По своей тропе...

Статья известного российского литературоведа (связанного и с Кыргызстаном в годы учебы) посвящена творчеству выдающегося отечественного писателя и драматурга Мара Байджиева. Предваряет книгу М.Байджиева «Повести и рассказы» (2005) в качестве вступительной статьи.

Имя кыргызского писателя Мара Байджиева известно не только в нашей стране, но и за рубежом прежде всего по театральным постановкам, телеспектаклям и киносценариям. В определенном смысле Байджиев-драматург одержал победу над Байджиевым-прозаиком, и цель представляемого читателю сборника в немалой степени состоит в том, чтобы «вернуть» автору несправедливо забытое «амплуа».

«Мар Байджиев – один из наиболее известных представителей новой литературной генерации. Его творчество, так же как творчество его сверстников, формировалось в сложном процессе сочетания национальных традиций с достижениями единой многонациональной советской литературы и опытом мировой культуры», – писал о нем несколько лет тому назад Чингиз Айтматов.

Первая книга Мара Байджиева – сборник рассказов «Кара-Курт» – вышла почти пол века назад, в 1961 году в Киргизии, вскоре после того, как автор ее стал выпускником филологического факультета Киргизского государственного университета. Однако еще учась в университете, Мар Байджиев начал выступать в печати, пробовать свои силы в критике и заниматься переводами (достаточно сказать, что будучи студентом третьего курса он перевел на кыргызский язык фурмановского «Чапаева»). После «Кара-Курта» последовали сборники прозы «Возвращение» и «Тропа» на русском и киргизском языках (Мар Байджиев принадлежит к числу писателей, которые самим фактом своего двуязычия свидетельствуют о процессах органического взаимовлияния национальных культур). Наряду с прозой автор активно обращается к драматургии и кинематографии, он пишет одноактные пьесы, работает на киностудии «Киргизфильм», заканчивает в 1964 году в Москве Высшие сценарные курсы. Его первая многоактная пьеса «Возмужавшие» была поставлена на сцене Киргизского драматического театра в 1965 году, пьеса «Дуэль» опубликована в журнале «Театр» и переведена на многие языки народов СССР, телеспектакль «Мы – мужчины» до сих пор время от времени повторяется на экране центрального телевидения.

Феномен М.Байджиева еще и в том, что он является одним из ярких представителей билингвизма. Он пишет на кыргызском и русском языках, нередко переводит свои же произведения на тот или другой язык в зависимости от того, на каком написан оригинал, разумеется, с соответствующей адаптацией. Добрая часть его прозы и драматургии написаны на кыргызском языке, переведены автором на русский, как он признается, «на экспорт», т.к. через русский они становятся доступными мировому читателю и зрителю.

Художественные произведения и публицистика М.Байджиева печатались в журналах «Звезда», «Знамя»», «Дружба народов», «Литературное обозрение», «Театр», «Искусство кино», в газетах «Правда», «Комсомольская правда», «Литературная газета», в периодике бывших союзных республик: Прибалтики, Украины, Закавказья, Средней Азии и Казахстана.

Произведения М.Байджиева выходили во всесоюзных сборниках и отдельными книгами в Москве в издательствах «Молодая гвардия», «Советский писатель», «Художественная литература», «Искусство» и др.

В переводе М.Байджиева русскоязычному читателю были представлены произведения кыргызских писателей К.Джантошева, Т.Сыдыкбекова, К.Каимова, А.Соспаева, ведущих драматургов, его имя значится в академическом издании эпоса «Манас» как переводчика центрального эпизода «Великий поход» в сказании Сагынбая Орозбакова.

Кыргызские читатели и зрители через переводы М.Байджиева знают водевили А.Чехова, пьесы Ж.Кокто, трагедию В.Шекспира «Антоний и Клеопатра», которую он сам поставил на сцене академического театра.

Читатель непременно обратит внимание на то, сколь точно и достоверно М.Байджиев описывает реалии города и деревни, тонко и проникновенно раскрывает психологию и мировоззрение своих героев, будь то рафинированный городской мальчик, играющий в «Чапая», или аильский сорванец с растопыренными ушами, доктор медицины, заведующий клиникой или сторож сельской школы.

Предлагаемый читателю сборник включает произведения, написанные Маром Байджиевым на протяжении последних сорока лет и отражает движение его прозы от лаконичных новеллистических форм к развернутому повествованию, от порой внешних эффектов к более глубокому, подчас драматическому взгляду на действительность, от зарисовок бытовой повседневности к истории, от жизненного факта – к фантазии и эксперименту. Во всех случаях, однако, здесь видна крепкая драматургическая основа – хорошо продуманная фабула, острый конфликт, обилие диалогов, вторые и третьи планы изображения, психологическая насыщенность действия. Некоторые вещи, публикуемые в книге, являются как бы прозаическими «вариантами» его драматургии, кино и театра.

Использование в младописьменной литературе приемов театра и кинематографа, стремление работать в разных видах и жанрах искусства – само по себе есть свидетельство быстрого творческого роста писателя, интенсивного обогащения национального художественного сознания в целом.

Профессиональная киргизская литература началась с исторической точки зрения совсем недавно, в 1924 году. В течение нескольких десятилетий она осваивала новую действительность, пытаясь – хотя и не всегда успешно – соединить собственные фольклорные традиции с уроками русской и мировой классики. В этот сложный процесс постепенно вовлекались достижения всей советской многонациональной литературы и искусства, опыт мировой культуры, что было непосредственно связано с ростом образования в республике, с изучением русского языка, с усилиями огромного отряда переводчиков.

Художественный феномен Чингиза Айтматова, познакомившего с киргизской литературой весь мир, возник, например, на скрещении сразу многих существеннейших факторов социального и культурного бытия кыргызского народа.

Литературное поколение М. Байджиева (я имею в виду прозаиков И. Мансурова, М. Гапарова, А. Джакыпбекова, поэтов Р. Рыскулова, О. Султанова, Д. Садыкова, драматурга Б. Джакиева и др.) шло уже в русле, проложенном кыргызскими писателями первого поколения К. Тыныстанова, С. Карачева, Т. Байджиева, Ж. Турусбекова, М. Элебаева, К. Джантошева и, безусловно, художественными достижениями Чингиза Айтматова.

Помимо общей эстетической почвы, поколение Мара Байджиева имеет и ту общность биографии, в основе которой – военное детство. Писатели-фронтовики сегодня серьезно – и не без оснований – озабочены судьбами военной темы в нашей прозе, ибо Великая Отечественная война еще не стала Историей в такой степени, когда изображать ее можно будет по «источникам», но живых участников, увы, остается все меньше. Мар Байджиев, однако, как и другие его сверстники, не изображает батальных сцен. Его память о войне – это страдания женщин, стариков и детей, тяжкий труд, особый, повышенный, счет к людям.

Военная тема в книге Мара Байджиева не ограничивается ретроспекциями детства и к ним не сводится: она то роецируется на современность, то уходит в глубокое, «доисторическое» прошлое народа. Нравственные критерии военного времени определяют подлинный масштаб всего происходящего, и потому бурная семейная сцена уменьшается до микроскопических размеров под впечатлением демонстрируемого телевидением фильма «Баллада о солдате» («Сулуу»). В рассказе «Ищу друга» пожилой профессор, чтобы успокоить мальчика перед операцией на сердце, показывает ему свою грудь, испещренную шрамами войны. В маленькой зарисовке «Гражданочка» пожилая женщина заходит в магазин за пуговицами, но сегодня – День Победы, и она заодно со всеми покупает подарки для мужчин – молодого и старого, а вернувшись домой, долго смотрит на фотографии погибших в двух войнах мужа и сына.

Книга насыщена психологическими подробностями, свидетельствующими о том, что память о войне органична для художественного сознания писателя. В своеобразную «антивоенную» притчу разрастается даже повесть о древней племенной жизни кыргызов «Однажды очень давно»: получив из рук купцов огнестрельное оружие, племена начинают враждовать друг с другом, превращают охоту из средства разумной добычи пищи в бессмысленное истребление животных, а сам вождь племени в кровавом азарте охоты случайно убивает собственного сына…

Постоянно обращаясь мыслью к прошлому, Мар Байджиев и по материалу, и по тематике своей прозы остается, однако, художником сугубо современным. Его внимание привлекают ритмы городской жизни, семья и ее конфликты, взаимоотношения мужчины и женщины, проблемы духовных «коммуникаций» и преодоления человеческого одиночества. Очень характерен в этом плане открывающий этот сборник рассказ 1962 года «Сулу»: семейная ссора по пустякам, усталость и раздражение жены, безалаберность мужа, неухоженные дети – казалось бы, перед нами просто натуралистическая картина городского быта, но откуда же вдруг возникает в финале эта щемящая нота доброты, поэзия повседневного домашнего общения, спокойный ритм спящего ребенка, ради которого стоит жить и надеяться…

Персонажи произведений Мара Байджиева мучительно ищут близкую, нравственную точку опоры и равновесия в сложном, противоречивом мире города, и этот поиск роднит пожилого профессора в рассказе «Ищу друга» с его маленьким пациентом, героиню «Ливня» молодую, красивую Нази и старую, одинокую машинистку Айшу из «Осенних дождей», когда-то не допустившую мысли, что у ее сына, погибшего на фронте, могли остаться любимая женщина и дочка. А теперь готовую вымаливать прощение у отвергнутой ею семьи.

Пожалуй, именно эта потребность людей друг в друге, в семье, общении, взаимопомощи, душевной теплоте и является ключевой темой произведений Мара Байджиева, происходит ли дело в городе или в деревне. В «Ливне» и «Осенних дождях» подобные мотивы, при всей точности отдельных деталей и эпизодов, несут на себе некоторый налет мелодраматизма и книжности. Зато в рассказе «Воровка» они претворяются в бесхитростное, народное по характерам и колориту повествование. Живет в киргизском аиле колхозник дядя Таштан, единственная мечта которого – иметь ребенка, но жена его, увы, бездетна. И как же разрешается эта ситуация? Видя страдания мужа, жена говорит ему: «Я уеду к родителям и дам тебе свободу. Только ты не торопись, найди себе подругу, которая бы не только рожала, но и ценила тебя. А мне купи плюшевое пальто, хромовые сапоги, чаю и сладостей для родителей, чтобы злые языки не говорили, что ты меня выгнал». Дядя Таштан, однако, «торопится» и, изловив попавшую в аил каким-то чудом голодную цыганку, застигнутую на попы
тке украсть кусок хлеба, женится на ней, хотя даже объясняться с женой вынужден жестами. «Судьба послала нам женщину. У нее нет ни детей, ни мужа, ни очага. Она не нашей крови и не нашей веры. Но она добрая и здоровая… она народит мне детишек и будет хозяйкой в доме…» Когда же беременная женщина, влекомая жаждой к странствиям, все-таки сбегает от незадачливого мужа, старая жена возвращается к нему, и вот они уже десятилетиями ждут, что в аиле появится сын Таштана…

Персонажи «деревенских» произведений Мара Байджиева – простые, порой незаметные люди. Таштан следит за колхозными арыками, и его называют «Начальник воды». Но слово «начальник» применительно к нему неизменно приобретает юмористический оттенок. В повести «Тропа» образ «маленького» человека имеет даже заостренно полемический смысл – уж кто может быть более унижен, беспомощен, чем убогий сирота Абылкасым, усыновленный старухой Зыядой-апой и вновь осиротевший после ее смерти? Но автор задается целью показать «тропу» человека к самому себе, рост его достоинства, способность своей самоотверженной любовью и порядочностью победить зло и добиться справедливости в самом широком значении этого слова – и в отношении к себе окружающих людей, и в ответном чувстве любимой женщины. Умирающая старуха в рассказе «Улыбка» напоминает героиню повести В.Распутина «Последний срок», и трудно не заметить, сколь близки друг к другу по звучанию эти произведения, как приближающаяся смерть и резко углубленные ее приближением воспоминани
я о прожитой жизни высвечивают и тут и там подлинно народную структуру изображаемого характера, придают ему эпическую монументальность.

При всей жесткости и лаконизме письма Мар Байджиев рисует своих персонажей с неизменным сочувствием и состраданием. Не случайно в его прозе так много стариков и детей, то есть тех, кто в первую очередь нуждается в защите и покровительстве. Не случайно он так внимателен к любым добрым движениям человеческой души, к мукам ее возмужания и созревания. Хотелось бы отметить с этой точки зрения превосходный рассказ «Чапай», где детская игра в гражданскую войну неожиданно перерастает во что-то очень серьезное, «прогнозирует» будущие характеры, потому что ребенок познает в игре и настоящую боль, и горечь поражения, и разочарование в друге.

Человек в прозе Мара Байджиева сложен, противоречив, нередко изломан обстоятельствами (как, например, Искандер из «Ливня», не раз сталкивавшийся с подлостью и сделавший вывод, что «все мы немного подленькие»). Даже мелодраматический сюжет «Ливня», с его традиционным «треугольником», описанием внезапно налетевшей любви, образом героя-подводника, обреченного на смерть болезнью лучевой и т.п., не мешает появлению сцены, когда полюбившая Азиза Нази обнаруживает временную слабость духа и поддается на посулы и уговоры «купившего» ее однажды и относящегося к ней как к собственности Искандера. Мудрая старуха в «Улыбке» не может простить дочери ее бегства в город, говорит внучке всякие жестокие слова о матери, запрещает ей принимать городские посылки, и внучка «ждет, пока умрет бабушка», опасаясь лишь того, что «набегут со всех сторон родственники, начнут плакать, голосить, хозяйничать в доме, резать баранов, развешивать в сарае красно мясо» и обязательно обнаружат мамины подарки… Рассказ «Ошибка» завершается саркас
тической интонацией: узнав о том, что жена смертельно больна, муж проникается к ней необыкновенной нежностью и раскаянием, словно бы переживает возвращение первой любви, но стоит медицинскому диагнозу оказаться ошибочным и жене вернуться домой, как разражается обычный семейный скандал…

В то же время автор знает про человека и другое – что он «в существе своем добр и прекрасен». Знает и убеждает читателя обычными, но человечными поступками своих персонажей или общей гуманистической интонацией повествования. Вспомним, как Начальник Воды, поймав «воровку», потом сам же приносит крынку молока с хлебом: «Воровать-то голод заставил». Или как дядя Монколой в «Тропе» обращается на похоронах Зыяды-апы к односельчанам с обрядовой речью, прямо касающейся осиротевшего Абылкасыма: «Родные и братья!.. Если она задолжала кому или обидела кого, пока жила на свете, скажите сейчас, не стесняйтесь! Покойная оставила после себя человека, который расплатится, если надо. Не смотрите, что он слишком молод и не очень здоров, у него есть братья, у него свой род, ибо он пришел в наш аил, как сын, стало быть, мы не оставим его в беде!»

Герои Мара Байджиева ищут семью, нащупывают родовые корни, а, найдя, обретают в них нравственную опору и защиту.

В деревне эти корни ощутимее, город придает поискам человека «центробежный» характер. По внешним признакам повесть «Жил-был серый скакун…» – история творческого и духовного кризиса популярного работника республиканского телевидения. Однако внутренний замысел опять-таки возвращает нас к теме рода, оборванных корней: потерявший себя человек мечется по замкнутому кругу, подобно цирковой лошади, оставляет верную жену, любимого сына, набивается в мужья к хладнокровой, «умствующей красавице», ищет спасения в родном аиле, но слышит там справедливые упреки родни, что запустил могилы предков…

Мар Байджиев разрабатывает эту тему и в «городской» психологической повести, и в рассказе, и в реалистической изображении деревни, насыщенном приметами народного быта. Иногда прозаик обращается и к столь распространенным ныне притчевым и мифологическим формам, как это сделано, в частности, построенной на древних преданиях и легендах повести «Однажды очень давно», где свободолюбивое, вольное племя киргизов-охотников, «снежных барсов», обитающее высоко в горах, словно бы воплощает в себе идеал естественного, органического единства человека и природы, патриархальной гармонии.

Повесть «Однажды очень давно» вносит в книгу яркие, экзотические краски, свидетельствует о богатом авторском воображении, открывает перед прозой Мара Байджиева новые стилистические возможности. Стиль писателя вообще привлекает своим напряжением творческого поиска. Лиризм сочетается здесь с подробным бытописанием, психологизм современной литературы с фольклорным орнаментализмом.

Своеобразную окраску этой прозе придает постоянно пробивающийся в ней сквозь любые стилистические платы юмор, которого подчас так не хватает нашей «серьезной литературе». Семейные неурядицы в «Сулуу» сугубо натуральны, но одновременно и смешны. Стоит герою рассказа зайти в дом, как на него обрушиваются жалобы жены («Стиральная машина не работает!», «Газ кончился!..», «У сына расстроился желудок!..», «Испортился холодильник!..», «Айна сломала электросамовар!..», «В спальне протекает радиатор!»..). «Боже мой, сплошная механизация!» – ужасается герой. Потом двухлетний сын вымазывает его горчицей. А в довершение всего дочка пристает с вопросом: «Папа! Папа! А почему камбала похожа на пощечину?» – и получает незамедлительный ответ: «Сейчас узнаешь разницу». Действие развивается почти буффонадно. И требуется немалое мастерство, чтобы спустя несколько страниц перевести его в совершенно иную интонацию. Озорная усмешка нет-нет да и брызнет в повествовании, казалось бы, совсем к ней не располагающем. Например, самое большое оскорбление, которое муж наносит жене в финале каждой семейной сцены в рассказе «Ошибка», – это выкрикиваемое им уже на лестнице слово «толстуха». «Жена вмиг умолкла и, как раненая медведица, уходила в квартиру, валилась на диван и долго плакала: «В какой черный день я повстречалась с ним?.. Может, думает, что я все съедаю и не даю детям? А куда он смотрел, когда мы встречались? Разве не видно было, что я расположена к полноте? О-ой, мама!»

В миниатюре «Преступление и наказание, или Красные уши» автору остаточно двух страниц для того, чтобы обрисовать колоритный характер. Аильный пожарник дядя Качкынбай сидит, ни о чем не заботясь, на деревянной вышке, трудодни идут, а дома не горят. «Кроме жирных черных заголовков газет, он ничего не читал и, считая себя крупным человеком, не обращал внимания на мелочи». Когда же наконец один дом загорелся, между дядей Качкынбаем и мальчишкой, сообщившем ему о пожаре, состоялся следующий диалог: «Значит, горит, говоришь? – Горит. – Может, скоро и другие дома загорятся? – Загорятся. – И все сгорит? – Сгорит… Он подтянул широкие штаны, спустился с вышки… схватил меня за ухо и повернул его на сто восемьдесят градусов… – Будешь еще панику наводить? Будешь еще обобщать?» И конечно же, полны юмора рассказы о детях, чью психологию и логику автор хорошо понимает и умеет показать, будь то решение героя «Моей золотой рыбки» стать второгодником, чтобы оказаться в одном классе с девочкой младше его на год, или конфликт маленького Бекжана с «Чапаем», заставляющим его играть роль шпика…

По своей изобразительности проза Байджиева кинематографична. Так, в частности, показан сон старухи в «Улыбке»: «Снилось ей, будто лежат они с мужем в широкой степи на огромном стоге сена… А над головой небо. Оно синее-синее, высокое-высокое… Вот на горизонте показались две беленькие звездочки. Это бегут два сына – близнецы Асан и Усен (они погибли под Сталинградом)… Сверкают детские ягодицы и пятки, зеленые от свежей травы. А они с мужем, обнявшись, летят в синее-синее небо мимо облаков». Постоянно бросаются в глаза в книге смелый перебив планов, монтаж, раскадровка, насыщенность диалога. Мы почему-то забываем, что драматургия и кинодраматургия – тоже явление литературы. Мар Байджиев нам об этом напоминает.

Читать его повести и рассказы интересно. Они проводят нас по дорогам детства и зрелости, погружают в далекое и недавнее прошлое для того, чтобы в итоге глубже понять сегодняшний день, с его заботами и тревогами, нежностью и суровостью. Хочется думать, что встреча с таким собеседником, как Мар Байджиев, расширит и обогатит представление читателя о современной киргизской литературе.

ВАДИМ КОВСКИЙ,
    доктор филологических наук.
    г.Москва