Тимур-Мелик

Повесть

Повесть «Тимур-Мелик» рассказывает о событиях гражданской войны и о более далекой истории, когда Центральная Азия захватывалась ордами Чингисхана. Из сборника «Коровы пустыни». Для широкого круга читателей

Из книги: Кадыров Виктор. Коровы пустыни. — Бишкек: Раритет, 2007. — 280 с., илл.
    УДК 82/821
    ББК 84 Р7 ‒ 4
    К 13
    ISBN 978‒9967‒424‒55‒5
    К 4702010201‒07

    Солнце клонилось к закату, и его обжигающий жар начал спадать. Временами солнце закрывалось легкими облачками, парившими над горным хребтом, за который светило стремилось спрятаться. И тогда свежий ветер приносил прохладу с озера. Маленький городок Рыбачье, приютившийся у самой западной окраины горного озера Иссык-Куль, оживал. Люди, утомленные дневным зноем, выходили из домов и спешили на берег «горного моря» окунуться в его живительные воды.

Казалось, что городок лежит на берегу большого морского залива – на восток за горизонт уходила расширяющаяся к югу синяя гладь Иссык-Куля. Во всех других направлениях возвышались белые шапки величественных гор.

Рыбачье был портовым городом. По Иссык-Кулю шли караваны барж, груженные углем, строительными материалами и другими товарами из Пржевальска и обратно.

Каждая улочка, круто спускавшаяся с севера на юг, заканчивалась у берега озера, поэтому, двигаясь по центральной улице, зигзагом проходившей по городку с запада на восток, на перекрестках можно было видеть синюю гладь Иссык-Куля.

По центральной улице, носящей, как и во всех городах Советского Союза, имя великого вождя пролетариата, размеренно и уверенно шагал высокий старик. Резкие черты лица, глубокие складки, пролегающие от щек до узкого, словно поджатого от негодования рта, тяжелый квадратный подбородок и суровый взгляд темных бездонных глаз говорили о неудобном характере этого пожилого человека.

Гладко выбритые щеки и аккуратно выглаженные брюки и рубаха резко отличали старика от людей, спешивших, как и он, на городской пляж. Местные жители не отличались привередливостью в одежде, считая, что промасленная спецовка и ватная телогрейка, подходят для любых жизненных ситуаций, кроме собственной свадьбы. Немногочисленные отдыхающие, приехавшие погостить к родственникам, тоже не блистали элегантными нарядами: среди серой массы местных жителей то тут, то там пестрели яркие цветистые сарафаны приезжих женщин и полосатые пижамы, сопровождающих их мужчин.

Городок Рыбачье не имел славы курортного рая. Самые популярные пляжи Иссык-Куля находились дальше – около Чолпон-Аты, в восьмидесяти километрах от Рыбачьего. Редко кто задерживался здесь с целью летнего отдыха. Большую часть береговой линии в городе занимал порт, на городском пляже раздолье было лишь для детворы, где на сто метров от берега было чуть ли не по колено взрослому человеку. Вокруг городка до самых гор – каменистая пустыня. Постоянные ветра, бич Рыбачьего, сдували все облака в сторону Пржевальска, на восток. Там дожди шли почти каждый день, горы были покрыты густыми еловыми лесами, а здесь даже зимой снега не было. С другой стороны, Рыбачье был чистый городок, весь мусор ветры с собой уносили.

Придя на пляж, старик разделся и аккуратно сложил на деревянную скамью свою одежду. Его подтянутое мускулистое тело резко выделялось на фоне тощих фигур молодых юнцов, пышнотелых женщин с кучей резвящихся детишек, пузатых и бесформенных мужчин неопределенного возраста. Кое-кто из них с завистью бросал взоры в сторону почти восьмидесятилетнего старика. Тот, не обращая ни на кого внимания, вошел в воду и поплыл. Редко можно увидеть среди отдыхающих на пляже людей, способных достойно проплыть хотя бы сто метров. Старик же уверенно загребал руками, удаляясь от берега.

Вскоре вокруг старика была только синь неба и синь озера, и тишина, нарушаемая лишь редкими криками чаек. Сюда не доносился гомон с пляжа. Хотелось плыть так бесконечно, чтобы «воды объяли тебя до глубины твоей души». Шум и суета жизни остались далеко позади, лишь ощущение своего тела, приятная ломота в мускулах и прохладный поток воды связывают тебя с этой жизнью. Ни мыслей, ни воспоминаний. Лишь блаженное спокойствие в утомленной душе…

Прошел час. На пляже кто-то из приезжих взволновано выкрикнул: «Товарищи, вы не видели, старик назад не приплывал?!» На что один из местных старожилов подал голос: «Да не бойтесь, дорогой! Это наш Хаким-ага. Он всегда так долго плавает».

Солнце коснулось горного хребта, и по земле побежали длинные тени от стоящих на пляже людей. Светило из нестерпимо белого превратилось в большой красный шар, на который уже можно было смотреть, не щурясь. Все вокруг окрасилось в яркие теплые краски. Небо на западе тоже стало багровым. Воды озера, отражая краски неба, засветились розовым светом, напоминая расплавленный металл. Солнце неудержимо закатывалось за острую зазубренную горную гряду. Долина быстро погружалась в сумерки. Лишь в небе продолжали гореть алые паруса облаков и загадочно мерцать лениво колеблющиеся воды озера. Старика Хакима все не было.

Ермек

Два дня назад Хаким прогуливался по городку после обеда. Рыбачье не думает о развлечениях. По своей сути это – большое село. Только вместо колхозников в нем живут рабочие порта, железнодорожники, работники нескольких небольших предприятий, рыбаки и водители. Шофером был и один из двух сыновей Хакима. Грузовой порт постоянно требовал подвоза и вывоза разнообразных товаров и материалов. У водителей постоянно была работа. Другие же работали сезонно. Особенно несладко приходилось тем, кто работал в пансионатах. Летний сезон так короток. Осенью Иссык-Куль вымирает, чтобы очнуться от спячки лишь к середине июня.

После работы у пролетариата лишь одно развлечение – водка. Она же скрашивает бесконечное время от осени до следующего лета. Хаким давно позабыл, когда бывал в театре последний раз. На любимом ипподроме тоже бывает редко – здесь его нет, а во Фрунзе Хаким ездит нечасто. Особенно после размолвки с живущим там племянником. До ссоры старик часто навещал своего родственника, гордился его успехами. Из их некогда большой семьи лишь племяннику удалось добиться достойного места под солнцем. Ватай, сын старшего брата Хакима – Абдыкадыра, стал ученым, защитил докторскую диссертацию. Получает, наверное, хорошее жалованье. Но не помогает своим родственникам, вот и вышел с ним тяжелый разговор. Хаким не любит хитрить, все напрямую Ватаю и выложил. Конечно, и племяннику тяжело приходится. Четверо детей, жена русская, хотя и признает казахские обычаи, но и по-своему Ватая заставляет делать. А тут еще племянник упрекнул дядю в том, что именно из-за него, Хакима, не может продвинуться в жизни. Ни руководящие посты ему не доверяют, ни в партию не принимают. «Скажи мне спасибо, что не станешь никогда коммунистом, Ватай! – в сердцах выкрикнул Хаким. – Когда-то я с удовольствием рубил шашкой им головы!» И ушел, поклявшись больше никогда не переступать порога этого дома.

В тот раз они с племянником выпили по бутылке водки и были изрядно пьяны. Но, что у пьяного на языке, то у трезвого в голове. С тех пор Хаким ни разу не заезжал к Ватаю, бывая во Фрунзе. И запретил своей сестре, которая жила вместе с Хакимом, бывать у племянника. До этого Ходиша подолгу оставалась в семье племянника. Хорошо ладила с его женой Дусей и их детьми. Хотя, в отличие от Хакима, совершенно не разговаривала по-русски. Смешно и трогательно было смотреть, как две женщины, одна – молодая, другая – старая, сидели друг против друга и разговаривали по душам. Одна на русском, другая на казахском. И обоим был понятен смысл их беседы. Дуся после рождения четвертого ребенка не работала и сидела дома, присматривая за детьми. Поэтому они с Ходишой общались постоянно. Старая казашка учила молодую женщину секретам ведения хозяйства и кулинарному искусству. Любая девушка из казахской семьи должна владеть всеми видами домашнего ремесла. Она должна уметь шить, вышивать, готовить пищу, воспитывать детей и угождать мужу.

Не имея собственной семьи, Ходиша отдыхала душой в семейном кругу племянника. Особенно она привязалась к младшему сыну Ватая – Вите, которого нянчила с пеленок. Старуха чинно прогуливалась вокруг дома племянника, водрузив ребенка себе на спину. Это была приятная тяжесть. Тетка буквально не спускала малыша с рук, ревниво поджимая губы, когда кто-то другой пытался играть с мальчиком. Ходиша вела долгие монологи с Витей, и он уже многое понимал по-казахски. Малыш цеплялся за длинную юбку старухи во время прогулок, называя ее апой. Сама Ходиша дала мальчику ласковое имя – Коко, на которое тот охотно отзывался.

И тут, как гром среди ясного неба, решение брата, чтобы Ходиша оставила семью Ватая и вернулась в Рыбачье. Старуха плакала, прощаясь с Дусей, умоляла отпустить вместе с ней любимого Коко, но мать была непреклонна. Казашка говорила об обычаях своего народа, что воспитанием детей часто занимаются близкие родственники, что дед может забрать себе ребенка сына или дочки, просила пожалеть ее, бездетную – муж ее погиб на фронте. Ходиша была счастлива здесь, но, как любое счастье, это было быстротечно. Она не могла ослушаться брата. Так уж она была воспитана.

Их двоих, Хакима и Ходишу, связывало многое. Из многочисленных братьев и сестер, которых они когда-то имели, ведь их уважаемый отец Жакия имел трех жен, лишь они двое, дети старшей жены Макубджамал, – остались в живых. Они испытали тяготы голодного похода в Китай, горький вкус поражения, когда по их пятам гналась конница Красной Армии. Хаким и Ходиша познали на себе презрение китайских служащих и военных, нищенскую жизнь в Урумчи, предательство белых офицеров.

Теперь Ходишы нет рядом с Хакимом.. Уже минуло два года, как он похоронил сестру. Да и ему-то сколько осталось?!

Поглощенный невеселыми мыслями, старик шел мимо школы. Крики и шум возни вернули его к действительности. Оглядевшись, Хаким заметил на заднем дворе школы кучу дерущихся подростков. Узнав в гомоне голос внука, старик решительно направился к галдящей толпе.

То, что увидел Хаким, привело его в гнев. Пять или шесть пацанов пытались скрутить и отмутузить его внука Ермека. Тот, будучи явно моложе и слабее налетчиков, изо всех сил оказывал сопротивление. Дед, словно ураган, ворвался в вопящую толпу и раздал нападающим тумаков и подзатыльников. Поверженный противник в страхе бежал, сверкая пятками. Хаким протянул руку лежащему в пыли внуку:

– Вставай, ты не должен валяться перед врагами!»

Внук, утирая слезы и шмыгая носом, пытался что-то объяснить деду. Хаким только гневно сверкнул глазами:

– Никто из нашей семьи не склонялся перед противником.

Потом, потеплев, старик прижал заплаканного мальчика к себе:

– Ты знаешь, когда-то я был борцом. Ни один человек не мог меня одолеть. Я с детства сказал себе, что буду сильным, и я им стал. Я постоянно развивал свою физическую силу и изучил все приемы рукопашного боя. Однажды мой отец, твой прадед Жакия, о, это было очень давно, еще до революции, сидел в компании достойных людей. Один из них стал хвастать, что у него есть непобедимый борец. Говорил, что готовит его на чемпионат мира. А отец поспорил с ним, что я могу победить того борца. Все смеялись над моим отцом, и ему пришлось послать за мной. Он в меня верил, и я не подвел его. Не знаю почему, но я ни одного раза не проиграл. Ни одной схватки. Я думаю, это не только из-за моей силы или умения бороться. Видимо, это стало возможным из-за моей веры в победу. Я никогда не сомневался в победе. Я видел и чувствовал, как ломались более сильные борцы, которые выступали против меня. Их захлестывала моя неудержимая страсть к победе, и если бы они выиграли у меня бой, мне казалось, что я убил бы их. По-моему, они понимали мое состояние, пугались и проигрывали. Сила человека, Ермек, в его духе. Никогда не бойся, и победа будет твоей!

Дома старик пытался что-то еще рассказать внуку из своего прошлого, но мысли того были уже далеко. Друзья звали его поиграть в футбол. Прошлое неинтересно для детей, они живут настоящим и торопят приближение будущего.

Ермек вертелся на месте, желая отвязаться от нравоучений деда. Внезапно мальчик вскинул на Хакима хитрые глаза и попросил: «Ата, покажите мышку!» Он знал, что эта просьба приятна деду, и рассчитывал хотя бы на миг отвлечь внимание старика.

Хаким обнажил торс и, согнув правую руку, подпер лоб ладонью. Под кожей вздулся мощный бугор бицепса. Старик пошевелил им, то напрягая мышцу, то расслабляя.

Ермек с восторгом смотрел на перекатывающийся бицепс. Ему казалось, что под кожей деда действительно спряталось живое существо. Хаким всегда шутил, говоря детям: «Однажды я крепко спал и открыл рот. Туда и заползла мышь. Видимо, решила, что это нора. С тех пор там она и живет!» Внуки, зная какие рулады выписывает во сне дед, безоговорочно верили в слова старика.

Ермек, выбегая из дома, крикнул напоследок Хакиму: «Ата, то, что вы рассказываете мне о силе духа, я читал в одной книжке. Ее мне Бакыт дал». И был таков.

Хаким немного поворчал, мол, каждый казах должен наизусть знать своих предков вплоть до седьмого колена. Да непросто уметь их перечислить, но об их делах представление надо иметь. Потом махнул рукой. Что там внуки? Его собственные сыновья плохо знают историю своего отца и родного деда. А отец Хакима был известный в Семипалатинске, да и во всем Казахстане, человек. Удачливый промышленник и купец, Жакия держал собственный кожевенный завод, поставлял товар даже в далекую Америку. Бывая в Семипалатинске уже сейчас, при советской власти, Хаким подолгу задерживался около двухэтажных домов, некогда принадлежавших его отцу. Прошло более пятидесяти лет, как умер Жакия, а дома все стоят. И простоят еще лет сто. На совесть тогда строили. Но это уже чужие дома. В каждом окне суетятся какие-то люди, доносится запах готовящейся пищи, крики детей и их мамаш. Вот уж действительно «все прошло, все растаяло, в безвозвратную даль ушло», но надо, чтобы хотя бы в памяти внуков что-то осталось. Неужели все его прошлое – сплошная ошибка? И уйдет вместе с ним в могилу, не оставив и следа на Земле?

Хаким вынул из сундука свою заветную тетрадь – в ней его воспоминания, и свтлые, и тяжкие. Писал он аккуратным почерком, вырисовывая замысловатую арабскую вязь. Хаким привык к этому шрифту, да и то, что он писал, не должно быть понятно любопытному взгляду. Для всех он – бывший враг народа, который с оружием в руках воевал против большевиков. Хотя в Рыбачьем об этом никто не ведает. Да и остался ли кто-нибудь, кроме близких родственников, кто помнит непобедимого Катая? Так когда-то его звали. В этой тетрадки его история. Боль и отчаяние, победы и поражения, годы скитаний и заключения и тихая жизнь вдали от родных мест.

Хаким отложил свое писание. Сегодня он что-то разнервничался и не может собраться с мыслями. На столе внука он заметил потрепанную книжку без обложки и титульного листа. Книга о силе духа! Так сказал внук. Старик взял ее в руки и принялся читать. Воображение Хакима живо рисовало историю далеких времен.

Тимур-Мелик

Небольшой караван из двух верблюдов, трех ослов, на двух из которых восседали погонщики, и всадника на низкорослой лохматой лошадке пробирался через невысокий перевал в горах Эль-Бурс. Несмотря на незначительное количество деревянных ящиков, обтянутых кожей, которые колыхались на спинах верблюдов, по тяжелому шагу животных было видно, что поклажа весила немало. Кроме сундуков верблюды несли на себе переметные мешки из тканой шерсти, наполненные провизией, и фляги с водой. Там, откуда шел караван, лежали безводные пустыни. Вода означала жизнь. Здесь же в горах вода была повсеместно. В ущельях текли пенистые реки, из склонов выбивались прозрачные ручьи.

Погонщики были одеты в холщовые рубахи до пят, их головы были покрыты платками, защищавшими хозяев от знойного полуденного солнца и от утренней прохлады, весьма ощутимой в горах. Ослик, тащившийся за ними на привязи, был нагружен пологом бедуинской палатки, которая давала приют во время ночных стоянок.

Всадник на лошадке следовал за караваном немного в отдалении. Это был худощавый старик в белом платке, перехваченном на голове черным обручем. Одеждой служил балахон, сотканный из полосатой грубой шерстяной ткани. Пышная борода такого же серебристого цвета, что и длинные пряди волос, волнами струилась по груди. Острый нос с горбинкой и круглые глаза придавали лицу сходство с потревоженным филином. Густые брови, изогнутые выразительными дугами, усиливали это впечатление. Казалось, что гигантская хищная птица опустилась на круп лошади, мгновение, и она вспорхнет, унося в когтях несчастное животное.

Лица у путников были покрыты толстым слоем пыли и обожжены солнцем. Видимо, путь их был не близок.

Солнце клонилось к горизонту. Погонщики спешили спуститься с горного перевала поближе к воде и сосновым рощам. Там можно было без труда найти хворост для костра и приготовить пищу.

Закатные лучи окрасили вершины гор в красноватый цвет. Облака, подобно огромным медузам, растянули свои горящие рубиновым цветом щупальца по бирюзовому небу. Долина внизу погружалась в сумерки.

Старик на лошади повел своей хищной головой и издал резкий гортанный звук. Его спутники повернули головы и посмотрели в ту сторону, куда указывала длинная рука старика. Перед узкой расщелиной в скалах, словно прорезанной титаническим мечом, приютилась группа деревьев. Вокруг рощицы виднелись небольшие полянки, удобные для стоянки. Под одним из деревьев горел костер, у которого можно было различить одинокую фигуру человека.

Лучшего места для ночевки караванщики вряд ли могли найти, да и времени для поисков не было. На небе уже загорелась первая звезда.

Старик первым подъехал к костру, оставив погонщиков дожидаться поблизости. Человек у костра встал ему навстречу.

Это был, без сомнения, опытный воин. Мужчине было около сорока лет, он был среднего роста и крепкого телосложения. В движениях чувствовалась сила, словно внутри него были скрыты взведенные пружины. Лицо, обрамленное небольшой бородкой и забранными назад волосами, было испещрено отметинами былых сражений. Глубокий зарубцевавшийся шрам пересекал правую щеку. Слегка приплюснутый нос и широкие скулы придавали ему мужественный облик. Одежда, сшитая из когда-то дорогой ткани, пестрила следами починки. Доспехи также говорили о высоком положении одинокого воина. Кроме того, старик успел заметить в его взгляде ум и властность, свойственную военачальникам.

– Ассалом алейкум, аксакал! Милости просим к моему очагу.

Старик легко спрыгнул с лошади, несмотря на свой почтительный возраст, и подошел к человеку у костра.

– Алейкум ассалам, почтенный! Мир тебе и твоему приюту!

Старик был на голову выше собеседника, но рядом с воином, излучающим внутреннюю силу, казался хрупким, словно былинка. Оба внимательно изучали друг друга.

– Я Акбар, шейх из Сирии, – первым представился старик, прерывая затянувшееся молчание, – я со своими людьми возвращаюсь на родину.

– Вы были в Персии? – спросил воин. Сириец отметил про себя нежелание собеседника назвать свое имя.

– Да, но не только. Мы путешествуем уже больше четырех лет. Я посетил Индию и Кашгар, Мавераннахр и Афганистан, Кашмир и Хорасан. А ты сам откуда? – от Акбара не укрылась искорка интереса, мелькнувшая во взгляде человека при перечислении стран.

– Я родом из Мавераннахра, – ответил воин и, поколебавшись, добавил, – меня зовут Хасаном. Когда-то я служил в армии хорезмшаха Мухаммеда. Да вы устраивайтесь, прикажите своим людям ставить лагерь. Скоро совсем стемнеет.

Пока погонщики устраивали ночлег, Акбар принял приглашение Хасана и опустился на расстеленный около костра войлок.

– Ты путешествуешь один? – полюбопытствовал старик. – В наше время это очень опасно. Кругом рыщут монгольские патрули. Хватают всех, у кого нет пропускной пайзы.

– Вы были в Мавераннахре, – не отвечая на вопрос, спросил Хасан, – как там? У меня в Ходженте остался сын.

– Мы видели страшную картину, мой друг. Где прошло монгольское войско, там земля усеяна костями людей. Почти все города разрушены, особенно те, которые не желали покориться Чингисхану. После смерти этого дьявола в человечьем обличье прошло уже четыре года, и новый правитель Угэдэй, его сын, пытается восстановить захваченные отцом земли, поддерживает торговлю. Но такого урона, какой нанес Чингисхан, не видел человек со времен Великого потопа! Монголы убивали и стариков и младенцев. И мужчин и женщин. Даже беременным вспарывали животы и вырывали плод. Ты, Хасан, наверное, был в Мавераннахре, когда Чингисхан свирепствовал там?

– О, да! Прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как я начал сражаться с этим волчьим отродьем, я многое пережил и повидал. Моя разоренная земля снится мне и сейчас. Как бы я хотел побывать в Ходженте. Мои родители погибли, но жена и сын… Надеюсь, они живы.

Пока они беседовали, на горы спустилась ночь. Искры от костра стремительно взлетали вверх, прочерчивая извилистые огненные линии во мраке. Над головой раскинулся мерцающий звездный полог ночного неба. Лишь два костра, один у бедуинской палатки, где суетились погонщики, и другой около молодой сосны, отвоевали у этой непроглядной тьмы небольшие пространства, озаренные колеблющимся светом и наполненные красками.

Ночной воздух был напоен запахом трав, сосновой хвои и едкого дыма от костра. Звенели цикады, и, время от времени, невдалеке ухала ночная птица.

– Уважаемый Акбар, – обратился Хасан к сирийцу, – вы тоже довольно неосмотрительны. Ваш караван идет без охраны. Вы не боитесь разбойников?

– Как ты заметил, Хасан, ни на мне, ни на моих спутниках нет дорогой одежды. В моих сундуках грабители не найдут для себя никакой поживы. Там книги.

– Неужели вы, рискуя жизнью, четыре года своей жизни отдали ради каких-то писаний?! – удивленно воскликнул Хасан. – Чем же вы жили все это время?

– Мой друг, я не только четыре года, но всю свою жизнь отдал изучению этих книг, – мягко возразил Акбар. – А Всемогущий Аллах не оставляет без внимания своих верных слуг! Вера творит чудеса. С помощью Всемилостивейшего мне дана сила излечения от тяжких недугов. Я – вали, мне помогают высшие силы нести людям добро.

– Моя вера в Аллаха, – горестно произнес воин, – сильно пошатнулась за последние годы. Почему Господь отвернулся от нас? Почему кровь залила нашу землю?! Сколько раз я молил Аллаха покарать Чингисхана за его зверства. Но уже полмира под властью его преемников. Нет силы, способной остановить монголов! Два года назад я прекратил сражаться с ними. Я ушел от Джелал ад-дина и теперь не знаю, что мне делать!

Последние слова Хасана прозвучали, словно вопль отчаяния. Пока воин говорил, шейх внимательно изучал его лицо. Акбару казалось, что он уже видел этого человека раньше. Много лет назад.

– Когда мы были в Рее, – тихо проговорил Акбар, – это было пять дней тому назад, дошла весть, что Джелал ад-дин был предательски убит в горах Курдистана. Подосланный убийца подкараулил его в одном из селений, в которых он скрывался от монгольских ищеек, и нанес смертельный удар кинжалом в спину.

Хасан закрыл лицо руками и склонил голову. Тишина нарушалась только треском горящих веток. Молчал и Акбар.

– Я любил его, – наконец проговорил Хасан. – Джелал ад-дин вырос на моих глазах. Я был его наставником и другом. Мне горько слышать о его ужасной участи. Я виню себя за то, что оставил его. Если бы я был рядом, он бы был жив!

– Не сожалей о содеянном, – попытался утешить его Акбар. – Плачь лишь о том, что усомнился в могуществе Повелителя. Только в любви к Аллаху ты можешь найти опору в горе!

Но Хасан, казалось, не слышал слов сирийца. Он смотрел неотрывно на пламя костра. Мысли его были далеко. Что видел Хасан в танцующих всполохах жаркого огня? Какие картины прошлого проплывали перед его затуманенным взором?

Акбар коснулся плеча убитого горем мужчины:

– Я тебя узнал, Тимур-Мелик, – при этих словах Хасан вздрогнул и оглянулся. – Ты не знаешь меня, великий воин, – продолжал Акбар. – А слава о твоих подвигах долетела и до Сирии. Мы все со страхом следили за продвижением войск Чингисхана. Слух о неуязвимости монгольских воинов разнесся повсюду. Никто не мог им противостоять. Подобно огнедышащему дракону катилась армия Чингисхана, сметая все на своем пути. Ты был первый из мусульман, чей клинок обагрился кровью этих исчадий ада!

Тимур-Мелик видел столько смертей, что звездного неба не хватило бы, назови он каждое светило именем несчастной жертвы. Но гибель Джелал ад-дина поразила его в самое сердце.

– Да, Акбар. Тогда я был моложе на одиннадцать лет. Я был полон отваги и решимости уничтожить вторгшегося врага. Мы не подозревали о силе Чингисхана и о его методах ведения войны. Многие в Мавераннахре сдались на милость монголов, но были беспощадно уничтожены. Тогда рядом со мной были единомышленники, такие же молодые и бесстрашные воины, как и я!

– Десять лет назад я видел тебя вместе с Джелал ад-дином в Хорасане, – проговорил Акбар.

– Да, тогда мы с небольшим отрядом бежали от преследования в Несу. Я помню, какой восторг вызвал наш въезд в город. Подступы к Несе охранял монгольский отряд в 700 человек. Они ждали нас. Чингисхан по всем дорогам разослал отряды с приказом найти и уничтожить отряд хорезмшаха. И джигиты Джелал ад-дина, всего-то двести человек против семисот волков Чингисхана, буквально смели монгольский отряд! Мусульманские мечи играли телами этих шакалов, разрубая их на части! Это было время наших побед! В Хорасане многие примкнули к Джелал-ад-дину. В Газну мы пришли с войском в 30 тысяч человек. Джелал ад-дина поддержали эмиры Ирана и Афганистана: Амин ал-Мульк, Сейф ад-дин Аграк, Азам-Мелик, Музафар-Мелик и Хасан – предводитель карлуков. В долине Пянджира недалеко от города Первана наше войско встретило армию монголов. Во главе его стоял любимец Чингисхана, покрывший себя доблестью побед командующий Шики-Хутуху. Два дня бились наши воины. Враг дрогнул и побежал. Это был час торжества! Непобедимая армия Чингисхана бежала в страхе и падала под ударами наших мечей! Лишь жалкие крохи этой армии вернулись к своему правителю.

Тимур-Мелик говорил порывисто и взволнованно. Он словно вновь переживал радость той победы. Лицо воина раскраснелось, и его глаза горели мрачным пламенем.

– Но следующая битва была проиграна Джелал ад-дином, – мягко произнес сирийский шейх. Видя, как дернулось лицо Тимур-Мелика, он поспешно добавил: – Мы горевали об этом поражении. Оно лишило нас надежды на спасение от Чингисхана.

– Это была ужасная битва! Настоящая резня! Мы потеряли почти все войско, – грустно молвил Тимур-Мелик и тут же резко вскричал: – Но в этом нет моей вины. Или вины Джелал-ад-дина! Мы бы победили. Несмотря на то, что сам Чингисхан пожаловал на поле боя. Он никому не доверил сражения с нами! Я видел его лицо! Я видел его взгляд. Я жил тогда лишь одной мыслью добраться до этого дьявола во плоти и разодрать его на части!

Тимур-Мелик замолчал. Все в его душе клокотало от боли за некогда упущенную возможность изменить мир и течение событий. Акбар понимал происходящее внутри этого человека. Он чувствовал – Тимур-Мелику надо излить душу. Многие годы невысказанное копилось в глубине его сердца и теперь вылилось наружу, когда чаша переполнилась. Последней каплей была весть о гибели хорезмшаха. Он был ему дорог больше, чем давно потерянный сын.

– Мы бы победили. Но нас предали! После нашей первой победы эмиры бросились делить добычу, словно шакалы. И перегрызлись между собой! Перед сражением они ушли, забрав с собой половину войска. Но у нас уже не было выбора. Перед нами стоял Чингисхан, а сзади нес свои воды Инд. Наши воины дрались как львы. Монголы дрогнули и отступили. Нам надо было стоять и ждать нового наступления. Но мы верили в свои силы и в свою удачу. Воины погнались за монголами и попали в ловушку. В тыл нам ударил сидевший в засаде 10-тысячный монгольский отряд. Все было кончено в считанные минуты. Наше войско было раздавлено словно пустой бурдюк. Я видел, как Джелал ад-дин сам бросил свою мать и жену с детьми в стремнину реки. Он не хотел, чтобы их разорвали монгольские шакалы. Он тоже устремился на коне со скалы в Инд и поплыл, держась за коня. Многие последовали его примеру, в том числе и я. Но на противоположный берег удалось выбраться менее четырем тысячам воинов. Вот и все, что осталось от армии Джелал ад-дина! Остальные погибли на поле сражения и в водах Инда. Говорят, что Чингисхан, пораженный доблестью Джелал ад-дина, не позволил монголам преследовать хорезмшаха. Я думаю, он просто не рискнул бороться с бурными водами Инда…

Погонщики приготовили ужин, и Акбар пригласил Тимур-Мелика разделить с ним небогатую трапезу. Во время ужина шейх продолжал беседу с бывшим соратником Джелал ад-дина. Тимур-Мелик рассказал сирийцу о своей первой битве под знаменем хорезмшаха Мухаммеда, отца Джелал ад-дина. Это было сражение с войском каракитаев в долине реки Талас в 1210 году.

Тимур-Мелику тогда было двадцать лет. Он был сыном правителя Ходжента, и его окружали преданные ему джигиты. Хорезмшах вел войско на правое дело. Каракитайский правитель-гурхан сто лет назад пришел с востока и завоевал земли Семиречья и часть Мавераннахра. Настала пора сбросить иноземное иго.

Тимур-Мелик отважно сражался и взял в плен командующего каракитайским войском Таянгу. Хорезмшах Мухаммед, восхищенный отвагой молодого воина, приблизил его, сделав начальником личной стражи. Вскоре он доверил Тимур-Мелику воспитание своего старшего сына Джелал ад-дина, которому исполнилось десять лет. С тех пор и до своего назначения правителем родного города Ходжента в 1219 году Тимур-Мелик не разлучался с сыном Мухаммеда, которого полюбил всем сердцем. Ученик со временем во многом превзошел своего учителя. Джелал ад-дин изучил науки и искусство, был силен в поэзии и философии. Вместе с Тимур-Меликом он постигал военные знания: технику ведения сражений и владения различными видами оружия. Но больше всего воин ценил в принце честность и свободолюбие. Храбрость же Джелал ад-дин впитал с молоком матери.

Старый шейх готов был и дальше слушать историю Тимур-Мелика, но тот, видя усталость Акбара после долгого пути, пожелал сирийцу приятных сновидений. Он поблагодарил старика за трапезу и внимание, оказанное ему ученым человеком, и ушел к своему костру.

Утром Акбар увидел воина около реки выполнявшим диковинные упражнения. Тимур-Мелик принимал немыслимые позы, поражая гибкостью суставов. С поразительной быстротой и ловкостью уже немолодой вояка принялся упражняться с мечом и небольшим копьем.

После утреннего намаза Акбар подошел к умывающемуся в ледяной воде горного ручья Тимур-Мелику.

– Ты отлично владеешь своим телом и оружием, – похвалил он воина. – Что за странные упражнения ты выполнял?

– Три года после того страшного поражения мы прожили в Индии. Я познакомился с древним искусством йогов. Оно помогает держать себя в форме. Мне не раз приходилось на себе испытать полезность этих занятий. Пять лет после возвращения из Индии мы с Джелал ад-дином провели в постоянных боях и сражениях. Как видишь, я до сих пор жив. Хотя за нами по пятам следовали монгольские отряды с единственной целью – убить нас. Но им это не удавалось. Пока я был рядом с Джелал ад-дином, – с грустью добавил Тимур-Мелик.

– Что же вынудило тебя покинуть любимого человека, которому ты был так предан? – снова спросил Акбар.

– Мы разошлись с ним во взглядах на веру. Последние годы, что мы провели вместе, Джелал ад-дин пытался создать независимое мусульманское государство на Кавказе. Нам приходилось сражаться и с монголами, и с местными христианскими правителями. Поначалу они приняли Джелал ад-дина как защитника от монгольских орд. Мы бились плечом к плечу вместе. И нам удавались самые дерзкие наши замыслы. Мы отбивали любое нападение врагов. Но враг сидел в нас самих. – Тимур-Мелик на минуту задумался. Прошлое вновь навалилось на него. Как он жалел сейчас, что тогда не смог поладить с хорезмшахом. – Джелал ад-дин ненавидел христиан. Утвердившись, он начал их истреблять. Воины Джелал ад-дина творили в грузинских и армянских селениях то же, что когда-то монгольские собаки у нас на родине. Убивали беззащитных детей, стариков и женщин! Я, как мог, уговаривал Джелал ад-дина прекратить братоубийственную войну. Два года назад я ушел от него, поняв, что не в силах изменить его убеждений!

– Я слышал, что именно два года назад Джелал ад-дину стала изменять удача. Он проигрывал сражение за сражением, – добавил Акбар, – пока не остался с горсткой преданных ему людей. Бывшему хорезмшаху приходилось постоянно менять убежища, монгольские ищейки, почуяв легкую добычу, всюду искали его. Мир праху Джелал ад-дина! Великий Аллах воздаст ему по заслугам за его боевые подвиги во славу поруганной родины и простит ему его заблуждения! Джелал ад-дин уже сделал один шаг на пути к Богу – шагнул из нашего бренного мира в другой, второй приведет его прямо к Аллаху! Омин!

– Омин! – эхом отозвался Тимур-Мелик, проводя раскрытыми ладонями по лицу.

Акбар дал команду собирать лагерь и готовиться к выступлению. Во время завтрака шейх обратился к Тимур-Мелику:

– Куда ты дальше держишь путь, воин?

Тимур-Мелик качнул головой:

– До встречи с вами, Акбар, я надеялся вернуться в Ходжент и отыскать сына. До меня доходили слухи, что он жив. Сейчас всеми землями Мавераннахра управляет Махмуд Ялавач – ставленник Чингисхана и Угэдэя – он купец и развивает торговлю. Я думал, что под чужим именем смогу пробраться в родной город. Но что я буду делать дальше, я не знаю. Известие о гибели Джелал ад-дина, которое вы принесли мне, помутило мой разум. Как будто что разорвалось во мне. Лишило смысла всю мою жизнь. Я привык к сражениям, теперь некому вести меня в бой. Я одинок.

– Ты не можешь быть одиноким, – мягко возразил Акбар. – В тебе просто слаба любовь к Аллаху. Всемогущий Господь всегда с тобой, Тимур-Мелик! Даже если ты не видишь Его, Он видит тебя. Ты должен хоть раз увидеть Совершенного. У человека есть такая возможность. Кому выпало счастье лицезреть Возлюбленного хоть раз в жизни, посвятит самого себя без остатка служению Аллаху.

– Разве возможно увидеть Бога при жизни? – изумился Тимур-Мелик. – Мы встречаем Его только после смерти.

– Ты ошибаешься, мой друг. Бог во всем, что нас окружает. В этом небе, птицах, деревьях, камнях. Бог есть в каждом человеке. Мы лишь вместилище душ. А душа человека – это зеркало, в котором отражается образ Аллаха. Загляни в свою душу, и ты увидишь образ Всевышнего. Но это таинство требует посвящения и учебы. Пройдет много лет упорного труда и изучения, прежде чем ты сможешь заглянуть в свою душу. Я могу помочь тебе в этом.

– Кто вы, Акбар? – тихо спросил Тимур-Мелик. Ему показалось, что, подобно утопающему, отчаявшемуся в спасении, он готов уцепиться за любую возможность обрести в этой ускользающей жизни смысл и хотя бы видимость твердой почвы. Слова шейха падали на благодатную почву.

– Нас называют суфиями, то есть носящими власяницу. За то, что мы носим грубую шерстяную одежду. Мы отказываемся от земных благ. Суфии отказываются от общества, но те истины, которые открываются нам в одиночестве, заставляют общество молить о посвящении в постигнутые тайны. Суфии не нищие, нищий лишь тот, от кого отрекается общество. Мы же нужны ему. Мы двери к Богу. Надо покаяться в своих грехах и разбудить свое сердце. Любовь к Аллаху должна заполнить всю душу человека, весь его ум. Только любовью может жить суфий. У него нет места ненависти ни к чему, даже к дьяволу! Это звучит странно, но это так. Человек должен пройти четыре ступени познания потустороннего мира, прежде чем полностью погрузится в осознание присутствия Бога. Невозможно такое познать самому. Человека по этому пути ведет учитель. Я могу стать твоим учителем, Тимур-Мелик. Готов ли ты стать на тернистую тропу познания?

За два года скитаний воин истосковался по единомышленникам, по товарищам, которые окружали его в прошлой жизни. Как ни тяжело было, в какие переделки он ни попадал, рядом с ним всегда были преданные друзья, готовые отдать за него свою жизнь. Тимур-Мелик, не раздумывая, отдал бы и свою за каждого из них. Но все, кого он любил, погибли. Лишь в душе теплилась надежда, что он будет нужным далекому неизвестному сыну, которого он оставил в Ходженте малым ребенком одиннадцать лет тому назад.

– Когда войска Джучи, сына Чингисхана, подошли к Ходженту, я был правителем этого города, – вместо ответа начал свой рассказ Тимур-Мелик. – Монголов было 20 тысяч, и впереди себя они гнали 50 тысяч наших пленных сородичей, взятых после падения Сыгнака и Узгена. Хашар, так монголы называли этих несчастных, заставляли первыми идти при осаде городов. Они погибали от рук защитников, своих сородичей, или от рук монголов, которые безжалостно их убивали при малейшем неповиновении. Жители Ходжента наотрез отказались сражаться с войском Джучи. Они надеялись, в случае добровольной сдачи города, на пощаду. Напрасно я умолял их взяться за мечи. Лишь мои воины готовы были умереть на поле боя. Но что такое тысяча против 20 тысяч монголов и орды обезумевших от страха пленных? Мне пришлось покинуть Ходжент. Мы заняли крепость на острове посередине реки Сырдарьи, неподалеку от города. Десять дней и ночей мои джигиты удерживали остров. Монголы не могли поразить нас ни стрелами, ни снарядами с горящей нефтью. Расстояние было достаточно велико. Тогда они приказали пленным строить насыпь через реку. Целый день несчастные трудились, таская камни и глину, устраивая дамбу. Каждую ночь я посылал своих воинов на лодках, покрытых мокрыми войлоками, обмазанными глиной для защиты от горящих стрел, и они разрушали сооруженную за день насыпь. Нам помогала сама река. Быстрый поток уносил вывернутые нашими руками камни и размывал глину. Монголы пытались охранять по ночам дамбу. Но всякий раз мы возвращались на остров с победой. К сожалению, то, что не могли сделать монголы – победить нас, сделал голод. У нас кончилась провизия. Несколько дней, страдая от отсутствия пищи, мы удерживали остров. Но, в конце концов, я приказал своим людям сесть на 70 больших лодок, и ночью, при свете факелов, мы поплыли вниз по течению реки. Я рассчитывал вырваться из окружения монголов и попасть в земли, принадлежащие хорезмшаху Мухаммеду. В Ходженте у меня осталась жена с маленьким сыном Османом. Монголы гнались за нами по обеим берегам Сырдарьи. Около Джента нам удалось высадиться на берег. Но этот город тоже уже пал. Вокруг все было наводнено монгольскими войсками. Сражаясь, мы прорвались в Ургенч. Там меня и моих оставшихся воинов встретили как героев.

Тогда нами двигала любовь к родине и ненависть к врагу. Скажите мне, Акбар, если бы у нас не было этой лютой ненависти, смогли бы мы совершить тот дерзкий поход? Смог бы я потом возглавить в Ургенче хорезмское войско и отбить наступление Джучи? Мы ведь взяли обратно город Янгикент. Лишь через полгода Джучи вернулся вновь с новым отрядом.

Тимур-Мелик весь был во власти прошлого. Воспоминания нахлынули на него, терзая сердце. Все ушло. Все было позади. Там остались его товарищи и соратники. Только что он с гордостью говорил о своих былых подвигах, но вот возбуждение схлынуло, и Тимур-Мелик повесил голову.

– Мы все мусульмане, но вера в Аллаха не помогла нам одолеть неверных. Дело вовсе не в силе Чингисхана, а в нашем бессилие. Наши правители не смогли договориться друг с другом, – горько заключил воин.

– Я повторю свой вопрос, готов ли ты стать моим учеником? – вновь произнес Акбар и добавил: – Мало исповедовать ислам, чтобы Аллах простер длань над тобой. Надо неукоснительно соблюдать шариат, иметь духовного учителя и пройти отшельничество для познания единства Вселенной в Боге. Лишь после этого мюрид, ученик, может вступить на четвертую ступень – полное погружение в Создателя.

Суфизм, хотя и зиждется на исламе, очень древнее учение. Говорят, его семя было посеяно во времена Адама, пустило ростки во времена Ноя, расцвело при Аврааме, плод стал развиваться при Иисусе Христе, и получилось чистое вино при Магомете, пророке Великого Аллаха! Власть, богатство, все наслаждения мира ничто в сравнении с этим бесценным напитком.

Ты спрашивал о ненависти. Я говорил тебе о том, что в сердце, наполненном любовью к Богу, нет места ненависти. Но если у тебя украдут возлюбленную или посягнут на ее честь и жизнь, неужели, Тимур-Мелик, ты будешь спокоен? Что говорить о рабах Божьих, если посягнут на святая святых, на их Возлюбленного?! Иди со мной, Тимур-Мелик! Узнай и узри своего Творца! Ты достоин этого. Ведь в Мавераннахре еще помнят своего героя. Монгольские ищейки рыщут в поисках тебя по всем землям. Сейчас они легко найдут тебя. Прими мой совет, скройся под рубищем суфия. Познай новый для себя мир. Иначе тебя ждет смерть!

Алаш-Орда

Хаким прервал чтение. События, происходившие более семи веков назад, странным образом взволновали старика и вызвали в памяти картины более близкого прошлого. Закрыв глаза, Хаким прислушался к частому биению сердца и ощутил нарастающую тяжесть в груди. Как близки старику переживания Тимур-Мелика. Родина в опасности! Катится по ней неудержимая лавина всадников, сметая на своем пути любое препятствие. Гибнут воины, защитники городов. Открывают ворота крепостей предатели, готовые встать под знамена врага и убивать своих вчерашних друзей и боевых товарищей. Лишь единицы согласны не раздумывая отдать свою жизнь за свободу родины, несмотря на бесполезность сопротивления – слишком великая сила движется им навстречу.

«Всемогущий Аллах! Почему то, что происходило в моей жизни более полувека назад, до сих пор волнует кровь и будоражит душу? – пронеслось в мозгу Хакима. – Ведь многое, что я делаю сегодня, я забываю назавтра. Я прожил долгую жизнь, а дни моей молодости вспоминаются, будто это было недавно».

Его отцу, Жакие, было меньше лет, чем Хакиму сейчас, когда закружился по родной земле сокрушительный смерч, разрушая все, что создали люди, унося за собой миллионы людей. Сначала 1916 год, который всколыхнул всю Среднюю Азию. Далекая мировая война, которую вела Россия вместе с другими державами, внезапно оказалась близко. Русский царь повелел призвать инородцев в армию на тыловые работы. Вспыхнуло восстание, подогретое местной верхушкой, которая решила воспользоваться моментом и отколоться от ослабленной войной империи. Распространялись слухи, что людей берут в качестве пушечного мяса на фронт. Восстание быстро охватило всех инородцев Средней Азии: туркмен, казахов, узбеков и киргизов. В некоторых местах, как в Джизаке или в Пржевальске, волнение вылилось в выступления против русского населения, проживающего в этих областях. Начались массовые убийства. И как всегда на Востоке, не щадили ни детей, ни матерей, ни стариков. Прибывшие с фронта карательные отряды казаков утопили восстание в крови взбунтовавшихся.

Люди не успели опомниться от кровавых событий, как всю Россию всколыхнуло снизу доверху – революция! Свергли царя!

Забурлили страсти: комитеты, собрания, выборы депутатов на Всеказахский съезд!

Отец Хакима был уважаемый человек. Собственными трудами выбился в люди, заработал состояние. Имел кожевенный завод в Семипалатинске. Всех сыновей выучил в русской гимназии – знал, что без русского языка, без знаний у казаха, хоть и богатого, будущего нет. Помогал всем бедным. В дни джута, когда в аилах люди гибли от голода, по сорок телег с провиантом по деревням отсылал. Религиозным был, чтил законы шариата.

Вместе с другими двумя братьями совершил хадж в святую Мекку. Прислушивались многие в Семипалатинске к мнению Жакии-кожа. Выдвигали его в депутаты съезда, но он отказался, сказав, что политика не для него.

Все с нетерпением ждали Учредительного собрания, а дождались новой революции – большевики захватили власть! И новый ураган пронесся от края и до края Российской империи – Советы водворялись насильственно, любое недовольство подавлялось силой, страна оказалась на пороге гражданской войны.

«Анархия волна за волной заметает большие города и деревни по всему государству, анархия растет с каждым днем. Единственный выход – организация сильной власти, которую признало бы все население казахских областей», – так заявил второй Всеказахский съезд в декабре 1917 года. Тогда был образован народный совет Алаш-Орда из двадцати пяти человек и местом пребывания его определен Семипалатинск.

Хаким вспомнил, с каким воодушевлением узнал об Алаш-Орде. Наконец-то Казахстан станет независимым государством! Казахам не по пути с Россией! Председатель Алаш-Орды Бокейхан прямо сказал, что «огромную часть области составляют кочевники с родовым укладом жизни. В Казахстане нет развитой фабрично-заводской промышленности, и ремесленное производство находится в зачаточном состоянии». Байтурсын, один из руководителей Алаш-Орды, предупреждал, говоря, что «большевистское движение сопровождается повсюду насилием, злоупотреблением и диктаторской властью, зачастую на окраинах империи переходя в полнейшую анархию».

Хотя Ленин объявил о самоопределении наций, Советы не хотели терять земли бывшей Российской империи. И понеслись отряды Красной Армии по просторам Средней Азии. Был захвачен Оренбург, пал Коканд. Покатилась гражданская война и по казахским степям.

В августе 1918 года в Семипалатинск прибыл Байтурсын с кавалеристским полком алашской гвардии в пятьсот человек.

Проплывают перед изумленным взором молодого Хакима, тогда еще Катая, расшитые золотом бархатные халаты-камзолы всадников, развеваются белые флаги с изображением юрты в центре.

«Отец, я записываюсь в алашский полк», – проговорил с порога Катай, входя в дом Жакии. Тот молча кивнул головой в знак согласия. Что он может сказать сыну? Родина в опасности. Ему понятно желание казахов жить в мире. В Алаш-Орде из двадцати пяти мест десять отдано не казахам – русским и другим народам, которые живут с казахами бок о бок. Хочется согласия и спокойной жизни, чтобы люди боялись лишь Аллаха, который запрещает совершать преступления и другие мерзкие поступки. Но казахам не дадут жить так, как они хотят. Страшная сила, название которой «большевики», рвется управлять судьбами мира.

«Сынок, – наконец произнес Жакия, – ты должен поступать так, как говорит тебе твоя совесть. Не забывай о Всевышнем. Вера укрепит тебя. Сегодня казахи едины. Они хотят защитить свою землю. Ты молод и силен. Твои братья, Абдыкадыр и Абдулла, обременены семьями. Ты один свободен, но помни о родителях и близких. Мы будем молиться за тебя каждый день!»

Да, в те годы Катай не знал равных соперников в борьбе. А о джигитовке и говорить не надо – дух кочевника был у него в крови. Отец имел большой табун лошадей, и Катай любил бывать с чабанами в горах. Старший же брат Абдыкадыр, или, как все его звали, Кабды, работал на кожевенном заводе, помогал отцу вести хозяйство, занимался поставками пушнины и кож за границу. У него уже двое детей, да и у Абдуллы сын, пускай дома сидят, дело отца продолжают, а он, Катай, будет защищать их.

А война уже кипела вокруг Казахстана. Омск переходил из рук в руки. То его захватывали большевики, то их выбивали оттуда отряды чехов и части отказавшегося подчиниться распоряжениям «красных» полковника Бориса Анненкова. Вся Сибирь была под властью Верховного Правителя адмирала Колчака. Большевистские восстания вспыхивали повсеместно, жестоко подавлялись и вновь разгорались.

Хаким поморшился, подумав, что теперь-то он знает: все было напрасно. Большевики, словно армия Чингисхана, были непобедимы. Сколько усилий было приложено, чтобы задушить «красную гидру», но все напрасно. Какие люди сражались с Красной Армией! С этими голодранцами и нищими люмпенами. Настоящие профессионалы-военные, покрытые славой боевых подвигов, отчаянные герои, готовые все отдать за родину! Они не знали, насколько силен их противник. У большевиков был страшный военный секрет: они могли управлять толпой. Они не говорили: «Давайте создадим рай на земле. Давайте ради этого трудиться». Нет, они говорили: «Давайте все разрушим и все поделим. Кто был ничем, тот станет всем». Это страшный лозунг для толпы. Каждый хочет получить все и сразу, не работая. В чем виноват его отец? В том, что жил и трудился честно? Потом пришел вчерашний нищий, лентяй и кричит: «Это все мое!» По какому праву?! По праву силы? Потому что этот «красный» готов убивать, если ему станут возражать? Тогда и Катай готов убивать, защищая свои права на жизнь!

Колчак, как и большевики, не признал за казахами самостоятельности. Он требовал подчинения Сибирскому правительству. Алаш-Орда сделала свой выбор – она выступила против Советов.

В Семипалатинск въехали «черные гусары» Бориса Анненкова. Одетые в черную форму с цветными погонами, подпоясанные сверкающими серебряными кавказскими поясами, с изображением черепов и скрещенных костей на рукавах и сапогах, отважные партизаны знаменитого полковника, а ныне колчаковского генерала, производили сильное впечатление. Борис Владимирович, обладая крутым нравом, вскоре прибрал всю власть в городе к своим рукам. Хаким вспомнил худощавого человека с удлиненным лицом. Небольшие усики, острый орлиный нос. На голове черная казацкая фуражка с кокардой в виде черепа с костями. На груди георгиевские кресты, Святой Анны, орден Иностранного легиона и английский «За храбрость». И колючие сине-стальные глаза. Кожаный пояс с серебряными накладками подчеркивал стройную фигуру атамана. Говорили, что он внук одного из декабристов. Рассказывали о его подвигах на германском фронте, где он руководил разведчиками. Немцы назначили большую награду за его голову, но люди Анненкова были преданы своему атаману, словно псы.

Борис Владимирович заприметил видного казаха, когда проходило празднование в связи с приходом Семиреченской армии Аннекова в Семипалатинск. Ни один его черный гусар не смог одолеть Катая.

«Ты далеко пойдешь, – проговорил атаман, приблизившись к Катаю. – Хотел бы я посмотреть на тебя в бою». И выделил несколько офицеров-инструкторов для работы с алашскими джигитами.

«Да уж, куда дальше, – подумалось Хакиму, когда он вспомнил тот разговор, – победы были, но поражения куда чаще! А потом бегство и Красная Армия по пятам!» Старик вспомнил, как уходил из дома. Большевики должны были войти в город с минуту на минуту. Белые офицеры отступали, забирая с собой жен и детей. Уходили, чтобы никогда не вернуться назад. Хотя тогда все они верили, что обязательно возвратятся, и непременно с победой. Старшая сестра Катая Ходиша внезапно кинулась к брату: «Я с тобой! Я не останусь с большевиками!» Зная твердый характер сестры, Катай не возражал, лишь молча глянул на отца. Жакия кивнул головой: «Наверное, так лучше будет». Армия, хоть и разбитая, защитит. Здесь же анархия и пугающая диктатура большевиков.

Хаким хорошо, в деталях, помнит то голодное бегство от преследующей по пятам Красной Армии. Тогда казалось, что живот прилипал к спине от нехватки пищи. Но, когда они с сестрой оказались в Синьдзяне, на китайской территории, оказалось, что голод станет их постоянным спутником. Китайские власти не обрадовались нашествию белого воинства. Хотя бывшие российские дипломатические миссии и выделяли огромные средства генералу Дутову, который стал во главе белых сил в Синьдзяне, и генералу Бакичу, которому подчинялись значительные силы бывшей колчаковской армии, бежавшей в Китай, алашевцам же, примкнувшим к атаману Анненкову, доставались лишь жалкие крохи. Их царь и бог Анненков из-за своей строптивости сам впал в немилость и Дутову с Бакичем, и китайским властям. Пришлось атаману поступить со своими людьми на службу к китайцам, чтобы хоть как-то выжить. Но те не торопились кормить новоиспеченных охранников. Возмущенный таким отношением атаман захватил крепость Гучен и удерживал ее некоторое время. И хотя Анненков сам 
сдал крепость без боя, китайцы посадили его в тюрьму. Вот так Катай с сестрой оказался вдали от родины, никому не нужный. Дутова вскоре застрелили в его собственном кабинете большевистские агенты, армия Бакича была разбита перешедшими через границу с разрешения китайских властей частями Красной Армии, а атаман Анненков, за которым Катай готов был идти и в огонь и в воду, сидел в китайской тюрьме…

Старик очнулся от тяжелых дум. Это было так давно. После этого прожита целая жизнь. Почему же мысли постоянно возвращаются назад? В то смутное время, когда крутился смертоносный смерч по казахской степи. Наверное, потому, что Хаким до сих пор помнит свой первый бой и широко открытые глаза своей первой жертвы. Даже сейчас он слышит, с каким свистом рассекает его клинок воздух. Если не он, значит его! Так учил его атаман Анненков. Только ты, ты должен нанести первый удар! Не дать противнику опомниться, смять и рубить без жалости. Сомнения здесь ни к чему. Если только не хочешь стать бесформенной грудой мяса, изрубленной шашками противника. Враг жесток и отнюдь не милосерден. Он пришел взять твою жизнь! Опереди и возьми его жизнь! Будь искусней врага, будь быстрее и жестче! Только так ты сохранишь свою жизнь и добьешься победы.

Хаким сжал руками голову. Всё, довольно! Он не хочет больше думать об этом. Иначе можно сойти с ума. Он же прожил такую долгую жизнь. Можно думать о чем угодно. О семье, детях, внуках. Хаким в ярости ударил по столу кулаком. Что же вспомнить в этой его «счастливой жизни»? Может быть, годы тюрьмы или тихую работу бухгалтера? Что он может изменить в прошедшей жизни? Вот она, советская власть, уже шестьдесят лет живет и здравствует. И сам Хаким живет и здравствует в этом богом забытом продуваемом всеми ветрами месте под названием Рыбачье.

Старик вспомнил, как когда-то, давным-давно, еще до революции его брат Кабды, вернувшись из Петерберга, смеясь, рассказывал о том, что ему нагадала там цыганка. Она предрекла она, что в сорок лет Кабды лишится всего состояния. Тогда и он, Хаким, в досаде махнул рукой. Мол, кто же цыганкам верит. А теперь, если посчитать, все сбылось так, как пророчила та гадалка. Ровно в сорок лет не только Кабды, но и все их семейство лишилось всего нажитого. Все было конфисковано, а они сосланы.

Хаким опять тряхнул головой, прогоняя назойливые мысли, и, наугад раскрыв книгу, вновь погрузился в чтение. Его воображение рисовало новые картины далекой истории.

Школа суфиев

Тимур-Мелик поднял руки вверх и закружился в танце. Музыканты, сидевшие в углу большой полутемной залы, играли приятную мелодию. Один из них отбивал на бубне быстрый ритм, заставлявший Тимур-Мелика вращаться все быстрее и быстрее. Рядом с ним еще несколько человек совершали такое же кружение. Сознание их было затуманено принятым легким наркотическим средством. Уста нараспев твердили строки священных стихов.

Внезапно словно бушующая теплая волна закипела по жилам Тимур-Мелика. Кровь яростным потоком шумела в голове. Он продолжал кружиться. Все вокруг слилось в один размытый цветной круг. Рядом Тимур-Мелик различал неразборчивые вскрики и вопли вошедших в транс «танцующих» дервишей. Вскоре и эти звуки слились в один неразборчивый гул. Тимур-Мелик с замиранием сердца ожидал, что произойдет дальше. Дано ли будет ему заглянуть в глубины своей души и увидеть там, словно в зеркале, образ Бога.

Тимур-Мелик смотрел вверх. В центре размытого движением изображения стал возникать световой круг. Он медленно расширялся, охватывая пространство вокруг. Гул голосов все нарастал. Он то сливался в сплошной многоголосый вопль, то распадался на десятки и сотни голосов, звучащих вразнобой. И тут Тимур-Мелика словно рвануло и понесло. Он огляделся. Вокруг шла сеча. С дикими криками носились всадники, рубя мечами направо и налево. Толпы пеших воинов, размахивая пиками и саблями, бились друг с другом. Одного мгновения хватило Тимур-Мелику, чтобы охватить взором все поле битвы. Он узнал воинов хорезмшаха и людей из войска гурхана. Каракитаи сражались отчаянно, визгливо выкликая свой боевой клич-уран.

В руке Тимур-Мелик ощутил знакомую тяжесть дамасской сабли, а его самого нес по полю разгоряченный битвой храпящий конь. С обоих сторон с поразительной быстротой возникали перекошенные яростью лица. Тимур-Мелик видел мечи и пики, занесенные для удара. Он успевал увернуться от разящего клинка и нанести ответный смертельный выпад. Казалось, Тимур-Мелик имел тысячу глаз и замечал любую возникающую опасность. Внутри него словно раскручивалась гигантская пружина, приводившая в движение все его тело.

Земля была усеяна трупами поверженных воинов. На холме в отдалении Тимур-Мелик увидел группу всадников. И тут же устремился к ним. Там должен быть командующий войском каракитаев Таянгу!

Увертываясь от свистящих стрел, расчищая дорогу ударами дамасского клинка, Тимур-Мелик уверенно продвигался в сторону возвышенности. Наверху его уже заметили, и три всадника отделились от группы, направляясь к нему, окруженному толпой пехотинцев.

На помощь Тимур-Мелику пришли его верные воины. Двое из них смяли пехотинцев, трое остальных поскакали за командиром, бросившимся навстречу всадникам. Два-три удара – и Тимур-Мелик продолжает свое движение наверх, оставляя доделать работу своим товарищам.

Охранники Таянгу окружили командующего плотным кольцом, ощетинившись копьями. В грудь Тимур-Мелика больно ударила выпущенная меткой рукой стрела. Кожаный панцирь со вшитыми металлическими пластинками выдержал удар. Тимур-Мелик едва не потерял равновесие. Но продолжал свое восхождение. Удар, еще удар кривой саблей, и он оказался в центре круга. Таянгу попытался достать Тимур-Мелика мечом, но тот молниеносно выбил командующего из седла и приставил к его горлу острие дамасской сабли. Сражение было выиграно!

Вокруг раздавались крики, призывающие каракитаев прекратить сопротивление. К Тимур-Мелику подъехал сам хорезмшах Мухаммед. На его устах играла улыбка:

– Юноша, ты словно спустившийся с небес Бог войны! Я наблюдал за битвой. Ты был всемогущ, Тимур-Мелик!

В груди воина гулко билось сердце. В душе все пело: «Я – Бог! Я – Бог!» Восторженные крики неслись со всех сторон. Они слились в один звенящий гул…

Тимур-Мелик обессилено упал на руки подбежавших дервишей. К нему подошел Акбар.

– Ты кричал, что ты Бог, – проговорил старый шейх. Прошло уже три года после его встречи с Тимур-Меликом. Акбар заметно постарел. Глаза несколько утратили блеск, волосы поредели.

Тимур-Мелик был еще слаб. Действие одурманивающего напитка исчезало постепенно, оставляя после себя чувство пустоты и тяжести.

– Я вернулся далеко назад, Акбар, – прошептал Тимур-Мелик, – я словно вновь принял участие в той битве с каракитаями в долине реки Талас. Все было как наяву. Я был молодым, учитель! Я был счастлив! После этой победы хорезмшах Мухаммед называл себя вторым Александером и вырезал на перстне надпись «Тень Аллаха на земле»! Но я не увидел лик Бога, Акбар! В видении были только люди.

– Но ты кричал, что ты Бог, – снова напомнил Тимур-Мелику шейх. – Рассказывают, что знаменитый суфий Баязид во время транса тоже кричал, что он сам всемогущий Бог. Что нет иного Бога, кроме него. Когда ему рассказали об этом его ученики, Баязид приказал им взять ножи и убить его, если подобное повторится. Но когда ученики попытались нанести ему удар, ножи обратились против них. Во время танца Баязид был уже не человеком, а отражением лика Аллаха! Возможно и ты, Тимур-Мелик, почувствовал присутствие Всемогущего Господина!

Во время трапезы Акбар протянул Тимур-Мелику книгу в кожаном переплете.

– Почитай эти стихи, сынок. Их написал великий человек, Омар Хайям. Он тоже был суфием. В те времена, когда жил Омар, наш орден испытывал гонения. Суфии придумали тайный язык, который был понятен лишь посвященным. Вот послушай, – шейх открыл книгу, нашел нужную строку и нараспев прочел:

– Я избрал себе секту любовных утех.
    Ты – мой Бог! Подари же мне радости рая.
    Слиться с Богом, любовью пылая, – не грех!

Простой человек, услышав этот стих, скажет, что речь идет о любви к женщине. Но мы, суфии, знаем, что истинная любовь может быть только к Создателю. Хайям беседует с читателем на тайном языке, где корчма или кабак означают храм или школу суфиев. Объятия – это восторг единения с Богом. Бракосочетание синоним начала познания. Вино – наше учение. Лоза и виноград – источники вина, в этих стихах – сам суфизм. Любовник или соловей – суфий, предмет его любви – Всемогущий Аллах. Посмотри на эти четверостишья через эту призму. Тебе откроется мудрость великого суфия!

Акбар наизусть произнес несколько четверостиший Омара Хайяма:

– Что ты плачешь и стонешь? Я в толк не возьму.
    Встань и выпей вина. Горевать ни к чему.
    Долго ль будет глядеть светлоликое солнце
    На несчастных, лицом обращенных во тьму?

Сад цветущий, подруга и чаша с вином –
    Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.
    Божественный сок твоих лоз, виноград,
    Для души моей – лучшая из наград!

Тимур-Мелик! Ты должен познать радость единения Вселенной в Боге. Мюрид должен подвергать себя лишениям и испытаниям. Эта книга укрепит твой дух и решимость. Помни, ты не одинок. Аллах всегда с тобой! Он видит тебя и днем и ночью. Тебе предстоит узнать радость всеобъемлющей любви к Творцу. Как говорил Хайям:

Из всего, что Аллах мне для выбора дал,
    Я избрал черствый хлеб и убогий подвал,
    Для спасенья души голодал и страдал,
    Ставши нищим, богаче богатого стал!

Тимур-Мелик, ты тоже должен обладать этим богатством. Надо пройти через муки самоистязания, чтобы ощутить вкус нашего вина.

Убывает гордыня в сердцах от вина,
    Сущность мира становиться ясно видна.

Акбар говорил вдохновенно, и его слова проникали глубоко в душу Тимур-Мелика. Стихи Омара Хайяма странным образом успокаивали израненную душу воина, суля излечение. Неужели он, наконец, обретет мир в истерзанном сердце? Рядом с сирийцем Тимур-Мелик чувствовал себя уверенно – он кому-то еще нужен. А Акбар продолжал:

– Ты много прожил, Тимур-Мелик, много воевал. Все, ради чего ты сражался, разрушено. Все люди, которых ты защищал, мертвы. Миллионы людей, когда-то живших в Мавераннахре, истреблены, и их кости перемешаны с землей. Что тебе осталось в этой жизни? Поверь мне, старику – слиться с Богом! Понять свое предназначенье!

Смерть я видел, и жизнь для меня не секрет.
    Снизу доверху я изучил этот свет.
    Вот вершина моих наблюдений: на свете
    Ничего, опьянению равного, нет!

Будь тверд, Тимур-Мелик. Впереди тебя ждет рай на земле!

Могила на Ак-Туме

Хаким отложил книгу в сторон. Перед глазами вставали другие картины, заслоняя листы книги, вытесняя из головы видения, рожденные воображением. Старик видел себя скачущим во весь опор по полю битвы. В ушах гремела какофония звуков: разрывы снарядов, грохот орудий, стрекот пулеметов, крики людей, сливающиеся в сплошной дикий вой. И кровь, кровь кругом. Она била фонтаном из вскрытой артерии продолжающей галопировать рядом с Хакимом лошади, потерявшей всадника. Алые потоки струились по грудам тел, разбросанным по степи. Кровь ручьем стекала с клинка шашки Хакима, когда он с оттяжкой наносил удар, стараясь попасть по шее противника.

Старик затряс головой, отгоняя прочь навязчивые видения. Тимур-Мелик ищет спасения в религии. Хаким тоже хотел найти забвение в Аллахе. Но, видно, тяжки его грехи, если Всемогущий не дает отдохновения измученной душе Хакима…

То был не только голодный поход, но и ледовый. Сильно потрепанные части Семиреченской армии атамана Анненкова в марте 1920 года, теснимые конницей большевиков, оказались на берегах озера Ала-Коль. Голодные, измученные люди страдали от пронизывающего холода. Весна не торопилась вступать в свои права. Ночи были холодные, и то и дело падал снег.

Тяготы голодного бегства разделяли и жены офицеров, казаков. Среди них была и сестра Катая Ходиша. Она, как и положено девушке-степнячке, могла без устали весь день проводить в седле. Но сколько этих дней позади, сколько впереди? Никто не знал. Ходиша лишь крепко сжимала свои и без того узкие губы и гордо поднимала голову, когда ловила на себе пристальный взгляд брата. Она понимала, что Катай переживает за нее. Она выдержит все, хотя многие мужчины падали без сознания от усталости и истощения. Их оставляли на произвол судьбы. И вот, наконец, перевал Сельке – дальше территория Китая. Анненков отдает команду своему 18-тысячному отряду встать лагерем в долине Ак-Тума. Надо дать отдых измотанным людям. Неизвестно как отреагируют китайские власти на вторжение вооруженных людей на свою территорию. Лучше быть готовыми к активным действиям.

Вечером Ходиша подошла к брату. Около костра сидело несколько казахов из алашского полка капитана Тохтамышева.

– Катай, – обратилась Ходиша к брату, – женщины говорят, что многие казаки из отряда не хотят идти в Китай. Они думают вернуться в родные места. – И вопросительно посмотрела на Катая.

– У нас с тобой нет дороги назад, – отрезал Катай, – всюду отряды большевиков. Я воюю против них, коммунисты мне этого никогда не простят.

– А как же другие? Они ведь тоже сражаются против Советов.

– Это их дело. Моя совесть не позволит мне быть заодно с большевиками. Они хотят отнять свободу у меня и моих близких людей. Ты можешь остаться здесь. Вокруг Ала-Коля полно казахов. Они укроют тебя, Ходиша.

– Я не брошу тебя, Катай. Не проси меня об этом. Что бы ни случилось, я буду рядом. Если ты погибнешь, умру и я!

Катай знал, что возражать сестре бессмысленно, она будет стоять на своем…

Перед многотысячным отрядом гарцевал на лошади атаман Борис Владимирович Анненков. Внук знаменитого декабриста, борца против самодержавия, был ярым монархистом.

– Я давал присягу государю императору и буду верен своей присяге до последнего мгновения своей жизни, – разносился окрест зычный голос атамана. – Большевики утопили Россию в крови! Они расстреляли всю семью нашего императора и его самого! Я клянусь напоить большевиков досыта их собственной кровью! В Синьдзяне, на китайской земле, сейчас собираются силы Белой Армии. Туда ведут своих людей колчаковские генералы и атаманы. Мы присоединимся к ним. Мы с вами должны совершить святое дело – освободить Русь от большевистской заразы. Она, как червь, разъедает страну. Брат восстал против брата. Насилие можно остановить только более жестоким насилием. Я, ваш атаман, который вел вас за собой на германском фронте, бил с вами конницу Блюхера, брал Омск и освобождал святые реликвии для казачества: знамя Ермака и Войсковое знамя 300-летия дома Романовых из рук большевиков, я говорю вам: мне нужны только сильные люди, готовые пойти за мной до конца! Кто устал от сражений, голода, кто не имеет сил для борьбы, пусть уходит – я не держу. Возвращайтесь назад в советскую Россию! Сдайте оружие и идите с Богом! Я прощаю вас!

Меж бойцов прошелся гул голосов, который начал нарастать и вскоре превратился в сплошной рокот. Атаман резко гаркнул, и все стихло.

– Братья! – эхом пронеслось по окрестным горам, – вы отдали родине все, что смогли! Если у вас не осталось сил, идите домой. О-о-тря-яд! Слушай мою команду! Кто хочет уйти – два шага перед строем!

Сначала по одному, робко, потом группами по три-четыре человека, а за ними уже, отчаянно махнув рукой, по десять-двадцать бойцов застывали перед строем понурые люди. Через полчаса перед атаманом Анненковым стояла почти четверть отряда – более трех с половиной тысяч человек. Борис Владимирович обвел их своим стальным взглядом. Кругом знакомые лица! Сколько пройдено боевых дорог!

– Сложите оружие и можете идти в Советы, – негромко произнес атаман, но в наступившей тишине каждый боец отчетливо слышал его голос.

Вот сдана последняя шашка и брошена последняя винтовка. Вниз к долине растянулась неорганизованная масса бредущих людей.

Анненков окинул взглядом оставшихся воинов.

– С вами мы возродим прежнюю Россию! Это будет долгая и бескомпромиссная война. Нам помогут все мировые державы – большевики обречены. Посмотрите на своих бывших товарищей – завтра большевики заставят их встать под свои знамена. Ваши боевые братья будут убивать вас. Они сами сделали выбор. Как говорят большевики, «кто не с нами, тот против нас». Закалите свои сердца. В них не должно быть места жалости к врагу. Капитан Тохтамышев! Разворачивай свой полк к атаке! Покарайте предателей!

Раздалась резкая команда, и алашский полк обнажил шашки. Катай видел, как по напрягшимся лицам оставшихся в строю казаков текли слезы. Но никто из них не издал ни звука. С диким воем алашевцы, пришпорив коней, бросились вдогонку за побежавшими людьми.

Через полчаса атаман Анненков приказал собрать все трупы изрубленных людей и похоронить в братской могиле. Сданное личное оружие, часть пулеметов и пушек атаман приказал спрятать рядом в подземном схроне. Они еще вернутся за ним…

Старик очнулся от дум. Он всю жизнь старался не касаться подробностей той бойни. Но порой она снилась Хакиму в мельчайших деталях. Кровь, кровь, кровь. Летящие головы, руки, мешком падающие тела. И дикий азарт в горящих глазах товарищей. Они, словно волки, ворвавшиеся в стадо беспомощных овец, резали направо и налево, упиваясь вседозволенностью.

Куда же деться от этих мыслей? Куда скрыться? От себя еще никто не убегал. Хаким дал себе слово не прикасаться к этой книге, которая будит его дремлющее прошлое. Надо выйти из дома и пройтись по улочкам Рыбачьего. Но удивительная книга без названия, словно магнит, притягивала Хакима. Что же будет с Тимур-Меликом? Вернется ли он домой? Встретит ли сына? Ведь Хаким все же вернулся в Семипалатинск из Синьдзяна. Год на чужбине показался ему вечностью. От голодной смерти его спасла Ходиша. Она выменивала на еду свои браслеты и кольца на базарах. Приносила какие-то гроши, выполняя где-то поденную работу. Хаким имел деньги лишь изредка, китайцы, у которых вместе с атаманом Анненковым он находился на службе, неохотно платили жалование. В Урумчи скопилась масса вооруженных людей. Генерал Дутов говорил, что у него более 60-ти тысяч сабель.

Атаман Анненков ни хотел признавать ничей власти. Даже китайской. В душе он был анархистом. Пошла полоса поражений. Дутов был застрелен. Анненков оказался в тюрьме. Разбит генерал Бакич, который с остатками своей гвардии двинулся на Алтай, а потом дальше – в монгольские степи к барону Унгерну. Китайские власти требовали, чтобы оставшиеся анненковцы переселились вглубь Китая, подальше от границы с Россией. Большевики же объявили амнистию всем, кто сражался против них с оружием в руках. Хаким выбрал родину, решил вернуться с сестрой назад. А там будь что будет. Смерти он уже не боялся, а что может быть страшнее ее?

Хаким не выдержал и опять открыл книгу. Листая страницы, он живо представлял себе Тимур-Мелика, историю его жизни.

Ходжент

Тимур-Мелик шел по дороге, ведущей в родной Ходжент. В старике с седыми волосами и бородой, одетом в рубище, вряд ли кто узнал бы неукротимого командира, некогда возведенного в ранг национального героя. Минуло двадцать пять долгих лет, полных тревог и испытаний, с тех пор, как он покинул этот город. Это было в далеком 1220 году.

Поднявшись на небольшой холм, Тимур-Мелик увидел Сырдарью и небольшой остров посередине, где некогда возвышалась крепость. Десять дней вместе с тысячью отважных джигитов удерживал он тогда этот остров от монголов. Сейчас на крохотном клочке суши Тимур-Мелик не заметил и намека на строение. Видимо, раздосадованные неудачей воины Джучи сравняли с землей стены крепости.

Ушел в небытие великий разрушитель Чингиcхан. Вслед за ним, просидев на троне империи отца двенадцать лет, отправился и его сын Угэдэй. Мавераннахр в составе улуса Джучи управлялся сначала сыном Чингиcхана, самим Джучи, а после его смерти сыном Джучи Бату, или как его знали в России и Европе ханом Батыем. Ушли многие, кто двадцать пять лет назад вершил здесь историю. Остался Тимур-Мелик. Он возвращался, чтобы замкнуть свое долгое путешествие в той точке, откуда отправился в него вместе со своими воинами. Не раз в своих медитативных грезах Тимур-Мелик переживал тот ночной прорыв на лодках вниз по течению Сырдарьи. Это было грандиозное зрелище. Семьдесят больших лодок с воинами Тимур-Мелика, которые вынуждены были освещать себе путь огнями, чтобы не напороться на мели и острова, плыли по течению. Стараясь ускорить бег судов, воины гребли под защитой натянутых на каркас войлоков. И словно две гигантские светящиеся змеи текли по обоим сторонам реки. Это двигались преследующие их монголы. Одни держали факелы, другие стреляли по движущимся по воде лодкам горящими стрелами. Казалось, что лодки были центрами фейерверков, куда устремлялись сотни сверкающих змеев.

Теперь, возвращаясь, Тимур-Мелик не раз проходил знакомые места. Вот там он отдыхал с Джелал ад-дином, когда они покинули Ургенч. После трагической смерти хорезмшаха Мухаммеда на пустынном острове Каспийского моря, куда он бежал от преследования Чингиcхана, Джелал ад-дин должен был встать на место отца. Но многие воспротивились этому. В том числе и его братья Озлаг-шах и Ак-шах. Пришлось Джелал ад-дину и Тимур-Мелику пробираться в Хорасан. А ведь они могли повернуть колесо истории! Если бы только не было раздора между братьями, Чингиcхан получил бы достойный отпор!

Но случилось то, что случилось. Следом за ними бежали и братья Джелал ад-дина. Оставленный народ сопротивлялся отчаянно, но возглавлявший их эмир Хумар-Тегин струсил и открыл ворота. Он сдался монголам, рассчитывая на пощаду. Простой народ дрался за каждый дом и квартал. Около моста через обводной канал из Сырдарьи было окружено более трех тысяч монголов и перебито! Тимур-Мелик, когда думал об этом, в бессильной ярости сжимал кулаки. Они могли победить! Мавераннахр мог остаться свободным! Если бы не распри вождей. Они не смогли помириться даже перед лицом смерти!

Не помогли ни боевые слоны, больше рассчитанные на испуг противника перед гигантскими животными, ни смелость горожан. Все улицы Ургенча были устланы телами его защитников. Если в других городах некоторым удавалось остаться в живых, спрятавшись между убитыми, то в Ургенче погибли все. Озлобленные сопротивлением монголы после взятия города открыли плотину и затопили Ургенч водами Амударьи. При взятии Мерва было убито больше миллиона жителей Мавераннахра. Чингиcхан словно решил уничтожить все живое на этой земле.

Путешествие Тимур-Мелика омрачалось печальным событием. Умер его учитель Акбар. Порвалась еще одна ниточка, которая связывала бывшего воина с этой жизнью. Ему было хорошо со старым мудрым шейхом. Акбар, казалось, имел ответ на любой вопрос. Они проводили каждый вечер в беседах о смысле жизни и религии. Тимур-Мелик прошел большой путь по тропе суфизма. Он отдал ему одиннадцать лет своей жизни. Но отказался от последней ступени хакиката – полного погружения в Бога. Человек должен потерять свое «Я», в нем должны угаснуть все земные интересы и привязанности, только в этом случае суфий может слиться с возлюбленным Богом.

Тимур-Мелик чувствовал, что для него это равносильно смерти. Только мертвый человек может лишиться своих земных пристрастий и чувств. Он, Тимур-Мелик, на это не способен! Как не способен увидеть в своей душе отражение лика Бога. Сколько раз он пытался! Другие мюриды уже были осчастливлены сим видением. А кто хоть раз узрит лик Аллаха, тот до самой смерти будет находиться в блаженстве! Ему действительно ничего больше не надо!

А Тимур-Мелик каждый раз во время медитаций возвращался в прежние сражения, переживал смертельные схватки, дышал полной грудью, воздухом, напоенным кровью и смертью. И всегда с ним были его друзья, готовые умереть за него, так же как и он за них. Он не мог уйти из своей прежней жизни. Она держала его всеми руками, которые когда-то касались Тимур-Мелика. Память не оставляла его. Акбар, слушая рассказы воина о его видениях, качал головой и говорил:

– Видимо, Аллах выбрал для тебя иное предназначение, Тимур-Мелик! Ты еще узнаешь о нем!

И вот учитель навечно соединился со своим Возлюбленным, оставив Тимур-Мелика в одиночестве. Нет, мотнул головой Тимур-Мелик, бредя по пыльной дороге. Он не одинок. С ним все те, кто ушел из этой жизни. Хорезмшах Мухаммед и его сын Джелал ад-дин, все его воины, с которыми он ходил в боевые походы. С ним его учитель – старый шейх Акбар. И его мудрые советы. И Омар Хайям. Книга всегда рядом в походном мешке. В любую свободную минуту можно облегчить душу. Найти ответ на тревожащий вопрос.

Ухожу, ибо в этой обители бед
    Ничего постоянного, прочного нет.
    Пусть смеется лишь тот уходящему вслед,
    Кто прожить собирается тысячу лет!

Книга жизни моей перелистана – жаль!
    От весны, от веселья осталась печаль.
    Юность – птица: не помню, когда ты пришла
    И когда, мягкокрылая, вдаль уплыла.

Тимур-Мелик знал, что Батый поддерживает торговлю в Мавераннахре. Разрешил восстанавливать селения и города. В Сирии уже старому воину, а Тимур-Мелику уже шел шестой десяток лет, после смерти Акбара делать больше было нечего. И он решил вернуться в Ходжент.

Целый год пробирался по тропам Тимур-Мелик домой, и вот перед его глазами открывается знакомый с детства вид. Широкая река, извиваясь, как гигантская змея, лежит у подножия небольшого горного кряжа. Там, откуда несет свои воды Сырдарья, лежит благодатная Ферганская долина. Ходжент словно ворота в эту золотую долину. На ее земле растут невиданные плоды, и зимой нет снега!

Тимур-Мелик не боялся быть схваченным. После стольких лет скитаний вряд ли кто узнает его здесь. Да и сомнительно, что кто-нибудь помнит о былом герое. Прошло около шестнадцати лет, как Тимур-Мелик сражался с монголами. Сами завоеватели наверняка забыли его имя. Мавераннахром правит внук Чингиcхана Бату-хан, Батый. Для него имя Тимур-Мелик пустой звук.

Старый воин в одежде дервиша вошел в город. Тимур-Мелик ожидал увидеть угнетенных сограждан, сломленных непосильным трудом. Высокомерных монголов, отдающих распоряжения и кнутами заставляющих несчастных людей выполнять приказы. Ничего этого не было.

Жизнь в городе кипела. Открытые лавки ломились от товаров. По улицам сновали люди, охваченные повседневными заботами. На площадях и пустырях играли дети. Откуда-то доносились звуки музыки и песни. Жизнь шла своим чередом. Люди рождались и умирали, смеялись на свадьбах и плакали на похоронах. В голове Тимур-Мелика крутились строки Хайяма:

Смысла нет перед будущим дверь запирать,
    Смысла нет между злом и добром выбирать.
    Небо мечет вслепую игральные кости.
    Все, что выпало, надо успеть проиграть.

«Стоило ли умирать за это будущее?! – подумал Тимур-Мелик. – Мы выбирали смерть вместо позора капитуляции. Воины, горожане, простые ремесленники и торговцы до последней капли крови стояли за свою родину и свой дом. А что их дети? Спокойно живут при новых правителях?!»

Ошарашенный увиденным, Тимур-Мелик вошел в чайхану и пристроился в уголке, незаметно наблюдая за посетителями.

Два купца оживленно беседовали о поставках товара, горячо споря о ценах. Хлопнув по рукам, они судовлетворением принялись поглощать поданный им плов, черпая из блюда сложенными лодочкой пальцами. Рядом с Тимур-Меликом расположился дехканин в небогатом халате. Он отламывал небольшие кусочки от лепешки и отправлял их в рот, запивая горячим чаем. Встретившись взглядом с дервишем, дехканин протянул ему часть лепешки:

– Уважаемый шейх, вы, наверное, проделали долгий путь сегодня. Угоститесь, пожалуйста, хлебом.

Тимур-Мелик поблагодарил и придвинулся поближе к землепашцу.

Узнав, что дехканина зовут Тахиром, Тимур-Мелик полюбопытствовал о течении жизни в Ходженте.

– Давно я здесь не был, скитался в разных странах, – проговорил старый воин. – Можно ли здесь жить, не притесняют ли монголы?

– Земля у нас хорошая, – отвечал дехканин. – Урожай по два раза в год дает. И нас кормит, и оброк есть чем платить. Нынче все земли, после восстания в Бухаре, Бату-хан отдал Масудбеку, сыну купца Махмуда Ялавача. Тот, который еще при Чингиcхане здесь управлял. Сейчас он в Пекине живет. Все восточные земли ему принадлежат. А Масудбек уже седьмой год в Мавераннахре оброк собирает. Он за нас перед монголами отвечает. Мы перед ним. Нас в обиду не дает. Спокойно сейчас здесь жить. Кто работает, у того все есть. Купцы процветают. Сам Бату-хан деньги дает!

Тимур-Мелик слушал и не знал, как задать нужный ему вопрос. Сколько раз в течение последних лет в своих мыслях он твердил эту фразу. А теперь волнение мешает ему говорить.

– Уважаемый Тахир, – наконец решился Тимур-Мелик. – Когда-то давно я встречал одного человека. Он был родом из ваших мест. Я встретил его в Сирии. Он говорил мне, что оставил в Ходженте сына. Очень горевал, что не знает, жив ли он.

– Да назови, кто это, – взволновано произнес дехканин. – Я тут прожил всю свою жизнь. Знаю всех, у меня память хорошая!

– Тимур-Мелик, – негромко сказал суфий. – Кажется, так его звали.

– О, слава великому Аллаху! – возопил Тахир. – Спасибо Тебе, что он жив! Это наш герой, шейх. Он не говорил тебе об этом? Шепотом во всех домах люди рассказывают детям о подвигах этого человека. Память о нем не умрет в веках!

– Уважаемый Тахир, – напомнил дехканину Тимур-Мелик, – я спросил о его сыне? Жив ли он?

– Осман-Мелик? Конечно, жив! Его все знают в Ходженте. Он наш правитель. Бату-хан вернул ему все земли его прославленного отца. Да что с вами, святой шейх?!

Известие о сыне было неожиданным и поразило Тимур-Мелика в самое сердце. Жив, да еще и правитель Ходжента! Он ожидал всего, но только не этого. Его сын служит внуку Чингиcхана!

Тахир видел, как перекосилось лицо старого шейха и как он странно посмотрел на своего собеседника. Дехканину был знаком этот взгляд. Он уже видел его. Давным-давно. Забыть его было невозможно.

– Тимур-Мелик, это вы? – еле слышно произнес Тахир. – О, слава небесам и Вседержителю, мне снова удалось вас увидеть! Какое счастье! Когда вы воевали, я еще был юнцом. Иначе бы я был рядом с вами, Тимур-Мелик!

К их разговору уже прислушивались другие посетители чайханы. Видимо, забывшись, Тахир излишне громко произнес имя старого шейха. Тимур-Мелик сделал ему знак, но было уже поздно. Его имя шепотом пролетело промеж сидящих. Два купца, недавно живо обсуждавщие сделку, торопливо покинули заведение. Следом за ними еще несколько человек спешно выскочили за порог. Все это не укрылось от внимательных глаз Тимур-Мелика. События стали развиваться быстрее, чем он ожидал.

Оставшиеся в чайхане три человека, не считая его и Тахира, молча разглядывали старого дервиша.

«Прав был Хайям, – мелькнуло в голове Тимура-Мелика, – «в книге Судеб ни слова нельзя изменить, жизнь нельзя сократить и нельзя удлинить!» Мне осталось только ждать. Трудно постичь Божьи замыслы. Надо сидеть в укромном уголке и наблюдать».

Тахир предложил старому воину пройти в его скромное жилище и укрыться там до поры до времени. Но Тимур-Мелик покачал головой и произнес стихи Омара, немало удивив этим не только дехканина, но и всех присутствующих:

Смысла нет перед будущим дверь запирать,
    Смысла нет между злом и добром выбирать.
    Небо мечет вслепую игральные кости,
    Все, что выпало, надо успеть проиграть!

Весть о возвращении Тимур-Мелика вихрем пронеслась по Ходженту. Во дворец Осман-Мелика вошла большая делегация знатных людей города. Среди них были купцы и горожане, стоящие во главе гильдий ремесленников и мастеровых, ростовщиков и военных.

Узнав о появлении своего отца в Ходженте, целого и невредимого, но в одеянии бедного дервиша, Осман побледнел и смешался. Он так свыкся с мыслью о гибели своего знаменитого отца, что не допускал возможности их встречи. Осман получил от новой власти сполна. Батый вернул ему земли и привилегии. Да, приходится платить оброк, но разве это может идти в сравнение с тем, что Осман-Мелик имеет?

Это были и его собственные мысли, об этом говорили и члены делегации. Осман с трудом мог вспомнить облик того молодого воина, который был его отцом. Тимур-Мелик оставил сына в семилетнем возрасте. Люди подобрали его с матерью среди груды мертвых тел. Разве был рядом с ним отец, когда он терпел лишения и унижения, питаясь лишь людской добротой? Монголы вернули ему звание и власть. Зачем теперь пожаловал сюда давно уже забытый отец? Он может разрушить сложившийся покой и довольство на этой земле.

– Мой отец погиб в горах Курдистана четырнадцать лет назад, – наконец проговорил оправившийся от смущения Осман-Мелик. – Тот самозванец, который выдает себя за Тимур-Мелика, моего отца, наглый обманщик, и ему не место в нашем городе.

Слова Османа были встречены одобрительными возгласами уважаемых горожан.

Возвращение

Хаким, как и Тимур-Мелик, не нашел забвения в Боге. Память цепко держала бывшего алашевца. Когда он с Ходишой наконец добрался до Семипалатинска, заканчивался 1921 год. Еще недавно по всему Казахстану гремели бои. Бывшие прославленные командиры Красной Армии поднимали доведенных до полного отчаяния непосильной продразверсткой крестьян против власти большевиков. Тысячи людей становились под знамена Красной Армии Правды, чтобы воевать против диктатуры коммунистов. Но выступления были разрозненные и к концу года все отряды повстанцев были разбиты. Новая экономическая политика Ленина вдохнула искру жизни, казалось, в безысходное существование. Открывались лавки и мастерские. Создавались артели и товарищества. Так что, когда брат с сестрой вернулись домой, они увидели – жизнь продолжается. Брат Абдыкадыр открыл Киргизское торговое акционерное общество, вел дела на отцовском кожевенном заводе, имел широкие торговые связи по России, был непременным участником различных ярмарок. Отец уже был стар и не касался дел Торгового общества. Он видел, что Кабды и без советов отца правильно ведет дело.

Хаким с удивлением смотрел вокруг. Как быстро приспосабливаются люди к новым условиям. Вчера они воевали с большевиками, а сегодня трудятся на благо Советской республики. А может быть, на свое благо? Может, в этом разгадка их быстрого перевоплощения? Брат посоветовал Катаю сменить имя, опасаясь репрессий со стороны властей, так и появился Хаким.

Зачем же гибли тысячи и тысячи людей, если те, за которых они отдавали свои жизни, преспокойно живут и здравствуют в стане врагов? Видно, нельзя повернуть Колесо Истории. Теперь, спустя полвека, Хаким знает, что большевиков победить было нельзя. Как и армию Чингисхана. Триста лет просуществовало монгольское иго, пока не было сброшено. Будет ли конец большевистской власти? Хаким этого не знает. Как и не знает теперь, хочет ли он, чтобы она кончилась. Прожита жизнь, которая могла быть другой. Кончился НЭП, и наступила коллективизация. У них отняли все, что было заработано честным трудом. Большой семье пришлось ютиться на далекой зимовке отца почти в сотне километров от Семипалатинска. А всех мужчин – братьев и мужей сестер посадили в тюрьму. Хорошо, что до тех времен не дожил Жакия. Его похоронили в 1924 году с большими почестями. А в 1927 все отвернулись от них. Те, кого отец Жакия неоднократно спасал от голодной смерти, давая взаймы деньги и скот, зная, что возврата не будет, родственники, которым Абдыкадыр роздал на хранение золотые и серебряные вещи, предчувствуя конфискацию имущества, все отвернулись и отказались протянуть руку помощи, когда семью без средств на существование отправили на поселение в Сибирь после суда в 1928 году. Видимо, правы люди, говоря, что помогать нищим нельзя. Пока даешь им, они превозносят тебя, стоит прекратить им давать, нищие проклянут тебя, хотя шариат и предписывает правоверным наделять милостыней нуждающихся. Отец Хакима неукоснительно выполнял это требование. У него в доме всегда находили приют и пищу знакомые и родственники, приезжающие в Семипалатинск издалека. А когда Хаким и его братья попросили людей вернуть то, что отдали им на сохранение, мало кто подумал возвратить им хотя бы малую толику.

В тюрьме Хаким узнал новость: в камеру смертников заключили атамана Анненкова. Впоследствии Хаким выяснил, что китайцы держали атамана в тюрьме города Урумчи до 1924 года, когда под давлением англичан и японцев выпустили Анненкова на волю. Тот уехал в глубь страны и в провинции Гансу начал разводить лошадей. Причем успешно. Чистокровные скакуны уже тогда были в цене. Но большевики не могли простить атаману его былых заслуг. В 1927 году Борис Владимирович Анненков был похищен из города Ланчжоу советскими агентами и привезен в Советскую республику. В июле 1927 года атаман был расстрелян в городе Семипалатинске после показательного суда. Военная коллегия Верховного суда СССР признала его виновным в массовых убийствах, погромах и контрреволюционной деятельсти.

В 1928 был суд над Хакимом и его родственниками. Полная конфискация имущества и поселение в Сибири.

Это были годы сплошной коллективизации. У людей отбирали последнее, загоняя в колхозы. В Казахстане свирепствовал голод. Миллионы людей умирали от голода. На улицах валялись трупы, которые сваливали на телеги и вывозили за город. Хаким помнит дикие глаза обезумевших людей, которые набрасывались на базарах на продавцов и покупателей съестных продуктов. Толпа безжалостно нападала на несчастных и забивала их до смерти. Кто повинен во всех этих смертях? Неужели Хаким и его близкие? Или, может быть, атаман Анненков? «Мы дрались за возвращение старого мира, – думал тогда Хаким, – в котором было, что терять. Теперь у нас нет ничего, кроме собственных жизней. Мы боремся, чтобы сохранить их». Большевики уничтожили богатых, но никто не стал жить из-за этого лучше. Всем стало неимоверно трудно сохранить свою жизнь…

Хаким прошелся по комнатке с низким потолком и выглянул в окошко. Как всегда, радуют глаза белоснежные горы, застывшие между двух синих пространств: лазурного неба и ультрамариновой глади озера.

Хаким выжил. Выжили и все его родственники, потому что они всегда держались друг за друга и помогали себе сами. Работали все, включая детей. Человек может привыкнуть к любым условиям. В сорок первом брат Абдулла, как самый младший, ушел на войну, защищать Советскую родину. Действительно, это была их родина, потому что они жили здесь и любили эту землю. Хотя почти вся семья к тому времени осела в Киргизии. В Семипалатинск вернулись немногие. Уехали на фронт и племянники, сыновья Абдыкадыра – Ватай и Даниял. Из всех ушедших на фронт лишь Ватай домой.

Сколько же минуло лет, с тех пор, как Хаким живет здесь, на берегу горного моря? Кажется, целую вечность. Порой ему представляется, что он всегда тут жил, а все его воспоминания лишь кошмарный сон. Но старик знает: все это было наяву. Вся его жизнь тут – в голове. Она крутится внутри как заезженная пластинка. Тогда Хаким достает свою заветную тетрадь и пишет в нее своим красивым каллиграфическим почерком замысловатые завитки арабского письма. В этой тетрадке вся его жизнь. Он не может рассказать о ней своим внукам. Они не поймут его, а может быть, и осудят. У них другие ценности. Дети смеялись над его набожной сестрой, которая неукоснительно соблюдала заповеди шариата и каждый день пятикратно возносила молитвы Аллаху. О чем она просила Всемогущего? Хаким никогда не спрашивал. Но рано или поздно кто-то прочтет его записи. Надо, чтобы потомки знали о жизни своих предков. Зачем? Этого Хаким тоже не знал, но чувствовал потребность поделиться воспоминаниями, хотя бы с чистым листом бумаги. «Потомки должны знать о нас, – думал старик, – дерево без корней сохнет и падает. Мы – корни для будущих поколений». Его внуки обязательно станут большими людьми – это заложено в их наследственности.

Хаким бросил взгляд на книгу о Тимур-Мелике. Чем закончилась история героического воина? Неужели он обрел, наконец, счастье в конце жизненного пути?

Каракорум

Нищим дервишем ставши – достигнешь высот.
    Сердце, в кровь, изодравши – достигнешь высот,
    Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
    Лишь с собой совладавши – достигнешь высот.

Вокруг гигантского прямоугольника, окруженного каменными стенами высотой более трех метров, раскинулось море шатров и юрт. Кругом сновали всадники и пешие люди. С четырех сторон света внутрь крепости вели большие ворота. Крепостная стена была окружена рвом шириной в семь метров, заполненным водой. Возле каждых ворот кипел рынок. У восточных торговцы сгружали мешки с зерном, кто-то привозил их на телегах, кто-то уносил уже купленное. Около противоположных западных ворот слышалось блеяние овец и коз – там торговали мелким скотом. Перед южными воротами расположились торговцы быками и повозками, а у северных стояли табуны лошадей.

Над шатрами развевались различные флаги и знамена. В воздухе стоял гомон от суетящихся людей, к которому примешивался гул четырех базаров. Иногда доносился далекий звон церковных колоколов и призывы муэдзина к молитве, гулкие удары большого барабана в буддийском храме и металлическое лязганье молотов в кузнечных мастерских. В столице монголов, словно в библейском Вавилоне, смешались все религии и народы. Завоеватели согнали в свой главный город лучших мастеровых со всех концов своей обширной империи.

Тимур-Мелик ехал на повозке. Высокий воин-монгол правил впряженными в нее лошадьми. Трое всадников сопровождали повозку. Тимур-Мелик с интересом рассматривал каменные тюркские изваяния, стоящие вдоль дороги. Он видел их и на своей родине. Однако рядом с ними стояла огромная каменная черепаха, хищно выглядывавшая из-под своего узорного панциря. Такого старый воин никогда не видал.

Воспоминание о родине больно кольнуло в сердце. Не приняла она Тимур-Мелика! Полжизни отдавший за ее свободу, он с позором был изгнан из родного города. Сын даже не захотел встретиться с ним! Тимур-Мелик – изгой! Его обвинили в обмане. Лишили собственного имени. Что бы он делал, если бы не прошел школу Акбара? Суфий добровольно уходит от всего мирского. Иначе Тимур-Мелика не связывала бы с жизнью ни одна ниточка. Может быть, кроме чувства мести. Но это чувство давно уже чуждо Тимур-Мелику.

Миром правят насилье, злоба и месть.
    Что еще на земле достоверного есть?
    Где счастливые люди в озлобленном мире?
    Если есть – их по пальцам легко перечесть.

Тимур-Мелик мог бы назвать много счастливых людей. Хорезмшах Мухаммед, его сын Джелал ад-дин, воины Тимур-Мелика, сирийский шейх Акбар, мудрый суфий Омар Хайям. Их легион! Все они с честью выполнили свой долг и встретились с Богом. Наверное, кто-то и сейчас счастлив. Он узнает об этих людях позже. Если это позже для него настанет. Что уготовил ему Аллах? Каково его предназначение, о котором твердил его учитель Акбар?

Тимур-Мелик уже давно катил на повозке. После ухода из Ходжента, он брел, куда глядели глаза. Но вскоре его разыскали монгольские солдаты. Тимур-Мелика хотел видеть сын великого хана Угэдэя. Офицер и солдаты с почтением обращались со старым воином. Они пытались выполнить любое его желание. Кроме желания оставить его в покое.

И вот Тимур-Мелик в столице Монгольской империи Каракоруме! Мог ли об этом даже подумать его любимый воспитанник Джелал ад-дин, для которого слово «монгол» было синонимом слова «враг». Тимур-Мелик вспомнил, с какой мрачной решимостью бросал Джелал ад-дин в бурные воды Инда свою мать и детей. Представил миллионы людей, превращенных в обезображенные трупы безжалостной рукой и смешанных с грязью.

Месяца месяцами сменялись до нас,
    Мудрецы мудрецами сменялись до нас.
    Эти камни в пыли под ногами у нас 
    Были прежде зрачками пленительных глаз.

Эти зрачки не дают покоя Тимур-Мелику. Он их видит повсюду. Напрасно Тимур-Мелик успокаивает себя, твердя священные для него строки:

Ни от жизни моей, ни от смерти моей
    Мир богаче не стал и не станет бедней.

Напрасно вспоминает он мудрые слова Акбара:

– Отрекись от мира! Откажись от его страстей. Тебе не нужна мирская суета. Ты должен быть чужд земных привязанностей. Ты суфий, Тимур-Мелик. Ты должен любить только Бога! Узри Его лик в зеркале своей души.

В темноте своей души Тимур-Мелик видел лишь образы тех людей, которых когда-то любил. Старый воин, в который раз, попытался угадать, с какой целью его везут в столицу монголов. В сердце крепло убеждение, что Кода-хан, сын Угэдэя, хочет купить его свободу. Как он купил его сына. Это надежней, чем вязать руки или пугать смертью. Намного крепче можно привязать своего противника, дав ему хлеба и привилегий. Чтобы было, что терять. Любой смертельный враг превратится в твоего рьяного сторонника. Тимур-Мелик увидел это в Ходженте. Родной сын отказался от отца, выбрав взамен сытую жизнь.

Тимур-Мелик горько усмехнулся. А не льстит ли он себе? Что он за важная птица, ведь Тимур-Мелик уже старик, лучшие годы далеко позади. Но, в подтверждение его мысли, навстречу им из дворца спешил отряд воинов и несколько важных сановников.

Один из них, приблизившись к повозке, учтиво проговорил, склонив голову в поклоне:

– Наш повелитель, чья слава потрясает мир и от имени которого в страхе трясутся народы, оказывает тебе, Тимур-Мелик, великую честь. Он наслышан о твоей былой доблести. Сам великий Чингисхан, Покоритель Вселенной, отмечал храбрость Тимур-Мелика. Поэтому наш властелин доверяет тебе учить наших воинов боевому искусству. Он понимает, что силы Тимур-Мелика уже не те, что в молодые годы. Но мудрость и опыт его бесценны. Тимур-Мелик будет принят как подобает знатному человеку. Великий хан дарит ему дворец со слугами и надеется, что Тимур-Мелик выберет себе достойных жен и наложниц!

Тимур-Мелик спрыгнул с повозки и выслушал речь сановника, слегка склонив голову. Поток мыслей быстрой рекой несся в разгоряченном мозгу старого воина. Вот и финал его долгой борьбы и скитаний. Всё, чего добился Тимур-Мелик, – это подачка со стола его врага? Конечно, можно безбедно провести остаток определенной ему Богом жизни и так, как предлагает ему великий хан. Ведь, когда началась война с монголами, никто в Мавераннахре даже не предполагал, насколько силен Чингисхан. И они верили в победу. И он, и Джелал ад-дин. Сейчас Тимур-Мелик один. Что он может сделать? Согласиться, войти в доверие, выждать подходящий час и нанести смертельный удар внуку этого дьявольского отродья Чингисхана? Но будет ли этот подходящий миг? И сколько времени придется его ждать, ведь Тимур-Мелик не молод? И все это время люди будут считать его предателем? Возможно, они его простят. Скажут, не он один. Все вокруг трудятся на завоевателей.

Тимур-Мелику показалось, что весь мир смотрит на него. Что он скажет? Что выберет? На Тимур-Мелика смотрели невидимые для смертных людей глаза хорезмшаха Мухаммеда, его сына Джелал ад-дина, миллионы людей Мавереннахра, чей прах был втоптан ногами монгольских коней в родную землю. На старого воина неотрывно взирали строгие глаза сирийского шейха Акбара. Что они от него ждали? Внезапно Тимур-Мелик понял, что он сейчас сделает. Ему стало легко и радостно. Словно тяжелая ноша, которую Тимур-Мелик нес на своих натруженных плечах, исчезла.

Тимур-Мелик расправил плечи и поднял взгляд на сановника.

– Неужели вы, монгольские шакалы, думали, что меня можно купить? – Он говорил громко и насмешливо. Глаза сановника округлились от изумления. – Ваш недоносок, великий хан, погряз в пьянстве и распутстве, его глаза заплыли от жира, а ум засох, иначе он не посмел бы мне предложить подобное!

Тимур-Мелик громко выкрикивал ужасные слова, и люди вокруг начинали оглядываться и прислушиваться, пытаясь понять, что происходит. Сановник очнулся от шока и подал команду воинам схватить Тимур-Мелика и заткнуть тому рот. Старый воин схватил палку, которая служила ему посохом в странствиях.

Три воина бросились к Тимур-Мелику. Ловко провернув свою палку в воздухе, старый воин с силой стукнул одного из них в лоб, другому достался удар по носу, третий был опрокинут подсечкой под колени.

Никто из наблюдавших за этой сценой не предполагал такой прыти от старика. Со всех сторон сбежались люди, привлеченные этой потасовкой. Сановник сделал знак и новые воины кинулись на стоящего Тимур-Мелика. К ним присоединилась и поднявшаяся с земли первая троица. Для верности все обнажили мечи.

Тимур-Мелик сделал резкое движение. Взмах палкой. Вскрик от резкой боли. И ближайший воин отскочил в сторону, тряся поврежденной рукой. Его меч, выбитый из рук, описал в воздухе короткую дугу и упал к ногам Тимур-Мелика. Мгновение – и оружие оказалось в руках старого воина. Нападавшие воины шарахнулись в стороны, когда Тимур-Мелик провел мечом по кругу. Это было сделано с такой скоростью и силой, что клинок запел, со свистом рассекая воздух.

– Трусливые крысы, – закричал Тимур-Мелик, продолжая наступать на попятившийся отряд монголов. – Вы можете питаться только падалью! Что, не можете осилить старика?!

Взбешенные воины вновь предприняли попытку схватить Тимур-Мелика, обходя его со всех сторон. Сделав несколько грациозных выпадов, старому воину удалось разоружить половину нападавших и обратить в бегство остальных. Перед Тимур-Меликом остался один молодой воин. Слегка присев на широко расставленных ногах, с открытыми от ужаса глазами, он судорожно сжимал обеими руками выставленный вперед меч.

Оцепеневшая толпа зевак хранила молчание. Они увидели, как Тимур-Мелик опустил свое оружие и шагнул навстречу острому клинку молодого воина.

Тимур-Мелику показалось, что наблюдавшие за схваткой Мухаммед, Джелал ад-дин и все его боевые товарищи молча кивнули в знак одобрения. И старый Акбар кивал головой. Наконец-то Тимур-Мелик увидит своего Возлюбленного Бога. До него только один шаг! И Тимур-Мелик сделал его!

В тронный зал Кода-хана поспешно вошел перепуганный сановник, в сопровождении солдат.

– Мой повелитель, – упал ничком сановник, – Тимур-Мелик мертв! – простонал он, не поднимая головы.

Кода-хан молчал несколько минут, после обстоятельного доклада о происшедшем около дворца. Наконец он поднялся и произнес:

– Встань с колен, Менгу! Повелеваю похоронить Тимур-Мелика по всем мусульманским обычаям. Пусть об этом позаботятся наши невольники-мусульмане. Прикажите отдать ему почести как военному герою. Когда-то мой дед Чингисхан во время битвы у реки Инд сказал своим воинам: «Я хотел бы, чтобы мои сыновья были такими же бесстрашными, как Джелал ад-дин!» Теперь я скажу: «Я хочу, чтобы все наши воины сражались за родину так же отважно, как неукротимый Тимур-Мелик! Слава ему во веки веков! Пусть на его примере воспитываются наши дети!»

Люди не позволили умереть памяти об отважном воине Мавераннахра. Весть о его гибели долетела и до Тахира, и до сына Тимур-Мелика Османа. Долго еще будут рассказывать шепотом люди своим сыновьям о жизни и смерти отважного воина. Пока в Мавераннахре не родится мальчик, которого тоже назовут Тимуром, который, возмужав, сбросит с родной земли монгольское иго и создаст новую империю. Империю Тимура.

На могиле Тимур-Мелика монголами был установлена каменная стела с выбитыми словами из книги, которая была похоронена вместе с воином:

Мы источник веселья и скорби рудник,
    Мы вместилище скверны и чистый родник.
    Человек словно в зеркале, мир – многолик,
    Он ничтожен, но все же безмерно велик!

Предназначение

Хаким лежал на поверхности воды, наслаждаясь невесомостью своего тела. Прямо над ним горели рубиновым цветом мохнатые облака, освещенные закатывающимся солнцем. Это было фантастическое зрелище: бирюзовое небо и кроваво-красные облака. Даже белый снег на вершинах далеких гор окрасился кровавым багрянцем. «Вот так бы и умереть, – подумалось Хакиму, – тихо и умиротворенно». Телу было легко в солоноватой воде Иссык-Куля. И в душе царило спокойствие и согласие с самим собой. Ведь он старше века. Он пережил многих, кто был дорог ему в этой жизни. Зачем продолжать это почти бессмысленное существование? Надо уйти, пока еще есть силы. Чтобы в памяти близких людей остаться здоровым, не сломленным болезнями человеком. Хаким не помнил, сколько схваток он провел в своей жизни. Он был прирожденным борцом. О нем и при жизни ходили легенды. После войны народ любил посещать цирк. В него часто приезжали заезжие гастролеры. Среди них обязательно бывали борцы. После показательных выступлений ведущий предлагал всем желающим из публики померяться силой с атлетами. Все взоры устремлялись в сторону Хакима. Это были счастливые моменты. Под приветственный гул трибун он выходил на арену. Обычно бой не продолжался более двух-трех минут. Несколько выпадов, чтобы понять тактику соперника, и молниеносный проход, заканчивающийся падением ошеломленного внезапностью циркача. Публика ревела в восторге. Надо ли менять этот образ непобедимого борца на больного немощного старца? Уйти, когда никто еще не ждет конца.

Внезапно спокойное зеркало воды, таинственным мерцающим светом отражавшее горящие в небе облака, рассыпалось на миллионы осколков – по озеру прошла рябь. Рыбачье – город ветров. Нет в году такого дня, чтобы не было ветера. На запад от озера открывается вход в Боомское ущелье, которое соединяет Иссык-Кульскую котловину с Чуйской долиной. Из ущелья часто дует сильный ветер. У него даже есть свое название – «Улан». Ветер с востока называют «Санташ». Это название перевала, через который ведет дорога в Казахстан. «Санташ» означает «Считанный камень» – в той местности возвышается курган из камней, брошенных воинами Тамерлана.

Сейчас это был улан. Рябь увеличивалась, перерастая в волны. Ветер дул от берега в сторону озера. Хаким поплыл обратно. Взлетая на очередной волне, он видел, как далек уже темный от сумерек пляж. Надо торопиться, ветер может усилиться каждую минуту. И тогда будет бесполезно пытаться бороться с разбушевавшейся стихией. Раз, когда Хаким рыбачил с другом в утлой лодчонке, налетел улан. Лодку неудержимо несло вдаль на широкий простор. Шутка ли сказать, ширина Иссык-Куля достигает 64 километров. Настоящее море! В длину более двухсот. Есть где потеряться незадачливому рыбаку! Они с другом гребли, напрягая все свои силы, и берег потихоньку приближался. Но стоило рыбакам поднять весла, чтобы перевести дыхание, как лодку стремительно несло дальше в озеро. Не помогал и самодельный якорь, сделанный из большого валуна – он просто волочился за лодкой по песчаному грунту. А дальше – какой якорь?! – глубины больше нескольких сотен метров. Тогда их спасло то, что их лодку подобрал буксир, тащивший в Рыбачье из Пржевальска караван груженных барж.

Хаким внимательно следил за тем, чтобы плыть правильно, не делая бесполезных движений. Он с силой проводил ладони вдоль своего тела, стараясь как можно дальше толкнуть себя к заветному берегу. Вдох – выдох, вдох – выдох. Главное, не хлебнуть горьковатой воды, это собьет дыхание и Хаким потеряет ритм. Как жаль, что ему уже столько лет! Силы уже не те. Да и устает он быстро. Годы, годы. Внезапно в голове мелькнула шальная мысль. Господи, да ведь он сам полчаса назад размышлял о смерти. Видно, Аллах подслушал его мысли и послал ветер. А что если действительно перестать бороться и поплыть туда, куда зовут эти волны? Поставить точку в этой череде однообразных дней. Когда-то Хаким пытался забыться в религии, алкоголе, в самой жизни и не смог. И вот он – его шанс успокоиться навсегда!

Волны неслись ему навстречу, ветер срывал с них верхушки и швырял Хакиму в лицо. «Вот и все, вот и все», – в такт его гребкам бились мысли в его голове. Но старик упрямо загребал руками, все его существо отказывалось прекращать сопротивление стихии…

Ветер прекратился так же внезапно, как и налетел. Хаким с трудом поднимал одеревеневшие от усталости руки и продолжал грести к берегу. Он прекратил плыть, лишь уткнувшись в мокрый песок пляжа. Встать Хаким уже не мог. Он просто перевернулся на спину и молча смотрел на усыпанное звездами небо. В жилах и голове гудела кровь, теплой волной адреналина заливая каждую клеточку его тела. Эта была какая-то животная радость от чудесного спасения.

На пляже уже давно не было ни одного человека. Озеро мерцало призрачным светом, по его темным водам бежала зыбкая дорожка лунного света. Она тянулась через все озеро к лежащему на песке Хакиму. Звезды в лунном свете поблекли, но все равно их было несметное количество. «Вот мое предназначение – жить, жить, несмотря ни на что. Я мог погибнуть в любую секунду своей жизни. Я выжил. Тимур-Мелик предпочел смерть позорной жизни, а я выбрал жизнь. И не прогадал. У меня есть сыновья, внуки. Я буду жить в них. Если бы я погиб раньше – этого бы у меня не было».

Старик представил бегущих ему навстречу внуков и, наконец, попытался встать.

Пора идти домой – родные заждались его.

© Кадыров В.В., 2007. Все права защищены
    © Издательство «Раритет», 2007. Все права защищены

Скачать полный текст книги «Коровы пустыни» (MS Word, 1035 Kb)