Женька Тян

Воспоминания юности – о друзьях и путешествиях с друзьями по родному краю. Из сборника «Коровы пустыни»

Из книги: Кадыров Виктор. Коровы пустыни. — Бишкек: Раритет, 2007. — 280 с., илл.

УДК 82/821
ББК 84 Р7 ‒ 4
  К 13
ISBN 978‒9967‒424‒55‒5
К 4702010201‒07

Я с детства любил ходить в горы. Наверное, потому, что с ранних лет ощущал вкус свободы. Будучи третьим ребенком в нашей семье, я не испытывал на себе постоянного внимания со стороны родителей. Никто меня не понуждал заниматься музыкой, как старшего брата Володю, маленькая скрипка которого до сих пор пылится на чуланной полке. Меня не записывали в разные кружки, стараясь привить любовь к какому-то ремеслу. Не пытались приобщить к спорту. Основным моим воспитателем была улица и мои друзья. Большую часть времени я был предоставлен самому себе. Старшая сестра Люба, когда я пошел в первый класс, уже закончила школу и поступила в университет. Конечно, ее мысли витали далеко от моих проблем. Брат Володя перебрался в десятый класс, ему тоже было не до меня. Его больше интересовал прекрасный пол и веселые компании. Мои единомышленники, игравшие со мной в машинки или отбивавшие замысловатые удары ногой по так называемой «лянге», свинцовому пятаку, прикрепленному к кусочку овчины, были такие же пацаны из нашего двора, как и я.

Школа подарила мне еще большее число друзей. Во втором, а тем более в третьем классе никто не водил нас за ручку на занятия и обратно. После уроков я и небольшая компания из четырех-пяти моих товарищей отправлялись в путешествие. Мы выбирали первую попавшуюся улицу и просто шли по ней, никуда не сворачивая. Сначала в одну сторону, на следующий день в другую. Так, улица за улицей, мы познавали город. Представьте уверенных в себе второклассников, которые блуждают из одного конца города в другой, попадая в самые разнообразные ситуации. В железнодорожном депо, например, мы помогали рабочим толкать вагонетку, а обнаружив тутовое дерево, лезли за вожделенными сладкими плодами.

Благодаря тем походам я до сих пор хорошо ориентируюсь в городе. Кроме того, ребята из нашего двора укрепили во мне любовь к чтению. Я полюбил это занятие, как только научился читать. Тогда мне родители подарили книгу Волкова «Волшебник Изумрудного города». Чудесная волшебная страна настолько поразила мое детское воображение, что я и сейчас помню эту книгу практически наизусть. Конечно, этому способствовали и незабываемые иллюстрации Владимирского.

А друзья, с которыми я играл в казаков-разбойников, привели меня в детскую республиканскую библиотеку, которая находилась поблизости от нашего дома. Мы всей компанией ходили туда раз в неделю. Приходилось иметь дело с довольно строгим библиотекарем. Чтобы удостовериться в том, что книга была прочитана, библиотекарь неизменно требовала пересказать ее содержание. Мы книги не читали, а проглатывали. И скорей спешили обратно в библиотеку, не дожидаясь окончания недельного срока, на который выдавались книги. Спешили за новой порцией духовной пищи.

Отец моего двоюродного брата Николая дядя Боря иногда брал нас обоих на охоту. Это были мои первые походы в горы. Взрослые уходили куда-то в поисках добычи, а мы вдвоем с Колей ползали на коленках, изучая удивительный мир, который скрывался в травяных джунглях. Он буквально кишел разнообразными жуками и насекомыми. Все двигалось, жило своей жизнью. Над деловитыми муравьями и озабоченными жуками порхали беззаботные бабочки и мотыльки, страшно гудели сердитые шмели, нервно проносились зеленые стрекозы. Звенели цикады, с неба сыпались задорные трели жаворонка. В воздухе над цветами суетились пчелы и разнообразные мушки. Над всем этим мелькали темными тенями длиннокрылые стрижи. А еще выше медленно парил широкими кругами гордый орел, безмолвно наблюдая этот праздник жизни, продолжающийся изо дня в день с сотворения мира и по сию пору.

Однажды дядя Боря сделал небольшой зоопарк для сына в собственном дворе. Туда попадали раненные на охоте звери и птицы. Вскоре и мы с Колей начали пополнять наш вольер певчими птицами. Для их ловли мы поднимались высоко в горы, таская с собой специальную клетку-западню. Мы находили какой-нибудь затерянный среди осыпей родник, известный лишь пернатым певцам, и там устраивали свою засаду. Приходилось жить в горах по два-три дня.

Становясь старше, мы постоянно расширяли географию наших походов. Мы поднимались на ледники, исследовали ущелья и перевалы. Так что к моменту окончания школы я чувствовал себя абсолютно взрослым и самостоятельным человеком. Я любил путешествия, горы, обожал собирать различные по цвету камни, узнавать их названия и был твердо уверен в своем будущем. Я стану геологом.

Хотя со стороны родителей предпринимались слабые попытки образумить меня, то есть заставить заниматься химией, чтобы идти по стопам отца, я разом отвергал любые другие возможности, кроме своего выбора. Удар по моей судьбе пришел совершенно неожиданно. Дело в том, что я с детства имел плохое зрение и носил очки. Правда, в седьмом классе я их снял, форся перед девчонками, и больше уже никогда не надевал. И что самое удивительное, через десяток лет, проверяя зрение, оказалось, что оно практически восстановилось. Видимо, ношение очков не способствует естественному процессу коррекции зрения.

А тогда, когда я пришел сдавать документы для поступления в Политехнический институт на горный факультет, меня огорошили заявлением, что я должен принести справку о состоянии здоровья. Геолог должен иметь стопроцентное зрение! Меня эта информация не просто огорошила, а буквально убила. Я стоял растерянный посреди вестибюля Политехнического института и не знал что делать. Неужели придется поступать и учиться на химика, как того желает моя мать? Она даже во сне, наверное, видит, что я защищаю кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. Да я же умру среди всяких пробирок и реторт!

И тут навстречу мне шагнула сама Судьба, в образе моего одноклассника и друга Сергея Фадина. Коренастый, он шел уверенной походкой вдоль столов приемной комиссии. Когда Сергей наткнулся на меня, я тут же его спросил, куда он подал документы. «Конечно же, на электропривод», – ответ прозвучал так, словно любое другое решение означает полнейшую глупость. Его старший брат учился на этой специальности, и Сергей мечтал стать специалистом в области электропривода и автоматизации промышленных установок. Для меня все это звучало совершеннейшей китайской грамотой. Но я решил, что после фиаско, который я потерпел с геологией, мне теперь все равно, куда податься, хоть и в электропривод. Там хоть душа родная рядом будет. Конечно, теперь я понимаю, что жизнь устроена гораздо сложнее и вместе с тем проще, чем я тогда думал. И мое не стопроцентное зрение могло и не быть большим препятствием на пути в геологию. Но тогда мы были молодыми и были максималистами. Либо все, либо ничего. Третьего не дано. На месте Фадина мог оказаться любой другой мой друг. И мой жизненный путь, возможно, сложился бы иначе.

Представьте теперь мое разочарование и даже отчаяние, когда я узнал, что Сергей не набрал нужных для зачисления баллов. Что я буду делать на неведомом мне энергофаке?! Но машина Судьбы уже была запущена, и колесо Жизни завертелось. Заднего хода у него нет.

Сразу же после сдачи экзаменов новоиспеченных студентов посадили в автобусы и повезли в город Токмак. Там мы должны были трудиться на консервном заводе.

После размещения в общежитии я вышел на улицу прогуляться и осмотреться. Через какое-то время я заметил знакомую фигуру, тащившую большой чемодан через футбольное поле по направлению к общежитию. Фигурой этой был Женька Тян, учившийся в нашей школе в параллельном классе. Близко я с ним не был знаком. Я немного побаивался этого молчаливого, крепкого сложения паренька. Он казался мне очень умным, Тян посещал занятия шахматного кружка, куда сам я не имел ни малейшего желания попасть. Кроме того, Женька учился в настоящем математическом классе, который с пятого усилено грыз математическую науку. Я же попал в математический только в девятом, когда у нашего знаменитого математика Якира Ефима Борисовича возникла безумная идея собрать вундеркиндов из школ всего города и создать уникальный класс.

Сразу скажу, что великих математиков из нас не вышло. Но зато это были действительно интересные личности. Теперь мои одноклассники рассеяны по всему миру. Кто стал программистом, кто архитектором, кто врачом, химиком или инженером. Есть среди них и строители, и журналисты. Я горжусь, что знаком с ними и учился в одном классе. Но тогда, после нескольких уроков, Ефим Борисович махнул на нас рукой. Он первый понял, что его затея провалилась. Ведь его интересовала только математика.

Приметив тащившегося с чемоданом Тяна, я обрадовался. Все же свой человек!

Женька поведал, что он, как и Фадин, не добрал нужного балла до зачисления на вожделенную специальность «Автоматизация и телемеханика». Но его взяли кандидатом, ведь мало ли что может случиться на первом курсе, вдруг кто не потянет, и тогда у Женьки появится шанс стать настоящим студентом.

Мы с ним проработали неделю на консервном заводе, лопатами закидывая яблоки в пресс, который выжимал из них сок. Тогда же мы дали себе зарок никогда не покупать, а тем более не пить сок, выпускаемый нашим заводом. Яблоки, предназначенные на сок, мылись в большом бассейне, куда их выгружали из ящиков. Мужик, поливающий их из шланга, топал по ним в грязных сапогах, куря при этом сигарету за сигаретой. Естественно, что пепел и окурки отправлялись благополучно под тот же пресс. Кроме того, туда же попадали различные насекомые и несчастные мыши, решившие под шумок полакомиться спелыми плодами.

А через неделю нас увезли в горы. Мы попали в Чон-Кеминскую долину, где выращивался картофель. В нашу задачу входило ползти за трактором, поднимающим почву, и скребками выцарапывать из земли ценные корнеплоды и складывать их в мешки. Мне это напоминало картину «Грачи прилетели». Мы, словно воронье, набрасывались на вспаханное поле, кто руками, кто скребками выкапывая картофелины.

Женька Тян опять приехал в Чон-Кемин лишь с одним чемоданом. Как оказалось, нам под жилье предоставили здание местной школы. Из спальных принадлежностей выделили лишь по одному матрацу на брата. Ни белья, ни одеял не было. Хорошо, что я, знакомый с жизнью в горах, взял с собой ватный геологический спальник, который и предложил разделить Женьке Тяну. Так мы с ним и проспали два месяца, с трудом втискиваясь в один спальник. Благо, мы никогда не были с гигантами.

Кормились мы в полевой столовой, в которой кашеварили свои же братья студенты-первогодки. Вкусовые качества еды были, мягко говоря, невысокие. Но я этого не замечал. Дело в том, что Женька приехал в колхоз, рассчитывая, что ему будут давать пищу на белой тарелочке с голубой каемочкой. Но его надежды не оправдались. Хорошо, что я захватил с собой довольно внушительную эмалированную чашку. Вот в нее-то и валили нам братья-повара двойной паек на меня и Женьку. Тян, будучи корейцем, сыпал в чашку огромную порцию красного перца, приговаривая, мол, что перченый и башмак съесть можно. Я ел, обжигаясь и обливаясь слезами. Зато не было никаких проблем с желудком.

Потом выяснилось, что Женька еще не так много бросал перца, жалея меня. Как-то, после колхоза, я был в гостях у Тяна. Отец Женьки готовил жареную рыбу. Рядом со мной вместо хлеба поставили тарелку с отварным рисом, залитым водой. Я полюбопытствовал о назначении такого странного блюда. Женька только хмыкнул, потом, мол, узнаешь. Когда я откусил кусок жареной рыбы, у меня перехватило дыхание от жгучего перца, разом ожегшего всю слизистую оболочку рта. В отчаянии я схватил ложку и стал хлебать холодную воду из чашки с рисом. Женька улыбнулся: «Теперь понял, зачем рис с водой?»

Вот так мы и прожили два месяца в Чон-Кемине – с одним спальником и одной миской на двоих. Спины от вечного положения «зю» нестерпимо ныли. Металлические скребки мы давно потеряли и копались в земле огрубевшими, покрывшимися цыпками, руками. В конце октября, по утрам, начала замерзать вода в навесных умывальниках. Сидя на перевернутых ведрах, студенты с тоской смотрели на побелевшую от густого инея землю. Хотелось домой, и, как это ни странно, все горели желанием поскорее сесть за парты в институтские аудитории. Всех обуяла жажда знаний, мы были сыты колхозной страдой по самое горло.

В столицу нас привезли к 7 ноября. Мы с Женькой, скрипя зубами от боли, молча тащили огромный чемодан, полный отборных яблок, которые мы с ним набрали в колхозном саду ночью накануне отъезда. Это была наша компенсация за тяжкий труд на благо советского села. Руки наши кровоточили, полопавшись от сухости и сплошь покрывшись грязными струпьями. Страдания Женьки усугублялись громадными чирьями, высыпавшими от простуды по всему телу. Так началась наша студенческая жизнь.

Там, в Чон-Кемине, как ни тяжело было наше существование на селе, как ни пристально наблюдали за нами наши будущие преподаватели, однажды в выходной день мне удалось все-таки улизнуть из-под их опеки и удрать в ближайшие горы.

Горы опоясывают Чон-Кеминскую долину со всех сторон. Въехать в нее можно лишь по узкому проходу между двумя хребтами. В этом месте река прорезала глубокий каньон в скалистом берегу и с яростью скачет по каменистым порогам, спеша на встречу с красавицей Чу, вытекающей из Боомского ущелья.

Чон-Кеминская долина довольно широкая, в ней расположено пять-шесть небольших сел. Долина постепенно сужается к востоку и переходит в горное ущелье, которое тянется еще километров на пятьдесят. По склонам гор, опушенным еловыми лесами, стекают многочисленные притоки, в один из которых я и пробрался в день своей самоволки. Меня покорила девственность окружающей природы. Вдоль прозрачного ручья росли высокие заросли дикой смородины. Ягоды были крупные, кисло-сладкие и терпко-пахучие. Была уже середина осени. Для гор это уже начало заморозков. Ягоды были слегка перезревшие и легко опадали в подставленные ладошки. Осенний лес поражал яркими красками. Кусты барбариса покрывались красно-пурпурными листьями, кое-где желтели золотые березки, краснели гроздья рябины, трава и хвойные деревья еще были сочно-зеленого цвета. Я дал себе слово обязательно вернуться сюда и просто побродить по горам Чон-Кемина.

На картофельных полях, кроме заветного корнеплода, я выуживал остатки средневековой керамики, покрытой незамысловатыми узорами. Когда-то в древности в Чон-Кемине существовал большой город. Все это было страшно интересно. Хотелось стать участником археологической экспедиции и познавать тайны Прошлого, сокрытые в земле. Три раза, спустя годы, я возвращался в Чон-Кемин, чтобы пройти по нему через перевалы к озеру Иссык-Куль. Но ни разу не довелось прикоснуться к его прошлому. Это задача для ученых.

С Женькой Тяном по возвращении из колхоза мы общались довольно часто. Он увлекся спелеологией и лазал по пещерам. Я – альпинизмом и поднимался на заоблачные пики. Нам было о чем беседовать друг с другом.

В институте я научился кататься на горных лыжах. Это открыло мне новую грань существования в зимнее время. Раньше зимние восхождения запрещались ввиду усиливающегося и без того высокого риска для жизни. Каток в столице уже не функционировал, как в школьные годы. Настолько изменился климат, что лед не держался более двух дней и таял. Поэтому зимой приходилось вести довольно скучную, однообразную жизнь. И тут моя альпинистская секция поехала на двадцатидневные сборы на горнолыжную базу, расположенную высоко в ущелье Орусай.

У нас в Киргизии зимой в горах редко бывает плохая погода. Куда чаще – темно-синее небо и яркое солнце, отраженное белоснежными склонами, которое буквально в полчаса опаляет кожу лица. Мы вернулись с горнолыжной базы покрытые мощным коричневым загаром. Все удивлялись: где это можно так загореть посреди зимы? Разве что на Гавайях. Но при Советском Союзе такое предположение было из области фантастики.

Я вернулся усталый физически, потому что все двадцать дней не сходил с лыж, но довольный. Солнце, горы, свежий воздух, приятная усталость в мышцах – что еще надо молодому человеку!

Я приехал домой утром, а после обеда ко мне зашел счастливый Женька Тян. Он гордо поведал мне, что стал обладателем горных лыж «Львов». Это были ужасно тяжелые деревянные лыжи, но по тем временам и это было уже круто. Женька предложил мне прогуляться на лыжную базу в Орусай. Я начал отмахиваться. Мол, и так двадцать дней безвылазно сидел в горах. Но, видя как удручен друг моим отказом, тут же согласился. Тогда на базу приходилось подниматься пешком около семи километров по заснеженным горам. Правда, для молодых людей, горевших желанием прокатиться по крутым склонам, это не было проблемой.

И вот, взобравшись на подъемнике лыжной базы на верхнюю точку канатной дороги, мы с Женькой стоим на гребне горы.

Оттуда открывался грандиозный вид на Чуйскую долину, лежащую далеко внизу. Над городом висел грязноватый туман смога. Здесь же над нашими головами было кристально чистое небо и жаркое солнце.

Я обстоятельно объяснил другу, как надо учиться развороту на крутом склоне. В горах скорость лыжника моментально становится неуправляемой и опасной, если ее не гасить поворотами. Можно сломать не только руки-ноги, но и шею. Женька слушал меня вполуха. Он довольно сносно стоял на беговых лыжах, поэтому считал, что моя информация для него совершенно лишняя. Даже не дослушав мой инструктаж, Тян сорвался с места и стремительно полетел вниз.

Парень он был крепкий и уверенно держался на ногах. Сломя голову Женька мчался практически по прямой линии вниз, не падая. Я с замиранием сердца наблюдал за его безрассудным спуском. Скорость Тяна, по моим соображениям, была уже около 60 км в час. Сам я мог спускаться только медленно, делая большие дуги разворота, и не поспевал за ускользающим другом.

Наконец, случилось то, что и должно было произойти. Женька скрылся в огромном облаке снежной пыли. Когда она улеглась, я увидел навзничь лежавшего друга. Пока я добрался до него, Женька успел подняться и найти отстегнувшиеся лыжи. Я попытался вновь воззвать к благоразумности друга. Снова начал свою лекцию о разворотах. Тян внимательно выслушал и снова стремительно понесся вниз, даже не подумав погасить скорость, как я его учил, или повернуть к склону.

Я обреченно наблюдал за безумным полетом непокорного друга, медленно зигзагом спускаясь следом. И тут я увидел такое, что заставило меня замереть на месте и неотрывно следить за Женькой. Тян, расставив ноги и слегка согнувшись, на большой скорости летел по направлению к металлической опоре подъемника. Опора представляла собой железную трубу диаметром около 35–45 сантиметров, на которой был закреплен кронштейн с блоком. По нему скользил стальной канат подъемника. Если бы Тян врезался на всей скорости в эту опору, то неминуемо бы пострадал. Я молил Бога, чтобы Женька упал, не доезжая преграды, но Тян упрямо стоял на ногах, продолжая свой стремительный полет к опоре.

Женьку спасло то, что около опоры был свежий рыхлый снег. Его никто не утаптывал и нормальные люди там не ездили. Тян вылетел на целину, и лыжи ушли глубоко под снег. Женька катапультировался с них, полетев кубарем через голову. Я продолжил спуск, а Тян ничком лежал в снегу, раскинув руки в сторону. Я начал волноваться, не повредил ли он себе что-нибудь. Но Женька встал и начал копать руками снег в поисках пропавших лыж.

Прошло немало времени, когда я подъехал к другу. Пока спускался, я все ждал, что Женька разыщет свои лыжи и унесется дальше вниз. Но этого не происходило, друг продолжал возиться на месте падения. Видимо, произошло что-то непоправимое.

Приблизившись, я увидел, что Женька, молча, обматывает свои лыжи веревкой. Я тут же спросил, что произошло. Так же молча, Женька показал мне кусок отломанной лыжи.

«Я же тебя предупреждал…» – начал было я, но, увидев и без того убитый вид Тяна, смолк.

 «Пошли домой», – хмуро отозвался Женька. Я попытался уговорить его остаться. Предлагал взять лыжи напрокат и покататься, раз попали на лыжную базу. Но Женька был безутешен и непоколебим в своем решении. Назад мы шли угрюмые и молчаливые, словно бежавшие французы из Москвы. Но, спустившись, уже весело смеялись, обсуждая случившееся. Молодость не может долго замыкаться на своих бедах. Впереди у нее целая жизнь, которая ощущается как вечность.

Женька Тян родился на острове Сахалине, вырос в Киргизии. Со спелеологами проехал многие места бывшего Советского Союза, где можно было залезть под землю. Его страстью была жизнь без света, ползание по кротовым ходам, куда нормальный человек не в состоянии протиснуться. Жутко ощущать себя сжатым многотонными массами каменных стен. Понимать, что никакие силы на свете не смогут ни на йоту расширить лаз. Передвигаться по сантиметру, на выдохе, ползя вперед всем телом, словно змея или гигантский червяк. Спелеологи даже на поверхности тренируются на скалах по ночам, освещая себе путь налобными фонариками. Тян одно время был председателем федерации спелеологов Киргизии. В перестройку и после развала Союза Женьку мотало и по бывшей империи, и по Киргизии. Он то работал на сейнере в Тихом океане, ловил рыбу, то трудился на Токтогульской ГЭС. Время от времени Женька возникал на моем горизонте, и я с радостью встречал своего старого друга.

Время с каждым годом летит все быстрее и стремительнее. Словно мы сели в Машину Времени и она набирает свои обороты. Я с ностальгией вспоминаю юношеские годы. Было так много времени в каждом дне. Мы успевали так много сделать и еще, обязательно, пообщаться с друзьями. Дружба требует общения. Сейчас же я не успеваю сделать за день то, что намечаю. Мне некогда посидеть и просто поговорить с друзьями. У них тоже полно дел.

Порой мне кажется, что я выпал из нормального течения времени. Я с удивлением замечаю, с какой скоростью сменяют друг друга распускающиеся цветы. Вот сошел снег и появились крокусы. Цветок живет буквально сутки, и ему на смену тянется другой. Через неделю уже не видно крокусов – появились гиацинты. Следом за ними спешат к солнцу тюльпаны. Не успели отцвести тюльпаны, вверх тянутся цветоносы горделивых ирисов. Я слежу за этой быстротечной сменой декораций, и во мне возникает паника. Мне приходит в голову крамольная мысль: «А зачем надо сажать эти цветы-мотыльки?» Я теряю смысл в этой жизни, мне не понятны простые вещи. Мне представляется, что я пришелец на этой планете. Что время мое и Земли не совпадает. Растения живут своей полновесной жизнью. Рождаются, существуют и умирают. А за это время проходит всего лишь несколько дней моего времени. Я, точно какой-то допотопный мастодонт, успеваю чуть-чуть поворотиться, а вокруг все двигается как в убыстренном кино. Всходит и заходит солнце. Сменяются дни и ночи. Летят года. Я не поспеваю за ритмом земной жизни. Но он четко отсчитывает мое время на этой планете.

Когда я путешествую, время опять замедляет свой бег. Я вновь успеваю много увидеть, совершить много разных встреч, побывать в разных интересных местах. За два-три дня ощущение такое, словно ты путешествуешь не меньше недели. Но уже нет того юношеского восприятия жизни, ты уже твердо знаешь, что жизнь не бесконечна. Надо успеть в ней сделать все, что задумал. И обязательно созвониться и встретиться со своими старыми друзьями. Они такие же пришельцы на планете Земля, как и я. Нам есть о чем рассказать друг другу. Ведь мы с ними прилетели с одной планеты, которая называется Юность. Память о ней хранится в наших сердцах. Там должно быть место всем: одноклассникам и однокурсникам, друзьям детства, родителям и близким и, конечно же, Женьке Тяну, с которым мы прожили отрезок нашей жизни.

Алмаз на вид совершено невзрачный камень, но при огранке он начинает сверкать. И чем больше граней, тем ярче блеск бриллианта, так называется обработанный алмаз. Так и наша жизнь. Она ценна сама по себе. Но каждая наша встреча, каждое новое приключение, каждый новый друг оставляет в нашей жизни свой след. И чем больше этих следов, тем ярче и насыщеннее жизнь человека. Пусть она сверкает сильнее самого прекрасного бриллианта на свете. Идите навстречу своей Судьбе! Не пасуйте перед испытаниями, и она вознаградит вас!

Скачать текст книги «Коровы пустыни»

© Кадыров В.В., 2007. Все права защищены
© Издательство «Раритет», 2007. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора и издателя