Суть жизни

Рассказы и повести

Произведения известного баткенского прозаика Аскаралы Ражабалиева бережно отображают в кыргызской литературе всю поэтику места, где родился писатель, весь его микромир. Это особый феномен в литературе. Его рассказы, небольшие повести – ретроспектива жизни Баткена, которую никто не может увидеть, почувствовать так, как он. Аскаралы Ражабалиев – писатель человеческого характера, внутреннего скрытого чувства, писатель, перекладывающий все душевные порывы на музыку чувств.

СОДЕРЖАНИЕ

Тысяча строк поэтики. Вступительное слово С.А. Раева

ЭССЕ И РАССКАЗЫ

Голубая моя река моя, голубая река!

Отечество мое – райская земля

Птица памяти

Луна, входящая в сон

Приговор

Неудачное сватовство

Посмертное

Три судьбы

Люди-мыши

Бессердечие человека и доброта волка

Змеиные слёзы

ПОВЕСТИ

Долина бабочек

Суть жизни

ТЫСЯЧА СТРОК ПОЭТИКИ…

(Штрихи к творчеству писателя Аскаралы Ражабалиева)

Когда-то, в прошлые годы, «провинциальная литература» вызывала большие дебаты, которые породили много интересных идей. Но, вообще, разве можно делить литературу на «городскую», «сельскую», «провинциальную»? Конечно, сам вопрос поставлен неправильно, литература это не то – где, кем написано, она ценна талантом писателя, местом, которое занимает в сердце читателя. Великие русские писатели – начиная со Льва Толстого и до Валентина Распутина, Виктора Астафьева, а также Михаил Шолохов, – все они жили далеко от столичных городов, где и создали лучшие образцы мировой литературы. Настоящая литература ни в малой степени не зависит от географии, мало того, она сама создаёт географию – ведь место рождения замечательных произведений вполне может превратиться в столицу литературы, в её главную ставку.

Порой мы не замечаем писателей-самородков из глубинки, смотрим на них несколько свысока, относимся где-то даже высокомерно. Но если посмотреть правде в глаза – начало, корень национальной литературы лежит именно в сельской глуши, далеко от культурных центров. Все столпы, все гиганты кыргызской литературы были выходцами из сел, из провинции. Оттуда – от родной земли поднялась она до мирового уровня.

И в нынешней мировой литературе имя писателя Аскаралы Ражабалиева стоит особняком.

Аскаралы Ражабалиев, уже много лет создавая свои прекрасные произведения, создал собственную литературную столицу в далеком абрикосовом городе Баткен. Насколько высоко ценил колумбийский писатель Габриэл Гарсиа Маркес свой небольшой городок Аракатак, а известный русский писатель Михаил Шолохов – свою станцию Вешенск, настолько же для писателя Аскаралы Ражабалиева дорог городок Баткен. Это потому, что писатель всю свою жизнь провел в этом Баткене, и в нем для него смешались эпика и поэзия, жизнь и судьба, мифы и истина, комедия и трагедия. Баткен дал писателю способности и воодушевление, отвагу и силу, творческое вдохновение. Здесь писатель черпал из жизненного родника, кипел со своими темами, героями, характерами в самых разных психологических пластах, и, самое главное, здесь он жил со своими любимыми литературными персонажами.

Если бы нас спросили: в чем особенность писателя, мы бы ответили – в том, что он чувствует колорит и темпо-ритм этой земли, этот мир, его внутреннюю динамику, его манеру мыслить, его нрав, его музыкальный такт, его мозаику, и может всё это на кончике пера донести до бумаги. Аскаралы Ражабалиев, сумевший бережно отобразить в кыргызской литературе всю поэтику места, где он родился, весь его микромир, проявил себя как очень колоритный, крупный писатель. Это особый феномен в литературе. Его рассказы, небольшие повести – ретроспектива жизни Баткена, которую никто не может увидеть, почувствовать так, как он. Ражабалиев – это писатель человеческого характера, писатель внутреннего скрытого чувства, писатель, перекладывающий все душевные порывы на музыку чувств. Баткен как литературный персонаж лейтмотивом, красной линией проходит по всем произведениям прозаика.

Если хочешь описать мир, ты должен его чувствовать, жить с ним душа в душу. Ражабалиев находит свой внутренний мир в портретах своих современников, в их судьбах, и превращает его в свою художественную эстетику. Его литературные произведения говорят о кипящей вокруг него жизни. Такие его произведения, как «Кун жолунда», «Айдын арманы», «Топозчу», «Омурманыз» и многие другие – создали литературный вернисаж баткенцев. Живущие здесь называют себя «баткенцами». Это многомерное понятие. Это потому, что оно включает в себя не только особые судьбы тысяч людей, но и их манеры, их психологию, их понятие мира, их колорит, их язык, их религию, их чувства. И в этом мире живут люди с чистым сердцем, с чистыми помыслами, с чистыми идеями. Именно эти краски в прозе Ражабалиева переданы особенно контрастно, позитивно. Это чистая поэтика на тысячу строк поэтики…

Наш писатель, имеющий свое место, свою литературную судьбу, свою ценность в национальной литературе, – Аскаралы Ражабалиев представляет нам свою новую книгу, которая как яркое явление литературной жизни страны, я думаю, будет благосклонно принята читателем. Потому что в произведениях Ражабалиева показаны, вместе с жизненными судьбами, и лучи света в душе каждого из нас, и лучи сердца, и лучи жизни.

Действительно, именно такова миссия настоящей литературы.

Исполнить этот великий долг может только талантливый писатель.

Это – Аскаралы Ражабалиев.

Султан РАЕВ,

Народный писатель КР,

лауреат Государственной премии им. Токтогула, писатель-драматург

ГОЛУБАЯ РЕКА МОЯ, ГОЛУБАЯ РЕКА!

Эссе

Время и История не всегда сохраняют точные названия. Ведь Время идет, проходит, и стираются одни, взамен возникают другие, вместо прежних географических имен появляются новые. Благодаря этой исторической смене река, которую древние кыргызы именовали Голубой, современные кыргызы называют Сох, и именно так эта река обозначена на нынешних географических картах. Впрочем, и в наше время живущие в верховьях реки отдельные кыргызские роды эту полноводную реку называют по старинке – Голубая Река. Кыргызы же, живущие в низовьях, утратив связь с прошлым, следуя своей привычке подражать кому-либо, говорят, как все, – Сох. Хотя одной из особенностей народной памяти является как раз память об исконных, традиционных наименованиях, которые дали предки родным местам!

Голубая Река – большая река,

Из вод ледников она создана.

Как часто я мучился в детстве, не мог

На берег другой перейти чрез нее.

(Народная песня)

Село Зарташ, в котором я родился и вырос, расположено на берегу Голубой Реки. Село это небольшое, в ширину – метров двести и в длину – не больше двух. Расположено оно впритык к реке, на самом берегу. В полноводье, когда ледники начинают таять, река отнимает у села немного земли из тех жалких двухсот метров ширины, затапливая их. Это оттого, что некоторые места поселения расположены ниже уровня воды. Но, не смотря на то, все мои односельчане искренне любят свою реку. Да и как не любить ее, родную, когда она уже впиталась в кровь, в душу сельчан, когда и днем и ночью слух ублажает немолчный шум ее течения!

Всё мое детство и вся моя юность прошли на берегах этой реки. Где бы мне ни пришлось побывать потом – в Крыму, на Кавказе, во многих уголках России или в казахских степях, всегда стоит передо мной образ этой многоводной, плавно текущей реки, ее искрящихся на солнце волн, всегда слышатся ее звуки – неторопливое журчание и плеск. Когда я возвращаюсь издалека домой, истосковавшись по родному селу, то сперва насыщаюсь общением с родными и близкими, их любовью и радостью, а потом спешу к знакомому берегу. И только там расслабляюсь по-настоящему и отдыхаю душой. «Здравствуй, моя реченька, как твои дела, все ли в порядке?!» – спрашиваю я. Прижав руки к груди, низко кланяюсь реке, и в это мгновенье, мне кажется, она начинает радостно резвиться, плескаться и биться о каменистый берег, и прямо чудится – всплески волн тянутся ко мне, стараясь обнять. Река моя, как истосковавшийся щенок, ластится к человеку, стелется под ногами.

Неторопливо сажусь я на один из прибрежных камней и шепотом читаю молитву. Потом склоняюсь к воде и зачерпываю ее ладонями, пью, пью – пока не напьюсь. После этого, омываю лицо. Освежившись, радуюсь, и душа моя наполняется внутренней силой. О, моя великая река – моя Голубая Река! Ты для меня великая тайна! Даже сейчас – а мне уже больше пятидесяти лет, – когда я прихожу на твой берег и, сняв одежду, захожу в воду, подставляю грудь твоим волнам – я молодею душой и телом! Всегда перед моими глазами стоит прекрасное, волшебное, как сон, моё детство, прошедшее на твоих берегах. Вот и сегодня, с раннего утра, я сижу здесь. Вспоминаю юношеские дни, наполненные солнцем…

А теперь выслушай мою жизненную сказку, мой дорогой читатель.

Песню-сказку рассказать – это за мной.

Выслушать и всё понять – это за тобой.

Начинаем!

…К тебе невесткой за водой

Ходила мама, Кёк-Дайра[1].

И сказку детства моего

Ты начинала, Кёк-Дайра!

– Вставай, Акпаралы! – сказала мама. Всем сердцем я чувствовал в ее голосе любовь и бесконечную нежность. Бодрым я быстро соскочил с постели.

– Теперь ты уже большой, настоящий джигит! Сегодня пойдешь в школу, – продолжала мама, помогая мне одеться. Закончив, предложила:

– Давай, Акпаралы, сходим на берег реки! – И, взяв меня за руку, повела с собой. 

На плече при этом она несла коромысло с пустыми вёдрами, которое придерживала другой рукой. Сама же мама в тот день надела ярко-красное ситцевое платье и казалась очень красивой. Мы пошли вместе к реке по склону горы и, выйдя на крутой берег, спустились по тропинке к самой воде. Присев, мама сняла с головы платок, намочила волосы, омыла свое лицо. Прикоснулась мокрыми пальцами к груди, потом зачерпнула обеими ладошками воду и попила ее. Разулась и зашла в воду до колен, омыла ноги. Прошептала что-то, повернув к лицу раскрытые ладони. Последние слова она произнесла громко, чтобы я мог расслышать:

– О, моя река! Дай моему сыну такую же длинную, как ты сама, жизнь! Дай ему такую же чистоту, как чиста ты сама! Оминь! – И она прикоснулась ладонями к своему лицу. – Подойди-ка сюда, сынок, я немного омою-очищу тебя.

Положив мою кепку на прибрежный камень, мама умыла речной водой и меня, огладила мокрыми руками мои волосы, окунула мои руки в воду, омыла ноги и под конец дала испить речной воды из своих ладоней.

– О, моя река, пусть сын мой будет, как ты сама, богатым и щедрым, пусть счастье его будет бесконечным, как твое течение, пусть он будет хорошим человеком, приносящим, как и ты, пользу людям. О-ми-иинь! – Сказав это, мама встала и трижды обвела рукой с зачерпнутой речной водою над моей головой.

Мы долго сидели с ней молча на каменистом берегу. Мама всё смотрела на Голубую Реку. Затем намочила подол платья и углы платка в прохладной воде. Посмотрела на меня и сказала:

– Акпаралы, никогда не писай в реку. Когда ты моешься в ней, мойся осторожно. Это – великая река! Это река кормила и поила всех твоих предков, которые провели свою жизнь на ее берегах. Наши отцы и деды говорили: «Кто ценит воду – становится сильным, кто пачкает воду – становится презренным». Ты слышишь меня?

– Слышу, мама…

Перед уходом мама набрала в ведра чистейшей вкусной воды, подвесила их к коромыслу, и мы отправились домой.

В тот день мне всё казалось необыкновенным, сказочным, и мое детское сердце прыгало от радости. Иногда я оглядывался назад и смотрел на тихо плещущиеся волны, на широкую речную гладь… Река текла по своим делам спокойно и безмятежно, даже величественно. Поднявшееся из-за гор солнце освещало своим добрым светом ярко-красное мамино платье, и мне чудилось, будто оно пылает волшебным огнем.

Вот так и начинался мой новый, мой удивительный сказочный мир.

ОТЕЧЕСТВО МОЕ – РАЙСКАЯ ЗЕМЛЯ

Эссе

Сынок мой, тебе весело, ты улыбаешься,

По лицу твоему видно наше цветущее,

Идущее от сердца горячее Отечество.

(«Гул-Гул» А. Дооров)

– Султан, подготовь лошадей, приведи их в порядок. В конце месяца поедем поклониться святым местам на гору Алтын-Бешик, – сказал мне мой дед.

О чем говорит этот старик, разве сможет он подняться на упирающуюся макушкой в небо гору? Я недоверчиво уставился на его бледное лицо, на котором не осталось ни кровиночки.

– Что это ты, мальчик мой, смотришь на меня так недоверчиво? Я тебе правду говорю: того моего коня и коня своего отца Сарала ты отдели от табуна, дай им хорошего корма, сена. – И склонившись ко мне, глядя прямо в глаза, он добавил: – Но об этом – ни слова не говори своему отцу. Ты понял?

– Понял, дедушка!

– Хорошо, если понял.

Я знаю, почему он говорит, чтоб отец мой не знал об этом. Мой отец всегда напоминает ему: «Отец, сиди споко-ойно на старости лет на одном месте, не рвись туда-сюда куда ни попадя. Ты измотаешь себя». Он часто повторяет, что дед мой, всю жизнь выращивая горных яков, исходил здесь уж всю округу, облазил все горные дыры и щели. В этом году ему уже исполнилось восемьдесят. Многие из его ровесников ушли на тот свет, другие плохо слышат, у третьих глаза уже почти не видят, а у одного так болят ноги и спина, что он даже ходить не может. А дедушка мой – как скакун: всё тело полно силы, глаз острый, слух в порядке. Настолько, что иногда даже, когда его старушка сядет со своими подругами в кружок, начнет болтать о том о сём, он тоже, навострив ухо («Что-что она сказала?»), встревает в их разговор. В таких случаях моя бабушка со смехом машет рукой: «Ах, твои уши – настоящий локатор!» Два-три раза в год он ездит в горы на пастбища яков, и пока не исследует, не оглядит своим глазом и далекий Кожешкен и еще более дальние пастбища, не может никак успокоиться. Я тоже много раз ездил с ним. Но то, что он на этот раз задумал подняться на такую высоченную гору, что достигает неба, действительно, заставило меня крепко задуматься. У него широкая душа, открытый, сердечный, веселый характер, он всегда сдержанный, терпеливый, но упрямство этого человека вечно дает о себе знать. Если не сделаешь, как он сказал, он может из-за этого весь мир перевернуть!

Словом, отделил я от общего табуна девятилетнего коня дедушки Торкашка и четырехлетнего коня моего отца Сарала, запер их в конюшне и принялся бережно за ними ухаживать. Одна нога моя была дома, другая – в конюшне. Еще месяца не прошло, как весь табун выпустили пастись на горные пастбища. Может, оттого, что отобранные бедные лошади успели привыкнуть к сочным горным травам, к свободе в табуне, они никак не могли смириться с коновязью, и не шел им впрок обильный корм, который я им давал. Но корм – это все-таки корм, вскоре конская шерсть заблестела, тела налились силой, кони начали даже прыгать в стойле. К тому же оттого, что на них раньше много ездили, они быстро свыклись с моей властью.

Полагаясь на волю Бога, мы выехали в путь во второе воскресенье июля. Мой дедушка не любит много болтать. И сейчас он ехал сам по себе, лишь изредка мычал что-то себе под нос, покачиваясь в седле. А у меня сердце было полно радости. Как маленький осленок, я то выезжал вперед дедушки, то отставал от него, все время с интересом глядя на воткнувшийся в небо силуэт горы Алтын-Бешик. Я чувствовал, что если бы мне предоставили полную свободу, я бы, хлеща своего коня, в один момент доскакал бы до него.

После полудня мы выехали к холмистому пастбищу в русле реки Ничке-Суу, что протекала на пути к горе. Воды здесь было с ложку, лошади легко переходили эту тоненькую, с волосок, речку. Поэтому наши предки и назвали это зимнее пастбище – Ничке-Суу (Тоненькая речка).

– Сынок, это пастбище священно и почитаемо всеми. Воды тогда хватало всему общему скоту, и оставался излишек. В этом красота дружбы и сотрудничества… Я удивляюсь, как это сегодня полного канала воды может всем недоставать.

На другом берегу широкой ложбины находилось старое кладбище. Глиняные стены вокруг него обвалились, могилы заросли дикой травой, среди которой виднелись тропки, протоптанные домашними животными. Недавно мы с детьми наших родственников были здесь, поставили на той стороне кладбища, где проходят тропки, изгородь. В ту сторону мы и повернули наших коней. Возле старой, изъеденной дождями и временем глиняной стены кладбища мы остановили коней и спешились. Дедушка, всунув мне в руку повод своего коня, опустился сам на колени и тихо прочитал длинную молитву. Конец молитвы он проговорил громко, чтобы мне было слышно:

– Я посвящаю прочитанную молитву духам лежащих здесь семи предков, духам всех наших предков. Пусть место, где вы находитесь, будет раем, пусть земля, в которой вы лежите, будет мягким. Пусть нас всегда поддерживают высокие духи. Пусть всегда народ наш будет единым, дети наши – пусть будут здоровы, скот, имущество – в достатке, Отечество наше – всегда довольно и счастливо! Аминь!

От прочитанной им самим молитвы, с согретой душой, он выглядел довольным, на бледном его лице заиграл румянец. Дедушка словно помолодел, в веселых глазах его появились искорки смеха.

– Как всё хорошо! Уже четыре-пять лет не мог я сюда добраться, чувствовал себя виноватым, будто забыл совсем о своих предках. Уже стыд-позор начал чувствовать. – Посмотрев пристально мне в глаза, он добавил серьезно: – Помни всегда о прошлом! А иначе, если я завтра умру, ты и меня сразу выкинешь из памяти.

Он взял щепотку красной глины с могилы, размял и раскрошил ее и дотронулся ею до своей губы.

– Пусть благословит нас земля места успокоения наших предков! Чтобы не сгнили наши кости на чужбине, а чтобы суждено нам было лежать в своей земле.

Не торопясь, поднялся с земли и продолжил:

– Это старое кладбище. Ты, верно, уже слышал, я тебе говорил об этом. Здесь, как сказано в нашей родословной, лежат кости четырнадцати поколений наших предков. До недавнего времени люди тайком привозили сюда покойников. И кости нашего предка – героя Шера, который двести лет назад громил наших врагов ойратов-калмыков, тоже лежат здесь. – Он внимательно посмотрел на меня. – Вы, дети мои, очень хорошее дело сделали, что огородили это святое кладбище от нашествия всякого домашнего скота.

– Да, дедушка.

Напоследок святой человек еще раз про себя прочитал поминальную молитву.

– Ну вот, сынок, мы немного очистили наши души. Духи предков поднялись со своих мест, очень довольны они нами обоими. Теперь дорога наша будет удачной, без помех и остановок.

Когда красное, как яблоко, солнце достигло края синего неба, мы доехали до пастбища Чирикати, одну сторону которого замыкала гора Алтын-Бешик. Это самое высокое пастбище на этой стороне. Когда расположенные ниже пастбища теряют плодородие и привлекательность, когда бычий овод начинает там гонять всякий мелкий скот, здесь растет молодая зеленая трава, а воздух – чист и прохладен. Мы спешились у стоянки доярок и приняли их предложение отведать белого кумыса, выпили по пиале и закусили свежим хлебом. Потом двинулись дальше, на другую сторону пастбища, к Сандал-Тош. Последний расположен прямо у подножия горы Алтын-Бешик. Звук бегущей здесь по камням, грохочущей, бурлящей речной воды был очень громким и заглушал голоса. Спустившись с коня, я хотел было помочь спуститься на землю и деду, но тот сказал мне:

– Не надо, я сам! – Он уперся левой ногой в стремя, а правую с легкостью перебросил через спинной хребет коня. – Э-эх, сынок, всё пока хорошо, в ногах моих есть пока силушка. А без нее как бы я добрался до этой вершины, куда и не всякая птица сможет долететь?

Мы спутали передние ноги коней, расположились на траве и перекусили тем, что бабушка положила из съестного в наши сумки. После еды дедушка прочел свою последнюю за день молитву, постелил на траву лошадиные попоны, и мы улеглись, накрывшись дедовской меховой шубой. Хорошо лежать в объятьях старого родного человека, запах у него особенный. Моя бабушка всегда говорит: «Ложись всегда спать с дедушкой, получишь от него жизненную силу, длительность жизни». Действительно, так и есть. Можно сказать, я вырос в его объятьях. Ведь это такое счастье – спать с любящим тебя пожилым близким, в котором еще очень сильно жизненное тепло! От старого, возрастом чуть ли не в век, тела пахнет удивительно, начинаешь чувствовать какие-то загадочные тайны, секреты. Я много раз слышал в народе: «Ребенок, пропитанный любовью старика, всегда счастлив, вырастает добрым, человечным, реально здоровым человеком».

Вначале мне не хотелось спать, и я лежал на спине, глядя на небо. С южной стороны горы Алтын-Бешик появилась яркая луна, отчего наша, северная сторона погрузилась в полный мрак, и чёрные контуры горы казались особенно страшными. Я до этого много раз приезжал сюда, но никогда – так, как сегодня, – не замечал, что гора настолько высока.

– Дедушка! Если мы поднимемся на эту высокую-превысокую вершину, мы, наверное, и на небо сможем залезть, оно уже рядом будет!

– Верно, сынок. Я же не зря тебе говорил, чтобы ты наших лошадей хорошо подготовил к дороге…

На следующий день спозаранку мы продолжили путь. Мы ехали по следам яков, все время сворачивая то вправо, то влево. Чем больше проходили этих бесчисленных поворотов, тем выше поднимались по склону горы. Оттого, что мой дед хорошо знал все здешние горные ложбины, впадины и острые выступы скал, он ехал впереди, показывая дорогу.

Ледники и снег на вершине горы тают, вода впитывается в глину и чуть ниже вновь выступает на поверхность земли, пополняясь многочисленными мелкими ручейками. Вначале струйки, где воды с ложку, болтают, как язычок маленького ребенка, потом начинают стучать по камням, как копыта животных, а затем, уже в низовьях, несутся, брыкаясь, как лошади. Стекающие сверху речки съедали проложенные тропки, отчего двигаться вперед становилось всё труднее и труднее. Вскоре, добравшись до небольшого ровного места, размером с юрту, под нависшим камнем, мы спешились, спутали ноги коней и сели кушать. Наевшись досыта, испили холодной ледниковой воды, от которой зубы сводило.

– Дальше яки уже не могут подняться, – сказал дед и, глянув оценивающе на меня, добавил: – А ты, сынок, сможешь ли?

В ответ я обиженно крикнул:

– А как же, конечно, смогу! Я уже много раз здесь поднимался на гору!

Покачав головой, он рассмеялся:

– Ха-ха-ха! Ладно, ладно! Я думал, что ты ребенок, а ты уже большой джигит! Молодец! Пошли!..

Старик шел легко. Не торопясь, он выбирал места, куда можно поставить ногу, и показывал мне дорогу. Так мы понемногу поднимались все выше и выше. Вдруг он радостно хлопнул в ладоши и весело огляделся. По-моему, он радовался, что в теле его еще достаточно силы, что он способен по-прежнему идти в гору и что вершина близка. А моя мечта была – поскорее взобраться наверх и оглядеть с вершины окрестный пейзаж.

Чем выше мы забирались, тем реже нам стали встречаться березы, потом и ели, арча, древовидный можжевельник, наконец, желтая акация, кустарники золотарника. А еще выше между камнями, где, наверное, даже не ступала нога человека, росли низкорослые нежные травы с красивыми цветами. Насколько многообразна жизнь! Поглядите на эти цветы, похожие на глаза ребенка, им не помеха даже скалы! Я чувствовал восхищение, видя, как растительность существует на такой высоте, где воздух разрежен, постоянный ветер силен, и жара сменяет мороз. Ох!

До вершины оставалось метров двести. Внезапно я поскользнулся.

– Де-едушка!

Дед мой, рискуя сломать ногу самому себе, подбежал, перескакивая через валуны. Бедный старик!

– Сыночек! – Лицо его было бледное, ни кровиночки, глаза вытаращены, чуть ли не вылезли из орбит. – Не ты, а я пусть свалюсь и умру! Вся твоя жизнь еще впереди! Ты – продолжение моей жизни, родной мой мальчик!

Прижав меня к себе, он несколько раз поцеловал мой лоб сухими губами.

Теперь я шел впереди, мы шли рядом, не удаляясь друг от друга, осторожно выбирая место, куда среди камней поставить ногу. Мы поднимались всё выше и выше по склону горы. Лицо деда сильно побледнело, он тяжело и учащенно дышал. Видно, у нас начиналась горная болезнь, когда у человека появляется удушье, спазмы в горле. Но мы с дедом – упрямые люди, даже дойдя до плотного снега, до ледникового льда, мы продолжали упорно идти вперед и, только дойдя до вершины, сели отдохнуть на торчащие из снега камни.

Впрочем, я, сев на камень, и не думал об отдыхе, а жадно оглядывал все вокруг себя. На наше счастье, небо было чистым, прозрачным. Пространство было открыто, и лишь где-то там, вдалеке белая мгла закрывала отроги гор… Всё расстилалось перед моими глазами – и слева, и справа, и спереди. Только за спиной лежали сплошь покрытые снегом и льдом дикие скалы. Я никак не мог насытиться всей этой изумительной красотой и смотрел с восхищением. Даже, кажется, забыл, что рядом – дедушка…

– О!.. Дедушка!!!

Дед поднял на меня светящиеся тихой радостью глаза и сказал с улыбкой:

– Да, сынок! Тысяча поклонов нашим предкам за то, что открыли это райское место. Погляди-ка, вокруг одни горы, подпирающие небо. – одна выше другой. В горячих объятьях гор наши киргизы многие века проводили свои дни! – Он внимательно глянул на меня и добавил серьезно: – Родной мой, если хочешь стать человеком, ты должен всегда стремиться взобраться на каждую из этих горных вершин. Только человек, ставящий перед собой большие цели, стремящийся к ним и добивающийся их, выполняет главное требование жизни!

Дедушка долгое время смотрел на подернутые легкой дымкой дали; приставив козырьком ко лбу правую ладонь, пристально вглядывался в раскинувшуюся перед ним бесконечность.

– Эта горная гряда Алтын-Бешик, на которой мы стоим, с правой стороны до города Ноокат доходит, а с левой –  завершается в пригородах Лейлека. Она и дальше всё продолжается и продолжается, но только под другими названиями… Наши предки назвали эти горы Алтын-Бешик и Кара-Тоо. Русские же дали им имя Федченко. – Дедушка энергично вскочил с места и показал рукой:. – Погляди-ка на вон те далекие, укутанные в снега и льды, блестящие как серебро, горы! Их называют Ак-Тоо. А живут там такие же люди, как мы, – киргизы, эти горы – их родина. Рядом с ними возвышаются горы под названиями Манас и Эчкилин. У их подножия раскинулась земля Таласа. Выбранная для расположения своей орды самим Манасом, нашим предком, благодатнейшая земля! А еще дальше, за перевалами Ала-Бел и Тоо-Ашуу, через которые ты ездил в Бишкек, раскинулась, в стороне от небесных гор, благодатная долина Сары-Озон-Чуй. И там веками жили наши киргизы. А если продолжишь оттуда путь на восток, то увидишь плещущийся Иссык-Куль, лежащий перед тобой, как перстень, украшенный голубыми драгоценностями. И те, кто живут вокруг этого чудесного озера, – тоже все киргизы. На северной стороне его расположены соперничающие с небом в высоте горы Кан-Тенгри. В их объятьях проводят свои дни тоже наши киргизы… А ближе гор Тенир-Тоо, если повернешь к югу, идут горы: Кок-Арт, Арстанбап, Кара-Шоро, Кара-Кулжа, Кичи-Алай. И всегда жили и живут в этих горах тоже наши киргизы, для которых горы – это родина! А с правой от нас стороны упираются вершинами в небо Улуу-Тоо, Кум-Бел. На юго-востоке от них протянулись горы Чон-Алай, соперничая, лицом к лицу, с горами Памир в высоте. – Лицо деда покраснело от возбуждения, глаза радостно блестели. С удовольствием он продолжал свой увлекательный рассказ: – У меня есть мой прекрасный народ с широкой душой, у которого на родине всегда воздух прохладный, вода прозрачная, чистая, трава сочная, скот откормленный, жирный, в характере людей нет угрюмости, замкнутости, у него открытая для всего мира душа. Желаю ему благополучия и процветания, и всё для этого сделаю!

Мой дедушка, несмотря на волнение, тяжелую одышку, всё говорил и говорил. Я был удивлен тем, что он, человек по своей природе тяжелый на подъем, малоразговорчивый, сегодня говорил так много и интересно. Я был восхищен тем, что он, проведший всю жизнь в горах с яками, в сердце своем хранит столько помыслов, желаний, вдохновения, безграничной любви к своей родине, всеобщей любви! Я как-то слышал от одного пожилого односельчанина такие слова о дедушке, сказанные с прохладцей: «Что мог видеть этот Ражабек, он же всю жизнь пас своих яков, так и состарился». Но, оказывается, у моего деда силён внутренний дух! Если у некоторых все их душевные тайны сразу видны на лице, как дно мелкого озера, то у таких людей, как мой дедушка, спокойных и сдержанных, – скрыты глубоко в сердце!

И вот этот светлый человек сейчас говорил мне:

– Сынок, наши предки издревле бережно хранили, как самое ценное, главное сокровище – наше Отечество, чтобы сохранить и передать нам! Не забывай об этом. Говори про это везде, где сможешь. О святости нашей земли, похожей на рай, говори везде, где сможешь, – своему сыну, внукам, правнукам. – Потом он задумался на некоторое время, глядя на меня. – Вот, сынок, ты уже перешел в девятый класс, уже дорос до возраста, когда понимают ценность Слова. Тот человек, который не знает величия своей Родины, ее вековые тайны, – восхищается чужой землей, чужим народом, его жизнью, его языком. Это к хорошему не приводит.

Дед широко развел руки в стороны, поднял их к небу:

– О, Бог мой! Ты дал своему киргизскому сыну самый лучший, самый красивый подарок – удивительную землю. За это я тысячу раз говорю Тебе спасибо!.. Но почему, почему Ты считаешь, что этого достаточно для киргизов?! Почему Ты свое согласие сегодня даешь, а завтра отнимаешь? Из-за этих Твоих игр киргизы страдают с тех пор, как земля была создана! – Тут он приложил ладони к груди, склонив голову. – О нет! Ты ни в чем не виноват, мой Боже! Прости меня, если я сказал лишнее! Вся вина лежит на самих киргизах! Не удовлетворяясь тем, что им досталась столь благодатная земля, они выживают друг друга, хватают друг друга за глотки. Черня друг друга, заставляют болеть свои здоровые сердца! Я спрашиваю: когда же придет такое время, когда – если у одного киргиза заболит сердце, у всех киргизов на земле сердца будут болеть?! О-о, Создатель! Объятья гор, которые Ты подарил киргизам, – широки. Очень широки. Всех прокормят, на всё их хватит! Я огорчен, что Твой сын – киргиз, – видя перед собой лишь карьеру, сражаясь лишь за новые должности, забыл о ценности своей земли, о ее красоте!..

Дед взволнованно склонил голову. Слеза, скользнув по щеке, сбежала вниз, к его бороде… Руки его сильно дрожали, лицо стало серым. Радость, переполнявшая его в начале восхождения, куда-то исчезла. Рассказывая с вдохновением, выпуская на волю всё, что накопилось на сердце, он и пустил, видимо, слезу. Никогда – ни до этого случая, ни после, – я не видел слез этого человека. Теперь же он говорил, обращаясь не к Богу, а ко мне:

– Сынок, ты уже прожил своё детство. Тебе пятнадцать, скоро будет шестнадцать… Ты уже дошел до такого возраста, когда надо многое понимать, уметь отделить плохое от хорошего. Вот, ты видишь, что сверху, с высоты – всё кажется прекрасным. Я специально привел тебя сюда, чтоб эта вечность навсегда осталась в твоем сердце. – Он помолчал и продолжил: – На судьбу, на все случаи своей жизни смотри с высоты. Если хочешь оставаться человеком, не смотри снизу вверх, не восхищайся теми, кто находится выше. Научись видеть будущее киргизов на высоте. Тогда будешь на равных жить с другими благополучными народами.

Дедушка – дорогой мне человек, его возбуждение, его волнение никак не проходили, лицо было мокрым. Наконец он поднял голову и произнес:

– Э-эх, простые мои киргизы, простаки! Когда вы прозреете?! Когда начнете жить дружно, плечом к плечу, а не наскакивая друг на друга, не выживая друг друга?! Ведь многие другие народы лучших людей со всего мира перетягивают к себе и за их счет умножают свои силы, свою численность. Меня выводит из себя наше разъединение, когда киргизы, рожденные от одного отца, начинают делиться на «северных» и «южных», на «восточных» и «западных»! Когда же мы сможем избавиться от этой застарелой болезни, которая, подобно опухоли, разрушает единство нашего народа! «Тренируя, я из дикого беркута сделал ловчую охотничью птицу; собирая по кусочкам, я сделал народ», – говорил Манас, все наставления и завещания которого мы должны бережно хранить в нашей памяти!

Он опять присел на свой камень…. На побледневшем, как на старой фотографии, лице его не было ни кровиночки.

– Ты слышал, сынок? К завтрашнему дню нашего великого Отечества, к его будущему, надо уже сейчас начать готовиться. Разбудите гордость наших стройных киргизских джигитов, которые, наевшись мяса, напившись кумыса, ходят с красными лицами.

Несмотря на то, что было морозно и дул холодный ветер, на морщинистом лбу старика проступил пот. Дедушка оставил камень и лег на спину, прямо на снег.

– Видишь, во-он те облака? Главное, чтобы жизнь киргиза – моя, твоя жизнь, – не текла неизвестно куда и зачем, как эти облака. Если не будет между нами дружбы, мы будем как облака, которые ветер гонит, куда хочет, разгоняет в разные стороны, когда захочет… Коль такое случится, то речные воды смоют наш авторитет, на песке не останется наших следов, забудутся наши имена, и мы станем частью чужого большого народа. Так что – держи высоко знамя киргизов, веди за собой остальных!

Он замолчал на некоторое время, задумался. Потом подозвал меня к себе взглядом.

– Присядь со мною рядом, сынок!

Дедушка поцеловал мой лоб и погладил мои волосы.

– Я верю в тебя, ты станешь таким молодцом-джигитом, который окажется нужным своему народу в нужное время.

Мы с дедушкой и без слов понимали друг друга. «Все нужные слова уже сказаны, теперь будем говорить сердцами…» – словно сообщали мне его мудрые глаза. Я понял, что в некоторых случаях язык может быть излишним.

Старик снова стал на колени и раскрыл перед собой ладони. Я опустился рядом и взял пример с деда.

– О-о, святое мое Отечество, ты как место в райском саду! Пусть всегда хранит тебя наш Бог от сглаза, от сплетен! Не жалей, наш Боже, согласия – для моего народа, благодати – для моей земли!.. Никогда не лишай: киргизов – национального согласия, их глаз – благосклонности, их сердец – любви к своей земле и своему народу! Пусть всегда на подаренной Тобой киргизам Райской земле АЛА-ТОО будет мир и благополучие. Аминь!

…Мы спускались вниз. На протяжении всего пути я думал о том, что посвящу всю свою жизнь моему Отечеству – Райской земле. Это желание стало частью моего сердца, частью меня.

– О-о, будь всегда в благополучии, мое Отечество – Райская земля. Пусть всегда будут, и пусть процветают в твоих жарких объятьях наши киргизы!

Вскоре я забыл обо всех пережитых трудностях и опасностях пути, в душе остались лишь радостное возбуждение и приятное волнение. Дедушка легко шел впереди меня, чуть ли не вприпрыжку. Сегодня он высказал всё, что накопилось на душе в течение жизни, – высказал мне и нашим горам Ала-Тоо. И от этого нам всем стало светло.

ПТИЦА ПАМЯТИ

«Любовь – смысл человеческой жизни»

Уолт Уитмен

Мир сказок моего детства и зародившаяся в маленьком селе Зарташ моя первая любовь вечными спутниками моей жизни, найдя себе местечко в уголке моего сердца, всегда живут со мной. Тогда я учился в восьмом классе. Дом девочки, которая впервые дала меня почувствовать себя взрослым мужчиной, находился посредине нашего села.

Как-то мама сказала отцу:

– Ой, папочка, поглядите сюда…

– Ну, поглядел, и что?..

– Не рано ли началась у вашего сына слежка за домом, где живёт девочка? – со смехом сказала она.

– Ого, неужели?! – улыбнулся в ответ мой отец, и его красное лицо довольно засияло…

Мама, наверное, услышала от кого-то о том, что я бегаю за девочкой по имени Гюлю. Сейчас, вспоминая об этом, думаю, что в то время, когда я, еще не став совершеннолетним, уже начал взрослеть, это было большой радостью для родителей.

Стояла ранняя весна. Мальчики и девочки нашего класса бродили тогда по окрестным холмам в поисках горных тюльпанов. Земля была еще очень влажная, рыхлая после растаявшего снега. В поисках места, где растут тюльпаны, я вышел к берегу небольшой речонки. И на тебе! Перед моими глазами горели огнем несколько уже раскрывшихся алых тюльпанов. Осторожно сорвав их, я бегом взбежал на небольшой холмик и прокричал:

– Эй, ре-бя-та-а-а! Идите сюда-а-а, я нашел тюльпа-а-а-ны!

В один момент ко мне сбежались все наши девочки.

– Аскар, отдай их мне!

– Мне дай!

– Мне!

Все они тянули ко мне руки. А я стоял, высоко подняв цветы над головой. Девочки никак не могли до них дотянуться. Немного поодаль остановилась Гюлю, не отрывая от меня своих умоляющих глаз: «Пожалуйста, Аскар, – читалось в ее взгляде, – можешь дать их мне?..»

– Отойдите, дайте пройти!

Девочки убрали протянутые руки, надулись и смотрели на меня с немым вопросом: «Кому? Кому? Кому?» Я прошел сквозь толпу, расколов ее, как ледокол льдины, и протянул букет Гюлю.

– Гюлю, на, бери!

– Спасибо! – Девочка на радостях даже поцеловала трепетные алые головки. Ее зардевшиеся щеки сами стали похожи на тюльпаны…

Наша школа находилась в соседнем селе Ак-Турпак. Расстояние между селами было около семи-восьми километров. Если сказать правду, мы достаточно намучились с этой дорогой. Особенно девочки. Те из мальчиков, которые им сочувствовали, сажали их по одной сзади себя на своих ишаков, на которых сами ездили в школу. Но не все, некоторые к себе не подсаживали. Вот так, добираясь до школы девять месяцев в году, мы половину своего детства провели на этой дороге. И если бы не было еще бесконечного ряда растущих вдоль нее абрикосовых деревьев, которые помогали нам сократить путь! О, тогда я не знаю, что было бы… Начиная с поры цветения абрикосов и до поздней осени все-таки эта дальняя дорога была для нас наслаждением. После уроков мы медленно шли мимо фруктовых зарослей, собирали всякую мелочь, забирались на ветви, рвали незрелые абрикосы и те, что поспелее, бросали девчонкам, стоявшим внизу. Если же мы задерживались в школе до темноты, то просто ломали с треском сухие ветки, складывали на земле и разжигали большой костер, вокруг которого играли в разные игры. Горя, абрикосовые ветки дают очень сильный жар. Вы не представляете, как веселились и скакали мы от радости вокруг нашего костра, дающего яркое-яркое пламя, и оно отгоняло прочь черную, как сажа, ночь. Когда небо наполнялось звездами и выглядывала красавица-луна, мы наперегонки на своих ишаках влетали в наше село Зарташ. Уставшие после дороги, мы мгновенно падали в постели и засыпали, а ранним утром следующего дня вновь собирались и выходили на эту дорогу…

Чуть позже у ребят появились велосипеды. Теперь мы не ездили на ишаках, как раньше, когда часто опаздывая на уроки. Но, как и прежде, продолжали девочек по одной сажать позади себя – теперь подвозили их на велосипедах. Все мальчишки «разделили между собой» наших девчонок. Мне досталась Гюлю…

Я учился тогда в восьмом классе, а Гюлю – в седьмом. Был апрель. Это время, когда абрикосовые деревья уже цветут, они стоят, словно накрывшись белым туманом своих цветков. Абрикосовый сад в это время – словно море цветов. Казалось, что белоснежные облака опускались с небес и мягко укрывали деревья. По дороге в школу мы ехали среди цветочного царства, мы проезжали целую вселенную цветов. А девочки наши становились в эту пору особенно красивы! Пятнадцать велосипедов медленно парили в белом прекрасном тумане, девичьи платья трепетали флагами на ветру, и вокруг звенел веселый смех…

Однажды я был дежурным по классу, поэтому остался после уроков, а компания на велосипедах уехала без меня. Тогда я подумал, что Гюлю, наверное, домой повез кто-нибудь другой. Я решил так потому, что на школьном дворе ее не было видно. Тогда я начал сильно ревновать Гюлю к другим. Мне не давала покоя мысль: «С кем же она уехала?» Торопливо я убрался в классе – всё подмел, помыл – и, вскочив на свой велосипед, помчался вслед за всеми. Но Гюлю стояла на краю этого села, где была наша школа, и ждала меня. Ни с кем она не поехала домой! Села позади меня на «багажник» моего «скакуна», ухватилась за меня, обняв за пояс, вместо того, чтобы взяться за седло велосипеда, как делала раньше… В первый раз я испытал такие «объятия». Голос ее зазвучал нежно, ласково:

– Аска-ар, помедленней езжай, а то устанешь!

– Ребята уедут, не успеем поиграть!

– Ну и пусть. Не торопись, Аскар.

Я снизил скорость своего «скакуна». Вскоре мы подъехали к большому скоплению абрикосовых деревьев, где обычно мы с ребятами играли в разные игры. Видно было, что они только что уехали отсюда. Казалось, что их веселый шум, счастливый смех, впитавшиеся в деревья, еще не развеялись, не испарились. Мы спешились здесь, и я, прислонив велосипед к дереву, сам улегся на зеленую мураву. Всё мое тело было мокрым от пота.

– Ой-ёй, Аскар, ты так бешено ездишь. Погляди-ка – ты весь вспотел!

Некоторое время мы молчали. Абрикосовый сад стоял пустой и загадочный. Перед закатом солнца он всегда становился таинственным, будто наполненным секретами. Даже птицы, которые всегда в вечерних сумерках голосят, заливаясь, в этот вечер не давали о себе знать. Заходившее светило окрасило своими лучами в красный цвет верхнюю половину стоящей неподалеку скалы, нижняя же ее часть казалась черной.

– Ого, Аскар! Посмотри-ка, видел ты когда-нибудь такой чудесный вечер в этом абрикосовом саду?! Ну-ка, вставай!

Гюлю подошла ко мне. От нее несло жаром. Она сняла с головы платок и протерла им мое вспотевшее лицо. Положила мне на лоб свою горячую ладонь.

– Ты весь вспотел, оказывается! Если и в будущем будешь так ездить, я больше не сяду на твой велосипед, так и знай! – и Гюлю кокетливо улыбнулась.

Я пристально смотрел ей в глаза, излучающие любовь и доброту. Она ласково, неторопливо, погладила мои волосы, потом прикоснулась ладошками к моей груди. Подвозя ее на велосипеде каждый день, я даже не знал, какой она может быть понятливой, нежной, насколько она красива лицом… Для меня в тот вечер Гюлю словно родилась во второй раз. Я поднялся со своего места и тряхнул одну из веток абрикоса. На голову Гюлю посыпалось несчетное число белых лепестков. Они порхали как бабочки над ее головой. У девочки, осыпанной лепестками, на губах появилась волшебная улыбка.

Взявшись за руки, мы побежали. Смех моей любимой впитывался в весеннюю зелень, звеня и журча среди нее. Шторы розового вечера медленно сдвигались, порождая густую ночь. На небе высыпали звезды. Над нами висела большая круглая луна. Мы стояли, безмолвно обнявшись, и вдруг Гюлю приложила свою головку к моей груди. Под яркой луной на земле проявлялись наши тени. И видно было, как одна тень прислонилась к другой… (Тогда я подумал, что вот она навечно моя – птица счастья, и она никогда, никогда не улетит от меня! Господи, Боже ты мой!..)

– Гюлю!

– …

– Гюлю, говорю!

– Помолчи… Я слушаю звук ударов твоего сердца. Оно стучит: «Гю-лю,Гю-лю! Ду-ша, ду-ша!»

Я поднял ей голову и поцеловал огромные влажные глаза. После чего она, немного стесняясь, спрятала своё лицо на моей груди – так, как это делал порой мой младший братишка, если замерзал.

В тот вечер никто не отнимал наше с ней счастье. Только козодой, ночной хозяин сада, принялся кричать:

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак…»[2]

И что это за птица такая, что в такую тихую сказочную лунную ночь может кричать о своей бесконечной тоске-печали?..

– Гюлю.

– Что?

– От пения этого козодоя у меня сердце щемит!

– А я, когда козодой начинает петь ночью, – теряю покой.

– А сейчас?

– Сейчас нет, ты же со мной рядом!..

Как цыпленочек, который хочет поудобней устроиться в своем ложе, Гюлю удобно устроила личико на мне.

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак!..»

Поет эта птица о чем-то тоскливо. Жалуется на что-то.

Может быть, этот козодой так жалостно рыдает потому, что ревнует ночной сад к нам двоим? Выражает так свою досаду, огорчение? Или же он поет о наших собственных чувствах, которые мы пока не научились доносить друг до друга, вещает о них всему миру? Это проникновенное пение так тревожит сердце.

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак!..»

– Не обращай внимания, пусть поет…

– Видишь, Аскар. Одиночество – какая это мука, тоска!

– Кстати, Гюлю, слышала ты ту легенду о козодое, которую рассказывают в народе?

– Слышала, но почти забыла... Расскажи!

– …Давным-давно козодой был единственным сыном такого богача, чье имущество уже даже не помещалось на земле. Он был очень избалованным и капризным ребенком, настоящим неженкой. И не давал спокойно жить детям бедняков, не давал им прохода. Жадности и ревности его не было предела. Худшими из его проделок были, когда он ежедневно перерезал веревки подвешенных бурдюков с молоком у бедняков, имевших только одну корову, чтобы вылить хранившееся там молоко. Народ, которому всё это надоело, проклял его словами: «Чтоб ты всегда нуждался в молоке, чтоб ты стал птицей и голосил до утра, и только под утро чтоб падала тебе с неба всего одна капелька молока на пропитание!». Говорят, это проклятие дошло до Бога, и единственный сын богача превратился в птицу, и с тех пор всегда плачет по ночам. А ранним утром в его пересохшее горло с неба падает капля молока, и, проглотив ее, уставший козодой прячется в ветвях деревьев, чтоб затаиться там до вечера. А вечером вновь начинает свою бесконечную песню… Так рассказывают, Гюлю.

– Бедненький! Трудно ему! Проклятие народа – это так страшно…

Подул легкий ночной ветерок, и на нас густо посыпались белоснежные цветки абрикоса. Козодой оставил неторопливость и энергично пел то из глубины сада, то прямо над нами.

– Аскар!

– Что?

– Пойдем домой…

И снова наш велосипед медленно, величаво поехал сквозь эту лунную, окутанную волшебством и облаками цветов абрикоса, ночь… Вскоре мы миновали сад, и перед нами возникло множество огоньков – светящихся окон нашего села…

Начиная с того счастливого вечера, для меня словно открылся новый, неизвестный ранее мир. Этот таинственный, заманчивый мир носил имя – Гюлю. Видя ее каждый день, подвозя ее каждое утро и вечер на велосипеде, я только в тот лунный миг понял, что она уже выросла, стала красивой девушкой.

На следующий день после уроков мы вместе со всеми ребятами на той же поляне в абрикосовом саду играли в игру-считалку – «Белый тополёк – синий тополёк». Сад гудел от нашего веселого смеха, криков, споров.

– Белый тополёк – синий тополёк! Кто вам близок, кто далёк?!

– Гюлю близка!

– Белый тополёк – синий тополёк! Кто вам близок, кто далёк?!

– Седеп близка!

– Аскар близок!

– Майрам близка!

– Айша близка!

– Близок!

– Близка!..

В одном ряду сплотились, как стрижи, наши девочки, а в другом ряду, как журавли, – мальчики. С одной стороны – девочки со сцепленными руками, а с другой – так же стоят мальчики. Мальчишки бегут по очереди к ряду девчонок, прорываются через их строй, разрывая соединенные руки, и по одной, овладев «добычей», приводят к своим. Девочки таким же образом пытаются прорваться через строй мальчиков, но если какой-нибудь из них это не удается, то она попадает в «плен» и остается вместе с мальчишками. Но если же кто-нибудь из ребят не сможет прорваться, – все девчонки громко и насмешливо кричат: «Он нашей невесткой стал! Он для нас невесткой стал!», оставляя невезунчика у себя. Кончается игра тем, что все участники оказываются в одном ряду. Потом всё начинается сызнова… Всё это время я не сводил глаз со своей Гюлю. Тайком наблюдал за ней. Не подавая вида, не давая никому заметить, мы старались быть ближе друг к дружке, как бы ненароком становились рядом… Иногда я хватал и держал то правую ее руку, то левую. Ладошки ее были, как горячие угли. Чувствовалось взволнованное дыхание моей милой девочки!

Потом настал вечер, на пятнадцать велосипедов к ребятам подсели пятнадцать девчат, и мы покатили, не спеша, по цветущему саду к нашему селу. Лично я чувствовал себя так, словно летел на белом лебеде сквозь белые облака.

…Лепестки абрикосовых цветков осыпались, появилась завязь молодых плодов. Начались каникулы, наша школа закрылась на три месяца. Тем летом семья Гюлю уехала на свою малую родину – на Иссык-Куль. А я переехал в город Баткен, где продолжил учебу, с девятого класса.

Как подросший птенец, у которого уже окрепли крылья, улетает осенью со взрослыми в дальние-предальние страны, так же улетела на берега далекого Иссык-Куля и моя Гюлю! А я остался один у пустого гнезда… После этого, когда бы я ни приезжал в наше родное село, я обязательно посещал ставшие для меня священными абрикосовые деревья.

В тот год, когда я окончил институт, я вернулся на родину и долго бродил по заветному саду. Кажется, всё здесь осталось, как раньше, – и дорога к школе, и скалы, что стоят на краю, и перекинутые через речку трясущиеся деревянные мосты. Высокое абрикосовое дерево, под которым мы когда-то играли, было накрыто белым цветущим облаком. Под ним весело и беззаботно играли другие школьники.

– Белый тополёк – синий тополёк! Кто вам близок, кто далёк?!

– Нурлан близок!

– Белый тополёк – синий тополёк! Кто вам близок, кто далёк?!

– Улук близок!

– Каныкей близка!

– Бегайым близка!

– Дилбар близка!

– Дастан близок!

– Эрлан близок!

– Султан близок!

– Мээрим близка!

– Ислам близок!

– Близка!.. Близок!..

– Кто вам близок?..

Девчонки и мальчишки – все играли, вокруг стоял шум и гам, крики и хохот! Ни до кого им дела нет! А ведь они намного позже нас увлеклись садом, играли здесь… Я долго стоял и смотрел, не отрываясь, на их игру. Но вот из глубины сада медленно направились – в мою сторону – две фигурки, как два мотылька, отбившиеся от стайки. Одна из них мальчишеская, другая – девичья. Они шли, взявшись за руки. Я не мог поверить своим глазам. Эти двое олицетворяли собой нашу с Гюлю юность, которая осталась в этом абрикосовом саду! Я вспомнил вельветовую школьную сумку Гюлю, которую ей сшила мама. И как она держала ее в правой руке, а в левой – свой белый, будто снег, платок. Когда Гюлю бежала, один край платка, свисая до земли, сметал упавшие на землю лепестки. А волосы моей любимой были заплетены в тугие косички, торчавшие в разные стороны…

…День потихоньку заканчивался, дети дружно сели на свои велосипеды и покатили в сторону села. В саду оставались лишь мы втроем… Этих двоих одноклассники как бы и не заметили, никто из игравших на них даже не посмотрел. Мальчик с девочкой молча глядели вслед уехавшим ребятам… Потом оглянулись на меня. Им не очень понравился сторонний наблюдатель, и они помчались прочь, в глубину сада. Исчезли, растворившись в сумерках… Сад сделался пустым.

Я поднял голову. Обратил внимание на яркий светящийся диск в быстро темнеющем небе. Совсем как тогда, в тот давний-предавний вечер, когда мы с Гюлю тоже были здесь одни и считали звезды… Я повернулся и пошел назад, к своему селу. Иногда оглядывался, думая, что, может быть, сама юность посмотрит мне вслед. Однако никого и ничего не было видно. Лишь, как и раньше, снова завел свою бесконечную песню ночной хозяин сада – козодой.

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак!..»

Жутко, когда ты оказываешься один в пустом саду, и над тобой тоскливо поет козодой. Всё мое тело дрожало от страха перед неведомым, поёживаясь, я вглядывался в окружающую тьму.   

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак!..»

В тот миг я особенно остро ощутил, насколько пение козодоя может навевать тоску и печаль. Он, оказывается, – птица одиночества… В памяти всплыло, как я под большим абрикосовым деревом рассказывал легенду Гюлю, прижавшейся ко мне: «Вот так избалованный сын богача каждый день выливал молоко, которое народ подвешивал в бурдюках… И народ его проклял…» Проклял…

«Сют-ак! Сют-ак! Сют-ак!..»

Бедняга, до самого раннего утра, пока не упадет ему с неба в клюв молочная капелька, он должен петь и петь грустную песню! Какая же это мука, какое горе – быть проклятым своим народом!

…Намного позже я услышал, что у абрикосового сада есть «хозяева». Когда абрикосы цветут и козодой поет свои тоскливые песни, в саду появляются мальчик с девочкой, которые, говорят, держась за руки, играют и бегают по саду. У девочки, рассказывают, косички торчат в разные стороны, одной рукой она волочит свой платок по земле, и тот метет опавшие цветочные лепестки, другой же – ведет за собой мальчика. Люди уверяют, что «хозяева» не подходят к другим людям, бегут от них… В селе были и такие, кто верил этому, были и те, кто не верил. А я поверил сразу. Потому что узнал наше с Гюлю детство, для которого абрикосовый сад стал вечной родиной. Памятью о нашей первой, чистой, детской «молочной» любви.

Я и сейчас порой, когда душа в чем-то нуждается, но вроде ничего не радует, особенно в дни цветения абрикосов, езжу в эти края. Мне никогда не надоест слушать ночную грустную песню козодоя. Наши с Гюлю два Детства, как и раньше, бегают по саду, взявшись за руки. Но в облаке нежных цветов ее белое платье и белый платок – то видятся мне, то не видятся. Мое Детство тоже прошло в белой рубашке и в белых штанах…

С большими глазами, белолицая, худенькая была та моя одноклассница, которая первой тронула мою детскую грудь, пощекотала сердце. Эта маленькая девочка с торчащими в разные стороны косичками разбудила спавшее во мне сладким сном чувство, а сама улетела на берега Иссык-Куля… Но она успела свить в одном из уголков моего сердца свое горячее гнездышко. И это гнездо до сих пор живо, не разрушилось и не сломалось, и дает мне внутреннее тепло, жизненную силу и вдохновение. Как знать, может быть, и я успел сделать то же самое, оставшись навсегда в одном из уголков ее сердца? Иногда Гюлю мне снится, она говорит: «Ты совсем забыл меня. Не приходишь!..» В этих снах она словно дает почувствовать мне свое детское чувство обиды.

И без сурьмы – прекрасные глаза,

От губ ее растает вся душа…

А брови над глазами – два крыла,

А груди – голубиных два гнезда…

Ты лодкой белою качаешься во мгле…

В весенний вечер ты Луной являлась мне.

Звезда моя в тумане… едва видна…

О, мой брильянт, все ж вспомнил я тебя:

Ты – отзвук Юности моей, моей любви…

Весь мир мой, душу – обновила ты,

И, дав услышать свой далекий зов,

Ты удлинила мои муки без оков…

«Ажарым». Г. Мурза

ЛУНА, ВХОДЯЩАЯ В СОН

«Юджин Витла, согласен ли ты взять в жены эту женщину,

жить с ней, согласно Божьей воле, в святом браке,

оберегать ее пусть в больном, пусть в здравом состоянии,

не смотреть на других, и до дня, когда смерть разлучит вас,

быть преданным только ей всей своей душой?» – «Клянусь».

Теодор Драйзер

Только год исполнился нынче, как небольшое село, расположенное в объятьях гор, стало отдельным колхозом. Сейчас самое время урожая большого яблоневого сада, находящегося на окраине этого села. Всюду здесь растут яблони, которые буквально усыпаны плодами, склоненные до земли ветки уже не в силах их держать. Желтые, красные, красно-желтые, белобокие яблоки лежат на земле повсюду – и под деревьями, и вдоль реки – ногу некуда поставить. Везде вокруг сада господствует аромат яблок, пропитавший всю округу. В это время все слова местных жителей, всё, что они видят, запах, который они чувствуют, всё, что они кушают, – всё связано с яблоками, яблоками… Мало того, даже во снах своих люди видят яблоки.

По водной глади горной реки, протекающей вдоль яблоневого сада, плывут бесчисленные опавшие яблоки. Кажется, что яблоки могут появиться даже в сырах домашнего приготовления. У каждого – и взрослого, и малого местного жителя – в руках яблоки. Сейчас сезон, и сельчане выбились из сил, с утра до вечера собирая эти яблоки.

Ныне сельчанам кажется, что всю вселенную затопили, заполонили яблоки. Сейчас такое время, когда сельские достарханы полны изобилием – перед каждым гостем ставится на стол сначала хлеб, а потом чаши за чашами с кушаньями из яблок и приправленные яблоками.

С раннего утра до позднего вечера сад полон людей. Они вылавливают плывущие в реке опавшие яблоки; целый день стоит гомон и плач малышей. Тут и там лежат кучи собранных яблок, в которые их складывают собиратели спелых плодов на земле и на ветках. Все люди здесь пропахли яблоками.

Вот в одном из уголков сада собирает яблоки отдельная группа юношей и девушек. Среди них находится и семнадцатилетний Кыпчак. Молодые люди, подвязавшись белыми платками, как собиратели хлопка, взобравшись на деревья, снимают осторожно с веток огромные яблоки и складывают их в платки. Рядом с каждым собирателем находится девушка, которая относит наполненные юношами платки к большой куче собранных плодов в центре сада.

С самого начала сбора помощницей Кыпчака была девушка из другого села, приехавшая к своему деду по матери в гости, – Айша. Невысокого роста, с открытым ясным лицом и добрым характером, девочка со звездой. Ее глаза сверкают и лучатся. Мелко заплетенные косички спадают, как струйки фонтана, на ее округлые плечи. Юноши этого небольшого села, у которых пламенно бьются сердца, уже начали ревновать Айшу друг к другу. В первый же день сбора яблок каждый из них хотел работать в паре с этой девушкой. Но, оттого ли, что дома ее деда по матери и родителей Кыпчака находятся по соседству, или оттого, что раньше Айша и Кыпчак были уже знакомы, или же просто по воле случая она с самого начала приносила свои наполненные яблоками подолы-платки к яблоне, на которой работал Кыпчак, и ссыпала их в одну с ним общую кучку, чтобы потом переносить такие кучки в центр сада. Так и остались другие юноши без ее внимания.

Кыпчак был юношей высоким, с волосами цвета пшеницы, большими выразительными глазами и густыми бровями. Он так же, как и все, хотел быть поближе к Айше, быть «ее другом». И вот, наконец, его желание исполнилось – они «дружат», работают в паре!

Прошло уже немало дней, по-прежнему «дружат». Кроме короткого обмена словами: «На!», «Наполнено!», «Осторожно!» ничего больше между ними еще не было сказано. Пока что девушка-гостья еще не была готова к более тесному контакту, более глубоким разговорам. Изредка, временами, сидевший на дереве Кыпчак, осторожно раздвинув ветки, смотрел на напарницу. Радуясь в душе, что такая красавица работает с ним, он был согласен бесконечно, без устали, собирать здесь яблоки. Иногда их взгляды встречались, в таких случаях молодые люди старались быстрее отвести глаза. Айша мало смеялась, но редкий евичий смех очень ее красил. Лишь сверкнет на ее губах мимолетная улыбка, наполнив весь облик светом, как сердце Кыпчака, ёкнув, тут же замирало. Такую драгоценность ни один юноша, кроме него, пока еще не видел! Каждый день Айша приходила в белом шелковом платье. Ей также шли и черный бархатный камзол, и белый бязевый платочек. Хоть и собирала она с утра до вечера сочные яблоки, но и рукава ее рубашки, и продолговатые, как виноград, пальчики были абсолютно чисты. Когда другие девчата, бегая между деревьями, обливали, обрызгивали собиравших яблоки юношей водой, отчего те трепетали при приближении проказниц, Айша была занята перетаскиванием полных подолов-платков к общему гумну в центре сада.   

Глядя на эту парочку, сверстники говорили: «Гляньте-ка, как эти двое без всяких усилий нашли друг друга!»

Ни на минуту не останавливался сбор яблок, звучали песни, которые с веселым смехом пели юноши и девушки:

– Мы собираем яблоки-и-и,

Играя и смея-я-ясь.

Волшебные мгновения, ой!

Дни жизни дорого-ой!

Так мы поймем, что ми-инула

Вся юность у юнцо-ов,

Что все деревья, ловкие-е-е,

Спасаясь от плодо-о-ов,

Все отдают их девушкам,

Хохочущим вразно-ос, ий!..

– Ха-ха-ха-ха-а! У-ху-ху-ху-у! – расхохоталась, не в силах допеть до конца свою песенку, коренастая, среднего роста рыжая девушка, язык которой был как жареный ячмень.

Поддерживая ее, к веселому смеху присоединились и другие девчонки, находившиеся поблизости.

– Эй, богатыри! Вы ответите нам на нашу песню? Мы что – патефоны для вас, которые, подкрутив им ухо, можно заставить до вечера петь?! – прокричала рыжая, смеясь.

– А что? Петь – так петь! Слушайте, если хотите! – крикнул с яблони ее «друг», напарник, чернявый парень, который ни в чем не отставал от напарницы – ни в песнях, ни в слове:

– Девушки – это цветы-ы-ы,

Любимые звезды на не-е-ебе.

Звонко вы говорите, о-ой!

Ясными голосами, а-ай!

Озорницы, не устающие, ой!

– О-го-го! И у мальчиков есть и язык, и песенка, оказывается! Кстати, всё, что вы насобирали, всё, что успели подготовить за три дня, – всего лишь эта песенка?! – тут же со смехом ответила ему рыжая. И яблоневый сад потонул в дружном девичьем смехе.

Люди, старшие по возрасту, собиравшие яблоки в другом конце сада, рассуждали между собой: «Не зря говорят: молодость пьянит! Ни песни, ни смех молодости никогда не кончатся». Но иногда они все же прищелкивали языками и завистливо поглядывали в сторону, где трудилась молодежь.

Веселый смех молодых людей, их жизнерадостные крики, гомон продолжались и вечерами, когда луна всходит на небосвод. В один из этих лунных вечеров Кыпчак и Айша признались друг другу в своих чувствах. В тени деревьев было очень темно. Белесое марево покрыло основание с заснеженными вершинами гор, что начинались за околицей села… Со стороны домов был слышен собачий лай…

На открытой лужайке сада, освещенной лунным светом, широким кругом сидели юноши и девушки. Они пели по очереди, оживляя ночь прекрасными голосами. От песен молодости в саду становилось еще более таинственно, яблоневый сад казался загадочным и чудесным. Юноши и девушки пели то поодиночке, сольно, то хором.

Как всегда, руководила пением и играми рыжая девушка. Все подчинялись каждому ее слову. Таковы правила игры.

– У меня есть предложение! – провозгласила рыжая. – Я спою песню, посвященную одному из нас. А вы угадайте, кому именно я ее посвятила!

– Ну-ка, давай! Попробуем угадать! – обрадовался один из сидящих парней.

Рыжая заводила, дождавшись тишины, начала петь:

Когда мы все смеемся, он молчи-и-ит,

Спокоен он, кача-а-ается зачем?!

Свое сказать не может, бедолага-а-ага,

Кто из парней, кого в душе хран-и-ит?!

Все на мгновенье замолчали, а потом прокричали в один голос:

– Это про Кыпчака и Айшу!

Шум поднялся на весь сад.

– Раз так, тогда пусть эти двое нам споют! Что это они: Кыпчак – солнце проглотил, а Айша – луну?! Весь вечер ни слова не сказали, сидят-молчат! – громко заметила рыжая девушка.

Все ее поддержали.

– И пусть споют про любовь, про тоску по любимой! Других песен мы от них не примем! – рыжая была очень решительной.

Слово руководителя игр – это настоящее слово, ее приказ – это настоящий приказ! Надо исполнять, другого пути нет. У Айшы всё лицо горело. Тяжелое требование предъявила руководительница. «Почему ты сдерживаешь сама себя? – спросила решительная и смелая Айша, сидевшая в глубине души Айши робкой и стеснительной. – Пой сколько хочешь! Ну и что – если песня про любовь? Спой о том, что Кыпчак тебе нравится. Он же даже ночью тебе приснился!» Айша подняла голову и начала потихоньку петь свою песню. Голос ее становился всё крепче, он поднимался над ночными деревьями, улетая к скалам и возвращаясь назад эхом:

– Я молчу, кто он, думае-е-ешь?

Если я не скажу, не узна-а-аешь.

Если встретимся взглядами мы, ох!

Хуже девушки ты робе-е-ешь!

– О-о-го-оо! Вот это настоящая песня!

– Не зря говорят: «У простаков бывает голос мощный!» – загомонили со всех сторон юноши и девушки. Испугавшись этого крика, с ветвей яблонь сорвались птицы, прервав сладкие ночные сны… Айша продолжала петь в одной тональности, во весь голос:

Милый мой, очень мил он мне-е-е,

Посчастливилось мне встретить тебя-я-я.

Ох, не мучай ты девушку-у-у!

Можешь тайну решить для меня-я-я?!

Пела она медленно, тягуче, в конце нежным, как звук кыл-кыяка[3], голосом и постепенно стихала, пока, наконец, окончательно не замолкла.

Молодые слушатели еще какое-то время сидели, не издавая ни звука. Потом дружно благословили Айшу, желая ей всего хорошего.

Наступила очередь петь Кыпчаку. Он сердцем почувствовал, что только что прозвучвшая песня была посвящена ему. «На песню надо ответить песней. Нельзя сердить девушку-гостью. Пусть знает, что и она мне нравится!» – подумал Кыпчак про себя. Все парни и девушки замерли в молчании, ожидая его исполнения. Следуя тональности песни Айши, молодой человек начал протяжно петь «Песню ожидания овчара-пастуха»:

– Освещенный Луной твой сара-а-ай,

Пока светит Луна, не уйду-у-у.

Если ты не придешь, пока светит Луна, ох!

Пусть я муки твои все понесу-у-у!

Песня о тоске по любимой, об ожидании радости от встречи с ней, исполненная проникновенным голосом, околдовала всех слушателей – они прямо расчувствовались. Эта песня очень подходила сегодняшней лунной ночи, каждый из присутствовавших представил себе юношей и девушек с зажженными ночными светильниками, все слушали с прикрытыми глазами. Кыпчак украдкой глянул на Айшу, она сидела в лунном свете, лицо сияло, девушка вся отдалась песне. И юноша запел с еще большим чувством:

  – Освещенный солнцем твой сара-а-ай,

Пока светит солнце, не уйду-у-у.

Если ты не придешь, пока светит солнце, ох!

Пусть все беды твои понесу-у-у!

Закончил Кыпчак петь мягко, нежно, голосом, полным тоски по любимой, полным любви. Очарованные песней, юноши и девушки молчали, никто первым не мог нарушить тишину. В саду было, как в сказке. Кыпчак тихо поднялся и отошел в сторонку. От песенного признания страдания его не стали легче, а наоборот – груз чувств стал намного тяжелее, буквально согнул его плечи. Кыпчак пошел куда глаза лядят.

– Ты куда? – строгий голос рыжей девушки привел всех в чувство. – Иди, Айша, и приведи назад своего товарища, друга!

Слово руководителя игр – это настоящее слово, ее приказ – это настоящий приказ! Айша встала со своего места и пошла вслед за Кыпчаком. Хоть и показывала она окружающим, что вынуждена подчиниться требованию старшей, но в душе была рада этому. Темный силуэт парня, видный в эту лунную ночь, был для нее желанен, даже свят. Деевушке хотелось быстрее догнать Кыпчака и прижаться к его груди.

Айша догнала Кыпчака на окраине сада.

– Кыпчак… – внутри что-то оборвалось.

– Да?

– Пойдем со мной…

Юноша заглянул ей в глаза. Через ветви яблонь за влюбленными наблюдала луна. Взявшись за руки, молодые люди, вернулись назад, к своим.

– Вот негодники, чуть не убежали от нас! – заметила одна из девчонок, и остальные все дружно рассмеялись.  

– В песенном конкурсе приз выиграл Кыпчак, вы согласны с этим? – громко спросила рыжая. Собравшиеся закивали головами.

– А ну-ка, девушки! Сейчас вы все подойдете по очереди к победителю, и каждая поцелует его. А вы, ребята, станете ишаками, посадите Кыпчака на себя, и каждый с ним на плечах сделает по двадцать шагов!

Всё, что говорил руководитель игры, исполнялось беспрекословно. С самого начала юноши разделили между собой очередь бегать с Кыпчаком на плечах по двадцать шагов. Девушки же подходили одна за другой к Кыпчаку, едва касались губами его лица, и тут же, прыская от смеха, отскакивали в сторону. Вот подошла и Айша, она зажмурилась, коснулась своими горячими губами щек Кыпчака и тут же отскочила. Юноша зажмурился. Ему показалось, что Айша, по сравнению с другими, прикоснулась к нему более горячими губами. И еще ему казалось, что прикосновение губ Айши было самым продолжительным. Место ее поцелуя еще долго потом горело.

На следующий вечер все довольно долго играли в игру «Ак чолмок». В конце ее очередь бросать кости подошла к Кыпчаку. Словно целясь в луну, он подбросил кость высоко вверх. Ребята, которые должны были ее найти, разбившись на пары – на юношей и девушек, – разбрелись тут и там. Многие искали себе укромное местечко. Наконец, в ночной мгле появился силуэт Айшы. «А, Айша, оказывается, уже нашла кость!» – закричали ребята. Кыпчак почувствовал волнение в груди. По правилам игры «Ак чолмок», нашедший кость должен крикнуть, объявляя о своей находке. 

Взволнованный Кыпчак спросил:

– Почему же ты не кричишь, Айша? Сообщи всем, что нашла кость!

– Нет.

– Но почему?!

– …

– Тогда я крикну!

Она не ответила, лишь посмотрела пристально на юношу. Ей нравилось, что он взял в свои руки инициативу.

– Э-ге-ге-е-е-ей! Ребята! Девушки, парни! Айша наш-ла-а-а-а-а-а, кость нашла-а-а-а!..

Отражаясь эхом от ночных деревьев, крик Кыпчака полетел дальше, к далеким, едва заметным в сумраке горам с белоснежными вершинами.

– Эге-ге-еее! Эге-ееей!.. Ребята!.. евушки!.. ииии…. девушки, евушки… а-а-а-а…

Со всех сторон начали подходить удивленные парни и девчата.

– Ты нашла, Айша, эту кость?!

– Какое острое зрение!..

Все радовались за нее, благословляли. От радости Айша сама волновалась, ее чувства не вмещались в молодой груди. Она подошла к рыжей девушке и склонила свою голову к ее плечу.

После игры, глубокой ночью, молодежь разошлась по домам. В час, когда сад стоит пустынным, с высокого неба на землю смотрит луна, которая ложится отдыхать возле старого кладбища, где спит до утра. Так она поступает всегда после того, как молодежь, наигравшись, покидает сад. Полная луна омыла в своем свете это старое кладбище, и сладкие яблоки на ветках яблоневого сада подмигивали ей каждую ночь своим единственным желтым оком. На том старом кладбище, где ночевала луна, всегда горели огни большой любви, которые никогда не гасли. 

…Через три дня Кыпчак записался в отряд тележников, который должен был отвезти яблоки на Кокандский базар. Соседи-колхозы предоставили каждый по телеге. Решено было отправить в Коканд десять возов. Было решено, чтобы они были готовы к вечеру. Кыпчак заранее накормил и напоил лошадей, прикрепленных к его телеге. Лошади были довольны. Кыпчак основательно подготовил к дальней дороге и первую, и вторую пристяжных лошадей, идущих полумесяцем в упряжке. Когда он задумывался об остающейся Айше, у него все горело внутри, он не мог отказаться от ее образа. Хотя, с другой стороны, поскольку он еще ни разу не был в большом городе, Кыпчак сильно желал этой поездки

Перед выходом в дорогу Кыпчака раздражали смешки и шутки других молодых ребят, остававшихся дома. Не зря говорят: «Быстрее бы яблоко созрело и в рот мне упало». Чтобы лучше сохранить фрукты, возницы ухаживали за ними перед поездкой в Коканд, как могли, – выстлали войлоком дно телег, смешали яблоки с соломой. С заходом солнца закончены были все приготовления. Вывешен красный флаг на первой телеге.

Вечером, перед поездкой, старик молодым людям пришел сельский аксакал, дедушка Айшы, который благословил всех перед дорогой:

– Да поддержит вас Бог! Пусть откроются все пути наших людей, ездивших торговать.

– Пошла вперед! Но-о, мое животное! – сказал Кырмырза, на телеге которого был вывешен флаг, подгоняя своих лошадей, легко постегивая плетью по их крупам.

– Пошли!

– Пошли! – сказали и остальные девять возниц.

Все десять телег сдвинулись с места, и ущелье реки наполнилось шумом и скрежетом. Телега Кыпчака шла одной из первых в этом фруктово-красном караване. Юноша часто оглядывался, но Айшы среди выбежавших провожать караван не было видно. «Почему она не пришла?» – в сотый раз задавал себе вопрос Кыпчак. Он еще раз посмотрел. И вдруг на повороте, у кладбища Алмазар, на большом желтом камне увидел размахивавшую рукой Айшу. Кыпчак помахал ей в ответ, другой рукой крепко держась за повод. Потом их караван завернул за поворот, и скрылись из виду и кладбище, и село. А сельские мальчишки и собаки бежали вслед за их телегами – до следующего поворота. 

– Кыпчак-аке[4]! Привезите мне с базара тетрадки, авторучки три штуки и папку! – крикнул бежавший следом младший братишка Кыпчака.

– Ла-адно! А вы возвращайтесь домо-о-ой! – Кыпчак надеялся, что и Айша также услышит его голос. 

Десять телег шли медленно по берегу речки, текущей по горному ущелью. Наконец наступила ночь, и на небе высыпали многочисленные звезды. До Коканда был еще долгий путь. В вечерних сумерках грозно шумела река, лошади, стоило им ближе подойти к реке, пугались непонятных звуков. Телеги двигались цепочкой, одна за другой. Ехавший перед Кыпчаком парень, обернувшись назад, прокричал:

– Эй, Кыпчак! Яблоки продадим, потом на эти деньги снимем себе по одной смазливой девчонке-узбечке на ночь, да?!

Кыпчак промолчал. Он был занят своими мыслями: всю дорогу думал об Айше. «Милая моя, гляди-ка, прячась от всех, всё же, проводила меня, родная...»

Довольный своим предложением, передний возница хохотнул себе в рукав. Потом запел высоким звонким голоском:

– Мы поедем на Кокандский базар,

Купим там шерстяной платок,

Что подарим женам братьев, ов!

А самим братьям не покажем, ий!

 Поцелуем их сладко в щечку-у-у!

Мы поедем на Кокандский базар,

Купим мыла душистого та-а-ам.

Что подарим мы девушкам, ов!

И в укромном местечке потом

Их обнимем да расцелуем, и-и-и!

– Ой, что за песня? Какая чудесная!!!

– Азиз! Спой еще! – в один голос стали просить певца другие возницы.

– Кокдайра – великая река!

Ты роди сына еще.

Назовут пусть его Бек, эй!

Будет пусть всегда курут[5] лишь один, а масла – много!..

– О, молодец! Пой! Пой еще! – радовались ехавшие. А рядом с гремящими телегами, по дну ущелья текла река Кокдайра. Она ревела так, словно тоже спешила на Кокандский базар, хотела попасть туда раньше каравана.

– Слухи – что твой шейный плато-ок,

Поражают твои дела-а-а!

Вида ты, да, не подаешь, ов!

Заболел даже я о-о-от тебя!..

Передний возница, словно зная о душевных страданиях-наслаждениях Кыпчака, на этот раз спел печальную любовную песню. «А, может, действительно – купить мне в Коканде Айше шейный платок? Сделать ей приятное!» Эта мысль обрадовала его. Кыпчак поднял голову и огляделся, окинул взглядом весь караван из телег, растянувшийся вдоль дороги. В это время в небе стала видна круглая полная луна. Чистая и лучезарная, как лицо Айшы, она осветила все ущелье. Теперь лошади, переставшие постоянно вздрагивать от речного грохота, пошли быстрее. 

Под утро караван добрался, наконец, до Коканда. Кыпчак думал, что город еще спит. Но базар был уже полон, и торговля шла полным ходом. Телеги с трудом проехали к зеленому базару. И продавцы, и покупатели охотно пробовали привезенные яблоки. «Ой, зачем людям приходить за покупками в такую рань?» – ворчал про себя Кыпчак, недовольный толпами народа, затруднявшими продвижение каравана.

– И-ий, свежие яблочки прибыли, сладкие! Вон те – темные, а! А эти – светлые! – прищелкивая языками и причмокивая, крутились вокруг телег разные люди.

– Дай мне пять кило!

– Мне дай три!

– Ха, вы только поглядите, какие вкусные!..

Меньше чем за два часа удалось распродать весь урожай. А скольким покупателям так ничего и не досталось! Яблоки закончились у них прямо перед носом. Многие сильно расстроились.

Таков Кокандский базар… Кыпчак теперь увидел своими глазами, что не зря говорят: «Кокандский базар – базар великанов». Сколько бы ты сюда ни привез товара, ничто назад не уходит – всё продается. А если цену немного спустишь – так расхватают товар в момент. И еще раньше часто слышал Кыпчак: «На Кокандском базаре можно найти всё, кроме человека». Говори – не говори, но это так. Здесь можно увидеть то, что рождается на полях, в садах и в горах – фрукты и овощи, злаки, серу и гармалу[6], тмин и огонь архаров[7] руту[8] и арчу – эти растения собирают пастухи. Соответственно, много и покупателей. А еще здесь продаются, радуя глаз, сделанные руками мастеров – щеголеватые кумура[9], чайники с журавлиными шеями, медные чаши и разное другое. Длинными рядами здесь расположились всадники на лошадях, чего только ни сгрудив перед собою – всё, что привезли на продажу. Кыпчак, втайне от своих односельчан, купил белоснежный шейный платок, который тихо спрятал за пазуху. 

– Приветствую тебя, джигит! Возьми замечательный маргеланский допписидан! Хой, кыргызский джигит! – тут же рядом показывала Кыпчаку молодая узбечка с десяток тюбетеек, нахваливая свой товар…

Сельчане накормили и напоили лошадей, потом пустили их пастись и сами до вечера сидели в чайхане, расправив усталые ноги. А когда вволю напились зеленого чая и отдохнули, с заходом солнца двинулись в обратный путь. Проехали по небольшому узбекскому селению. Дальше дорога вилась по ущелью вверх. Настала очередная ночь, на небо вышла полная ясная луна, и она следовала за телегами, не отставая. Кыпчаку, желавшему поскорее попасть домой, казалось, что их караван стоит на одном месте. Когда проехали половину пути, молодому человеку привиделось, что ночное светило спустилось к нему и принялось убаюкивать. Сердце Кыпчака дрогнуло, и он вложил всю силу в удары плетью по крупу лошади, отчего та понесла, и его грохочущая телега чуть ли не уперлась в другие возы, идущие впереди…

После этой поездки еще с десяток раз на протяжении месяца телеги с яблоками ездили в Коканд. Десять раз Айша провожала Кыпчака на базар, стоя на том же большом желтом камне на берегу реки. 

И в следующие разы луна сопровождала караваны. Теперь Кыпчак постоянно ждал ее появления. Однажды, уставшая от долгой дороги по ночному небу, луна уснула. Стараясь не разбудить ее, Кыпчак вел свою телегу по ровной части дороги, по серединке. Луна была так похожа на его любимую, была такая же белая и лучистая, как она! После поворота, за которым уже было видно их село, луна спрыгнула с его телеги и, оглянувшись назад, улыбнулась. Когда ее круглое лицо расцвело, она еще больше стала похожа на редко улыбающуюся Айшу.

Теперь Луна была Кыпчаку почти что родной. Целый месяц она ездила на телеге с молодым человеком от Коканда до яблоневого сада. Юноша, в сердце которого поселился образ прекрасной, чистой девушки, не испытывал никаких дорожных тягот. Мысли об Айше и полная Луна, которая стала для него символом любимой, были всегда помощниками ему в дороге.

Вот и закончился сбор урожая яблок, в сад пришла желтая осень… Вскоре потянуло прохладой. Но юноши и девушки продолжали свои игры в саду – ежедневно, до наступления темноты.

Однажды, по завершению игры, когда все собирались уже расходиться по домам, Айша сказала:

– Возможно, я уеду послезавтра, вернусь в родное село. Неизвестно, кто из нас останется здесь до следующего сбора урожая яблок, а кто нет... Кто из нас будет здесь, а кого уже не будет…

Они  ребятами как раз переходили по витому ивовому мосту.

– Ты что – не приедешь в следующем году? Замуж выходишь? – поинтересовалась рыжая заводила, сразу став очень серьезной. 

– Конечно, как только она приедет к себе домой, сразу же свадьбу сыграют! – насмешливо сказал один из парней.

Кыпчак бросил мгновенный взгляд на Айшу и опустил глаза. Айша не ответила на издевку. Но, кажется, все почувствовали, что заканчивается последнее лето их детства…

Следующим утром младший брат Кыпчака передал Айше, выгнавшей скот для пастьбы в стаде, письмо.

…Прохладен воздух позднего вечера. По всему селу опадают с деревьев желтые сухие листья. Державшие все лето и осень тяжелые плоды и оттого согнутые к земле ветки яблонь, наконец, распрямились, расправились, подняли свои головы к небу. Смолк птичий щебет, вокруг стоит тишина. Только карканье ворон, клюющих редкие, случайно оставшиеся на ветвях деревьев яблоки нарушают тишину. Ка-а-ар! Ка-а-ар! Усилился шум реки, сумерки в ущелье стали наступать раньше.

Пустота осеннего сада лишила покоя Кыпчака. Он с нетерпением ждал свою любимую: «Придет ли она?»

И вот стемнело. Из сказочного полумрака показался силуэт девушки в светлом одеянии. Айша бежала, и полы ее платья развевались, напоминая крылья белой бабочки.

Девушка взволнованно спросила:

– Ты здесь?

– Да, родная!

Айша увернулась от объятий, пугливо озираясь, словно косуля. Лицо ее горело, глаза блестели.

– Я так счастлив тебя видеть! – Кыпчак трепетал. И именно в этот момент в небе подмигнула ему Луна – тонкий и изогнутый, как бровь Айшы, полумесяц.

– Посмотри, Айша, Луна родилась! Мне всегда кажется, что она похожа на тебя.

Из-за скромного и нерешительного характера своего девушка все время краснела, и на ее прекрасном лице появилась застенчивая улыбка. 

– Знаешь, когда я ездил в Коканд и когда возвращался домой, в село, я всегда сажал в свою телегу Луну. И она мирно засыпала в моей телеге!

– Перестань, как это?!

Девушка говорила слегка испуганно. настороженно. Парень обвил талию девушки рукой и, притянув к себе, обнял. Айша вздрогнула, но не отстранилась.

– Ты так часто снишься мне. Однажды во сне ты, протягивая мне серп Луны с неба, сказал: «Айша, не давай замерзнуть Луне, возьми ее к себе в постель. Она наша, мы никому ее не отдадим!» И я тогда всю ночь пролежала с Луной в обнимку!

Оба они улыбнулись. Но девушку не переставала бить дрожь. Постепенно Айша успокаивалась, в конце концов почувствовала себя уютно в объятиях Кыпчака.

– Айша! – прошептал джигит.

– Что? – еще тише ответила Айша.

– Вот этот голубой платок и одеколон я привез тебе из Коканда в подарок… Я не знал, как их подарить тебе.

Айша повязала себе на голову платок. Он очень подходил к ее белому платью и подчеркнул ее красоту.

– Спасибо, Кыпчак!.. А я в благодарность вытку тебе шелковую скатерть. Ты заберешь ее после того, как я уеду в свое родное село!

– В благодарность, значит, Айша?

– А-га…

– Хорошо! – сказал юноша и с нежностью погладил девушке волосы.

– Осенние листья опадают, вода речки шумит… Какая-то птица всё стрекочет беспокойно…

– Айша!

– Что?

– Погляди на луну!

Девушка подняла голову.

– Нет, не там. Она здесь, спит под деревом!

Айша не поверила своим глазам. Действительно, новорожденная, чистая, нежная, нагая сияла там луна.

– Главное, чтобы она не простыла! – Айша сняла с головы платок и осторожно подошла к Луне. Луна, услышав их шепот, открыла глаза. Но не испугалась, лишь едва заметно улыбнулась. Девушка осторожно завернула Луну в свой платочек. Кыпчак, в свою очередь, снял с себя куртку и подстелил под Луну. Теперь юноша и девушка вдвоем перешептывались, чтобы не тревожить новорожденную.

– Я заберу Луну к себе домой, возьму ее в свою теплую постель. Луна на тебя похожа, видя ее спящей, я буду все время тебя вспоминать, Кыпчак!

– Пусть так и будет, Айша!

– Я съезжу домой и скоро вернусь сюда. Кажется, на следующий раз я около года буду гостить у дедушки.

– Тогда мы вместе станем убаюкивать нашу Луну!

– Ага. Кажется, к моему приезду она поправится, округлится…

– Конечно. В следующий раз мы встретимся уже под полной Луной.

– Она и взрослой будет спускаться в сад и спать здесь?!

– Она меня знает. Я же говорил тебе, что она ездила на моей телеге в Коканд и обратно, и что она спит в саду!

– Да, правда!..

Молодые люди еще долго перешептывались, но никак не могли насытиться друг другом.

– Теперь пошли, а то мой дедушка начнет меня искать, у соседей выспрашивать. Стыдно мне потом будет! – сказала Айша. И, подняв Луну, прижала ее к своей груди. Все вместе они отправились домой. Новорожденная Луна сладко спала, убаюканная Айшой. – Спокойной ночи, Кыпчак. Пусть мы с Луной приснимся тебе!

– Спокойной ночи, мои близняшки – две Луны!..

Айша, возвращаясь, не спеша прошла по изогнутому ивовому мосту. Кыпчак с любовью смотрел вслед.

Эту ночь Вселенная провела без Луны, в полной темноте. Луна спала вместе с Айшой, в ее постели. Девушка укутала Луну в свое одеяло и крепко прижала к себе…

ПРИГОВОР

«Самое трудное для человека –

это каждый день оставаться человеком»

Чингиз Айтматов

Сегодня в селе Кара-Кыя траур. Все в слезах – и молодые, и старики. Самый уважаемый, самый почтенный житель села старец Токтомуш ушел в мир иной. Люди говорят с сожалением: «Бедный наш Токтоке, он был нам утехой!» С раннего утра, с рассвета народ уже толпится во дворе покойного. И поток прибывающих издалека на похороны не иссякает… Всё село непрерывно плачет. Пять десятков старших мужчин горько рыдают во дворе, опершись на свои посохи-палки, с причитаниями: «О, мо-ой отец!», «О, мой старший брат!». А из дома доносится плач женщин.

В общем людском потоке проститься со старцем пришла и бабушка Айтол. Высокую, светлолицую, великодушную Айтол народ называл даже не по имени, а просто «кроткой бабушкой». Это потому, что она никогда ни с кем не ссорилась, никогда ни на кого не набрасывалась, жила скромно и открыто. На все смотрела ровно, всё воспринимала, как есть. Ни один из соседей-односельчан никогда не слышал, чтобы она шумела, скандалила, в ярости гремела посудой. Даже муж ее, старик Артык, прожив с ней шестьдесят лет, никогда не видел свою супругу хмурой, подавленной, не замечал, чтобы она была охвачена тревогой и беспокойством. Однако всё изменилось в последние дни. Когда уважаемый в селе человек, ныне покойный Токтомуш, ещё лежал больным в постели, угасая прямо на глазах, она ходила с соседками-старушками его проведывать, и даже, говорят, на людях прослезилась. Рассказывают, что она подошла к сдавшему старику и, дотронувшись ладонью до его горячего лба, потом приложила пальцы к своим губам. Словом, этот поступок «кроткой бабушки» поразил тогда всех.

Услышавший о таком неожиданном, выходящем за все рамки поступке своей жены, старик Артык перед лицом сельских аксакалов оказался в очень неловком положении, лицо его в тот момент вспыхнуло, и он вспотел. Хотя внутри у него всё горело, тем не менее, он терпеливо смолчал. Лишь на груди его из-за жениной выходки появилась черная отметина размером с горошину. О нет! Эта извечная черная горошина вылезла давным-давно, в бытность Артыка молодым джигитом, но потом на время исчезала, а нынче дала о себе знать снова. Она всю жизнь мучает старика Артыка, бывали ночи, когда она не давала ему закрыть глаза, уснуть – так сильно от нее ныла вся грудь.  

Но никогда никому ни слова не говорил старик об этих своих проблемах. Уже шестьдесят лет тянется его мрачная, безрадостная жизнь. Теперь снова появилась эта чёртова отметина, готовая разорвать его изнутри. И причиной тому стала смерть самого почитаемого в селе аксакала; а ведь и извел ее в свое время, к радости Артыка, тот же Токтомуш.

В день похорон бабушка Айтол, положив обе руки на плечи старухи-вдовы покойного Токтомуша, долго и неподдельно рыдала.

Спела она тогда заплачку – поминальную песню:

– О, ты был лучшим в селе,

Был светом моей души.

Погас свет моей души,

Я оказалась в черной ночи.

Ох-ий! Ах-ий!

Все были несказанно удивлены. Ведь раньше, когда умирали ее родные и близкие и их хоронили, никто в селе никогда не слышал, чтоб Айтол пела что-либо подобное.

Все, кому довелось сейчас услышать ее поминальный плач, были сбиты с толку. Кто-то осудил ее. но другие лишь пожали плечами да продолжили заниматься своими собственными делами. Действительно, бабушка Айтол, не обращая ни на кого внимания, по сути дала выход обуревавшим ее чувствам. Открыв тайну, которую заботливо хранила в своем сердце шестьдесят лет, она выплеснула свою боль перед всеми в виде печальной песни, песни-жалобы на судьбу, на несбывшиеся надежды… Потом две старушки, поддерживая Айтол с обеих сторон, помогли ей выйти в прихожую. Там «кроткая бабушка» немного успокоилась, поправила белый платок на голове и вышла из дома. В душе у нее творилось что-то ужасное. Расставшись навечно с по-настоящему родным человеком, Айтол, пошатываясь, вернулась к себе. Но всю дорогу продолжала оглядываться назад – туда, откуда доносились скорбные крики и причитания собравшихся селян…

***

Задержавшись после похорон, старик Артык вернулся в тот день довольно поздно. Он был хмурым, как туча. Бабушка Айтол, завидевшая издалека, как он спускается вниз по покатой улице, широко переставляя трость, дожидалась его, сидя на террасе дома. Мрачный старик прошел мимо, демонстративно отернувшись. Через некоторое время он позвал свою невестку и попросил ее постлать постель. Лёг – задолго до ночи. Не говоря ни слова, и его сын, и невестка, и внуки – все окружили его кровать. Всех напугало его поведение.

– Папа, что с вами? – спросил единственный сын Артыка Сали; ему недавно минуло пятьдесят.

– Вот здесь у меня болит, – ответил старик, показывая на свое сердце.

Бабушка Айтол между тем продолжала сидеть на террасе, она не стала заходить в дом. И лишь спустя много-много времени, когда все наконец улеглись спать, вошла в комнату к мужу.

Старик тяжело дышал, он был не в состоянии уснуть.

– Ты пришла, Айтол… Присядь поближе ко мне.

Он показал жене место рядом. Кроткая бабушка молча села на край его постели. Оба они не произносили больше ни слова, им было трудно начать разговор. Через некоторое время старик всё же проговорил:

– Вот так… Вот так. Во всем я сам виноват. – И глубоко вздохнул.

Старуха не откликнулась.

– Я был так увлечен твоей красотой… Шестьдесят лет назад я совершил ошибку. Ты тогда была самой красивой девушкой в селе. Все парни хотели взять тебя в жены…

– Но другие парни были не столь бессердечными, как ты. Только ты оказался способен пойти на такое дело!

– Только я?..

– Конечно! В те времена ты в один миг мог выйти из себя, взорваться и буйствовать, пугая своей силой!

– Не надо, Айтол… Не говори так…

Старик чуть приподнял голову с подушки. Его давно потухшие глаза снова засверкали, лицо побледнело.

– Не говори так. Все-таки мы с тобой уже шестьдесят лет спим в одной постели. У нас один сын, и теперь, благодаря ему, наш дом полон внуков и правнуков. Не говори так обо мне, своем муже, иначе Бог накажет…

– Если Он тебя не наказал до сих пор за все твои злодеяния, которые протянулись нитью через всю жизнь, то меня Он разве теперь накажет?!

Бабушка Айтол не собиралась останавливаться. Уже шестьдесят лет она ждала такого вот случая. И это, конечно, почувствовал ее муж… В комнате наступило тягостное молчание, казалось, что зреет что-то грозное. Старику всё труднее становилось дышать. Весь дом, будто мельница с остановившимся мельничным колесом, замер в тишине ночи. Никогда раньше старик не чувствовал к своей старушке такой неприязни, вражды… Сейчас она сидит у изножья кровати, сидит и, наверное, плачет в душе от ненависти. Это прямо физически чувствовало измученное сердце старика. Ему привиделось, что старушка, как злобный враг, сейчас навалится на него и задушит во тьме. Захотелось изо всех сил ударить ее по макушке своей палкой, да так сильно, чтоб раскроить голову… Но старик не мог этого сделать – руки дрожали, он был слишком слаб.

Через некоторое время бабушка Айтол сказала:

– Не знаю, как для тебя, а для меня наша общая постель за эти шестьдесят лет ни разу не была теплой и уютной! Каждый вечер, когда я ложилась с тобой, меня передергивало от отвращения. Сколько раз ты кричал мне по ночам: «Что свернулась калачом, распрямись, вытяни ноги!».

Эти слова больно задели старика Артыка. «Черт возьми! Была бы у меня прежняя сила, я бы придушил эту бабу!» – ругался он в душе. Но сейчас, особенно сегодня, у него на это не хватит сил… Что же ему делать, всё уже ушло, всё прошло. Сыну, может, пожаловаться? О нет! Что он ему скажет? В свое время сын сам обо всем узнает. Пущенные по миру слова ведь не похоронят же вместе с его телом! А его несчастная жена, постепенно облегчая душу, уже выкладывала всё, что у нее накопилось на сердце за эти годы. 

– Даже если и так, прояви человечность… У нас уже есть правнуки. Вера в Бога, человеческое милосердие – дают удовлетворение человеку, – пробормотал он.

– С этой верой в Бога и в человеческое милосердие я столько лет прожила рядом с тобой! Но, оказывается, сладко прожить свою жизнь можно лишь с тем, кого любишь. Как бы я ни любила Токтомуша, как бы ни тосковала без него, я, помня о своем сыне, о внуках, прося у Бога защиты, всегда вырывалась из его горячих объятий. И бежала домой, где меня ждали твои холодные, противные объятья… Вот что такое удовлетворение, Артык!

– И что же ты теперь делать будешь? Уйдешь вслед за Токтомушем?

– Что там! Если бы Бог забрал меня, я бы без сожаления ушла вслед за ним. Но я ничего не могу поделать… Что я могу? Хоть сама я и не стала вдовой, душа моя овдовела. Я уже представляю себе свою будущую могилу. В своих мыслях я уже заняла место для себя возле могилы Токтомуша.

– О, несчастная баба! О, слепая баба! А народ ее еще «кроткой бабушкой» называет!

Бабушка Айтол исподлобья глянула на своего мужа. На лице ее не было ни кровиночки, оно было абсолютно бледное. Но глаза ее, как в молодости, сверкали огнем. Раньше она всегда боялась мужа, когда тот сердился, но теперь никакого страха не осталось. Старуха продолжала, не сдерживаясь, говорить, убивая старика своими словами.

– Мне не на что жаловаться! Хоть внешне – я жила с тобой, но птица моей души всегда была рядом с Токтомушем. В годы нашей юности многие джигиты села с радостью встретили новое время. Немало отважных ребят во главе с Токтомушем присоединилось после Октябрьской революции к красным. А ты пошел на низкие, мерзкие дела, ты угрожал народу палками, ты поднял против народа оружие! Многие басмачи за такие преступления в свое время понесли заслуженное наказание. А те, что остались в живых, не смогли уже жить со своим народом и скитаются теперь где-то по миру. Только ты один живешь себе спокойно, безмятежно. Оказывается, ты, хитрая бестия, знал, что басмачей истребят, и заранее переметнулся к красным! Для таких, как ты, нет не только народа – даже Бога для них нет! Но для тебя сегодня я – Бог. Я буду тебя судить.

Обессиленный от таких слов, старик лежал без движения. В жизни он никогда ничего подобного, что бы так изматывало его, не слышал. Эти убийственные слова говорил ему не враг, а сидящая рядом жена, с которой он прожил шестьдесят лет. Эта правда сразила его наповал. Он никак не мог ее остановить. А старуха всё более и более горячилась.

– Ну-ка, скажи мне начистоту – что ты сделал для своего народа?

– А что народ сделал для меня? Всё, что мог, – я сам находил, зарабатывал, мои дети всегда жили в удовольствие! Вот, ты сама – ты же припеваючи всегда жила?!

– Не-ет, Артык. Не так всё. Народ из-за доброты своей тебя приютил. Зная, кто ты такой на самом деле, он доверил тебе мельницу во время войны.

– Я мастером был, а так как никто другой не мог так ухаживать за мельницей, ее мне доверили…

– Народ пожалел тебя за то, что ты хромаешь! Люди решили, что ты не годен для тяжелой работы. А ты, прячась – то среди басмачей, то среди красных, – сумел выжить. В народе говорят, что хлеб пекут только одним боком, на одной стороне. А ты как тот недопеченный хлеб, что, еще не покраснев с одной стороны, обе подставлил огню. Всю свою жизнь ты прожил с двумя лицами, ты – двуличный! Ведь это правда?

Старик Артык не мог произнести в ответ ни слова. А бабушка Айтол копала всё глубже и глубже.

– Будучи мельником во время войны, сколько крови ты выпил, сколько урвал у несчастных баб-женщин, пользуясь их крайней нуждой в муке? Сейчас ты и сам уже не сможешь пересчитать… Ладно, об этом можно бесконечно говорить. Словом, вся твоя жизнь прошла в преступлениях, во грехе. 

– Вот ты какая… – старик тяжело дышал. – А почему ты всегда с красным, как кумач, лицом – от удовольствия – тщательно разжевывала и проглатывала всё, что я приносил домой?

– О, несчастный! Вспомни, сколько раз я говорила тебе – оставь ты эти свои делишки! И за это – сколько раз ты бил меня? Всё тело было в синяках! Мало того, разве ты забыл, как ты меня еще и пугал, грозился убить, если я опять скажу об этом?

– За то, что ты так меня сегодня поносишь, оскорбляешь, когда-нибудь проклятие наших детей падет на тебя, Айтол! Ты дождешься этого!

– Наших детей? Нашего сына Салибая? Он сын Токтомуша – так и знай, если не знаешь! Придет время, я и ему сама всё расскажу!

Для лежащего в постели старика это известие было – словно камень свалился на голову, весь мир перед ним закачался, в глазах потемнело. Ему захотелось смять, задушить свою жену. Сердце его бешено колотилось. Он чуть приподнял голову. Но руки не слушались, лежали, как свинцом налиты… Для него это был самый суровый приговор. «Значит, Сали – не мой сын? Разве он похож лицом и телом на Токтомуша? Нет! Он на меня похож! – Теперь, забыв о старухе, он разговаривал сам с собой. – Несчастные восемьдесят пять лет моей жизни. Жил себе поживал; откуда же я мог знать, что собственная жена подвергнет меня такому унижению…»

***

Шла гражданская война. Четверо или пятеро сельских парней, во главе с Токтомушем, по требованию времени, были уже в рядах красных. Артык, свободный теперь от пастьбы овец богачей – чем он занимался до сих пор, – был полностью предоставлен сам себе и не знал, что делать. В один из этих опасных дней к нему подъехали два всадника и завели с ним такой разговор:

– Артык, будь нашим джигитом. Всё равно мы победим, куда тогда побегут, где будут прятаться все эти твои токтомушы? А для тебя мы красавицу Айтол в жены похитим, поженим тебя! – сказал ему тогда сын того бая, чьих овец Артык прежде пас.

Этот байский сынок хорошо знал о том, как любил тогда Артык красавицу Айтол. Забыв о своей сдержанности и осторожности, о прежних притеснениях и унижениях, что терпел он от этих богачей, Артык согласился. Группа басмачей во главе со своим главарем с применением насилия похитила Айтол. После того, как она прожила пару недель с главарем отряда басмачей, басмаческий мулла поженил их с Артыком. Вот так Артык запустил свои грязные руки в котел с пищей, которая была приготовлена не для него.

…В комнате царила абсолютная тишина, и было темно, как в могиле. Не выдержав этой гнетущей атмосферы, старый Артык спросил дрожащим голосом:

– Айтол, почему ты молчишь?..

– О чем мне говорить? Что рассказать из моей, в несчастьях, в обидах прожитой, жизни?

– Говори, рассказывай, что хочешь. Только не оставляй меня одного, посиди со мной немного…

– Я тебя давно уже оставила, ушла от тебя, с тобой живет только моя оболочка. Вот ты думаешь сейчас: это моя жена? Нет. И душа моя, и сама Айтол сегодня уже в раю, я похоронена вместе с Токтомушем. Ты сейчас разговариваешь с призраком.

– О, Господи, Боже мой! За что ты так казнишь меня?! Не надо, не говори так, если ты в Бога веришь!

– Теперь ты о Боге вспомнил? А раньше почему о нем не вспоминал?

– Вот так, на старости лет мы готовы перед народом, перед всеми людьми опозориться…

– Ты еще и о народе говоришь! Теперь о людях вспомнил? Несчастный! Ты давно уже вышел из народа, нет у тебя с ним никакой связи! Спасибо еще этому народу, что он терпит таких, как ты!..

– Сали… Он действительно – не мой сын?

– Действительно. Ведь он даже лицом похож на Токтомуша. Как вылитый!

– Об этом никто не знает, кроме тебя?

– Все знают. Только вы с Сали вдвоем не в курсе. Разве можно хоть что-то утаить от людей? Но тебе никто ничего не говорит, жалеют тебя, не хотят смущать твою душу… Видишь, на всё плохое, что ты сделал народу, он отвечает тебе только хорошим. Я говорю тебе про это открыто лишь потому, что хочу на тот свет, к Токтомушу, пойти с чистой душой!

– О-о, чтоб вам провалиться, с этим твоим Токтомушем! Вывела ты меня из себя, заставила пострадать перед смертью. И вправду я не бабу в жены взял, а настоящую беду!

– Вот сейчас ты уже начинаешь приходить в себя, Артык. Об этом тебе раньше надо было думать. Ты не только свою жизнь, а и мою, и Токтомуша жизни одним своим поступком во времена, когда был заносчивым и спесивым, испортил! Судьба не торопилась тебя наказывать. Те, кто уходят сразу, быстро получают свое наказание, они легко отделались. Для твоего же наказания Судьба посчитала нужным меня сделать твоей женой. Из-за тебя я много страдала. О, несчастливый мир! Зачем, чтобы наказать одного человека, ты приносишь в жертву другого?!

– Действительно, тебя Бог вложил в мои объятья как сатану… Вот это да, я даже не знал, что шестьдесят лет в моих объятьях был сам сатана! О, горе мне! О-о, Создатель! Дай мне силы хоть немного, хоть на еще один заход! Чтобы я смог до смерти забить эту подлую бабу!..

– Теперь уже поздно бить меня. Ты сам теперь – живой труп. Видел, как народ проводил в последний путь покойного Токтомуша? Не думай, что тебя тоже так хоронить будут! В твоей могиле будут только могильные камни и черные змеи. Народ про тебя скажет просто: «Кто-то плохой пришел и ушел из этого мира». Конечно, люди придут на поминальную молитву, но только из чувства религиозного долга.

– Ладно, пусть всё будет так, как ты говоришь! За что народ так высоко ценит, так уважает Токтомуша? Скажи мне!

– Сколько тебе ни говори, ты всё равно ничего не поймешь… Чтобы понять это – надо быть таким же, каким был Токтомуш.

Снова наступила тишина. Во дворе прокукарекал петух, предвестник утра. Оба они, старик и старуха, ни на секунду не сомкнули глаз. По щекам бабушки Айтол текли слезы. Ее собственный дом теперь виделся ей еще более, чем прежде, черным. Ей захотелось уйти куда-нибудь, исчезнуть. Но если она уйдет, то на старости в народе пойдут нехорошие толки о ней. И без этого за то, что она спела на поминках по Токтомушу свою заплачку, поминальную песню, ее односельчане чего только про нее ни говорили, доводя и не доводя пересуды до ее ушей. Но как бы там ни было, она специально это сделала. Кто бы мог знать о всех печалях-проблемах бабушки Айтол, которая прожила свою жизнь с подлым человеком Артыком? Она спела поминальную песнь, чтобы искупить свою вину. На пороге собственной смерти бедная бабушка хотела уйти чистой. Она хотела, чтобы народ после ее смерти, вспоминая о ней, говорил не «та покойная жена Артыка», а «покойница, любимая женщина старого Токтомуша, бабушка Айтол». Она поступила так потому, что поняла: слова «Покойный был хорошим человеком» в адрес прожившего жизнь по-настоящему, сделавшего все, что смог для этого мира, и определяют смысл человеческой жизни.

Сейчас бабушка Айтол говорила, хоть и поздно, в лицо человеку, с которым прожила шестьдесят лет, всю правду о его подлых делах, срывая маски. Она сражала Артыка своими обвинениями, решив про себя пусть хоть теперь, перед смертью, знает о том, что прожил свою жизнь в низости и подлости. Она хотела, чтобы люди, подобные ее мужу, которые наслаждались всеми благами жизни, не считая нужным даже нагнуть спину в честном труде, осознали наконец неправедность своего существовани.

Поэтому она судила его судом совести.

На этом домашнем суде, сраженный обвинениями в свой адрес, старик Артык лежал и глядел в потолок, будучи уже не в силах вымолвить ни слова, даже рта раскрыть. Бабушка Айтол громко и четко произнесла приговор: «В короткой беззащитной человеческой жизни оторвался от народа, отошел от людей, и потому неправильно прожил отведенное время».

В завершение она добавила: «Восемьдесят пять лет, украденные Артыком у Вечности, есть большая ошибка Природы. Пусть в будущем Природа сначала тщательно изучит и плохих, и хороших рабов Божьих, отделит одних от других и лишь потом отмеривает им срок жизни и меру счастья, по мыслям и делам их».

Ее голос один раздавался в тишине дома. Слышно было тяжелое дыхание старого Артыка, подавленно слушавшего свой приговор… А у изножья его сидела судья, и на глазах у нее застыли слезы.

***

На следующее утро аксакалы села стали стекаться к дому старика Артыка. Его состояние было крайне тяжелое. Он умоляюще смотрел на каждого пришедшего и, силясь что-то сказать, беззвучно шевелил губами. Может быть, пытался произнести: «Про… Прост…». Но всё же никто до конца не понимал смысла его слов.

– Что он говорит, Айтол? – уточнили аксакалы.

Та ответил:

– Он хочет сказать: «Простите меня».

По истечении трех дней старик Артык ушел навсегда из этого мира в мир иной. Аксакалы были готовы и ждали его конца. Но вздыхали оттого, что душа несчастного никак не покинет измученное тело. «Плохая душа просто так не уйдет», – думала про себя бабушка Айтол, сидя рядом с мужем.

– Бывает так иногда, что перед смертью люди снова могут заговорить, – сказал один из стариков. И он как в воду глядел, около полудня Артык более или менее пришел в себя, открыл глаза и недоуменно оглядел собравшихся.

– По-зо-ви-те… Ай-тол…   

– Быстро позовите его супругу! Бедняга, он, видно, не может расстаться со своей женой, – сказал аксакал, который предвидел прояснение сознания.

Бабушка Айтол не спеша вошла в комнату и взглянула в глаза мужа. Артык с трудом поднял веки. И сказал:

– Айтол, про… с-с… ти ме-ня…

На другое у него уже не осталось сил.

***

После дня похорон в народе долго говорили об «оживших» могильных камнях да черных змеях, которые сами лезли под ноги, пока люди рыли могилу для старика. А через три года умерла и бабушка Айтол. И завещала она погрести себя на кладбище рядом с покойным Токтомушем.

НЕУДАЧНОЕ СВАТОВСТВО

По узкой асфальтированной дороге «тойота» мчится как птица. Встречные автомашины при виде ее жмутся, как курицы к обочине, сбавляя скорость. Под жарким солнцем плавится асфальт; прилипая к нему, чавкают колеса: чаж-чаж-чаж… Машина сверкает новыми гладкими боками. Салон радует глаз своей отделкой, мягкими удобными сиденьями. В маленьком телевизоре поет, растягивая щеки, какой-то иностранный певец.

Водитель, которому лет пятьдесят, одет с иголочки, весь нарядный. Правая его рука лежит на руле, левой он все время приглаживает жиденькие волосы. Он летит на своей машине, не тормозя, не обращая внимания на голосующих. Его усы, похожие на крылья летучей мыши, прикрывают довольную улыбку, во рту поблескивают золотые зубы.

Когда водитель миновал очередное, достаточно большое придорожное село, он издалека увидел энергично голосующую на обочине девушку. «Тойота», взвизгнув колесами, остановилась прямо возле нее. Приоткрыв заднюю дверь девушка, вполне симпатичная, спросила с мольбой в голосе:

– Дяденька, вы куда едете?

– В Айдаркент.

– Довезите меня, пожалуйста, до Кадамжая, я опаздываю!

– Садись.

Случалось, этот водитель, взяв по дороге попутчиков, потом жалел об этом. Так происходило оттого, что он подсознательно ревновал свою машину ко многим людям. Но на этот раз он был даже рад, ведь села-то к нему в салон молоденькая красивая, как весенняя черешня, пассажирка!

Душа водителя запела, он подумал: «Ай-ий! Девушка какая сладенькая!..» Почесал затылок. Осклабившись, оглянулся на заднее сиденье. У девочки ножки прямые и стройные, красивые икры. Она прекрасна, как букетик горных цветов! Большие чистые невинные глаза! Острые сосочки виднеются под платьем на двух аппетитных, как спелые яблоки, бугорках!.. Как только их взгляды с водителем пересеклись, девушка вся сжалась, съежилась, стиснула коленки. В водителе пробудились нехорошие желания. Держа руль левой рукой, правую он закинул за спинку сиденья и ухватил девушку за бедро со словами: «Милашка!..»

– А-а-а! Уберите руку!

Девушка не была готова к такому обращению, и сердце ее чуть не выскочило из груди.

– Красотка моя! Не бойся! – губы водителя растянулись в плотоядной улыбке.

– Остановите машину!!!

– Ой! А что случилось?

– Я сойду!

– В пустыне, да, в голой местности? – Он снова протянул к ней руку. Девушка забилась как можно дальше в угол заднего сиденья.

– Ну ладно, потом… Приди пока в себя!

Рукой, которой хватал бедро, водитель дотянулся до ее губ: «О-ох! Слаще меда!» Он блаженствовал, сердце его млело. Нажал на газ, и стрелка на спидометре подползла уже к ста восьмидесяти километрам в час. От бешеной скорости машину раскачивало, девушка от страха зажмурилась.

– Дяденька, помедленней, пожалуйста!

– Это тебе не телега. Нельзя на ней медленно ездить, девушка! На ней надо летать!

Водитель посмотрел на пассажирку и осклабился. Девушка, согнувшись в три погибели, сжалась в комок в своем дальнем углу.

– Ма-а-ма-а-а!!!

Кы-ы-ыйк! Короткий удар. «Тойоту» занесло, она закружилась, скользя по асфальту шинами, и остановилась на самом краю придорожной канавы. На переднем капоте билась в судорогах сбитая женщина. После остановки машины женщина с глухим стуком упала на землю. Весь капот машины оказался залит кровью. На асфальте тоже виднелись лужи крови. Сбитая женщина лежала, раскинувшись, на спине, и ее растрепанные волосы закрывали бледное лицо.

Трясущаяся от ужаса девушка закричала:

– Дяденька, быстрее положите ее в машину, отвезем к доктору!

– Она уже всё, умерла… Какой там доктор! – Водитель, кусая губы, завел машину и резко нажал на газ. «Тойота», как необъезженная лошадь, рванула с места.

– Мы что, дяденька, так и оставим ее?!

– Куда мы ее, мертвую, повезем? Зачем нам лезть в это дерьмо? Никто ничего не видел, лучше нам поскорее убраться подальше отсюда.

– Не поступайте так с бедняжкой, это неправильно! Так нельзя!

– Хватит! Ты смотри сама не окажись на ее месте! Глянь-ка, что она тут болтает! – разозлился водитель, нахмурив лоб.

Девушка молча заплакала, захлюпала носом. «Тойота» продолжала нестись вперед… Вскоре машина въехала в Кадамжай.

Когда они приблизились к большому мосту, девушка тихо сказала:

– Остановите, пожалуйста!

– Это здесь?

– Перед мостом.

Пару раз дернувшись, «Тойота» остановилась. Водитель оглянулся на пассажирку. На лице его не отражалось никаких особых чувств, не видно было ни капли раскаянья или беспокойства.

– Если спросят: «Видела ты верблюда?» – ответишь: «Нет». «Видела ты кобылу?» – ответишь: «Нет». Ничего ты не видела. Если вдруг какой-нибудь шепот пойдет, разговоры о тебе и обо мне – я тебя из-под земли достану, уничтожу! Слышишь?

Девушка, которая только и хотела поскорее выскочить из машины, согласно кивнула головой. Всё лицо ее было мокро от слез, лоб в поту, коленки тряслись.

– Ты поняла, что я сказал?

– Да-а… – тихо ответила девушка.

– Ну-ка посмотри мне в глаза!

Девушка в последний раз глянула в глаза водителю. У перепуганной бедняжки заплетался язык от страха:

– Никому я, дяденька, ничего не скажу!

Она заметно дрожала.

– Можешь идти!

Как только девушка вылезла из машины и хлопнула дверью, «тойота», взревев мотором, тронулась с места.

На следующий день девушка слегла в больницу. Температура была высокая, всё тело пылало. Перед глазами стояла одна и та же картина: сбитая женщина бьется на капоте. Поскольку горячка усиливалась, родители девушки потеряли голову от беспокойства. В каком-то полусне она плакала и бормотала что-то непонятное. На самом деле ей казалось, что хозяин «Тойоты» хватает ее за бедро, и она кричит: «А-а! Отпустите!..»

Только через три дня больная пришла в себя. Открыв глаза, девушка увидела сидевшего на краю койки парня, с которым дружила.

– Душа моя!..

Молодой человек сжал руку любимой. Она слабо ответила ему.

– Что с тобой?

– Не знаю. Плохо себя почувствовала…

Спустя какое-то время она всё же рассказала своему парню о том, что с ней произошло на дороге несколько дней назад.

– Вот сволочь! Ни чести, ни совести у него нет! Сам сбил и сбежал, не помог человеку! Подлец! Эту скотину, что к тебе приставала… я… Голову ему снесу! – парень сжал кулаки. – Как выпишешься из больницы – мы этого негодяя найдем!

***

Водитель «тойоты» прибрал, вычистил свой дом, двор, побелил стены, покрасил двери и окна. Дал возможность нанятым работникам сделать всё без спешки – основательно, хорошо. Постоянно бегал в хозяйских хлопотах вместе с женой, но в целом супруги были всем довольны.

– Ну, мой муженек, даст Бог – скоро я буду командовать своей невесткой и куда больше по дому смогу сделать!

– Именно так, женушка, не каждой женщине дана такая радость – в твои годы-то уже стать свекровью, иметь под рукой невестку.

– Благодарю за это Бога. Теперь, как только вы сосватаете девушку, которую выбрал наш сын, мы быстро подготовим все к большому пиру!

– Насчет этого не беспокойся, дорогая. Послезавтра мы со старшими братьями поедем свататься в дом девушки.

– О-о, это будет здорово! – женщина от радости поцеловала мужа в усы, похожие на крылья летучей мыши.

– Голубка моя, душа тает от таких твоих проделок! – Водитель обнял супругу. – Во всей вселенной нет более сладкой женщины, чем ты!

– Как же так, что наш сын до сегодняшнего дня всё скрывал? Кто его девушка, откуда, чья она? Только сегодня открыл нам свою тайну!

– Она из села Кок-Талаа, оказывается. Посмотри-ка, к нам близко!..

Через три дня в дом будущей невесты прибыли сваты: водитель «тойоты» со своими двумя старшими братьями-аксакалами. Родители девушки тщательно подготовились к встрече будущих родственников, устроили хороший прием. Зарезали откормленную овцу, так заставили стол всякой снедью, что и мышь не поместится. Гости пробовали всё, что было, – разные салаты и лакомства, сладости, фрукты и овощи, выпили чаю и приняли на грудь для поднятия настроения и разгона крови.

– Э-э, дорогие хозяева! Не гневайтесь! Такова традиция, что всегда в дом, где есть девушка на выданье, приходят сваты… Вот мы и пришли просить руки вашей дочери! – Водитель от воздействия горячительного напитка чувствовал прилив энергии. – Ведь наши двое детей нашли друг друга…

– Значит, так суждено. Богу угодно, чтобы они были вместе, – поддержал водителя его старший брат.

Отец девушки, согласно традиции, не спешил и, как бы обдумывая, молча, с достоинством кивнул головой.

– Ваша дочь в этом году заканчивает учебу?

– Уже закончила.

– Это еще лучше. Даст Бог, мы постараемся поскорей провести свадебный той! – сообщил третий сват.

Перед подачей готового мяса гости вышли во двор проветриться, быстрее переварить съеденное, чтоб освободить место в желудке. Новоиспеченная невеста без устали сновала туда-сюда, помогая матери и являясь ее и правой, и левой рукой. Девушка радовалась в душе, что приближается та заветная ночь, когда они с любимым, с которым вместе уже два года, лягут в одну постель, положат головы на одну подушку. Конечно, девушке интересно было узнать, какой же отец у ее избранника. И она потихоньку раздвинула шторки на веранде, чтобы поглядеть.

О, Аллах!.. Как только она увидела того самого, знакомого водителя «тойоты», то вздрогнула. «Неужели он?!» Девушка смотрела на мужчину, курившего во дворе, и понимала, что не могла ошибиться. Веря и не веря своим глазам, она еще и еще раз вглядывалась в просвет между шторками – это был именно тот человек! С колотящимся сердцем она побежала к матери, суетившейся в столовой.

– Мама! Я не стану невесткой этого человека!

Перепуганная мать спросила ее:

– Что с тобой?! Ты же сама говорила: «Если выходить замуж, то только за моего парня, за другого не пойду»!

– Теперь нет! Не хлопочите и не готовьтесь к свадьбе!

– Вот такая ты всегда… Ты опозоришь нас!

Но девушка была настроена решительно. Она твердо сказала:

– Не выйду – значит не выйду!

– Тогда я позову твоего отца.

В столовую вошел отец, спокойный, ни о чем не подозревающий.

– Я слушаю тебя, жена.

– Ваша дочь плачет, говорит, что не будет невесткой этого человека…

Ничего не понявший отец растерялся:

– Ты же сама говорила, что наша дочь давно дружит с его сыном!.. Вы, женщины, из нас, мужчин, делаете дураков!

Пока муж с женой ссорились и искали общее решение, прошло некоторое время. Сваты долго сидели, предоставленные сами себе, в большой комнате. Наконец к ним вернулся хозяин дома. Подали мясо, покушали бешбармак… Лица сытых гостей раскраснелись, животы округлились.

– Теперь – пусть двое молодых будут счастливы! Благословим их, – произнес старший из сватов.

– Погодите! Не торопитесь с благословением. Наша дочь отказывается, – сообщил отец девушки.

У всех троих сватов вытянулись лица, глаза округлились от удивления.

– Наш сват, что вы такое говорите? – спросил пораженный водитель, у которого даже поднялись усы.

– Не знаю сам. Вот только дочь наша… – расстроенный хозяин дома виновато опустил голову.

– Да! Вот так! Я не буду вашей невесткой! – громко сказала вдруг вошедшая в комнату девушка, обратившись к гостям. И она гневно посмотрела прямо в глаза отцу жениха. – Вы слышали? Я ни за что не буду вашей невесткой!

У водителя «тойоты» мурашки побежали по телу, он не знал, куда спрятаться от стыда. Повесив голову, он сидел как потерянный. Никто его в жизни так не ломал, как сломала сегодня эта молоденькая девчушка. Наконец водитель кивнул головой остальным сватам: мол, пошли!

Не чувствуя земли под ногами, приехавший сватать сына отец спешил быстрее покинуть этот дом и добежать до своей машины. Ноги его заплетались, из-за чего он пару раз споткнулся. Дорога до «тойоты» в этот момент показалась ему бесконечной. У приехавшего не было сил сказать хоть слово на прощание хозяину дома, в глазах у него потемнело. Еле-еле втиснулся он в салон, еле-еле дождался своих братьев. «Тойота» пулей рванула с места, в мгновенье вылетела за пределы села и помчалась в сторону Айдаркента.

Девушка, закрывшись в своей комнате, долго и надрывно рыдала. Потом набрала своего, уже бывшего, парня.

– Кончилось наше счастье. Забудь меня навсегда! – с горечью в голосе сказала она и отбросила подальше свой мобильный телефон. 

А парень все звонил и звонил ей в ответ: зырр… зырр… зырр…

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Скачать полный текст в формате Word

© Аскаралы Ражабалиев, 2020