Записки кладоискателя (продолжение)

Повесть, состоящая из отдельных рассказов-историй – воспоминаний автора, продолжает тему археологических раскопок и поисков кладов в Кыргызстане. Часть историй опубликована в журнале «Литературный Кыргызстан» №2 за 2010 год. Часть публикуется впервые.

Первая находка

Заболел археологией я неожиданно для себя самого в конце семидесятых минувшего столетия. Тогда мне еще нравилась моя профессии геолога, и я работал по специальности в институте инженерных изысканий. Однажды нам поступило срочное задание провести обследование технического состояния Дома культуры в селе Ново-Покровка, сооруженного на руинах средневекового буддийского храма. К тому времени Дом культуры уже представлял жалкое зрелище: из-за неравномерной осадки фундамента бетонные полы прогнулись дугой, колонны покосились, а в стенах просматривались разломы и трещины. Однако очаг культуры продолжал функционировать, во всяком случае, открытым оставался краеведческий музей, основу которого составляли несколько бронзовых с позолотой буддийских статуэток и подборка средневековых монет, собранных на месте строительства клуба. Там-то я и познакомился с археологом Валентиной Дмитриевной Горячевой, которой Академия наук поручила вести надзор за земляными работами на археологических памятниках.

Статная деловая женщина лет под сорок сразу без лишних комментариев объяснила нам, кто в доме хозяин.

— Я специально назначила встречу в музее, чтобы вы имели представление, какие ценные древние находки могут вам встретиться. Это охраняемый государством памятник, и строители не имели никакого права сооружать на нем капитальное здание. Все ваши работы будут осуществляться под жестким археологическим контролем. При обнаружении захоронения или клада изыскания должны быть незамедлительно приостановлены, и дальнейшие раскопки следует проводить только в моем присутствии. Нарушение закона влечет за собой административную ответственность по статье вандализм, виновные будут наказаны по всей строгости существующего закона. Все находки подлежат строгой фиксации и обязательной сдачи в государственные органы.

Говорила это Валентина Дмитриевна строгим голосом, словно это мы виноваты, что какому-то недоумку пришла в голову мысль воздвигнуть здание на средневековом городище.

— Мне тут с вами постоянно находиться некогда, но предупреждаю, что буду наведываться часто и контролировать все ваши действия, — предупредила она.

После такого инструктажа проходчики шурфов или как мы их называли «шурфологи» и буровики прониклись благородной идей сохранения памятников. Я тоже стал уделять этому объекту повышенное внимание. При бурении скважин шнеки большого диаметра выносили на поверхность лишь мелкие кусочки керамики, зато возле шурфа, проходимого вручную, потихоньку росла гора из черепков разбитой в древности посуды. Вот только статуэток и монет, к сожалению, не встречалось. «Это потому, что «шурфологи» невнимательны или просто не везучие» — размышлял я, а поскольку верил в свою счастливую звезду, то предложил рабочим свои услуги горнопроходчика. Спустившись в шурф глубиной около пяти метров, я начал интенсивно углублять забой, но и мне попадались только мелкие обломки керамики. Когда я зачищал стенки шурфа, то зацепил лопатой ручку керамического кувшина. Клад!!! Я принялся ножом расчищать находку. В стене стали вырисовываться контуры большого сосуда по моим представлениям наполненного золотыми монетами. В предвкушении несметных сокровищ я осторожно освобождал боковину кувшина, растягивая сладостные мгновения из неизведанных ранее предчувствий открытия, но неожиданно находка отделилась от стенки. Оказалась, что это лишь фрагмент глиняной корчаги. Раздосадованный неудачей, я стал врезаться в стену, пытаясь отыскать, если уж не клад так хотя бы вторую половинку сосуда.

— Э, начальничек, так дело не пойдет. Я думал, ты забой копаешь, а ты нам все стены расковырял, – возмутился старый проходчик, заметив мои левые раскопки. С неохотной я выбрался на поверхность и похвалился перед «шурфологами» своей находкой.

— Вот если бы он был с золотом или хотя бы был целый, — не разделили моего восторга рабочие.

Я положил свою находку в общую кучу извлеченных из шурфа артефактов, надеясь получить одобрение или даже благодарность от строгой научной дамы за столь весомую для науки археологическую находку.

Изыскательские работы растянулись до поздней осени, отрабатывались разные варианты спасения разваливающегося здания. Планировалось пробурить по контуру здания несколько десятков скважин большого диаметра на глубину залегания устойчивого материкового слоя, залить их бетоном и на эти столбы перераспределить нагрузку, приходящуюся на просевший фундамент. Затраты на спасение сооружения скоро превысили смету на строительство нового здания, и в конце концов клуб разрушили.

Все это произошло гораздо позднее, а по завершению изыскательских работ Валентина Дмитриевна приехала на объект в элегантной полевой куртке и резиновых полусапожках. Проходчики шурфов разложили на земле для ее обозрения мозаику из керамических обломков различных по размерам, форме и цвету.

Валентина Дмитриевна внимательно осмотрела кучу, не нагибаясь, краем сапожка, перевернула несколько черепков.

— Типичная бытовая караханидская керамика, — сделала она свое заключение.

Меня захлестнула волна разочарования, мне представлялось, что собранная нами коллекция станет объектом более тщательного изучения:

— Посмотрите, какой большой фрагмент, — обратил я внимание археологини на свою находку.

— А что особенного вы в нем обнаружили?

— Вот видите, здесь нацарапан какой-то орнамент, а вот тут, на ручке четкие отпечатки пальцев древнего гончара. Если провести их дактилоскопический анализ, то по этим отпечаткам можно определить всю посуду, которую он изготовил.

Валентина Дмитриевна посмотрела на меня с интересом.

— Пожалуй, я заберу этот фрагмент, найдется у вас, во что его завернуть? Если это вам любопытно, приезжайте на следующий год ко мне на раскопки. Таких обломков мы собираем тысячами, среди них вы сами сможете отыскать продукцию вашего гончара.

Сегодня я понимаю всю абсурдность моего «научного» предложения, но в тот вечер не было на земле человека счастливее меня. Я гордился своим весомым вкладом в изучение истории Кыргызстана.

Искушение

Полевой археологический сезон 1986 года подходил к концу, завершался и мой отпуск, который я, как обычно, проводил на раскопках Краснореченского городища, напросившись в экспедицию простым рабочим. В те незабываемые дни, мы расчищали средневековый замок, остатки которого и сейчас хорошо видны с 35 километра трассы Бишкек-Токмак. Сезон находками не баловал, хотя были подняты несколько отлично сохранившихся фрагментов разноцветной резной штукатурки, украшавшей парадную комнату, и исследованы прилегающие к стенам суфы-лежанки, которые подогревались за счет хитрой системы скрытых в них дымоходов. Я получал удовольствие от физических нагрузок и доброжелательных отношений, царящих в экспедиции, которых мне так не доставало по месту основной руководящей работы. Однако более всего мне нравились вечера, когда около небольшого костерка руководитель Краснореченсного археологического отряда Валентина Дмитриевна Горячева читала нам импровизированные лекции по средневековой истории Киргизии, и делилась впечатлениями от встреч с ведущими археологами. Чаще всего её воспоминания касались профессора Михаила Евгеньевича Массона, основателя археологической школы в Средней Азии. Именно он в двадцатых годах минувшего столетия осуществлял археологический надзор на этой огромной территории и заложил основы среднеазиатской нумизматики, читая авторский курс студентам Ташкентского университета, где училась Валентина Дмитриевна. Несколько раз Горячева повторяла заповедь своего учителя, что настоящий археолог не может или даже ни имеет морального права быть коллекционером. Поскольку я собирал монеты с раннего детства, а последнее время увлекся археологией, этот запрет меня естественно волновал, и однажды я спросил Валентину Дмитриевну, почему существуют такие строгие ограничения?

— Это два несовместимых занятия: коллекционер никогда не устоит перед искушением положить понравившуюся ему находку в собственную коллекцию.

— Мне кажется, это зависит от честности человека, а не от его увлеченности, — возражал я. По Вашему получается, будто коллекционер — это потенциальный преступник, а если человек ничего не собирает, значит, он надежный и ему можно доверять.

— Выходит так. Я не могу ручаться за всех своих коллег, но знаю одного ученого-нумизмата, которого обязали сдать коллекцию монет государству не потому, что он был замечен в неблаговидных поступках, а просто хранители музеев, узнав о его хобби, стали сомневаться, что ему всегда удавалось избегать искушения. Человек слаб, а археолог, как и жена Цезаря, должен бы вне подозрений.

Возражать я не стал, оставшись при своем мнении, но очень скоро на собственном опыте убедился в мудрости этого правила.

— Смотрите, какой великолепный может получиться снимок, — неожиданно воскликнула Валентина Дмитриевна возможно лишь затем, чтобы сменить щекотливую тему.

Оторвавшись от своих вечерних занятий, археологи и рабочие полевого лагеря повернули головы в сторону указанного ей направления. Там на гребне крепостной стены, на фоне уходящего за горизонт солнца, гарцевали всадники. Один из них, словно зная, что находится в створе между светилом и восторженными зрителями, поднял своего коня на дыбы. Но фотоаппараты мы достать не успели, солнце скрылось, а местные мальчишки подскакали к нашему лагерю. Поздоровавшись со всеми за руку, ребята подошли к столу, где раскладывались дневные находки, в основном обломки керамической посуды.

— А что, вы и черепки собираете? — спросил старший, бесцеремонно двигая только что склеенное блюдо. — Около нашей конефермы их прямо целая куча. Хотите, привезем?

— Когда вы их видели? — поинтересовалась Горячева.

— Да весной, когда ферму расширяли. Бульдозер нагреб. Там и костей навалом.

— Опять наус разрушили! Под суд надо отдавать таких председателей колхозов, только где найти на них управу? Вандалы! Археологический памятник мирового значения веками сохранился нетронутым, а они варварски его уничтожают. Да что тут говорить, — Валентина Дмитриевна махнула рукой и поднялась в свой вагончик, где до позднего вечера стучала пишущая машинка, выплескивая на бумагу боль и обиду за беззащитность Навеката — богатейшего города на трассе Великого Шелкового пути.

На следующее утро несколько участников археологического отряда направились на конеферму. Картина, открывшаяся нашему взору, подвергла Валентину Дмитриевну в еще большее уныние. Бульдозер снес часть невысокого холма, протянувшегося замысловатой змейкой метров на тридцать. В его разрезе хорошо проглядывалась кладка из сырцового кирпича, образующая несколько сводов. Это и был наус — погребальное сооружение огнепоклонников зороастрийцев, чем-то напоминающее привокзальные автоматические камеры хранения с множеством ячеек в два, а кое-где в три яруса, В погребальные склепы вели узкие лазы, а сами они, в объеме чуть больше кубического метра, были заполнены человеческими останками.

Основная часть населения Навеката, прибывшая в раннем Средневековье из Самаркандского и Бухарского Согда, покланялись Зороастру (или в другой более привычной транскрипции Заратуштре), проповедавшему свои учения еще в эпоху бронзы. Зороастрийцы ревностно относились к чистоте огня, воды и земли. Чтобы не осквернять пламя, покойников они не сжигали, как это делали древние славяне, не закапывали в землю, а выносили на открытое место, на пожирание птицам и зверям. После того, как кости очищались на ветру и под лучами солнца, их собирали и складывали в наусы, иногда в специальных керамических сосудах больших размеров — хумах или оссуариях. К несчастью, нож бульдозера прошелся как раз по этим камерам, вскрывая древние могилы и круша керамические костехранилища.

На нижнем ярусе сохранились несколько склепов с полуобвалившимися сводами. Решено было их исследовать, с целью восстановления местных особенностей древнего погребального обряда, пережитки которого наблюдались в этих краях вплоть до недавнего времени. Расчистка одной из камер досталась мне. Я так усердно ковырял неподатливый грунт ножом рядом с обнаруженным черепом, что не сразу обратил внимание на шарик с костяным блеском. Зуб — возникла первая догадка, но, разминая глину, с замиранием сердца осознал, что нашел то, что безрезультатно искал несколько полевых сезонов. Передо мной лежала раковина каури, используемая в древности как украшение, и в качестве примитивных денег.

Здесь необходимо пояснить, почему раковина каури явилась для меня столь желанной находкой. Тема моей нумизматической коллекции называлась «Фауна на монетах мира», в неё я старательно складывал денежные знаки с изображениями животных с античных времен до наших дней. Имелись у меня и две современные монеты, воспроизводящие раковины каури: разменная алюминька Республики Гвинея достоинством 50 каури и денежная единица Ганы — седи, что в переводе с местного наречия означает «раковина». Однако со временем меня больше, чем сами монеты стало интересовать происхождение монетных типов. Другими словами я увлекся сбором сведений, почему то или иное животное удостоилось чести быть изображенным на монете. Это один из наиболее сложных и интересных вопросов современной нумизматики, и для каждого конкретного случая необходимо отыскивать индивидуальную причину. Среди многочисленных теорий мне импонировала коммерческая версии: коль скоро металлические монеты пришли на смену примитивных денег, то на них помещали изображения предшественников. В качестве примера можно привести изображение быка на ранних римских ассах, когда популярной мерой стоимости еще служил крупный рогатый скот, и черепахи на первых монетах острова Эгины, щиты из панциря которой являлись основным предметов вывозной торговли.

На мой восторженный крик «Эврика» сбежалась вся группа, но поначалу большого интереса находка ни у кого не вызвала.

— Неплохой экземпляр, хотя такие бусинки довольно часто встречаются на этом городище. А где она находилась? — спросила Валентина Дмитриевна.

— Рядом с черепом.

— Это может быть «обол Харона». По аналогии с древнегреческим обычаем, когда в рот умершего клалась монетка для уплаты Харону за переправу через подземную реку Стикс. Правда, я не встречала заимствование этого обычая зороастрийцами. Надо порыться в археологических отчетах наших узбекских и таджикских коллег, если такие находки отмечены и ранее, то можно сделать интересное заключение о сохранении согдийцами древнегреческих традиций.

— Разве это главное, — обиделся я за столь скромную оценку своей находки. — Раковины каури сыграли самую важную роль в экономической истории человечества. С античных времен до начала XX века эти сотворенные природой фарфоровые бусинки служили своеобразной валютой. Их собирали в основном на отмелях Мальдивских островов в Индийском океане, и уже оттуда они распространялись по Азии, Африке и Европе.

Интерес к «древней валюте» сразу возрос, и моя находка стала переходить из рук в руки, а я, вдохновленный вниманием окружавших меня членов экспедиции, продолжал рассказывать все, что когда-то читал о брюхоногом моллюске.

— Первыми каури в качестве примитивных денег начали использовать китайцы. При раскопках древнейших китайских поселений эти раковины находят в больших количествах. Есть находки каменных и бронзовых имитаций каури. Оставила раковина след и в китайской письменности. Стилизованное изображение раковины каури — иероглиф «бэй» — входит составной частью в иероглифы, означающие понятие, связаннее с деньгами — «цена», «дешевый», «покупатель». Находки раковины каури античных времен сделаны археологами в Северной Германии и в Прибалтике. В средневековых погребальных комплексах Новгородской и Псковской земли каури встречены даже в виде кладов. Однако наибольшее распространение раковины каури имели в Западной Африке, где они находились в обращении даже в начале двадцатого века.

Сам того не желая, я превознес значение своей находки на уровень мировой сенсации. Раковину аккуратно поместили в спичечный коробок, предварительно натолкав в него ватку, и торжественно понесли в лагерь.

Настоящий коллекционер поймет вдруг нахлынувшее на меня неуемное желание положить в подборку монет с изображениями каури их древний прототип. Как бы хорошо они смотрелись рядом! Ах, если бы не мой длинный язык! Как рядовую находку, тем более часто встречающуюся при раскопках, раковину можно было попытаться выпросить у начальника отряда. Конечно, не факт, что Валентина Дмитриевна согласиться отдать её мне, тем не менее, такая возможность не исключалась. Теперь после моей восторженной речи раковина стала чуть ли не эпохальным открытием, и мои шансы заполучить каури стремились к нулю. Умом я понимал, что если я даже выклянчу у Валентины Дмитриевны каури, то навсегда потеряю её уважение и, возможно, больше никогда не получу приглашение участвовать в археологических раскопках, а клеймо коллекционера не заслуживающего доверия будет сопровождать всю мою жизнь. Вот такая чрезмерная цена назначалась за маленькую бусинку. Весь вечер я терзался сомнениями, но подойти к Валентине Дмитриевне со своей просьбой так и не решился. Оставалось признать, что действительно человек слаб, и мудрые ограничения предохраняют его от излишних соблазнов.

Раковина сгорела вмести с другими археологическими находками в экспедиционном домике при пожаре в следующем полевом сезоне, но это уже другая история.

Плюсы и минусы археологии

Профессия археолога с возможностями постоянных открытий самая интересная в мире…

(Из школьного сочинения моей дочери)

Утром нас, как обычно, разбудило назойливое карканье сорочонка.

— Женечка, просыпайся. Пора кормить твоего подопечного, — начал тормошить я дочь. Она еще минутку понежилась в спальном мешке и открыла глаза.

 — Когда уже он сам научится о себе заботиться? — недовольно пробурчала она, но быстро оделась и выбралась из палатки.

Мы поймали сорочонка на раскопе. Глупый птенец свалился в бадраб, вырытый за внешней стеной ханского дворца в предыдущем сезоне. Он бился об стенки узкого колодца, и все время срываясь вниз. Андрей, великовозрастный дитятя, пристроенный мамой из Академии наук на работу в археологическую экспедицию, подальше от вредного влияния друзей и городских соблазнов, среагировал быстрее всех. Это он накинул на птицу свою рубашку.

— Надо связать ему ноги, тогда он не улетит, — предложил Андрюша, и не долго думая, выдернул из красовок шнурки и спутал ноги птенцу. – Порядок.

Отпущенный птенец яростно замахал крыльями и полетел в сторону нашего лагеря.

— Странно, — изумился Андрей, — когда мы связывали ноги курице, она не улетала.

Снова поймали мы сорочонка уже вечером. Он зацепился шнурком за ветку и отчаянно кричал, пытаясь освободиться. Андрей, влез на дерево, распутал свой шнурок и спустил пленника на землю.

— Он наверно голодный, — запричитала дочка. — Давайте него покормим. Сороченок неохотно поклевал хлебные крошки, но зато лихо расправился с пойманной Женей кузнечиком. Счастливая Женька наловила ему еще десяток. Птенца единодушно нарекли Каркушей. После сытного обеда он не улетел, а только поднялся на ветку соседнего дерева. С тех пор каждое утро он будил нас своим истошным карканьем. Дочь бегала по лужайке, ловила ему насекомых. Каркуша слетал с ветки, клевал их и ненадолго затихал. Через неделю он уже спокойно садился на плечо дочери и так же назойливо требовал пищи. Ловить кузнечиков самостоятельно он не желал принципиально.

Женя перешла в восьмой класс. С десяти лет она выезжала со мной на раскопки, ей это нравилось, и она к моей нескрываемой радости собиралась стать археологом. Вооружившись совочком и щеткой дочка на равнее с другими расчищала полы, а когда на Краснореченском городище проводились раскопки винодельни, то ей в экспедиции вообще не было равных. Только она могла, забравшись с головой в хум (огромные сосуд для хранения вина), вычищать его от глинных наслоений.

Мы поставили палатку в тенистом леске с видом на башню Бурана, которая горделиво вознеслась над руинами некогда цветущей столицы, династии караханидов — Баласагуном. Это было незабываемое лето, возможно самое счастливое в моей жизни. Отличная компания, чистый воздух предгорий Ала-Тоо, и увлекательное занятие, что еще надо. Наш рабочий день делился на две половины. Утром он начинается с рассветом, до тех пор, пока южное солнце не залило палящим зноем раскопки, и продолжается тогда, когда светило уже склонилось к западу. В длинный обеденный перерыв мы с дочерью бродили по руслу речки Буранинки, выковыривая из крутых подмытых берегов обломки керамической посуды, и даже находили караханидские дирхемы, покрытые затейливой вязью.

Раскопки велись сразу на двух объектах. Под руководством Людмилы Михайловны Ведутовой, разворачивались вскрышные работы на холме расположенном рядом с башней и условно названного археологами «ханский дворец». С этим объектом сразу вышла незадача. Через пару дней после начала работ к нам в лагерь зашел местный аксакал и поведал, что в недрах холма затаился свернувшийся дракон, стерегущий сокровища древнего города.

— Старики сказывали, что однажды придет женщина разбудить дракона и потревожить тайные клады. Несчастья, сопутствующие сокровищам, выпорхнут и разлетятся по земле. Люди перестанут понимать друг — друга, вражда и злоба поселится в их сердцах. Дедушка еще долго стращал нас бедами и болезнями, поглядывая то на начальника Буранинского археологического отряда Валентину Дмитриевну Горячеву, то на её заместителя Людмилу Михайловну. И действительно холм еще не был до конца раскопан, а между этими женщинами уже пробежала трещина непонимания. Различные подходы в интерпретации находок порождали в начале научные дискуссии, а вслед за ними и бытовые конфликты.

Вторым раскопом в северо-западном углу городища руководила Светлана Яковлевна Перегудова, архитектор, специализирующийся на средневековых сооружениях. Вероятнее всего в древности на этом месте стояла однокамерная мечеть, её толстые стены сохранились на высоту до двух метров. Когда-то, мечеть завершалась куполом, но теперь от него мало что осталось. В команде Светланы Яковлевны работали местные ребята, с ней находилась и моя дочь. Меня тоже тянуло на этот раскоп, поскольку я предчувствовал, что сенсационные находки будут именно там.

Однако мне поручили очистить от верхних поздних наслоений «ханский дворец» и выделали в помощники двоих; — уже упомянутого Андрея и Ильгиза, только что отслужившего срочную в Афганистане. Маленький, юркий, он выглядел моложе рослого десятиклассника Андрея. В свободные минутки «афганец» с массой жутких подробностей рассказывал нам о боевых действиях, и гибели своих друзей, но мы тогда больше верили официальным сводкам, и к историям Ильгиза относились скептически. Работать он умел, вот только заинтересовать его было сложно. Нам предстояло перекопать, просеять и перенести в отвалы на носилках десятки кубометров земли.

Андрей трудиться не хотел совершено, сачковал он отчаянно, и если ему в руки попадала лопата, то загрузку одних носилок можно было ждать минут двадцать. Как только объявлялся перекур, он мгновенно засыпал. Как мужчины мы его понимали. К нему из города приехала и осталась погостить подружка, и он переставил свою палатку подальше от лагеря. Второй его страстью были карты. Он приносил их и на раскоп и если не засыпал, то тасовал свою колоду, а еще он любил выпить.

— Смотрите, опять свадьба, — Андрей делал стойку как сеттер на охоте, — Михалыч, можно я сбегаю на шабашку.

— Давай, только не задерживайся, — с неохотой отпускал я его.

Андрей вприпрыжку бежал с холма навстречу свадебной процессии. Согласно устоявшейся традиции молодожены приезжают на архитектурный памятник, что бы поплевать с высокой башни и выпить бокал шампанского. Андрей на правах смотрителя сопровождал гостей вверх по крутой лестнице минарета и как гид-экскурсовод рассказывал им историю памятника, за что он иногда получал три рубля, но чаще его услуги оценивались бокалом шампанского, стопкой водки или даже самогонки. Андрей не отказывался ни от чего, поднимая бокал за здоровье и благополучие молодых. В выходные дни, свадебных картежей прибывало до пяти и более и к концу дня у Андрея, к удивлению Валентины Дмитриевны, как-то странно блестели глаза.

В тот раз мы с Ильгизом успели отнести десяток носилок, а Андрей все не возвращался.

— А я чо, рыжий, работать за бакана, — возмутился Ильгиз. Давай, старшой, решать или работаем или сачкуем. Знаешь, как у нас в армии учили молодых, чтобы они не борзели?

Слушать про армейскую дедовщину я не стал, а опасаться, что не дождусь своего помощника до вечера, направился к минарету. Веселая компания свешивалась с вершины башни пестрыми гроздями. Попытка докричаться Андрею снизу, оказалось бесполезной. Не отвадившиеся на подъем, гости устроили танцы у основания минарета, включив магнитофон на все мощь. Первая свадебная компания еще не успела спуститься, а ей на смену уже поднималась следующая. Вслед за ними я стал преодолевать крутые ступени минарета и, забравшись наверх, услышал окончание «исторической» лекции Андрея:

-… когда его любимая дочь станет невестой, она погибнет от укуса черного ядовитого паука каракурта. Чтобы предохранить дитя от трагедии, хан возвел эту башню, устроив ей покои в самом верхнем помещении. Но жестокое пророчество сбылось. Когда девушка готовилась к свадьбе, её сразил укус каракурта, занесенного в убежище вместе с гроздьями черного винограда. На самом деле же мы научно доказали, что это сторожевая башня. Посмотрите, сами. Отсюда видна вся Чуйская долина. Когда подходили вражеские войска Александра Македонского или Чингисхана, на башнях зажигали огни и все жители окрестных сел собирались за крепостными стенами города.

— Андрей, — позвал я его, — мы тебя заждались.

— Извините, — обратился он к новобрачным, — без меня рабочие не справляются. Прихватив бутылку шампанского, он стал спускаться.

— Зачем ты им наплел про какие-то сигнальные башни, и причем здесь Македонский?— спросил я.

— А что им рассказывать про караханидские династии? Это же скучно и им не интересно.

Никакие призывы к совести Андрея, назидательные речи и уговоры результатов не приносили. «Эх, добрые старые рабовладельческие времена», — в отчаяние ностальгировал я. – «Сейчас сюда бы надзирателя с кнутом, посмотрел бы я как ты забегал». Неожиданно мне пришла в голову идея совершить путешествие в прошлое. Когда Андрей предложил в перерыве сыграть в карты, я выдвинул свои требования: выигравший становиться надзирателем, а проигравшие на сорок пять минут рабами. Потом короткий перекур и новая игра распределяет роли. Идея помощникам понравилась.

Проведенный мной эксперимент показал, что производительность труда при рабовладельческом строе может быть гораздо выше, чем при развитом социализме. «Надсмотрщик» не давал расслабиться «рабам» ни на мгновение. Носилки загружались в высоком темпе и неслись в отвал мелкой рысью. Сокровенной мечтой «рабов» было желание поменяться с надсмотрщиком местам. Но в карты я играл хорошо. Планируемый на пару недель объем работ мы выполнили за четыре дня.

А потом началось самое интересное. Любовь Михайловна только одним профессионалам ведаемыми приемами отыскала на расчищенной площадке остатки древних глинобитных стен и на нашем раскопе стали вырисовываться жилые помещения с проемами, лежаками, остатками очагов и бытового средневекового мусора. Работа пошла веселее, даже Андрей задорно ковырял ножом культурный слой и громко радовался каждой находке. Я же наоборот пережил глубочайшее разочарование. Подравнивая стенку лопатой, я нечаянно разрубил согдийскую монету, тип которой мне ранее не был известен. Это была трагедия, хотя я склеил обломки, обида за свою косолапость и не внимательность долго не проходила. Теперь мы задерживались на раскопе и даже могли опоздать на ужин, хотя он был достойной и каждый раз неожиданной наградой за трудовые подвиги.

Валентина Дмитриевна часто сама готовила обеды и ужины, и мы питались как в лучших домах, иногда ей на кухне помогала пухленькая аспирантка из ташкентского университета. Женщины соревновались в кулинарных изысках, стараясь перещеголять друг друга. Нам же выпадала приятная обязанность дегустаторов и потому о тех вечерах остались самые светлые воспоминания. За ужином обитатели лагеря обсуждали дневные находки, слушали исторические экскурсы начальника отряда или вспоминали прошлые археологические сезоны. Я тоже рассказал, как годом ранее раскапывал с дочерью зиндан на Краснореченском городище. Круглый колодец, диаметром около метра, вырубленный в угловой башни дворца, была заполнена лессовидным суглинком, копать который не представляло особого труда. По мере нарастания глубины, мы стали использовать ведро и веревку. Женя внизу нагребала ведро, а я наверху его поднимал. Работа шла спорно, мы углубились метров на шесть. Из находок встречались обглоданные кости животных, да обломки посуды. Я заметил, что дочка работает без перчаток:

— Женя, а ну-ка, обуй ручки, — говорю я ей.

Она заупрямилась, отвечает, что перчатки большие и работать в них неудобно.

— Как ты думаешь, доченька, куда водили узников в туалет? – задаю я ей вопрос.

Она немного подумала и спрашивает:

— Папа, можно я больше не буду копать этот зиндан?

Так и осталась подземная тюрьма не докопанный.

Когда разговоры переходили на семейные темы. Валентина Дмитриевне рассказала, что одна воспитывала дочь, которая должна скоро приехать к маме в гости. Похожая семейная ситуация складывалась и у Светланы Яковлевны. Любовь Михайловна замужем не была, может этим и объяснялся её тяжелый характер, но и она поделилась своими планами взять на воспитание девочку. Одним словом жили мы дружной семьей, трудились не за страх, а на совесть как это и принято в коллективе ученых-археологов.

Ильгиз в вечерних посиделках не участвовал. Под конец сезона он стал каким-то замкнутым, часто снимал Каркушу с ветки и учил его разговаривать.

— Скажи, «караул», «караул», — монотонно повторял он, а птенец громко каркал ему в ответ.

Мой отпуск подходил к концу, и через пару дней мне предстояло вновь вернуться к исполнению обязанностей начальника буровой партии. Отметить окончание полевого сезона на выходные дни приехала моя супруга Валентина. Мы с дочкой сопровождали ей к нашей палатке, когда неожиданно с дерева ей на плечо срыгнул сорочонок. Это произошло так неожиданно, что Валентина присела и замахала руками.

— Мамочка не бойся, — Женя вытянула руку и птенец, послушно сел на её ладонь. Это Каркуша, он у нас работает будильником.

Дочь повела маму на экскурсию по раскопам, и я был приятно удивлен, как много она знает.

— В столице династии Караханидов Баласагуне жили правоверные мусульмане. Они и построили мечеть, которую мы раскапываем. Когда власть в стране захватили пришедшие из Манчжурии языческие племена каракиданей, ислам продолжал оставаться основной религией, но видимо испытывал притеснения. Светлана Яковлевна считает, что к концу ХII века здание мечети пришло в запустение в нем обитали странствующие дервиши: жгли костры, устраивали трапезы и ночевали, оставляя кострища, битую посуду и кости животных. А потом горожане восстали против своих завоевателей, вероятно, тогда верующие и спрятали в мечети свои святыни — кайраки, — могильные камни почитаемых людей и священнослужителей, и замуровали вход в здание крупными камнями. Надписи на могильных плитах пока не прочитаны, но возможно среди них есть кайрак с могилы Юсуфа Баласагунского. Вот здесь в стене я сама нашла четырехгранной наконечник стрелы. А входа мы подобрали два амулета, принадлежащих средневековым паломникам: один из крупного янтаря, другой из морской раковины.

Глаза дочери светились радостью и, я и ничуть не сомневался, что она станет археологом. В своих мечтах я уносился в радужное будущее, когда, выйдя на пенсию, буду принимать участие в археологических раскопках, которыми будет руководить моя взрослая дочь.

Вечером моя супруга присоединилась к соревнованию на звание лучшего кондитера и умудрилась в полевых условиях приготовить торт птичье молоко. Угощение всем понравилось, и обитатели лагеря дружно проголосовали за включение её состав археологического отряда на следующее лето.

Перед отъездом домой Валентина отвела дочку в сторону, и стала что-то шептать ей на ушко. Женя кивнула ей утвердительно.

— Что тебе сказала мама? — Спросил я её, когда мы укладывались спать.

— Да так ничего серьезного, — отнекивалась дочь, заметно смутившись.

Я не стал настаивать.

А полгода годя спустя Женя неожиданно заявила:

— Папа, я решила поступать на факультет бизнеса и права.

— Почему? — удивился я.

— Помнишь к нам на Бурану приезжала мама? Она тогда сказала, мне: «Обрати внимание — все женщины в экспедиции не замужем».

Двадцать с лишним лет пролетело с той поры. Лесок, где стоял наш палаточный лагерь, засох и вырублен. Буранинку упрятали в бетонные лотки. Руины «ханского дворца» оплыли и наводят уныние. Остатки мечети местное население разобрало по кирпичикам. Горделиво стоит лишь башня Бурана, ежедневно встречая новобрачных и сотни туристов.

Недавно ко мне в нумизматический салон зашел здоровенный мужчина, он долго ко мне присматривался, а потом ударил по плечу:

— Михайлыч, это ты?

— Да, только я что-то вас не припоминаю, — удивился я такой бесцеремонности.

— А Каркушу помнишь?

— Каркушу помню. – Я узнал Андрея.

— Вот приехал навестить родных. Я давно перебрался в Питере, у меня там своя адвокатская контора, и часто вспоминаю Бурану. Веселое было времечко. Встречаешь, наших?

Я рассказал, что Валентина Дмитриевна Горячева стала профессором Славянского университета и несколько лет готовила себе археологическую смену, вот только работают по специальности единицы, полномасштабные раскопки в республике давно не проводятся. Недавно она закончила работу над объемной монографией о средневековых городах на территории Кыргызстана.

Светлана Яковлевна Перегудова, живет в Германии, перед отъездом она выпустила великолепную брошюру о раскопках и реставрации Таш-Рабата, укрытого в горах Тянь-Шаня. Сейчас, когда в научных кругах бурно обсуждается версия, что Таш-Рабат это и есть монастырь армянских братьев, обозначенный на Каталонской карте XIV века, интерес к этому замечательному и таинственному архитектурному памятнику и к работе Светланы Яковлевны возрос многократно.

Любовь Михайловна Ведутова продолжает копать городища, хотя отчеты с результатами этих раскопок в печать попадают редко. Когда я собирал материал для кандидатской диссертации «О возникновении денежного обращения в Семиречье», то попросил Любовь Михайловну показать свои нумизматические находки, но она отказала, говорит: «Я не для того все лето торчу на жаре вверх пятой точкой, что бы задарма показывать свои находки, кому попало»

— Больше мы с ней не общались. А вот с Ильгизом я как-то не сталкивался.

— А ты знаешь, что Ильгиз тогда напросился на сверхсрочную в Афганистан, я его встречал в военкомате уже военной форме. Он так и не перестроился на мирную жизнь. А как твоя дочь стала археологом?

— Нет, она коммерческий директор компьютерной фирмы в Силиконовой долине, замужем и уже подарила нам двух внуков. Может, кто из них вырастет археологом?

Шутки археологов

Традиционный прикол, который часто повторяется во всех археологических сезонах, и исполняется как маститыми учеными, так и рабочими — это подбрасывание в раскоп коллеги какой-нибудь современной или даже древней вещички. Я помню, лет десять назад в желтой прессе всерьез обсуждали изобретение в будущем машины времени, на том основании, что в ацтекском захоронении был найден прекрасно сохранившийся американский цент с датой проведения археологических раскопок. Вариант, что это чья-то глупая шутка, почему то не рассматривался.

Признаюсь, я тоже грешен, не смог удержаться от подобной шалости. В тот полевой сезон мы с другом по заданию академика Плоских Владимира Михайловича проводили инструментальное обследование городища Короол-Дюбе в одном из иссык-кульских ущелий. Простое на первый взгляд поручение оказалось практически невыполнимым, большая часть городища оказалось занята под современное кладбище, а крепостные стены заросли сорнякам настолько, что протащить металлоискатель сквозь такие кущи не представлялось возможным. Побродив безрезультатно до обеда, мы спустились вниз и остановились около Асановского раскопа. По обыкновению, параллельно с археологической экспедицией Славянский университет проводил студенческую практику, и аспирант Асан Торгоев объяснял будущим историкам методику раскопок тюркского кургана. Почти два десятка девчат стояли по периметру небольшого котлована, наблюдая, как Асан и единственный парень в их группе ковыряют плотный каменистый грунт. Работа продолжалась третий день, а раскоп не достиг еще и полуметровой глубины. Иногда девушки по очереди тоже брали в руки инструмент и, лениво помахав лопатой, возвращались на бруствер. Чтобы докопаться такими темпами до захоронения отведенного срока практики им явно не хватило бы.

Мне захотелось разбудить в девчатах интерес к раскопкам и я, подмигнув Асану, вытащил из кармана обломок золотого динара, по которому настраиваю прибор на определенные металлы, и, бросив его в отвал, притоптал ногой.

— А вы тщательно все просматриваете? Вдруг, что-то пропустили. Давайте проверим металлоискателем ваш раскоп, — предложил я.

Все заинтересовались, и я, собрав прибор, начал зондировать площадь раскопа. Как и ожидалось, сигналов не последовало, но вот когда я проверял отвал, прибор вдруг весело зачирикал. Дождавшись, когда вокруг меня соберется вся группа, я на глазах изумленных студенток осторожно извлек из земли свой кусочек динара.

— Монетка!!! Золото!!! — раздались вокруг восторженные крики.

— Можно её посмотреть? – спросила высокая симпатичная девушка.

Я опрометчиво протянул ей динар.

— Это монета найдена у нас на раскопе, значит, она наша, и мы вам её не отдадим, — протараторила длинноногая красавица и, зажав находку в кулачек, спряталась за спины своих подруг.

— Да, эта наша монета, — стали грудью на её защиту остальные студентки.

Наверно вид у меня был растерянный, я пытался объяснить, что это шутка, и монету в отвал мною подброшена, но студентки не слушали мой лепет.

Асан, оставив работу, громко хохотал. Обломок динара он вернул мне уже после окончание практики.

Но, как видно, тот случай ни чему меня не научил, и год или два спустя я снова попал в неловкую ситуацию. Иссык-кульская археологическая экспедиция обзавелась видеокамерой и снимала фильм о своей работе. Поучаствовать в съемках с металлоискателем пригласили и меня. Собираясь в командировку, я прихватил искусно выполненную бронзовую копию скифской бляшки в виде свернувшийся в кольцо пантеры. Возможность отыскать скифскую бронзу во время съемок, равнялось нулю, а поскольку я догадывался, что фильм будет не столько документальным, сколько постановочным, то и взял с собой эту злосчастную подделку.

Съемки проходили на южном берегу в районе села Дархан, где местные жители неоднократно находили скифские бронзовые мечи – акинаки. Студенты разбрелись по пляжу в поисках обломков керамики, встречаемой здесь в изобилии. Мэтры археологии начальник экспедиции Владимир Михайлович Плоских и его зам Владимир Петрович Мокрынин расположились в тени зарослей облепихи. Режиссер и оператор фильма Татьяна Буримова объяснила мою задачу – пройтись с металлоискателем вдоль берега, а если повезет, неспешно откопать то, что обнаружит прибор. Но я не стал полагаться на слепой случай, и незаметно закопав в песок бронзовую бляшку на пути следования, стал старательно размахивать прибором. Татьяна фиксировала на видеокамеру мои действия. В установленном месте прибор запел, и я, после недолгих поисков в рыхлом песке, извлек бронзовую пантеру. Продемонстрировав, перед камерой находку я сунул её в карман, наивно пологая, что на этом моя миссия окончена.

По окончанию съемок мы с Татьяной присоединились к нашим мэтрам, и я видел, как ей не терпелось рассказать историком о результатах поиска.

— Александр, покажи, пожалуйста, свою находку Владимир Михайловичу.

Разыгрывать известных ученых мне совсем не хотелось, и я стал отнекиваться.

— Александр сейчас нашел бронзовую бляшку, а показывать не хочет, — продолжала канючить она. Наконец я сдался и извлек пантеру из кармана. Реакция Плоских была довольно сдержанной, а вот Владимир Петрович, прямо просиял.

— Поздравляю, какая чудная работа, это сенсационная находка, таких в Эрмитаже раз— два и обчелся.

— Я пошутил, это антикварная подделка – пришлось мне признаться. — Она привезена из города, и я её подбросил для киноэффекта.

— Александр просто не хочет отдавать вам свою находку и потому говорит, что эта копия, — не унималась Татьяна. Я сама видела, как он её окопал в песке мерах в трехстах отсюда.

Находку еще раз внимательно осмотрели. Имитация была выполнена на высоком уровне, и даже зеленые окислы, плотной коркой покрывали оборотную сторону бляшки. Воцарилось неловкое молчание. Чувствовалось, что мэтры прибывают в растерянности, не зная кому верить.

— В нашем институте Истории часто вспоминают подобный случай, — перевел затянувшуюся паузу в разговоре Владимир Петрович. — К началу затопления Токтогульского водохранилища, все археологические силы республики перебросили в Кетмень-Тюбинскую котловину, исследовать памятники, остающиеся на дне рукотворного моря. Это была одна из крупнейших в Советском Союзе экспедиций, в ней участвовали более 200 человек. Пригласили на раскопки таджикских, узбекских и российских ученых, в том числе и Владимира Ароновича Лившица, чуть ли не единственного специалиста по прочтению согдийских текстов. Находок в том сезон собрали не мало, на раскопках тюркских могильников использовали бульдозера, которые сносили курганы, а ученым оставалось лишь их зачищать и документировать. Вот только согдийских надписей не встречалось, и российский ученый оставался ни у дел. Один наш аспирант, назовем его условно Анвар, решил, пользуюсь случаем изучить согдийскую грамоту и все свободное время досаждал Владимиру Ароновичу. Согдовед поначалу долго и терпеливо объяснял Анвару азы алфавита и правописания, но со временем надоедливый ученик утомил профессора и он разыграл с ним злую шутку. Подобрав обломок керамического сосуда, он вырезал на нем согдийскую надпись, и тщательно затерев её глиной, подбросил в раскоп к Анвару.

Восторгу аспиранта, обнаружившего обломок с надписью, не было придела. Он носился по всему лагерю, демонстрируя всем свою сенсационную находку. Прибежал он и к Лившицу.

— Прочтите, пожалуйста, надпись.

Но, Ароныч принял его прохладно.

— Чему я учил тебя целый месяц. Давай, сам разбирайся.

Анвар ушел в свою палатку и через некоторое время снова раздался его восторженный крик.

— Я разобрал первое слово — это имя. Представляете, какое невероятное совпадение согдийца тоже звали Анвар. Он мой тезка. Над остальными словами молодому аспиранту пришлось провозиться до утра.

— Я прочел слова, осталось только их перевести, — обратился он утром к Лившицу и тот протянул ему согдийский словарь.

Через час аспирант принес ученому словарь и, молча, положив его на стол, удалился.

Как потом выяснилось, рядом с именем Лившиц накарябал по-согдийски еще пару нелицеприятных слов, характеризующих надоедливого аспиранта.

Владимир Михайлович, видимо, не раз слышавший этот анекдот, добавил:

— Тот аспирант давно уже сам профессор и очень не любит, когда вспоминают эту историю.

Когда вечером я стал собираться уезжать домой, Владимир Петрович, по-дружески полуобняв меня, шепнул на ухо.

— Не хочешь отдавать свою находку — не надо, но опубликовать ты её обязан.

Мне стало ужасно стыдно.

Перстень Земарха

С казахстанским доктором исторических наук академиком Карлом Молдахметовичем Байпаковым мне приходилось не раз встречаться на Краснореченском городище, когда он еще в советские времена вел совместно с Валентиной Дмитриевной Горячевой раскопки цитадели. Позднее он любезно согласился оппонировать мне на защите кандидатской диссертации, и потому, когда именитый ученый попросил меня собрать сведения о тюркских стоянках в окрестностях городища Ак-Бещим, я не задумываясь, согласился.

У казахстанских археологов практикуется комплексный подход в исследовании памятников, они находят на местности, указанные в раннесредневековых письменных источниках археологические объекты и подготавливают их для будущих туристических экскурсий. Так в городе Отраре они не только раскопали дворец, где останавливался великий завоеватель Тамерлан, собираясь в поход на Китай, но и показывают к удивлению многочисленных посетителей ту софу, на которой он умер. Продуктивно занимаясь историей городов Семиречья Карл Молдахметович, научно обосновал восстановление их исконных названий, сохранившихся в китайских и арабских летописях и дорожниках. Его очередной идеей стал поиск священной горы Ак-даг.

В широко известных трудах Менандра Византийца подробно описан путь посольства императора Юстина II, возглавляемое стратегом восточных городов Земархом к тюркскому кагану Истеми в 568-569 гг. После продолжительного путешествия посол пересек Таласскую и Чуйскую долины, которые в источниках уже в то время назывались «местностями Согдиатов». Отсюда Земарх был препровожден в ставку кагана близ горы Ак-даг. Название горы, где встретили византийского посланника в некоторых источниках переведено как Золотая гора, но где это место на современных картах до сих пор точно не установлено, хотя существуют несколько предположений о её нахождении. Киргизские ученые, скрывавшиеся под псевдонимом Аман Газиев в художественной зарисовке «Посольство Земарха» предположительно отнесли Алтын-Таг на Алтай. По другим сведениям эта гора находится на территории современного Синьцзяна. Карл Молдахметович отрабатывал версию, что, ставка Истеми располагалась недалеко от города Суяб (городище Ак-Бешим в районе Токмока), уже тогда известного как торговый центр на трассе Великого шелкового пути. Возможно, его предположения основывались на данных китайского дорожника танского времени, который указывает, что в 40 ли на север от Суяба есть священная гора, где тюркские каганы всегда производят утверждение своих владетелей и старейшин.

В процессе поиска тюркской ставки я случайно познакомился с охотником Виктором, облазившим все окрестные с Токмаком вершины. Он то, как раз и вспомнил, что у подножья Колдун – горы, расположенной на казахстанской территории, ему встречались крупные наскальные рисунки и святилища сложенные из дикого камня.

Надо заметить, Колдун гора самая высокая в гребне, протянувшемся на восток от Токмака. Необычен и её пик, с северной стороны при желании на него можно свободно заехать на мотоцикле, а вот на южную сторону он обрывается крутыми скалами. Местные жители, что бы узнать погоду, смотрят на эту вершину, которую еще называют «Календарь». Примета у них простая, если гора затянута облаками – жди ненастье. Как мне удалось выяснить: «календарь» это русское произношение тюркского слова «Календер» — что означает — странствующий дервиш, отсюда видимо и второе более распространенное её название — Колдун-гора.

Я передал собранные сведения Байпакову и через пару недель он организовал археологическую экспедицию для исследования предполагаемой стоянки. В эту поездку пригласили и меня с Виктором. Задача нам отводилась не сложная: встретить коллег в Токмоке и провести их кротчайшим путем к цели: 15 километров по асфальту на восток, а потом еще десяток на север по проселочной дороге. Мы рассчитывали прибыть в искомое место уже через час.

Однако наше путешествие началось с проблемы. Водитель экспедиционного бусика забыл прихватить свой паспорт, и бдительные таможенники не пропустили автомобиль в Киргизию. Пришлось нам с проводником переходить казахстанскую границу, и прокладывать новый маршрут к подножью Колдун — горы через перевал, по некогда существовавшей дороге, отмеченной на атласе советских времен. Об этом пути надо рассказывать отдельно, несколько раз нам приходилось выходить и толкать бусик, или закладывать камнями промоины, но все же после многочасового экстрима мы добрались в намеченный район, правда, уже после обеда.

До стоянки поднимались пешком около часа, отмечая вокруг бесчисленные цепочки различных по величине курганов тюркского времени, обложенных, валунами. Господствующие на местности возвышенности всегда почитались кочевниками, рядом с ними они устраивали свои ставки, святилища или родовые захоронения. Подножье горы «Странствующего дервиша» подходило для стоянки наилучшим образом: высокие увалы с трех сторон закрывали от ветров обращенный к югу пологий склон, а прямое ущелье, позволяло, как на ладони, просматривать всю восточную часть Чуйской долины, и что не маловажно прямо у скалы фонтанировал мощный родник. Краткосрочное полевое исследование выявило у подножья горы огромные круги, сложенные из дикого камня, но самыми интересными были находки нескольких древних каменных святилищ. Возможно, здесь и проводились тюркские обряды очищения огнем, описанные Земархом.

Байпаков, неспешно осматривал местность, рисуя в блокноте какие-то схемы, возможно намечая планы перспективных раскопок, а его помощница Ольга фотографировала многочисленные археологические объекты. Я же развернул свой металлодетектор.

— Все находки принадлежат нашему институту истории, поскольку собраны на территории Казахстана, — предупредил меня Карл Молдахметович.

— Естественно, я ни на что не претендую. А что Вы планируете найти, для подтверждения своей гипотезы? — поинтересовался я.

— Ну, хотя бы кольцо Земарха с его инициалами, — пошутил академик.

«Да, это было бы здорово», — размечтался я и стал представлять последствия столь сенсационной находки и заголовки во всех газетах — «Отыскано кольцо византийского стратега», «В Чуйской долине обнаружена ставка Тюркского кагана».

Однако артефактов удалось собрать не много, две обычные бронзовые бляшки от тюркского пояса и горловину медного сосуда, которой если судить по эпиграфическому орнаменту в виде арабской вязи, принадлежал уже к более позднему караханидскому периоду. Монет, как основного датирующего материала не посчастливилось поднять не одной. Настало пора возвращаться. День быстро угасал, а впереди еще предстояла опасная дорога. Все еще лелея слабую надежду, я интенсивно размахивал металлоискателем. Неожиданно прибор звякнул, указывая на наличие в земле цветного металла. Виктор, ходивший следом за мной с лопатой, копнул неглубокую ямку. Грунт был сухой неподатливый. Наш проводник копнул еще пару раз и выкинул из ямки несколько комков и, разломив один из них, сразу увидел перстень с темно красной вставкой.

— Перстень Земарха, — радостно закричал я.

Шедшие впереди Карл Молдахметович с Ольгой вернулись к нам. Академик взял кольцо и внимательно его осмотрел:

— Странное совпадение, только заговорили о перстне и сразу он появился. Ты его точно здесь нашел?

— Вы что сомневаетесь? Да вот посмотрите его отпечаток в грунте, я взял кольцо из рук академика, и приложил к следу, оставшемуся в засохшем суглинке.

Массивное кольцо ручной работы было явно старинным, широкая билоновая шинка крепилась шариками к зубчатому карсту, зажимавшему возможно рубиновую вставку. Низкопробное серебро почти не окислилось, и стоило, чуть потереть его как на внутренней стороне кольца проявились две латинские буквы, выполненные готическим шрифтом.

— Смотрите, внутри проглядывают инициалы Земарха, — заметил я.

Кольцо снова перешло в руки академика.

— Что-то не очень оно похоже на древнее, хотя буквы явно латинские, скорее всего кольцо действительно европейского производства, — рассуждал Карл Молдахметович, — осматривая находку. Вот только как оно здесь оказалось?

— Разрешите мне тоже посмотреть, — попросила Ольга. — А где вы разглядели латинские буквы, здесь только русские «я» и «к».

Человеческий глаз приспособлен видеть то, что он хочет увидеть. Зубчатое клеймо мастера действительно состояло из двух выпуклых российских букв, а то, что я, а вслед за мной и Байпаков приняли за вдавленные латинские буквы, являлось лишь полем клейма.

— Ну и шутник, же ты Александр, нельзя так изгаляться над святыми чувствами археолога. Можешь забрать кольцо себе, — обиделся Карл Молдахметович.

Уже дома, листая справочник российских клейм, я определил, что кольцо изготовлено фирмой «Я.Н. Крейнес и К⁰», основанной в 1882 году и просуществовавшей до 1901 года.

Очень жаль, что времени на поиски в таком перспективном, но недоступным из-за существующих границ месте, оказалось слишком мало, а так хотелось найти кольцо стратега. Хотя какие наши годы.

Наследство

О существовании в нашем городе внушительной коллекции античных монет, я узнал более лет тридцать назад, когда только начал приобщаться к таинствам нумизматики. Мэтры нашего нумизматического общества, предлагавшие в обмен десятки российских рублевиков XVIII века, и которых сложно было чем-либо удивить, с нескрываемой завистью рассказывали о чудаке, обладающим солидной подборкой античных монет в отличном состоянии. Слухи о таинственной коллекцией будоражили воображение не одного поколения бишкекских собирателей, обрастая все новыми подробностями, и после того как ушли в мир иной старички-нумизматы, видевшие её воочию.

Прошли годы, я уже считал себя настоящим нумизматом, так как опубликовал по теме своего увлечения несколько статей в местной прессе и был избран председателем городского клуба коллекционеров. Однажды, в парке «Дружба», где мы тогда собирались, ко мне подошел старичок, представившийся Владимиром Николаевичем, и попросил отойти в сторонку. Мы расположились с ним на скамейке в глубине парка, подальше от любопытных глаз. Без излишних предисловий незнакомец вынул из кармана носовой платочек, завязанный в узелок, и высыпал в мои ладони полную пригоршню античных монет. Такого сокровища я ранее ни когда не видел: здесь были тетрадрахмы с профилем Александра Македонского, мелкие серебряные монеты Древней Греции, начиная с VI века до н.э. с выдавленными квадратиками на реверсе, но самой поразительной для меня показалась подборка денариев, представляющая галерею портретов римских императоров и их жен. Я потерял дар речи, рассматривая бесценные реликвии. Видя мое восхищение, Владимир Николаевич, выдержав почтительную паузу, попросил определить монеты и разобрать их по месту и времени чекана. Я согласился, сказав, что сделаю это с превеликим удовольствием, только мне нужны хорошие фотографии монет или хотя бы их протирки.

— А зачем? — спокойно спросил Владимир Николаевич. — Забирай сами монеты.

Так коллекция оказалась у меня.

Надо заметить, что согласившись сделать определения монет, я поступил довольно самонадеянно, поскольку из справочной литературы располагал лишь материалами по античным монетам заведующего отделом нумизматики в Эрмитаже Александра Зографа, да ксерокопией английского каталога римских монет и потому время и место чекана некоторых раритетов основались для меня тайной за семью печатями. Процесс атрибуции затягивался, я сделал список определений с многочисленными прочерками и через пару недель принес коллекцию её владельцу, но Владимир Николаевич попросил закончить работу и подержать пока монеты у себя. Целый год они находились в моем распоряжении, за это время я стал узнавать «в лицо» всех римских императоров, собрал информацию по дешифровке легенд и имен богов располагавшихся на реверсе монет. Коллекция служила прекрасным наглядным пособием для студентов Славянского университета, где я начал читать курс по нумизматике и эпиграфике. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Монеты, разложенные в пронумерованные ячейки кляссера, вместе со списком определений вернулись к своему хозяину. За это время мы подружились. Владимир Николаевич, иногда приходил ко мне в гости, а я навещал его в больнице, когда его одолела целая череда различных хворей. Признаюсь, я неоднократно просил Владимира Николаевича продать хотя бы несколько монет и долго собирал для этого необходимую сумму, но скоро видимо надоел ему своими приставаниями, и он предложил ввести табу на эту тему.

Прошло еще несколько лет, я защитил кандидатскую диссертацию по нумизматике и открыл нумизматический салон. Мы изредка перезванивались с Владимиром Николаевичем, и я сделал еще одну попытку заполучить хотя бы часть коллекции, выступая посредником в её продаже нумизматическому музею Национального банка. Банкиров не смутила высокая стоимость коллекции, но все же сделка не состоялась, так как в последний момент, кому-то из важных чиновников показалась, что античные монеты не имеет отношение к истории Кыргызстана и потому не вписывается в концепцию музея.

Как-то под осень Владимир Николаевич, неожиданно пригласил меня в гости. Разлив чай, он стал обстоятельно рассказать мне о своем друге прежнем владельце коллекции профессоре археологии Киевского университета Павле Ивановиче Григорьеве.

— Сразу после окончания войны меня тогда еще молодого маркшейдера направили на строительство шахт в Казахстане. В поселке, где я жил, находилось Управления карагандинских лагерей. Однажды, к нам в прорабскую зашел щуплый истощенный человек в длинном бушлате, и молча присел около буржуйки. Дождавшись, пока все выдут, он попросился на работу. О себе он рассказал, что отсидел в КарГУЛАГе 10 лет и еще на четыре года лишен права выезда на прежнее место жительства. Я похлопотал за него перед начальством и его приняли горным рабочим под мою ответственность. Поселился он со мной в общежитии. До ареста Павел Иванович преподавал историю Древней Руси, и в свободное время мог часами рассказывать мне про всех русских князей и даже по памяти на старославянском языке цитировал летописи. Перед войной он написал исследование о скандинавском происхождении Рюриковичей. За вредительское искажение русской истории и вдобавок неблагонадежное социальное происхождение его и зачислили во «враги народа». Мы с ним прожили вместе до тех пор, когда Павел Иванович смог вернуться в родной Киев.

— Прошло несколько лет, к тому времени я уже перебрался жить во Фрунзе, где меня и разыскал бывший профессор и пригласил в гости на Украину. Жил Павел Иванович недалеко от Киева в поселке Буча, по соседству с дачей Булгаковых и занимался пасекой и садом. Внушительных размеров, но неухоженное родовое гнездо Григорьевых, каким-то чудом не поменяло хозяев за годы репрессий и фашистской оккупации. Павел Иванович рассказывал, что отец его обрусевший датчанин, принявший христианство, в свое время был профессором Киевской духовной академии. В наследство от отца остался большой кованый сундук, наполненный всякой церковной утварью: серебряными дарохранительницами, канделябрами, чашами, иконами в серебряных окладах и старыми фотографиями. Там же хранилась внушительная подборка старинных монет. Я в них совсем не разбирался, но для приличия посмотрел и помню, они были самые разные: большие и маленькие, медные и серебряные. Честно говоря, тогда содержимое сундука не произвело на меня особого впечатления, и я даже не спросил, кто коллекционировал эти монеты, сам Павел Иванович или его отец. Позже, когда я увлекся сбором памятных советских рублей, то вспомнил о коллекции в сундуке и написал письмо в Киев, интересуясь, между прочим, сохранились ли древние монеты. Представляешь моё удивление, когда через две – три недели ко мне во Фрунзе пришла бандероль с монетами, и письмо с извинениями, что коллекция российских монет уже разошлась по знакомым и родственникам, а остатки антики с благодарностью высылаются лучшему другу на долгую и вечную память. Вскоре после этого пришло сообщение о смерти Павла Ивановича. Теперь ты понимаешь, что я не имею права продавать эту коллекцию.

Мы немного помолчали.

— Давай, помянем хорошего человека, — Владимир Николаевич достал из буфета графинчик. Выпили не чокаясь.

Завершая печальную тему о бренности нашего бытия, я напомнил Владимиру Николаевичу слова известного болгарского писателя и коллекционера Богомила Райнова: — «Мы только собираем эти реликвии, но нам они не принадлежат. Они принадлежат вечности. Мы уйдем, а они останутся».

Когда я прощался, стоя в прихожей, Владимир Николаевич вынес кляссер с античными монетами и протянул его мне.

— Храни. Пусть это будет память обо мне и Павле Ивановиче.

Весной Владимира Николаевича не стало.

© Камышев А.М., 2010. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора