В мажорном ключе

Из книги «Невыдуманные истории / 60 коротких рассказов»

В книге представлены короткие рассказы, написанные доцентом Кыргызско-Российского Славянского университета, заслуженным деятелем культуры КР Андреем Кузнецовым. Это первое обращение автора – известного в республике музыковеда, исследователя кыргызской музыки и лингвиста – к данному жанру. В основу рассказов положены реальные события, имевшие место в жизни.

Рецензент и автор предисловия: заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики, профессор А.Г.Зарифьян

Публикуется по книге: Кузнецов А.Г. Невыдуманные истории: 60 коротких рассказов / Предисловие А.Зарифьяна. – Б.: Илим, 2005. – 140 с.

К 89
ISBN 5-8355-1441-7

     Мастер Селезенкин

Большая часть известных мне настройщиков были горькими пьяницами. Таковы, видно, издержки профессии – быть причастным к искусству, но только как бы с технической стороны. Посудите сами: каждый день настраивать инструменты, слышать, как на них играют специалисты, а самому только крутить колки – ну, разве не обидно? Это, так сказать, моральная сторона. Но нужно учесть и другую – возможность иметь постоянные «шабашки», а заработанное на шабашках всегда было принято пропивать. Однако, справедливости ради, надо заметить, что не все настройщики пили горькую, встречались и трезвенники, но это – исключение. Мастер Селезенкин, о котором пойдет речь, к таковым не относился.

Это был тщедушный, морщинистый, невзрачный на вид мужичонка лет так под шестьдесят. Он не только настраивал рояли, но и чинил различные инструменты – баяны, аккордеоны, балалайки и т.д. Кроме того, он мастерил скрипки: в общем, был местным Страдивари. Соорудив очередной инструмент, он приносил его в класс преподавателю-скрипачу и просил его опробовать. С гордым видом он садился на стул и ревностно прислушивался к звучанию своего детища. Если скрипач хвалил инструмент, он прямо-таки расцветал, если же находил изъяны – огорчался и говорил, что инструмент еще не совсем готов. Вечером мастер пил: в первом случае от радости, во втором – от огорчения. Скрипки он сбывал местным музыкантам, а часть «гонорара», естественно, пропивал.

Однажды я его встретил во дворе института. Дело было летом, днем, в солнечную погоду. Слегка пошатываясь, мастер стоял на асфальтированной площадке в десяти шагах от входной двери. Он стоял с каким-то отрешенным видом, и на лице его играла блаженная улыбка олигофрена. В таком состоянии я никогда его раньше не видел. Но тут я случайно опустил глаза и увидел, как от ног «Страдивариуса» неторопливой струйкой потек ручеек. Повторяя изгибы неровного асфальта, ручеек то расширялся, то сужался и постепенно растянулся на несколько метров, пока, наконец, не достиг газона. Было непонятно: как такое количество жидкости могло вместиться в столь тщедушном теле. Похоже, «маэстро» посетил пивную, но почему-то забыл заглянуть в туалет – творческие натуры весьма рассеяны и непредсказуемы.

Вот такой добродушный старичок работал в нашем коллективе. Он был услужлив, любезен, казалось, и мухи не обидит. Каково же было мое изумление, когда знакомая продавщица из соседнего универмага пожаловалась на деспотизм и самодурство своего свекра, который буквально терроризировал семью. Этим свекром, как вы догадываетесь, оказался «маэстро» Селезенкин. Не зря же говорят: внешность обманчива.

     «Иван Степанович умер!»

Иван Степанович обучал детей игре на баяне в музыкальной школе небольшого городка. Специалист он был так себе, но за неимением лучшего его терпели: как-никак, а детей чему-то учил. Ивану Семеновичу шел пятый десяток, он был чист, опрятен и немногословен. Правда, любил выпить, но пьяным в школе никогда не появлялся – разве что с похмелья или, как говорят, «с бодуна». А в таком состоянии, особенно если пить допоздна, человека всегда тянет на сон.

Как-то после очередной пьянки музыкант явился в школу. В его классе стоял большой письменный стол, а за ним стул. С противоположной стороны стола, рядом с дверью находился другой стул – для учеников. Таким образом, когда дети играли, им была видна только верхняя часть корпуса педагога – все остальное скрывал стол. Зайдя в класс, Иван Семенович тяжело плюхнулся на сидение стула и стал слушать игру одного из своих учеников – мальчика лет десяти-одиннадцати, время от времени давая ему какие-то указания. Пьеса была медленная, заунывная, и педагога невольно потянуло на сон. Он и сам того не заметил, как заснул и тихо съехал со стула на коврик, который лежал у его ног. Ученик доиграл пьесу до конца и поднял глаза. Однако за столом никого не было: Иван Семенович исчез. Мальчик изумленно хлопал глазам и не мог понять, куда же делся учитель – ведь он только что разговаривал с ним. Выйти из класса он не мог – ученик сидел рядом с дверью. Опешив, юный баянист снял с плеч инструмент и заглянул за стол: его дорогой учитель без признаков жизни лежал на полу. Насмерть перепуганный ребенок выбежал из класса и с криком «Иван Семенович умер!» ворвался в кабинет директора.

Флегматичный директор, который и сам был не дурак выпить, позвал двух педагогов, и они все вместе направились в класс, в котором занимался Иван Семенович. Первое, что они почувствовали, войдя в помещение – это тяжелый запах перегара; затем они узрели и самого – «усопшего». Пока ученик бегал за директором, тот занял более удобное положение и теперь лежал на спине, раскинув руки в стороны и громко храпя. Горе-музыканта привели в чувство и отравили домой отсыпаться.

Весть о случившемся мигом разнеслась по школе. Тут припомнили и другой случай, который произошел с Иваном Семеновичем в прошлом году. Кому-то из педагогов понадобилось пойти в туалет. К сожалению, туалет в школе был один, и находился он во дворе – это была деревянная кабинка со стульчаком и дверью, которая закрывалась изнутри на железный крючок. Однако кабинка оказалась занятой. Педагог немного потоптался, но потом решил не ждать, а прийти попозже. Когда же он пришел сюда через четверть часа, туалет все еще был занят, а около него, переминаясь с ноги на ногу, стояли две школьницы. Педагог постучал в дверь, но никто не отзывался. Позвали завхоза. Тот повозился немного с дверью и вскоре открыл ее с помощью стамески. Пред взором педагогов и детей (их быстро отогнали) открылась прелюбопытная картина: спустив брюки до колен и обхватив голову руками, на стульчаке восседал Иван Семенович и мирно спал. На лице его играла безмятежная улыбка…

     Борец за дисциплину

В наше музыкальное училище был назначен новый директор. Недавний выпускник Ташкентской консерватории, дирижер-хоровик по специальности, он был тогда в самом начале своей административно-управленческой карьеры. Звали его Асаналы. Полный сил и служебного рвения, он энергично взялся за вверенное ему дело. Прежде всего, новоиспеченный директор стал бороться за дисциплину. Каждое утро, без пяти восемь он уже стоял в вестибюле училища и встречал входивших педагогов и студентов. До восьми часов он вежливо улыбался и здоровался, но спустя две-три минуты улыбка постепенно исчезала с его уст, и он уже смотрел на входящих волком. Опоздавшие педагоги виновато улыбались, ссылаясь на скверную работу городского транспорта или на какие-то другие причины. Асаналы молчал, но его суровый взгляд красноречиво говорил о недопустимости такого отношения к работе. Чуть позже директор начинал делать строгие замечания, а опоздавших более чем на десять минут приглашал к себе в кабинет и требовал писать объяснения. С опозданиями было покончено. Такая же успешная борьба велась и с другими нарушениями. Приструнив педагогический коллектив, Асаналы ретиво взялся за студентов. Не прошло и месяца, как несколько студентов были исключены из училища. Директора «зауважали» и стали побаиваться.

Однажды во время вечернего дежурств (Асаналы был инициатором этого нововведения) я зашел в прилегавший к учебному корпусу интернат и стал свидетелем прелюбопытнейшей сцены. Вдоль стены были выстроены тридцать или сорок учащихся, чуть в стороне понуро стояли воспитатели, а прямо перед шеренгой стоял сам Асаналы и молча рассматривал своих подопечных. От его сурового взгляда учащимся было явно не по себе. В комнате стояла необыкновенная тишина, все стояли, будто окаменевшие, боясь даже пошевелиться.

Директор начал медленное движение вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица оробевших интернатовцев, средний возраст которых был 16-18 лет. Иногда он останавливался перед кем-то из провинившихся и буравил того своим испепеляющим взглядом. Парню становилось не по себе: он бледнел, и, казалось, вот-вот упадет в обморок. Однако все обходилось – Асаналы шел дальше. Провинности у питомцев интерната были самые разные: кто-то плохо учился и пропускал занятия, кто-то подрался или нахулиганил и т.п. Директору все это было известно, и вот настал час расплаты. Асаналы остановился перед одним из наиболее «отличившихся» подростков. К тому моменту атмосфера в зале накалилась: распалив себя до предела во время хождения перед строем, директор был грозен и опасен. Вот он взял хулигана за подбородок и пристально посмотрел ему в глаза. Подвергшийся экзекуции стоял, опустив руки, и дрожал от страха. «Эмне?!» (В чем дело?) – устрашающе произнес Асаналы по-кыргызски: «Эмне?!». Парень подавленно молчал. «Эмне?!» – продолжал Асаналы, впиваясь в него взглядом и, казалось, что еще миг, и он прикончит его. Весь свой гнев к нарушителю он вкладывал в это простое кыргызское слово. Это длилось от силы пару минут Однако ничего страшного не произошло: вся экзекуция продолжалась от силы пару минут – после нескольких грозных «эмне» директор отошел от парня, направившись к следующему нарушителю.

Вскоре директорские «смотры» дали желаемый результат: дисциплина в интернате стала образцовой.

     Перед демонстрацией

Два раза в год – первого мая и седьмого ноября – наш педагогический коллектив ходил на праздничную демонстрацию. Нарядно одетые, мы собирались утром во дворе музыкального училища, а затем направлялись на одну из центральных улиц города, где наше поступательное движение на какое-то время прерывалось. Здесь мы должны были ждать час, а то и больше, чтобы потом влиться в колонны демонстрантов, идущих на правительственную площадь, где находились трибуны с руководителями республики, почетными гостями и прочими важными персонами. Такова была традиция.

Однако ожидание – пренеприятнейшее занятие и, чтобы как-то скоротать время, народ находил себе развлечения: кто-то пускался в пляс под музыку духового оркестра, другие фотографировались, покупали прохладительные напитки, сладости, общались друг с другом. Но большинству мужчин такие развлечения были явно не по вкусу. Проблема «культурного отдыха» решалась просто – скидывались по рублю и посылали гонца в ближайший магазин за выпивкой. Вскоре гонец возвращался с долгожданной емкостью, в которой заманчиво булькала прозрачная жидкость. Но тут возникала другая проблема: из чего пить – не из горлышка же! Но выход все же находили, например, «заимствовали» стакан из ближайшего автомата для газированной воды. Бывали случаи, когда приходилось пить из стаканчиков для мороженного – бумажных и вафельных (пластиковых стаканчиков тогда еще не было). Особенно неудобны были вафельные стаканчики – через секунду водка из них вытекала, как из сита. Поэтому нужно было пить мгновенно и залпом, а стаканчиком – закусывать. Пианист рассказывал, что однажды ему с друзьями приходилось пить из яичной скорлупы. Содержимое яйца выпивалось, а скорлупа использовалась в качестве стакана – дозы, правда, получались мизерные. Однако самым необычным сосудом для распития был …раструб от кларнета. Случилось это так: когда возник вопрос из чего пить, неожиданно появился кларнетист из оркестра оперного театра, небезызвестный Петр Титыч.

– Что, ребята, не знаете из чего пить? Нет проблем! – и он снял со своего инструмента нижнюю часть – раструб.

По своей форме раструб напоминал изящный бокал из черного дерева с хромированным ободком. Правда, у него не было дна. Но находчивый кларнетист поставил раструб себе на ладонь, а другой рукой прижал его к ней, чтобы не протекало.

– Ну, чем не стакан? Наливай! – и он лихо осушил налитую в столь необычный бокал водку. Остальные музыканты последовали его примеру.

Петр Титыч тщательно вытер усы, затем раструб, соединил его с кларнетом и, довольный собой, пошел к своему коллективу.

     В колхозе

Это было в начале 70-х годов. В ту пору каждую осень многие горожане ездили на так называемые сельхозработы. Сами-то колхозники не могли справиться с уборкой урожая, вот и организовывалась под бдительным и неусыпным оком «родной коммунистической партии» такая своеобразная помощь города селу. Особенно доставалось студентам и преподавателям – хочешь, не хочешь, а в колхоз ехать надо – иначе полетишь с работы. И не важно, что ты музыкант, и тебе лучше водить смычком по струнам, чем, скажем, дергать из земли морковку – ан нет: экономика поважней искусства.

Однако речь пойдет не об издержках коммунистического прошлого, а о конкретном случае, имевшем место на сельхозработах. В ту осень поехали в колхоз со студентами три педагога-музыканта, назовем их Пианист, Флейтист и Вокалист. Люди они были образованные, хорошие специалисты, но имели еще одну вполне простительную слабость: они любили выпить (ну кто в то время не пил!). Во всем остальном они были абсолютно разными. Самой колоритной фигурой являлся, конечно, Пианист – человек незаурядный, интеллектуал, книгочей и непревзойденный анекдотчик. Флейтист – воспитанник военно-музыкального училища – питал слабость к молоденьким студенткам, читал преимущественно газеты, был физически крепок, в общем, парень хоть куда. Вокалист, похоже, прошел через трудное детство и полную творческих исканий юность – он даже мыл золото на Алдане; потом как-то остепенился, закончил консерваторию, солировал в каком-то ансамбле, а затем перешел на более спокойную педагогическую работу.

Вот эти три колоритные фигуры поехали в колхоз, естественно, прихватив с собой энное количество живительной влаги, то бишь, водки.

Бытовые условия в колхозе им сразу не понравились – еще бы: нужно было жить вместе со студентами, что никак не входило в их планы. Да и свободных помещений в сельском клубе, который был отдан под жилье студентов, попросту не имелось. Тщательно обследовав вверенный им очаг культуры, неразлучная троица нашла единственное более или менее пригодное для жилья помещение – кинобудку, временно приспособленную под продуктовый склад. Конечно, будка была тесной, неказистой, да еще с цементным полом и отверстиями в стене, через которые изображение проектировалось в зал. Но решение нашлось: дежурные студенты получили задание перетащить продукты в кладовку, навести чистоту и установить кровати. Вскоре кинобудка стала годной для проживания – оставалось лишь заделать отверстия, что и было сделано с помощью нескольких пустых мешков. Вечером того же дня, когда студенты легли спать, состоялось «новоселье», после чего количество бутылок с водкой заметно уменьшилось. Пошли трудовые будни, но каждый вечер друзья усаживались за стол, и начиналось веселое застолье – с тостами, прибаутками, анекдотами, которое нередко заканчивалось за полночь…

Прошло несколько лет. Однажды я встретил свою бывшую студентку, которая уже вышла замуж и имела свою семью. Речь зашла о годах минувших, в том числе и о сельхозработах. И вот что она мне поведала:

– Я никогда не забуду те «спектакли», которые устраивали для нас педагоги, – и она назвала имена Пианиста, Флейтиста и Вокалиста. – Каждый вечер мы торопились поскорее «лечь спать», чтобы послушать, как душевно отдыхали наши наставники. Чего только они не рассказывали – от анекдотов про поручика Ржевского до личных похождений! Причем отнюдь не стеснялись в выражениях: они же были уверены, что их никто не слышит. И чем больше пили, тем интереснее и красочней становились их рассказы. Время от времени они ржали, как молодые жеребцы…

– А как же вы все это слышали? – они же позатыкали отверстия мешками.

– А мы их вытащили; оставили лишь по кусочку мешковины, чтобы не было заметно. Так что слышимость была прекрасная. Как только наши «препы» садились за стол, мы собирались в кучку у разделявшей нас стены и с нетерпением ждали, когда же они захмелеют. Вот тогда-то и начиналось самое интересное!

     «Стенолаз»

Подарили мне как-то бутылку коньячного спирта – напиток крепкий, мне незнакомый, поэтому я не особенно спешил с его распитием. Но год спустя подвернулся случай, и поллитровка спирта была, наконец, пущена в ход. А произошло это в колхозе во время традиционных осенних работ. В тот год среди педагогов существовала договоренность: если кому-то требовалось отлучиться на ночь в город, то он должен был поставить коллегам литр водки (данное предложение, разумеется, внес Пианист).

Однажды мне понадобилось съездить в город, а с деньгами в тот момент возникли какие-то трудности. Вот тут я и вспомнил про коньячный спирт. «А можно, вместо литра водки я привезу пол-литра спирта?» – спросил я у коллег, среди которых были Пианист, Флейтист и еще несколько педагогов. «Конечно, – ответил за всех Пианист, бывший в таких вопросах большим докой, – это равнозначно».

На следующий день я вернулся в колхоз с обещанным напитком. Завершив трудовой день, мы, как и полагается, сели за стол, на котором уже стояла большая чашка с дымящимися пельменями. Я достал бутылку со спиртом. «О, да это же “стенолаз”!» – радостно воскликнул Баянист, по причине хронического гайморита говоривший всегда в нос. «Почему “стенолаз”?» – удивился я. «Да мы его уже как-то пили – правда, много пить не рекомендуется – очень крепок, зараза: может так разобрать, что потом на стену полезешь… Оттого и “стенолаз”!».

– Ладно! Разбавлять будем?

– Не надо – зачем вещь портить! Вроде, слабаков тут нет, – возразил Флейтист, с живым интересом наблюдавший за процессом приготовления к застолью.

В общем, разлили “стенолаз” по стопкам, а тут и Пианист подоспел к столу – он где-то там разбирался со студентами.

«Так выпьем же, ребятки, под пельмешки! – сказал он и лихо опрокинул стопку в рот.

Но тут произошло нечто непредвиденное: Пианист вскочил с места, закашлялся, замахал руками, стал жадно хватать ртом воздух; изо рта его потекли слюни, на глаза навернулись слезы. Он что-то силился сказать, но не мог. Наконец, все еще задыхаясь, он прокричал каким-то диким фальцетом:

– Воды! Воды!

Воды в комнате, как назло, не оказалось, побежали на кухню, принесли… Испив водицы, бедный Пианист обрел дар речи и накинулся на нас с гневными упреками: «Что ж вы, черти, не предупредили, что спирт неразбавленный – так же можно и на тот свет отправить!»

Мы виновато молчали – что тут говорить: коллега был прав.

А во всем виноват “стенолаз” – уж больно крепок, зараза!

     Случай на рыбалке

Недавно смотрел по телевидению передачу «Шоу рекордов Гиннеса» – там какой-то здоровяк-техасец поедал живых дождевых червей. За тридцать секунд он установил новый мировой рекорд, проглотив аж целых пятьдесят семь червяков. В связи с этим фактом мне припомнилась одна забавная история, которая произошла с моими коллегами-музыкантами в семидесятых годах.

Вздумалось им как-то поехать на рыбалку. Нельзя сказать, что все они были страстными рыбаками, но рыбалка – это ведь не только ловля рыбы, но и отдых, общение с природой и, разумеется, выпивка. Компания собралась довольно спаянная (так и хочется сострить: споенная). Вдохновителем и идейным лидером, конечно же, был Пианист – человек далекий от рыбалки, но зато большой любитель выпить. Кроме него в группу вошли и другие знакомые нам люди – Флейтист, Вокалист, Баянист и прочие, не менее достойные личности.

К месту рыбалки добрались только к вечеру. Это было довольно симпатичное озерко, с заводями, камышами и кустарником вокруг. Недолго думая, компания раскинула бивак и решила отметить начало сезона застольем – рыбачить нужно было на рассвете, то есть завтра. Ответственным за приготовление рыбацкого супа назначили Хоровика, известного своими кулинарными способностями. Поскольку рыбы еще не наловили, то решили обойтись тушенкой, которую предусмотрительно прихватили из города. Развели костер – и вовремя, так как стало темнеть. Компания расположилась на лужайке и приступила к застолью – благо в водке не ощущалось недостатка. Тосты следовали один за другим: пили за начало рыбалки, за самих рыбаков, за тех, кто в море. Все это чередовалось с шутками-прибаутками и анекдотами. Хуже всех приходилось Хоровику: он все время бегал от стола к костру и обратно. Но суп был готов вовремя, и все его съели с большим аппетитом, похвалив повара и провозгласив тост за его здоровье.

Утром все встали, как говорится, с большого бодуна. Первым поднялся Вокалист.

– Что-то, ребята, я не могу найти червей – где же они?

– Да там они, в банке, лежат под кустиком, около костра, – ответили ему.

– Что за черт! Нет тут никаких червей, только банка с тушенкой!

Тут все кинулись искать, но червей нигде не было. Наконец, кто-то догадался заглянуть в котелок с остатками вчерашнего супа и там, среди лавровых листьев и овощей, плавало несколько разваренных червяков. Все ясно: вчера наш хваленый повар спьяну, вместо банки тушенки, выложил в суп содержимое другой банки, в которой находились черви с землей. Но ничего страшного не случилось – никто не умер и не отравился: крепкие желудки музыкантов переварили их вместе с другими ингредиентами «рыбацкого» супа.

Так что червей едят не только в Америке – знай наших!

     Любитель чужих секретов

Дирекция музыкального училища решила идти в ногу со временем и заменила устаревшую форму прослушивания произведений на централизованную трансляцию музыки в классы из кабинета звукозаписи. Раньше было проще: педагог брал проигрыватель и нужные пластинки, нес все это в класс и там уже в процессе занятия иллюстрировал свой рассказ той или иной музыкой. Правда, чтобы особо не надрываться, можно было поручить доставку проигрывателя студентам.

Теперь же все стало по-иному. Был оборудован кабинет звукозаписи с соответствующим техническим оснащением и фонотекой, а в классах установили динамики. На перемене педагог заказывал музыку, которая должна прозвучать на уроке, и спокойно шел в себе в класс. Затем в нужное время он звонил по телефону в кабинет и просил поставить нужное произведение или какой-либо отрывок. Например: «Поставьте, пожалуйста, первую часть Пятой симфонии Бетховена!» И через несколько секунд динамик оживал, и героическая музыка Бетховена заполняла собой класс…

Вначале все это было в диковинку, но постепенно привыкли. Главным действующим лицом нововведения стал лаборант-радиотехник по имени Степан, молодой мужчина лет тридцати пяти – невысокий, с круглым женоподобным лицом. Степан «косил» под простачка, но на самом деле был плутоват. Свое дело он знал хорошо, с Бахами, Чайковскими и Глазуновыми разобрался быстро, так что особых претензий к нему от педагогов не поступало. Имелись у него небольшие странности, к примеру, он был единственным из членов коллектива, кто категорически отказался вступать в профсоюз: как его не уговаривали – все было бесполезно.

Сюрпризы начались в середине года. Первым что-то неладное заметил преподаватель по имени Борис, приехавший в наш город после окончания Ленинградской консерватории. Борис был умница, любил читать философскую литературу, хорошо играл джаз. В общении со студентами был прост и демократичен, и они платили ему взаимной любовью и доверием. Как-то на перемене Борис подошел ко мне и посоветовал не говорить лишнего в классе. «Наши классы прослушиваются», – тихо сказал он и поведал мне следующее. Оказывается, наш лаборант, установив в классах динамики, использовал их как микрофоны и спокойно прослушивал все, о чем говорилось в них. Более того, некоторые динамики он спрятал в вентиляционных отверстиях или даже вмуровал в стены. Сделал это он летом во время ремонтных работ. Но все тайное рано и поздно становится явным. Однажды Борис спустился в подвальное помещение, где находился кабинет звукозаписи. Дверь в кабинет была закрыта, а через нее доносились какие-то голоса. Мой коллега прислушался и с удивлением узнал голоса своих студенток. Он тут же вернулся в класс и понял, что не ошибся: те же голоса, та же тема разговора. После урока он внимательно обследовал класс и под самым потолком (для этого ему пришлось установить на столе стул) обнаружил динамик, ловко спрятанный за вентиляционной решеткой. На следующий день Борис принес из дома изогнутую в виде крючка стальную проволоку и с ее помощью оборвал провода, ведущие к динамику.

Чуть позже прослушивание обнаружил другой педагог, которого студенты ласково прозвали «Ромашкой». Ромашка был радиолюбитель, поэтому он быстро сообразил что к чему. Со Степаном он разобрался по-свойски: Выбрав момент, когда все студенты вышли из класса, он закрыл дверь на ключ, подошел к динамику и, придав своему голосу металлический оттенок, произнес короткую речь. Назвать ее нецензурной было бы неверно – это сплошной поток грубой, прямо-таки площадной брани. Высказав все, что он думал о коварном Степане, Ромашка молча открыл дверь, впустил студентов и начал урок. Спустя полминуты в класс с выпученными глазами влетел оскорбленный любитель чужих секретов. Он ошарашено смотрел по сторонам и не мог ничего понять: в классе шел обычный урок, за столом чинно восседал Ромашка, а студенты внимательно слушали рассказ педагога. Буркнув нечто похожее на «извините», Степан ретировался из аудитории. После этого инцидента он на какое-то время приутих, оставив Ромашку в покое.

Весьма пикантная история произошла с одним из преподавателей, который, несмотря на свой почтенный возраст, все еще оставался неравнодушным к представительницам прекрасного пола. Закрывшись в классе на ключ, Сергей Андреич имел неосторожность вести довольно фривольный разговор с одной замужней заочницей. Этим обстоятельством тут же воспользовался недремлющий Степан. Он не только подслушал весь разговор, но и записал его на пленку. Какое-то время спустя, возможно, за бутылкой водки, Степан дал прослушать запись кому-то из своих дружков. Тот не стал делать из услышанного секрета, и вскоре почти весь коллектив знал о доблестях шустрого не по годам Сергея Андреича.

Наконец, гнусная деятельность доморощенного Штирлица переполнила чашу терпения педагогов. Состоялся нелицеприятный разговор. Припертый к стенке любитель секретов, объяснил, что ему, дескать, скучно было одному сидеть в кабинете, вот он и подключался к классам. Однако требования преподавателей были однозначны – немедленно прекратить подслушивание. Степан обещал. Не знаю, сдержал ли он свое слово, но в следующем учебном году он уже не работал в училище.

     Бетховенская нота

Эту историю поведал мне один коллега-музыкант. А произошла она много лет назад в одном из студенческих общежитий то ли Москвы, то ли Ростова, неважно – суть-то не в этом. Итак, жили в одной комнате общежития четверо или пятеро студентов. Все они учились на оркестровом факультете консерватории. Жили дружно, на тесноту не жаловались. Главное, была крыша над головой. Кровати – мягкие, плата за проживание – сущий пустяк, плюс ко всему в комнате был инструмент – старенькое, обшарпанное пианино марки «Красный Октябрь». Днем студенты, как и положено, посещали занятия и лекции в родной «альма-матер», а по вечерам готовились к семинарам или зачетам, кто-то терзал разбитое фортепиано, кто-то торопился на свидание с девушкой, в общем, текла обычная студенческая жизнь. Только один студент, саксофонист по специальности – назовем его Саней – несколько выпадал из общего контекста: по вечерам он работал в ресторане. Парень он был добрый, отзывчивый, но слабохарактерный – если кто-то предлагал выпить, не отказывался. Ну, а ресторан, дело известное, хочешь не хочешь, а выпить придется. Возвращался Саня с работы поздно, когда все уже спали. Ну, пришел ты поздно, так тихонько зайди, молча разденься и спокойно ложись спать. Так оно и было, когда Саня приходил трезвым. А поскольку такое случалось крайне редко, то приход саксофониста обычно сопровождался разного рода звуковыми и световыми эффектами: то в темноте обо что-то споткнется, то свет зажжет, то ляжет не на ту кровать… Конечно, такое поведение товарища никому не нравилось. Ему и замечания делали, и возмущались, и просили, но все было впустую: Саня обещал исправиться, а через какое-то время все возвращалось на круги своя.

Наконец, чаша терпения переполнилась, и ребята решили проучить бедолагу-саксофониста. Часы уже пробили полночь, когда Саня появился в общежитии. Свет в комнате был выключен; все ребята лежали на своих кроватях и делали вид, что крепко спят. Саня пришел навеселе – он что-то мурлыкал себе под нос, потом зацепился ногой за стул, чертыхнулся. Со стола с грохотом упала кружка и покатилась по полу. Саня полез ее доставать, долго шарил в темноте руками, наконец, нашел. Послышалось икание и звук наливаемой из бутылки воды. Студент выпил воду, облегченно вздохнул и с шумом стал раздеваться. Наконец, он добрался до своей кровати и тяжело рухнул на нее. В комнате воцарилась долгожданная тишина. Слышно было только слабое тиканье будильника.

И в этот момент вдруг тихо зазвучало фортепиано – всего лишь одна нота. Еще не уснувший Саня удивленно прислушался: откуда мог взяться звук? Все же спят. А струна все гудела, постепенно затихая. Чудеса, да и только! Саня присел на кровать, оглядел комнату. Бледный свет уличного фонаря слабо освещал комнату, но его вполне хватало, чтобы убедиться в том, что возле пианино никого не было. Наверное, показалось, решил музыкант и снова занял лежачее положение. Он уже почти заснул, как фортепиано зазвучало снова. Что за черт? Саня затаил дыхание, но вставать не стал. Он лежал с открытыми глазами и пристально смотрел в сторону пианино. Скорее всего его разыгрывали, но около инструмента никого не было, а с кроватей никто не вставал. Более того, крышка на фортепиано оставалась закрытой.

Прошла минута, другая. И вдруг пианино ожило – снова тот же тихий, вкрадчивый звук. Саня осторожно встал с постели, на цыпочках подошел к пианино, ощупал его со всех сторон, внимательно осмотрел комнату и снова лег. Не прошло и пяти минут, как снова жалобно запело фортепиано. Тут уж Саня не выдержал – он соскочил с кровати и потряс за плечо спящего друга-тромбониста:

– Паша, ты слышал?

– Что слышал? – Паша недовольно тер глаза, делая вид, что его разбудили.

– Звук.

– Какой еще звук? Слушай, уже час ночи! Имей совесть, если тебе с пьяна что-то мерещится, то это не повод, чтобы будить других… – отчитал его друг и повернулся на другой бок.

Саня снова лег. Но сна уже не было, да и хмель как рукой сняло… Он лежал, смотрел в потолок и, затаив дыхание, ждал появления звука. Он должен появиться – в этом Саня был уже почти уверен. И он не заставил себя ждать. «Пим!» – жалобно запела струна. Музыкант соскочил с кровати, подбежал к выключателю, зажег свет: возле пианино никого не было. Послышались возмущенные голоса «разбуженных» ребят:

– Когда же, наконец, это кончится?! Выключи свет!

– Дайте поспать!

Саня недоверчиво осматривал комнату и лежавших в кроватях ребят, а те разыгрывали возмущение и кусали губы, чтобы не рассмеяться. Бедный саксофонист открыл крышку пианино и, ткнув несколько раз в клавиши, быстро нашел искомый звук.

– Вот! Вот она та самая нота, что все время звучит! – закричал он.

– Какая еще к черту нота? – возмутился проснувшийся флейтист.

– Си! Си первой октавы! – ответил Саня.

– Тогда все ясно: это бетховенская нота, – авторитетно заявил молчавший до этого трубач.

– Почему «бетховенская»? – удивился Саня.

– А потому, что плохо твое дело, Санек: эту ноту, говорят, Бетховен слышал перед смертью… Кончай пить, а то и зеленых чертей скоро увидишь!

Саня стоял потрясенный. Неожиданно он вспомнил, как преподаватель по истории музыки рассказывал, что многие классики использовали тональность си минор для создания трагических произведений: месса Баха, соната Листа, Шестая симфония Чайковского…

– Ладно, ложись спать: утро вечера мудреней, – пожалел друга тромбонист.

Выключили свет. Саня лег на кровать, но не спал – все ждал появления звука «си». Но звук, как не странно, больше не появлялся. Только под утро бедный музыкант смог заснуть. Ему снились кошмары в духе фильмов ужасов Хичкока: вампиры, кровь, могилы… Потом неожиданно возник Бетховен. Ветер трепал длинные волосы великого композитора, а он осуждающе смотрел на саксофониста и грозил ему пальцем.

Утром Саня встал позже всех, молча оделся и пошел на занятия в консерваторию. С тех пор он больше не пил и даже сменил работу. Позже наш герой узнал, что это была всего лишь шутка друзей: они привязали к молоточку, который ударял по струне, настроенной на звук «си», тонкую леску, провели ее через специально просверленное отверстие в задней стенке инструмента и подвели к ближайшей кровати. Оставалось лишь только дернуть…

     Поимка эксгибициониста

В конце 70-х годов мне вместе с другими педагогами и студентами приходилось дежурить в добровольной народной дружине – сокращенно ДНД. В наши обязанности входило патрулирование центральных улиц города. Иначе говоря, нужно было следить за соблюдением общественного порядка, а в случае выявления нарушителей – пьяниц, хулиганов, дебоширов и прочих социально опасных элементов – задерживать их и доставлять в опорный пункт милиции. В дружину обычно входило с десяток парней и два-три преподавателя. Однако дежурили, в основном, студенты, а педагоги лишь контролировали их.

В одно из дежурств поступило сообщение, что какой-то тип крутится возле общественного туалета на бульваре и пугает женщин. Мы немедленно отправили ребят, которые и задержали там невзрачного на вид мужичонку лет пятидесяти, причем извлекли его на свет божий из женского отделения. Не оказавший никакого сопротивления, он был препровожден в опорный пункт, где и был допрошен дежурным лейтенантом. Задержанный скорее всего был эксгибиционистом (есть такая разновидность сексуальных извращенцев, для которых высшее наслаждение – показать женщине свои гениталии). В опорном пункте его обыскали, но ничего предосудительного, естественно, не нашли, за исключением какой-то несвежей на вид тряпицы, которую лейтенант со словами «Забери свою утиралку!», брезгливо отбросил в сторону. После этого немало повидавший на своем веку страж порядка приступил к допросу:

– Так… фамилия, имя, отчество, год рождения…

Мужичонка неторопливо отвечал.

– Место работы?

– Завод физприборов.

– Должность?

– Кладовщик.

Таким образом, лейтенант дошел до вопроса, который, казалось, был совсем неуместен в данной ситуации. Однако вопрос был анкетный, и лейтенант обязан был его задать.

– Член партии?

– Да, – к всеобщему изумлению ответил задержанный. Больше всех был поражен лейтенант – он просто опешил, но тут же взял себя в руки:

– Ты – член КПСС?!

– Да, – невозмутимо подтвердил развратник.

Конечно, партийного билета при задержанном не оказалось, но лейтенант поверил на слово – с такими делами обычно не шутят, да и проверить было не трудно. Все это в корне меняло дело. Страж порядка озабоченно почесал затылок – допрашивать членов партии не входило в его компетенцию, поэтому, отчитав плюгавого мужичонку («Что же ты, подлец, позоришь партию?»), отпустил его с миром.

Скачать полный текст книги

© Кузнецов А.Г., 2005. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора