поясе куском черной материи, обрызгивал водой и подметал площадку у входа. Глянув с некоторым удивлением на посетителя в добротном европейском костюме, он с полупоклоном приложил руку к груди, другой сделал приглашающий жест.
        Внутри за низким столиком на возвышении сидели два белобородых старца, одетые так же, как чайханщик, и медленно потягивали из пиалок чай. 
        Европейцы, как догадался господин Оберкот, наверняка редкие гости в подобных заведениях. Однако старцы встретили его появление с безразличием и даже бровью не повели. Кое-как примостив ноги за низким столиком, Оберкот получил чайник с горячим чаем, а на блюде – лепешку и кисть винограда, которые и стали его завтраком. 
        После чаепития и легкой прогулки по городу Кайо ждало одно приятное дело. Его старый друг Франц Циммерман, о нахождении которого в этих краях он узнал еще до своего отъезда, сразу же ответил на телефонный звонок из гостиницы и пригласил Кайо отобедать у него дома. Франц уже больше года жил здесь и представлял известную германскую фирму, занимавшуюся продвижением новой технологии производства пластмассовых дверных и оконных блоков. 
        Такси быстро доставило Оберкота к небольшому двухэтажному особняку за оградой. На звонок вышел сам хозяин в очках с толстыми стеклами, плешивый, с круглым брюхом, перетянутым подтяжками как глобус меридианами.
        После обеда в традиционном немецком духе, которым их угостила супруга Франца фрау Герта, мужчины вышли на балкон и расположились в креслах у круглого кофейного столика. Попыхивая трубкой, Циммерман кратко рассказал о делах фирмы, которая при неблагоприятном налоговом и таможенном законодательстве, все же потихоньку набирала обороты и приносила прибыль.
        — Вопреки либерализации, — отметил господин, Циммерман, — здешняя экономика еще во многом зависит от властей. Потому-то так велика и непобедима коррупция. Тайное покровительство сверху — разумеется, небескорыстное – дает возможность обходить барьеры лицензирования того или иного вида деятельности, скрывать от налогообложения прибыль и получать незаконные доходы. Нормальная экономика явно уступает место теневому бизнесу, подчиненному власти региональной элиты. Эти люди получили свои жирные куски еще в начале приватизации, когда с поистине революционным рвением ломались прежние основы промышленного, сельскохозяйственного производства и торговли. Все самые доходные секторы экономики поделены между коррумпированными представителями властных структур. Невиданных размеров достигло казнокрадство. Положение усугубляется непрофессионализмом, безответственностью и недобросовестностью чиновников. Поэтому ничтожно малы вложения в экономику страны иностранного капитала. Отрицательное влияние на положение дел оказывает и слабость, продажность правоохранительных органов. Плохое материальное положение подталкивает их сотрудников к взяточничеству и злоупотреблениям. В первые годы суверенизации доходило до таких курьезных случаев, когда из-за отсутствия денег у государства милиционеры кое-где получали зарплату водкой. Кстати производство этой продукции даже в самые трудные годы оставалось единственно прибыльным делом. В стране не хватает денег буквально на все, и от этого страдает прежде всего реальный сектор экономики. Очень тяжело влияет кризис, как ты, вероятно, уже успел заметить, и на муниципальное хозяйство. Ветшающие дома, серьезные проблемы с тепло— и энергоснабжением, огромный рост тарифов загоняют население в тупик. Только представь, каково жить в многоэтажных домах, без газа и тепла в зимнее время. А тут еще резкий рост цен на нефтепродукты, из-за чего производство энергоемкой продукции становится нерентабельным. Ты не видел, как крестьяне убирают хлеб на своих лоскутных полях? Серпами – как сто лет назад! Ни у кого нет средств на приобретение простейшей техники, не говоря уже о тракторах и комбайнах. Страна все больше нищает и влезает в долги.
        Оптимистическая натура Кайо противилась и восставала против такой мрачной безысходности. 
        - А где же западная помощь, дорогой Франц, о которой столько трубят в газетах?
        - Позволь, мой друг, оставить без ответа твой риторический вопрос. Впрочем, кое-что ты можешь увидеть собственными глазами. Не далее как завтра состоится одна презентация. Если хочешь, могу устроить приглашение, вместе поприсутствуем. 
        - Буду признателен.

        Презентация, о которой говорил Циммерман, поразила Кайо Оберкота истинно американским размахом. 
        Для ее проведения арендовали театр оперы и балета, наняли целую армию распорядителей и ресторанных официантов, забили разнообразной выпивкой и закусками театральный буфет и фуршетные столики в просторном фойе, а сцену украсили плакатами и лозунгами в лучших традициях КПСС. 
        Молодые люди в черных смокингах при входе в фойе одаривали приглашенных красивыми папками с богато иллюстрированными буклетами и проспектами о презентуемом филиале банка, головная организация которого была зарегистрирована в оффшорной зоне Западного Самоа и о которой по публикациям в печати было известно как о тихой гавани, где оседают и отмываются грязные деньги.
        Обжорные ряды в фойе быстро заполнила нарядная публика, поначалу сдержанная и чинная, но по мере подогрева спиртным все более оживлявшаяся.
        В продолжение шумной увертюры Кайо получил от приятеля много ценных сведений об особо важных персонах, среди которых главенствовал сам господин губернатор.
        Меж столиков сновали официанты с закусками, бокалами вина, тоника, прохладительных напитков, рюмками коньяка и водки на подносах. Как только застолье стало перетекать в банальную пьянку, гостей попросили пройти в театральный партер. Однако не так-то просто оказалось оторвать их от дармового угощения. Фойе опустело только после того, как закрыли буфет и официанты очистили столики. 
        Деловую часть сразу же взял в свои руки совершенно лысый вертлявый господин, фамилию которого Оберкот плохо расслышал, — не то Напрудер, не то Запрудер. С апломбом эстрадного артиста тот повел рассказ о том, какие блага сулит открытие нового банковского учреждения и как с его помощью будет навсегда покончено с бедностью. Свою речь Напрудер-Запрудер подкреплял схемами и диаграммами, высвечиваемыми на большом экране. Строча словами и шустро носясь по сцене, он странным образом напомнил Кайо весеннего воробышка, скачущего с ветки на ветку и громко, радостно чирикающего. 
        Торжество по случаю презентации на том не окончилось. Как только шустрый оратор удалился, на трибуну тяжеловесно взошел губернатор и под гром аплодисментов пригласил присутствующих по случаю своего дня рождения отобедать завтра в ресторане «Под сенью чинар». 
        Ресторан с таким поэтическим названием находился в тихом углу старого городского парка и вход в него действительно осеняли несколько прекрасных чинар. Все пространство вокруг ресторана к обеду было забито дорогими автомобилями, расстановкой которых командовали щеголеватые милицейские офицеры в белых портупеях. 
        То, что увидели Оберкот с Циммерманом в огромном зале ресторана, превзошло все ожидания и затмило американский размах безродных банкиров с пальмово-банановых островов. Глаза разбегались от обилия яств и напитков, а официанты уже разносили новые блюда с горами исходящего паром плова, варенного мяса и штабелями шампуров с шашлыками.
        Под бравурную музыку оркестра и бесчисленные тосты это немыслимое изобилие продуктов уминалось в безразмерных желудках восточных гурманов и все происходило в таком темпе, что Кайо с непривычки начал всерьез опасаться за свое здоровье. 
        Когда за окнами начало темнеть, отяжелевшая публика потянулась на воздух. На аллейках, ведущих к ресторану, парочки закружили в легком променаде, а пространство у входа заполнили курильщики. В парке зажглись фонари, розовым неоном заиграла вывеска ресторана. Если бы кто-нибудь обратил на нее свой взор, то увидел бы, что две первые буковки в слове «чинар» потухли, из-за чего название ресторана приобрело другой смысл – с ехидным намеком на некую перспективу отсидки. Однако никто не заметил курьеза и светящаяся вывеска «Под сенью ..нар» всю ночь украшала ресторан с кушающей и вовсю веселящейся публикой.
        …После разминки в ресторане господин губернатор никому не дал передышки. На следующий день продолженная процедура поедания пищи и винно-водочного пития проходила в загородной резиденции главы администрации. Для удовлетворения аппетитов новых Гаргантюа были зарезаны, сварены или изжарены целая отара овец и табун лошадей. А из ящиков с припасенной водкой и шампанским можно было сложить еще одну плотину на находящемся поблизости водохранилище.
        Губернаторские расходы, до глубины души потрясшие Оберкота, оказались вовсе не пустой тратой, а напротив, принесли весьма приличные дивиденды в виде даров от гостей натуральными ценностями и деньгами. Все это преподносимое с нижайшим почтением, добро принималось именинником с поистине царской осанкой и благосклонной улыбкой.
        Некоторые дарители, войдя в азарт, старались перещеголять друг друга богатством подношений, что вызывало одобрительные возгласы в окружении губернатора.
        Именинное празднество стало суровым испытанием для незакаленного организма Кайо, но он ради своего еще не написанного бестселлера решил дотерпеть до конца весь этот жратвомарафон, тем более что в заключительный этап его внесли разнообразие конные скачки и игры с богатыми призами.
        Для наблюдения за ними Циммерман и Оберкот расположились за столиком в тени под тентом, куда их привел улыбающийся молодой человек по имени Карим, отрекомендовавшийся сотрудником областной администрации. По его распоряжению двое других джигитов принесли большое блюдо с вареной бараниной, ящик водки, стопу лепешек и гору овощей.
Карим разлил водку по рюмкам и дипломатично предложил первый тост за здоровье гостей. Франц и Кайо для виду пригубили из стаканов, но Карим решительно пресек их увертку. Осуждающе поцокав языком, он ласково сказал:
        - Прошу простить меня, уважаемые, но на Востоке за здоровье всегда пьют до дна. 
        Под его бдительным взором гости с некоторой дрожью приняли по первой. Карим заботливо отобрал каждому из горы мяса по бараньей ляжке, от вида которых у Кайо появились спазмы в желудке. 
        - Кушайте, кушайте, — напутствовал Карим, наливая по второй. — На Востоке, — продолжал он, — гостеприимство ценится превыше всего. И по какому бы поводу хозяин ни принимал гостей, он поднимает свой первый бокал за их здоровье. Но, поддержав искреннее уважение к себе хозяина дома, гости не должны забывать и о его здоровье. Так выпьем же за здоровье всеми уважаемого – и не сочтите за подхалимство! — великого человека, нашего губернатора!
        Карим снова проследил за тем, чтобы рюмки остались пустыми.
        Предложив тосты за здоровье гостей и шефа, он на некоторое время тактично уступил инициативу господину Циммерману, которому ничего другого не оставалось, как поднять рюмку за здоровье самого тамады. Потом очередь дошла до Оберкота, и он, отчаянно путаясь в русских словах, мешая их с немецкими, провозгласил здравицу в честь гостеприимного народа и замечательной родины господина именинника. 
        Карим подхватил пас и очень ловко переадресовал его гостям, предложив выпить за дружественную Германию. 
        От международной солидарности застолье перешло к теме предков, для полного закрытия которой понадобилось опорожнить три бутылки горячительной влаги. 
        Теперь уже Кайо и Франца не надо было подгонять. В приливе чувств импульсивный Франц обнял Карима и театрально провозгласил:
        - Mein lieber Freund!
        Потом, побогровев от натуги и пуча глаза, заревел баварскую застольную песню.
        А Кайо казалось, что он летит на маленьком самолете, его покачивало из стороны в сторону, в ушах гудело, в глазах рябило и двоилось.
        Между тем на беговом поле разворачивались захватывающие события. Забег упряжных рысаков сменился скачками, затем джигитовкой…
        Однако занятые поглощением водки и закусок гости под тентом долго не замечали этого зрелища и только когда на поле вовсю развернулось лихое действо под названием «козлодрание», начали проявлять любопытство, вскоре перешедшее в бурное излияние чувств. Сорокаградусный подогрев так распалил азарт добропорядочных граждан Германии, что, вскочив с места, они бросились на поле с молодецким намерением ввязаться в потасовку. Франц, размахивая недоеденной ляжкой, с разбегу навалился отяжелевшим брюхом на низкую ограду, она рухнула и через образовавшуюся брешь оба нападавших с воинственными криками врезались в гущу конников. Господин Циммерман, молотя своим оружием по конским мордам, с неожиданным для его тучной комплекции проворством пробился к всаднику, только что подхватившему тушу козленка и пытавшемуся оторваться от своих преследователей, метнул в него ляжку и обеими руками стащил на землю вместе с трофеем. Оба упали и, барахтаясь, пытались одолеть друг друга. Тут-то и подоспел второй нападавший. Не мешкая, он перекинул козленка за спину и, шатаясь, пошел с ним вон из круга опешивших, ничего не понимавших игроков. 
        Над ипподромом слитной волной пронесся выдох удивления, сопровождаемый негодующей разноголосицей, к которой примешивались ехидные смешки и улюлюканье. Многие зрители вскочили с мест и бросились на беговое поле. Милиция с трудом пресекла назревавшие беспорядки и задержала главных виновников. Однако добиться от них ничего не удалось, никто не мог объяснить мотивы своего поведения и на все вопросы Циммерман и Оберкот отвечали невнятным бормотаньем. Оба были помещены за решетку, но, к счастью, заточение оказалось недолгим. На выручку то ли из собутыльной солидарности, то ли из чувства вины за свое неудачное руководство застольем пришел Карим. Вытрезвление нарушителей завершилось в доме господина Циммермана. На следующий день, помятые и опухшие, они решительно не могли вспомнить, что же с ними случилось. 
        У Кайо сильно болела голова, и фрау Герта настояла на вызове врача. Прибывшая через два часа скорая помощь определила сотрясение мозга и доставила пострадавшего в больницу.

        В палате, куда привела Кайо дежурная медсестра, было две металлических кровати с тумбочками и два стула.
        — Вот ваше место, — сказала женщина, указывая на кровать со старым, в пятнах матрацем без простыни, серым одеялом без пододеяльника и подушкой без наволочки. – Белья у нас, извините, нет, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд новичка. — Его с собой из дому приносят. 
        - Но я есть приезжий… aus Deutschland… из Германия, — растерянно возразил господин Оберкот. 
        Медсестра оценивающе окинула его взглядом и сказала:
        - Ну что с вами поделаешь… Везти белье из Германии, понятное дело, не резон, но деньги-то у вас с собой есть?
        - О да, есть, есть!
        - Тогда платите за прокат, и я вам бельишко живо доставлю. 
        Облегчив карман, господин Оберкот получил удовольствие понаблюдать, как его убогое ложе быстро преображается, укутываясь в свежий саван из простыни, пододеяльника и наволочки. Увлеченный этим занятием, он не заметил, что за происходящим с веселым интересом следит другой обитатель палаты – сосед по койке напротив. Это был немолодой человек, низкорослый, смуглый, с плутоватыми глазами.
        Когда с постелью все утряслось, Кайо повесил на общей вешалке пиджак и прилег на кровать.
        - Скажите, уважаемый, как вас зовут?, — осведомился сосед.
        - Кайо. 
        — А меня Турсун. Вы, наверное, недавно в наших краях и, как я погляжу, не знаете здешних порядков. У нас, например, нельзя держать деньги в открытом кармане, тем более отдельно от себя. А вы оставили их в пиджаке. Смотрите, свистнут.
        - Что есть свистнут? 
        - Украдут, значит.
        Кайо переложил деньги в брючный карман, до глубины, однако, еще не осознавая житейскую ценность этого совета.

      В процедурном кабинете его ждала еще одна неожиданность. 
        - Сначала принесите одноразовые шприцы, резиновые перчатки и препараты, а потом будем делать уколы, — сказала медсестра, выпроваживая его из кабинета. Пришлось идти в аптеку, которая находилась в одном квартале от больницы, и там, к счастью, все требуемое оказалось в наличии, правда как заметил Кайо, по весьма приличной цене. 
Потекли унылые, похожие один на другой дни. Из коридора в палату проникали запахи кухни и туалета, располагавшегося по соседству, доносились звуки торопливых шагов медицинского персонала и медлительное шарканье комнатных тапочек больных. 
        День заполнялся посещениями столовой и процедурного кабинета, утренними обходами лечащего врача, прогулками в больничном дворике и послеобеденной дремотой.
        Пресные ограничения больничного режима вызывали у Кайо тяжелое ощущение замедленного течения времени и сожаление по пропадающим впустую дням своей уже сильно укоротившейся жизни. С годами он постиг мудрую необходимость временного воздержания в еде и питье, которое освобождает душу человека от всего мелкого, суетного и возвышает ее. Однако куда труднее оказалась борьба с соблазнами женской любви. Возраст лишь смягчает и облагораживает любовные желания, но не убивает их, и они цветут до самой последней поры увядания. 
        В серой скуке больничных буден самым желанным событием был для Кайо приход его лечащей докторши, молодой женщины по имени Гюльзат. Черные локоны волос как два заостренных крыла охватывали до подбородка ее свежее личико и оттеняли нежную матовость кожи. Азиатские скулы и чуть приплюснутый носик не только не портили ее, но, наоборот, придавали своеобразную прелесть, этакий восточный шарм. 
        Как-то измеряя кровяное давление у Кайо, она недовольно заметила:
        - Вы слишком напрягаете руку. Расслабьтесь, пожалуйста. — С этими словами Гюльзат приподняла его неловко вывернутую руку и, выпрямив, положила себе на колени. 
        Это прикосновение живо напомнило Кайо о былых днях свободной жизни, когда многое было доступно. Голова его закружилась, а рука сама собой охватила и сжала коленку Гюльзат. Она промедлила несколько секунд, как бы приходя в себя от неожиданности, потом отвела его руку в сторону и резко встала. 
        - Я пришла вас лечить… — сказала она и вышла из палаты, не договорив вторую малоприятную для Кайо часть фразы. Едва дверь закрылась за ней, раздался откровенный смех Турсуна. «Черт побери! – подумал с досадой Кайо, — этот прохвост только делал вид, что спит, а сам втихомолку подглядывал и теперь будет сплетничать в коридоре».
        Однако Кайо ошибся: Турсун был настроен дружелюбно и не пытался злорадствовать. 
        - Наши азиатки, — сказал он, — к вашим западным штучкам еще не привыкли. Боятся. Зато очень любят подарки. Что до Гюльзат, то не беспокойтесь – никому не скажет. Постесняется, я так думаю. А знаете что? Если интересуетесь нашими бабами, то как выпишемся отсюда, я вам такую подыщу – пальчики ближете. Будет нежная как персик и сладкая как халва! Потом не раз вспомните старика Турсуна. 
        «А этот нескладный, деревенского вида увалень на самом деле не такой уж простак, как кажется», — подумал Кайо и решил поближе познакомиться со своим соседом.

        Ничегонеделанье было для Турсуна едва ли не самой приятной стороной пребывания в больнице. Однако приятность эта, к его огорчению, уравновешивалась муками голода, который он начинал испытывать уже вскоре после ухода из столовой. Его здоровый деревенский аппетит не могли утолить ни картофельные супы с тефтельками или сильно обрезанными бараньими косточками, ни постные щи, ни плов, ни щуплые котлетки на пару под гарниром из похожей на шраннель перловки, ни манные кашки на воде… Надо заметить, что этот скудный гастрономический набор мог бы, возможно, быть несколько богаче, если б не кухработники, которые, известное дело, тоже хотят кушать. Они, как водится везде, где мало платят за труд, приворовывали, однако, к их чести, сильно этим не увлекались … так, по малости да необходимости. Ну, там сливочного маслица по стаканчику на каждую поварскую душу, по поллитровой баночке сметанки, по полбулочке хлебца, по кулечку сахара или гречки, если таковую подвозили.
        Чтобы дожить до очередного приема пищи, Турсун наловчился красть хлеб с соседних столов и в раздаточном окошке, для чего приходил в столовую первым. Хлеб он прятал за пазуху и потом, лежа в постели, отщипывал по кусочку и с наслаждением жевал.
        Кайо приступы обжорства не донимали, но поесть чего-нибудь вкусненького все время хотелось. Однажды его навестил Франц и принес целую корзину фруктов и сладкой выпечки от фрау Герты. Кайо выложил эти дары на сдвинутые тумбочки и предложил Турсуну вместе отведать угощения.
        Поцокав от восторга языком, тот без церемоний подсел поближе и принялся уминать все подряд. Руки и челюсти его работали непрерывно, но при этом он успевал картинно живописать предметы своего гастрономического пристрастия, сохранившиеся в памяти с дорыночных времен..
        - Наш колхоз «Заря коммунизма», — рассказывал Турсун – был самый богатый в районе. В горах паслись тысячи овец. Я в то время шоферил, возил районное начальство. Бывало приедем в центральную усадьбу колхоза, а там уже ждут нас: в саду на кострах мясо и плов варятся, дымят мангалы, а на траве расстелен огромный достархан с выпивкой и закуской. Тут тебе целая куча горячих, только что из тандыра, лепешек, самсы, шашлыки, яблоки, персики, гранаты, арбузы и дыни, орехи, фисташки, изюм — вай-вай, глаза разбегаются! Выпьешь, закусишь всем, что под руку попало, а уже плов подают, потом мясо. А какой плов! Вы такой никогда не ели. Из лучшего риса, с белой морковкой, чесноком и все пропитано нежным курдючным жиром. Язык проглотишь! Теперь уже этого нет… И самого колхоза нет, разорили, скот раздали и пустили на мясо. Шайтан бери этот рынок! Бывшим колхозникам жрать стало нечего. Разъехались кто куда, многие на базаре торгуют. И сейчас везде, куда ни посмотри, один сплошной базар. Я тоже стал безработный и в город подался. Хорошо хоть машина есть, кое-что зарабатываю на ней. Между прочим, могу и вас повозить, если хотите. Машина у меня классная – «Жигули»; и по горам, и по грязи хорошо идет…
        Кайо, ежедневно делавший успехи в русском языке, почти все понял, что сказал сосед по койке. Его предложение пришлось кстати, так как совпало с намерением посетить здешние места.

        В свой очередной обход Гюльзат излучала холодное спокойствие и деловитость. «Ну и ладно, — подумал Кайо, — пусть знает, что я хоть и старый, но тоже мужчина, а не кукла. В следующий раз будет осторожнее». 
        Здоровье его улучшилось, голова перестала болеть.
        - Ну что ж, — сказала докторша, осмотрев больного, — вас можно сегодня же выписать. 
        - Много, много вам плякотарен, — обрадовался Кайо. Уплатив солидную сумму денег за лечение, он сходил на цветочный базарчик, купил большой букет роз и, вернувшись в больницу, преподнес его Гюльзат. Она явно не ожидала такого поворота и в первую секунду даже растерялась.
        - Я немножко опитель вас, — сказал Кайо, — потому что попался… как это говорится? – да, на удочка ваша очарование. До свидания, фройляйн Гюльзат, я вас не забыть. 
        После его ухода раскрасневшаяся Гюльзат долго оставалась рассеянной и невпопад отвечала на вопросы коллег. За три года врачебной практики ей впервые подарили цветы.

        … На Востоке все пути ведут на базар, и Кайо отправился туда же. Уже на дальних подступах к нему пошли ряды деревянных и металлических будок с самыми разными товарами. В промежутках между ними стояли и сидели лоточники, торговавшие обычным набором прохладительных напитков, сигарет и прочей мелочи.
        У самых ворот базара посетителей поджидали нищие, в большинстве женщины и дети. А дальше открывалось взору городское чрево во всем своем великолепии. Здесь все кипело, наполнялось и жило торговлей. В глазах рябило от выложенных горками овощей, зелени и фруктов, мешков с мукой, рисом, картофелем, луком, фисташкой, курягой, грецкими орехами, арахисом и еще бог знает с чем. Гул голосов, перебранка, темпераментный торг, крики тачечников-арбакешей, разносчиков воды и напитков, пирожков, самсы и фруктов – все повергало в изумление и вызывало острое любопытство у западного вояжера, привыкшего к чинной, упорядоченной торговле на чистеньких европейских рынках. Сдавливаемый толпой, подгоняемый окриками арбакешей, Кайо толкался между базарными рядами, присматривался к товарам, продавцам и покупателям, стараясь получше все рассмотреть и запомнить. В одном месте он поближе притерся к прилавку, чтобы купить немного понравившейся ему оранжевой хурмы. Когда дело дошло до расплаты, отложенных на мелкие расходы денег в грудном кармане его пиджака не оказалось. 
        — Вытащили. Здесь надо быть осторожней, — подсказал продавец, видя растерянность хорошо одетого человека.
        Милиционер в потрепанном, замусоленном мундире, к которому господин Оберкот обратился за помощью, подозрительно оглядел его и стал выяснять, кто таков.
        Узнав, что иностранец, вздохнул с облегчением и чистосердечно признался: 
        - А я, было, подумал, что вы с проверкой. Ладно. Вы не видели, кто возле вас был? Вот так всегда, а мы бегай, ищи денежки. Сейчас, между прочим, никто даром не работает. Так что если подкинете ваших марок, может и найду вора. 
        Оберкот не оценил доброго к себе отношения и отказался от незаконной, на его взгляд, сделки. Милиционер насупился, строго приказал пройти с ним в милицейский пункт и там потребовал предъявить паспорт. 
        С этого момента у господина Оберкота начались такие неприятности, по сравнению с которыми карманная кража могла показаться сущим пустяком. Дело в том, что его паспорт забрала регистратура гостиницы – таков уж там порядок. Однако милиционер никаких объяснений на этот счет принимать не желая и доставил задержанного как подозрительное лицо без документов в отдел милиции. А там дела пошли вовсе круто. Ошарашенного пленника отвели в полутемную вонючую комнату и продержали там до обеда следующего дня. Ночь Кайо провел под вопли пьяного узника, оравшего призывы выпустить его и дико колотившего в обитую железом дверь. Под утро к его сольному исполнению присоединились крики еще одного узника, судя по всему допрашиваемого с пристрастием стражами порядка.
        Суточная отсидка пошла на пользу господину Оберкоту. Отбросив плевелы идеализма, на свет явилось голое зерно суровой истины. И когда освобожденному вернули брючный ремень и записную книжку, но забыли отдать дорогие швейцарские часы и ручку с золотым пером, он не стал упорствовать и с жертвенным смирением удалился восвояси. 
        Отоспавшись и придя в себя после базарного происшествия, Кайо принял решение номер один: никогда ни при каких обстоятельствах не расставаться со своим паспортом. А принятое следом решение номер два вытекало из глубоко прочувствованной необходимости впредь во всем следовать духу местных обычаев. Реализуя сразу оба решения, он купил бутылку дорогого вина, большую коробку шоколадных конфет и галантно преподнес их дежурной администраторше, оформлявшей его поселение в гостинице. Вопреки его опасениям, подарок ничуть не смутил ее, напротив, она вспыхнула от удовольствия и без возражений вернула паспорт. От Кайо не ускользнуло, как похорошело смуглое лицо женщины, а улыбка протянула тонкую ниточку к уголку души, где у мужчин проклевываются романтические всходы, питаемые тягой к разнообразию.

        Турсун, который вскоре тоже выписался из больницы, однажды утром навестил Оберкота в гостинице. 
        - Моя машина что-то забарахлила, — пожаловался он с грустным видом. — Если нет других дел, может съездим вместе на авторынок?
По пути туда в забитом людьми автобусе Кайо узнал от Турсуна, что весь автомобильный сервис перешел к частным лицам и теперь такие цены, что бедному человеку не по карману. Единственный выход – купить запчасти и самому сделать ремонт. 
        На конечной остановке помятые пассажиры устремились, обгоняя друг друга, к скопищу людей и выставленных на продажу автомобилей. Турсун свернул к рядам, где на прилавках, а то и просто на земле – поверх разостланного тряпья навалом была разложена разная автомобильная требуха. Продавцами ее были загорелые мужчины с крепкими руками, привыкшими к рулю и гаечным ключам. Они не зазывали покупателей и с достоинством знающих себе цену профессионалов неспешно отвечали на вопросы о ценах и качестве продаваемых деталей. 
        Острое поначалу любопытство к экзотическим картинкам автобарахолки быстро сменилось усталостью от однообразия и убожества примитивного торга. Кайо стало скучно, взгляд его безучастно скользил по пестрым рядам, ни на чем не останавливаясь, как вдруг наткнулся на мужчину с велосипедом.
        - Продаю лисапет! кому лисапет? – выкрикивал он, идя навстречу Кайо. Это был пожилой человек с сильно выпирающим пузом, в кепке, клетчатой рубашке и мятых брюках. Все на нем было старое, давно отслужившее срок носки, однако не оставляло впечатление опустившейся неопрятности, а скорее напоминало о бедности труженика, всю жизнь копошившегося на бесконечной крестьянской работе. 
        - Купите лисапет, недорого возьму, — обратился он к Кайо и словоохотливо пояснил, — сбираюсь переселиться на ридну батькивщину, бо вже никого из родни туточки не осталось. Тильки я со старухой. Усё продав, а вин остався. Купить, ей-бо, пригодится. Вещь удобная и для здоровья особо полезная. Недаром говорють: гарна штука лисапет, ж… едет, ноги – нет.
Кайо мало что понял из сказанного этим человеком, но встреча с ним отложилась в памяти как интересный эпизод для его будущей книги. 
        От долгого хождения под палящим солнцем у Кайо в конце концов разболелась голова, и он вздохнул с облегчением, когда Турсун выбрал нужные детали. Однако облегчение тут же сменилось смущением, когда Турсун, помявшись, попросил одолжить денег на покупку нужных деталей. Его понурый вид и бормотание о временных затруднениях и уверения отдать долг в ближайшие дни возымели действие, и Кайо выложил просимую сумму. В самом деле, подумалось ему, почему бы не помочь попавшему в затруднительное положение человеку, если у тебя есть средства на это. 
        Турсун радостно уложил в мешок покупку, закинул его за спину и так шустро направился к выходу, что Кайо еле поспевал за ним. Он боялся отстать, потому что впереди их ждало испытание на быстроту реакции и спринтерские способности. Собственно, это испытание проходили все посетители авторынка. Дело в том, что подходы к нему самым идиотским образом скрещивались с узкой автомобильной дорогой, и ноги спешащих пешеходов вступали здесь в суровый поединок с колесами машин, водители которых тоже торопились. 
        Но в тот момент, когда наши герои напрягали нервы и мышцы, готовясь к рискованному броску, машинное стадо вдруг остановилось. Его бег закупорил облупленный, старческого вида «Москвич», водитель которого флегматично разгружал грязный багажник и салон, унося на рынок какие-то коробки. Водители стоящих за ним машин с истинно восточной невозмутимостью ожидали конца разгрузки и не понукали виновника пробки. Но время шло, а тот все продолжал таскать свои коробки. Сидевший за рулем новенького «Вольво» внушительной внешности усатый господин легонько посигналил. Но нарушитель продолжал свое дело, даже не глянув в его сторону. Через несколько минут усатый посигналил громче. К нему присоединились водители других автомобилей. Но ничего не помогало. Тогда владелец «Вольво» вылез из машины и, побагровев, обрушился на нахала залпом русского мата, который, о чудо! подействовал мгновенно и, может быть, даже сильнее, чем трель милицейского свистка — предвестника шоферских бед и мытарств. Парень с дохлого «Москвича» припустил рысью и, быстренько совершив две ходки, рванул с места. 
        На Турсуна и прочих прохожих эта комичная сценка, казалось, не произвела особого впечатления. Но Кайо, уже имевший кое-какие познания в русском мате, был потрясен. Его рациональный западный рассудок оказался примерно в таком же состоянии, как перегретый от дурацких вопросов, дымящий электронный мозг робота. Сколько ни размышлял он впоследствии, понять ничего так и не смог. Волшебная сила мата, оказывающая такое могучее влияние на людей, так и осталась для него запредельной загадкой. 
        Через два дня после похода на авторынок Турсун ранним, но уже жарким утром явился в гостиницу с приятным известием о том, что машина в порядке и можно ехать.
        Заплатив гостинице за неделю вперед, чтобы оставить за собой место, Кайо отправился в свой первый вояж в глубь страны, которую мечтал открыть западному читателю. 
Миновав городскую окраину, машина побежала по тряской дороге через маленькие селения с низкими глинобитными домиками, а впереди уже вздымались белые вершины гор. Часа через четыре пути белым стало все вокруг. Снег искрился на солнце и казался неестественным после резкого перехода от жаркого лета к зиме. 
        За одним из бесчисленных поворотов машина остановилась. Турсун молча вышел наружу и удалился на несколько шагов. До слуха Кайо донесся морозный скрип снега под подошвами его ботинок. Прошло пять минут, десять. Кайо решил узнать, в чем дело, и тоже вышел на снег. 
        - Почему стоим? 
        - А… бензин кончился, — небрежно ответил Турсун. 
        - О, ви польшой юморист, — засмеялся Кайо, принимая все за шутку. – Aber hier es ist kalt… здесь холодно, давайте едем дальше. 
        - Я же вам сказал, — бензин кончился. 
        - Почему кончился? – задал детский вопрос Кайо. 
        - Потому что мало налил. Денег не хватило на полный бак. Но не волнуйтесь, как-нибудь раздобудем у проезжих водителей. 
Его безмятежное спокойствие среди диких гор и снегов снова напомнило Кайо о загадочности восточного менталитета. «Однако какая поразительная беспечность!» – думал он, не зная, что делать – терпеливо ждать или возмущаться. 
        Снизу донесся натужный гул мотора и вскоре показалась грузовая машина с деревянными бортами. Турсун поднял руку, грузовик остановился. Переговорив о чем-то с водителем, он обратился к Кайо. 
        - Бензин можно взять, но выйдет дороже, чем в городе. Выручайте, иначе придется стоять. 
        Ничего другого не оставалось – пришлось заплатить за два ведра вонючего красноватого топлива. Кайо не был жадным, но лишние, не предусмотренные расходы не любил. Он договорился с Турсуном о размерах своей платы за услуги с условием, что она будет внесена по завершению поездки. А теперь выходило, что платить нужно вперед и дороже. Так что же делать? Возвращаться? Но где гарантия, что и другой водитель по найму не преподнесет какой-нибудь сюрприз? Однако любопытно, что еще ждать от этого простодушного мошенника?
        Пока Турсун заливал бак, а Кайо размышлял о своем перевозчике, люди, приехавшие на грузовике, принялись загружать его кузов аккуратно вырезанными пластами снега. 
        - Сачем они крусят снег? — с недоумением спросил Кайо. 
        - У наших крестьян, — ответил Турсун, — нет холодильников, и они хранят капусту, морковь, редьку, репу и другие овощи в земляных ямах. Подкладывают туда для охлаждения снег, а сверху засыпают соломой и землей. Все остается свежим и не портится. Вот поэтому и едут сюда за снегом со всей долины.

        Однообразие крутых, спускавшихся вниз за перевалом серпантинов укачивало, клонило в сон. Кайо гнал его, чтобы, не дай бог, не пропустить что-нибудь интересное. А оно уже поджидало их у въезда в ущелье, явившись в виде перегородившего дорогу металлического шлагбаума и притулившегося к скале обшарпанного вагончика. Из него показался заспанный человек в форменной фуражке с полосатым жезлом в руке. 
        Турсун остановился на обочине и подошел к постовому. Внешне все выглядело так, будто встретились два приятеля: рукопожатие, приветственные слова, улыбки. Однако после пятиминутного разговора с хранителем шлагбаума Турсун вернулся в машину с печатью досады на лице.
        - Требует дать на лапу, иначе не пропустит, — сказал он.
        - Что сначит тать на лапу?
        - Значит дать взятку, деньги дать, — ответил Турсун.
        Компьютер в голове у Кайо снова задымил. 
        - Ми есть нарушитель сакон? 
        - Какой такой закон! Тут закон – тайга, — пробурчал Турсун. — Ну что, будем стоять или дадим что требует этот сраный экологический пост? 
        Электронные кишечки под модной прической Кайо, не выдержав перегрева, отключились и перешли в режим ожидания внешних импульсов…
        Повинуясь им, Кайо без возражений еще раз облегчил свой элегантный портмоне из дорогой крокодиловой кожи. 
        Хищный клюв шлагбаума взлетел ввысь, впуская путешественников в утробу сказочного, заросшего кустарником ущелья, на выходе из которого дымили очаги придорожной харчевни. 
        - Если проголодались, здесь можно перекусить, дальше долго никакого жилья не будет, — посоветовал Турсун. 
        Кайо, у которого давно сосало под ложечкой, охотно согласился. Путников тотчас окружили зазывалы, наперебой предлагая суп-шорпо, тушеное мясо с картошкой, лагман, манты, чай, кумыс и конечно же водку. 
        Турсун пригласил Кайо за столик под тентом и заказал лагман и манты. Пока готовился заказ, хозяин угостил приезжих свежим кумысом. Кайо впервые испробовал этот кисловато-терпкий, пахнущий дымом, пьянящий напиток, и тот поначалу ему не понравился.
        После обеда суровое лицо Турсуна подобрело, и он то и дело вступал в разговор с Кайо. Машина, свернув на развилке дорог в сторону от перевала резво покатила по лощине, оставляя позади километры пути и очаровательные пейзажи гор, которые, по мнению Кайо, были здесь ничуть не хуже, чем в Альпах. Турсун оказался прав: жилья действительно не встречалось, и дорога была пустынна. К тому же поворотов стало меньше, и «Жигули», казалось на крыльях летела под плавный уклон. Благодушное довольство, радость вольной жизни кружили голову, и Турсун, ничего не опасаясь, ухарски подгонял машину. Однако зря он вольничал – за поворотом, в придорожных кустах их ждала засада. Увидел ее Турсун слишком поздно. 
        Автоинспектор взмахом жезла приказал остановиться и, похрустывая щебенкой на обочине дороги, подошел к окутавшимся пылью «Жигулям». Подозрительно осмотрел салон, заглянул в багажник и потребовал документы. 
        - В техпаспорте нет отметки о техосмотре, — сказал он. — Почему до сих пор не прошел? И аптечки у тебя нет. Скорость превысил… А ну дыхни в трубку! Так… Показывает на алкоголь. Значит фиксируем: превышение скорости под градусом. 
        - Да я, кроме кумыса, ничего не пил, — запротестовал Турсун.
        - Эй, помолчи! Будешь спорить, дороже выйдет. 
        - А сколько надо, капитан?
        - О, это уже другой разговор. Сам во сколько оцениваешь свои грехи? Ну-ну, соображай быстрее, не телись. 
        - А мне и думать нечего. Все равно денег нет. 
        Широкое налитое жиром лицо капитана враз приобрело официальную строгость.
        - Тогда твои документы останутся у меня. И в каталажку тебя оформлю. 
        - Это еще за что? Что я такого сделал?
        - Ты так и не понял, что спорить со мной бесполезно. Я ведь при исполнении.
        - А мне плевать, подумаешь, при исполнении! Козел! — взорвался Турсун. 
        Ох, не стоило этого говорить. Многое могла бы стерпеть закосневшая в грубости и хамстве душа бравого капитана, но только не козла. Переложив в левую руку жезл, он правой сорвал с пояса резиновую палку и обрушил ее на плечи Турсуна…
        Кайо, доселе наблюдавший за происходящим из кабины, не мог больше оставаться безучастным и, не раздумывая, бросился на помощь товарищу. Палка взметнулась и над ним, но он успел перехватить руку дорожного стража и с яростью оттолкнул его. Упав с откоса дороги, тот ударился головой о камень и бесчувственно затих. 
        Ни брызги воды, ни попытки растормошить не помогли. Автоинспектор не подавал признаков жизни. 
        - Хватит возиться с ним, — сказал Турсун. – Давайте отнесем его в машину. 
        Вдвоем они оттащили грузное тело к милицейской машине, усадили за руль и закрыли дверцу. 
        Ошеломляющий переход от приятной, яркой смены красивых пейзажей и спокойного блаженства к сумасшедшей драме на дороге повергли Кайо в состояние оцепенения и ужаса. Он совершенно растерялся и не знал, что делать. Турсун тоже выглядел до крайности подавленным, однако волю к действию не потерял.
        - Едем! – крикнул он, бегом направляясь к «Жигулям». Рванув с места и промчавшись с полсотни километров, свернули на тряскую, слегка спрофилированную дорогу. На их счастье ни одной встречной машины до развилки не попалось. Только здесь Турсун счел нужным прояснить свое намерение.
        - В ста пятидесяти километрах отсюда – сказал он, — в аиле «Беш-Терек» живут мои родственники. Там нас никто искать не будет. Переждем недели две, а там видно будет. 
        Его уверенный тон ничуть не успокоил Кайо. Страх от нависшей опасности не отпускал его, но ничего спасительного не приходило в голову, и он апатично отдался на волю своего спутника. 
        День прошел, стемнело, а дороге, казалось, не видно конца. Чем выше она уходила в горы, тем становилась хуже, машину зверски трясло. Лучи фар выхватывали из тьмы то дикие скалы, то огромные валуны, то придорожные кусты, казавшиеся в неверном электрическом свете фантастическими джунглями.
        Но вот за поворотом где-то внизу блеснули огни человеческого жилья и минут через десять раздался дружный лай всполошившихся собак. 
        - Приехали, — сказал Турсун и остановил машину у приземистого дома с загоном для скота. На стук в дверях показался мужчина с керосиновым фонарем в руке. Осветив приезжих, он с радостными восклицаниями быстро шагнул через порог и обнялся с Турсуном. Потом взор его обратился к Кайо. 
        - Это Кайо, мой друг из Германии, — представил Турсун. 
        - Самат, — коротко назвал себя хозяин и первым протянул руку. 
        Через маленькую прихожую и убогую кухню гости прошли в комнату побольше, где кроме старого одежного шкафа и такого же дивана, никакой другой мебели не было. 
        Две женщины – жена и дочь Самата быстро расстелили посреди комнаты одеяла и скатерти, готовя, как вскоре понял Кайо, место для ужина. 
Хозяин усадил гостей на одеяла, а сам, извинившись, спешно удалился. 
        Вскоре на достархане появились лепешки, топленое масло, сахар, а затем и горячий чай в двух заварных чайниках. Чаепитие затянулось на целых два часа. Причиной тому по деликатному пояснению Турсуна стали хлопоты по приготовлению торжественного ужина с традиционным барашком. 
        Новое место и новые люди на некоторое время отвлекли Кайо от мрачных мыслей, но томительное ожидание опять вернуло их. Он вновь и вновь раздумывал о трагической нелепости происшествия, случившегося без всякого злого умысла. Однако свою невиновность вряд ли удастся доказать, тяжкие последствия налицо. От этих мыслей холодок пробегал по спине и наваливалась сковывающая тело тупая усталость. Ему мучительно хотелось одного – поскорей забыться и спать, спать, дать отдых нервам, ноющим от всего этого кошмара. Кайо несколько раз изучающе поглядывал на Турсуна, подозревая, что и того мучают переживания, но лицо у него оставалось невозмутимым.
        Заметив, как ерзает Кайо, вытягивая на полу то в одну, то в другую сторону ноги, Турсун подложил ему под спину подушку и посоветовал прилечь. Кайо последовал совету и в один момент благостный сон сморил его. Так и проспал бы до утра, если б не растормошил Турсун. Кайо с удивлением протер глаза и увидел незнакомых людей, сидевших вокруг достархана, в середине которого стояло большое блюдо с горой вареного мяса, большие куски которого Самат раскладывал по тарелкам. Его дочь принесла чайник с водой, тазик, полотенце и полила на руки гостям.
        Самат наполнил граненые стаканы водкой и произнес заздравную речь, из которой Кайо не понял ни слова. За первым последовали другие тосты, а в паузах между ними присутствующие неторопливо поглощали мясо, до голых костей обгладывая большие жирные куски.
        Удивляясь крепости и вместительности туземных желудков, Кайо под свежим впечатлением печального урока на ипподроме твердо решил поставить себе строгие ограничения. От устрашающего куска, который ему положили на тарелку, он, действуя ножом и пальцами, отщипывал лишь маленькие нежирные дольки, а водку слегка пригубливал. 
        Пирующие до поры до времени не реагировали на его уловки, но когда Кайо стал отказываться от особо почетного угощения – бараньего глаза, который преподнес ему на ладони специалист, мастерски разделавший голову барашка, Турсун деликатно посоветовал сделать уступку обычаю гостеприимства. Пришлось преодолевая отвращение, проглотить этот чертов глаз. Нечто подобное он уже испытывал однажды в фешенебельном парижском ресторане, где французские коллеги, естественно, из лучших побуждений, угостили немца блюдом из лягушачьих лапок.
        Пирушка затянулась далеко за полночь. Как ни мухлевал Кайо, в голове у него под конец зашумело от выпитого, а желудок отяжелел от съеденного. Когда осовел окончательно, Самат отвел его в маленькую комнату, где были приготовлены постели на двух узких железных кроватях.
        На следующий день Кайо самостоятельно отправился на прогулку по единственной улице селения, куда его так нежданно занес капризный рок. По обеим сторонам улицы вольно стояли десятка четыре приземистых домишек, бугристо оштукатуренных глиной и небеленых. Первым на пути попалось такое же неказистое, как и все прочие, строение с вывеской, извещающей о принадлежности к торговому делу. Кайо захотелось посмотреть, чем же радуют здешних покупателей служители Меркурия. Однако дверь была закрыта, поперек ее косо чернела железная накладка с большим висячим замком. Заглянув в маленькое запыленное окошко и ничего не увидев в темном нутре помещения, Кайо отправился дальше, но не прошел и пяти шагов, как его кто-то окликнул от соседнего дома. Оказалось, что это продавец магазина. Шустро освободив от запора дверь, он угодливо распахнул ее перед приезжим иностранцем, вместе с которым ужинал в гостях у Самата. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что самый ходовой товар здесь водка, керосин, соль, сахар, мука, спички и мыло. Ни в чем из этого товара Кайо не нуждался и, не задерживаясь больше, продолжил свой путь по пыльной, ухабистой улице. В середине ее взгляд привлекло длинное здание школы. Профессиональный глаз его сразу заметил чрезвычайную ветхость постройки, на что указывали опасная просадка стен в нескольких местах, частые трещины и вывалившаяся штукатурка, обнажившая старую саманную кладку. 
        Зато школьный двор радовал обильной зеленью молодых деревьев и ухоженными цветниками. И как же не похож был этот зеленый уголок на унылые подворья аильчан, где в лучшем случае рос клевер да два-три тополя, служившие коновязью.
        Но еще более разительным контрастом, на взгляд Кайо, были величавые, белоснежные, подсвеченные нежной синеватой дымкой вершины гор, со всех сторон окружавшие вытянутую по руслу небольшой реки долину. Понижаясь к ней, склоны гор теряли свой снежный наряд и одевались в изумрудную зелень лугов, а на затененных от солнца боках великанов пышно курчавились лесные чащи. 
        Клубящиеся у вершин белые хлопья облаков удивительно напоминали о сладостном вкусе парного молока. Но о нем, как оказалось, здесь можно было только мечтать, поскольку дойные коровы имелись лишь у нескольких хозяев, да и те были на горных выпасах. А на завтрак пришлось довольствоваться чаем и зачерствевшей со вчерашнего дня лепешкой. Впрочем жена Самата уже успела замесить пресное тесто и, раскатав лепешки, сажала их на выпечку в чугунный зев дворовой печи – тандыра. 
        После завтрака Турсун предложил съездить на рыбалку, а потом на пастбище. Оседланные Саматом кони уже ждали у коновязи. Наездник из Кайо был никудышный, и он, смешно горбясь в седле, все время отставал от Турсуна. Через час спустились к реке и спешились. Турсун достал сетку и перегородил ею одну из узких проток, привязав края сетки к воткнутым в песок палкам. Потом подобрал на берегу среди принесенного водой хлама толстый сук и, шлепая им по воде, шаря под камнями, побрел против течения. Кайо, никогда не видевший такого способа рыбной ловли, с интересом наблюдал за его действиями. Подойдя к сети, Турсун быстро соединил края сети и вытащил ее на берег. В несколько ячеек попались небольшие рыбы с красными крапинками по бокам. Это была речная красавица форель. Результат пробудил азарт рыбака, и Кайо не хотел больше оставаться сторонним наблюдателем. Вдвоем они перегородили сеткой рукав в другом месте выше по течению, и опять был хороший улов. За два часа, пролетевших как один миг, попалось три десятка форелей, пять крупных маринок и три османчика. 
        - Все! На уху хватит, — сказал Турсун. – Едем к чабанам, там и уху заварим. 
        Чтобы добраться до места, коням пришлось преодолеть местами очень крутой подъем по заросшему девственной травой склону горы, на обратной стороне которой открылась лощина с еловым леском, тремя юртами на опушке и большим загоном для скота. Сначала завернули к чабанам, пасущим отару овец на склоне горы. Турсун знал их и сообщил, что это отец с двумя сыновьями двадцати и семнадцати лет. Отдав долг вежливости, спустились к юртам. 
        …Пока в большой кастрюле, подвешенной над каменным очагом, закипала вода, рыбаки почистили рыбу у протекавшего за юртой ручья. Уха варилась на одной рыбе – без картошки, моркови, лука и прочих добавок, без которых, как говорится, уха не уха. Но кто так говорит, не пробовал, наверное, горной форели. А она одна все заменит. Даже Кайо, избалованный кулинарным искусством лучших ресторанов Европы, вынужден был признать, что не ел ничего лучше, чем этот пахнущий дымом костра аппетитный рыбный отвар.
        Жизнь на пастбище казалась Кайо куда приятней, чем в убогом селении, и он с благодарностью принял приглашение хозяев погостить на стойбище, сколько захочется. Красота природы, глубокая тишина, свобода и покой – что еще надо человеку, взращенному цивилизацией и лишенному изначальной ценности простого человеческого бытия. Прежде Кайо никогда не стремился к такому уединению, а сейчас оно нужно было, чтобы забыть о постоянно терзавшем душу случае на дороге. При всем том, что у него не было никакого злого умысла, и он только защищался, Кайо не мог простить себе, что поддался внезапно нахлынувшей ярости и применил чрезмерную силу. И что теперь его ждет? Тюрьма? От этой мысли тупая боль проникала в сердце и дрожь пробегала по телу. До поры до времени он не хотел уступать страху и отчаянно старался отвлечься от мрачных мыслей. 
        Их поселили в юрте, где жили молодые братья. Остаток дня гости провели в седлах, осматривая ближние окрестности. Солнце красным шаром повисло над горой и как только скрылось за ней, сразу же стало темно и холодно. Таков уж суровый характер гор – здесь никогда не бывает долгих, теплых сумерек, к которым мы привыкли на равнине. 
        Улегшись на кошму, Кайо старательно подоткнул одеяло так, чтобы не осталось ни одной щели, через которые острыми жальцами проникал ночной холод. Он несколько раз просыпался и слышал блеяние овец, лай чабанских сторожевых псов и бодрый шум ручья на крутом перекате у огромного принесенного доисторическим ледником валуна.
        Утром солнце миллионами бриллиантов заиграло на покрытых росой листьях кустов и траве. Воздух был искристо-светел и чист. Ушедшая на далекий склон горы отара была видна в мельчайших чертах и каждый звук был явственно слышен. «Вот отчего у всех, кто живет в горах, — подумал Кайо, — такой здоровый, кирпично-красный цвет лица». 
        Умывшись в ледяной воде ручья, съев по горячей, только что из тандыра, лепешке со сливочным маслом, погревшись черным чаем с молоком, они снова отправились на рыбалку.
Почти целую неделю погода радовала солнечными днями, а в конце вдруг испортилась. Небо сплошь покрылось тучами, задул пронзительный ветер, пошел дождь. В юрте было холодно, а когда Кайо утром вышел наружу, то совсем озяб. Некрупный дождь сыпал часто и был таким холодным, что, казалось, вот-вот перейдет в снег. Чабаны, одетые в брезентовые плащи с капюшонами, держали отару поблизости от стойбища, а две коровы, только что подоенные женщинами, щипали траву у самых юрт. 
        Турсун зажег очаг в центре юрты. Когда дрова покрылись малиновым жаром, подложил несколько кусков кизяка. Дым от них показался Кайо удивительно приятным. Весь день, пока шел дождь, он томился в юрте, изнывая от скуки, не зная чем занять себя. Ближе к вечеру дождь утих, но было все так же холодно. С гор, покрывшихся свежим снегом, сползал тяжелый серый туман.
        — Такая погода, — сказал Турсун, — здесь может простоять несколько дней. Может вернемся в аил? 
        Кайо, не раздумывая, согласился.
        Покидая гостеприимное стойбище, ставшее из-за плохой погоды таким неуютным, он перебирал в памяти увиденные картины трудного чабанского быта, о котором раньше не имел ни малейшего представления. Он, пожалуй, впервые увидел людей, чья жизнь и труд так тесно связаны с природными условиями, более того, целиком зависят от них. Эти люди, наверное, никогда не знали удобств жизни в теплых домах, комфортабельного быта и отдыха, хорошего питания. И так, наверное, живут не только чабаны, но все жители затерянных в горах селений. Неужели бедность, беспросветность ждут их и в будущем? Неужели уделом многих здешних женщин будет истощение от недоедания и частых родов, а детей – болезни, которые уже давно побеждены в цивилизованном мире?
        Нет, он не упустит возможности рассказать об этой несправедливости в своей будущей книге… если, конечно, выпутается из истории, в которую попал по нелепой случайности.
        В аиле Кайо ждала та же грязь после дождя, та же скука из-за безделья и отсутствия привычных развлечений. Турсун заметил его состояние и, подумав, сказал: 
        - Понятное дело, с непривычки вам здесь трудновато. Скучаете и все такое прочее. Сделаем так: я скажу одному своему приятелю, чтоб съездил в райцентр на разведку… ну, насчет того автоинспектора. Пусть разузнает, что да как. Может нас и не ищут, а мы тут прячемся, зря время теряем. На это дело уйдет не меньше недели. А пока, чтоб вам не так скучно было, давайте познакомлю вас с одной аильчанкой. Она здешняя учительница. Еще молодая – тридцать два года. Была замужем, разошлась, сейчас живет одна в домике при школе. Зовут Рапия… Рапия Назаровна. Познакомлю, а там действуйте самостоятельно. Не получится сойтись поближе, все равно не прогадаете, она женщина интересная, образованная. С ней вам будет о чем поговорить. Согласны? 
        Кайо скептически усмехнулся, но возражать не стал. 
        Свежий запах краски в школьном коридоре напомнил ему о собственной далекой юности и бесконечно радостных днях летних каникул. Немного взволнованный от набежавших воспоминаний, он вслед за Турсуном заглянул в один из классов, откуда доносились детские голоса. Там и застали Ранию Назаровну, которая вместе с двумя девочками докрашивала оконную раму. 
        - Привет, Рапия! – по-приятельски поздоровался Турсун. – Встречай гостей – господин Кайо Оберкот, бизнесмен из Германии, приехал посмотреть, как мы живем. Побеседуй с ним, а мне надо идти, дела ждут. 
        - Я уже слышала о вашем приезде, — сказала Рапия Оберкоту. — Но чем же может заинтересовать вас наша бедная школа? 
        - Не песпокойтесь, я понимаю ваши трутность. Но мне… как это сказать… очень интересно ознакомляться с вами и ваши ученики.
        Скрытая лесть, прозвучавшая в этих словах, слегка смутила женщину. Она окинула гостя построжавшим, испытующим взглядом и неуверенно произнесла:
        - Ну, если и в самом деле мы вам интересны, то, пожалуйста. Кстати, можете говорить по-немецки. Bitte schön, fragen Sie! (Пожалуйста, спрашивайте!)
        - O, das ist wunderschön! (О, это прекрасно!) – восхитился Кайо, с облегчением переходя на родной язык и стараясь поначалу подбирать выражения попроще. Но быстро убедившись, что собеседница хорошо понимает его, заговорил бегло и свободно. Он, конечно же, не удержался, чтобы первым делом не осведомиться, где молодая учительница училась говорить по-немецки. 
        — Сначала на факультете иностранных языков, — ответила Рапия, — а потом по конкурсу попала на практику в Ляйпциг. 
        Это была еще одна неожиданность, заставившая его во второй раз удивиться.
        — Сегодня у меня особенный день — день необычайных открытий, — пошутил Кайо. – Вы не перестаете удивлять меня и … восхищать! А ваши ученицы тоже говорят по-немецки? 
        — Попробуйте.
        — Sprechen Sie deutsch? — обратился он к девочкам
        Они ответили по-немецки и на первый, и на второй, и на третий его вопросы. 
        Осторожно подбирая слова, чтобы не обидеть Рапию, Кайо выразил недоумение по поводу плохого, на его взгляд, состояния школы и поинтересовался, почему ее не переводят в другое более безопасное здание. 
        — Другого нет и скоро не обещают, говорят, не хватает средств на строительство. Кстати, мы и на ремонт ничего не получаем. Спасибо родителям, кое-чем выручают. Вот краску дали, а красим уже сами.
        Чем больше присматривался он к своей собеседнице, тем больше очаровывался ею. Она мало была похожа на других женщин селения. Тонкое белое лицо, большие глаза, стройная фигура в черном брючном костюме, каких здесь Кайо не видал ни на одной женщине.
        — Вы такая не похожая на всех, — смущаясь сказал он. – Ради бога, не сочтите за настырность, ответьте честно – почему вы здесь? Ведь вы могли бы устроиться в более… — он замялся, подыскивая такое слово, которое бы не обидело ее. 
        Лицо Рапии потускнело. 
        — Давайте не будем об этом, — решительно возразила она. – У каждого своя судьба. 
        «Нет, что-то у нее есть и, наверное, неприятное. Поэтому и не хочет говорить», — подумал Кайо. 
        Тем временем ученицы закончили красить окно и принялись оттирать тряпками испачканные краской руки. Поблагодарив, Рапия Назаровна отпустила их домой. 
        — Ну так что вас еще интересует? – спросила она с любезностью, за которой, однако, скрывался намек на завершение разговора. Кайо почувствовал это, но уходить, не договорившись о продолжении встреч, не хотелось. Чуть помедлив, он вдруг заговорил о том, что не знает куда девать свободное время и поэтому с радостью мог бы помочь в ремонте школы… тем более что сам специалист в строительном деле.
        Теперь уже ей пришел черед удивиться. «Неужели такому солидному деловому человеку, — подумала она, — больше делать нечего, как только заниматься ремонтом какой-то захолустной школы? Не шутит ли он?»
        Однако Кайо и не думал шутить, что было видно по его лицу, излучавшему доброжелательную готовность сию же минуту приступить к работе. Он даже снял свою кожаную куртку и принялся засучивать рукава рубашки. Перемена в нем была столь быстра и комична, что Рапия не удержалась от смеха.
        — Ну, вот вы и простили меня за глупое любопытство, — сказал Кайо. – Клянусь, теперь буду больше работать, чем говорить. 
        — Хорошо, но на сегодня хватит. Оставим работу на завтра, если не возражаете. 
        На следующий день Рапия была одна в школе. Кайо помог ей повесить на стену четыре полки, сделал рамку для учебного материала, починил доску и магнитофон в кабинете иностранных языков, покрасил там пол и укрепил расшатавшиеся дверные петли. 
        — Вы прямо мастер на все руки, — похвалила Рапия. – И очень мне помогли, огромное вам спасибо. А я могу накормить вас обедом. Не откажетесь от приглашения?
        — Ну как можно! – обрадовался Кайо. — Быть в обществе такой прелестной женщины, как вы, да еще пообедать вместе – об этом можно только мечтать. 
        - Вы опять за свое, — мягко упрекнула Рапия.
        Домик, в котором она жила, стоял в ста метрах от школы и снаружи был такой же неказистый, как и прочие здешние строения. Но едва перешагнув порог, Кайо заметил, что хозяйка приложила немало стараний и выдумки, чтобы сделать свое жилье красивым. Маленькая прихожая, кухня и единственная комната привлекали взгляд небогатым, но чистым, со вкусом устроенным домашним уютом, какой только и умеют создавать ласковые, терпеливые женские руки. Оглядывая скромное убранство комнаты, куда его пригласила Рапия, он вряд ли смог бы сказать с определенностью, отчего так покойно и хорошо здесь. Может от удачно подобранных штор, оттеняющих белую кипень тюли? А может от ярких ковриков на кушетке и двух креслах? Или от пейзажной акварели в простенке между окнами? Скорее от всего вместе. 
        — Овощного салата и фруктов, извините, предложить не могу, — сказала хозяйка, входя в комнату, — у нас с этим плохо. Зато в казане уже тушится мясо, будет рагу с картофелем и луком. — Чувствуете, как вкусно пахнет? 
        - О, у меня уже слюнки текут.
        Когда сели за стол, Рапия наполнила рюмки вишневой настойкой. 
        — Это от моих родителей. Они живут в своем домике с садом и огородом, снабжают меня дарами земли, когда наведываюсь к ним. К сожалению, получается это нечасто. И ехать далеко, и времени мало… Знаете что, давайте выпьем за то, чтобы ваша поездка была удачной. На такое дело не каждый отважится.
        По лицу Кайо скользнула тень. 
        - Да, мой донкихотский вояж оказался опаснее, чем я предполагал. Зато и впечатлений много, на две книги хватит. 
        - А вы еще и писатель? 
        - Ну это слишком громко сказано. Я пока пробую себя в этом деле. Такая, знаете, ли , голубая мечта идиота.
        - Зачем же вы так себя принижаете. Я уверена, у вас все получится. 
        — Спасибо за добрые слова и позвольте мне в свою очередь предложить тост. 
        — Ладно. Но не будем спешить, сначала покушаем. 
        Нигде еще за время своей азиатской поездки, разве что не считать ухи из форели, Кайо не ел с таким аппетитом, как здесь, и не скупился на похвалы, не забывая, однако, о моменте, когда можно было бы сказать тост. И такой момент настал.
        — Рискую показаться нахальным, — начал он, — но не могу и не хочу удерживать себя. Быть рядом с вами и не испытывать влечения к вам – выше моих сил. Оно переполняет меня и чем дальше, тем больше. 
        — Боже, звучит как объяснение в любви! Какой же вы быстрый. Видимся второй раз и уже с горячей любовью. Лихо!
        — Милая Рапия – позвольте мне так называть вас – не смейтесь, ради бога, надо мной и поверьте, что я говорю совершенно искренне. 
        — Все мужчины ведут себя искренне, когда добиваются расположения женщины. А потом…
        — Хорошо, не буду спорить, хотя считаю, что вы не правы. Однако вы не дали мне договорить до конца. Я предлагаю выпить на брудершафт… — на дружеский брудершафт – уж против этого, надеюсь, вы возражать не будете? 
        - Раз вам так хочется, давайте на дружеский. 
        Выпив, она подставила щеку, и Кайо быстро поцеловал ее легким прикосновением губ. 
        В тот день он засиделся у нее до сумерек. Говорили о своих пристрастиях в музыке, литературе, о многих других вещах, но ни разу не перешли грань, за которой начиналась личная жизнь. И все-таки самого главного Кайо добился — получил согласие встречаться каждый день. Он ушел от нее с чувством некоторой досады за ущемленное, как ему казалось, мужское самолюбие. Оно не любит, когда женщина отвергает протянутую руку. Что ни говори, а все сегодня обстояло именно так. Да, сегодня… Но что будет завтра? Поразмыслив, он пришел к выводу, что ответ на этот вопрос зависит не столько от Рапии, сколько от него самого, точнее от порядочности его намерений. Очевидно, что Рапия – не та женщина, которая склонна видеть в легком флирте одно лишь беспечное удовольствие. Потому-то она так решительно отвергает все его скороспелые попытки сближения. Ну, а сам он чего добивается? Не того ли легкого флирта? И тут Кайо вынужден был честно признаться в некоей раздвоенности чувств: с одной стороны изголодавшаяся плоть все сильнее подталкивала к простому выходу, желанному для каждого мужчины, но с другой — он боялся разочароваться, если бы легко добился этого желанного… что, кстати, уже бывало с ним. А сейчас ему уже хотелось гораздо больше того, чего он еще и сам до конца не осознавал. И это смущало, вселяло смутную тревогу, потому что он считал себя порядочным человеком и был таким на самом деле. В своем положении обремененного семьей человека – что может он обещать и дать этой женщине, по-видимому, уже однажды пережившей какую-то драму на почве любви. Еще и еще раз возвращаясь к этой мысли, Кайо решил до конца остаться порядочным человеком в отношениях с Рапией, не добиваться от нее того, что может принести ей новые страдания. Пусть же их отношения останутся в спокойном русле платонических чувств и чистой дружбы. 
        Они встречались каждый день и ни разу не испытали даже тени скуки в присутствии друг друга. Раз от разу их общение становилось все интереснее, а поведение раскованнее. Они даже перешли на «ты» и стали называть друг друга просто по имени. Вскоре Рапия начала замечать, что Кайо, постоянно проявляя дружеское участие, совсем перестал говорить о своих чувствах к ней. Это открытие, которое, казалось бы, не должно было ее волновать, почему-то оставило щемящий, горький осадок в душе. Конечно же, она была женщиной с головы до ног, и как всякой женщине ей были приятны знаки притягательно-интимного внимания тех мужчин, которых она интуитивно выделяла из общей массы. А Кайо исподволь стал для нее больше, чем один из таких мужчин, и она сколько могла старалась не признавать этого, не замечая, что сдает одну позицию за другой.

        Минула неделя, началась другая и наконец пришло известие из райцентра. Оказалось, что автоинспектор, из-за которого было пережито столько страхов, жив и здоров. Происшествие на дороге он после того, как очухался, благоразумно скрыл, и беглецов никто не разыскивал. Турсун собрался сразу же уехать, но Кайо попросил задержаться на сутки – не хотел, как понял Турсун, покидать Рапию, не поговорив и не попрощавшись с ней. 
        Для встречи Кайо выбрал время ближе к вечеру, так чтобы она наверняка была дома и свободна от школьных дел. 
        — Ты сегодня какой-то необычный, — заметила Рапия. – Не случилось ли чего? 
        — Случилось то, что должно было случиться. Я завтра уезжаю. Пришел поговорить и попрощаться…
        Ему показалось, что она слушает равнодушно, не поднимая опущенный к полу отрешенно-холодный взгляд. Она долго молчала и наконец как-то невнятно, словно отмороженными на холоде губами, произнесла:
        — Конечно, тебе пора возвращаться. По дому, наверное, очень соскучился и здесь надоело.
        — Нет, неправда. С тобой я не скучал. Наоборот, я был счастлив. И теперь, уже напоследок, открою то, что прятал – я полюбил тебя. Называй это как хочешь – блажью, безумием, донжуанством и тому подобное, но поверь мне как на исповеди – я говорю правду. И уезжаю отсюда не с радостью, а с грустью. 
        При этих словах Рапия еще ниже опустила голову и отвернулась.
        - Что же ты молчишь? – спросил он подавленно. – Умоляю, не держи обиды на меня. 
        - С чего ты взял? Как я могу обижаться на тебя! – ответила она.
        - Ну вот и хорошо, вот и хорошо, — обрадовался он. 
        - Нет, не хорошо. Не хорошо, потому что и я … и я чувствую то же, что и ты. Мы оба попали в один и тот же капкан. 
Смысл сказанного ею дошел до него не сразу. Но когда он, наконец, понял все, — волна нежности окатила его и, отбросив прочь нерешительность, он близко подошел к ней, приложил свои горячие ладони к ее щекам и заглянул в наполнявшиеся слезами черные глаза. 
        - Поедем вместе, я все устрою, — жарко прошептал он. 
Рапия спрятала лицо у него на груди и ничего не ответила. Кайо все теснее прижимал ее к себе, шалея от поцелуев, прикосновений к грудям, бедрам…
        — Эту ночь будем вместе, — сказала она. – И плевать на сплетни, пусть говорят, что хотят. 
        — Неужели о нас кто-то сплетничает? Я что-то не слышал, — удивился он.
        — Тебе, конечно, никто ничего не скажет, а меня и в глаза, и за глаза аильные блюстительницы нравственности уже не раз укоряли. Здесь ничего не утаишь, все на виду. 
        … Утром, когда сели в машину, Кайо неожиданно предложил заехать в районный центр. Сколько Турсун ни отговаривал его от этой затеи, ссылаясь на риск снова попасть в лапы гаишному капитану, ничего не помогло. Пришлось ехать, проделывая к тому же изрядный крюк. По дороге Турсун несколько раз принимался расспрашивать о цели перемены маршрута, на что получал короткие, уклончивые ответы – нужно, мол, решить кое-какие вопросы с районными властями.
        Подъезжая к районному центру, Турсун почувствовал, как прилипает к спине промокшая от пота рубашка. Но, слава Аллаху, спас от встречи с милицией. 
        В вестибюле районной управы дежурный страж, расспросив о цели визита и ознакомившись с паспортом, пропустил господина Оберкота на второй этаж, где находился кабинет главы местной власти. В приемной процедура выяснения цели визита повторилась. Секретарша, несколько раз переспросив фамилию, записала ее на листочке бумаги и отнесла в кабинет. 
        — Немножко подождите, Осмон Шарипович пока занят, — воротясь сказала она.
        Минул час, пошел второй. Секретарша читала какие-то бумаги, отвечала на телефонные звонки и не обращала внимания на истомившегося в ожидании Оберкота. Наконец полированная дверь кабинета отворилась, один за другим стали выходить люди. Но ждать пришлось еще десять минут, пока секретарша пригласила его войти. Хозяин кабинета, средних лет мужчина в хорошем темно-синем костюме, окинул вошедшего официальным взглядом – не строгим, но и не приветливым и указал на мягкое кожаное кресло. 
        — С кем имею честь и по какому вопросу? — спросил он, невзирая на то, что уже получил от секретарши соответствующие сведения. Оберкот назвал себя и начал было объяснять цель своего визита, но Осмон Шарипович с некоторой настороженностью и одновременно смущением в голосе перебил его. 
        — Постойте… Оберкот – я правильно расслышал? — это что ваша настоящая фамилия? 
        - Natürlich…— смешавшись, ответил Кайо. 
        — Надо же… Как услышишь, так сразу смех разбирает. Извините, пожалуйста, но очень странная фамилия… Ну, да ладно! Излагайте дальше вашу просьбу. 
        «Что они такое странное находят в моей фамилии?» — подумал про себя Кайо, вспомнив похожую сценку у администраторши гостиницы, а вслух сказал, что хочет как частное лицо за свои деньги и по собственному проекту построить в аиле Беш-Терек школу и, кроме того, берется полностью обеспечить ее всем необходимым, включая аудиотехнику и компьютеры. 
Во взоре главы местной власти промелькнули удивление, подозрение, озабоченность, перешедшие, наконец, в устойчивое, чуть подобострастное, уважительное внимание. 
        — А почему, господин Оберкот, вы выбрали именно школу да еще в таком отдаленном аиле? Почему не здесь, в райцентре, где во вложении средств тоже нуждается очень много важных объектов?
        Оберкот, страшно путаясь в словах, на это ответил тем, что именно школу считает самым важным объектом, а в Беш-Тереке она в таком плохом состоянии, что «может скоро разваляться». 
        — Развалиться, — поправил Осмон Шарипович. – Хорошо, согласен. От помощи в нашем положении отказываться грех. А там, глядишь, может что-нибудь и нам перепадет, — осклабился он. – Однако, вот беда, в плане застройки у нас нет такого объекта. Надо сначала согласовать в архитектуре, решить вопрос об отводе земельного участка, подготовить архитектурно-планировочное задание. На все про все уйдет не меньше трех месяцев, а то и полгода. 
        — Но столько ждать у меня нет времья, — возразил помрачневший и расстроенный господин Оберкот. 
        - На каком же сроке вы настаиваете? 
        - Секотня, только секотня!
        — Однако… вы загнули, – пробормотал совершенно изумленный глава администрации. По привычке он чуть было не сорвался, дабы осадить этого… но вовремя спохватился, поняв, что еще одно лишнее слово, и дело будет бесповоротно испорчено. А это удар по его, Осмона Шариповича, личному авторитету. Не договоримся, так он, чего доброго, еще в газету пожалуется. 
        Изобразив широкую улыбку, он поспешно нажал кнопку звонка и сказал вошедшей секретарше, чтобы срочно пригласила архитектора товарища Ниязова и главного редактора районной газеты товарища Султанова. На этот раз ждать пришлось недолго – оба явились через несколько минут. Покончив с формальностью представления сторон, глава администрации произнес маленькую речь, приличествующую торжественности момента. 
        — Сейчас многие говорят о привлечении западных инвестиций. А вот мы уже от слов потихоньку переходим к делу. Прибывший к нам из Германии представитель бизнеса господин Оберкот предлагает – обратите внимание! – за свой счет построить новую современную школу в самом отдаленном аиле нашего района – Беш-Тереке. Надо сказать, выбор сделан весьма удачно и своевременно: школа в этом аиле действительно находится в аварийном состоянии. А ведь мы живем в зоне повышенной сейсмической опасности. Поэтому давно пора, засучив рукава, браться за капитальное строительство. Если мы сами повернемся к этой проблеме лицом, то будьте уверены, найдутся и деньги. Надо только заинтересовать готовых помочь нам западных инвесторов…
        Чем можно заинтересовать западных инвесторов, глава администрации уточнять не стал, а сразу перешел ко второй части своей речи – к изложению ответственного поручения товарищу Ниязову. Ему предлагалось ни больше ни меньше как в один день решить все вопросы, связанные со строительством школы, и завтра же доложить о выполнении. Таких темпов в долгой практике ведущего специалиста по архитектуре и строительству еще не было, и он, разволновавшись, попытался оспорить их реальность. Однако Осмон Шарипович так глянул на него, так резко, с металлом в голосе осадил, что бедняга тотчас стушевался и принужден был прекратить сопротивление.
        — А вам, товарищ Султанов, — сказал в заключение Осмон Шарипович, -рекомендую подробно осветить в газете предстоящее событие.
Получив нахлобучку, Ниязов проявил максимум рвения, тут же составил юридический договор об обязанностях и ответственности сторон, о подрядчиках, порядке финансирования строительства школы через доверительный банк и по всем другим вопросам. 
        Все складывалось как нельзя лучше, и Оберкот в хорошем расположении духа продолжил свой обратный путь. Через два дня Турсун отвез его в аэропорт. За время, проведенное вместе, они очень сблизились, и Кайо казалось, что знает об этом человеке почти все. И поэтому, решив отблагодарить его за услуги, был уверен, что Турсун не откажется от любой суммы, даже если она будет чрезмерно щедрой. Но к его удивлению вышло иначе. Увидев в протянутой руке Кайо толстую пачку марок, он смутился и стал сначала неуверенно, а потом все решительнее отказываться, бормоча, что и так получил все сполна. «Ах, ты гордый плутишка, — усмехнулся Кайо. – В кармане, наверное, ни гроша, а форс держит». Стараясь не обидеть приятеля, он мягко заметил, что ценит добрые отношения, которые установились между ними, но это не значит, будто можно не платить за работу. И он, Кайо, будет чувствовать себя крайне неловко, если Турсун, который так много сделал для него, откажется от вполне заслуженного и в общем-то не такого уж и большого вознаграждения.
        Этот хитрый ход сломил сопротивление Турсуна. Вернувшись домой после проводов Кайо, он враз вспотевшими руками пересчитал деньги и ошалел от возможностей, которые открывались перед ним от нежданно привалившего огромного богатства. 
        Тем временем самолет все дальше уносил Оберкота от гор и равнин Центральной Азии. Ровный гул турбин убаюкивал, многие пассажиры дремали, но ему не спалось. Причудливый калейдоскоп воспоминаний подстегивал работу мысли и души, то и дело, возвращая их к ночи любви и прощания с Рапиёй. Он знал, эта ночь до мельчайших подробностей останется в его памяти, но совсем не как утешение мужскому тщеславию по поводу еще одной победы в любви. Это было бы слишком мелко и гадко… Но что же теперь будет дальше? Рапия так и не ответила на все, что он ей предлагал. Не сразу он понял причину этого и только сейчас стало ясно, что своим женским чутьем она угадала, как трудно будет ему справиться со своей несвободой, какой драмой может обернуться крутой поворот в его семейной жизни. Она промолчала потому, что не хотела подталкивать его к опасному решению, не хотела связывать его никакими обязательствами, боялась стать причиной его будущих невзгод на этой почве. Да, решение придется принимать самому, а каким оно будет, Кайо и сам еще толком не знал. 
        Он попытался представить, что делает и о чем думает сейчас Рапия. Наверное, все валится у нее из рук, а в душе горечь и пустота. Боже, как одинока она среди своих, как теперь еще тоскливее потекут ее дни и ночи в бедном селении и, может быть, только ожидание призрачного счастья будет хоть немного поддерживать ее. При этой мысли пронзительная жалость и нежность к ней охватили его, и он, полузакрыв глаза, до боли в пальцах стиснул подлокотники кресла. 
        Ну, а что ждет его самого? Прежние увлечения? Нет, нет! Бизнес? Благополучная сытая жизнь, какой теперь никого не удивишь в западной Европе? Вероятно так и будет… Да и что в самом деле может он, крохотный винтик, в огромном колесе мироздания? Очень мало, а может быть, и совсем ничего. И тут он снова и снова возвращался к прежним, давно беспокоившим его мыслям о божественном промысле, судьбе человечества и своей собственной жизни. «Как же до безумия глухи и слепы мы, — думал Кайо, — что никак не можем усвоить для себя необходимость следовать древней и мудрой заповеди: « Отверзь душу свою добру». И если все-таки кладем на алтарь милосердия толику от своих богатств, то всегда делаем это с эгоистическим, лицемерным расчетом на то, что, мол, и мне за добро воздастся сторицей. Нет, не воздастся, ибо добродеяние тогда только истинно и полезно, когда бескорыстно – да и другим оно просто быть не может. Если стремление к добру не овладеет всем человечеством, то миллиарды разнонаправленных эгоистических интересов, взращенных мощью цивилизации, довершат разрушительную работу, начатую нашими предками, и история человечества пресечется. Юность помыслов наших прошла, пора настать зрелости. Не преодолеем отставание нашего духовного сознания от созданного нами же совершенного технического комплекса – быть беде. Тогда останется последняя надежда – уповать на второе пришествие Спасителя. Грядет ли оно?

        Часть 2

        Вернувшись из поездки в Центральную Азию, Кайо Оберкот в первое время почти не выходил из дома – так соскучился по уюту, бытовым удобствам и хорошей еде, которой Марта хлопотливо потчевала его. К тому же спешил привести в порядок путевые наброски о своих азиатских впечатлениях. Обычно Кайо работал до полудня. Потом пересаживался в мягкое кресло и принимался просматривать прессу, пробегая заголовки о разного рода происшествиях – от природных и техногенных катастроф до террористических актов. Газеты с неизменным постоянством смаковали подробности скандальных историй с грандами от политики, бизнеса и артистического бомонда. Колонки новостей пестрели сообщениями о махинациях кандидатов на выборные места в земельных парламентах, подкупе чиновников, похищении людей, актах вандализма… Все это обилие мусора, азартно сметаемого газетчиками в одну кучу, вызывало раздражение. Он считал, что пресса набором подобных мерзостей прививает обывателям не иммунитет от болезней, а сами болезни. «Хотят того или не хотят газеты, точнее их хозяева, — думал он, — посеянный ими вирус привыкания к жестокости и страданиям разрушает общественную мораль, порождает равнодушие, а порой и подражание. Наступит ли когда-нибудь век христианского милосердия, торжества духа над брюхом, как говорил один философ?»
        Марта по несколько раз на день заходила к нему в кабинет и, стараясь не мешать, тихонько садилась в кресло с вязанием в руках. Погруженный в дела, Кайо не обращал внимания на жену, но однажды, случайно скользнув взглядом в ее сторону, вдруг увидел, что она с каким-то болезненным, опасливо-настороженным выражением пристально смотрит на него. Заметив его взгляд, Марта опустила глаза и заработала спицами.
        — Почему ты так смотрела на меня? – удивленно спросил Кайо. – Случилось что-нибудь?
        Ответ последовал не сразу, и он повторил вопрос уже с оттенком тревоги и досады.
        — Ничего, все в порядке, — наконец сказала Марта, – вот только… с некоторых пор я начала задумываться о наших отношениях. Мне кажется, ты переменился ко мне… особенно после этой поездки. Понимаешь, я ведь женщина, еще не такая старуха, да и ты не в том возрасте, чтобы не хотеть близости с женщиной. А вот же нет этого, как ни стараюсь. Неужели я уже ни капельки не привлекаю тебя?
        «Поздно спохватилась», — чуть не вырвалось у Кайо, но он вовремя сдержался и сказал совсем другое, стараясь придать голосу больше теплоты и убедительности.
        — Ничего тут нет удивительного, дорогая. Я так устал, что не до женщин. Ты же видишь, никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь, сижу дома. Что тебе еще надо? И вообще, давай поговорим об этом как-нибудь потом. А сейчас, извини, мне надо работать.
        Раньше Марта могла месяцами не замечать отсутствие интимной близости с мужем и никогда не заводила разговоров на эту деликатную тему. И вот теперь заговорила с неожиданной откровенностью. «Неужели что-то почувствовала? – подумал Кайо. – Не ревностью ли объясняется ее подавленное настроение, которое стал замечать у нее в последнее время? Надо что-то решать, но как?..»
        Еще в с молете он твердо пообещал себе, что не будет таить правду от жены и честно предложит развод. Сейчас его намерение не было столь явным и твердым. Оказывается, только теперь… после разлуки с ней, несмотря ни на что, то терзаясь раскаянием, то сомневаясь и отвергая его… только теперь он до конца осознал, насколько сроднился с этой женщиной, привязался к ней. Да, она перестала быть желанной в любви, но без нее жизнь его станет трудной, это он знал точно.
        Невеселые размышления не оставляли его все последующее время, и бывали моменты, когда не в силах сосредоточиться на деле, которым занимался, Кайо откладывал его и тогда в неспокойном сознании возникали тягостные сцены предстоящего объяснения с Мартой, жуткого разрыва с ней, который наверняка убьет ее. Эти видения подсознательно вызывали отторжение, переходящее в глухое отчаяние. Случись такое на десяток лет раньше, он наверное, так сильно не переживал бы. Тогда Марта еще могла как-то заново устроить свою жизнь. А сейчас его уход из семьи будет похож на подлое предательство. И никакие обстоятельства, даже любовь к другой женщине, не могут оправдать это. Что же делать, что же делать?.. Однозначного ответа, как ни старался Кайо, не находилось.
        А время шло. Первое письмо Рапие он отослал сразу по приезде, через неделю – второе, еще через неделю – третье. Прошел месяц, ответа не было. Кайо старался не поддаваться переживаниям, так как знал о почтовых злоключениях в азиатской глубинке. Дай Бог, чтоб письма хотя бы не потерялись. Однако когда прошел еще месяц, ожидание стало нестерпимым. Не было дня, чтобы он не думал о Рапие. Странное ощущение порой овладевало им. Казалось, будто прозрачный занавес опускался вдруг перед ним, напрочь отделяя от всего, что осталось в далеком селении, затерянном в глухих горах. Но за этим занавесом не было Рапии. Стоило закрыть глаза, и она почти осязаемо возникала отдельно, а вокруг чернела лишь непроницаемая тьма. Так бывает у большого костра в ночи. Слепящим костром, не дающим видеть ничего вокруг, была Рапия. «Но не идеализирую ли я ее, потому что не очень хорошо знаю, — мелькнула однажды мысль. – А если б знал, может, и не увлекся бы так. Склонность к увлечению, плохо ли, хорошо ли, но природное свойство моего характера. И я не раз ошибался, принимая за истину фальшивые проявления любви и дружбы. Но была ли хоть тень фальши в поведении Рапии? Нет и еще раз нет! Ее порыв мог быть чем угодно – стремлением скрасить свое одиночество и беспросветную серость жизни, страстным желанием мужской ласки, наконец, просто симпатией ко мне, но только не эгоистическим холодным расчетом, желанием получить выгоду. Почему же тогда мои послания остаются безответными? А может она, поразмыслив, устыдилась легкомыслия своего поступка?»
        Эти размышления не давали покоя и могли бы привести к стрессу, если б не работа над книгой, которая поначалу давалась с трудом, но постепенно стала увлекать и приносить удовольствие.
        Речь в ней шла на давно задуманную тему – о духовно-нравственных проблемах цивилизации. Подземные толчки надвигающегося апокалипсиса, писал автор, уже сотрясают своды мироздания, и никто, кроме самого человека, не виноват в приближении конца. Но его можно отвратить, если человечество на деле будет следовать христианскому учению о любви. Многие осмеивали и порочили его как утопию, но оно живо, потому что составляет корневую сущность разумной жизни на Земле и в космосе, и ему нет альтернативы. Не обходил автор и частные моменты, угрожающие безопасности населения планеты – загрязнение окружающей среды и быстрый процесс урбанизации, который ведет к падению рождаемости и к массовому вырождению городского населения, сегодня значительно превышающего сельское. Одной из причин тому является усиливающееся влияние ослабленного здоровья горожан, живущих в неблагополучной среде, на генетический код последующих поколений. Вместе с тем, отмечал далее он, наблюдается неуправляемый рост численности населения в Азии и Африке, где в семейном укладе людей еще сохраняются традиции многодетности. Беднейшие жители этих континентов, не находя перспективы достойной жизни, покидают родину и стремятся осесть в относительно благополучных странах Европы, где благодаря быстрому размножению создают численный перевес над коренным населением, что угрожает взрывами кровавого национального передела, религиозного фанатизма и терроризма.
        Большое место в своей книге господин Оберкот отвел и анализу социально-экономического положения в азиатских республиках бывшего Советского Союза. Капкан нецивилизованных рыночных отношений, в который попали эти страны, положил, по его мнению, начало обнищанию населения. Несправедливое перераспределение национальных богатств в пользу чиновников, приближенных к автократической власти, сопровождалось небывалым ростом коррупции. Все это стало бомбой замедленного действия, источником социальных потрясений , подспудное вызревание которых в большей или меньшей степени уже наблюдается в этих странах.
        Работа над книгой продолжалось почти год, и наконец настал день, когда исправленная в последний раз рукопись бала набело перепечатана и отдана в издательство, с шефом которого Кристианом Вольфом Оберкот был давно знаком и поддерживал приятельские отношения. Разумеется, Кристиан сперва сам досконально ознакомился с рукописью и только потом передал ведущему редактору издательства. Оба приняли книгу с одобрением. Вольф не преминул поздравить автора с успехом. Столь же благожелательными в общем были и отзывы прессы, когда книга вышла в свет.
        Издательские хлопоты и презентация книги отвлекли Кайо от домашних дел, и он не заметил, что жене уже несколько дней нездоровится, и встревожился только тогда, когда она пожаловалась на опухоль и боль в пальце, который нечаянно уколола иглой. Он немедленно отвез ее к хирургу. Осмотрев палец и руку, тот осуждающе покачал головой и сказал, что больная нуждается в госпитализации, так как придется несколько раз брать кровь на анализ и возможно провести срочную операцию. Кайо хотел остаться на ночь у ее постели, но доктор хмуро отклонил просьбу.
        — Приходите утром, — сказал он. – Постараемся сделать все, что в наших силах.
        — Но скажите, чего вы так боитесь? Ей в самом деле угрожает опасность?
        — Пока ничего не могу сказать определенного. Есть подозрение на сепсис в запущенной форме. Но надо проверить…
        — В таком случае я не уйду из больницы, — решительно заявил Оберкот. – Если не разрешите у постели, буду сидеть в коридоре.
        Ночью больной стало хуже, поднялась температура, и к утру она умерла.
        Съехавшиеся на похороны близкие люди не узнавали в осунувшемся, постаревшем, отрешенном от всего человеке некогда моложавого, добродушно-веселого Кайо Оберкота. Когда отзвучали траурные речи и гроб опустили в могилу, его бледное лицо подернулось болезненной судорогой. Закрывшись ладонями и вздрагивая, он отошел в сторону, за спины стоявших у могилы людей…
        Все произошло так быстро, что в первые дни его помутневшее сознание отказывалось реально воспринимать действительность. Он явственно видел улыбающееся лицо Марты, звучал ее голос,, в бессонные ночи казалось, что она где-то рядом. Он протягивал руку, чувствовал ответное тепло ее пальцев… но вдруг все исчезало… и с отчаянной тоской его пронзала мысль, что это всего лишь болезненный бред.
        Со смертью Марты в жизни Кайо образовалась огромная пустота, которую ничто не могло заполнить – ни домашние дела, которые теперь легли на него одного, ни встречи с детьми, внуками и старыми приятелями, ни привычные развлечения, вроде телевизора, чтения книг и газет, посещения Bierhalle, где под пивными градусами шумно веселилась разношерстная публика. Он в полную меру познал тяжесть и коварство испытания одиночеством. Не всем удастся выстоять против него, обессиленных и опустошенных, ждет печальный финал. Но привычная работа мысли и души, которой он раньше целиком отдавал себя, помогла ему выстоять в первые самые трудные месяцы, а затем уже само время начало потихоньку затягивать рану. И опять, сперва робко, потом все сильней и сильней разгораясь, засветил во тьме тревожных ночей костер его прежней любви к женщине, с которой так неожиданно и странно свел слепой случай. И вот пришло утро, когда Кайо вдруг ясно почувствовал, что не может больше жить в смутном ожидании вестей от Рапии, он должен действовать, ехать к ней…
        Дорожные приготовления заняли несколько дней. Кайо до мелочей продумал все, что нужно взять с собой, и решил что из теплых вещей, пожалуй, будет достаточно шерстяного свитера и куртки. Наступала весна и там, куда он ехал, наверное, уже появились листья на деревьях. А в Европе она немного запоздала из-за прорвавшегося вдруг снегопада. Но накануне отъезда настал погожий день и преобразил все вокруг. Южный ветер разогнал облака, смел остатки ватного мусора, отполировал небо до синего блеска, а молодое солнце аппетитно закусило рыхлым снежком; похрустела с утра под подошвами прохожих ледяная корочка на лужицах, высыпали и зарезвились на оконных стеклах, влажных камнях мостовых и на поголубевшей в одночасье реке шаловливые зайчики. Улицы закипели радостным весенним оживлением. Хозяйки мыли тротуары и стекла в окнах и дверях; толпы прохожих заполнили улицы и кафе, на набережной реки, прислонясь к парапету, стояли целующиеся парочки. Парни бросали задумчивые взгляды вслед девушкам, тесно упакованным в тонкие брючки, завлекательно подчеркивающие округлости попок и бедер.
        За городом по пути в аэропорт дыхание весны было еще ощутимее. Тонко курились испарениями пригорки, нежным розовым дымом подернулись ивы, от набухших почек гуще стали кроны дубов и ясеней, а поля кормовых трав и озимых вовсю радовали глаз сочной зеленью. Кайо с наслаждением вдыхал ни с чем не сравнимый, животворный аромат весеннего воздуха, вливающегося в открытое окошко машины, смотрел в распахнутые просторы и улыбался впервые за многие месяцы. Бьющее через край обновление жизни так хорошо заряжало энергией, так будоражило чувства…
        А в южном городе, сразу у борта самолета, его встретило настоящее лето – с утра еще ласковое, и жгучее в полдень.
        На этот раз господин Оберкот благоразумно постарался заранее заказать себе номер в гостинице, и устройство прошло без осложнений.
        Следующее, что нужно было сделать не откладывая, — найти Турсуна и договориться с ним о поездке в Беш-Терек.
        Таксист в тюбетейке быстро нашел нужный адрес. Кайо постучал в калитку глинобитного дувала, вышел мальчик лет четырнадцати.
        — Мне нужен Турсун. Он здесь живет? – спросил Кайо. 
        При имени «Турсун» мальчик с улыбкой кивнул головой и снова устремил на посетителя вопрошающий взгляд.
        — Мне нужен Турсун, — повторил Кайо.
        И тут за его спиной вдруг раздался знакомый голос.
        — Ай-яй-яй, кого я вижу! – закричал Турсун и бросился обнимать гостя.
        Небольшой саманный дом, куда они вошли через минуту, удивил Кайо бедностью и нежилым видом. Крохотная прихожая вела в кухоньку, где хватало места лишь для стола и несуразной кирпичной печки, и в две проходные комнаты с голыми стенами и давно не крашенными деревянными полами. Из мебели в этих комнатах были только старый платяной шкаф, потертая тахта, двуспальная железная кровать и азиатский сундук с горкой одеял и подушек.
        Показав дом, Турсун, не задерживаясь, провел гостя во двор. Тут взгляду было куда веселее. У крыльца пестрела клумба с розами, рядом празднично горели ярко-красными цветами гранатовые деревца, за ними виднелись рядки яблонь и абрикосов. На зацементированной под виноградной шпалерой площадке стоял большой стол, по краям площадки располагались тандыр для выпечки лепешек, газовая плита и жестяной рукомойник, укрепленный на деревянном столбе. Под виноградным кустом тихо журчал водопроводной водой черный резиновый шланг.
        — В доме мы только ночуем, а все остальное время проводим во дворе. Здесь и еду готовим, и кушаем, — сказал Турсун. – Гараж тоже во дворе, только по другую сторону дома. Идемте, покажу.
        Кирпичный гараж с металлическими воротами, встроенными в дувал, располагался за глухой боковой стеной дома, и попасть в него можно было только с улицы.
        — Своего «Жигуленка» я продал и купил японскую «Мазду» — продолжал пояснять Турсун. – Деньги, которые вы дали тогда, здорово меня выручили. Моя «японочка» хоть и не новая, но удобная и надежная. Теперь можно смело заниматься извозом, перед пассажирами не стыдно. Появились деньжата, жить стало полегче. Недавно на паях с другом открыл шашлычную. Слава Аллаху, нашлось там дело и для старшего сына, и для жены. Я послал за ней младшего сынишку, скоро будет.
        При этих словах распахнулась калитка и во двор вошла женщина с подносом в руках, накрытым белой салфеткой. Ее черные глаза стремительно скользнули по Кайо и остановились на чуть замешкавшемся Турсуне.
        — Моя жена Батма, — поспешил он исправить свою оплошность. – А это наш дорогой гость из Германии Кайо Оберкот
        Смуглое, огрубевшее с возрастом лицо Батмы на миг показалось Кайо отстраненно-суровым, но приветливая улыбка моментально преобразила его, оно похорошело и даже морщинки разгладились.
        — Мойте руки и прошу к столу, — певуче произнесла Батма, ставя на расстеленную скатерть тарелки с принесенными на подносе горячими лепешками и шашлыком. Турсун добавил к угощению бутылку водки и большой керамический чайник с зеленым чаем.
        — Вы уж меня извините за то, что не могу побыть с вами, надо бежать, сын один не управится. Так что позвольте первый тост сказать мне, — обратилась к мужчинам Батма.
        — Давай, — согласился Турсун, лукаво косясь на Кайо.
        — Турсун много раз хорошо отзывался о вас, — сказала Батма, обращаясь к Кайо. – И вот когда впервые удалось увидеться с вами, могу добавить к его словам только то, что вы к тому же очень видный мужчина. Это я говорю как женщина.
        — Эх, куда тебя занесло,-прервал Турсун.
        — А ты молчи и слушай. Ко мне ревновать уже поздно. Но это так, к слову. А вообще и Турсун, и я считаем вас очень хорошим и очень добрым человеком. За ваше здоровье и за то, чтобы вы всегда были таким! И пусть вам во всем сопутствует удача!
        — Она у меня образованная, окончила филологический факультет в университете, — сказал Турсун после ухода Батмы. – Только вот беда, работы по специальности не находится.
Они еще долго сидели за столом. Младший отпрыск Турсуна принес новую порцию шашлыков, вслед за которыми появилась и другая бутылка водки. За разговором незаметно перешли на «ты».
        Турсун без колебаний согласился отвезти Кайо в Беш-Терек, однако решительно отверг его намерение ехать в гостиницу.
        — Ты нас не стеснишь, места всем хватит. А ночевать будем в саду, — сказал он. – У меня тут настоящая байхана. Чистый воздух, тишина – чего еще надо? А в гостинице до утра ресторанная музыка и пьяные галдят.
        Байхана находилась в глубине сада и оказалась приподнятым над землей деревянным помостом под легким навесом. Турсун расстелил на помосте матрацы, принес две постели и пожелал Кайо спокойной ночи.
        — Отдыхай, — сказал он, — а я немного задержусь. Надо машину приготовить в дорогу. Выедем пораньше, чтобы засветло приехать в Беш-Терек.
        В серых сумерках утра Кайо разбудили пестрые афганские скворцы. Они то и дело заводили потасовки между собой и нахально орали хрипловато-металлическими голосами. А Турсун уже хлопотал у пылающего тандыра – пек лепешки.
        Он оказался прав – сон на свежем воздухе, был действительно целебный. Кайо давно уже не чувствовал себя таким отдохнувшим, бодрым и полным сил. Холодная вода из шланга, горячие лепешки и терпкий зеленый чай добавили еще несколько оптимистических нот его хорошему настроению, которое в то утро не могли омрачить даже приступы тревоги от полной неизвестности впереди.

        За стеклами «Мазды» снова замелькали пейзажи, которые уже не казались Кайо такими чужими и экзотическими, как в первую поездку. Теперь он знал, что за этими глиняными дувалами, глухими стенами мазанок с плоскими крышами живут обыкновенные люди с такими же как у всех народов мира заботами, страхами и маленькими радостями.
        Когда начался затяжной подъем в горы, Турсун, словно продолжая начатый разговор, сказал:
        — Да! У меня-то жизнь малость полегчала, а многие мои земляки бедствуют. Разуверились во всем, ругают власть, президента, а кое-кто от слов переходит к делу, начинает открыто бунтовать…
        — Что есть бунтовать? – не понял Кайо.
        — Протестовать значит, устраивать митинги, шуметь…
        — А, protestieren!
        — Ну вот и у вас есть такое слово, только малость переиначили. Я сочувствую землякам, но в их заварушки не лезу, потому как не резон. Протестовать, конечно, есть из-за чего, но тех, кто возмущается, ловко используют разные прохвосты, чтоб самим пролезть во власть. С другой стороны и власть я не одобряю. Уж больно долго она беспечно жила в свое удовольствие, взятки брала и приближенными себя окружала. А кто поближе к кормушке оказался – разные господа чиновники да депутаты – все под себя сгребали… под маркой приватизации. Наворовали и быстро разбогатели. Ладно бы еще пустили свои капиталы на восстановление порушенного хозяйства, так нет – тратят денежки на казино, рестораны, магазины для толстосумов, понастроили дворцов с башенками и за высокими заборами попрятались. Черных «Мерседесов» накупили и гоняют по улицам, не соблюдая правил. По заграничным курортам раскатывают. Народ глядя на все это, тоже сильно испортился. Молодежь на земле работать не хочет, кинулась в столицу, а там безработица и жилья нет. Вот и промышляют по базарам. Многие стали перекупщиками, цены набивают, покупателей бессовестно обвешивают и обманывают; другие карманным воровством и мошенничеством занялись. А кто в эти дела не вписался, тачки толкает, жилы рвет…
        Так хотелось Турсуну выговориться, и он долго бы еще говорил, если б вдруг не услышал похрапывание. То ли тепло кабины так разморило, то ли не очень понятная речь Турсуна нагнала сон – Кайо дремал, свесив голову на грудь.
        Турсун искоса глянул на него и сочувственно усмехнулся: «Устал человек от дальнего переезда. И, видать, не только от этого. Вон как сдал, морщинок прибавилось. Жену похоронить – тяжкое горе. И вот ведь как — влюбился в Рапию. А она, кажется, к нему не так настроена. Иначе обязательно подала бы весточку».
        На поворотах и выбоинах спящего Кайо немилосердно мотало из стороны в сторону, но это не мешало спать и даже убаюкивало, так как тряска и раскачивания, следуя непрерывно, слагались в подобие ритма.
        Чем дальше машина углублялась в горы, тем с большей бдительностью Турсун следил за всем, что появлялось впереди. Но удивительное дело! На этот раз ни карантинных, ни экологических, ни милицейских постов не было видно. «Слава Аллаху, видать, дошла до него наша молитва», — возрадовался Турсун. Зато стихийный базарчик со «столовкой» у начала подъема на перевал, где они кормились в прошлый раз, был на месте и, кажется, стал еще больше. Продавцы наперебой предлагали проезжим пассажирам баранье и ячье мясо, молоко и сметану, мед в литровых и трехлитровых банках, здешние напитки – кумыс, айран, шоро и прочие дары холодного, но богатого травяными выпасами высокогорья.
        Турсун остановил машину у одной из палаток и вышел, чтобы заказать обед. За ним, протирая глаза, последовал и Кайо. Оба, не сговариваясь, остановили выбор на шашлыке и чае.
        Перед тем как отправиться дальше, Турсун по заведенному опытными водителями правилу внимательно осмотрел машину со всех сторон, попинал колеса и заглянул под капот – предосторожность совсем не лишняя для проезжающих через грозный заснеженный перевал. Дорога к нему сразу, без плавных переходов, круто пошла вверх. Извилистая лента, вырезанная бульдозером, кольцами гигантского удава охватила склон горы и разделила надвое вертикаль высоты, уходящую на дно глубокой котловины с белыми пятнами юрт и россыпями пасущегося скота.
        «Мазда», хрипя от натуги, медленно ползла вверх мимо рыхлых сугробов снега, из-под которых на припеке блестящими ручейками сочилась талая вода. Перетекая через дорогу, она заполняла выбоины, курчавившиеся белесым туманом. Чем выше уходила дорога, тем суровее становился пейзаж. Всюду толстым слоем лежал снег, его ослепительное сияние причудливо контрастировало с густой синевой неба. На расчищенной колее появились опасные наледи. Сквозь неплотно прикрытую форточку в салон «Мазды» затекал насыщенный туманом, бодрящий воздух заоблачной высоты, от которого разыгрался зверский аппетит. Прихваченные Турсуном домашние лепешки оказались очень кстати.
        Когда подъехали к гребню хребта, Турсун вдруг притормозил, выключил двигатель и вышел на дорогу. Кайо встревожился и, приоткрыв дверцу, осведомился насчет бензина. Турсун непонимающе посмотрел на него, чуть поразмыслил и расхохотался.
        — Не забыл тот случай? Нет, на этот раз с бензином все в порядке. Залил полный бак да еще две канистры в багажнике. А стал здесь, чтобы попросить у Бога гор счастливого пути на спуске.
        Под гребнем серпантин виток за витком начал разматываться вниз. «Мазда» побежала резвее. Склоны гор зазеленели арчевниками и густой травой. Турсун сообщил, что до Беш-Терека осталось часа два езды. Это известие привело Кайо в радостное возбуждение. Закрыв глаза, он представил встречу, которую так долго ждал. Но сладкое предвкушение ее тут же начало омрачаться старыми сомнениями. «Почему Рапия так и не ответила ни на одно из писем? – снова и снова спрашивал он себя. – Неужели решила порвать отношения?» Из многих вариантов ответа на последний вопрос самым неприятным, мучительным было предположение о некоем успешном сопернике. Но это предположение плохо увязывалось с обликом Рапии. Не верилось, не хотелось верить, что она могла так коварно отвергнуть его любовь и так быстро забыть о своей. Воображение Кайо одно за другим выстраивало и тасовало самые невероятные обстоятельства, которые, как ему казалось, только и могли так круто изменить поведение Рапии.
        Но как часто бывает, действительность оказалась куда проще, зауряднее и мерзостнее.
        Кайо рвался сразу же заехать к Рапие, но Турсун уговорил сначала посетить Самата.
        — Может удастся кое-что выведать до встречи с Рапией, — сказал он.
        Так и вышло. Самат рассказал, что через месяц после отъезда Кайо заявился к Рапие ее бывший муж Равшан и устроил скандал. Нанести этот визит его побудили письма Кайо и Рапии, которые он перехватил, используя свою должность в районом узле связи, и прочитал с платной помощью местной учительницы немецкого языка.
        Когда на устроенный Равшаном шум стали сходиться аильчане, он схватил Рапию за волосы и вытолкнул за дверь.
        — Посмотрите на эту проститутку! – кричал Равшан. – Бросила мужа и тут же ссучилась с заезжим немцем!
        Этого Равшана, заметил Самат, раньше никто в аиле не знал. Только потом, когда в дело вмешались школьные коллеги Рапии, стало известно, какой он прохвост. И пьянствовал, и гулял при жене, и бил ее. Если б знали, по-другому бы вышло. Все промолчали и вроде даже сочувствие выразили Равшану. А Рапия, не имея чем защитить себя, молча, с презрением смотрела на него, изо всех сил стараясь сдержать слезы.
        На следующий день она уехала из аила. И никто не знает куда.
        Печальная история больно отозвалась в душе Кайо, но вместе с тем словно камень с него свалился. Он понял главное – Рапия не изменила ему и уехала под давлением обстоятельств. Он найдет ее, где бы она ни была, и чего бы это не стоило!
        Отъезд из Беш-Терека по просьбе Кайо наметили на следующий полдень. А до этого он хотел посмотреть, как идут дела на строительстве новой школы, которая возводилась рядом со старой. Но прежде ноги сами привели к дому, где жила Рапия. От вида запертой двери и пустых, покрытых пылью окон накатила такая тоска, что он поспешил прочь от дома как от скорбного пепелища.
        Здание школы уже было под крышей, но отделочные работы только начались. Прораб оказался на месте и помог уточнить исполнение сметы расходов, которое шло с превышением запланированной суммы. Главной причиной тому, по словам прораба, были возросшая стоимость материалов и отсутствие механизации. Как донор, господин Оберкот не желал тратить деньги на непроизводительные расходы, однако и бросать начатое дело не было резона. Пришлось согласиться на открытие дополнительного финансирования.

        Отказ от гостиницы действительно имел много преимуществ. У Турсуна всюду были приятели и с их помощью удалось навести справки в паспортных столах и школах относительно Рапии, но ответ всюду был отрицательный. Даже родители Рапии, разговор с которыми заказал по телефону Турсун, не знали, куда уехала дочь.
        — Что ж, самое время снова седлать мою японскую лошадку, — бодро сказал Турсун. — Мы еще не были в равнинных кишлаках, вдруг где-нибудь и встретим Рапию. Заодно увидишь, как живут наши земледельцы.
        — О, das ist gut… это очен хорошо, но мошет сперва дать объявление газета?
        — А что, хорошая мысль! Доверь мне это дело. Сочиним с Батмой текст и сегодня же отнесу в областную газету. А завтра, с утра пораньше, тронемся в путь.
        ...Засаженная тутовником обочина дороги как лента видеоролика безостановочно раскручивала плантации хлопка с оставшимися от колхозов легкими постройками – хирманами для приемки собранного урожая; их сменяли табачные плантации, поля каких-то злаков, кормовых трав – обычный сельский пейзаж, какой можно увидеть и в Европе. Но сходство кончилось как только въехали в первый же кишлак. Вдоль дороги сомкнутыми рядами выстроились унылые глиняные дувалы, за которыми прятались домишки без окон на улицу, сложенные из глиняных кирпичиков либо подобия лепешек из этого же материала. Глина с добавлением рубленой соломы покрывала и крыши этих непрочных сооружений. Однако попадались и дома из жженого кирпича и с добротными оградами.
        — Гнездышки кишлачных буржуйчиков, — отозвался Турсун.
        Посещение местной администрации, паспортного стола, школы и на этот раз не принесло ничего утешительного. Турсун предложил заехать на базар – может там удастся что-нибудь узнать, а заодно и пообедать.
        У входа в кишлачное торжище традиционно возвышалась арка, аляповато украшенная росписью на голубом фоне. Из расположенной возле нее чайханы доносилась громкая магнитофонная музыка, национальный колорит которой ни с чем невозможно спутать. Когда она ненадолго смолкала, из клетки под навесом от солнца начинало доносится пение перепелки, нежно выводящей свои «пить–подать – пить – подать». Неподалеку дымила и дразнила запахами жареного мяса и вареного на пару лука маленькая харчевня, предлагавшая на выбор блюда с непривычными для европейского уха названиями – шорпо, лагман, плов, самсы, манты и, конечно же, шашлык с лепешками и чай.
        Кайо, не разбиравшийся в достоинствах местных блюд, целиком положился на вкус Турсуна. Тот, добродушно ухмыляясь, предложил покушать сначала самсы – что-то вроде треугольных пирожков с запеченной в тесте начинкой из жирной баранины и лука, потом заказал манты – с той же начинкой фигурно свернутые изделия из тонко раскатанного теста и сваренные на пару.
        За харчевней галдела на разные голоса, зазывала покупателей, торговалась, спорила, ругалась и хохотала пестро одетая публика. Мелькали стеганные халаты, длинные цветастые платья с бархатными жилетками, шаровары, мягкие сапожки без каблуков в глубоких азиатских калошах…
        Проходя после обеда по торговым рядам, Кайо еще раз получил наглядное подтверждение широкой известности Турсуна, которому то и дело попадались старые знакомые. Каждая такая встреча сопровождалась громкими, радостными приветствиями, объятиями или рукопожатиями. Затем следовали цветистые, неторопливые расспросы-пожелания относительно здоровья и благополучия в семье и делах. В первые моменты таких встреч Кайо испытывал некоторую неловкость, оставаясь как бы в тени при бурных проявлениях дружеских чувств. Но как только Турсун с учтивой почтительностью представлял его и сообщал цель визита, внимание тотчас распространялось и на него.
        Полуденный зной и шумная толкотня наконец утомили Кайо и он запросился уехать.
        — Никак нельзя, — возразил Турсун. – Абдурахман, один из тех, с кем я тебя познакомил, сильно обидится, если уедем, не поужинав у него.
        — Но я совсем не хотеть кушать.
        — Ничего, для хорошего плова всегда найдется местечко. Отдохнем в саду, а вечером по холодку и поедем. Успеем домой.
        Дом Абдурахмана мало чем отличался от других домов в узком кривом проулке. Хозяин встретил их у калитки и пригласил в байхану, возвышавшуюся в саду над арыком. Женщины проворно застелили помост одеялами, накрыли скатертью и уставили ее тарелочками с карамелью, кишмишом, курягой, миндалем, грецкими орехами, фисташкой и испеченными в соленой древесной золе полураскрытыми косточками абрикосов. Абдурахман налил в пиалки чаю, разломил еще горячие лепешки, и для господина Оберкота начался первый, самый легкий акт драмы под названием «Чревоугодие».
        Пока пили чай, неподалеку среди абрикосовых деревьев на каменном очаге доспевал в большом казане плов, приближая начало второго акта драмы, ибо не бывает плова без гостей, а гостей без водки. Для Кайо это означало, что предстоит много пить, много есть и долго сидеть на полу без стула. Как только толстый зять Абдурахмана Ишмат снял плотную деревянную крышку с казана и выложил на огромное блюдо гору рассыпчатого, пропитанного жиром риса с кусками баранины, небольшая поначалу компания быстро пополнилась новыми людьми – родственниками и друзьями хозяина. Совершив омовение рук, новоприбывшие степенно расселись вокруг блюда, подвернув ноги калачиком. Всем сидеть было удобно, но только не Кайо, его длинные ноги не желали выгибаться под задом и вообще казались лишними. Не зная куда деть, он в конце концов свесил их с помоста. В такой позе сидеть было немного удобнее, однако спина оказалась повернутой к присутствующим. И Кайо принужден был, неловко выворачиваясь, сидеть на одной ягодице, упираясь при этом для устойчивости рукой в пол. Таким образом, полезные действия могла выполнять лишь одна рука – попеременно то левая, то правая, поскольку, все время ерзая, он то и дело менял затекающие руку и ягодицу.
        Все ели плов руками, щепотью слепляя рис в комочки. (Говорят, только так можно почувствовать истинный вкус плова). Но Кайо и тут оказался профаном. Видя его неловкость, Абдурахман тихонько шепнул зятю, чтобы принесли ложку для гостя. Меж тем Турсун предложил выпить за своего друга из Германии Кайо Оберкота. За такой тост суровые правила приличия требовали пить до дна. Однако и при последующих возлияниях они были не менее строги. Тем не менее Кайо удавалось симулировать потребление горячительного. Но он напрасно считая, что никто не замечает этого – просто на Востоке отношение к дальнему часто более либеральное, чем ко всем остальным.
        Тосты следовали один за другим, пирующие дружно опустошали рюмки, подтачивали со всех сторон рисовую горку и, погрузнев, освобождались от кушаков на халатах, открывая загорелые крепкие груди. Кайо тоже почувствовал тяжесть в желудке и, выбрав удобный момент, отлучился погулять в саду. Вечерние сумерки скоро сменились ночью, ходить в темноте стало трудно, и он повернул к освещенной беседке. Оттуда по-прежнему доносились взрывы хохота и нестройный гул голосов. Он вернулся как раз в тот момент, когда Абдурахман, судя по вниманию, с каким его слушали, рассказывал очень занимательную историю.
        — У этого Насрулло, – продолжил он, переходя на русский язык, — все было: и деньги, и большой богатый дом, и молодая жена, и две любовницы-содержанки, и дорогая иномарка. Но вдруг приключилась с ним беда – стала слабеть мужская сила. Что только ни делал – у докторов и знахарей лечился, глотал таблетки, пил настойки, ел бараньи и бычьи яйца – ничего не помогало. Тут один старичок ему и присоветовал: езжай, мол, летом на пастбище в горах, да не один, а с хорошей бабенкой, такой чтоб и красивая, и темпераментная, и опытная в любви была. Поселись с ней в юрте, пей кумыс, ешь мясо, нагуленное овечками на целебных горных травах. Сделал Насрулло все в точности, как советовал старичок. И взаправду силенок прибавилось, не так чтоб уж очень, но вполне сносно. Надо сказать, бабенка по имени Айзада, которую он взял с собой, была в два раза моложе его. И такая горячая, своенравная и капризная – прямо кобылица необъезженная. Чуть что не по ее, сразу пускала в ход свой лукавый, острый язычок. Насрулло, конечно, осаживал ее, давая понять, кто тут главный. Но она потихоньку, то притворными слезами, то лаской добивалась своего. Угождая ее желаниям, Насрулло устраивал вечеринки со своими приближенными, конные прогулки, а один раз даже на скачки с призами размахнулся. Главный приз на тех скачках достался молодому табунщику. Он был удал, хорош собой и, видно, понравился Айзаде. Поиграла она перед ним своими глазками да улыбками и приманила парня. С тех пор стал он околачиваться у становья Насрулло. Коня стреноживал и отправлял пастись, а сам подкрадывался к богатой белой юрте и наблюдал. Как-то вечером, когда звезды чуть пролили свет на землю, Айзада вышла из юрты как бы прогуляться. Тут-то они и встретились. «Когда все лягут спать, -— шепнула красавица, -— приблизься к женской половине юрты, может что-нибудь и придумаю».
        Однако как назло Насрулло в тот вечер после выпивки захотелось побаловаться с Айзадой. Но вышла осечка. Не может да и все тут. Хитрая бабенка успокаивает его, не торопись, говорит, у тебя обязательно все получится. Да так при этом горячо целует и обнимает, как никогда раньше не бывало. Еще и стонет вдобавок. Взыграл от этого Насрулла и давай подгребать Айзаду от груди пониже. Горячится, спешит… и понять ничего не может.. голова и грудь ее на месте, а остального вроде как и нет. Шарил, шарил и наткнулся на приподнятую боковину из кошмы и понял, что ноги Айзады – на вольном воздухе, снаружи. Удивился Насрулло и спрашивает, что это, дескать, такое: целуешь меня и в то же время прячешь то, что мне больше всего нужно. А она так нежно шепчет: «Ты, милый, такой горячий, что я как в огне горю. Вот и захотела немного охладиться». Насрулло поверил, успокоился и захрапел.
        На следующий вечер он опять хлебнул как следует коньячку и явился к Айзаде. Давай, говорит, целуй и обнимай, как вчера. Мне это очень понравилось. Значит я еще мужчина хоть куда, если могу так разгорячить бабу, что она из юрты ноги высовывает.
        Джигит еще много раз наведывался к Айзаде и получал все, кроме поцелуев. А Айзада получала и то, и другое. Бедняга Насрулло тоже был доволен, даже гордился собой. Когда вернулся домой, женился на этой вертихвостке, и стала она второй женой в его доме.
        Свою притчу Абдурахман сопровождал такими уморительными ужимками, такой мимикой, изображая то простака Насрулло, то стервозную Айзаду, что слушатели хохотали на весь уже уснувший кишлак…
        Обратная дорога казалась Кайо совершенно незнакомой и более длинной. На самом деле Турсун ехал кратчайшим путем, только скорость держал меньшую, чем днем. Привычку никогда не рисковать, соблюдать осторожность за рулем он твердо усвоил еще со времен, когда, возил районное начальство. Кайо знал это и доверял водительскому опыту Турсуна больше, чем собственному. Вот и сейчас, рассеянно поглядывая, как лучи фар вдруг упирались то в какие-то стены, то в деревья, кусты или выхватывали из темноты перила моста через оросительный канал, он целиком углубился в размышления по поводу оставшихся от дня минувшего впечатлений. «Как же все-таки разительно непохожи наши и их обычаи, -— думал Кайо. – У нас чтобы придти в гости даже к близким родственникам или друзьям, нужно заранее, дней за десять предупреждать их. И чтобы вот так, как сегодня, пригласить при случайной встрече на ужин, да еще и вкупе с другими гостями – такое в Европе просто невозможно. А ведь достаток здесь скромнее, чем у среднего европейца. Что же это – беспечная азиатская расточительность, атавизм перешедших к оседлости номадов или проявление духовной общности людей?..»
        Его размышления прервал Турсун.
        — Как настроение? По-моему, тебе было немного скучновато.
        — О нет, — ответил Кайо. – Я очень рад и доволен. Просто все было… не знаю слова…
        — Наверное, непривычно, не по-вашему что ли…
        — Jawohl, jawohl! Непривычно-да. Ойропа завсем не так. У нас чтоби гости ходить, надо саранее звонить. Еще… у нас так много не кормят. У вас очен, очен любят гости.
        — Скоро и у нас будет как у вас, — заметил Турсун. – Раньше действительно от всей души встречали гостей, ничего не жалели. А теперь… Одни обеднели, другие неправедно разбогатели. Люди стали злобными, завистливыми, жадными до денег. Нравы сейчас совсем не те… И все же кое-где в сельской местности старые обычаи еще сохраняются. У нас мало таких развлечений, как на Западе. Потому-то приход гостя – большое событие. И вдвойне желанное, когда гость известный и порядочный человек. А я , как ты знаешь, был шофером у первого секретаря райкома партии. С Абдурахманом знаком давно, и он мне кое-чем обязан. Да и просто по-человечески мы рады встретиться друг с другом. Конечно, ужин с пловом сейчас недешево обходится. Абдурахман не богатый человек. Но гостя надо встретить достойно. Иначе позор на всю жизнь. И я бы поступил точно так же.

        Между Кайо и Турсуном установились и крепли дружеские отношения, не омрачаемые ни корыстью, ни эгоистическими интересами. Турсун искренне стремился помочь и был готов мчаться куда угодно, и днем, и ночью, и в любую погоду. Однако езда по плохим дорогам подорвала железное здоровье старушки «Мазды». Потребовался срочный ремонт и замена некоторых узлов ходовой части. Как ни жалко было расставаться с Турсуном, но долго ждать Кайо не мог. Пришлось дать объявление в газету о найме на временную работу водителя с машиной. Ответное предложение последовало на следующий день после публикации объявления. Подкатил темно-синий «Опель-рекорд» и настойчиво посигналил.
        — Мы по объявлению в газете, — бойко сказала женщина выглянувшему из калитки Турсуну.
        Выйдя на его зов, Кайо увидел брюнетку средних лет и мужчину постарше с пробивавшейся сединой на коротком ежике стрижки.
        — Меня зовут Мавлюда, а это мой муж Исак, — сказала женщина. – Занимаемся извозом, так сказать семейный подряд.
        Кайо назвал себя и коротко изложил условия найма машины.
        — О, зер гут! – радостно сказала Мавлюда. — С иностранцами, тем более солидными, всегда приятно иметь дело. Наш надежный конь готов отправиться в путь хоть сейчас.
Кайо бегло оглядел «Опель» и прикинул, что «надежному коню» лет двадцать, не меньше – возраст старости даже для добротной германской техники.
        — Можете полностью располагать нами, — энергично продолжала Мавлюда, окидывая Кайо цепким взглядом. – Надеюсь, вы не будете возражать против скромной платы в двести долларов за сутки?
        Присутствовавший при разговоре Турсун от этих слов чуть не поперхнулся.
        — Вы думаете, это зовсем достаточный плата? – приятно улыбаясь, спросил Кайо.
        Мавлюда мгновенно заглотила наживку.
        — Ну… есть еще такие мелочи, как бензин, питание в дороге, гостиница.
        — Поищите дураков в другом месте! – взорвался наконец Турсун. – Вам и пять долларов слишком много.
        Она обиженно насупилась.
        — Мы не с вами договариваемся, мужчина, вам бы лучше помолчать. Господин Оберкот сам знает, кому и сколько нужно платить, -— парировала Мавлюда, одарив Кайо кокетливым взглядом.
        «А она совсем недурна, — подумал он. – Впечатляют и круглая мордашка, и вьющиеся локоны, и особенно эти с бесовскими искрами косого азиатского разреза глаза. Среди таких красоток чаще всего и встречаются авантюристки. Интересно, как далеко зашла она в этом ремесле?»
        — Да, я знаю, сколько нушно платить, — сказал Оберкот. – Я буду платить не пять, а десять доллар. Это хорошая цена. Потумайте.
        На лицах супругов отразилось явное разочарование. Но ненадолго – терять приличный заработок не хотелось.
        — Ладно. Согласимся только из уважения к вам, — заключила сделку Мавлюда. – Перед выездом деньги вперед. И все командировочные расходы остаются за вами.
        Первый выезд был назначен на утро завтрашнего дня. Однако ждать пришлось до одиннадцати часов дня. Едва сдерживая накипающее раздражение, Кайо начал подумывать, не отказаться ли от услуг этих людей. Но очаровательная улыбка Мавлюды, ее искренние извинения за задержку смягчили его намерение. Во всем виноватым оказался Исак, который, готовясь к поездке, слишком долго возился с машиной.
        — Знаете что, — интимно понижая голос, сказала Мавлюда, — предлагаю изменить маршрут вашего поиска. Есть одно замечательное место в горах, там тоже живут люди. Но природа такой красоты, какую вы, наверное, еще не видели. Можно между делом и отдохнуть. Соглашайтесь. Уверена, будете довольны. Ну, едем?
        — Хорошо, едем.
        Оставив позади долину и, миновав с остановками для наведения справок о Рапие несколько предгорных селений, «Опель» выехал на большое поле, сплошь заваленное камнями – видимый результат наводнения от маленькой речки после сильных дождей в горах. Дорога плавно пошла на подъем, повторяя изгибы речки. Жара спадала, воздух свежел. Через час впереди показалась большая гора, сплошь поросшая лесом.
        — Вот они наши реликтовые ореховые леса, — торжественно объявила Мавлюда. – А под горой – оздоровительный пансионат курортного типа, где мы и остановимся на некоторое время.
        Пансионат находился за довольно большим селением и состоял из нескольких корпусов и легких деревянных коттеджей, укрытых кронами могучих ореховых деревьев. Место в этом зеленом раю действительно было изумительное. Вкусный, настоянный на ореховых фитонцидах воздух бодрил, будоражил чувства, горячил кровь, и все вокруг словно призывало в свои ласковые, уютные объятия. Обилие южной растительности скрадывало крутизну возвышенностей, их мягкие линии манили взор, рисуя воображению таинственный полумрак первозданных чащ.
        — Вот здесь и остановимся, — сказала Мавлюда. – Погуляйте пока, а я пойду договариваться насчет коттеджа.
        Долго ждать не пришлось. Горничная в белом халате принесла три комплекта постельного белья, ключи от двух отдельных комнат с общим санузлом и вручила господину Оберкоту квитанцию на солидную сумму, которую надлежало внести наличными и безотлагательно. За одной тратой тут же последовала другая – на сей раз за ужин, заказанный Мавлюдой с доставкой в коттедж и по размаху не уступавший званой пирушке. Проворный служитель местного пищевкуса с помощью Исака быстро накрыл стол, расставил на пять персон тарелочки с овощными салатами, холодными закусками из курятины и рыбы, бутылки шампанского, водки и минеральной воды. Чуть позже появились горячие лепешки, шашлыки и плов, а с ними и гости – две курортницы, успевшие, на взгляд Кайо, перешагнуть критический сорокалетний возраст, но еще не расхотевшие маскировать его макияжем, кокетливой прической и нарядами, приоткрывавшими пышные формы бюстов и бедер.
        Мавлюда представила их как своих лучших подруг, с которыми в недавнем прошлом вместе трудилась на ниве туристического сервиса.
        Когда дошла очередь до представления Оберкота, гостьи оглядели его с нескрываемым любопытством и, по-видимому, не разочаровались, найдя симпатичным и бравым мужчиной.
        Дамы усадили Кайо меж собой и взяли под плотную опеку, подкладывая закуски и не давая увиливать от тостов. Оказавшись в осаде вследствие численного перевеса женского пола, Кайо вначале испытывал некоторую скованность, но по мере действия горячительного осваивался и, смелея, даже стал позволять себе некоторые фривольности.
        В разгар веселья, когда Исак скромно удалился на покой, Мавлюда с видом капризной девочки потребовала выпить с Кайо на брудершафт. Подруги поддержали ее аплодисментами и выразили со своей стороны такое же намерение. Проделанная поочередно со всеми дамами церемония опустошения рюмок и манерного целования оставила на губах и щеках кавалера жирные мазки губной помады и окончательно привела его в состояние полной неустойчивости в членах и несообразности в рассудке. Взрывы хохота под орущий магнитофон, выкрики и взвизги долго будоражили девственную тишину ореховой рощи.
        Ни в одном мужском обществе Кайо, памятуя об осторожности и воздержанности, давно не надирался до такой степени, как в это ночное застолье. Близилось утро, когда наконец вся компания вышла на свежий воздух. Погуляв под ивами пансионатского пруда и еще выпив водки – на посошок, все разошлись по своим местам досыпать остаток бурной ночи.
        Запоздалое раскаяние пришло к Кайо только тогда, когда Исак растормошил его на обед. Страдая от жестокого похмелья, он кое-как перекусил и собрался снова лечь в постель, но неугомонная Мавлюда категорически восстала против этого, предлагая немедленно отправиться к водопаду.
        — Вот увидите – всю хворь как рукой снимет, — пообещала она. – Будете как огурчик. Да и долго идти не надо, Исак подвезет нас поближе.
        Кайо нехотя согласился, но скоро должен был признаться самому себе, что Мавлюда оказалась права. За одним из поворотов, где открывался особенно прекрасный вид, он настолько взбодрился, что захотел прогуляться пешком.
        — А что? До водопада уже близко, давайте пройдемся. А Исак нас здесь подождет, — согласилась Мавлюда. Она отыскала тропинку и уверенно повела по ней Кайо. Мощные кроны орехов нескончаемо заполняли пространство, лишь изредка уступая место полянам. На одной из них попался родничок, вытекающий из-под валуна. Кайо склонился к воде и сделал несколько жадных глотков. Вода была вкусной, но от холода заломило в зубах. Тропинка становилась все круче, впереди нарастал глухой, слитный шум. В чистом воздухе он далеко разносился окрест. Минут через десять показался белый язык водопада. Вблизи него насыщенный водяной пылью воздух стал заметно прохладнее. Кайо завороженно смотрел на сверкающий поток и, забыв обо всем, слушал властный шум воды так долго, пока не почувствовал, что его дергают за рукав.
        — Вы увлеклись природой и совсем забыли о даме, — упрекнула Мавлюда. – А мне скучно и нам пора возвращаться.
        На знакомой полянке она попала ногой в ямку и, охнув, свалилась на бок. Кайо подал руку, но она не смогла встать.
        — Наверное ногу подвернула. Придется вам нести меня на руках, иначе не дойду.
        Сил у Кайо достало десятка на два шагов, руки и спина начали слабеть и деревенеть, в ногах появилась дрожь. Хватая воздух открытым ртом, он доковылял до валуна и присел на него вместе с ношей.
        — Я совсем вас замучила, — посетовала Мавлюда. – Давайте сделаем так: просуньте руку мне под мышку… дальше, дальше, не стесняйтесь, кладите ладошку на грудь, так руке удобнее будет. Ну давайте же, смелее! Что вы – женской груди никогда не касались что ли? Поди щупали и не раз. Все мужики любят это. Вот, теперь хорошо. А я, позвольте, обхвачу вас за талию… так и допрыгаю с вашей помощью. Моя рука вас не беспокоит? Вы вроде не похож на тех, у кого ниже талии эрогенная зона. Да? Ну ладно.
        «Вот стерва, — ругнулся Кайо, — тащи ее, так она еще и шпильки подпускает».
        А Мавлюда продолжала в том же духе.
        — История говорит, что когда-то… очень давно по этим местам проходила армия греческого царя Александра Македонского. Орехов кругом тогда было еще больше. Грекам очень понравились плоды, которые были такими вкусными и питательными, что заменяли хлеб и мясо. Они унесли, сколько смогли, домой, посадили в землю и стали получать урожай. С тех пор и пошло название – грецкие орехи. А на самом деле родина их тут. Так вот, эти места очень понравились грекам, и они устроили здесь долгий привал. Отдых, чистый воздух и пища из орехов укрепили здоровье воинов и, как водится, потянуло на женщин. А где их взять в малолюдных местах? Ну начальникам может и хватало. И солдатам, которые были побойчее… не такие, как вы застенчивые, тоже перепадало. А остальные рады были и овечкам. Ой, не смотрите на меня так удивленно, как новорожденный ангелок. Будто не знаете, как бывает. Это же не я придумала, это, говорят, в исторических хрониках написано. Однако что же вы молчите? Я говорю, говорю, а вы ни слова. Наверное, думаете о той женщине, которую ищите. И чем она вам так приглянулась? Расскажите – какая она?
        — Вам это не есть интересно.
        — Почему же? Даже очень интересно! Чем я хуже ее?
        — Все люди… sind verschieden… как это по-русски…
        — Разные что ли?
        — Да, да, разные. Вы другая, но я не хочу сказать, что хуже, некрасивая.
        — Так… Другая, но не хуже. А мужики, между прочим, на других, которые не хуже, очень даже падкие. Но если судить по вас, я все-таки хуже. Ну да ладно, дело ваше. Спасибо за компанию и за помощь. Мы уже почти пришли и мне, слава Создателю, стало получше. Теперь дойду как-нибудь сама.
        ...За три последующих дня Кайо объездил с угрюмо молчавшим Исаком все окрестные селения, но никаких сведений о Рапие не получил.
        Вернувшись к вечеру из последней поездки, он встретил у своего коттеджа незнакомого мужчину, явно поджидавшего его.
        — Автандил Алиев, — представился визитер, протягивая руку. – Я слышал, у вас крупный бизнес в Германии?
        Оберкот усмехнулся, но комментировать не стал.
        — Я тоже занимаюсь бизнесом, но, честно сказать, масштабы пока не те. Не хватает бабок на раскрутку…
        — Простите… Я вас не понял.
        — У меня есть деловое предложение к вам: принять участие в строительстве отеля для отдыхающих и туристов. Затраты окупятся быстро. Вы можете претендовать на сорок процентов акций.
        — Где же будет ваш отель? – с трудом справившись с удивлением, спросил Оберкот.
        — А вот здесь, в этой роще. Прекрасное место, не правда ли?
        — Да, правда. Но если будет отель , не будет роща. Разве вам не шалко портить… diese Schönheit… такой красота? Немецкий язык, имеет ушасное слово vernichten – от слова nicht. Понимаете? Vernichten значит «уничтожить». От роща не останется ничего. Я есть строитель и знаю, что говорю.
        — Зря беспокоитесь, дорогой. У нас, слава Аллаху, этой красоты много, еще надолго хватит. Кроме отеля, думаю построить еще и фабрику по переработке ореховой древесины. Не пропадать же ценным отходам после расчистки территории под застройку.
        Кайо, словно прощаясь, бросил взгляд на кудрявые столетние кроны, представил себе уродливые пни на голом, выжженном солнцем месте, могучие стволы, ставшие досками, опилками и полированной мебелью в домах богатых людей, и почувствовал такое одиночество, такую тоску и усталость, что захотелось поскорей лечь в постель и никого не видеть.
        — Так как – договорились? – наседал Алиев.
        — Нет, нет, у меня есть трукие планы.
        — Не хотите инвестировать, так хоть в долг дайте. Отдам с процентами…
        — Я не имею лишние деньги.
        — Но как же так! Кто кроме Запада, нам поможет? Вам же выгодно, чтобы и у нас были нормальные рыночные отношения. А что без денег сделаешь? Я на вашем месте обязательно помог бы. Ну дайте хоть немного, что вам стоит! Вон нашему президенту и американцы, и японцы, и швейцарцы подбрасывают гранты на развитие. А развития никакого нет, потому как деньги попадают не простым бизнесменам, как я, а приближенным чиновникам.
        Отделавшись от неприятного посетителя, Кайо удалился в коттедж с намерением провести вечер в одиночестве. Но едва успел переодеться в легкий спортивный костюм, как в дверь постучала Мавлюда и с воодушевлением передала приглашение от себя и известных дам поужинать вместе. Перспектива новой попойки не обрадовала его и, сославшись на плохое самочувствие, он отказался принять приглашение. Мавлюда выслушала отказ с видом человека, уязвленного недоверием к своим лучшим побуждениям.
        Утром за завтраком она холодно сообщила, что намеревается отлучиться на два дня по каким-то своим делам.
        — Надеюсь, это сильно не повредит вашим планам, — сказала она. – Отдохнете и поправите свое самочувствие. И не скучайте, пожалуйста, когда рядом дамы. Будьте к ним более благосклонны, чем ко мне.
        Кайо примирительно улыбнулся и шутливо пообещал вести себя хорошо. Однако, подумав, решил не тратить время на пустые пересуды со скучающими курортницами, а попробовать почитать на русском языке роман Льва Толстого «Воскресение», который взял с собой в дорогу. С произведениями этого писателя на немецком языке он познакомился еще в студенческие годы и с тех пор постоянно читал и перечитывал, каждый раз подпадая под удивительное очарование толстовской манеры писать совершенно просто о самых заурядных вещах из обыденной жизни людей, которые доселе ни у кого не вызывали особого интереса и никем не замечались. Под его неторопливым пером сочиненные герои, события и, казалось бы, незначительные явления жизни вдруг наполнялись такой яркой, убедительной силой и новым смыслом, что становились правдивее самой действительности, возбуждая к себе всеобщий, непреходящий общественный интерес. Простота и легкость толстовского письма однажды подвигли молодого Оберкота к намерению самому взяться за перо. Но как ни старался, все получалось скучным, а слова, которые мучительно подбирал, были корявыми и затертыми. Тогда-то и понял он, что творчество – редчайший дар ума и души и сопутствующая ему легкость таковой только кажется, а на самом деле есть блестящий итог приложения таланта и труда.
        Роман читался медленно, трудно, с частым заглядыванием в словарь. Тем не менее Кайо испытывал огромное удовольствие, так как только оригинал позволял оценить все достоинства литературного языка, которым в совершенстве владел великий мастер и который как могучая река питает море человеческой культуры. Любой язык мира, справедливо считал Оберкот, обречен на вырождение и забвение, если будет основываться не на творчестве писателей, поэтов, литераторов, а только на бытовой речи. Ее, несмотря на ошибки в произношении, Кайо освоил уже довольно прилично и день ото дня делал все большие успехи. А вот до высот русского литературного языка было все еще далеко, и он решил, что отныне будет отдавать освоению его все свое свободное время.

        Под утро в день отъезда из пансионата пошел затяжной холодный дождь. «Как бы не засесть здесь», — с тревогой подумал Кайо, глядя как мутные потоки размывают дорогу… Кое-где на обрывистых обочинах уже попадались огромные промоины, отгрызшие большую часть дорожного полотна.
        К счастью, доехали благополучно. Турсун обнял его так, будто не видел целый год, а Батма на радостях попотчевала роскошным ужином. Одно было плохо: о Рапие по-прежнему никаких вестей.
        — Я дал повторное объявление в несколько газет, еще раз поговорил по телефону с родителями Рапии, напомнил, чтобы сразу прислали телеграмму, если что-нибудь узнают о дочери, — сказал в утешение Турсун. Но настроение Кайо от этого не улучшилось. Он долго не мог уснуть в ту ночь, ворочаясь и наматывая на себя измятую простыню. Надо было еще что-то предпринять, но что именно – так и не прояснилось. И потому так сразу, так безоглядно поверил вести, которую привезла Мавлюда, на чью помощь он уже больше совсем не рассчитывал.
        — Нашлась ваша любовь! – еще от калитки радостно защебетала она. – Только-только узнала, что Рапия живет в одном из аилов и сразу примчалась к вам. Собирайтесь, прямо сейчас повезем вас к ней. Но! По нашему обычаю тому, кто приносит хорошую весть, дают награду. Позолотите скорее ручку, а то не будет удачи.
        — О, хорошо, хорошо! – поспешно заверил Кайо. – Вот вам подарок – пятьсот доллар и двести за труд.
        Мавлюда с детским восторгом перецеловала сотенные купюры, потом самого Кайо, театрально открыла перед ним дверцу машины и скомандовала:
        — Вперед! Полный ход!
        По ее словам выходило, что Рапия отыскалась в маленьком отдаленном аиле вблизи горного озера. Путь туда был не близок, и «Опель» без остановки несся, подминая нагретый асфальт, казавшийся на расстоянии мокрым.
        Приехали, когда совсем стемнело. Поплутав по неосвещенной улице и поспрашивав в домах, наконец нашли нужное место. На стук в калитку вышла женщина.
        — Мы ищем Рапию, — обратилась к ней Мавлюда.
        — Я Рапия. А что вам нужно?
        Кайо сделал неуверенный шаг навстречу женщине, пристально вглядываясь в ее лицо, плохо различимое в темноте. Он так долго ждал этой минуты, так переволновался в дороге, что теперь глядя на женщину и не узнавая ее, думал, что, наверное, сходит с ума. Но реальность упряма: и голос, и лицо женщины ничем не напоминали Рапию. В конце концов все разъяснилось – произошла какая-то странная путаница.
        Раздосадованный нелепостью происшедшего, не зная что и думать по этому поводу, Оберкот не захотел слушать никаких оправданий Мавлюды и с несвойственной ему резкостью потребовал немедленного возвращения назад. Но Исак ехать наотрез отказался, пробурчав, что устал и не желает рисковать. Мавлюда поддержала его и предложила переночевать в домике на берегу озера.
        Время ушло за полночь, когда при свете крупных махровых звезд показалась крыша какого-то строения. Это и был тот самый домик. Повозившись с замком, Исак отпер дверь и зажег внутри керосиновую лампу.
        Лежа на голом матраце, Оберкот провел остаток ночи без сна и лишь под утро забылся на короткое время. Пробуждение принесло второй неприятный сюрприз – Исак и Мавлюда исчезли вместе с машиной, оставив на столе две лепешки и недоеденный кусочек вареной баранины. Окончательное осознание того, что он коварно брошен в безлюдном месте, пришло после того как , покружив у домика, Кайо увидел на траве следы, дважды оставленные колесами «Опеля», а потом обнаружил пропажу из кармана своей куртки мелкой суммы денег. К счастью, большая часть наличности вместе с кредитной карточкой и документами была спрятана в потайном кармане и осталась в сохранности. Но что же дальше, есть ли выход? – спросил он себя и решил, что сначала нужно хорошенько осмотреться вокруг. Тропинка, уходящая от домика, привела на берег озера, с трех сторон стиснутого горами. Забыв о своем нерадостном положении, Кайо с восхищением обратил долгий взор на бирюзово-синюю, до большой глубины прозрачную чашу, по краям которой, отражаясь в спокойной воде, теснились причудливые нагромождения скал и вздымались островерхие пихты. А над всем этим великолепием величаво подпирали небо белые вершины гор, склоны которых плотно укутывали хвойно-лиственные леса и кустарники. Берега озера так круто обрывались к воде, что казались непроходимыми, и Кайо, налюбовавшись вдоволь озером, решил продолжить путь по лощине, ведущей в сторону от него. Придерживаясь старой автомобильной колеи, он вышел на плато, укрытое от ветров горами. Здесь в высокой траве колея затерялась, и Кайо, засомневавшись, остановился. Продолжать путь, не зная направления и местности, было слишком рискованно, ведь так можно еще больше удалиться от человеческого жилья и совсем заблудиться. Уж лучше, решил он, не покидать озеро, где по крайней мере есть кров и хоть какой-то шанс, что кто-нибудь рано или поздно да приедет сюда. Местность напоминала то одичавший фруктовый сад с яблонями, грушами, орехом, алычой, виноградом, то пышнотравную саванну с одиночными деревьями. Обилие созревающих плодов поражало взгляд. На одной из яблонь с особенно красивыми румяными плодами Кайо снял пробу, но не разжевав, выплюнул недозрелую мякоть, морщась от крутой оскомины. Зато под травяной подстилкой удалось отыскать десятка два грецких орехов старого урожая. Они-то и стали основной добавкой к двум лепешкам, которые Кайо ухитрился растянуть на четыре дня. А потом пришлось целиком перейти на орехи и холодную воду ключа, вытекавшего из ямки вблизи домика.
        На восьмой день отчуждения от цивилизации Кайо Оберкот, отощавший, в помятой одежде, обросший и потемневший от солнца, стал вполне походить на подозрительного бродягу. И именно таковым посчитал его местный егерь, когда случайно застал за собиранием орехов в лесу. Диковатый вид неизвестно откуда взявшегося пришельца так насторожил лесного стража, что наведя ружье, он строго потребовал немедля следовать с ним на кордон. Там задержанный был подвергнут обстоятельному допросу. Чистосердечный рассказ об обстоятельствах появления в здешних местах не только не убедил егеря, но еще больше укрепил подозрения. Однако предъявленные затем документы сильно поколебали их. А когда задержанный под конец упомянул еще имена своих обидчиков, лед недоверия растаял окончательно.
        — Теперь все понятно, — сказал егерь. – Этих мошенников здесь все знают. Как лето, так они тут как тут. Своими ссудами под разорительные проценты и залоги, загоняют нуждающихся рабочих лесхоза в кабалу, скупают у них задешево урожай орехов и очень выгодно продают на столичных базарах. Я слышал, такими делами Мавлюда со своим мужем занимается и в других ореховых урочищах.
        «Так вот для чего понадобилась отлучка на два дня», -— вспомнил Кайо.
        Три дня егерь откармливал домашней едой и отпаивал парным молоком своего гостя, пока, наконец, не случилась попутная оказия. Возвращаясь в тряском УАЗе, Кайо поглядывал в окошко и всю дорогу предавался воспоминаниям о днях своей робинзонады, не испытывая ни досады, ни злости; напротив, в глубине души он даже проникся чем-то вроде благодарности к людям, вероломно бросившим его в месте, оказавшемся поистине чудесным, и ему захотелось еще и еще раз приехать сюда, чтобы насладиться первозданной красотой Природы, лучше и выше которой нет ничего на свете.

        В доме Турсуна ждало письмо от Франца Циммермана, офис которого в связи с расширением бизнеса переместился в столичный город страны, о чем Кайо узнал еще будучи в Германии. Они переписывались редко, но о новой азиатской поездке Кайо все-таки постарался известить приятеля письмом. Потом отправил телеграмму с адресом Турсуна. В письме Франц коротко сообщал о своей жизни, делах фирмы и просил заглянуть, если доведется побывать в столичном городе. «Наверное, придется-таки съездить туда, -— подумал Кайо. – Оставаться здесь уже нет смысла, надо искать Рапию в других местах».
        На следующий день он покинул гостеприимный кров Турсуна и Батмы, ставших самыми близкими ему людьми, и вылетел в столицу.
        Аэропорт встретил липкой духотой, от которой нигде не было спасения. И только в гостинице душ и кондиционер помогли ощутить благословенный комфорт.
Утро следующего дня Оберкот начал с посещения редакций газет и телевидения для размещения объявления, содержание которого укладывалось в три строчки: «такой-то, приживающий… , просит такую-то сообщить о себе». Затем, взяв у администратора гостиницы телефонный справочник, начал названивать в школы. Это нудное занятие отняло два дня и не дало никаких результатов. Тем же за ончилось и посещение паспортных столов. Тогда Кайо стал просто ходить по городу , выбирая людные места. Первыми в очереди, конечно же, оказались городские рынки. К его удивлению, они мало чем отличались от провинциальных. Тот же хаос транспортных подъездов к торговым рядам, невообразимая скученность и толкотня в них, та же грязь после дождя и антисанитария, те же лотки в проходах с выставленными на них навалом лепешками и булками хлеба. Привычные картины бойкого торжища уже не вызывали прилива эмоций, но каждый раз становилось тоскливо на душе и портилось настроение при виде просящих милостыню стариков, малолетних чистильщиков обуви, разносчиков воды, сигарет и жвачки… Слезы безработицы и бедности здесь проявлялись так же многообразно, как и в провинции. Единственное отличие, пожалуй, состояло в том, что грань между бедностью и богатством в столице ощущалась еще резче. Много зримых примет указывало на то, что бездомные, роющиеся в мусорных баках, ночующие на трубах теплотрассы, -— это только часть обездоленных, основная же масса их ютится за стенами тесных, как собачьи конуры, построенных в советское время железобетонных панельных и не штукатуренных кирпичных домов. Выживая кто как может, обитатели их торгуют с лотков на улице всякой всячиной, а кто по старости не может этим заниматься, кое-как перебиваются на мизерные пенсии. Тем же, кому повезло устроится на постоянную работу, хватает зарплаты в лучшем случае на полмесяца. И все вместе они составляют большинство граждан города. А о присутствии меньшинства кичливо напоминали большие дома в стиле новейшего дикорыночного барокко, казино, рестораны, дорогие магазины и иномарки.
        В развитых странах водораздел между богатством и бедностью смягчает средний класс, постоянно пополняемый за счет роста благосостояния малоимущих и в свою очередь подпитывающий верхнюю элиту. Здесь же, подытожил свои печальные наблюдения Оберкот, средней прослойки практически нет и потому так кричащи противоречия между двумя полюсами общества. «Чем же мы, европейцы, можем помочь?» – не раз спрашивал он себя и принужден был в конце концов согласиться с мнением многих западных экспертов, что при масштабах такого бедствия одна только внешняя помощь не сможет покончить с экономической разрухой, нужны мощные импульсы изнутри. «Однако это вовсе не исключает благотворительности, и я не буду стоять в стороне», -— здраво рассудил Оберкот.
        Возможно, его доброе намерение, как нередко бывает, так и осталось бы образчиком бесплодного прекраснодушия, если бы не один случай. Однажды утром, просматривая вчерашнюю газету, он обратил внимание на заметку об умирающем в Ожоговом центре мальчике, жизнь которого могли спасти только донорская кровь и неотложная операция по пересадке кожи. Однако ни у врачей, ни у матери пострадавшего нет средств на лечение, сообщала газета, и обращалась к милосердию своих состоятельных читателей. Потрясенный безысходностью трагедии, Кайо без колебаний решил предложить свою помощь. Сняв с кредитной карточки деньги, он на такси примчался в Ожоговый центр, но было уже поздно – минувшей ночью мальчик умер. Хмурый, усталый после ночного дежурства врач, поморщившись, все же согласился провести посетителя в покойницкую. Обезображенное тело мальчика прикрывала простыня, но лицо, не тронутое огнем, было чистым и спокойным. Смерть разгладила искаженные недетским страданием черты..
        — Где он получил такие ожоги? – спросил Оберкот.
        — Сбежал из дома, попал в компанию уличных бродяжек и, уснув ночью, видно, слишком близко оказался к костру…
        Страшная история на много дней выбила Кайо из привычной колеи и поставила вопросы, о которых он размышлял уже много лет. Внутренняя работа, начавшаяся в нем еще с больничной кровати после автомобильной аварии, все больше подводила к убеждению в порочности и обреченности мира, которым правит многоликий эгоизм. Спасти его могут лишь осознанная любовь каждого ко всему сущему и понимание этим каждым, что жизнь его как нота в симфонии может звучать не сама по себе, а в единении с другими звуками, в стройном соподчинении и чуткой уступчивости друг другу. Восхитительный пример такой любви явил миру Иисус Христос, сознательно избравший для себя самую крайнюю, самую мучительную форму жертвенности, ибо он как никто другой знал, что иначе погрязшие в грехах люди не поверят его учению о добре и зле.
        Вряд ли у кого-нибудь из ныне живущих, думал Кайо, хватит силы духа на то, чтобы вот так пострадать за других на Голгофе. Но если каждый из нас отдаст хоть малую толику от благ своих на то, чтобы облегчить страдания других, мир изменится, станет лучше.
        Эти рассуждения с неизбежностью привели Оберкота в пригородное село, где жил погибший мальчишка. На немощеной, посыпанной печной золой улочке таксист отыскал старый домишко с разваливающейся огородной изгородью. На стук выглянула старушка не по сезону одетая в заношенное пальто, дырявую шаль и матерчатые боты.
        — Кто там? – спросила она слабым, больным голосом.
        Кайо ответил, что хотел бы видеть маму умершего Романа.
        — Так ить она на работе, — сказала старушка. – Езжайте в садовый питомник, спросите там Анну… Анну Беспалову.
        Появление представительного господина на селекционном участке питомника вызвало любопытство у женщин, поливавших молодые яблони, и они, приняв его за большое начальство, оставили работу и подошли поближе.
        — Мне нужна Анна Беспалова, — сказал Кайо.
        — Я Анна, — откликнулась одна из работниц. Она была как и остальные женщины одета в замызганную куртку и брюки, заправленные в резиновые сапоги. Поблекшие глаза ее на худом увядшем лице смотрели хмуро, с тревожным ожиданием, словно спрашивали, какая еще беда свалилась на ее голову. И одного взгляда хватило Кайо, чтобы понять, сколь безрадостной была жизнь этой рано состарившейся, к тому же, видимо, и пьющей женщины. Так и оказалось, когда после долгих усилий удалось немного разговорить ее. Муж Анны пропивал все, что зарабатывал, потом подался в Россию и вот уже три года о нем ни слуху ни духу. Сама зарабатывает мало, еле хватает на жизнь. Младший сынок перешел в третий класс, а старший, Ромка пошел бы в пятый… Даже при упоминании о погибшем сыне голос ее звучал монотонно и тускло, а глаза оставались сухими.
        — Не смотрите на меня так, — сказала она, перехватив взгляд Кайо. – Все слезы я уже выплакала…Лучше утопиться, чем так жить. И утопилась бы, если б не младшенький. Кому он кроме меня нужен? Боюсь, как бы тоже не сбег. В доме-то, бывает, и корочки хлеба нет.
        — Послушайте Анна. Я хочу помочь вам. Положу в банк деньги и вы будете десять лет каждый месяц получать некоторый сумма… чтобы хватало на жизнь. Согласны? 
Анна ошарашено посмотрела на него и от удивления сразу не нашлась что сказать.
        — Это с какой же стати? – наконец пробормотала она. – Мы вам не родня… даже видимся в первый раз. Ничего я что-то не понимаю… Даже страшно стало.
        — Не удивляйтесь и не бойтесь. Я не желаю вам делать зло. Отдаю не чужие, а свои деньги, которые честно заработаны. Но у меня есть одно требование к вам. Вы не должны тратить деньги… на пьянка. Если узнаю, что вы пьете, закрою счет в банке. Еще раз спрашиваю – вы согласна?
        — Согласна…
        — Тогда прямо сейчас возьмите свой паспорт и езжайте со мной в банк.

        Совершив свой поступок, Кайо Оберкот не был столь наивен, чтобы думать, будто сильно осчастливил эту битую мужем, пьющую с горя, не знавшую настоящей мужской любви и ласки женщину. Скорее всего жизнь ее мало изменится. Но пусть теперь хоть сына поднимет, сохранит от беды – и то хорошо.
«Сделав доброе дело, -— с усмешкой сказал себе как-то во время вечерней прогулки Оберкот, -— люди обычно с чувством облегчения от выполненного долга умывают руки и ждут, когда и другие сделают что-нибудь во благо ближнего. А я все не могу успокоиться».
        Тут уместно было бы упомянуть об одной черте характера господина Оберкота, не согласующейся с его нынешним поведением, а именно: получая приличные доходы от своего капитала в акционерной компании, он не любил тратить деньги впустую, был прижимист, расчетлив и пунктуален в финансовых делах.
Такова уж, видно, природа всех филантропов, у которых скупость и щедрость порой идут рядом.
        Поначалу отвлеченные размышления Кайо постепенно обретали конкретное направление. Он решил организовать закупку в Германии лекарств для детей, страдающих тяжелыми недугами. Но прежде следовало посмотреть, как лечатся и в чем нуждаются больные дети.
        Посещение лечебных учреждений оставило на душе тяжелый осадок. Везде была одинаково удручающая картина: нехватка лекарств и медицинского оборудования, отсутствие банно-прачечных услуг, ужасные туалеты, убогая обстановка в палатах и кабинетах. При всем при том даже кратковременное нахождение в этих мрачных стенах было разорительным для малообеспеченных граждан, так как приходилось платить и за дорогие лекарства, и за процедуры, и за операции, и за пользование диагностическим оборудованием – за все, за все!
        А для богатых людей имелась другая медицина – помещения с отдельным входом, чистенькие, уютные палаты с полным набором бытовых услуг.

        Кайо известил по телефону Франца Циммермана сразу же по приезде, и они договорились встретиться через неделю. Но встреча не состоялась из-за срочного отъезда Франца по делам фирмы. Вышло так, что увиделись только через три недели. Дружище Франц был все такой же веселый, живой, говорун и умница, только еще больше располнел.
        После обеда с пивом и колбасками от известного баварского пивовара, удачно наладившего в здешнем краю колбасно-пивной гешефт, Герта участливо расспросила Кайо об обстоятельствах смерти бедной Марты, о его теперешнем одиноком житье-бытье, коснулась и своих семейных дел. Поддерживаемый ею, оживленный разговор, скоро наскучил Францу, и он стал позевывать, лишь изредка роняя короткие реплики. Но как только Грета ушла в кухню готовить кофе, начавший было гаснуть разговор снова оживился, перейдя к темам, которые более всего интересуют деловых мужчин – к работе, экономике, политике… Франц с понимающей, чуть ироничной улыбой выслушал рассказ Кайо о бедственном положении в медицине и заметил, что тут нет ничего удивительного. Государству не по карману содержать медицину.
        — В таком случае большинство граждан вообще лишается медицинской помощи, — возразил Кайо. – Разве медицина не входит в разряд основных социальных обязанностей государства?
        — Конечно, входит, и государство пытается что-то делать, только толку пока мало. Я имею в виду социальные отчисления на медицину с предприятий и с работающих на них, введение института так называемых домашних врачей и тому подобное. Во-первых, безработица, стагнация в экономике и низкие заработки не позволяют накапливать достаточные средства; во-вторых, многие врачи, не получая должной подготовки во время учебы и имея низкую квалификацию, не могут самостоятельно работать. Что касается лекарств, то даже те крохи, что выделяются на лечение детей и стариков, часто разворовываются.
        — Ты давно живешь в этой стране, Франц, хорошо знаешь ее… Я помню, как полтора года назад ты очень критически отозвался обо всем, что здесь происходило. А что теперь? Ведь должно же что-то меняться к лучшему, пора уже. Насколько я знаю, республика прежде была довольно благополучной в Советском Союзе. Куда же все подевалось?
        — Я как и ты, дорогой Кайо, не был свидетелем событий, последовавших после распада Советского Союза. Но вот что достоверно узнал за годы жизни здесь. Отделение республики по историческим меркам было событием мгновенным и неожиданным. Зато путь к строительству государственного суверенитета оказался очень трудным и долгим. У власти, которая пришла к управлению страной, не было ни времени, ни новых кадров, ни опыта, ни средств для разворота на сто восемьдесят градусов, то есть к переходу от социалистических отношений к рыночно-капиталистическим. Вот в такой обстановке, заранее не просчитав последствия преобразований, в которых была действительная необходимость, будучи совершенно не подготовленной, новая власть приступила к выполнению своей тяжелой миссии. И, конечно, наделала много ошибок. Устроив гонку по ликвидации колхозов и совхозов, власть не учла привычку народа во всем полагаться на государство. Когда началась массовая раздача общественного скота, многие на радостях быстро порезали, проели его и стали ждать, что еще дадут – и пошло всеобщее обнищание. Лишь немногие дальновидные люди сумели правильно распорядиться полученным добром и создали собственные крестьянские хозяйства.
        Не менее разрушительной была и приватизация в промышленности. Непродуманность и скрытность действий, слабость законодательного регулирования и общественного контроля привели к тому, что самые жирные куски пирога быстро расхватало чиновничество, немалую часть которого составляли вчерашние партийные и государственные функционеры. По своим нравственным принципам, не веруя ни в бога, ни в черта, они больше других были готовы к мошенничеству и первыми совершенно безнаказанно начали этим заниматься. От такой приватизации народу, конечно, ничего не досталось. Сейчас некоторые деятели любят ссылаться на высказывание Карла Маркса о том, что и в старой доброй Европе борьба за собственность была грязной и преступной. А теперь, дескать, потомки мошенников стали эффективными владельцами капиталов и даже меценатами. Но разве это может быть оправданием преступным аферам? Кстати сказать, здешние богачи отнюдь не спешат поступиться хоть толикой своих благ – уклоняются от налогов, ведут двойную бухгалтерию доходов и расходов, перегоняют капиталы в теневой бизнес.
        — Я слышал, есть какая-то программа по преодолению бедности?
        — Программа есть. Но она, как и все прочие программы, сочиненные жадными, ленивыми и бездарными чиновниками, больше из области благих пожеланий. За годы так называемых реформ, проводившихся недобропорядочными людьми, население лишилось всех своих трудовых накоплений. И тут приложили руку не только мошеннические трастовые фирмы и компании, но и само государство, обесценившее вклады граждан. Теперь грабежом занялись банкиры. Пользуясь тем, что нет закона об уголовной ответственности за растранжиривание доверенных банкам депозитов, раздают ничем не обеспеченные кредиты, разумеется, не бескорыстно для себя, а потом банки, ставшие вдруг неплатежеспособными, закрываются – типичная картина обмана вкладчиков. И никто палец о палец не хочет ударить, чтобы исправить это положение. А ведь реши правильно вопрос, глядишь, и проблема бедности смягчилась бы. На Западе люди, имеющие даже небольшие деньги, могут без особых хлопот и риска вложить их в какое-нибудь доходное дело. Здесь это невозможно – таковы устои общества, где без взяток и покровительства трудно чего-нибудь добиться.
        — Неужели все так безысходно?
        — Быстрое решение едва ли возможно. Однако разумный выход даже из самого тяжелого положения всегда можно найти. другое дело – какой ценой. До сих пор либерализации экономики и другим рыночным нововведениям сопутствовали резкое обеднение населения и разрушение былого мощного промышленного потенциала страны. Размеры этого бедствия оказались гораздо большими, чем предполагалось на начальном, романтическом этапе рыночных преобразований. Сохранять и дальше такое положение нельзя, иначе можно полностью размыть и без того сузившуюся прослойку квалифицированных кадров, продолжающих покидать страну, скатиться к люмпенизации значительной части общества, навсегда утратить позиции в производстве высокотехнологичной и интеллектуальной продукции, остатки которого по инерции еще сохраняются благодаря вложенным в советское время большим трудовым и техническим ресурсам. Подлинное обновление промышленности скорее всего придется начинать с нуля, поскольку вряд ли удастся благополучно встроить современную корпоративную систему управления производством в старую негибкую отраслевую, основанную на жестком планировании и оторванную от рынков сбыта. А времени на раскачку нет, экономических инструментов у руководства республики с каждым годом остается все меньше. Сейчас, по-моему, самый главный из них – сделать все возможное, чтобы деньги инвесторов наконец-то пришли в страну. Понимание этому как будто есть, но полезных дел пока мало. Наблюдаются, правда, некоторые подвижки в сельском хозяйстве. Крестьяне получили в свою собственность земельные наделы, привыкают работать по-хозяйски, самостоятельно, уже не просят денег у правительства, учатся с выгодой использовать кредиты специализированных финансовых организаций, идет естественное укрупнение мелкотоварных хозяйств…
        — Дорогие мужчины, — прервала разговор потерявшая терпение Герта, — вы совсем забыли обо мне. Расскажите лучше, Кайо, о новых людах в Европе. Интересно, что сейчас носят в Берлине, в Париже?
        — Боюсь, что за всеми своими делами я поотстал по части мод. Даже в свой парижский бутик от Ланвена ни разу не съездил, -— сказал Кайо и, взглянув на часы, стал прощаться.

        Наконец-то пришло извещение о прибытии первой партии лекарств. Но до передачи их по назначению нужно было еще провести таможенное оформление. На проходной таможенного склада дежурный в камуфляже долго созванивался с кем-то по телефону и сказал, что нужного инспектора пока нет на месте.
        Через полчаса Оберкот снова обратился к дежурному. На этот раз повезло.
        — Слушай, Султан, тут тебя ожидает иностранный гражданин с интересной кошачьей фамилией… Оберкот. Еще раз повторить? Обер-кот. Пропустить? Есть!
        Двор склада загромождали груженые автомашины с прицепами, обойдя которые, Кайо увидел открытую дверь склада.
Султан, шустрый молодой человек, в такой же как дежурный униформе, встретил приветливо, но предупредил, что «растаможка» без долгих хлопот вряд ли обойдется. Кроме того, надо заплатить за все, что при этом полагается. Сумма выходила немалая.
        — Но мой груз есть гуманитарный, — выразил недоумение Оберкот. – Я бесплатно отдаю его в больницы.
        — Не знаю, не знаю, — посуровел инспектор. – Никаких льгот вам не положено. Можно договориться лишь о сокращении срока оформления… если окажете гуманитарную помощь… нам. Понимаете?
        Намек господин Оберкот понял, но от оказания «гуманитарной помощи» наотрез отказался.
        — Тогда приходите деньков через десять, — сказал молодой человек. – Проведем по всем правилам таможенный досмотр, посмотрим, что у вас там. В смысле нет ли чего запрещенного. Если все в порядке, еще через десяток-другой деньков может и оформим ваши документы.
        — В таком случае я пойду к ваш начальник, — рассердился Оберкот.
        Ждать приема у начальника таможни пришлось гораздо дольше, чем у инспектора. Скупая улыбка, появившаяся на его крупном лице, тотчас уступила место хмурой и строгой озабоченности, как только посетитель приступил к изложению своей жалобы.
        — Все понятно, господин Обер… Оберкот. – прервал он взволнованный рассказ. – Клиентов у нас много, а сотрудников мало. Рады бы, но от досмотра не имеем права освобождать…
        — Но ваш инспектор предложил мне незаконный сделка!
        По лицу начальника снова скользнула тень, теперь уже некоторого смущения. «Черт его знает, -— подумал он, -— еще пойдет жаловаться выше, поднимет шум. А нам это ни к чему. По всему видно, настырный очень. От таких только и жди неприятностей. Пожалуй, лучше оформить побыстрее и пусть катится».
        — Хорошо, — сказал он вслух. – Я возьму на контроль вашу жалобу. Обязательно разберемся и примем меры. Если все окажется в порядке, завтра же получите документы и груз.
Обрадованный Кайо решил не терять времени и сразу же направился к другому начальству – медицинскому. Его взору предстали такой же, как и в таможне, хорошо меблированный кабинет с ковром посредине и такой же упитанный, прилично одетый хозяин кабинета, восседающий за полированным столом с десятком телефонных аппаратов на приставке. Он долго не мог понять, чего хочет от него гражданин из Германии, морщился, хмурился и весело оживлялся только тогда, когда отвечал на телефонные звонки.
        — Так вы хотите, что бы я привез из таможни ваши лекарства? – уразумел наконец он суть обращенной к нему просьбы. – Знаете ли, я вам не экспедитор по доставке грузов.
        Оберкот снова стал объяснять, что приобрел лекарства за свои деньги, руководствуясь гуманными соображениями, ради здоровья детей, и вправе рассчитывать если не на благодарность, то хотя бы на маленькую помощь.
        — Вас никто не уполномочивал закупать лекарства, договор не заключался, — был ответ. – Вы действуете как частное лицо и, пожалуйста, к нам никаких претензий не предъявляйте. Доводите сами дело до конца. А мы потом посмотрим, что за лекарства вы привезли, и как ими распорядиться.
        «Боже мой, как я был наивен, надеясь на помощь этих людей. Они никогда не видели глаз умирающего ребенка», -— с тоской подумал Кайо, выходя из кабинета.
Весь следующий день ушел на поиск и наем автомашины с грузчиками. В конце концов удалось все утрясти. Коробки оказались вскрытыми, и это задержало погрузку. В гостиницу Кайо вернулся лишь вечером и сразу лег спать. Но сон не шел. Сказывалась усталость от неудач с поисками Рапии, от мытарств и опостылевшей кочевой жизни. Сегодня особенно он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Впервые за время поездки невыносимо сильно захотелось вернуться домой – к привычным вещам и близким людям, общения с которыми так не хватало ему все это время. И он, слабея под напором этих чувств, решил, что надежды найти Рапию угасли и надо возвращаться восвояси.
        Утром, не выспавшийся и хмурый, Кайо заказал билет на ближайший прямой авиарейс в Германию и отослал короткое письмо Турсуну о своем решении.
        Но случается так, что когда кажется, будто все уже кончено, ничего не ждешь и ни на что не надеешься, жизнь, изрядно помучив, вдруг преподносит счастливый сюрприз. Случилось такое и с Кайо.
        Проходя по улице, он увидел на противоположной стороне женщину, очень похожую на Рапию. Замедлив шаг, потом остановившись, он в замешательстве смотрел ей вслед, не решаясь ни окликнуть, ни последовать за ней. А женщина уходила все дальше. И тут что-то словно толкнуло его. Побежал за ней, догнал и заглянул в лицо – Рапия! Да, это была она! Несколько секунд Рапия непонимающе, словно не веря своим глазам, молча смотрела на него, потом губы ее дрогнули в подобии робкой улыбки, она шагнула навстречу и медленно протянула обе руки, не сводя с него широко открытых черных глаз. Кайо тоже пристально смотрел на нее, будто заново узнавая и мгновенно отпечатывая в сознании и бледность ее лица, и ранние лучики морщинок в уголках глаз. Их руки слепо нашли друг друга, соединились, но нерешительность – спутница долгой разлуки все еще стерегла каждое движение. И все разом изменилось, как только Кайо коснулся ее губ своими губами…
        Они ушли на тенистый бульвар, отыскали свободную скамейку и рассказали все, что произошло с ними за полтора года разлуки.
После скандала, устроенного бывшим мужем, гордая Рапия, не желая быть обузой ни родным, ни знакомым, уехала в столицу. Устроиться на работу не удавалось, деньги кончились, и тогда она послушалась совета одной знакомой челночницы – уехала с ней на заработки в Екатеринбург. Там больше повезло – удалось устроиться переводчицей в российско-германское совместное предприятие. Но назад тянуло ужасно, и когда скопила денег, сразу уехала. И вот на второй день по приезде счастливый случай свел их.
        — Теперь я тебя никуда не отпущу, — сказал Кайо.
        Через несколько дней посольство Германии выдало госпоже Назаровой въездную визу. А потом были совместная поездка к ее родителям и отлет в Германию. Там Кайо и Рапию ждала новая жизнь. Они еще плохо представляли ее себе, но очень надеялись, что будет она счастливее прежней. Однако это уже другая история.

Роман включен автором в новую книгу "Знак скорпиона" (том первый)

Скачать полный текст книги

© Мельников В.Я., 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора