Избранное. Том I

В первый том избранных сочинений Бахытжана Канапьянова вошли оригинальные произведения поэта (1974-1984 гг.), а также его поэтические переводы и переложения казахского фольклора, стихотворений поэтов Казахстана XVIII-XX веков и авторов ряда зарубежных стран.

Публикуется по книге: Канапьянов Б. Избранное: В 2 т. – Алматы: ИД “Жибек жолы”, 2011. – Т. 1. – 480 с. Тираж 2000 экз.

УДК 821.512.122=161.1
ББК 84 (5 Каз-Рус) 7-5
К 19
ISBN 978-601-294-054-1 © Канапьянов Б., 2011
ISBN 978-601-294-053-4 © ИД “Жибек жолы”, 2011

Издано по программе «Издание социально-важных видов литературы» Комитета информации и архивов Министерства связи и информации Республики Казахстан

СУДЬБА ПОЭТА

Судьба поэта –
Божий знак.
Стихи его – под взглядом неба.
И почву разрывает злак,
И вкусен черный ломоть хлеба.

Бахытжан Канапьянов

Бахытжана Канапьянова я узнал в начале восьмидесятых годов на Высших литературных курсах в Москве, где вел поэтический семинар вместе с Александром Межировым. Бахытжан запомнился светлым, романтическим, парящим стихом, обещанием больших свершений.

Получая от Бахытжана вести и новые публикации из Казахстана, я изумлялся быстрому росту недавнего “курсанта”. Сейчас Бахытжан Канапьянов – видный деятель культуры суверенного Казахстана, известный поэт и переводчик, автор более десяти поэтических книг, вышедших в Казахстане и России, на Украине, в США; глава Издательского дома “Жибек жолы” (“Шелковый путь”), член руководства целого ряда творческих организаций республики.

Поражает широчайший диапазон созидательных устремлений поэта. Инженер-металлург по первой специальности, закончивший политехнический институт, он становится кинематографистом и писателем. Бахытжан всегда учился и продолжает жадно и неустанно познавать мир и культуру. Отец поэта – замечательный казахстанский педагог Мусахан Канапьянов, в память о котором сын издал прекрасную документальную книгу, собрав в ней воспоминания друзей и близких, публицистические статьи отца, и среди них – “Педагогические взгляды А. П. Чехова”, любимого писателя Мусахана Канапьянова.

Мы всегда жили не только в России или в Казахстане, но и в нашем общем большом доме братских народов. Русская речь была и осталась “окном” в мировую культуру. Атмосфера дружбы народов сформировала Бахытжана Канапьянова. С годами поэт все теснее приникал к национальным истокам, но мыслил глобально, общечеловечески. Это два крыла, на которых взлетает поэт; двуединство поэтической вселенной Бахытжана Канапьянова, поэта Казахстана и поэта России, поэта двадцатого века на рубеже двадцать первого.

“Над уровнем жизни” (название однотомника) над уровнем обыденности – на уровне мирового и национального мышления: “круговая порука добра” (выражение, любимое Мариной Цвета-евой). Таково магнитное поле поэзии Бахытжана Канапьянова, продолжающего пушкинскую традицию поэтического братства.

Любовно окликает поэт имена, символизирующие величие национальной культуры Казахстана: Абай Кунанбаев, Чокан Валиханов, Мухтар Ауэзов... И совсем рядом – Олжас Сулейменов, старший друг, поэтический учитель. А среди современных мыслителей – ученый Мурат Ауэзов, сын писателя. В кругу “родни по вдохновенью” – Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Сергей Мнацаканян, Бахыт Кенжеев, Александр Ткаченко и многие другие – не только стихотворцы, но поэты во всех сферах творчества. Собственно, мир и создается поэтами: зодчими, рыцарями, влюбленными. Так видит и верит Бахытжан Канапьянов. Как верит, так и видит.

Бахытжан Канапьянов пишет на русском языке. Но пишет с тайной (и открытой) тоской по языку предков и сородичей – казахскому языку. К естественной для поэта муке “невыразимого” – “мысль изреченная есть ложь” – добавляется мука “измены”. Мысль, изреченная на неродном языке, передаст ли мысль родного народа? Это было время, когда казахскому языку грозило постепенное сужение сферы бытия, превращение в будничное средство общения селян... И тогда у поэта вырывается крик боли: “Позабытый мной с детства язык, / Пресловутое двуязычие...”

Жизнь так или иначе решает эту непростую проблему в разных странах. Но для поэта в слове – единственная судьба. Каждодневное страдание невольно окрашивает, пронизывает, интонирует стих. Служение родной стране главенствует в поэзии Бахытжана Канапьянова, но говорит он об этом по-русски. Так что же?..

Не становится ли душа многоязыкового Казахстана понятней, ближе, роднее всему миру?..

Бьются, стонут, вздыхают строки любви и памяти:

– Мама, мама, что за стук и тень в окне?
– Это ветер, ветер в тишине.

Поэзия Бахытжана Канапьянова аукается с мировой поэзией. Вспоминаются ритмы, идущие от переводов знаменитой баллады Эдгара По (Бальмонт, Брюсов). Снова и снова повторяется рефрен: “ветер в тишине”, “ветер в тишине”. Поэт слышит то, чего не слышат другие; видит то, на что не обращают внимания все. Это голос вселенской памяти; боль, разлитая в радости; одиночество на миру; это родство всего живого:

Гусь летит с перебитым крылом...
Два крыла твоих – радость да горе.

“Эпохи потайная боль” в сердце поэта ежеминутно. Бахытжан Канапьянов одним из первых (и немногих) среди наших поэтов приехал в Чернобыль после трагической катастрофы. На украинском языке вышла книга казахстанского поэта – “Аист над Припятью”. Таков символ раненой, но сопротивляющейся жизни. Поэт передал и боль Казахстана с его “Невадой – Семипалатинском” еще до офицального признания реального ужаса. “Радиация не имеет границ и национальностей”, – сказал Бахытжан Канапьянов.

Останусь придорожной пылью,
Кустом единственным в степи.
Все остальное выйдет былью,
Но – памятным звеном цепи.

“Душа не вмещает век” – афористически выразил поэт свою тоску по вечности. “Памятным звеном” становится и трогательная “Песня времен застоя”, и древние Афины, напоминающие о непрочитанном Гомере, и соборная Владимирская Русь, и страницы казахской классики, казахского фольклора, переведенные поэтом на язык Пушкина и Олжаса... И могила неизвестного солдата... “Пасынок былой Империи”, поэт неутомим в стремлении охватить мир “Империей русской речи” (это уже мое выражение). И признается: “Но к этой сверхмощной державе семейная горечь и грусть”. Не к ней ли взывает поэт:

Ты слышишь, отче,
Я – твой блудный сын!

Итак, неизбежно возвращение – возвращение на новом витке мировой спирали, в новом качестве. Возвращение друг к другу... Об этом – весь Бахытжан Канапьянов, с его такой человечной казахско-русской и вселенской ностальгией: “Я родом из детства, где яблоки зноем налиты...”

Встреча с однотомником избранных сочинений известного поэта братского Казахстана невольно вызвала у меня и личные воспоминания. Случилось так, что мне довелось еще в отрочестве вдохнуть аромат казахстанской степи и прожить несколько лет на берегу Иртыша, в краях, которые были родными для семьи Канапьяновых. Павлодар, Железинка, Урлютюп, Иртыш – “не пустой для сердца звук”. Неподалеку – истоки Павла Васильева... Сознание нераздельности наших стран и народов вошло в меня смолоду, с военных времен, с крылатого слова Джамбула: “Ленинградцы, дети мои!”

Там, где меж снежных гор цветет Отец Яблок, живет и творит наш друг с нежной и мужественной душой, не знающей, кому она принадлежит. Наверное, всем. “Кто мы?” – спрашивает поэт.

Люди! – бьют в ответ колокола.
Люди! – степь копытами ответит.

Звон колоколов, топот копыт, память поэта... Миг и вечность – судьба поэта. На земле, под общим небом.

Станислав Лесневский,
Москва, 6 июня 1999 г.

Из сборника «Алма – Яблоко»
(1974–1976)

* * *

То ли горы ближе стали,
То ли я к ним подхожу.
Без обиды нет печали,
Мне бы выйти к шалашу.

Затеряюсь среди веток,
Растворюсь в зеленой тьме.
Затоскую крепко-крепко,
Вспомню с грустью о тебе.

Липкая смола от ели
Капнет на дымящий чай.
Будет мне земля постелью,
Там, где близок неба край.

1974 г.

* * *

Запах рук твоих и волос
После встречи с собой унес.

Сквозь ладонь посмотрел на свет –
Ничего там, в ладони, нет.

Не поверив, к лицу поднес –
Запах рук твоих и волос.

1974 г.

КЮЙ*

Вещий рокот струн
Обжигает слух.
Подступил к сердцам
Гулкий топот.
Все поймешь к утру.
Быть в степи костру.
Для костра в степи
Рухнул тополь.
И умчатся в ночь,
Опалив бока,
Опалив бока,
Аргамаки.
И по их следам
Забурлит река,
И по всей степи
Вспыхнут маки.

1974 г.

(*Музыкальная пьеса, исполняемая, в частности, на домбре)

ДОМБРА

Узкогорлая,
Двухголосая,
С полным лицом луны.
На мои отвечаешь вопросы
Отзвуками струны.

Транзистор степь ночью оглушит
После внезапной грозы.
И – степь зачарованно
                              слушает
Кюи Курмангазы.

И, притихшие, мы до рассвета
У студенческого костра
Без чужих понимаем советов:
Суть этого слова – домбра!

1974 г.

* * *

“Когда солнце начнет скрываться за гору,
когда лягут от елей на длину копья тени
и, как черные перья, падут на тропу,
тогда приходи к дереву,
там
ствол выщерблен молнией.
Я ждать тебя буду,
моя белая горлинка”.

Может, так назначали встречу влюбленные
в племени саков в былом.

1975 г.

* * *

Сквозь гудки ожидания,
Сквозь мрак расстояния
Голос прольется,
Как журчанье арыка.
Задохнешься от крика:
“Ты меня слышишь?
Почему ты не снишься?!
Нарисуй мне словами
Город зеленых ночей,
Где дышит луна
Над горами бессонными.
Кюй
Прохладных ущелий
Исполни мне.
И выдохни песню
Речек,
Которых не счесть.
Нарисуй мне словами
Город зеленых ночей!..”
…………………………..
Представил я за сотни верст,
Как в южном городе зеленом
Ты дышишь в трубку телефона,
Чтобы от стужи я не мерз.

1975 г.

БЕЛЫЕ СТРОКИ ДОЖДЯ

Белый,
         белый,
                  белый дождь
между небом и землей,
будто бы рыбачья сеть,
провисает белый дождь,
ветер,
         вечер,
                  семь часов,
и холодит лицо
прохлада
белого дождя,
вскипают лужи,
и от крупных капель
в листьях дрожь,
белый,
         белый,
                  белый дождь –
и человек,
он шепчет в трубку,
горбясь в будке
телефона-автомата;

дождь,
и женщина в окне
стоит, укутавшая
плечи шалью,
ждет,
как в ночь
на Новый год
люди ждут
и верят люди,
что сбудутся
надежды;

дождь,
и бьющие током
ступеньки троллейбуса,
и ветровые стекла
проплывающих машин,
где “дворники” движутся,
как стрелки на весах,
отвешивая водителям
россыпь фонарей,
раздражающих свет
встречных
и стоп-сигналы
удаляющихся машин,
калейдоскоп светофоров –
это все в дождь,
это все в дождь;

на перекрестке
стою без плаща,
рядом мальчишка
по лужам протопал
в стоптанных
рыжих сандалиях –
это все в дождь,
это все в дождь;

вижу старого доброго музыканта:
он стоит
на трамвайной остановке
и, держа свою скрипку в футляре,
подняв воротник плаща,
вслушивается
в белую мелодию воды...

1975 г.

СОВЕСТЬ

Меж зеркалом
И человеком,
                когда он смотрит
                                      на себя,
Как будто бы
                 в пространстве
                                    оживает эхо,
Меж зеркалом
И человеком,
Как будто бы
                  незримо
                             присутствует третий,
Меж зеркалом
И человеком,
Быть может,
               проступают
                              посредника черты,
Или, напротив, –
                         вовсе исчезают.
Зависит от того,
Как смотрит на себя
С годами
Человек.

1975 г.

ВОСПОМИНАНИЕ О ПАМИРЕ

Памир...
Кругом сплошные горы,
Цепляются за склоны кишлаки.
С БелАЗами
                перекликаясь гордо,
Над пропастью проходят ишаки.
И облако,
             споткнувшись о вершину,
Похоже на обвисшую чалму.
“Обвалы!” –
Дан тревожный знак
                            машинам,
Что шинами
Хребет планеты
Мнут.

Обманчив ли покой,
Безмолвие ли зноя?
Шаг влево –
И паденья резкий крик.
Сверкнет в глуши ущелья
Речки клык.
И – позвоночник прошивает нить озноба.

1975 г.

ЗОВ

Вновь по весне степной простор влечет.
Сажусь в автобус я на маленьком вокзале.
Быть может, люди мне дорогу подсказали,
Быть может, птицы... Я не знаю, кто еще.
Здесь улыбаюсь каждому кусту,
Полет орла я провожаю взглядом.
И древний кюй звучит, быть может, рядом,
И – поезда далекий перестук,
Неприметны следы мои в степи,
Ненадолго трава от них сомнется,
Но жизнь моя курганом обернется...
Там, в глубине,
                     степное сердце спит.

1975 г.

ЕЛИК*

К сверкающему горному ручью
Пришел однажды елик тонконогий.
Напился и по тропке поскакал.
Но шел охотник по его следам.
И рядом с ним по зеркалу ручья
Скользило отражение лица.
Вдруг елик встрепенулся
И заплакал,
И так сказал встревоженной земле:
“Перестук моих копыт, земля,–
Трепет сердца моего, земля,
Ты прими мой перестук, земля,
Перестук мой, перестук...
Пусть услышит его мать, земля,
И проснется пусть она, земля,
Ты прими мой перестук, земля,
Мой перестук, мой перестук...”
На камни елик обессиленно упал,
Мешая с пóтом горькую слезу.
А человек с ружьем наперевес
Все шел и шел, не поглядев ни разу
На отражение свое в ручье.
Но вдруг ручей тот круто повернул,
Чтоб не сломать зазеленевший ельник,
И преградил дорогу.
Человек
Себя увидел,
А точнее – злобу.
Тогда охотник выбросил ружье,
В бурьян закинул медные патроны
И удалился.
Вслед его шагам
Вздохнуло эхо.
И большое солнце
Свои лучи расправило над миром
И пробудило
                 гомон певчих птиц.

1975 г.

(*Горный козлик)

ПОДАРОК ЧАБАНА

В юрту вхожу –
Пахнет кошмой и чаем.
Чабан добрым взглядом встречает:
“Путник, входи,
У порога не стой,
Открыта тебе моя юрта!
Мяса поешь
И запей-ка сурпой*,
Ароматной, с кусочками курта**.
Коня твоего
Мой внук Алибек
Водой напоит, расседлает.
Будь гостем моим –
В этот, знаешь ли, век
Не часто гость приезжает.
Я седьмое колено рода древнего – берш***,
Арын я, сын Какимжана...”
Край месяца виден
В юрте сквозь брешь,
Как острие кинжала.
“...За прошлый окот
Мне дали Звезду,
Машину в придачу дали,
Но на бензин не сменял я узду.
Я отказался...
Не ждали
В столице лукавого “Нет”,
Когда я, расправив ус,
Сказал, что машины не нравится цвет,
Я цветом гнедого горжусь!
Сын недоволен.
Ему не понять.
С жизнью моей не знаком он.
Откуда ему, горожанину, знать
Наши степные законы?!
Кто ты?
Откуда?
Куда держишь путь?
Едешь, видать, издалека.
Обо всем расскажи,
Речь твоя пусть
Будет спокойной да легкой...”
Я рассказал о себе, не таясь.
Чабан, внимательно слушая,
Кивал мне в ответ,
Добродушно смеясь,
Прихлебывая из пиалушки.
“...Певец, говоришь?
Что ж, это к добру.
Сейчас принесут кумыс.
Спой мне Абая,
Возьми-ка домбру,
Твой голос услышим мы.
Песня далеких печальных дней
Облагородит слух...
Эй, Алибек,
Что за шум у дверей?
Глотку заткни ослу!”

Утром проснулся.
Конь у дверей,
Готовый в далекий путь.
В глазах нетерпенье:
Спеши – поскорей,
К дороге готовым будь!
Привязан торсык**** к седлу моему,
И рядом домбра чабана...
Я принял подарок его, потому
Что степь нам для встреч дана!
В дорогу!
Копыта пусть гулко стучат,
Пусть ветер обнимет грудь.
Песня,
Родившись в утренний час,
Птицей вечерней сядет к ногам,
Вернется к моим чабанам,
Проделав нелегкий путь.

1975 г.

(*Мясной бульон)
(**Сыр)
(***Название казахского рода)
(****Мешок из сыромяти для хранения продуктов в пути)

АРЫК

Арык поет, прислушайтесь – арык.
И пенье это по ночам – слышней.
До шепота угас дневных проспектов крик.
И город мой дрожит ресницами огней.
Арык поет, арык...

И – сдвинута бетонная стена,
И в переулок детства открыла путь она.
В такую ночь асфальты пахнут зноем.
И вдоль арыка плещется луна,
И ожила забытая струна –
Сердцебиение земное.

1976 г.

ПОВЕСТЬ

На окраине дом
Желтым дышит окном.

Тень в оконном проеме.
Знаю – двое в том доме.

Мать и дочь без отца.
Постою у крыльца.

Помолчу. Постучу.
И попить попрошу.

И дадут мне напиться...
Все опять повторится.

Через несколько лет
В том окне тот же свет.

Мать стоит у крыльца,
Сын растет без отца.

1976 г.

* * *

Угрюмы вершины своей сединой,
И горы вдоль города встали стеной.

И месяц, над городом вскинув рога,
Купает в запруде всю ночь двойника.

Прохлада ночная, цвета фонарей,
И мост над арыком, и ряд тополей.

Фонтан ли смеется? – Алмаатинка.
В глазах ее тает горная льдинка.

1976 г.

НАКАНУНЕ ЛЕТА

Когда судьбы оттает иней,
Проступит за душой пейзаж.
В нем контурная тяга линий
Соединится в дикий пляж.

И – потечет песок сквозь пальцы,
И – в бликах хрупкого стекла
Проступят образы купальщиц,
Их загорелые тела.

1976 г.

* * *

И день вновь прожит, и ночь покой свой в тебя вселяет,
И звезды дышат, мерцают звезды далеким светом.
И зов их вечен в ночном пространстве.
И горы, горы в сиянье лунном суровы, дики и величавы.
И в мире дети, забыв про игры, спят безмятежно.
Их встретит утро – росой и солнцем.
И все уснули в огромном мире. Ну почему же тебе не спится?
Ты не тревожься. Ты нужен завтра. Ведь в мире этом не все как надо.
И ты причастен к тому, что завтра должно свершиться
И что свершилось в огромном мире...

1976 г.

КРУГ

Аркан я горизонта разорву,
В закат окрашу рваную канву.
И реактивные небесные раскаты
Покатятся сквозь вечную траву.

А утром горстку пепла разнесет
Из ниоткуда вырвавшийся ветер.
И вновь вопросам не найти ответа,
И вновь в аркан затянут горизонт.

1976 г.

НОСТАЛЬГИЯ ПО ДЕТСТВУ

                                                   Я родом из детства!
                                                   Антуан де Сент-Экзюпери

I

Я родом из детства, где яблоки зноем налиты,
Где слушал в траве я стрекоз и кузнечиков музы,
Где ветви согнулись под тяжестью спелого груза,
Где корни деревьев арычною влагой омыты,
Я родом из сада, где ныне – бетонные плиты.
Я верил, что вечно, что вечно мой сад плодоносит
И, сбросив плоды, расправляет вновь древние ветви.
Я родом из сада, как травы и яблоки эти...
Ну, где твоя почва, железобетонная осень?

II

Я родом из юрты, где дед совершает молитву,
Коленями встав на молитвенный выцветший коврик.
Я слушаю деда – и кошмы луною облиты,
И старый сундук разноцветным железом окован.
Я слушаю деда, но голос его, что надтреснут,
Гортанней, когда он домбру своей песнею тронет.
Я слушаю деда, асык зажимая в ладони.
Залитый свинцом, асык мой –
                              мечта для мальчишек окрестных.
Я слушаю деда, и сон незаметно приходит,
И юрта всю ночь под охраною пса Акдаула,
И с грустью он смотрит на пламя,
                              сгорающий ствол саксаула
В глазах у собаки тускнеет – будто бы утренний холод.

III

Я родом из мира, я верю, что он будет вечен.
О степная земля, мы так пред тобой виноваты,
Что смотрим с виною и болью на эти закаты.
Последней прощальною птицею выбьется вечер,
Он машет крылом, за холмом пропадая покатым.
А там, за холмом, жеребенок лениво пасется
И мать – кобылица. С травою сливается грива.
Прижмусь я к ее животу, я услышу – как бьется
Гудящая кровь кобылицы.
                                    И будет ревниво
Дышать мне в лицо жеребенок.
И месяц над степью родится...
И вечная плачет домбра
О том, что в степи затерялся ребенок.

1976 г.

НОКТЮРН

I

У старых вязов сумрачные ветви.
Не шелохнувшись, горлинки в них спят.
И зыбь листвы,
И с гор прохладный ветер,
Все как тогда,
                 как сотню лет назад.
От фонарей
Вода, как бок форели,
Зернистою поверхностью дрожит.
Подкрашенный осенней акварелью,
Дубовый лист
                 на дне пруда лежит.

II

Попробуйте
По гулким площадям
Прощупать пульс
Последнего трамвая,
Уйти за город
К спящим лошадям,
Где дикая трава
И – молодая.
Попробуйте
Наполнить тишину
Звуками арычной колыбельной
И, выпуская смуглую луну,
Смеяться соловьиной трелью.

III

Что за ветер живет за стеной?..
То притихнет, то в дверь постучится,
То в листве затаится, как птица,
То в тревоге пройдет стороной.
Я не знаю, что будет со мной,
Я бы ветром хотел возвратиться,
Чтобы птицей в листве затаиться
И листвою ожить в час ночной.

IV

Притихла ночь.
В кошаре овцы спят.
Чабан молчит.
Пес ластится к ногам.
И круп коня луной посеребрен.
Конь – без седла.

Чабан молчит.
И пальцем заскорузлым
Все водит по узорам на кошме.
Гул самолета в вышине,
Как гул копыт
Степных коней туменов,
Смолкает, потревожив чабана.
И он присядет у огня,
И тени от костра отходят.
В степи кизячный запах бродит.

Притихла ночь.
Чабан молчит.
Луна.

V

Как по фотографии – по памяти
Я все восстановлю:
Ночь, луна, шелест листьев, горы,
Раскинувшийся у подножья город,
Кривые улочки
И в скверике – скамью.
Но нет тебя.
Молчат
Твои вершины
В обрамленье белом.
Изогнутая тень карагача
Мою тоску скрывает
Неумело...

VI

Вздыхают вершины
Вечными льдами – в окне.
Смутные чувства,
Они в моем сердце воскресли.
Ночь. Пылает луна.
И шепчут люди во сне,
И шелест листвы
Под звуки трамвайных оркестров.

VII

Ночь спускается с гор старухой.
Луна, как серьга, вдета в ухо.
Заскорузлой рукою на ощупь
Закрывает впотьмах мои очи.

1976 г.

* * *

Тигренок бродит в тесной клетке,
А прутья клетки сбиты крепко.
На шкуре зверя проступает четко
Тигренка обступившая решетка.

Быть может, тот, кто в этой жизни смел,
Тянется по зову устремлений,
Но безутешный ждет его удел,
Когда в плену он собственных воззрений.

1976 г.

КОНИ

Из города мальчик родом.
В ауле ни разу не был.
Он даже коней не видел,
Разве что на картинках,
Да вот еще на экране
Черно-белого телевизора.

Однажды отец мальчишки,
Где-то в конце недели,
А если точней – в субботу,
Решил повести сынишку
На джигитовку в цирк.

Увидел мальчик
                       впервые
В жизни живых коней.

Вскакивая над креслом,
Глядит изумленно мальчик,
Как цирковая лошадь
Дает по арене круги.

Наездник – его ровесник –
Такие выделывал штуки
Под туловищем и шеей
Безропотного коня.

И только отец мальчишки
С грустью смотрел на это,
Далекое детство вспомнив,
Откуда примчался конь.

А мальчик глядел, смеялся.
А кони неслись по кругу,
А то, что отцу было грустно,
Мальчик не замечал.

1976 г.

I

Я у русла стою будущей долгой реки.
За спиной проступают белые солончаки.
Знаете, люди, что значат
Эти пески?..

II

На себе испытай,
Что такое пустыня!..
Обжигающий ветер жесток.
Ночью глубокой,
Ночью холодной
                      не стынет
Прожаренный солнцем песок.

Вихрь
Верблюжью колючку
                      с гривы песчаной
                                            не сбросит.
Нет
В последнем колодце и следа
                                       ушедшей воды.
И пустынному миру
                         опять
                                в эту ночь преподносит
Большая Медведица
                         ковш пустоты.
И не верится здесь,
Что где-то гудят океаны.
Мираж – не мираж,
Но все здесь скорбит о воде.
И встречают тебя
Заунывною песней барханы:
“Ты вышел в пустыню,
А где,
Где вода твоя,
Где?..”

1976 г.

АЛМА – ЯБЛОКО

Паденье яблока – полет.
Жаль, вымирает наш апорт.

Оно упало внезапно. Ветвь, облегченно вздохнув листьями, приняла весеннее положение. А яблоко уже катилось, подгоняемое движением горного ручья. У голубой ели ручей круто сворачивал влево. Здесь и попалось оно на глаза ему и ей, двенадцатилетним подросткам из пионерского лагеря, расположенного в горах.

– Мое! – рассмеялась она и, сверкнув коленками, побежала к ручью.

– Нет, мое! – заспешил вслед за ней подрастающий акселерат.

– Ваше, – изрек неизвестный старик и повернул ленивого ишака в сторону прохладного ущелья.

– Наше?! – переглянулись они.

I

Слепое счастье бытия –
Принимать дары природы.
Лежать у горного ручья
В солнечных лучах погоды.
Щекою хвойную иглу
Чувствовать,
Как ласку леса.
Взглянула белка
                     с интересом
И – вверх взметнулась по стволу.

II

...А яблоко все гнуло ветвь,
Ты примешь наугад в ладони
Недоспелое на треть.
И – вздрогнет ветвь,
                           качнет,
                                     уронит.
Толчком послужит это нам:
Знать,
Наступило время сбора.
И – бродят люди по садам,
В долине видят белый город.

III

Ты – яблонька дикая,
Что у разрушенных скал.
Я искал тебя,
Я искал.
Сколько лун
                освещали мне путь!
Лишь в последнюю ночь
                                перехода
Тебе удалось вернуть
То, что теряла
Природа.

IV

Тебе поведаю о детстве,
О той быстролетности,
                                где
Все было в жизни
Естественным –
По взгляду,
               яблоку
                         и звезде.
Как это все разделилось:
Мир внешним
И внутренним стал...
Наверное,
Каждому снилось,
Что в жизни он потерял.

V

Помню,
как сейчас – помню:
лунноглазые,
тревогой дышащие вечера.
Полдни июля,
пыльные,
знойные.
Помню,
будто было – вчера.
...Ствол рукой обхватив,
я яблоню тряс.
Краснобокие яблоки
падали,
ветви ломая,
скрываясь затем
в пожухлой траве.
Они били тебя
по плечам.
Ты, смеясь,
называла их
Ньютоновым даром.
Я знать не хотел
Ни Ньютона,
Ни Дарвина,
Я яблоню тряс.
И яблоки били
Тебя по плечам,
Скрываясь
в пожухлой траве.
Ты, смеясь,
уклонялась.
Вдруг –
что-то случилось:
под летним,
цветастым,
легким платьем твоим
я почувствовал яблоко.
Тверже было оно
тех,
лежавших в траве.
Оробевшую руку
отдернув,
глаза опуская,
я увидел
упругие ноги твои.
Их впервые увидел –
такими.
Ты вниз побрела,
к горной дороге.
Первой машине,
шоферу первому
тебя я доверил.
Ни марки машины не помню,
ни номера...
Помню,
как тихо сказала:
“Пока!”
Хотел помахать
вслед тебе,
но на взмахе
повисла рука...
Где ты сейчас?

VI

Нам родина – эти холмы,
Горы и город в долине.
И дети природы все мы,
Мы яблока –
Половины.
Там
Жизнь переходит в плоды,
Нас
Яблоня благословила.
Мы
В яблоке ищем черты,
Что яблоня нам
Привила.

VII

За городом аэропорт.
Багаж без яблок.
Жаль, вымирает наш апорт,
Что был так ярок.
Хрустящ и сочен был на вкус,
По килограмму.
Без багажа тяжел мой груз –
Шлю телеграмму:
“Друзья, хотел вам привезти
То, чем гордились,
Но без знакомств мне не найти,
Со склонов скрылись
Шарообразные плоды
Без червоточин.
Все под дома ушли сады,
Их век просрочен...”
Быть может, в городе моем,
Идя друг к другу,
Себя всем сердцем сознаем
Частями круга.
Частями яблока в саду,
Его же долей,
Что превращается в беду
По чьей-то воле.

VIII

Плода нет совершеннее на свете,
Чем яблоко осеннею порой –
Под листьями, под ветвью, под горой...
Об этом, жаль, не знают в горсовете.
Но ведь не имя – суть важна в предмете:
Не гармоничен будет город мой
Без яблока – дар древности земной –
Что принимают взрослые – как дети.
И яблоко ли детства я храню,
Щекою ли прижмусь к его огню?..
В коробку зерна спрятаны до срока.
Приснится мне планеты сад живой,
Плодами будет плыть над головой.
И – яблоко несет в руке эпоха.

Половина спелого яблока лежала, отражаясь на полированной плоскости стола. И казалось целым. Яблоком.

1976 г.

Из сборника «Свет в окнах»
(1977–1978)

* * *

Не зная племени, не зная рода,
Основ не зная языка,
Ребенок плачет, нет ребенку года,
А в плаче – тайная тоска.
Он высказать пока еще не может –
Обиду или просьбу, не поймешь.
И это все он в будущее вложит
И рассечет – на правду и на ложь.

1977 г.

ИССЫК-КУЛЬ

Когда вошла твоей походкой тень,
Преобразились озеро и скалы.
Лучами солнца лето нас ласкало,
И прожитый с любовью каждый день.
И лодкой, опрокинутой вверх дном,
И зеленью озерною, и пляжем
Был этот мир, что тишиной заряжен,
Мы по нему ступали босиком.
Тянулось время золотым песком.
Мне не забыть, как в приозерной тьме
Мы перед спящим сторожем проходим,
И лодку без замка, таясь, выводим,
И весла разбираем на корме.

1977 г.

ВАЛУН

Принес его с вершины дальней сель,
И он внизу примял собою ель.

И после зноя в полуночный час,
Росою свою пылкость охлаждая,
Не на виду лежит,
Не напоказ,
А в полутьме угрюмо ожидает
Нашествия
С вершин небесных глыб
(сейчас они обрушатся на город)...

Не жди, валун.
Ведь ты для них погиб.
Вперед нельзя, и не вернуться в горы!

1977 г.

КИОКО

Я грею твои ладони,
Юная дочь Японии.
Впервые
Так беспокоюсь,
А ты улыбнулась
Скромно.
Улыбку твою
Я понял.

Спасибо Москве за случай,
За то, что средь суеты,
Средь столпотворящей гущи
Вдруг остановилась ты.

В проспектовом гуле аккордов,
Вспыхнув, клавиши этажей
Заменяли дневную гордость
Нежной грустью наших ночей.

Забредали в кафе на Сретенке
И тянули шампань-коблер.
Друг другу звонили,
Чтоб встретиться.
И наши шаги слушал
Сквер.

И прятались,
Как под крышу,
Мы под каменной аркой моста.
Ты вдруг озябла...
Я слышал:
“Аригато!”* – шептали уста.

И от призраков Хиросимы
Мы глазами любви хранимы,
И на этой земле многоликой
Наши чувства неразделимы.

Пульс страны восходящего солнца
Отыщу в твоей легкой руке...
Жаным, спишь?
Отражается сон твой –
Как японский фонарик в реке.

1977 г.

(*Спасибо /яп./)

ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО

I

Во Владимире,
В соборовой Руси,
Покрыта древность
Свежей позолотой...

О эти споры
До предутренней росы! –
Реставрационные работы.

– Правда,
Что незадолго до тьмы,
Тьмы Потрясателя Вселенной – Чингисхана,
Взбирались на былинные холмы
Князья из княжеств
И пришедшие куманы?

Ведь
Брали в жены русые князья
Благородных
                 чернооких
                                половчанок,
Ведь
Уходили в Степь
                 их сыновья,
Ведь
Чувствовали Русь
                 они плечами.

Все ли смешалось,
Когда врывалась тьма,
Степь оглушив
                 копытами и криком?

Протяжным гулом
Сводил ли Русь с ума
Колокол Владимира Великого?

Молчу,
Сосредоточенный в ночи.
Приходят сном
Забытые обычаи,
Которые историки нашли
В наследстве,
Что оставили
Язычники.

Плач половчанок,
                 плач былинных дев
Плыл
        в ту эпоху
                    над широкой Волгой.
Там старец,
                руки к небесам воздев:
– Волки на земле,
                       о господи,
                                    во-о-лки, –
                                                    молвил.

Язычник там
Язычество свое
Хоронил
У перекати-поля.
Осколки чаши
                  иго разнесло...
Я – летописец!
Я истину глаголю!

Храм Покрова,
Бессмертный храм вдали.
Выжил ты,
Тебе, Владимир, слава...
Раскопки
           из Отраровой земли,
Горечь полыни
           с привкусом отравы.

Ныне улыбаюсь я, как все.
Званье Человека
Выше стен высоких.
Смотрю на небо.
Там – и гусь, и сокол.
Они и на земле –
Не одиноки,
Когда птенцов выводят по весне.

II

Над Суздалем такая тишина!
Слышен всплеск
Пугливой рыбы в речке.
Туркомплекс,
В нем гостиница полна
Гулкой
        иностранной
                          речи.

Автобусы их завтра развезут
Во все наидревнейшие соборы.
Турист,
Он хоть в истории ни в зуб,
Но все-таки
Со своим гидом спорит.

Отстану я от них.
Я поброжу.
Торговый ряд
Оставлю за спиною.
На зеркало пруда
Я загляжусь,
Где виден
Монастырь –
Вниз головою.

Крест колокольни
С месяцем – видны:
В ночной воде
Живут их очертанья.
Он, месяц, –
Исхудалый лик луны –
Пал с минарета
Моего незнанья.

А я не басурманское шепчу:
И крест, и месяц
В святой воде не вечны,
Если отраженье отыщу –
Лик
    со взглядом
                   человечьим!

III

Возможно, что в далекие века
К Кремлю не допустили б ростовчане
Пришедшего без визы степняка,
Как половца в былинах, не прощая.

Забудем, что дурманило умы
И что людские души отравляло...
На исторический вопрос –
Кто мы? –
Отвечать
Я право оставляю.

Люди! – бьют в ответ колокола.
Люди! – степь копытами ответит.
За нас самих история нашла,
Что вера и надежда –
В наших детях!

...Из кельи
             ростовчанке позвоню.
Назначу встречу
             у храма митрополии.
Приходим ночью к древнему огню.
Молчание.
Люблю и помню.

1977 г.

* * *

                                   Эмилю Лотяну

Мне кажется –
В зеленой алма-атинской ночи
Есть что-то от ночей Севильи.
Где, по-детски улыбаясь, Лорка
Слушает в горах
Таинственный ручей.
Мне мерещится в тени карагачей:
Луна льет слезы по щекам ущелья
В бессонницей пробитые сердца.

1977 г.

* * *

Тебя звали Алма*,
тебя называл
половиной
зеленого города,
имя твое
торопливой строкою кассира
вписывалось
в голубой бланк
авиабилета,
когда к тебе я спешил,
ты шутила при встрече:
– Парень, не так переводишь,
меня звать – “не бери”.
Имя мое,
что плод,
на который
наложен запрет.
Не так переводишь,
парень,
э, не так.

1977 г.

(*Алма /каз./ – яблоко, второе значение – “не бери”)

РОДНОЙ ОЧАГ

Родной очаг,
За все прости меня.
За то, что о корнях
Я забываю.
Все получил
От твоего огня
И ничего в ответ
Не возвращаю.
В степь ухожу,
Там на исходе дня
Своих семь предков
Я не называю.
И ничего почти
О них не знаю,
Но в сумерках
Спешу на храп коня.
Здесь мой аул,
Могила здесь отца.
Начало – здесь.
И нет ему конца.
И этот путь
Продолжен будет мной:
Встречать людей,
Стихи дарить,
И – жить!
Судьбой
Народу своему служить.
Благословляет степь:
– Иди, сын мой!

1977 г.

В ПОЕЗДЕ, НА ВЕРХНЕЙ ПОЛКЕ

И степью запахло. Верблюды
Горды, не чванливы ничуть.
Внизу – малыша кормят грудью...
Весна возле станции Чу.

Значит,
        все в этом мире спокойно.
Все спокойно. Колеса стучат.
Значит –
        яблонь земных глубже корни.
Значит,
        люди друг к другу спешат.
Значит,
        каждый услышит “здравствуй!”
от встреченного в пути...
Улыбается женщина. Счастье
К женской прильнуло груди.

1977 г.

КЮЙШИ

Родной степи мелодия слышна.
Заслушалась ночная тишина.
И аульчане не перебивают.
Искусство – что поется для души.
Мои казахи слушают кюйши.
Семь поколений в каждом оживают.

1977 г.

СВЕТ В ОКНАХ

Во дворе соседи говорят:
“Три окошка в доме не горят!”

Ночью на балкон я выхожу,
Окна незажженные ищу.

Грусть-тоска берет меня опять.
Почему? – не знаю. Не понять.

Ведь и дом – не дом, покуда в нем
Чья-то жизнь не светится огнем.

Я и жизни собственной не рад,
Если в доме окна не горят.

Вспыхнул как-то ночью по весне
Свет в одном окне, в другом окне.

Вот и в третьем загорелся он...
Женщина выходит на балкон!

1978 г.

НА ГРАНИ

Услышу я ночью, как волны живут –
И к горлу подступит
Такая
       волна
              вдохновенья,
Что покажется берег
Непреходящим явленьем,
Где вечное море,
Где волны живут.

И люди выходят на берег и ждут.
В сердца их вкрадется
Все это волненье,
Наверное, слышат
Они волнопенье
О тех,
Кого ждут.

Вдох! –
И к сердцу прихлынет волна.
Выдох! –
От сердца отхлынет она.

1978 г.

* * *

Любимая,
обыден мир без тебя,
дерево деревом было,
а когда ты пришла,
преобразилось в березу,
любимая,
слышишь ли шелест листвы
и всплеск едва уловимый,
будто бы в речку
весло опускают,
то не вода из-под крана,
что порою ночами слышна
из настежь распахнутых окон,
это шепот фонтана
сливается с пеньем арыка,
любимая,
видишь ли пруд,
что у цветочного ряда,
давай подойдем к этому саду камней,
и сброшу я тяжесть разлуки,
чтобы с тобою бродить
по нашему городу
в эту зеленую ночь,
когда с Алатау
веет прохладой,
любимая...

1978 г.

ЗВЕЗДА

                                     Валерию Антонову

Представьте – в городе вечер.
Шел человек с работы.
Вдруг он звезду увидел,
Что вспыхнула первой в небе
В зимний субботний вечер.
Тихо звезда светила
Над городской суетой.
На точку далекую света
Смотрел человек. Улыбался.
Даже остановился
У шумного перекрестка.
Вот подошел зевака,
Зевака из любопытных:
– Что там такое, в небе?
– Звезда, – человек
                           с улыбкой
Ему на вопрос ответил. –
Звезда, она нынче первой
Вспыхнула и не гаснет.
И люди вокруг столпились,
И все, на звезду глазея,
Не заметили даже,
Что в небе давно сияют
Такие же яркие звезды.

1978 г.

НЕГАТИВ

Засняли – мелькнули шторки.
Фотограф седой – учтив.
Быть белой душою в пленке,
Когда она – негатив.
В скрытой камере виден каждый,
Все вобрал в себя объектив.
Но белой душою в стоп-кадре
Обозначится негатив.
Знать,
        раньше иного срока
Перед всевидящим оком
Грехи небесами отпущены.
Душа моя
            белая
                   сушится,
Пленкою
           свесясь
                   раскрученной.
Где белой души мгновения
Преломлялись сквозь призмы,
Период пройдет проявлений
В лабораториях жизни.
И вот вам – цветной портрет.
А белого света – нет!

1978 г.

СТАРЕЦ

Твои ли года отразились
В полумраке ночных зеркал?..
А те зеркала облупились,
Морщинистой сеткой покрылись,
В осколки затем превратились,
Не каждый себя в них узнал.

1978 г.

ОТРАР

Библиотека,
Страницы твои –
Белые листья
Осени ранней.
В четыре конца
Их ветра разнесли.
Буря мгновенна,
А эхо страданий
Бродит,
Как тень моя,
Среди развалин.

1978 г.

ВСТРЕЧА С ИНОПЛАНЕТЯНИНОМ

Тебя не зная наяву, твое я чувствовал дыханье.
Дышала почва сквозь траву, небесный облегая камень.
И к месту встречи подойдя, на листьях пробудившейся березы
Вижу я не капельки дождя – пришельца человеческие слезы.

1978 г.

* * *

Я жажду работы, чтобы была по душе и по сердцу,
Чтобы рука ощущала весомость рожденного слова,
Как чувствует зодчий тяжесть бетона и камня.
Я жажду работы, для которой на свет я рожден.

1978 г.

СЕРДЦЕ

Что с тобой, мое сердце,
Почему ты в тревоге?
Откуда в тебе
Постоянная боль?
Мне бы расслабиться,
Мне бы раскованным
Быть,
Как многие,
Но не отпускаешь –
Что с тобой?

Ну разве мы врозь,
Мы разве с тобой не едины?
Что за двойник
Во мне воскресает тотчас,
Когда в суете,
Словно ветром
Гонимый,
Теряюсь среди
Окружающих
Глаз?

Что с тобой? Успокойся.
Может быть, перископом
Смотрят на мир
Глаз воспаленных
Зрачки?
В них черная боль
Отразилась настолько,
Что не спрятать
Мне их.

1978 г.

СНЕГ

Когда почувствуем вину
За полночь, перед рассветом,
Мы, окунаясь в тишину,
Ждем очищенья,
                   ждем очищенья,
                                      ждем очищенья –
Первым снегом.

Вот и над нами небеса
Нависли серой поволокой...
И грянул снег. Затмил глаза.
И белая земля,
                   и белая земля,
                                      и белая земля –
Оглохла.

Снег очищения идет.
Снег искупления... Эй, люди,
Грехи он наши занесет
И чистотой своей,
                   и чистотой своей,
                                      и чистотой своей –
Пробудит.

Пройдите молча вы по ней.
Следы потянутся – как память,
Вина осталась в стороне,
                   вина осталась в стороне,
                                      вина осталась в стороне,
Как сброшенный с дороги
Камень.

1978 г.

* * *

Все встанет на свои места,
Когда со стороны увидишь,
Что отражение моста
Ты, как вода в реке, не сдвинешь.

1978 г.

ВЕТЕР

Ты нахлынешь, и птичья орда
Вдруг подхватит птенца из гнезда.
Вот – неистовый взлет в непогоду.
Ветер жизни, невидимый брат,
Ты искал этой встречи, ты рад,
Что души моей видишь свободу.

1978 г.

Из сборника «Песок времен»
(1979-1980)

* * *

Юность. Ночь. Аэропорт.
Свисает над скамейкою апорт.
Разговорились с парнем.
                                 Он влюблен.
И, кажется, разлукой первой горд.
– Ты знаешь,
Вдруг захочется бежать
На край земли,
Там, где межа
Запретная,
Упругие крыла
Почувствовать,
Чтобы бездонность
Обожгла.
Влечет куда-то
Тишина в ночи.
О мышь летучая,
Полету научи!
Эта тварь имеет крылья-дельтаплан,
Вот стихов тетрадка втиснута в карман.
Клянусь, что строчка – это взлета метакод.
– Ну а в жизни?
– В жизни все наоборот.
– Давай покурим, парень!
Он молчит.
Пошел я. Оглянулся:
Он сидит.

1979 г.

ТОККАТА МОРЯ

Спокойно было до полудня.
Парили чайки над кормой.
И наше маленькое судно
Белело над голубизной.
И вдруг заволновалось море,
И потемнела толща вод.
И началось...
И вскоре-вскоре
Наш закачало теплоход.
Штормило море. Восемь баллов.
Не унимался ураган.
В приемнике,
Где все дышало,
Звучал мифический орган.
На суше дальней кто-то,
                                кто-то
Играл токкату,
                    и она,
Как будто позывные порта,
Была в тот час передана.

Гремел орган!.. И, оглушая,
Взъяренные громады волн,
Нас поднимая,
Опуская,
Ему ревели в унисон.

Так в электронный век стихия
Перемешала, взяв в полон
И моря волны штормовые,
И музыку радиоволн.

Затишье утром. Берег дальний
На горизонте в дымке тлел.
И в репродукторе печально
О чем-то женский голос пел.

1979 г.

ВЕЧЕР

Люблю я эти вечера,
Что рождены веселым летом.
Вдали луна, вдали гора,
И – ночь
До самого рассвета.
Поможет мне найти слова
Конь, что идет неторопливо,
И сочная под ним трава,
Высокая трава – до гривы.
Темнеет ли вдали лесок,
Белеет юрта ль под луною,
Мой конь спешит на голосок –
К кострам,
             к жилью
                       и к водопою.
Росою вновь прибита пыль
На стеблях спящего бурьяна.
Волной волнуется ковыль
У неразрытого кургана.

1979 г.

КОСТЕР

У костра в степи ночами образ свой,
Когда он освещает только лица.
Душе светло.
И свет души струится
И стелется дымком над тишиной.

Пылают сучья.
Искры, треск и мгла.
Прислушайся –
Как будто скачет кто-то,
Вновь исчезая там,
За поворотом.
И вновь душа
В ночной тиши светла.

И полнится легендами времен,
О них поведал мне язык костра.
Из веток зародился ночью он,
Он в пепел превратит их до утра.

1979 г.

* * *

                                    Шоте Валиханову

Позабытый мной с детства язык,
Пресловутое двуязычие,
При котором теряю свой лик
И приобретаю двуличие.
Я пойму неизвестного мне
Уходящего аборигена,
Но когда я средь ночи во сне
Перед предком склоняю колено,
Сознаю, что не верит он мне,
Как пришельцу из тяжкого плена.
Усмехнется он в той стороне:
Ты меня недостойная смена.

1979 г.

СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ

“Прощай, смешная Ла-Валлета!”* –
Припомню строчку из поэта,
И ветер ли неторопливо
Вновь приближает час прилива.
Считаю улочек ступени,
И каждая ступень – как пеня
За опозданье к теплоходу...
Все предвещало непогоду.

На плитах призраки прибоя
Запляшут тенью после боя.
И – мифы древности из пены
Ожили в духе Мельпомены.
И – в Мемфис,
                  в Рим,
                         в Константинополь
Вновь на быке плывет Европа.
И – из глубин
                  встают
                           веков
Образы
         былых
                 материков.

1979 г.

(*Из Д. Г. Байрона)

ТУРПОЕЗДКА

Сверял гекзаметром Афины,
Но не нашел, чего искал.
Передо мной одни руины,
На сто столетий опоздал.
В углу кофейни тихо сел я
Оплакивать свой древний путь...
Найти бы время,
“Одиссею”
Перечитать когда-нибудь.

1979 г.

СОЛЬ

Обычай вспомнил моряков
В каком-то споре-разговоре.
И первый сборничек стихов,
Вложив в бутылку,
Бросил в море.
Я не знаю –
Найдут или нет,
И вынесет ли на берег.
Может,
В водах ей быть сотню лет,
Во что
Невозможно поверить.
Мне ошибки в стихах не видны.
Пусть же
Солью страницы промочит
Набегающий гребень волны
И оставит мой мир –
Между строчек.
Я – поэт,
Я развею свой прах!
Век недолгий
Мне чайка пророчит.
Но – как звезды в грядущие ночи,
Проступает
              соль жизни
                            в стихах!

1979 г.

КАПЛЯ И КАМЕНЬ

Капля долбит камень
День за днем – годами,
За годом год – веками.
Капля долбит камень,
Капля долбит камень.

Вот трещинку травинка
Пробила на асфальте –
Быть может,
               под ногами
Капля долбит камень,
Капля долбит камень.

Стучит не дождь по крыше.
Ты у окна послушай, –
Быть может,
               капля ищет
Камень в наших душах.

1979 г.

РАПАНА

В Салониках, у шумного порта, где волнами обласканы камни,
Седой повстречался грек – и рапаны показывал.
В рапанах музыка жила, по чашам перламутровым разлита.
– Послушайте Марину, – грек сказал.
                                    И я, закрыв глаза, все слушал, слушал.

Из тех глубин, что видеть не дано, музыка на берег выходила.
Крики чаек, голоса дельфинов перемешал мифический прибой.
Ионийцам подпевал морской Эгей. Я, очарован, слушал их мотивы.
Держа в руках банкноты, грек седой, не пряча глаз, благодарил улыбкой.

1979 г.

МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ

Спустя три тысячелетия по следам Гомера Шлиман
Берегом древним вдоль моря бредет, продолжая свой поиск.
В этом бессмертие слова, что потомкам пришло сквозь века,
В этом величие духа античных богов и Гомера,
И – в этом точность картин, места действия мифов Эллады.

1979 г.

ПЕСОК ВРЕМЕН

Там, у подножья Акрополя, видел я деву Эллады,
Она улыбалась, как будто слыша мелодию улиц.
Время ветром крошило камни холмов античного века
И песком золотым осыпало плечи смуглые девы.
Дева плыла по тропе, словно в галере, к амфитеатру,
Где музыка древних руин сливалась с дыханием моря.
Извещала афиша, что гастроль скрипача-виртуоза
Состоится в осенние дни – месяц и год нашей эры.

1979 г.

СТАРАЯ АЛМА-АТА

                                          Н. И. Овчинникову

Природой сотворенный сад камней
Меж горных речек двух – Алмаатинок.
Там засмотрюсь на тишину снежинок,
Прислушаюсь к дыханию огней.

Мне в мире нет и не было родней
Той улочки, где черно-белый снимок
Всплывал из ночи памяти, а в ней
Звон под карнизом родниковых льдинок.

И в рифме “горы – город” есть ландшафт,
Там в мамин я закутывался шарф
В одном из обживаемых ущелий.

Пугасов мост. Фуникулер. Базар.
Кресты могил, и на холме мазар –
Сквозь голубые царственные ели.

1979 г.

ЛЕТОПИСЕЦ

Где гекзаметр жизни пролег, спотыкаясь о запятые,
Там камень точкой предстанет – и строку
навсегда оборвет.

1979 г.

МНОГО ЛЕТ ТОМУ

Как величаво высятся хребты,
Взирая по-отечески на город.
В ущелье опустился вечный холод,
А здесь – весенний дух Алма-Аты.

Арык журчит. Он виден сквозь кусты.
Пух тополей забьется мне за ворот.
И в городе родном я вечно молод,
Жаль, что его стираются черты.

Когда полны мы были ожиданья,
Когда цикад еще был слышен звон,
На безымянной площади свиданья
Тюльпаном ночь дышала сквозь бутон.
Сочувствуя, гасили окна зданья,
И нам вослед вздыхал седой бетон.

1979 г.

АЛМА-АТА

Алма-Ата, зеленый город мой,
К подножью гор прильнувшая столица,
Меня благословила в путь земной.
И детства сад опять в разлуке снится:
Вот яблоко свисает надо мной,
Вот солнца луч сквозь толщу крон струится,
И в памяти встревоженные птицы
Расправят крылья за моей спиной.

Жемчужина в оправе диких гор,
И сквозь листву мне виден твой узор.
Я сердце распахну ночной прохладе.
У речки, где не слышно пышных фраз,
Не выставляя чувства напоказ,
Твой образ где-то там живет – во взгляде.

1979 г.

* * *

Обида – это не беда,
Порою лишь непониманье,
Но вырастает иногда
В тяжелое воспоминанье,
Что уязвимо, как вражда,
Неистребимо, как желанье,
Где бродит черная вода,
Затянутая коркой льда.

1979 г.

* * *

Мое прошлое – лес;
Там,
Где кроны густы,
Мои чувства,
Как листья,
В глуши оживали,
И там,
Среди листьев,
Мои мысли блуждали,
Искали
Счастливые
В жизни цветы.

1979 г.

* * *

Не завидуй ближнему,
Не завидуй дальнему,
Что тебе отмерено,
Быть тому сполна.
Будут дни веселые,
Будут дни печальные,
Будет жизнь долгая...
Холмик. Тишина.

1979 г.

* * *

То день, то ночь
Моей клавиатуры.
Но – ты вошла
В мой небольшой сюжет.
Твои зрачки
Мне светятся в лазури –
В сонате
Под названьем
Белый свет.
До смутного
Дотронешься лица –
И не найти
У повести конца.
То – день, то – ночь.
Тома литературы.
И – некто
Переходит в персонаж.
На шахматной доске
Рассыпаны фигуры,
И – разрушает
                  комнату
Трельяж.
Вновь не найдешь
У повести конца –
До смутного
Дотронешься лица...

1979 г.

БЕЛЫЙ ШУМ

Птица взлетела. Ее певчий миг
Едва уловим в буднях недели.
Вы слышите,
               смешанный лес
                                   шумит!
Ведь слышат себя заилийские ели,
Верхушки свои слегка наклонив –
Как будто при звуках пастушьей свирели.
Благодарю
             за белый ваш шум,
Птица, ручей, дожди и деревья!

Я по кольцам на пне – перепишу
Мелодию бывшего дерева...
И прослушаю –
Как пластинку.

1979 г.

В УЩЕЛЬЕ

По руслу река струится,
Катит небес дары –
Нисходит волною чистой
Синий воздух горы.

Луч солнца мелькнет
                           в ущелье,
Плачет сквозь слой коры
Смола,
Что спешит к апрелю,
И стынет над спящей
                            елью
Синий воздух горы.

1980 г.

ВЕСНА

Вновь время облегает нас
Волною ветра.
Необозримая для глаз
Даль в километрах.
Пробил веселенький росток
Кору асфальта.
И обновленья бродит сок
В начале марта.
Внутри чернеющих стволов
И – в наших душах.
Умом необъяснимый зов
Все лезет в уши.
О изумительная грязь
И запах ночи.
Смех кошек во дворе у нас,
Где свет не очень.
Звонки трамваев, шум машин
И где-то в небе
Сверхреактивный гул турбин –
В одном напеве.
Сирень взрывает белый цвет
У новостройки.
Свободно щелкнет шпингалет
В оконной створке.

1980 г.

ТАМАРИСК

И так поздно цветет тамариск,
Что любить – нераспознанный риск.
Нежно-розовый цвет лепестков,
Словно томик японских стихов,
Что под осень на даче раскрыт,
О цветах он тебе говорит –
Что так поздно цветет тамариск,
Что любить – нераспознанный риск,
Что его нежно-розовый цвет
Даст тебе запоздалый совет.
Он в ущелье цветет не для всех,
Несмотря, что уже первый снег.

1980 г.

ВСЛУШАТЬСЯ – ЗАСЛУШАТЬСЯ

Погружаешь пальцы
В ящик светлой музыки.
Черно-белых клавишей
Возгласы слышны.

Все,
Что было случаем,
Освещает музыка:
Вспомнилась мне
Улица,
Встреча у сосны.

Чем с обидой хмуриться,
Лучше мне прислушаться,
Вслушаться – заслушаться,
Встретиться с тобой.
За окном вся улица
Фонарями щурится,
Чтоб не вышла
                   в будущем
Встреча стороной.

Пальцы твои тонкие
Отведу от ящика.
Прекратится музыка,
Улица молчит.
Фонари всей улицы
Освещают ярче нас,
Или эта музыка
В нас уже звучит?

Чем с обидой хмуриться,
Лучше нам прислушаться,
Вслушаться – заслушаться
Возле той сосны.
За окном, где улица,
Бродит наша музыка,
Черно-белых клавишей
Возгласы слышны.

1980 г.

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

В предгорьях Алатау
снег выпал на рассвете.
И яблоня в листве таила грусть.
И было тихо.
Там, среди ветвей,
яблоко в ущелье гор пылало.
И стая птиц,
снег стряхнув над ним,
взлетела
и исчезла
за хребтами.

1980 г.

* * *

Сон ли зеркало души,
Проступившее из ночи?
Эй, поведай – расскажи,
Как ручей уводит в рощу,
Как вселенной на крыло
За какие-то мгновенья
Переходят отраженья
Сквозь моей души стекло,
И по-щучьему веленью
На рассвете
Тают тенью.

1980 г.

ОГНИ В СТЕПИ

Дорогу намечают огоньки
До скрытого за тьмою горизонта.
И как бы ты ни вглядывался зорко,
Не разгадать – близки иль далеки.

Быть может, скоро убедишься в том,
Что истину познать в ночи не поздно:
Не то она горит земным огнем,
Не то она – мерцающие звезды.

1980 г.

ТАНЦЫ НА ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЕ

Танцуй, студенчество, в ночи,
На верхней палубе качаясь,
Где шансонье – L’amur! – кричит,
Где джинсы, свитера смешались.
Где бесприютное жилье,
Танцуй, студенчество мое!

Пьянея от морской воды,
В открытом море – душу настежь!
В том неземное наше счастье,
Что с морем мы теперь на “ты”!
Над нами мириады звезд,
Под нами штормовые толщи.
На палубе волна пророчит
Мне вкус твоих веселых слез.
Ты к моему прижмись плечу –
Береговые видят страны
Сквозь время и сквозь ураганы –
Я расставаться не хочу!

...Электромузыка в миноре
Сливалась с морем в поздний час.
И, к ней прислушиваясь, море
Не разлучало ночью нас.

1980 г.

* * *

Постигаю
Звездное пространство,
Соизмерив
Время, что во мне.
Свет поиска,
Не умирай в окне,
Дай вычислить
Константу
Вечных
Странствий.

1980 г.

* * *

В моей окраинной квартире
Молчит гитара бездну дней.
Не так, быть может, что-то в мире,
Когда так тихо у дверей.

И ни к чему нам прятать души,
Ночь и без этого темна,
Стучите в дверь, покой наруша
По эту сторону окна.

1980 г.

НИТЬ ПАМЯТИ

Трава ли степная очнулась,
Ветер ли стебли качал –
Песня в душе шевельнулась,
Жаль, что слова я не знал.
Мать ли накинет на плечи
С детства знакомую шаль,
Ветер ли стихнет под вечер,
Песню ль рождает печаль?..
Дом у реки, возле дома
К бабушке тянется внук –
Не оттого ль так знакомо
Сердца усилится звук?
Вспомнишь и ты у колодца:
– Путник, испей-ка воды.
Эхо добром отзовется
И сохранит от беды.

1980 г.

ОПЫТ

Судьбы моей ненабранная гранка
Все тает звездным росчерком пера.
И творчества приподнята вновь планка,
И на страницах – иней серебра.

И строф невидимые тропы
Исхожены давным-давно...
Ведет поэзия свой опыт,
Не всем знать результат дано.

1980 г.

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Черный ворон, черный ворон, мы свободней день за днем,
Рвемся, рвемся к водопою, словно кони косяком.
Вслед за этими другие... может, совестно глазам,
Что за все грехи земные исповедовался сам.
Черный ворон, черный ворон, видишь, что не одинок,
В этой адовой метели я ли в курточке продрог?
Выкипает кровь аорты этих маленьких людей.
Черный ворон, кто ты, кто ты? – Эхо мертвых площадей.
Жажду, жажду слушать мессу, где души моей орган?
Жажду я певцом в Одессу, в Одессу – а не в Магадан!

1980 г.

* * *

Даже если душа прикорнула, как спящий ребенок,
Несмотря ни на что это тихое чувство живет.
И влечет меня вдаль по невидимой тропке спросонок,
Хоронясь где-то там, где-то там от нелепых забот.
Кто зажег его, кто заслоняет от сонма событий?
Вне политики, вне демонстраций и митингов вне
В эти смутные дни встрепенется серебряной нитью,
Одичалой листвой затрепещет в раскрытом окне.

1980 г.

СТЕПЬ

Степь поила меня молоком молодой кобылицы.
Помню, полынью горчило оно.
И тянет и тянет из чаши той вечной напиться...
Поезд в степи. Тамбур. Я и окно.

1980 г.

* * *

Чем опять встревожена душа?..
В полумраке комнаты блуждают
Блики фар
Ночных машин,
                    спеша
Вырваться наружу.
                     Замечаю
Тень листвы на низком потолке,
Горные вершины дышат в окна.
Ты, звезда,
К чьей клонишься руке,
Не мне ли послан свет твой
Одинокий?

1980 г.

НОЧЬ И УТРО

Воспаленное чувство тревоги,
Вспыхнув в небе, вторгается в сон.
Бродят призраки взрыва, как боги,
Вея пеплом на стыке времен.

Наложил ли на волю пророка
Вето жизни всевышний судья?
Кто придумал нам эту эпоху,
За последний предел перейдя?..

И под утро,
Уняв наважденье,
Торопливо ребенка веду
От приснившегося
Уничтоженья
К звонкой радости
В детском саду.

Каждый день
Я его отвожу,
Будто пастырем в доме
Служу.

1980 г.

* * *

Над головой ребенка бездна
И бесконечный свет звезды.
Он осознает бесполезность
Царящей в мире суеты.
Когда его минует вечность,
Махнет рукой в досаде он.
И вновь, как в детстве,
Бесконечность:
Звезда,
Дорога,
Небосклон.

1980 г.

* * *

И никаких тебе забот.
Гармония случайных нот,
Как будто бы синкоп капели.
Прохожий, может быть, поймет,
Что не трамвай со мною ждет –
Счастливый день в конце недели.

1980 г.

ПАНФИЛОВЕЦ

Казах прощается с конем.
Степь перед ним не виновата.
На западе страна объята
Всепоглощающим огнем.

Конь понимает ездока
Своими умными глазами.
Конь уши навострил,
Конь замер.
Вечерняя в степи тоска.

Скачи за горизонт,
              мустанг!
В глуши пустынь
              ты одичаешь.
Табунщик твой
              уже встречает
С гранатою
              фашистский танк.
И вспыхнет взрыв
              в его глазах.
От горя ты ослепнешь,
              лошадь...
Курантами помянет Площадь:
Жизнь отдал за Москву казах!

1980 г.

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Скачать полный текст I тома в формате PDF

© Канапьянов Б.М., 2011