Виктор Угаров

(документальная повесть)

Эта книга продолжает серию «Жизнь замечательных людей Кыргызстана» и посвящена жизни крупного производственника, почти тридцать лет возглавлявшего завод «Физприборы», Виктора Ивановича Угарова. Его имя – в первом ряду руководителей, благодаря которым промышленность республики переживала в те десятилетия свой золотой век

Публикуется по книге: Виктор Угаров. – Б.: 2004. – 322 с. – (Жизнь замечательных людей Кыргызстана)

Главный редактор ИВАНОВ Александр
    Шеф-редактор РЯБОВ Олег
    Редакционная коллегия:
    АКМАТОВ Казат
    БАЗАРОВ Геннадий
    КОЙЧУЕВ Турар
    ПЛОСКИХ Владимир
    РУДОВ Михаил

                                                                           Два мира есть у человека:
                                                                              Один, который нас творил,
                                                                              Другой, который мы от века,
                                                                              Творим по мере наших сил…
                                                                                                              Н. Заболоцкий

На гребне бегущей волны

Для меня, как, пожалуй, и для многих, он вынырнул из неизвестности вместе с заводом «Физприборы», о котором до него, в общем-то, редко кто слышал. Вынырнул и, сам создавая бегущую вдаль волну, десятилетиями оставался на ее гребне.

Бурное развитие, подъем завода настолько же связаны с ним, с его усилиями, его организаторским и творческим даром, насколько широкая известность его собственного имени обретена благодаря всему тому, чем при нем был славен этот завод. Они словно сообщающиеся сосуды, где боль и радости одного тут же переливались в боль и радости другого.

Он не был в числе тех красных директоров, которые приходили руководить заводами и фабриками, освоив лишь министерское или партийное кресло. С малолетства, еще в военное время, он плотно вписывается в заводскую жизнь. И делает карьеру, поднимаясь именно по ее ступеням. И раскрывается как крупная личность именно в ее атмосфере.

Виктор Иванович Угаров… Почти тридцать лет его директорства на «Физприборах» совпали в целом с расцветом промышленности Киргизии. Жизнь предоставляла ему разные шансы в различных сферах деятельности. Он ставил на производство. И, как правило, выигрывал. Но все-таки не был производственником чистой воды, для которого, кроме завода, ничего не существует. В Угарове все переплелось: любовь и музыка, философия и практика, дальние заплывы на Иссык-Куле и полеты во сне над Бишкеком и его окрестностями…

Я убедился в этом за многие годы моего с ним знакомства. Сколько встреч и бесед было у нас!.. И на заводе, и на улицах города, и даже на летном поле аэродрома. Помнится, в начале восьмидесятых мы провожали кого-то из высоких чинов, а после задержались и долго бродили по летному полю, прерывая разговор лишь в моменты взлета и посадки самолетов, когда от гула закладывало уши, а ветер чуть ли не валил нас с ног. Он превосходный рассказчик, и у меня постепенно складывалось намерение написать о нем книгу. Намерение это усилилось после того, как судьба свела меня с другим замечательным человеком – Акматбеком Касымкуловичем Нанаевым, тогдашним секретарем парткома завода «Физприборы», поведавшим мне об Угарове много интересного.

В разное время были опубликованы две мои повести «Снег в сентябре» и «Вызов», где прототипом главного героя, Максимова, является, по сути, Угаров. И вот теперь я представляю на суд читателя эту документальную книгу о нем.

Александр Иванов

    Виктор Угаров

Глава первая

О том, чего могло и не быть, но быть без нашего героя не могло

    В предбанниках рая

Городских телефонов в цехах инструментального завода имени Ленина, даже таких крупных, как цех электротельферов, где работало свыше шестисот человек, не было тогда и в помине. Только телефоны внутризаводской связи. Такой телефон стоял на краешке стола начальника этого цеха Виктора Угарова. Почему на краешке? Да потому, что остальная часть стола была завалена в тот момент бумагами со всевозможной цифирью. Угаров считал, анализировал, перепроверял… И чем больше он этим занимался, тем большее удовлетворение испытывал. Все складывалось, получалось так, как он и добивался. А уж если дело идет по восходящей, чего ж не радоваться? Его лицо крепкой, рельефной лепки, с высоким выпуклым лбом, широкими бровями, под которыми уютно себя чувствуют живые коричневые глаза, с тугими скулами и крупным прямым носом, его лицо слегка помягчало, расслабилось, в нем появилось что-то задорное, юношеское.

И когда зазвонил телефон и он взял трубку, то постарался придать лицу строгое выражение, чтобы в голосе не проскользнули радужные нотки. Вот достигнет цех намеченной им отметки, тогда можно будет не скрывать своего настроения. А пока…

– Угаров слушает.

– Здравствуй, Виктор Иванович! – он сразу узнал Соломко, много лет проработавшего директором этого инструментального завода, переведенного потом в Совнархоз республики, теперь же пребывающего в должности заведующего отделом промышленности ЦК Компартии Киргизии. – Ты что так припозднился? Времени вон сколько, темень уже на дворе. Или домой не тянет?

– Тянуть-то тянет, Григорий Яковлевич, но и цех не отпускает. Надо кое-какие расчеты подбить.

– Так чем ты там озабочен?

– Деньги считаю.

– Деньги? – недоверчиво переспросил Соломко. – Не загибаешь ли? Этим занимаются в конце месяца, а сегодня десятое.

– У кого как, Григорий Яковлевич. Работать стали ритмично, довели ритмичность до 33 процентов в декаду. Отсюда и все остальное пляшет. Каждую декаду ведем расчеты. И финансов тоже.

– Ого! Да такого не бывает.

– Бывает! – с нечаянно прорвавшимся торжеством уверил Угаров. Он и не подозревал, что Соломко все это известно, что у него полная информация о положении в цехе, да и о нем самом тоже, что попросту он его слегка разыгрывает, чтобы услышать все это от него самого. Истинный руководитель всегда больше знает, чем говорит, показывает.

– Я вот что звоню, – после паузы продолжал Соломко. – Думаем назначить тебя директором завода. Хотелось бы услышать твое мнение на этот счет.

– Небось, куда-нибудь к черту на кулички, подальше от Фрунзе? – забеспокоился Виктор Иванович. – Я ведь только пять лет как сюда вернулся.

После Тульского института положенный срок под Карагандой оттрубил. В колею наконец вошел, и опять срываться…

– Речь идет о фрунзенском заводе.

– Каком?

– Потом узнаешь. Пока нам нужно твое согласие. В принципе.

Разговор с городскими абонентами велся через коммутатор, через диспетчера. Угаров вдруг представил, что диспетчер слушает их разговор, а завтра вести о нем, этом разговоре, разнесутся, обрастая домыслами, по всему огромному заводу. Не догадывался он, что Соломко строго-настрого предупредил диспетчера: никому о его звонке ни звука. А завод-то военный. Диспетчер воспринял предупреждение, как солдат – приказ генерала. Но откуда было знать об этом Угарову? И он молчал, опасаясь преждевременной огласки.

– Чего ты замолк? – спросил Соломко. – Или потерял дар речи?

– Вовсе не потерял.

– Тогда в чем же дело?

– Может, Григорий Яковлевич, при встрече…

– Не морочь голову! Мне уже сегодня нужен определенный ответ: да или нет?

– Да, – вполголоса, чтобы, возможно, не расслышал диспетчер, произнес Угаров.

– Молодец! Иного я от тебя и не ожидал.

Виктор Иванович жил в то время в пятиэтажном доме напротив восточной проходной завода. После блуждания по частным квартирам и заводским квартирам с подселением выделенная ему недавно малогабаритная двухкомнатная квартира казалась сущим раем. Можно было прийти, прилечь на диван, читать газеты, слушать радио или обмениваться мыслями по тому или иному поводу с женой, не беспокоясь, что это вызовет недовольство у соседей по открытому жизненному пространству.

Переселившись сюда, Виктор Иванович и Нина Федоровна, его жена, его надежда и опора, в чем он раз и навсегда убежден, поначалу придерживались старых привычек: говорили меж собой почти что шепотом, старались не греметь посудой на кухне, не хлопать дверьми, ходить чуть ли не на цыпочках. Но свобода постепенно все ставит на свои места. И вскоре они почувствовали, что квартира – это их «крепость», и уже вели себя сообразно желанию и настроению.

После разговора с Соломко он не вошел, а буквально влетел домой, как на крыльях. Все в нем бурлило, кипело, рвалось наружу. Но он сделал вид, будто спешит лишь потому, что сильно проголодался. К еде Виктор Иванович относился уважительно – сказывались, видно, голодные детские годы, – и как только садился за стол, переставал торопиться, но ел быстро, хорошо пережевывая. И серьезные темы во время еды старался не затрагивать.
Нина Федоровна если еще и не изучила характер мужа во всех его проявлениях, то в основных – пожалуй. Его лучше не дергать вопросами. Когда созреет, сам выложит все, что необходимо. Она придерживалась мнения, что умеющий ждать всегда ближе к цели, нежели тот, кто без конца рвет поводок терпения.

– Вот так, Нина, у нас, кажется, опять грядут перемены, – сказал после ужина Виктор Иванович. Он провел ладонью по темно-русым вьющимся волосам и, прищурившись, посмотрел на нее. Она улыбнулась. Женское чутье подсказывало: новость хорошая, правда, сулит их семье много хлопот и переживаний. – Такое впечатление, будто ты все знаешь, – продолжал он, – хотя этого быть не может. Всего час назад мне звонил Соломко Григорий Яковлевич и предложил работу директором завода. Пока не открыл – какого именно. Я попробовал потянуть, но он умеет прижимать к стенке. Пришлось дать согласие.

– Ох, трудно будет, Виктор, – в его имени она делала ударение на последнем слоге. Не столько из любви к французам, у которых так принято, сколько из желания выделить своего мужа среди всех здешних мужчин с таким именем. – Ты столько времени и сил вложил в свой цех, чтобы работа в нем наладилась…

– Но ведь интересно! И потом, пойми, руководить заводом – это такой творческий простор, столько можно сделать!.. Директорство каждый день не предлагают.

– Смотря на каком заводе, – Нина Федоровна, когда возникала необходимость, сдерживала своего порывистого, склонного к фантазиям мужа.

– И то верно.

Любопытно, что именно в этот день, 10 апреля 1963 года, в одной из центральных газет появилась разносная статья по Фрунзенскому заводу физических приборов. Просматривая целый ворох газет, Угаров интересовался прежде всего материалами на производственные темы. Прочитал он в обеденный перерыв и эту статью. Хроническое невыполнение плана. Производство приборов постоянно падает, а те, что выходят, низкого качества. Довольно резко прошелся корреспондент и по директору завода Михаилу Захаровичу Федорову, отметив его беспомощность, неспособность хоть как-то улучшить ситуацию. После разговора с Соломко Угаров возвращался мысленно к статье, к тому тону, каким она была написана. И невольно соотносил все это со сделанным ему предложением. Конечно, варианты рокировки руководящих кадров могут быть самые разные. Иной раз освобождение одного места влечет за собой длинную цепь перестановок. И все-таки, если откровенно, такой вариант он не исключал.

Дальше потянулась полоса неопределенности. Директор завода физических приборов Федоров постановлением Комитета партгосконтроля при ЦК КП Киргизии и Совете Министров Киргизской республики был освобожден от занимаемой должности. Затем, как и полагалось, последовал соответствующий приказ Управления Средазсовнархоза. Газеты тут же сообщили об этом.

Угаров ждал, что вот-вот решится вопрос и с его назначением. Так оно, вроде бы, и вышло. Через несколько дней его пригласили в ЦК. Инструктор отдела промышленности Михаил Григорьевич Гусев подтвердил: речь идет о заводе физприборов. Необходимо написать автобиографию, заполнить личный листок по учету кадров. Досконально проверив подготовленные Угаровым документы, Гусев встал, пожал ему руку и произнес обкатанную для таких случаев фразу: «Когда понадобится, мы обязательно вас пригласим».

После этого о нем словно напрочь забыли. Где-то там, наверху, велось изучение все новых и новых кандидатур, кто-то сходу отсеивался, кто-то продолжал марафон согласований. Велась подготовка к перетасовке кадров, как карт в колоде. Но его больше не вызывали, словно упал занавес и – спектакль закончился. Проходили дни, недели, месяцы…

Отец, Иван Филиппович, живший неподалеку от него, всячески успокаивал:

– Брось ты с этим делом связываться! Работаешь и работай. Это ж надо – начальник цеха. И какого! Чего тебе еще? А у них, – он мотнул головой вверх, – не угадаешь, что на уме, когда, кому и какой фактик готовы припомнить. Я ж тебе рассказывал об истории, которая у меня с ними вышла. Надеюсь, не забыл?

– Как же, хорошо помню. Она мне уже однажды аукалась, когда принимали в партию. Утверждение проходило в горкоме. Турдакун Усубалиевич Усубалиев внимательно посмотрел на меня и сказал: «Был как-то, Угаров, с твоим отцом инцидент. Потом все тщательно проверялось. У него кругом чисто, никакие грехи за ним не числятся».

– Сегодня так, а завтра эдак, – не сдавался Иван Филиппович. – Куда они свою голову повернут, туда всем остальным шеи согнут.

А история была такова. Шел 1957 год. Отец Виктора Ивановича работал тогда на том же инструментальном заводе. Больших должностей не занимал, но уважением пользовался. За умение и трудиться на совесть, и говорить всегда то, что думает.

Проводилась заводская партийная конференция. Среди разных вопросов был, как считалось, и совсем проходной: одобрение политики партии и правительства по избавлению населения от всякой живности. Государство, якобы, брало на себя заботу завалить магазины любой продукцией животноводства и полеводства, а в ответ на это народ должен был отказаться от разведения кур, уток, коров и коз, чтобы все без остатка силы направить на строительство светлого будущего – коммунизма. Казалось бы, лучше не придумаешь. Никаких тебе дополнительных хлопот, только работай, скажем, на том же заводе, ну, а всем необходимым тебя обеспечит государство. Добавится свободное время – учись, расти, совершенствуйся, дерзай, одним словом. Разве это не движение вперед, к намеченной партией цели?

Выступавшие на конференции, в президиуме которой сидел первый секретарь Фрунзенского горкома партии Турдакун Усубалиев, всецело поддерживали линию партии и правительства, горячо благодарили их за отеческую заботу. Хотя большинство заводчан жили в одноэтажных постройках, и птица, скот были для них существенным подспорьем. Но куда денешься, ежели наверху уже решили, как тебе лучше жить? И тут слово взял Угаров-старший.

– Нельзя так, товарищи, нельзя, – заговорил он, хмуря густые, кустистые брови. С возрастом и к Виктору Ивановичу перейдет отцовская «бровастость». – Вы же собираетесь отбить у людей охоту заботиться о самих себе. Отучаете их работать для собственного прокорма, прокорма своей семьи. Это потом нам боком выйдет. Согласен, если у кого нет желания возиться в курятнике или коровнике, пускай себе отдыхают. А если есть? Если на этом семья держится? Запрещать, бить по рукам? А пройдет время – опять хлебать последствия перекосов?

Еще заковыка в том, что магазины-то пока того, не на уровне. Чего ж телегу впереди лошади ставить? Спешка нужна, известно, где. Лишая людей возможности заниматься живностью, государство делает плохо не только им, но и себе. Какой в этом резон? Никакого. Вот потому я против.

Сказал и пошел с трибуны. Что тут началось! Зал бушевал, неистовствовал! Смелость, особенно такого рода, всегда вызывает бурную реакцию. Люди ценят тех, кто ради их интересов готов идти хоть на плаху, хоть на костер. Поступок Угарова-старшего таил для него определенную опасность. Вполне могли пришить какое-нибудь дело, обвинить в антипартийности. От сталинской поры четыре шажка отошли, да и то с оглядкой. Переломить ход конференции ему тогда не удалось, но поколебать, приблизить к реальности – это наверняка.

На следующий день его вызвали в партком завода. Усубалиев едва скрывал раздражение. Выступление с критикой партийных решений рассматривалось как ЧП. И о нем безотлагательно сообщалось в Москву. А раз так – жди неприятностей. И он, обладая превосходным знанием политической кухни, попробовал изменить положение.

– Остыли, Иван Филиппович, – доброжелательно заговорил Усубалиев, когда тот сел на предложенный ему стул. – Вчера вы резко выступили, непозволительно резко. Я думаю, сгоряча. Но партия всегда предоставляет возможность исправить ошибку. Откажитесь от сказанного – и вопрос будет закрыт.
Угаров-старший в ответ усмехнулся:

– Отказаться? Ну что ж, созывайте снова партийную конференцию. Вот на ней я и скажу, чего вы от меня требуете. А свою точку зрения менять не намерен.

После этого его долго и основательно проверяли на предмет происхождения кулацких замашек. Но так ничего и не обнаружили.

А спустя двадцать лет Турдакун Усубалиев, уже давно руководивший всей республикой, скажет его сыну Виктору Угарову при очередной встрече: « Передай своему отцу, что он тогда был прав. Напрасно, совершенно напрасно запрещали горожанам разводить живность».

Отец тяжело болел. Выслушав сына, с трудом он приподнимется на постели и вымолвит тоже с трудом: «Поздно! Столько дров наломали…». Виктор Иванович только вздохнет, соглашаясь с отцом: потери действительно велики. Он сам, будучи директором «Физприборов» с большим стажем, не понаслышке знал, как сложно в рабочем человеке, которого всю жизнь обкладывали запретами, как волка флажками, пробудить творческое отношение к тому, чем живет завод, что преображает его, дает ему каждый день все новое и новое дыхание.

Но это будет потом. А пока на календаре 1963, апрель. Виктор Иванович продолжал работать на своем родном инструментальном, где начинал еще пацаном в лихую военную пору. Отсюда получал направление в Тульский механический институт, сюда же, отработав положенное в Караганде, он в конце концов и вернулся.

Забот у него хватало. Он из той породы людей, для которых топтание на месте хуже самой смерти. Остановиться и отстать, по его убеждению, слова одного корня. И хотя цех наращивал выпуск электротельферов, Угаров все равно выискивал способы, чтобы движение было безостановочным. Если иной раз не в количестве, где определенные ограничители в виде планов и прочего существуют, то в качестве. Тут уж никаких пределов для улучшения быть не может.

«Почему Бог создавал землю так, что на ней нет рая? – шутливо подначивал он своих оппонентов, плодившихся, словно кролики, и столь же быстро сходивших с арены. – Да потому что в массе своей человек по природе ленив и консервативен. Попади он сразу в рай, он и пальцем не пошевелит, чтобы хоть чуточку что-то преобразить. Зачем? И без того хорошо. На пути к раю существуют различные помещения, как бы предбанники, с разной степенью дискомфорта, и человек, дабы выжить, а заодно и очиститься, вынужден бороться. Добился комфорта – открывай новую дверь и переходи… в следующий предбанник. Сколько их? Одному Богу известно. Все сделано из расчета на человеческую жизнь. Не закопошился на месте, успел добраться до последней двери, открыл ее, а уж там настоящий рай. Правда, на небе».

Пусть не все вершилось так, как хотелось бы Угарову, но жизнь его шла на полных оборотах. Весна плавно вкатила в лето, и лето порулило дальше. Мысли о заводе физприборов постепенно отодвигались, отходили на задний план, терялись средь повседневных дел, как теряется в песках ручей. Тем более, что переменами он и на своем инструментальном заводе не был обделен. Иному на всю производственную биографию хватило бы с избытком. Когда вернулся из Караганды, его назначили мастером, полгода спустя – старшим мастером, не успел оглянуться – заместителем начальника цеха по выпуску роторных линий для оборонной промышленности, еще через года полтора – первым заместителем начальника и главным технологом самого крупного инструментального цеха. И везде ему удавалось так повернуть дело, что цех сдвигался с мертвой точки, в нем обнаруживался, начинал действовать ресурс, способный подпитывать его энергией. Угаров напоминал шахматиста, который садился вместо того, чья партия считалась проигранной, и непременно выигрывал.

Обнаружил он этот ресурс и в цехе по производству электротельферов, который к моменту его прихода хромал на обе ноги. Чем важен был для завода этот цех? Его продукция пользовалась огромным спросом, и от положения в нем во многом зависела заводская казна.

Казалось бы, в цехе кипит работа. Завод буквально заставлен электротельферами. Но часть из них не доведена до кондиции, еще часть находится без упаковки. Наступает конец месяца, а сданной продукции – кот наплакал. Весь завод это бьет по карману.

Угаров перво-наперво наладил процесс сдачи готовых электротельферов. Причем, подекадно. Каждые десять дней на склад должны были отправлять более трети полностью готовой, упакованной продукции. Чтобы ее после прохождения контрольных инстанций успевали вовремя оприходовать. Он сам составил график и неукоснительно следил за его исполнением. И вскоре колесо закрутилось. Через год цех уже значился во флагманах, был краснознаменным. Во время праздничных парадов и шествий по столичной площади его коллективу доверялось идти впереди колонны заводчан с высоко поднятыми знаменами.

Чего ж еще желать при таком-то раскладе? Да Угаров особо никуда и не рвался. Просто его взбаламутили разговорами о заводе уважаемые чиновники из ЦК, вот и замерещились ему какие-то призрачные горизонты. Все-таки между цехом, каким бы крупным он ни был, и заводом – большая разница. Цех словно внутри оболочки, за него, как ни крути, все решает заводское начальство – и фонды заработной платы, и производственные фонды по материалам, комплектующим изделиям, кадрам… А завод – это нечто автономное, самостоятельное. Здесь от руководителя зависит очень многое, почти все. И производство, и судьбы связанных с заводом людей. Разве не естественно, что Угарову было интересно узнать, попробовать, что же он может, на что же он способен, если ему доверят возглавить завод?

В ту пору Виктор Иванович еще мог планировать летом свой отпуск. Жена да дочь Оленька, которой в сентябре предстояло идти в первый класс, – вот и весь его нехитрый «отпускной багаж». С ними хоть на Иссык-Куль, хоть на край света. Иссык-Куль, понятно, желанней и ближе.

Тогда сплошь и рядом отдыхали «дикарями». Своего пансионата у завода имени Ленина еще не было, а гоняться за профсоюзными путевками Угаров не стал. Пусть ими пользуются те, кто постарше. Он и в автобусе, завидев кого с сединой, спешил уступить место. А Нина совсем девчонка девчонкой – стройная, веселая, русая коса по пояс. Взгляд не оторвать. Еще в бытность директором, тот же Соломко, проходя по цеху, где она работает, обязательно останавливался около ее станка. Полюбуется, как Нина проворно управляется со станком, и дальше идет. Идет и улыбается. Кто-то верно сказал: красота, если она не сонная, а живая, словно музыка для глаз. Огонек в душе зажигающая.

Для поездки на Иссык-Куль требовался транспорт. Своего у них даже в перспективе не просматривалось. Виктор Иванович договорился с владельцем «Москвича» еще первого выпуска, и он за пять с лишним часов довез их до Долинки. Нашли поукромней место на диком пляже, установили прихваченную с собой палатку, побросали туда спальные принадлежности и – быстрей в воду. Голубую, искрящуюся, из которой только выйдешь, а она опять манит, тянет к себе.

О, как они отдыхали! У них был примус, продукты же в селе можно было найти любые, буквально за гроши. Особенно они старались, чтобы их дочь, Оленька, окрепла, загорела, набралась сил: ведь школа для нее – новый этап в жизни. Ради этого, кстати, и затевалась поездка. И потом они долго вспоминали о ней, как о дарованном небом чуде.

Может быть, еще и потому, что такого беззаботного во всех отношениях отдыха у них больше не было.

А в ЦК как будто только и ждали, чтобы Угаров, ничего не ведая, отдохнул на полную катушку. Чтобы голова у него была ясная, никакими отвлекающими заботами не обремененная. Пригласили сначала к Соломко. Григорий Яковлевич встретил его так, словно только вчера, а не четыре месяца тому назад он звонил Угарову в цех и спрашивал согласия на новую должность.

– Вот видишь, у нас все четко: сказано – сделано, – он довольно потирал руки, приглашая тем самым радоваться и Угарова, которому, мол, преподносится подарок на блюдечке с голубой каемочкой. Но полностью скрыть своего напряжения ему все-таки не удавалось. – Остается только беседа с нашим Первым и можешь приступать к работе.

В общих словах Григорий Яковлевич обрисовал круг задач, которые предстоит решать директору завода физприборов. В подробности он не вдавался. Когда Виктор Иванович попробовал подкинуть ему кое-какие уточняющие вопросы, то был тут же остановлен. Дескать, разберешься на месте. Дескать, мы за тебя не беспокоимся, у тебя все получится. Только потом, после нескольких дней на заводе, Угаров поймет, почему заведующий отделом ЦК уходил от конкретных ответов.

Соломко мельком бросал взгляд то на часы, то на красный правительственный телефон. Ждал приглашения на третий этаж, где находился кабинет Первого. Через несколько минут после звонка они поднялись в этот кабинет. Судя по всему, Турдакун Усубалиевич был настроен менее оптимистично, чем Соломко. Он хорошо знал, какая тяжелая ноша взваливается на плечи Угарова, и не был полностью уверен, что тот с ней справится.

Поздоровавшись, Усубалиев спросил Соломко, обо всех ли недостатках в работе, жизни завода он рассказал новому директору, известно ли тому, с какими серьезными проблемами сразу же придется сталкиваться? Причем, это говорилось таким тоном, словно Угаров заранее в чем-то был виноват, словно его способности заранее ставились под сомнение. Григорий Яковлевич утвердительно кивнул, заверил, что Угарову все досконально известно, и он готов приступить к своим обязанностям.

Виктору Ивановичу врезалась в память фраза, произнесенная Усубалиевым при прощании:

– Не справитесь, сюда приглашать не будем.

Сказал, как выталкивают родители птенца из гнезда: или полетит или, увы, разобьется.

Кресло или электрический стул?

Столько народа в директорском кабинете никогда прежде, да и, пожалуй, после этого, не было. Люди сидели, стояли, тесно прижавшись, толпились в дверях и за ними. Вопрос архиважный: представление нового директора. За четыре месяца безвластия слухи на заводе гуляли разные. И о том, что придет на этот пост, возможно, свой человек, главный инженер завода Юрий Константинович Погребинский, и о том, что, скорее всего, назначат опытного, из номенклатурной обоймы, такого, как Соломко. Ведь и бывший директор Федоров тоже проходил солидную партийную, министерскую школу, правда, по строительной части. Просачивались слухи и об Угарове, но их до последнего времени не воспринимали всерьез, хотя они были весьма и весьма настойчивыми.

И вот теперь все решено, Угаров приехал на черной «Волге» вместе с секретарем ЦК по промышленности и строительству Петром Ефимовичем Вакуловым, который и представляет его коллективу. Слушая обычную для таких случаев характеристику нового директора – молодого, растущего, хорошо знающего производство, люди внимательно рассматривали Виктора Ивановича. Среднего роста, кряжистый, весь собран, как пружина, голова крупная, взгляд цепкий, изучающий, такого на мякине не проведешь. Если останется, не сбежит, легкой жизни при нем вряд ли дождешься.

В свою очередь Виктор Иванович тоже приглядывался к окружающим. Он заметил, что многие встретили его приход настороженно, а то и вовсе неодобрительно. Иных привело сюда любопытство. И только меньшинство связывало с ним, как подсказывала ему интуиция, определенные надежды.

Он не ждал распростертых объятий и окрыляющих его речей. Но все-таки рассчитывал на элементарную приветливость заводчан, на стремление к пониманию. Но этого, увы, не было.

После того, как секретарь ЦК закончил представление, Угаров поднялся, оперся руками о стол и, обведя задумчивым взглядом собравшихся, сказал твердо то, что он, в общем-то, и должен был сказать:

– Будем работать. Других путей у нас нет.

Аплодисментов не последовало. Даже одиночных, жидких. Пожелав удачи, Вакулов уехал. Тут же, в один момент, выдуло и остальных. Оставшись один, Угаров стал прикидывать, с чего же начинать. Домашние заготовки не годились. То, с чем он столкнулся, оказалось гораздо хуже того, что он предполагал.

Обычно при смене руководства прежний руководитель сдает новому дела, знакомит с обстановкой. Но Федоров уже четыре месяца как освобожден от директорской должности. Учитывая давние заслуги, его, правда, оставили на заводе физприборов начальником отдела внешних работ. Но что он знает о сегодняшних делах, именно о сегодняшних? Да и какой ему резон помогать Угарову?.. А главный инженер? Погребинского почему-то не было. И трудно сказать, допустил ли на этот счет промашку ЦК или все специально так было выстроено?

Занятый своими мыслями Виктор Иванович не сразу заметил, как дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулся знакомый ему еще по инструментальному заводу Николай Урбанович.

Его появление напомнило Виктору Ивановичу один эпизод пятнадцатилетней давности. Без отрыва от производства, как тогда говорили, он закончил десятый класс вечерней школы. На выпускной вечер пришло руководство завода, был там и представитель профсоюзного комитета Урбанович с женой Юлией Алексеевной.

Летом она работала в пионерском лагере и, зная, что Виктор Угаров классно играет на баяне, предложила начальнику лагеря Поповой взять его «на пробу». Та согласилась. В результате они остались очень довольны им.

При поздравлении выпускников говорилось и о том, кто из них какой путь выбрал. Угаров собирался поступать в Тульский механический институт, который был дочерним институтом Ленинградского военно-механического института. Юлия Алексеевна, услышав об этом, сказала Урбановичу: «Помяни мое слово, этот парень будет директором!». Урбанович только посмеялся в ответ.

И вот теперь он пришел в кабинет к Виктору Ивановичу, без приглашения, на правах старого знакомого уселся напротив него за приставной столик и, заговорщицки подмигнув, спросил:

– Хочешь, дам тебе совет?

– Валяй, – в тон ему ответил Угаров.

– Уходи с завода. Пока не поздно – уходи. Еще есть возможность все переиграть. Поезжай в ЦК и откажись.

– С какой это стати?

– Объяснять долго. Впрочем, и не нужно. Иначе плохо кончишь. Посадят.

– Ну да! – прикидываясь, испуганно всплеснул руками Угаров. – Прямо-таки и посадят?

– Точно говорю.

– Вот дела! – тяжело вздохнул Угаров. – Надо подумать. Перспектива и впрямь хуже некуда.

Считая миссию выполненной, Урбанович испарился так же быстро и незаметно, как появился.

Откуда ему было знать, что Угаров не из тех, кто может дрогнуть, едва почуяв опасность. Наоборот, опасности, крутые сложности разжигали в нем азарт, усиливали интерес. В спорте из таких, как он, получаются, наверное, превосходные экстремальщики. Только он, будучи производственником, не идет напролом, а ищет варианты. Чтобы не сходу, но победить, чтобы с меньшими потерями, но своего добиться. Определенные сомнения, которые он уловил в словах Первого секретаря ЦК, настороженные лица заводчан, настойчивые советы Урбановича – все это, хоть и разное по сути, становилось рядом, спрессовывалось, создавало перед ним некую незримую преграду, которая мобилизовывала его, еще активней, еще сильней толкала к действию.

Стоило Угарова хоть чем-нибудь хорошенько разозлить, показав или намекнув, что какое-то дело ему не под силу, что лучше бы он спасовал, дал деру, стоило лишь примерить к нему образ слабака – и он бывал неостановим, он обязательно доказывал обратное.

Когда спустя несколько минут Виктор Иванович вышел из кабинета, ни в приемной, ни в коридорах заводоуправления не было ни души. Тихо и пусто. Как будто все вымерло. Только в одном кабинете дверь была распахнута, и оттуда доносились голоса. Урбанович говорил высокому худощавому человеку, стоящему спиной к двери: «Я его, по-моему, уломал. Он сдался. Не знаю, будет ли ему от этого лучше, но нам крутые перемены сейчас уж точно ни к чему». – «Дай-то Бог, чтоб так оно и было», – согласился тот.

Внезапно возникший в дверях Угаров вызвал у них если не шок, то нечто подобное. Они замолкли и выжидательно уставились на него. Но он сделал вид, будто ничего не слышал. Пусть думают, как им хочется. Всему свой срок.

Высокий оказался Олегом Осиповым, начальником производства завода. Урбанович работал вместе с ним.

Перебросившись ничего не значащими фразами, Угаров попросил Осипова проводить его по цехам. «Ну не по всем, – добавил он, видя некоторую растерянность начальника производства. – На первый раз достаточно и основного цеха». Уже у самых дверей Виктор Иванович вдруг приостановился, словно вспомнив о чем-то, и спросил, глядя то на одного, то на другого:

– Завод молодой, от роду пяток лет, что же такого страшного успели «наработать» за столь короткое время?

Осипов и Урбанович переглянулись.

– Если останешься, ты это поймешь. Как бы только позд-но не было, – без вызова, а, пожалуй, даже сочувствующе ответил Урбанович.

По пути в цех Угаров поинтересовался у Осипова, как идут дела с планом. Все-таки 31 июля, последний день месяца, и должно быть известно, выполнит завод месячный план или нет. Осипов промолчал, уклонился от ответа. Цех, в который они пришли, был сборочный. Здесь производилась сборка основной заводской продукции – сигнализаторов, индикаторов и медицинской техники. Люди были на рабочих местах, все, вроде бы, работали, но Угарову было достаточно беглого взгляда, чтобы заметить: здесь скорее «отсиживают» зарплату, чем заняты выполнением напряженного плана. И это – в последний день месяца!

Предвидя вопросы, Осипов стал жаловаться, что идут сбои в обеспечении сборки необходимыми деталями как из механических участков своего же цеха, так и необходимыми деталями из цехов-смежников. Угаров хотел было спросить: «А вы-то зачем?», но тут им встретился начальник этого цеха Владимир Иванович Подпорин.

Он шел довольный, как охотник, вернувшийся домой с богатыми трофеями. Обе его руки были заняты свертками со всевозможными деталями, которые он торопился отнести на участок сборки. Поэтому они с Угаровым не могли обменяться рукопожатием, как водится при знакомстве. Да и разговора не получилось: сборочный участок простаивал из-за отсутствия именно этих деталей. Виктор Иванович только спросил: «А что, кроме вас, больше некому доставить детали на участок?». Вопрос удивил Подпорина. «Сам начальник цеха делает это!» – произнес он с гордостью и каким-то внутренним подъемом. Осипов одобрительно кивнул. Кому же еще, дескать, можно это доверить? Особенно, когда идет спешка. Где потом эти детали искать? Нет, начальник цеха все-таки надежней.

Угаров поразился. Для него, привыкшего к порядку, к четкой регламентации отношений между различными участками, службами цеха, все это казалось дикостью. Да попробуй он проделать это в своем цехе, так его бы свои же рабочие подняли на смех! В производстве, как на сцене, у каждого своя роль. Каждый должен делать именно то, что только он обязан делать. Когда, скажем, начальник цеха, увидев на участке мусор, всякий раз хватается за метлу, он для кого-то, может быть, и выглядит этаким простецким, добрым малым, который не чурается любой работы, но для Угарова он – слабый руководитель, не сумевший добиться того, чтобы каждый добросовестно выполнял свои непосредственные обязанности.

Подпорин помчался с «добычей» дальше. Осипов стал рассказывать Угарову, что сам-то он в должности начальника производства чуть более месяца, до этого работал начальником ОТК завода, но тот, кто возглавлял производство прежде, уволился, вот Осипову и пришлось занять его место. Разобраться во всем он, естественно, не успел. Люди бегут, увольняются один за другим, не верят в завод, в его перспективу. План не выполняется, заработок хилый, чего же еще тут ждать? Да и вообще…

– Ну а как же с планом этого месяца? – вернулся Угаров к интересующему его вопросу.

Осипову уже некуда было деваться. Хочешь – не хочешь, а отвечать надо. Помявшись, он собрался с духом и сказал, что выполнение плана или его невыполнение всецело зависит от планово-экономического отдела завода. Если же быть совсем точным, то от его начальника Любови Степановны Федоровой. Говорил Осипов неохотно, словно чего-то побаиваясь. Вскоре Угаров поймет – почему.

– А какова она из себя? – Виктор Иванович чувствовал, что здесь кроется одна из серьезных интриг, распутать которую рано или поздно ему предстоит.

– Вы наверняка ее видели, она сидела на утреннем совещании неподалеку от вас. Яркая женщина! – правда, в тоне Осипова он не уловил и капельки восхищения, с каким мужчины говорят обычно о красивых женщинах. Впрочем, у каждого свой вкус. Или здесь вариант неудачного романа? Ведь на заводе люди не просто работают, а живут. И всякое может случиться.

Сам Угаров не был ни бабником, ни ханжой. Свою жену он любил, любил безмерно, однако если встречал на улице красивую женщину, то с удовольствием провожал ее взглядом. При этом тряхнет копной волос, поцокает языком, дескать, ну и хороша, слов нет! И пойдет своей дорогой, неся в душе приятное, как аромат цветов, ощущение необыкновенности бытия.

Вместе с тем он понимал, насколько различна человеческая натура, особенно в личной жизни, и не старался осуждать тех, кто относился к этому иначе, нежели он. Главное, по его убеждению, чтобы отношения строились без обмана, хамства и подлости. Порядок и порядочность – понятия из одной обоймы. А в остальном…

«Моралист из меня плохой, – обычно говаривал он, – для этого у нас партком существует. Но хамам, врунам и подлецам я советовал бы держаться от меня подальше».

Как Осипов ни упирался, но после сборочного Угаров потащил его в заготовительный, затем в соседний с ним цех. Везде работа шла вяло, с ленцой, безразличием. Да и лица подстать этому – хмурые, сонные, неулыбчивые. Просто черт знает что! Виктору Ивановичу самому зевать захотелось. Такой скучищи ему давно не приходилось видеть. В войну он, считай, пацаном, окончив ремесленное училище при заводе имени Фрунзе, попал в цех, где изготавливали токарные станки для производства мин 82 калибра. Вкалывали, дай боже: фронт ждал оружия, но люди шутили, улыбались, хоть и жили впроголодь. Потому что в работе был стержень, была великая необходимость, она захватывала, высекала искры, рождая живые слова и чувства.

Господи, думал он, ведь все так просто: даже для самого человека, для его здоровья, настроения хорошо отлаженная, важная работа, к которой лежит душа, только во благо, как бы много ее не было. И наоборот, вот это копошение, вот эта тягомотина, хоть и энергии, вроде бы, затрачивается меньше, идет во вред, изнашивает, обесцвечивает личность. Неужели это не понятно?

Осипов переругивался с мастерами, рабочими, чего-то от них требовал, на что-то жаловался, обращаясь к директору, но тому уже было все ясно. Бардак развели, вот и ползают все, как мухи по стеклу. Вспомнив предупреждение Урбановича, подумал также, что в мутной воде лучше рыбка ловится. Только, вот, кто ловец?

Ходить по цехам больше было бессмысленно. План этого месяца явно завален. Ничего не скажешь, хорошенькое начало для нового директора! А каковы перспективы на следующий месяц? Осипов только пожал плечами. А на год? «Выйдет из отпуска Погребинский, вот с ним и уточните обстановку», – сказал он.

До него, видимо, дошло, что директор не собирается давать деру, и он как-то сник, увял. А тот ему еще провокационный вопросик: мол, нельзя ли прямо сейчас отозвать из отпуска главного инженера? «Да вы что? – он глянул на Угарова, как на сумасшедшего. – Юрий Константинович сам выйдет недели через две. Тогда и выясните все, что вас интересует».

Осипову, как и многим на заводе, было известно о дальнейшей судьбе Погребинского, и портить с ним отношения он не собирался. Если с Угаровым его связывало пока только настоящее, то с Погребинским – и прошлое, и, возможно, будущее. А это кое-что да значит.

Следующий человек, с которым Виктор Иванович решил побеседовать, был заместитель главного инженера Владимир Иосифович Фукс. Он сразу понравился Угарову. Прямой, толковый, достаточно объективно оценивающий обстановку на заводе. Относительно Погребинского он тоже не ходил вокруг да около.

– Вы на него зря не рассчитывайте. Скорее всего, главного инженера у нас заберут. В Ташкенте создается Управление приборостроения и тяжелого машиностроения, и он, судя по разговорам, будет там главным инженером. Так что придется, Виктор Иванович, всю ношу вам сразу брать на себя.

– А вам, Владимир Иосифович, мне помогать, – в тон ему заметил Угаров.

– Как получится, – зная себе цену, Фукс явно не набивался в помощники новому директору. Видел он его впервые, а то, что слышал… В зыбкой заводской атмосфере витали, осаждались слухи, приносимые извне явно не почитателями Угарова.

Из этих слухов складывался портрет жесткого, себе на уме, мужика, который ради собственной карьеры готов всех поставить на уши, заставить крутиться до изнеможения. А разве интеллигентному человеку, каковым считал себя Фукс, пристало идти в одной упряжке с маленькими наполеонами от производства? Нет, он должен подождать, присмотреться… О ком он сам высказывался однозначно, так это о тех, кого хорошо знал. Прежний директор завода? Да он же не специалист, а циковский работник! Едва только производство разрослось, оно вышло из-под его контроля – вот и очутился он за бортом, как выбрасывают волны на берег ослабевшую рыбу.

При всей симпатии к Фуксу, виделась в нем Угарову некая червоточинка, не позволяющая безбоязненно на него опереться. Интуиция подсказывала: Фуксу чужд был риск, чужда была игра, где просчитать заранее все ходы просто невозможно. Угаров встречал такой тип людей. Им цены нет при стабильном, отлаженном производстве. Но когда царит такой раскардаш, как на этом заводе, им место во втором, а то и третьем эшелоне. Ведь при пожаре нужна пожарная команда, которая тушит огонь, сбивает пламя, а не архитекторы, которые рассчитывают возможности несущих конструкций здания.

И потом в суждениях Фукса, очень конкретных и точных, чувствовалась легкая отстраненность. Он ставил диагноз, но не выказывал своего отношения к объекту, к ситуации. Словно его это вовсе не волновало. Свою собственную работу он выполнял по высшему классу, но за то, что творится на заводе, переживать не собирался. Что ж, в отсутствии позиции тоже кроется своя позиция. Во всяком случае, руководителю гораздо легче, когда он знает, от кого что можно ждать, а от кого ждать ничего не приходится.

Угаров поинтересовался мнением Фукса о начальнике планово-экономического отдела Любови Степановне Федоровой, которая, судя по всему, серьезно влияла на дела заводского коллектива. Но тут Фукс был предельно лаконичен: «Если вы с ней не поладите, то все ваши старания на производственном фронте могут оказаться коту под хвост». И ничего объяснять не стал.

И опять никакого намека: близка ли ему Федорова по духу или нет? Кого он будет поддерживать в случае расхождения их точек зрения – директора или начальника планово-экономического отдела? И что вообще означает это его «поладите»? Уж не думает ли он, что Угарову придется приспосабливаться, подлаживаться под те условия, которые, чувствовалось, создаются здесь в немалой степени именно Федоровой? Чего-чего, а этого не произойдет. Он намерен встряхнуть, поднять завод. И если кто-то станет противодействовать, мешать ему, пусть пеняет сам на себя. Компромиссы только ради собственного спокойствия – нет, это не по-угаровски.

С кем бы он ни говорил о Федоровой, все высказывались весьма осторожно, даже, пожалуй, опасливо. Но если убрать словесный камуфляж, то характеристика получалась довольно-таки нелестной. Просто каждый различными оговорками старался уберечь себя от возможных нападок с ее стороны. Между тем, никто не сомневался в другом – в ее грамотности, профессионализме.

Оттягивать встречу с ней было уже бессмысленно. Чем раньше все акценты будут расставлены, тем лучше. Может, действительно удастся ему, не поступаясь принципами, наладить мост или хотя бы мостик взаимопонимания? Ведь если заранее настраиваешься на плохой исход, то сто процентов, что так оно и выйдет. А директору нужна поддержка, особенно влиятельных работников, чье слово, поступок имеют определенный вес и цену. И поэтому Виктор Иванович готовился, естественно, к встрече с благополучным финалом.

– Вызывали? – Федорова вошла, обворожительно улыбаясь, села напротив директора и смотрела на него огромными голубыми глазами. Даже очки в золотой оправе, которые, кстати, были ей к лицу, не убавляли яркости этих глаз. Она так походила на знаменитую киноактрису Любовь Орлову, что Угаров мысленно ахнул. И в нем сразу вспыхнула уверенность, что они найдут, непременно найдут общий язык.

– Видите ли, Любовь Степановна, – начал он издалека, – я человек здесь новый, еще неопытный, многое для меня не ясно. Хорошо, когда есть такие специалисты, как вы. О ваших знаниях я много наслышан. Люди умеют ценить истинных профессионалов. Мы оба коммунисты, задача – вытащить завод из нынешнего критического состояния у нас общая. Очень надеюсь на вашу помощь и…

– Не надейтесь! – оборвала его Федорова. Ее красивое лицо, в котором еще минуту назад было столько обаяния, вдруг резко изменилось, обезображенное злой сатанинской ухмылкой. – Я пальцем не пошевелю, если вы будете тонуть. Туда вам и дорога. Терпеть не могу людей, садящихся не в свои сани. Если не соображаете, как руководить заводом, то зачем беретесь? Ишь, какой хитрый! Думали, вы будете директором, а работать за вас станут другие? Ошибаетесь! Один такой на заводе уже был. Я добилась, чтобы его убрали. Да, да, именно я постаралась избавить коллектив от некомпетентного руководителя! И вас ждет та же самая участь. Присылают сюда, черт знает кого! Не завод, а проходной двор. Как будто только мне и надо, чтобы хоть какой-то порядок здесь соблюдался.

– Любовь Степановна, – Угаров, которого от обвинительной тирады Федоровой, от ее перевоплощения потихонечку начинало уже трясти, попытался перевести разговор в другую плоскость. – А что с месячным планом? Кого не спроси, все на вас кивают. Дескать, единственно, кто может точно сказать, так это вы.

– Какой план? Никакого плана не будет. Да при таких работничках, при такой кадровой политике заводу долго еще гореть синим пламенем! – видно было, что Федорова прямо-таки испытывает наслаждение, выплескивая негатив. Перекошенное ухмылкой лицо дышало вдохновением, праведным гневом. Она костерила инженеров, начальников цехов, мастеров и бригадиров. Одни у нее – воры и жулики, другие – бездельники, умеющие только одно – отлынивать от работы. И если бы она не требовала, не гоняла их, все давно бы уже развалилось.

– А теперь еще, – продолжала Федорова, накаляя голос, – прислали вас, совершенно беспомощного, как слепой котенок, который шага не может ступить без подсказки… Вы что это себе позволяете?! – вскинулась она, услышав, как Виктор Иванович стал выстукивать ручкой по столу ритм марша «Прощание славянки».

– А что? – пожал он плечами. – Народная мелодия. Кстати, завод четыре месяца был без директора. А план не выполняется. Придется отвечать, уважаемая.

– Вот вы и будете отвечать! Только вы и никто другой! – еще пуще распалилась она. – И никакие ссылки на то, что вы в этом кресле недавно, вас не спасут. Да, да, не спасут! Не улыбайтесь! Уж я знаю, что говорю. Свои обещания всегда выполняю.

Угаров вцепился в края стола, чтобы не вывалиться из кресла, которое, скорее всего, напоминало электрический стул. Господи, откуда столько злости в этой красивой женщине? Хотя нет, когда она обрушивается с огульными обвинениями, то всю ее перекашивает, она становится отвратительной. Где же ее истинное лицо, а где маска? Дьявол прописан в ней изначально или бывает наездами?

Виктор Иванович поднялся, как бы давая понять, что разговор окончен.

– И все-таки мне кажется, мы сможем с вами неплохо вместе поработать, – неожиданно заговорил он, хотя мысль яростно билась одна: гнать ее надо, гнать! Правдолюбец, привыкший любыми средствами всех держать в страхе, – непосильная ноша для коллектива. Но Федорова крепкий орешек. Она не только начальник ведущего отдела, но и член заводского партийного комитета, член комитета народного контроля. И тут сходу, одним махом ничего решить не удастся. Впрочем, Угаров и не торопился.

Перед ним снова была прежняя Федорова. Обворожительная улыбка, легкий наклон головы, изящная походка… Ну и белокурая бестия!

С завода он уходил поздно, когда на город упали сумерки. Вахтер на проходной сладко зевал, провожая глазами странную для завода группу: мужчину, женщину и троих ребятишек школьного возраста. Несмотря на объемистые сумки, которые они выносили с собой, он даже не вышел из будки, чтобы проверить их содержимое. Угаров поразился. На инструментальном заводе каждого, кто выходил, проверяли, как говорится, по полной программе. Гвоздь в кармане не вынесешь. А тут идут себе с сумками и хоть бы что.

– Люди-то с детишками откуда? – спросил он вахтера.

Тот еще нового директора не знал, но ответил охотно:

– Семьей в душевую ходят. Живут, видно, неподалеку, вот и приходят помыться.

Виктору Ивановичу только и осталось, что крепко почесать затылок. Душевые рядом с цехами, тащи, что хочешь. Удивительно, как еще все не растащили. Именно с заводской проходной, а не откуда-то сверху, начнет директор череду кардинальных перемен. И скоро заводчане будут шутить, кто весело, а кто и грустно, что, мол, теперь у нас даже мышь не прошмыгнет через проходную, пока ее не ощупают и не осмотрят со всех сторон.

Дома Виктора Ивановича ждал почти праздничный ужин. Нина Федоровна любила и умела готовить всегда. Но нынешний случай был особый. Первый день он провел в роли директора завода физприборов. А это не шутка. И Нина Федоровна, конечно, расстаралась. Как только он вошел, то ощутил такие аппетитные запахи, что, вдохнув поглубже, зажмурился от удовольствия.

– Ну, мать, ты и даешь!

– А что, имею право тебя сегодня побаловать? Имею! Разве ты этого не заслужил?

– Еще как заслужил! Хотя бы тем, что живым вернулся, что кондрашка меня не хватил.

– Неужели так худо? – спросила она сочувственно.

– Знаешь, Нина, там работы!.. Разгребать и разгребать. Правильно говорят: легче строить, чем перестраивать. Здесь второй вариант. И никуда не денешься.

Когда сели за стол, Виктор Иванович уже в деталях обрисовал картину минувшего дня. Особенно красочным и даже чуточку жутковатым получился рассказ о встрече с Федоровой. Не претендуя на соперничество с великим Булгаковым в описании мистических сцен, он так живо передал моменты дьявольских перевоплощений этой бестии, что Нина то смеялась, то плакала, переживая за него. «Ты еще с ней намучаешься», – сказала она. «Ничего не поделаешь, – ответил он, и в глазах его мелькнули желтые огоньки, – я не из репы сделан. Могу и за себя постоять, и за свое дело». Она посидела, задумавшись, и предрекла:

– А с заводом этим ты, Виктор, похоже, на всю жизнь повязан.

Тут уж как в воду глядела Нина Федоровна, как в воду.

Глава вторая

О том, с каким багажом Угаров прибыл в Караганду и с каким вернулся на родину

«Директором не буду!»

Вообще-то, Угаров рвался на Север. А если конкретней, его интересовал Таймыр. Если же еще конкретней, то город Норильск, известный своей крупной цветной промышленностью и житейской устроенностью населения. Ему хотелось, пока молод и здоров, поработать на важном для страны объекте, крепко встать на ноги, чтобы ни сам он, ни его стареющие родители ни в чем не нуждались. Но в то время, а шел 1955 год, началось массовое освобождение из лагерей политзаключенных, многие из них так и оставались трудиться на Севере, и потому Норильск не нуждался пока в молодых специалистах.

Тогда Угаров выбрал Караганду. Там, говорили, экономика на подъеме, прекрасное снабжение, продуктов и товаров хоть завались, заработки высокие, да и с квартирами без особых проблем. Выбирая, он учитывал и то, что Караганда находится относительно недалеко от Фрунзе. В случае необходимости легче будет повидаться с родителями.

Тула, где он отучился в институте пять лет, порядком ему надоела своей ненастной погодой, ветрами. Хорошо хоть каждый год появлялась возможность приехать домой, на южное солнышко, стряхнуть с себя груз неуютного климата, побродить по обновляющемуся городу, где, кстати, он и родился, когда его отец, Иван Филиппович, и мать, Евдокия Петровна, жили еще в районе кожзавода, повстречаться со своими товарищами, которых он умудрился не растерять за время учебы. К тому же производственную практику все эти годы Виктор Угаров проходил здесь же, на заводе Ленина, откуда и направлялся в Тульский механический институт. Так что в студенческую пору его слишком многое связывало с Фрунзе, чтобы он мог взять и махнуть на каникулы в какие-нибудь другие соблазнительные края.

Кстати, о заводском направлении, которое определяло, где и по какой специальности предстоит учиться Виктору Угарову. Заводу он был нужен как специалист по патронно-гильзовому производству. В Тульском механическом институте есть соответствующий факультет. Казалось, все предельно ясно. Однако Виктор идет в учебную часть института и говорит, что хотел бы учиться на другом факультете. Почему? Да потому что он и без того уже патронник до мозга костей! Основательно поработал на автоматических линиях. Был одним-единственным разметчиком на заводе. Вдоль и поперек изучил технологию патронно-гильзового производства. Он досконально знает его и… оно ему уже не интересно.

В повороты собственной жизни, совершаемые даже благодаря чьим-то добрым усилиям, Угаров, как правило, всегда вносил коррективы. Это была его жизнь, его судьба, и он выстраивал ее, исходя из своих желаний и устремлений. Учиться? Да. Но совершенно новому, неизведанному. Работать? Конечно. Только дело должно быть интересное, а не то, что набило уже оскомину. Он не любил повторяться, снова идти по протоптанному им же самим пути.

В нем уже тогда, а, может быть, еще раньше формировался характер человека, которому претит застывшее, лишенное движения отношение к работе. Став руководителем Фрунзенского завода физических приборов, он докажет, на что способен коллектив, стремящийся к постоянному обновлению производства и всего, что с ним связано.

Вслед за Угаровым некоторые из его товарищей тоже кинулись заявлять, будто патронно-гильзовый факультет вовсе не их призвание. В учебной части института забили тревогу, позвонили на завод. Так, мол, и так, что будем делать? Вот фамилии тех, кто написал заявление. Решайте.

На заводе, как, впрочем, и в учебной части, согласились только с доводами Угарова.

Что ж, мало одного желания изменить судьбу. Надо иметь на то веское основание.

Каждый, даже небольшой поворот в жизни человека как бы автоматически выводит его на те важные для него события, которые иначе, без этого поворота, вряд ли произошли бы. Складывается целая цепочка плотно связанных друг с другом событий, рассредоточенных порой по всему полотну жизни. Оставь Угаров все, как было предписано направлением, он, конечно же, не попал бы после института в Караганду. А, значит, не повстречался бы с уроженкой тех мест Ниной Федоровной. Потеря, по его словам, была бы настолько невосполнимой, что дальнейшее течение угаровской судьбы происходило бы совершенно по другому сценарию. Во всяком случае завод физических приборов скорей всего в нее бы не вписывался. А что же тогда, простите, было бы с самим заводом, который именно при Угарове достиг пика в своем развитии?

Поворот, поворот…Сначала в человеке срабатывает интуиция, подсказывающая, где скрыт для него тот или иной шанс, а затем уже – постоянная готовность его использовать. Верно говорят, слабые люди верят в удачу, сильные – в причину и следствие. Это как у рыбака: перво-наперво он должен определить место, где в данное время находится рыба, потом – не упустить момент клева. Марк Твен вообще считал, что фортуна стучится в дверь дома почти каждого, но человек сидит где-нибудь в пивной и не слышит этого стука.

Благо, Угарова никогда в пивную не тянуло и не тянет. К нему даже громко стучаться не надо. Все равно услышит. Привык надеяться на собственные силы да на хороших людей, которых, по его мнению, гораздо больше.

При всем при том наш герой никогда не чувствовал себя идеальным, считает, что в нем конгломерат еще тех качеств намешан.

«Помню, шел июнь 1945-го, – рассказывает он. – Мы ждали отца с фронта. Приходит в наш барак медсестра и спрашивает, кто пойдет за Угаровым? Узнав, что он на вокзале, я помчался туда. Обыскал все залы, наконец смотрю, в одном углу отец сидит. Обрадовался. На нем офицерская форма, выглядит неплохо. Только вот костыли рядом. Но ничего, вместе мы потихоньку добрались до дома. А находился он тогда на пересечении улиц Западная (Турусбекова) и Верхняя (Чуйкова).

Вскоре отцу надо было ехать на лечение в Иссык-Ату. Но он занялся мной. Хотя, как мне казалось, все шло у меня очень даже нормально.

– Давай, сынок, поговорим, – сказал отец. – Как жить-то собираешься?

– Я же работаю, – удивился я. – Кругом полный порядок. На заводе мной довольны. Еще и музыка. Тоже, вроде, получается. Разве этого мало?

– Смотря как к этому подходить, – отец помолчал, задумавшись, потом продолжил: – У тебя всего пять классов. С такими знаниями далеко не уедешь. Надо браться за учебу.

Я заупрямился. Ведь школу бросил еще в 42-м. Была война. Отец на фронте. Какая школа? Стал работать на заводе имени Фрунзе. Еще мальчишка, двенадцать лет, а уже слесарил. Работал, правда, через день, но по двенадцать часов. В свободные дни – ремесленное училище. Там тогда так учили профессиональным навыкам, что мне это потом всю жизнь пригождалось. Даже когда стал директором. А окончил ремесленное, работал уже по полной программе. Но только война отгремела, вызывают нас, пацанов, к начальству. Дескать, все, теперь будете работать лишь до обеда. Я, было, возмутился: за что? в чем мы провинились? как я матери объясню? А начальство улыбается. После войны нет необходимости нарушать трудовое законодательство. А, значит, больше, чем по полдня несовершеннолетним работать не полагается.

Сразу передо мной вопрос: что делать в остальное время? Болтаться, бить баклуши я не привык. И тут выручил Шаменко Петр Тарасович, которому я по сей день благодарен. Он был начальником участка по сборке станков, на которых делались мины. А, кроме того, заводским капельмейстером. Я частенько что-нибудь насвистывал или напевал. Проходя мимо, он, помню, приостановился, сказал: «У тебя музыкальный слушок есть. Пойдешь ко мне учиться, через пять лет классным баритонистом станешь». Я передал его слова матери. Она порадовалась за меня: «Может, и в люди выйдешь». Так я стал заниматься музыкой.

Разве всего этого мало? И потом, общеобразовательная школа меня не привлекала. Мои сверстники вон уже в какой класс шагнули! А я поплетусь с отставанием в три года? Нет уж! Отец настаивал, а я отказывался. Упорствовал, как мог, не видя поначалу, какие огромные плюсы были в его предложении. Но в конце концов пришлось уступить. Аргументы отца, его умение убеждать перевесили. Все-таки не зря он был в свое время партийным работником.

По его совету я поступил в школу рабочей молодежи при заводе Ленина, которая была ближе всего к дому. А потом перешел работать на этот завод. Тогда туда не так-то просто было устроиться. Рабочих мест не хватало. Изучали, проверяли… Только через два месяца после моего заявления пригласили наконец кадровики. При мне звонят в цех: «Вам разметчик нужен?» – «А какой у него разряд?» – «Шестой». – «Давайте!». Когда я пришел в цех, то оказалось, что у бригадира только третий разряд, и меня никак не могут зачислить по шестому. Ну да ничего. Проверили, на что я способен. Перевели в седьмой цех.

Отец у меня был удивительным человеком. Боевой его путь – от Сталинграда до Кенигсберга. Орденов и медалей не счесть. Но я заметил: войну он начал в чине старшего лейтенанта, в этом же чине ее и закончил. Долго не решался спросить, почему так получилось. Наконец спросил. Оказалось, все дело в его отношении к своим солдатам. Он был начальником штаба батальона прорыва. Под его командованием необстрелянные пацаны. Дается сверху приказ: «Взять высотку!». А он не спешит тут же его выполнять. Надо подготовиться. Берег людей. А для начальства, увы, разве это было главным? Вот и придерживали его в старлейях. Но он не менялся. На хуторе близ Кенигсберга батальон попал под шквальный обстрел немцев. Отец всех солдат отправил в подвал. Сам уходил последним. Тогда он и получил ранение, сделавшее его инвалидом. Вот это умение отца беречь людей, помогать им, было мне понятно и дорого».

Да простит читатель некоторое отступление, сделанное нашим героем, от сюжетной линии. Итак, Угаров по распределению, к которому тоже приложил руку, собирается в Караганду. Но перед этим, естественно, ему необходимо заглянуть во Фрунзе, чтобы обогреться на солнце, побыть с родителями. Домой, как всегда, он едет на поезде. Проезжает станцию и начинает готовиться: вытаскивает в тамбур видавший виды чемодан, баян в чехле. Ему надо сойти на ходу, возле самого дома.

Опыт у него есть, так он проделывает всякий раз, когда возвращается домой. За спиной соседи по купе, кто-то прощается, кто-то советует… Первый прыжок – с чемоданом, короткий бег по инерции, чемодан остается на шпалах, сам Виктор забирает протянутый баян. Остается пройти к дому меньше квартала.

Хоть и приезжал он сюда каждый год, хоть все или почти все на этом пути от железной дороги оставалось пока неизменным, он не мог идти спокойно и размеренно: и сердце выбивалось из ритма, и шаг ускорялся сам собой по мере приближения к заветному перекрестку.

Барак был еще довоенный, сложенный добротно, из кирпича. Поначалу семье Угаровых: отцу, матери, бабушке Виктора, ему самому и младшему брату Анатолию – отвели треть барака, состоящую из четырех комнат. Но война и тут внесла поправки. Немцы наступали, в тыл эшелонами вывозилось оборудование для заводов, ехали в товарняках тысячи, десятки тысяч беженцев. Многие эшелоны направлялись в Киргизию. Беженцев расселяли, кого где придется. Угаровы потеснились, отдав две комнаты семье из Ворошилово-града, которая так потом здесь и осталась.

Евдокия Петровна, мать Виктора, была хорошей портнихой. Она обшивала не только свою семью, но и соседей, близких и дальних знакомых. Многие заводчане ходили в пиджаках и брюках, платьях и юбках «от Угаровой». Шитье приносило, пожалуй, основной, хоть и слабый, доход. Кроме того, Евдокия Петровна ездила по окрестным селам, что-то продавала, что-то меняла, в результате Угаровы, слава Богу, не голодали.

В двенадцать лет Виктор уже был опорой матери. Обедал он в ремесленном училище, одежду получал там же. Когда решили завести живность, он взялся строить во дворе сарай. Кирпич делал сам: сначала перемешивал обильно смоченную глину с саманом, затем придавал ей нужную форму, высушивал. Кирпич был такой крепкий, что сложенный из него сарай простоял более полувека, пока на его месте не возникло новое сооружение. Судить о вместимости сарая можно хотя бы по тому, что в одной его части хранился уголь, в другой находились свиньи, в третьей – куры. Уход за ними тоже, в основном, ложился на плечи Виктора. Когда же в 1944-м он закончил ремесленное и стал работать на заводе, его вклад в семейный бюджет существенно вырос.

Дома Виктора ждали. И стол был накрыт, и родители приоделись, словно на праздник. Только вот разговор пошел не совсем радостный. Мать никак не могла смириться с тем, что приехал сын не насовсем, как, по ее разумению, полагалось после окончания института, что через месяц он опять будет далеко от дома. И чего он в этой Караганде нашел? Ведь он мог, она узнавала это, распределиться во Фрунзе, но его потянуло на новое место, где нет ни родных, ни знакомых, а, значит, некому о нем позаботиться.

Это особенно беспокоило Евдокию Петровну. «Витя, куда ж ты поедешь один?» – спрашивала она, хотя понимала, что ничего уже не изменить. Спрашивала, хотя ему уже перевалило за двадцать шесть лет, и пора было самому создавать семью и заботиться о ней. Хотелось ли матери, чтобы он поскорей женился? Вряд ли. Для нее было сно: женатый сын – отрезанный ломоть. Но, с другой стороны, куда от этого денешься? И в ходило, что останься он здесь, во Фрунзе, она бы ему такую невесту подыскала, которая бы ей ни в чем не перечила, да и сыну пришлась бы по душе.

В общем, и так мать к Виктору подъезжала, и эдак, пока отец не поставил точку: «Пусть сам решает, у него с головой порядок». После этого она, вроде бы, успокоилась. Во всяком случае, уже не уговаривала его отказаться от Караганды.

Просто отдыхать, полностью отстраниться от всех дел, нынешних и будущих, Виктор не умел. На второй день его потянуло на завод, пообщаться с товарищами по цеху, чем-то помочь, что-то обсудить, кое-какими соображениями поделиться, да так и проходил он туда почти до самого отъезда. Руководство завода отнеслось к его желанию поработать в Караганде безо всякой обиды. Во-первых, никто не сомневался, что рано или поздно он вернется на завод, поскольку родители оставались жить во Фрунзе. Во-вторых, чем больше он сумеет набраться на стороне опыта, тем лучше будет для завода. Получалось, будто он едет от завода в командировку, правда, на длительный, неопределенный срок.

Без чего Виктор не мог обходиться, так это без баяна. Едва вырывалось свободное время, он доставал его из чехла, слегка растягивал меха, и пальцы уже сами просились пройтись, пробежаться по клавишам. В нем жило множество мелодий, песен; каждая из них по первому его зову могла явиться на свет божий и зазвучать то широко и раздольно, то сдержанно и приглушенно, то лихо, огненно, хоть в пляс пускайся. Все зависело от настроения баяниста и его слушателей.

А ведь к баяну Виктора опять-таки подтолкнул отец, Иван Филиппович. Узнав, что сын увлекся музыкой, он посоветовал: «Купи баян. Надо, чтобы дома был инструмент, на котором ты в любое время можешь поиграть». – «Но баян стоит больших денег!» – возразил Виктор. «А ты разве мало зарабатываешь? Для твоих лет очень даже прилично. И все отдаешь матери. Ничего, какое-то время мы обойдемся. Инструмент тебе действительно нужен».

Но после разговора с матерью Виктор купил кое-что подешевле, попроще – гармонь. И так быстро и хорошо приноровился играть на ней, что вскоре его стали приглашать, как «спеца» по музыкальной части, то на дни рождения, то на свадьбы, то еще на какие-нибудь мероприятия. Не нравилась, правда, Виктору дурная традиция: обязательно подносить гармонисту стакан водки или вина. Раз, другой он попробовал и – зарекся. Стал наотрез отказываться. А если приставали, брал гармонь и уходил. С юности и поныне он противник спиртного.

Мечта о баяне, у которого куда больше возможностей, чем у гармони, не оставляла Виктора. Придерживала цена – три тысячи рублей, по тем временам баснословная. Для начала надо было продать гармонь. Сидеть потихоньку на базаре и ждать покупателя не в его характере. Он стал играть, да так, что вскоре вокруг выросла толпа. Люди стояли подолгу, забыв про свои заботы, и слушали, слушали… А Виктор целый день играл и пел, пел и играл, словно только ради этого и пришел на базар. Помнит, подумалось тогда: «Значит, что-то умею, раз с таким вниманием слушают».

Собрав необходимую сумму, Виктор направился в «Люкс», который находился на Дзержинке. Там было два итальянских баяна – красный и черный. Он выбрал черный. Попросил продавца: «Дайте посмотреть!» – «А деньги у тебя есть?» – с подозрением покосился тот на паренька. «Есть!». Взяв баян и надев его, он почувствовал себя настолько слитно с ним, что так, не снимая, пошел платить в кассу, а потом на выход из магазина. Пока сопровождавший его товарищ не убедил, что хоть и красив баян, а нести его домой почти десяток кварталов надобно все-таки в чехле.

Потом этот баян долго служил Угарову, бывая с ним повсюду, куда его заносила судьба.

В Караганду Виктор Иванович летел самолетом. Отец крепко пожал руку, пожелал удачи, а мать, всплакнув слегка, только и вымолвила: «С Богом, сынок!».

Караганда встретила сильным густым ветром, под натиском которого дрожали, как в лихорадке, оконные стекла, а камни, величиной с яйцо, поднимало от земли. Да, куда до него тем тульским ветрам, так надоевшим Угарову! Одно утешало, возможно, ветры здесь не столь часты. Но утешение это было зыбким, и оно вскоре развеялось. И он почти с самого начала понял, что вряд ли в этих местах задержится надолго.

В управлении «Карагандашахтострой» его принял главный механик Дмитрий Дмитриевич Пак. Очень серьезный, степенный человек, умеющий определить истинную цену тому или иному специалисту. Прежде всего, он внимательно просмотрел документы Угарова. Потом задал несколько коротких конкретных вопросов: «Вы на 60-м работали? (Под таким «грифом» значился завод имени Ленина). А как в тульский институт попали? Почему на горное машиностроение?». Угаров рассказал все, как было. У Пака тут же созрело предложение:

– Нам нужно усилить ремонтно-механический завод, где крепко попивает главный инженер, а директор слабоват, к тому же без высшего образования. Пойдете? Заводскую жизнь вы знаете. Или сразу директором, или для начала главным инженером?

– Нет, – отказался Угаров. – Во-первых, я ехал на шахты, а не на завод.

– Почему?

– Если откровенно, то хочется заработать. Отец у меня инвалид, сам я гол как сокол.

– Хорошо, – улыбнулся Пак. – Мы вам устроим экскурсию на шахту. Когда хотели бы?

– Да хоть сегодня! Вот только куда ж я с чемоданом?

– Сдайте в камеру хранения и поезжайте.

Шахты Угаров знал не понаслышке. Еще студентом он бывал на шахтах Подмосковья и Донбасса, под Тулой и под Ростовом. Шахтеры считались особым классом. И по заработку, и по обеспечению. Государство брало в расчет тяжелый их труд и постоянную опасность для жизни. Ни то, ни другое не пугало Угарова.

Одного он только не учел. Смены политических курсов. Страна резко качнулась от Сталина к Хрущеву. Перемены коснулись и шахтеров Караганды.

Приехали на шахты Михайловского разреза. Огромная чаша на десяток километров в длину и на четыре в ширину. А глубина метров триста. Кругом могучие экскаваторы, самосвалы, горы угля. Угарова представили: молодой специалист, собирается здесь работать. Ему показали шахту. В бригаде, с которой его познакомили, пожилые, усталые, молчаливые люди. Поинтересовались только: «Ты сам сюда приехал или тебя привезли?» – «Сам», – не подозревая подвоха, ответил Угаров. – «Ну и дурак!».

Потом он узнал, что это бывшие политические заключенные. Среди них – два генерала, академик. Из тюрьмы их выпустили, но оставили в этих местах – на вечное поселение. Зарплату бывшим врагам народа, а заодно и остальным, платили мизерную. Угаров прикинул, что он в студенческие годы, когда прижимало, на баяне зарабатывал больше.

Короче говоря, в тот же день он вернулся назад, в управление «Карагандашахтострой», к Паку Дмитрию Дмитриевичу. Тому не надо было ничего рассказывать, объяснять. Все поняв по настроению Угарова, спросил:

– Пойдете на ремонтно-механический завод?

– Согласен, – без особого энтузиазма ответил Угаров.

Больше выбора не было.

– Главным инженером? Или, может быть, все-таки директором?

– Ни тем, ни другим. Это производство для меня пока новое. Вот мастером – самый раз.

– Странно, странно, – Пак явно был в недоумении. Обычно приезжие специалисты сами просили должности. – Подумайте еще.

– Я уже подумал.

Если Угаров отказывался от легкой карьеры, то это вовсе не означало, что она была ему совершенно безразлична, что руководство, скажем, заводом, отвергалось им раз и навсегда. Он просто из той породы людей, которые сначала основательно готовят площадку для взлета и лишь потом поднимаются вверх. Он просто любит все делать наверняка. Чтобы не падать, обдираясь и смеша окружающих.

Есть такой анекдот. Сидит птица на верхней ветке и плавно раскачивается. Мимо проходит заяц. «Птица, птица, что ты делаешь?» – «Выпендриваюсь». – «Можно и мне тоже?». – «Залезай». Заяц поднимается наверх и тоже начинает раскачиваться. Идет лисица. «Заяц, заяц, а что ты там делаешь?» – «Выпендриваюсь». – «А я тоже хочу». – «Залезай к нам». Лисица поднимается наверх и тоже начинает раскачиваться. Идет волк. «Лисица, лисица, а что ты делаешь?». – «Разве не видишь? Выпендриваюсь». – «И мне охота». – «Залезай к нам». Поднимается волк на верхнюю ветку и тоже давай раскачиваться. Наконец ветка не выдержала и сломалась. Все звери попадали, набили себе шишек. А птица взлетела и говорит: «Сначала надо летать научиться, а уж потом выпендриваться».

Вот это свойство твердо знать, чем необходимо овладеть, чтобы стать истинным руководителем, характерно для нашего героя. И он не торопится, не прыгает через ступени, ибо в каждой из них видит дополнительную точку опоры.

Завод находился в поселке горняков Федоровка, в двенадцати километрах от Караганды. Улицы прямые, помимо частных разнокалиберных строений, много финских двух-этажных домов, прекрасный Дворец культуры. Но никакой зелени. При тех ветрах, что здесь постоянно буйствовали, и хроническом недостатке поливной воды деревья сохли на корню. Для Виктора, выросшего во Фрунзе, все это представляло грустное зрелище.
Когда он на попутках добрался до завода, его сразу поразила царящая там бесхозяйственность. Ворота для въезда на завод были прочные, металлические, а забора, который бы опоясывал территорию, нет. На пустыре перед заводским корпусом стоял экскаватор, в стороне виднелась другая техника, но они совершенно не охранялись. Угаров попытается потом вмешаться, хоть что-то изменить, его будут слушать, соглашаться с ним, однако все останется по-прежнему.

Директор Грошников Валентин Иванович, маленький, полный, с реденькими пепельными волосами, отнесся к Угарову с подчеркнутым уважением. Видимо, ему был уже известен его разговор с Паком.

– Должен сказать, в управлении о тебе хорошего мнения, – заговорил он, посматривая на Угарова выцветшими глазками. – В общем, братец, назначу-ка я тебя начальником цеха. У нас там исполняющим обязанности начальника работает Раков. Ты его и заменишь.

«Пошел на понижение», – с усмешкой подумал Виктор. А вслух сказал:

– Только мастером или старшим мастером.

Грошников не стал спорить. Тут же пригласил Ракова и дал соответствующие указания. Поинтересовался:

– А где ночевать-то будешь?

Угаров пожал плечами.

– У нас есть общежитие, туда тебя и поселим.

Общежитием оказалось бывшее здание тюрьмы. Одноэтажное, наполовину вросшее в землю. Еще недавно здесь отбывали срок те, кто шел по расстрельной статье, замененной потом десятью и более годами строгого режима. В основном это были политические заключенные. Хрущевская реабилитация вымела их из тюрьмы, а здание досталось заводу. В продолжение гуманной акции решили использовать его под общежитие.

Камера, превращенная в комнату, где поселили Угарова, уже освободилась от двухярусных нар. Их место заняли плотно прижавшиеся к противоположным стенам металлические кровати. Между ними помещалось некое подобие крохотного столика, и был узкий проход к двери. Изнутри дверь закрывалась на хиленький крючок, зато снаружи от старых времен остался мощный засов. Когда Угаров зашел в комнату, все четыре кровати были аккуратно застелены, но комната пустовала. Говорили, что какие-то люди тут жили, потом исчезли, во всяком случае, за полтора месяца его пребывания в общежитии соседи так и не появились.

Придя на работу на следующий день, Виктор никак не мог найти начальника цеха, чтобы определиться со своими обязанностями. Все как-то неопределенно, туманно отвечали, будто бы Раков где-то здесь, на пяток минут куда-то отлучился, вот-вот вернется. Оказывается, ему, как бывшему заключенному, оставленному в Федоровке на поселение, нужно было каждый месяц отмечаться в милиции.

У Виктора было время оглядеться. Цех, в котором он начал работать, главным образом изготавливал металлические конструкции для строительства шахт и горных выработок. Новые шахты, новые штреки росли как грибы. И конструкции, без которых они не могли обойтись, пользовались постоянным спросом. Зная, для чего и как ставятся эти конструкции, Угаров понимал, насколько от их качества зависит безопасность горняков. Будучи старшим мастером, он определил для себя эту задачу как приоритетную.

Обедал Угаров в заводской столовой. Уж до чего у него закаленный желудок, но что-то такое съел, что не дай бог. Еле до своей койки добрался. Лежит пластом, боли дикие, хоть криком кричи. Но терпит. Заглянула уборщица, поширкала шваброй по полу, недовольно буркнула: «Вот и этот напился!» – и громыхнула кованной дверью. О больнице он не думал. Он вообще привык надеяться на собственные силы. В тумбочке наткнулся на сильно потрепанный том медицинской энциклопедии, доставшийся здешним обитателям в наследство от «политических». Среди множества рекомендаций от желудочных болей выбрал наиболее для себя подходящее: шестидневное голодание. Выдержал – от звонка до звонка. Без крошки хлеба и глотка воды. И вылечился. Только постройнел малость, да энергии прибавилось.

Кроме него, в тот раз еще с двоими приключилась такая же беда. Не разобравшись, положили их в инфекционку. Месяца три мужики мучались, попутных болезней понахватали, выписались желтые, худющие, как скелеты. Еле ноги переставляли.

Но главное в жизни нашего героя даже не то, что он смог самостоятельно выкарабкаться из опасной ситуации с наименьшими потерями. Хотя это очень важно и доказывает, в общем-то, его способность держать любой неожиданный удар и давать сдачи, не прибегая к чьей-то помощи. Представляется куда более важным другой момент. Лежа на жесткой койке в бывшей тюремной камере, он вдруг впервые за все свои двадцать шесть лет по-настоящему почувствовал одиночество, доселе ему совершенно незнакомое. Одиночество, от которого щемило сердце. Одиночество, преградить путь которому могло только тепло, исходящее от любящей и любимой женщины. Это был зов судьбы. И ему нельзя было на него не откликнуться. Цельная натура потому и цельная, что как только к ней приходит всепоглощающее ощущение цели, она сразу же устремляется в том направлении, не отклоняясь ни на дюйм в сторону.

Даже если все это воспринимать на полушутливый лад, то в серьезности дальнейшего трудно сомневаться.

На всю жизнь

Знакомиться с девушкой лучше всего на танцах. Здесь сама обстановка располагает увидеть, хорошенько разглядеть объект, достойный твоего обожания, представиться ему и тут же обнять за талию, не опасаясь при этом схлопотать по физиономии под эмоциональные возгласы: «Наглец! Да как вы смеете?!». Танцы тех лет, о которых идет речь, будь то вальс или танго, позволяли партнерам поговорить друг с другом, хоть бегло, но узнать, кто чем дышит, на что настроен, есть ли у них родственные взгляды, общие интересы. Но это в том случае, если для них танцы не просто развлечение, а возможность окончательно избавиться от одиночества.

Собравшись на танцы во Дворец горняков, Виктор Угаров был настроен решительно и серьезно. Им владело предчувствие, что именно сегодня, в этот вечер произойдет событие, которое повернет его жизнь в новое желанное русло. Идущие рядом заводские парни что-то спрашивали его, он что-то отвечал, но мысли были совсем об ином. Возможно, ему уже рисовался образ девушки, с которой вот-вот предстояло познакомиться, возможно, даже рождались, прокручивались в голове слова, с которыми он обратится к ней. Скорее всего, так оно и было. Ибо основательность характера, свойственная Угарову, непременно требует, чтобы важному для него действию предшествовала подготовка. Не столько внешняя, сколько внутренняя, невидимая стороннему глазу.

Дворец переливался огнями, еще издали слышалась мелодия духового оркестра. Виктор сразу оценил игру музыкантов. Танцевать под такую музыку одно удовольствие. И вообще все в этот вечер дышало во Дворце приподнятостью, красотой. По широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой, он с парнями поднялся на второй этаж. В просторном зале блестел паркет, кружились пары...

Виктору не терпелось слиться с танцующими, и он пригласил первую девушку, что оказалась рядом. Ни знакомиться, ни присматриваться к ней ему не хотелось. Та, ради которой он пришел сюда, была где-то рядом, с кем-то танцевала, и надо было как можно скорее найти ее. Его взгляд блуждал по залу, перескакивая с одной пары на другую, а ноги механически следовали ритму танца.

Он узнал ее сразу, хотя видел впервые, хотя лишь на какое-то мгновение мелькнул ее нежный профиль, ее голова в обрамлении длинной русой косы. Танцевала она легко и изящно и о чем-то весело переговаривалась с кавалером. Только присущая Виктору выдержка да еще деликатность не позволили ему сразу же рвануться к ней, оставив свою партнершу в середине зала. Он дождался конца танца, отвел девушку на место и только тогда, стараясь выглядеть спокойным и невозмутимым, отправился туда, где находилась Она.

Нина, которой едва минуло восемнадцать, не была обделена вниманием парней. А один из них, Андрей, рослый и добродушный, даже похаживал к ней домой, вел пространные разговоры о житье-бытье с ее матерью, Ефросинией Ивановной, и очень старался ей понравиться. Он, видимо, считал, что если добьется ее расположения, то и Нина, державшая его на солидной дистанции, может сдаться. Неизвестно, как бы дальше все разворачивалось, но тут перед Ниной нежданно-негаданно возник Виктор. И то, что имело для нее какое-то значение раньше, перестало существовать.

После короткой паузы вновь заиграла музыка.

– Разрешите? – он смотрел на нее так, как встречают рассвет: с улыбкой и надеждой. И у нее, казалось, паркет поплыл перед глазами. Хотя на самом деле, подчиняясь его руке, которая легла на ее талию, она вплыла в танец, словно в море, называемое судьбой.

– Чем занимаешься? Работать, наверное, приехал? – пригасив эмоции, спросила она первое, что пришло в голову

– Точно. После института на ваш реммехзавод. А ты… ты часто здесь бываешь?

– Нет, лишь иногда заглядываю с подругами.

Ему это понравилось. Хорошо танцует, но не завсегдатай клуба. Значит, достаточно скромна и без особых претензий.

Он всегда избегал серьезных объяснений с девушками. А тут его вдруг потянуло, да с такой силой, что ему уже и танцы стали помехой. Их возможности были для него временно исчерпаны. Не терпелось остаться с Ниной вдвоем, с глазу на глаз.

– Пойдем, поговорим, – сказал он.

– Но ведь еще танцы не закончились!

– Ничего, понадобится, вернемся. У меня к тебе серьезный разговор.

Они вышли из клуба. Вечер был безветренный и звездный. Дом Нины находился неподалеку. Подойдя к нему, они сели на скамейку.

Потом, не раз вспоминая об этом, Виктор будет думать, что впервые тогда он избрал такой короткий путь для столь важного, во многом определяющего его жизнь шага. А, может, все это было давным-давно предрешено на небесах и именно там, где весь он в желаниях, муках и радостях на виду, выделили ему безумно сжатые сроки? И кто знает, не уложись он в эти сроки, был бы у него еще хоть малейший шанс выстраивать будущее вместе с Ниной? Чем иначе, кроме этого, можно объяснить такое стремительное развитие действия, особенно если учитывать обстоятельность натуры нашего героя?

Прошло около часа со времени их знакомства, когда Виктор, присев рядом с Ниной на скамейку, спросил напрямик:

– Хочу на тебе жениться. Что скажешь?

– Так сразу? – удивилась она. – Такого не бывает. Да меня мать убьет.

– А ты пока не говори ей. Только учти: я гол как сокол. Вся моя поклажа – часы и фуражка.

– Если дойдет до этого, то я бесприданница.

– Ну и ладно, начнем с нуля. У тебя сколько классов?

– Семь.

– А собираешься учиться дальше?

– Я же работаю, в местной жилищной конторе.

– Ага, работаешь, значит. Хорошо. Меня не волнует, что ты бесприданница, но если мы поженимся, а я в этом почти не сомневаюсь, то ты должна учиться.

Читатель, наверное, помнит, что в свое время Угаров-старший нацеливал на учебу своего сына Виктора, который по причине военной поры и необходимости трудиться на три года прерывал учебу в школе. Теперь уже Виктор выступал в роли наставника Нины. Забегая вперед, следовало бы отметить, что и здесь поворот к учебе дал по-настоящему добрые плоды. Придет срок и читатель узнает об этом подробнее.

Нельзя сказать, что мать Нины, Ефросиния Ивановна, была в восторге от выбора дочери. Поначалу она не видела в нем того перспективного жениха, за которым ее дочь будет, как за каменной стеной. Живет в этом ужасном общежитии, одет, как попало, вон брюки на коленях светятся… Правда, с высшим образованием, инженер, говорят, головастый, но ведь в быту своя хватка нужна. Сама она была мастерицей на все руки, не чуралась любой работы, что ни сделает – залюбуешься. На ней дом держался, детей на ноги поставила. Теперь вот красавица-дочь собралась замуж. Ну что ж, думала Ефросиния Ивановна, она человек самостоятельный, не должна ошибиться. Так, впрочем, оно и вышло.

Благодаря Нине, работавшей в жилищно-коммунальной конторе, молодые получили комнату в двухэтажном деревянном финском доме, который скрипел под порывами ветра, навевая тоску. Ниной же был заказан в тамошнем первоклассном ателье костюм для Виктора, первый костюм в его жизни. С тех пор так, в основном, и повелось: бытовые, экономические вопросы, связанные с их семьей, решала обычно она. Да и в работе Нина Федоровна пойдет впоследствии по экономической стезе. И достигнет весьма впечатляющих результатов.

И все-таки вдали от родного города, от родителей Угаров чувствовал себя неуютно. Там прошли, пролетели его детство и юность, там, он знал, таится его будущее. Он и Нину приучал к мысли, что без киргизской столицы, столицы солн-ца и зелени, им никак не обойтись. Это главное место их обитания. Зарегистрировать свой брак они решили только во Фрунзе. Чтобы дочь Оленька стала коренной фрунзенкой, Виктор отправляет Нину рожать во Фрунзе. И едва у него самого появлялась малейшая возможность, он, как на праздник, едет, летит в свой город. Благо, билеты на поезд или самолет стоили тогда, в сущности, копейки.

Казалось бы, чего ему не хватает? И зарплата очень даже приличная. И перспективы служебного роста, каких мало где еще сыщешь. И жену здесь все устраивает, а, значит, семейный покой обеспечен. Но Угаров однолюб. Если он к чему-то или к кому-то прикипел сердцем, то это навсегда. Ничем не стронуть, не переманить. Даже если бы Караганда находилась на берегу Черного моря, его привязанность к Фрунзе вряд ли удалось бы поколебать.

Зато когда объект воспринимался им как нечто случайное, проходящее, то при расставании он и тени сожаления не испытывал. Так, в общем-то, получилось с ремонтно-механическим заводом, где он проработал два года – ровно столько, сколько положено было по институтскому распределению.

За эти годы, не перепрыгивая через ступени, Угаров прошел как бы естественный путь по карьерной лестнице – от мастера, старшего мастера, заместителя начальника цеха до начальника цеха. Каждую очередную должность он занимал не тогда, когда ему предлагали (вспомним, его еще в день приезда собирались назначить директором, однако он отказался), а лишь тогда, когда чувствовал, что полностью готов, созрел для этого.

Но чем выше он поднимался, тем больше чувствовал сопротивление. Сопротивление его подходу, его методам работы. Нет, руководство завода на него не давило, не покрикивало, наоборот, вроде бы, даже соглашалось с ним, но все его предложения, новации так или иначе уходили в песок. В лучшем случае, на нем самом все и заканчивалось.

Еще когда Угаров был заместителем, а начальником цеха оставался Раков, то он обратил внимание на весьма характерные эпизоды, происходящие на заводских планерках. До этого, видно, директор Грошников получал сверху по телефону или селектору команду ускорить выпуск определенной металлической конструкции. Теперь, в свою очередь, он расспрашивал Ракова, в каком состоянии этот заказ. Раков заводил глаза к потолку, будто бы проводя в уме какие-то чрезвычайно сложные расчеты, потом бодро отчитывался, что, дескать, заказ будет выполнен через неделю, но не хватает на сегодня таких-то деталей. И называл десять-пятнадцать наименований наиболее ходовых деталей, которые частенько использовались при изготовлении различных металлических конструкций. Грошников все это отмечал на бумажке, чтобы передать потом дальше, по конвейеру.

На самом деле картина была совершенно иная. В цехе и не приступали к исполнению этого заказа. Угаров возмущался, зачем Раков врет? Тот только посмеивался. Надо, мол, уметь блефовать, таким образом создается положительное мнение о цехе, выигрывается время, а там, если прижмут, можно снова свалить вину на поставщиков или заказчика. Да и вообще, говорил Раков, разве все упомнишь? Цех большой, заказов масса, а голова одна.

Угаров возмущался, доказывал, что вранье к добру не приведет, что необходимо наладить учет, но Раков отмахивался, ссылаясь на нехватку времени и прочая. Директора же идущее от начальников цехов вранье не то чтобы устраивало, но особо и не беспокоило. Он тоже врал и выкручивался. Пожалуй, только более изощренно. Потому как чем выше начальственный уровень, тем утонченней обманные ходы и правила игры в целом.

Став начальником цеха, Угаров решил поломать такую практику. Он завел толстые амбарные книги, куда записывал все, что делалось, что должно было делаться в цехе. По этим книгам можно было проследить и время поступление заказа, и прохождение его по всей производственной цепочке, и причины задержек на том или ином этапе. Заглянул в книгу – и получил исчерпывающую информацию.

Директору это новшество Угарова понравилось. Едва требовалось что-то уточнить по цеху, он просил: «Загляни-ка, пожалуйста, Виктор Иванович в свой талмуд». При случае он даже ставил его в пример начальникам других цехов. Но практически ничего не менялось. С учетом на заводе по-прежнему творилась чехарда. Всем было уже ясно, что так работать нельзя. Виктор по глазам видел: большинство понимает это, но поднапрячься, изменить положение не хотят.

Да и директор только внешне был к нему лоялен. На самом деле относился как к конкуренту, которого в любой момент могут поставить на его место. И был рад, когда Угаров решил уволиться в связи с переходом на работу в проектный институт «Карагандагипроуглемаш» – филиал московского института по проектированию машин для угольной промышленности.

Зачем нашему герою нужен был этот переход, если он всей душой рвался во Фрунзе? При существующем в то время положении управление «Карагандашахтострой», в чьем подчинении находился завод, вряд ли отпустило бы Угарова в Киргизию, поскольку считало его очень уж перспективным. Вот он и вынужден был сделать ход конем, чтобы безболезненно проделать эту операцию с переездом, проработав всего полгода в институте другого ведомства.

В институте Виктор ничего не скрывал. Да, он готов трудиться рядовым конструктором, но не более полугода. Если такие условия здесь приемлемы, пусть загружают его по самую макушку, он с удовольствием будет пахать. Ему поручили заняться проектом модели, разработка и внедрение которой рассчитаны обычно на полтора-два года. Он уложился в обозначенный им самим срок.

И вскоре после успешного испытания модели на шахте благополучно отбыл с женой и дочкой во Фрунзе. Уезжал в Караганду один, а возвращался вон с каким пополнением. Это придавало особый смысл его карагандинскому периоду.

К середине пятидесятых годов во всех союзных республиках СССР были образованы Совнархозы, которые сосредоточили в своих руках руководство народным хозяйством соответствующих регионов. По мысли их создателей, они должны были заниматься масштабными, комплексными проблемами развития народного хозяйства. Но опыт показывает, что любой руководящий орган прежде всего проявляет интерес к расстановке кадров, ибо это является наиболее видной, заметной стороной его деятельности, ибо это во многом определяет степень его влияния на жизнь общества.

Конечно, у партийных комитетов – самой сильной структуры того периода – воспитание и расстановка руководящих кадров стояли во главе угла, и никто не мог позариться, покуситься на их трудный, но так вкусно пахнущий хлеб. Впрочем, кадры бывают разного уровня. Так что показать себя на этом поприще могли многие органы власти. В том числе и Совнархозы. Киргизский Совнархоз, например, взял на себя функцию по направлению инженеров в промышленность республики. Выпускники технических вузов, даже имеющие стаж работы по специальности и желающие устроиться на завод или фабрику, не могли миновать это внушительное трехэтажное здание на углу улиц Сталина (ныне проспект Чуй) и Краснооктябрьской (Тыныстанова). Не миновал его и Виктор Угаров.

Чиновник, который с ним беседовал, запомнился ему по двум причинам. Во-первых, потому что у него фамилия была Чехов, как у одного из любимейших писателей Виктора, а, во-вторых, потому что спустя несколько лет проходил по громкому делу «трикотажников» и был приговорен к расстрелу. Этот чиновник всячески уламывал Угарова поработать в Совнархозе. Отсюда, по его словам, выходят директорами, главными инженерами крупных предприятий. У сов-нархозовцев, дескать, все на виду. Да и они сами тоже. Выбор здесь делается без промашки.

Но Виктора не привлекала работа госслужащего. Даже в столь солидной конторе, где, помимо всего прочего, сравнительно легко решался сложнейший вопрос тех лет – квартирный. Вопрос, безусловно, волновавший молодую чету Угаровых. Но и это не могло переломить его желание вернуться на завод имени Ленина. Причем, не куда-нибудь, а именно в седьмой цех, откуда он уезжал учиться в Тульский институт. И не кем-нибудь, а мастером, только мастером.

Два месяца в Совнархозе тянули, надеясь, видимо, что Угаров одумается. Зря тянули. Он твердо стоял на своем. Кабинетного работника из него не получится. Как паруснику необходим ветер, так и ему требуется живая заводская жизнь, где он чувствует истинное движение, где и плечи расправляются, и походка становится иной, и мысль начинает крутиться в нужном направлении.

В общем, поморочили ему голову, но просьбу выполнили, направив мастером в седьмой цех инструментального.

Начальника цеха Ратинова Михаила Ильича Угаров и по сей день вспоминает с благодарностью. Без высшего образования, но талант. Вот уж кто разбирался в тонкостях промышленного производства, превосходно умел управлять им! Если на Федоровском заводе Угаров воочию увидел, как нельзя работать, то здесь Ратинов учил его настоящему управленческому искусству, без которого производство обречено на прозябание.

За восемь лет, что Виктора не было в цехе, его товарищи по бригаде, слесари, тоже не дремали. В своем деле они стали настоящими академиками. Когда Виктор пришел, они занимались сборкой роторных линий для изготовления патронов. Заработок у них высокий, получали больше, чем директор завода Соломко. И, конечно, не сравнить с заработком мастера. Посматривали на него с улыбкой: «Зачем кончал институт?». И с ехидцей: «Интересно, кто ты теперь для нас будешь – Витек, как прежде, или Виктор Иванович?». Через две недели они уже сами, ничуть не сомневаясь в правомерности, называли его по имени-отчеству.

При начислении зарплаты он, как мастер, скрупулезно учитывал работу каждого – и по времени, и по качеству труда, а не только по разряду и проценту выполнения плана. Причем, делал это открыто, чтобы каждый знал, в чем он проштрафился. Это вызывало уважение рабочих. Они быстро поняли, что не все так просто, что и мастером можно быть разным. «У, Виктор Иванович, ты, оказывается, не зря учился!» – заключили они.

Понимали это не только рабочие. Слава Богу, наверху тоже далеко не всегда сидят дураки, карьеристы и прочие. И когда Угаров, вернувшись после учебы в институте и работы в Караганде, стал показывать себя в новом качестве, ему уже не давали подолгу задерживаться на одном месте. Хоть Фрунзенский завод имени Ленина по всем параметрам был не чета Федоровскому ремонтно-механическому, а порядка на два выше, здесь толковые работники тоже были в чести и определенном дефиците. Их умели разглядеть, их умели оценить.

Спустя полгода после прихода на завод мастером Угарова назначили старшим мастером, не успел оглянуться – заместителем начальника цеха по выпуску роторных линий, еще года через полтора – первым заместителем начальника и главным технологом самого крупного инструментального цеха, потом начальником цеха по производству электротельферов. И все это – за неполные пять лет. И все это – на ведущем промышленном предприятии Киргизии. А в 1963 году, как уже писалось, Виктор Иванович Угаров был назначен директором Фрунзенского завода физических приборов.

(ВНИМАНИЕ! На сайте представлено начало повести)

Полный текст скачать здесь

    © Иванов А.И., 2004. Все права защищены
    © Издательство "ЖЗЛК", 2004. Все права защищены
    Произведение публикуется с письменного разрешения автора и издательства

См. также на нашем сайте статью Г.Н.Хлыпенко

"Отечественная история в жизнеописаниях ее творцов"