Долгая-долгая дорога в Мекку

(притча)

Русский перевод пьесы (публикуется впервые). Сценическая версия и постановка на кыргызском языке осуществлена Барсу Абдыразаковым. Пьеса поставлена в театре «Учур» (Бишкек) в 2008 году. На II международном театральном фестивале в Алматы постановка победила в номинации «Лучший спектакль»

Действующие лица:

Человек
Тень
Старуха
Взрослый
Мальчик
Девушка
Поэт

На первый взгляд, пространство напоминает психиатрическую клинику, а может, прогулочную площадку в тюрьме, закрытую решеткой сверху. В центре сцены железная кровать. Не считая нескольких стульев, табуреток и хлама, разбросанного по сцене, эта кровать по сути единственная и основная деталь декорации. Игровая площадка напоминает боксерский ринг без канатов, за которым с четырех сторон наблюдает публика.

Когда мягкий свет заливает сцену, мы видим двоих. Один из них облокотился о спинку кровати, подтянув к себе ноги и плотно обхватив их руками. Его лихорадит. Он болен. Другой сидит на табуретке чуть поодаль от кровати. У него блокнот, в котором он записывает все, что говорит первый.

Тот, который на кровати, – Человек, вообразивший себя Императором.

Тот, что с блокнотом, – Поэт, вообразивший себя поэтом.

ЧЕЛОВЕК: Все случилось слишком быстро. Я даже не успел опомниться. Меня даже не спросили, хочу я ли быть Императором. А может, спросили? Не помню. Однако вот он я – Император. Где и как прошла коронация, не помню. Речь мою помню – отрывками, кусками, клочками, обрубками – помню. «Я, Император такой-то, обещаю моим соплеменникам всеобщее паломничество в святую землю, где я, Император такой-то, прощу им все грехи, а после открою врата Рая для всеобщего удовольствия, равенства благоденствия и счастья. Там, в тени великого дерева, вы будете наслаждаться молочными реками, райскими плодами и обретете вечное блаженство в объятиях голубокрылых гурий …» Так обещал я им – моим соплеменникам… (Сжимая ладонями виски, как при сильной резкой головной боли). М-м-м … Голова моя кровоточит. Но не от того, что корона въелась мне в голову. Нет! Она кровоточит от того, что мозг мой от бесконечных размышлений укрупняется и давит на череп, а череп, чтоб не лопнуть, вынужден под давлением распухшего мозга расслабить стыки и впустить в освободившиеся поры великие мысли и идеи – мои детища, плод моих бессонных ночей. Да, я велик! Меня распирает мое величие. Я так велик, что со мной в величии может поспорить лишь тот, кто правит вселенной. Мои же подданные, мои рабы признают абсолютное первенство за мной. Рабы в порыве благолепия давно забыли своего подлинного Создателя и почитают меня за Бога. Они настолько в это уверовали, что даже и я начинаю верить… М-м-м. Моя голова… Вот ведь беда – моя голова распухла и впечатала в себя навеки мою корону, как чинара обод. Теперь она всегда со мной. Сплю ли я, моюсь, играю в гольф, как жеребенок, сношаюсь с моими наложницами, испражняюсь, собираю гербарий, вешаю на фонарных столбах разбойников и инакомыслящих, плюю на соседей и их послов, развращаю жен моих подданных – с ней, с моей короной! Она теперь – я. В нее вселились ткани моего тела. В ней расщеплены атомы моей души. Диффузии, инфузории, диареи, панацеи, паранойи, фобии, полтергейсты, фортинбрасы, гильденстерны, лихтенштейны, эйнштейны, марктвейны, портвейны, апокалипсисы, скепсисы, лексусы, бонусы и оболтусы; гидрометцентр, оргцетр, медцентр, пресс-центр; розы, мамарозы, паровозы, водовозы; тюрьмы, трюмы, террариумы, дельфинариумы; рододендроны и роддомы, спермодромы, аэродромы; омоны, тампоны, кондомы; антропология, теология, тавтология – все это отныне принадлежит и ей, моей короне.

Входит некто, вообразивший себя Тенью. На спине несет женщину, которая считает себя Старухой.

ТЕНЬ: Здесь начинается дорога в храм?

ЧЕЛОВЕК: Разве здесь?

ТЕНЬ: Так было нам обещано.

ЧЕЛОВЕК: Кем?

ТЕНЬ: Императором.

ЧЕЛОВЕК: Когда?

ТЕНЬ: Когда мы его короновали.

ЧЕЛОВЕК: «Люди – я им прощу все грехи… Равенство… Братство… Молочные реки… Голубокрылые гурии…» Так?

ТЕНЬ: Да, так было.

ЧЕЛОВЕК: Тогда здесь.

ТЕНЬ: Кто ты?

ЧЕЛОВЕК: Я тот, кто обещал.

ТЕНЬ: Император?

ЧЕЛОВЕК: Вечный Император! Император неба и земли и всего, что в них обитает.

ТЕНЬ: А где твоя корона, Император?

ЧЕЛОВЕК: Она здесь (показывает на голову), только ее не видно. Она присосалось к черепу.

ТЕНЬ: Спина онемела…

ЧЕЛОВЕК: Она сама пойдет, или ты понесешь ее на себе?

ТЕНЬ: Она говорит сама, но я не уверен.

ЧЕЛОВЕК: А ты?

ТЕНЬ: Мне туда нельзя …

ЧЕЛОВЕК: Почему?

ТЕНЬ: Так она сказала. Она говорит, я Тень, сын Тени, отпрыск великого рода Теней, и мне туда нельзя.

ЧЕЛОВЕК: Кто она тебе?

ТЕНЬ: Мать… Так, по крайней мере, она утверждает… Я подобрал её там, недалеко. Она грызла арбузную корку и запивала дождем.

ЧЕЛОВЕК: Там дождь?

ТЕНЬ: Утром, когда я принимал процедуры…

ЧЕЛОВЕК: Процедуры?

ТЕНЬ: Да… Утром, когда я принимал процедуры, враг мне сказал, что…

ЧЕЛОВЕК: Где мы?

ТЕНЬ: Мы собирались идти туда…

ЧЕЛОВЕК: Продолжай.

ТЕНЬ: …Что утром дул мягкий ветер, к полудню поднялась буря, а когда она стихла – пошел дождь. Так сказал враг, когда я принимал процедуры.

ЧЕЛОВЕК: Откуда она здесь достала арбузную корку?

ТЕНЬ: Не знаю.

СТАРУХА (проснувшись): Сынок…

ТЕНЬ: Она говорит, что они её увозят в Бирму, и в прошлом она была скалой.

ЧЕЛОВЕК: Опусти её.

СТАРУХА: Сынок …

ТЕНЬ: Она рассказывала, что однажды уроком, когда она умывалась морской пеной, к ней подкралась тень скалы…

СТАРУХА: О-о-о… Это была тень!

ТЕНЬ: Да, мать. Он подкрался…

СТАРУХА: Это был настоящий… Самый настоящий… (Возбужденно стонет) О-о-о… У-у-у…

ТЕНЬ: Она говорит, я сын той тени…

СТАРУХА (стонет): О-о-о… У-у-у…

ЧЕЛОВЕК: Почему ты её не отпустишь?

ТЕНЬ: Как-то… Ну, это… Перед Императором…

ЧЕЛОВЕК: Она умеет стоять сама?

ТЕНЬ: Раньше умела, сейчас не знаю.

СТАРУХА: О-о-о… ух… ох… да!

ТЕНЬ: С твоего разрешения, Император.

Он ссаживает с себя женщину. Та медленно оглядывается, будто впервые видит эту комнату. Пытается что-то вспомнить, понять, где она? Кто они? Кажется, сознание её проясняется, и она наконец понимает, где она.

СТАРУХА: Ба! Мы дошли! Он выполнил обещание!

ЧЕЛОВЕК: Нет!

ТЕНЬ: Да!

ЧЕЛОВЕК: Нет!

ТЕНЬ: Мы дошли!

ЧЕЛОВЕК: Я Император!

ТЕНЬ: Я тень великой Тени!

ЧЕЛОВЕК: Я Император!!!

ТЕНЬ: Где же твоя корона, Император?

ЧЕЛОВЕК: Она рассосалась.

ТЕНЬ: Докажи.

ЧЕЛОВЕК: Сейчас докажу тебе, раб. (Щупает руками голову) Сейчас… сейчас. Где-то должна быть незазубренная щель, сквозь которую можно просунуть палец и добраться до железа. Сейчас… Где же она? Неужели она зазубрилась? (Тени) На, посмотри сам, может тебе удастся найти её…

ТЕНЬ: Короны нет.

ЧЕЛОВЕК: Неужели нет даже малюсенькой щели или дырочки, сквозь которую можно увидеть отблеск золота?

ТЕНЬ: Короны нет!

ЧЕЛОВЕК (в отчаянии): Значит, корона стал черепом… Выходит, я Император навсегда.

ТЕНЬ: Её снимут теперь вместе с твоей головой.

СТАРУХА: А когда мы успели перейти Аравийскую пустыню? И почему не купались в Мертвом море? Ты сказал пограничникам, что моя фамилия не Скала, как оперный театр, а Скала? Где мой молитвенник? Сколько стоят здесь финики? Не вижу оркестра! Где оркестр? Мы в Африке или Азии? Мы добрались летом или ползком? Мы мираж, или нам кажется, что видим мираж… (резко с болью) Ой, прошу вас, не колите мне сульфу! Это же больно, как вы не понимаете, это очень больно… И не надевайте мне эту рубашку, она теснит мои руки и уродует талию… Я ведь женщина, умоляю вас… (неожиданно) О’Генри был, Освенцим не помню.

ЧЕЛОВЕК: Он был газом.

СТАРУХА: Ах, какая досада… Я не знала, что такой великий человек был всего лишь газом.

Входит девушка. Вид у неё болезненный, бледный. На спине рюкзак, в руке держит небольшой чемоданчик. Одета неряшливо, но не безвкусно. На ногах походные ботинки. На голове носит старомодную пёструю шляпку середины 20-х годов прошлого столетия. Возможно, она близорука, так как носит очки в большой оправе.

ДЕВУШКА: Простите, не могли бы вы мне помочь… Дело в том, что я ищу комнату №7. Это комната №7?

СТАРУХА: Разве это комната?

ТЕНЬ: Да

ЧЕЛОВЕК: Нет!

ТЕНЬ: Да!

(Пауза)

ДЕВУШКА: Я обошла везде, нигде нет номеров, и всюду одинаково… лица одинаковые… Мне сказали обратиться в комнату №7.

ЧЕЛОВЕК: Что вам нужно? Кто вы?

ДЕВУШКА: Ремарка.

СТАРУХА: Эрих Мария Ремарк был хорошим, очень хорошим… Ах, старость, запамятовала… Кем, черт возьми, он был?

ТЕНЬ: Успокойся, мать.

СТАРУХА: А мог бы Мария Ремарк быть опухолью?

ДЕВУШКА: Не смотрите на меня так, я сейчас всё объясню. Я и вправду Ремарка, настоящая театральная Ремарка. Я никогда не играла роли со словами, у меня бессловесная роль… Я намёк. Акцент… Я символ… Метафора… Аллегория. Часто мною пользуются, когда нечем заполнить сцену, или затыкают мною проваленные эпизоды и драматургические куски, где автору не хватает выразительных средств, и он чувствует беспомощность. Тогда появляюсь Я, Ремарка. «Из темноты, – пишет автор, – то из темноты, то из глубины и никогда с неба? – Из темноты появляется девушка-призрак, или ангел, – в театре это одно и тоже. – Она играет на скрипке душераздирающую мелодию. Она чиста, гармонична… Я выхожу в ослепительно белом платье, волосы распущены, на ногах белые тапочки, а чаще ничего. В руках, в зависимости от требования режиссера, скрипка, как я уже сказала, или, на худой конец, флейта. Появляясь из темноты, имитирую игру на флейте. Стою долго, чувственно раскачиваясь из стороны в сторону, пока герой, прорыдав последние слова, ни умрет. А когда он, многозначительно вскинув руки, рухнет на пол, я доигрываю последние ноты и исчезаю, как и появилась, в темноту. Вот моя функция. Это всё, чем я могу быть в жизни, – Ремаркой. Меня часто критики называют Штамп, Банальность, Сантимент, Мыльной оперой, Фальшь, одним словом. Я же предпочитаю оставаться Ремаркой. Она в каком-то смысле придаёт мне таинственность, романтичность – будто находишься под темнотой вуалью, и в жизни моей – если это есть жизнь – какой-то смысл».

(Пауза)

СТАРУХА (протестующе): Почему нельзя быть опухолью, если О’Кейси поэт, а Освенцим газ?

ЧЕЛОВЕК: У вас забавная шляпка. Вы с ней собираетесь идти туда?

ДЕВУШКА: Если это там возбраняется, меня ведь никто не предупредил, что там быть в шляпе нельзя… Даже там (указывает в сторону) меня предупредили. (Она в крайнем смущении) Хоть бы намекнули, я бы поняла. Я бы исправилась… Простите, пожалуйста.

(Пауза)

ДЕВУШКА (пытается как-то разрядить гнетущую обстановку): Представляете, я видела, как однажды одна актриса – фамилию не скажу, а то сразу узнаете, – пришла в театр в одном пеньюаре. На её теле ни-че-го не было, кроме этого прозрачного, как стекло, пеньюара, т.е. все просвечивалась, и она была абсолютно голой… (Случайно пытается выдавить из себя смех) Это она так пыталась отомстить…

ЧЕЛОВЕК: Надеюсь, вы не последуете её примеру?

ДЕВУШКА: Ах да, конечно… То есть, конечно, нет… Господи… (решительно) Если вас моя шляпа не устраивает, я её сниму… Но, простите, выбросить не могу – это память.

СТАРУХА: Прошу заметить: я не последняя в пустыне изгнанница.

ДЕВУШКА: Если вы спросите, от бабушки ли это память, скажу, конечно же, нет. Нет, что вы! Не смешите меня, я вовсе не помню, кто была моя бабушка. Часто там (указывая куда-то) я пытаюсь вспомнить лицо матери, но почему-то вижу густую смесь носов, лиц, ушей, губ, глаз, бровей, подбородков… Цвет волос тоже не помню. Помню, когда я была маленькой, она подняла меня к зеркалу, висящему на стене, и я с ужасом увидела в отражении зеркала, что у неё голова лисицы. (Резко) Вы не скажете, который час?

ТЕНЬ: Нет, не скажу.

ДЕВУШКА (в панике): Пожалуйста! Умоляю, скажите, кто-нибудь, который час! (Кричит) Который час!

ЧЕЛОВЕК: Я помню год, а час не помню.

СТАРУХА: Ночью мне не спалось. Так вот, я решила сосчитать до ста. Досчитала до 23-х и вдруг – 36, 37, 38… Считаю, а сама думаю – куда делось 25? 39, 40… Где 25? 41, 42… И 26, не помню, чтобы я сказала 26… Не было 26-ти, нет… 43, 44… Не было! 55, 57… Куда я дела 26? 13, 14 – считаю, не могу остановиться… 17… Где 26, думаю? 62, 62… Нету, исчезла цифра! 65, 5, 36, 6… Нет 26-ти … А может, такой цифры нет вовсе, думаю?.. 120… Может, пока я здесь, отменили цифру 26? 22-ое июня… 6-ое мая… Отменили, видимо… 33-е февраля… Собрались и сказали: к черту 26! Приняли меморандум, изменили конституцию и всенародно объявили: не нужна нам эта цифра, обойдемся… Августин 230… Великие нации обойдутся без такой мелочи, как цифра 26. Подняли руки, опустили и готово. Вот почему выпало 26. (Плачет) Бедная, бедная цифра.

ЧЕЛОВЕК: Бедная, бедная нация.

СТАРУХА: Нет, цифра бедная!

ТЕНЬ (девушке): Я скажу вам, который час…

ДЕВУШКА: Нет. Не надо. Шляпку подарил мне один артист. Он был молод и молчалив. Держали его в театре из-за лица. Это был типаж случайной жертвы. Амплуа: труп. Он вечно был в свите какого-нибудь персонажа, и если надо было кокнуть кого-то, то, конечно же, первой жертвой был он. О, умирал он мастерски, – это единственное, что он умел делать безупречно. В этом ему не было равных! Он был великолепен! Взмывали руки к небесам, глаза закатывались, дыхание учащалось, ослабевали мышцы ног, лихорадочная дрожь пробегала по всему телу, и видно было, как в этом хрупком и нежном теле дух истерично бьется за жизнь. А потом – оп! – дух отлетает, и бренное тело падает замертво вот так (показывает) до самого финала представления…

СТАРУХА: А если стрелка часов показывает 26 минут, что сказать тогда?

ЧЕЛОВЕК: Промолчать минуту, а после, резко выдохнув, ответить: 27.

СТАРУХА: Как 27? Его ведь тоже не было!

ЧЕЛОВЕК: Тогда просто скажите, что сегодня апрель!

СТАРУХА: Здорово придумано. Так и отвечу: апрель!

На сцене, медленно ступая один за другим, появляются двое. Тот, что большой, с выпуклым животом и с шляпой, воображает, что он Взрослый. А тот, что выглядит болезненно чахлым, робким, тщедушным, держит в руках перевязанную стопку книг, несет за спиной детский ранец, и на голову водрузил детскую шапку-ушанку, вообразил, что он Мальчик. Они держатся плечом к плечу, как жертвенные бараны.

ВЗРОСЛЫЙ: Нам там (указывая в сторону) сказали собираться здесь. Они (указывая в сторону) сказали, ждите в накопителе. Они сказали, когда придет час…

СТАРУХА: Апрель!

ВЗРОСЛЫЙ: Нет, это было не тогда, раньше…

ТЕНЬ: Могу я все спросить. Вы тоже собираетесь туда?

ВЗРОСЛЫЙ (сквозь случайный кашель): Да... я вот во дворе собрал горсть камушков... Чтоб бить ими того... Чтоб было ему больно.

ЧЕЛОВЕК: Бедный, бедный народ.

ВЗРОСЛЫЙ: Здесь, в ранце, тоже камни. (Мальчику) Развернись, покажи. Вот. А в чемодане еда, справки, талоны и квитанции, отчеты о проделанной работе, характеристика с места работы, вырезки из газет, скатерть, отвертка, батарейки, туалетная бумага, трудовая книжка, спички, альбом с фотографиями близких, журнал, удлинитель, пакеты для мусора, соль, сода, аптечка, рашпель, расческа, лупа... У меня еще была граната, но я ее где-то потерял.

ДЕВУШКА: А южный край с полуденной стороны до Индии, и по течению потока до великого моря; это полуденный край на юге…

СТАРУХА: Когда мы прибудем туда, я лягу так, чтоб затоптали насмерть. Когда по моим старым костям галопом пробегутся миллионы, я попытаюсь выдержать боль… Закрою глаза и буду молиться, пока душа не покинет меня. Перед самой смертью улыбнусь и тихо произнесу: «К’адару – лахи ва ма ша’а фа’ала», что значит: «Это предопределено Аллахом, и он сделал, что пожелал!»

ДЕВУШКА: И вот предел земли: на северном конце от великого моря через Хетлон, по дороге в Цедад, Ефам, Берот, Сивраим и Гоцар – Тихон…

СТАРУХА: И пока не наступит Судный день, в котором Господь определится с моей душой, я буду сочинять песни и громко петь, чтоб меня услышали все неутешные души… О, как я буду петь!

ТЕНЬ: О чем ты будешь петь, мать?

СТАРУХА: О цифре
Двадцать пять,
Двадцать шесть – 
Это лесть, это месть,
На пути туда мы, 
Всех нас не перечесть!

ЧЕЛОВЕК: Уймись старая!

СТАРУХА: Апрель!

ТЕНЬ: Успокойся мать!

СТАРУХА: Я тебе не мать! Я скала!

Он взял меня насильно в одно прекрасное пурпурное утро. Я не хотела, я презирала его, я ненавидела собственную тень, ненавидела черную волосатую родинку на пол-лица. Он взял меня … Мне было больно, я кричала и отбивалась, но он вонзился в меня так крепко, как акула-меч, и вбивался в меня, как акула-молот, и вгрызался в мою шею, в мою мраморную белоснежную шею, в моё мраморное тело, омытое живительными соками кораллов и очищенное прибрежными моллюсками, как беспощадная тигровая акула. Ты родился из вулкана, который скоро извергся из моего чрева. Изрыгая огонь и пепел, выблевывая из себя его семя в муках боли, я родила тебя.

Тень тени. Ай-а! Мне и сейчас больно. Ай-а! Свет родил тень.

ТЕНЬ: Мы скоро пойдем мать, успокойся.

СТАРУХА: Обязательно пойдем, сынок. Ай-а, вбивался, как рыба молот.

ДЕВУШКА (Тени): Извините… Простите… Мне так неловко… Позвольте спросить.

СТАРУХА: А по дороге я спою тебе песню.

ТЕНЬ: Да, мама.

СТАРУХА (обращая внимание Тени): Приглядись к ней, приглядись!

ДЕВУШКА: Вы Тень?

ТЕНЬ: Она так считает.

СТАРУХА: Моя шея отмыта кораллами.

ДЕВУШКА: Позвольте спросить, чья Тень?

ТЕНЬ: Не знаю… Может, матери Скалы. Может, иссохшего дерева; может, полуразрушенного дувала; может, уснувшего под тенью кипариса мальчугана… Может, я тень виноградника или орла, беззаботно парящего под облаками… А может, тень письма, дрожащего в уединении, а может, арбы, везущей утопленника… Я тень веселого застолья, тень игры и тень прощальных поцелуев, и тень постели, в которой нежатся влюбленные; светлых мыслей тень и тень разочарований. Я тень молитв и праведных поступков; и обещаний тень; тень Солнца на поверхности Луны; Я затмений тень; тень ночи и снов я тень; я тень пера в руках поэта; я тень себя, тебя и мыслей твоих тень. Я темная сторона ответа; я то, что укрупняет главное, будучи второстепенным.

МАЛЬЧИК: Неправильно это, неправильно! Ошибка! Профанация! Вас вводят в заблуждение товарищи путники. Они убеждают вас в том, что молоко белого цвета. Молоко же не может быть белым, если трава, которую ест корова, зелёная. А раз трава зелёная, значит, и молоко должно быть зелёным. А если молоко белое, то и трава должна расти белой!

(после короткой паузы)

ЧЕЛОВЕК: Этот прыщавый мальчик тоже…

ВЗРОСЛЫЙ: Простите, сир, это не мальчик.

ЧЕЛОВЕК: Пока я ясно вижу одно – это не девочка.

ВЗРОСЛЫЙ: Я согласен, что он прыщав, но что он мальчик, – нет.

ЧЕЛОВЕК: Это не мальчик?

ВЗРОСЛЫЙ: Нет.

ЧЕЛОВЕК (вглядывалась в мальчика): Нет?

ВЗРОСЛЫЙ: Нет же, смотрите повнимательней.

ЧЕЛОВЕК: Кто же это, если не мальчик?

ВЗРОСЛЫЙ: Неужели вы не видите, Ваше величество, ну посмотрите же, вглядитесь.

ЧЕЛОВЕК: Что же это, черт возьми?!

ВЗРОСЛЫЙ: Это агнец! Это агнец Божий! Это жертвенный молочный ягненок. Это спаситель, царь!

МАЛЬЧИК: И собирались сатрапы, налистники, военачальники, верховные судьи, казнохранители, законоведы, блюстители суда и все областные правители на открытие истукана, которого Навуходоносор-царь поставил, и стали перед истуканом, которого воздвиг Навуходоносор. Тогда глашатай громко воскликнул: «Объявляется вам, народы, племена и языки – в то время, как услышите звук трубы, свирели, цитры, зеницы, гуслей и симфонии и всяких музыкальных орудий, падите и поклонитесь золотому истукану, которого поставил царь Навуходоносор… И пали все народы, племени и языки, и сказали царю Навуходоносору: Вовеки живи, Царь!

(Пауза)

ЧЕЛОВЕК: И он тоже туда?

ВЗРОСЛЫЙ: Да, мой Император.

ЧЕЛОВЕК: С камушками в ранце?

ВЗРОСЛЫЙ: С камушками, повелитель.

ЧЕЛОВЕК: Он тоже верит в это?

ДЕВУШКА: Мы все в это верим.

ЧЕЛОВЕК (указав куда-то в сторону): Там, за всем этим, и там (показывая в другую сторону) за всем тем тоже верят в чудодейственную силу камушков?

ТЕНЬ: Всюду в это верят, наш Император.

ЧЕЛОВЕК: Неужели всюду?

ВЗРОСЛЫЙ (падая на камни): Куда ни глянь, сир, везде в этом убеждены.

ЧЕЛОВЫК: Убеждены, говоришь? Ладно… Ладно… (Взрослому). Сын человеческий, стань на ноги твои, я буду говорить с тобою.

ВЗРОСЛЫЙ (встает): Да, мой Император.

ЧЕЛОВЕК (про себя; заметно, что у Человека сильный озноб): Ох, какая холодная ненастная ночь! Бедный, бедный народ, который не видит, что идет пагуба… Итак, кто хочет слушать – слушай, а кто не хочет слушать – не слушай, ибо вы – мятежный народ… Скажи, сын человеческий, если бросить в него камушком, ему будет больно?

ВЗРОСЛЫЙ: Так говорят…

ЧЕЛОВЕК: Я спрашиваю у тебя, раб, ему будет больно от твоих камушков?

ВЗРОСЛЫЙ: Так делают все.

ЧЕЛОВЕК: Отвечай, будет ему больно, или нет?

ВЗРОСЛЫЙ: Не знаю…

ЧЕЛОВЕК: Скажи, когда попадешь в него камушком, он будет плакать и корчиться от боли?

ВЗРОСЛЫЙ: Не знаю…

ЧЕЛОВЕК: Отвечай, собака, отвечай, падаль: ему будет больно, если ты побьешь его своим камушком?

ВЗРОСЛЫЙ (теряя обладание): Не знаю!

ЧЕЛОВЕК: Ты – мусор, микроб, инфузория, недоносок, скажи, я требую, я приказываю тебе отвечать! Будет ему больно или нет?

ВЗРОСЛЫЙ (плачет): Не знаю!

ЧЕЛОВЕК: Не знаешь? Тогда ответь мне на такой вопрос. Неужели он, тот который был первым среди равных себе; он тот кто был вторым по мощи после Первого; он перед которым все трепетали и преклонялись; он, тот который управлял галактиками и правил вселенной, он, тот который был создан из огня; он, тот который правит ныне миром и называет себя Царём может ли испугаться твоих камушек?

ВЗРОСЛЫЙ: Ему не будет больно! Напротив, он будет смеяться. Он будет смеяться, как взрослый над шалостями глупого ребёнка. Он надорвется от хохота, как от щекотки, при виде моих камушков. Он соберет свой великий легион, чтоб и они надорвали свои животы от смеха, и тыкнет перстом о мои камушки, и тогда разразится вселенский хохот. (Падая от смеха, в слезах, на пол) О Боже, прости меня, прости меня, Боже! Но я же не виноват, мне сказали, там все так делают…

ЧЕЛОВЕК: Все? А какое тебе дело до всех? До этого стада блеющих невежд… Посмотри на себя, поверни зрачки вовнутрь себя, вглядись, и ты увидишь его! Он в тебе, он смеётся над тобой изнутри тебя. И не надо идти куда-то, размазывая, подобно улитке, свой слизкий вонючий след, чтобы там, в конце пути, швыряться камушками. (Указав на сердце Взрослого). Он здесь! Тот, которого ты ищешь, стоит перед тобой, бросив в меня свои камушки.

ВЗРОСЛЫЙ: Ты царь! Ты Император!

ЧЕЛОВЕК: Не смеши меня, человек! Я тот, которого ты ищешь там. Я здесь! Я рядом! Не иди туда, не преодолевай свирепые пустыни, не переплывай рек, не обходи гор, не тревожь села людоедов – останься, вот он я!

ВЗРОСЛЫЙ: Ты Император!

ЧЕЛОВЕК: О, раб! О, раб!.. По праздникам я хожу в ваши храмы, стою коленопреклонный в толпе таких же слепцов, как ты, произнося священные слова молитвы, в которые не верю, и, знаешь, что я делаю, – смеюсь! Да, смеюсь над вами, потому что вижу по вашим суетливым повадкам, что и вы не верите в то, что делаете. И, слыша исковерканные слова по всему храму, – смеюсь! Смеюсь, когда вижу, как после молитвы вы сломя ваши пустые головы бежите из храма в ваши дома и лавки. Вы говорили минутой раньше – там, в храме? Вы хоть помните, кто Он? Где же ваш трепет? Где ваша любовь и благодарность ему? Где ваш страх быть не услышанным, непонятым, не прощённым, не спасённым, не возлюбленным? Меня, Императора, вы боитесь, а его – нет! Передо мной трепещете, как осенние листья, а с ним говорите, как с ровней себе. Вы, дрова ада, партия сатаны, сплотили ваши ряды и предали Того, кто вас создал и окутал любовью! В этого бросаетесь камушками, потому что жалеете его, оберегаете царя вашего. А в того, кто бесконечно прощает ваше лицемерие, предательство и ложь, вы бросаетесь булыжниками, линчуете и убиваете его посланников! Где, куда делись слова: «Возлюбленные! Будем от Бога, и великий любящий рождён от Бога, и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь!»

ДЕВУШКА: Бог есть любовь!

ЧЕЛОВЕК: Зачем же, раб, ищешь его там, в огненных пустынях Аравии, зачем ты несешь туда свои камушки? Чтоб пристыдить того, кому стыд чужд? Унизить того, в ком унижение суть? Оскорбить оскорбляющего? Не иди туда, там его нет, он здесь. Вот он, перед тобой. Брось в меня свои камни!

ВЗРОСЛЫЙ: Не могу! Нет, ты царь! Ты Император.

ЧЕЛОВЕК (вопит): Я – он!!!

ВЗРОСЛЫЙ: Нет!

ЧЕЛОВЕК: Я – это он!

ВЗРОСЛЫЙ: Помучай! Помучай, сатана! Из ада нечисть! (Внезапно Взрослый вытаскивает из за пазухи револьвер и несколько раз стреляет в Человека. Револьвер не заряжен, и от того мы слышим только стук байка об барабан. Неудачная попытка убийства окончательно выводит его из себя, и он падает, рыдая, на пол). Ты нам обещал паломничество… Обещая простить грехи… Ты обещал… Ты обещал…

ЧЕЛОВЕК (присаживаясь к взрослому): Ложь… Все это ложь. Он здесь. Он в этой комнате. Он – это я, он – это они. Брось свои камушки в них. Или сгрызи эти камушки сам – убей его в себе.

ВЗРОСЛЫЙ (все ещё на полу, в слезах): Ты обещал… Ты Император…

(Короткая пауза)

ЧЕЛОВЕК (устало): Да, раб, я Император… Я Царь… Я Бог… И я выполню своё обещание.

ДЕВУШКА: Ибо близок день! Так близок день Господа, день мрачный, година народов наступает!

МАЛЬЧИК: И опустошу Пафрое, и пошлю огонь на Цоан, и произведу суд над Но.

ТЕНЬ: И узнают когда, пошлю огонь… Все подборы будут сокрушены…

СТАРУХА: И было это в двадцать пятом году по переселению нашему, в начале года, в десятый день месяца, в четырнадцатом году по разрушении города, в тот самый день!

ДЕВУШКА: И будет в тот день, когда Бог придёт на землю…

ТЕНЬ: Семь лет будем жечь оружие, щиты и латы, луки и стрелы, булавы и копья. Семь лет!

МАЛЬЧИК: И возвращаю плен Египта, и обратно приведу их в землю Пафрое, в землю происхождения их, и там они будут царством слабым. Оно будет слабее других царств и не будет более возноситься над народами; Я над вами, народами.

СТАРУХА: В одиннадцатом году, в первом месяце, в седьмой день месяца… О, рыдайте, о, злосчастный день!

ДЕВУШКА: Мы умрём от иноземцев смертью необрезанных

ТЕНЬ: Я тебе не фараон, царь Египетский, большой крокодил, который, лёжа среди рек своих, говорит: моя река, и я создал её для себя!

МАЛЬЧИК: И зарыдают о тебе громким голосом, и горько застенают, посыпав пеплом головы свои и валяясь во прахе; и остригут по тебе волосы догола, и опояшутся вретищами и заплачут о тебе от душевной скорби горьким плачем.

(Все, кроме человека, плачут)

ЧЕЛОВЕК: Успокойтесь, хватит! (Все вдруг замокают) Собирайтесь, мы идём!

СТАРУХА: Мы пойдём через пустыню Дифлаф?

ЧЕЛОВЕК: Нет. Мы пойдём иным путём.

ДЕВУШКА: Радуйся и веселись, обитательница земли Уц! И до тебя дойдёт чаша: напьешься допьяна и обнажишься…

МАЛЬЧИК (с посохом в руке, изображая смелого): Помогите, пожалуйста, чем-нибудь. Помогите! Услужите. Не убивайте душу.

ТЕНЬ: Отстань.

СТАРУХА: Я знала двух сурикатов. Одного звали Джинда, а другого Маркс.

ВЗРОСЛЫЙ: Маркс?

ДЕВУШКА: Маркс.

ТЕНЬ: А вы знаете, говорят, что Ленин был наш.

СТАРУХА: Подумать только, и Ленин…

МАЛЬЧИК: Столько великих, и все наши!

ВЗРОСЛЫЙ: Основали мир мы, и культуре человечество научили мы, и писать по-человечески учим мы.

СТАРУХА: Это уж чересчур, другим бы тоже что-то досталось.

ТЕНЬ: Куда им до нас!

ВЗРОСЛЫЙ: Именно!

ТЕНЬ: Наша гордость – это крепкий лоб и жестокое сердце.

ЧЕЛОВЕК: Вы идёте или нет?

МАЛЬЧИК (также изображая слепого): Помогите, не убивайте душу, ибо, когда убивают душу, нет ни наших, ни ваших, ни южан, ни северян, ни островов Киттимских, ни Фарисских кораблей…

ДЕВУШКА: Юноша – тот, ну тот, который подарил мне шляпку…

ЧЕЛОВЕК: Вы не помните, кто тот критик, который назвал мир театром?

СТАРУХА: Конечно, не наш. Наш такое сказать не может.

ВЗРОСЛЫЙ (с чемоданом в руке): Мы идём или как?

ДЕВУШКА: Сейчас… Сейчас. Ладно. Так… Юноша, который подарил шляпку… Я говорила вам, что у него никогда не было текста? Это было так и не так… Вот… Перед тем, как выброситься из окна – а это был тот день, когда день был без числа, – мы оказались вместе в Эдемском саду. Мои одежды были украшены всякими драгоценными камнями: рубин, топаз и алмаз, хризолит, оникс, сапфир, карбункул, изумруд и золото, искусно усаженное у меня в гнездышках, и нанизанное на мне, как в день сотворения. Он, юноша, там появился, пенился и лучился ярко, будто солнце светилось изнутри него. Играли флейты, хоралы.

ТЕНЬ: Пели ангелы небесные, а радуга служила нимбом им. Мой юноша покинул пенную субстанцию, где был в совершенстве сотворен, и двинулся ко мне на крыльях лебедей. Невидимый оркестр заиграл гимн. Все Эдемские птицы запели: Осанна! Осанна! А звери в приветствии пали ниц. «О, Нимфа, – сказал он. – О, совершенство красоты, царица неба и земли будь мне супругой…» (неожиданно умолкла).

МАЛЬЧИК: «О, будь мне супругой…»

ТЕНЬ: Что дальше?

СТАРУХА: А дальше наступили, вероятно, суровые будни.

ЧЕЛОВЕК: Идемте.

ВЗРОСЛЫЙ: Наконец-то. (Мальчику) Где ранец?

ТЕНЬ: Что было дальше?

ВЗРОСЛЫЙ: Ну, что вы пристали к этой сумасшедшей, ей все это привиделось.

МАЛЬЧИК: Знай, о сын человеческий, видения относятся к концу времени.

ТЕНЬ (кричит): Что дальше было?!

ДЕВУШКА: А дальше ничего не было. Его скинули с Эдемского сада.

ТЕНЬ: Он остался жив?

ДЕВУШКА: Адаму повезло больше (пауза).

Запыхавшись, вбегает Поэт. Голова покрыта старой обветренной кепкой. За спиной рюкзак. В одной руке держит старый чемодан, в другой стопка перевязанных газет.

ПОЭТ: Мне сказали, что вы давно умотали, а я, молодец, не поверил – я никому не верю, – побежал, схватил, что мог. Бежал; жажда! А нигде нет воды, и уже полное безобразие – комнат нет!

ЧЕЛОВЕК: Вы опоздали.

ПОЭТ: Как так опоздали? Я поэт, а поэт имеет право задержаться.

ЧЕЛОВЕК: Вас нет в наших списках…

ПОЭТ: Меня нет в ваших списках. Конечно, нет и не будет. Мое имя впечатано золотыми буквами в вечных небесных скрижалях.

ЧЕЛОВЕК: Вот и обращайтесь туда. (Остальным) Собирайтесь, идем.

(Все собираются)

ПОЭТ: Стойте, куда вы без поэта?

ЧЕЛОВЕК: Ты нам не нужен, и тебя там не ждут.

ПОЭТ: Ага, понимаю – идол ревности у ворот! Ну, хорошо (Бежит к кровати и, стоя на ней, обращается куда-то вверх). Эй, там наверху! Бросьте веревку, поэт хочет удавиться (присутствующим). Мало вам Есенина, сволочи!

МАЛЬЧИК: Вы, значит, поэт?

ПОЭТ (оперно): Ха-ха-ха! Спрашивает, поэт ли Я! Нет, мальчик, не поэт! Не поэтишка! Не Гомер вам какой-нибудь. Не Байрон я, чтоб в кудряшках ходить. Не Гафиз я, не Хайям, чтоб нюни распускать. И Гете мне нипочем, плевать на Данте и Петрарку – все они мальчишки предо мной. Поэт ли я! Нет, не поэт! Я император поэзии! Я Ван Гог слова! Я Моцарт рифмы! Я Платон мысли! Вот кто я!

СТАРУХА: Ван Гог был китайцем?

МАЛЬЧИК: Нет, не китайцем

СТАРУХА: Неужели тоже нашим?

МАЛЬЧИК: Нет, не вашим.

СТАРУХА: Как жаль, но я уверена, что где-то там наблудила наша блудница. Надо обязательно обратить внимание на глаза и на цвет кожи, на лоб и на округлость лица, они сразу выдадут нашего. Кровь есть кровь.

ЧЕЛОВЕК: Мы идем без вас, поэт. А с меня достаточно этих.

ПОЭТ: Но моими устами глаголет истина!

ЧЕЛОВЕК: Блуд! Твоими устами глаголет блуд.

ПОЭТ (девушке): Гражданочка введите это в протокол, меня оскорбляют.

МАЛЬЧИК: И блудили они всюду, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой Огола, а сестре ее – Оголина. И пристрастились к любовникам своим, у которых – плоть ослиная и похоть как у жеребцов.

СТАРУХА (поэту): А спойте что-нибудь и сыграйте нам на аккордеоне.

ВЗРОСЛЫЙ: Да-а, хорошо бы на дорожку.

ПОЭТ: Я не Ростропович вам какой-нибудь, чтобы песенки распевать. Я – поэт, и мне дорога только туда, на самый верх. Я заслужил, мои стихи, мои поэмы, оды…

ЧЕЛОВЕК: Уймись поэт, уйди, тебе уже не спастись.

ПОЭТ: Не надо воспринимать меня, черт возьми, как какое-нибудь насекомое.

МАЛЬЧИК: Так ты вспомни распутство молодости свое, и кровь на руках, и с идолами своими прелюбодействовала, и сурьмила глаза твои и украшалась нарядами.

ПОЭТ: А вы, сопляк, помогли бы!

ЧЕЛОВЕК: Пойдемте же, мы опаздываем!

ДЕВУШКА: А я по множеству милости Твоей войду в дом Твой, поклонюсь храму Твоему в страхе Твоем. Господи! Путеводи меня в правде твоей… и уровней предо мной путь Твой!

ЧЕЛОВЕК: Идем. (Все идут за ним) Нет, стойте. Сядем перед дорогой и помолчим.

(Пауза)

МАЛЬЧИК: Мене, мене, текал, упарсин!

ТЕНЬ (императору): Скажи, кормчий, туда мы пойдем обычной дорогой?

ЧЕЛОВЕК: Туда обычные пути не ведут.

ДЕВУШКА: Он красовался высотою роста своего, длиною ветвей своих, ибо корень его был у великих вод. Недры в саду Божии не затемняли его; кипарисы не равнялись с ним красотою своею. Я украсил множеством ветвей его так, что все дерева Едемские в саду Божием завидовали ему.

(Вдруг свет гаснет. Все замирают. Только один луч освещает Человека).

ЧЕЛОВЕК: Мимо. Все не туда, Дома, облака, синева неба, чернота бездны, мусорные баки, чирикание птиц холодной зимой, похмелья запах, вкус женских сосков, хруст опавших листьев под ногой, отчаяния смехи свист кипящего чайник, заглавия газет и фото в полупрофиль лживого лица, хлеба запах и вонь тоски – все мимо. О ветер, свистящая шлюха природы, облачись бурей и смети все на своем пути. Обернись смерчем и безжалостным хоботом своим пробури землю до самого дна и низвергни нас туда, в огнедышащую пасть ада. Не надо нам Рая. Молочных рек и млечный путь — не надо; голубокрылые гурии – вон! Шестикрылые херувимы сгиньте с глаз – мне вас не надо! Не нужно радужных цветов, полетов райских птиц, и спиц просроченных молитв – не надо! Ни обещаний пустозвон, и сплетен за душой, ни неба черный небосвод, любимых ласк – не надо! Ни скрёб друзей в прихожей, ни нож в спине, ни скуки гроздь, ни слёзы гроз – не надо! Ухмылки подлые друзей и письма куда надо. Шарфы зимой и ласты летом, тосты гостей и вой зверей – всё это мне не надо! Не надо мне и скрип пера в тоскливый вечный дождь, не надо утренней росы, я обойдусь – что ж. И вечной мерзлоты не надо, и оттепель – прочь! Прочь север, юг, восток и запад, меридианы прочь. Я ухожу туда, где ночь орудует умами, где если скажем «нет», мы не услышим прочь! Ты, о буря, истерика земли, зловонная мачеха природы – сотри, смети, уйми, утри, вонзись в меня гниющими зубами и жалом, подобно скорпиону мне в сердце, впрысни яд, и мозг больной мой высоси, подобно горным паукам. Останови меня, дай отдохнуть, и отдышатся. Я устал! О ветер, краснощекий юный мальчуган, путника попутчик, одуванчиков милый друг, парусов любитель и влюбленных нежный меломан – уймись… Остановись. Уйди, мне не по себе. Хватит, я сказал! Угомонись! Оторвись! Изрыгнись, мать твою! Хватит! Я тебе приказываю – стой! Остановись, паскуда ветрогон! Остановись сука, тебе приказываю я, Император! О небо! О небо! Синева… Крылья… Тишина…

(Сцена освещается. Персонажи выходят из оцепенения; действие продолжается так, как будто не было слов Императора)

ТЕНЬ: А вы знаете Седрах, Мисах и Авденаго брошены в печь за отказ поклонятся Истукану.

СТАРУХА: В двенадцатом году в пятнадцатый день того же месяца, во второй день было мне слово: Живу я! Я семь!

МАЛЬЧИК: Я состою из разных химических элементов из таблицы Менделеева. В том числе из тех элементов, которые открыл сам. Эти элементы не радиоактивны, от них не выпадают волосы, не разрушаются клетки тела, не сохнет кожа, не разлагается кровь, нет рвоты и кровяного поноса. Элементы эти называются…

ПОЭТ (поет): Что наша жи-и-изнь – и-и-гра!

ВЗРОСЛЫЙ: Скорее, она туалетная бумага.

СТАРУХА: Где-то я читала такой конец письма: «Чи 34 сло МЦ гдао РальФев 349». Это я где-то читала. Где же? Не помню. Наверное, писал наш, в этом нет сомнения.

ПОЭТ: А давайте махнем на Берег слоновой кости крабов кушать. И будем запивать эту гадость красным вином.

МАЛЬЧИК: Мене, мене, текел, упарсин.

ПОЭТ: Все, не выдержала душа поэта. Я прочту вам мои стихи, чтоб приободрить вас перед вашим походом.

ВЗРОСЛЫЙ (передвигаясь ближе к Поэту): Давайте дружок, давайте. Интеллигенция – золотая кладезь страны!

СТАРУХА: Чеснок, лакрица, сушенные лягушачьи лапки, семь мочевых капель, чешуйки и жабры морского конька, взбитые с грецким орехом и яичной скорлупой болотной черепахи помогают от безумия.

ПОЭТ: Тогда садитесь ближе. Все сюда. (Тени) И вы тоже (Старухе) Не перебивать. Внимание. (Прочищает горло) Это стихи белые.

СТАРУХА: Стихи белые? А разве стихи цветные?

ПОЭТ: Они не рифмованные.

ДЕВУШКА: Почему?

ПОЭТ: Мой антирифм от антижизни.

МАЛЬЧИК: Пулю в сердце.

ПОЭТ: Рано еще. А ну, взбодрились! Итак, стих: «Стеною гор окружены мы…»

ДЕВУШКА: Прости нас, Господи.

ПОЭТ: Народ всемогущий, умный
Колыбель народов мира – мы
Талантливый народ!
Адамово отродье, но яблоко греха 
Неискусившие и потому 
Из Эдема в Эдем отосланные за
Честь, добра, талант; Язык наш
Совершенство, звук свирели так как
Не Кайна подлюги мы наследия, а
Потомки прямые отца отцов наших
Священным галопом историю топчем 
Историю свершая…

МАЛЬЧИК: Пулю в сердце, в висок нож.

(Поэт продолжает читать)

Для народов невежд
От стальных эскимосов и 
Пигмеев заполонивших мир 
Мы строим корабли 
Космические фрегаты 
Фабрики, заводы и мосты 
И геометрию науку не пигмеев 
Пигмеями силою внушаем.
А астролябия? А физика? А ложки?
А ложками есть тоже учим мы.
Они подобно диким обезьянам
Бананами питались испокон, а мы
Из недр Америки великой картошку 
Завезли и вилами им дали.
А чтоб картошка была хрустящей 
Мы масло извлеки оливы нежной 
И им вскормили, спасая души от цинги.
О, мы! О, мы! Ура нам!..

…Чтобы не утомлять вас, прочту сразу финал. Это апофеоз нашему Гению. Так: «Я фиговым листиком прикрою… » Нет, не это «…Освящу величием своим… » — нет, не отсюда. «А Император наш…» – во, с этого и начну:

О, Кормчий! О, великий духом, Отец наш, Наш спаситель, родина и мать
Ты вместе взятые! Ты смысл 
И честь и совесть всей страны. Идея ты!
К тебе с мольбою руки мы возносим
В минуты слабости – спаси!
К Тебе, не к Богу, что нам Бог –
Ошибка единобожие!
Ты больше! Ты создатель! О, ужас!
Что, если бы не ты?..

– Заметьте, друзья все обращения к нему пишу с заглавной буквы. Это очень, оч-ч-чень важно! Значит, где мы остановились?

МАЛЬЧИК: «О, ужас!»

ПОЭТ: О, ужас, что, если б не ты?
Дыханием твоим пустыни зеленеют 
Благоухают дыни, персики желтеют.
А абрикосы, инжир, изюм, гранат
Хурма, лимон – куда нам 
деть все это изобилие? Туда, конечно,
За границу, в помощь странам нищим.
Нам всё хватает. Нам нет нужды.
Мичурины всегда ведь с нами,
Они придумали еще не все
И не крестили ландыши с миндалем,
Чтоб именем Твоим святым тот фрукт назвать.
О, что если б не Ты!
Кто нам бы дал одежду, корм,
Ковры, деревья, реки эти, 
Горох, фасоль, горох и соль,
И горы снежные и барс откуда?
Откуда дети наши, всем известно, -
Твоих подарков плод они! 
Вот рынок, а вот и помидоры,
Их краснота откуда? От стыда
Пред Тобою, о, Великий! 
А завтраки откуда? А обед и ужин?
Задашься ли ты вопросом, дурень? Конечно, нет!
Все это Он, щедрейший муж,
Рассыпал нам из рога изобилия!
Отдал он все, и бедный сам остался, 
Без ничего. Какая скромность!
О, ты, аскет! О, символ благородства!
О, нежная душа, стыда триумф,
Триумф щедрейших деяний, бессребреник!
И мягок, и могуч! Уста! Уста!
Уста твои – родник мудрейший афоризмов.
А очи? О, эти очи, какая глубина!
Вся мудрость человечества сокрыта там.
Тьфу, Кембриджа, тьфу, Оксфорда бумажки.
А поступь, не иноходца ли поступь та,
Не мысли ли великих каганов!
О, мира друг, безбожников икона,
Народов идол, лучший ты из лучших!
О казнокрадов враг, мафии наручник,
Безжалостный судья хапугам страны
Живи! Блюди! А мы с тобой, куда б ни шел!
Куда б ни вел! Хоть в пропасть! Мы пойдем!»
– Вот.

МАЛЬЧИК: Да-а-а…

ВЗРОСЛЫЙ: Вот это стих!

ТЕНЬ: Это уже очень, мне кажется, очень белый-белый стих.

ДЕВУШКА: «Хоть в пропасть мы падем» — это не дурно.

ПОЭТ (обращаясь к старухе): А вы, обитель зла, где же ваш вердикт?

СТАРУХА: Прости, Гаречка.

ПОЭТ: Я не Гарик, я Алик.

СТАРУХА: Прости Гарик, бонус этого стиха…

ПОЭТ: Это Ода!

СТАРУХА: Бонус этого стиха хороший. Но я, прости, Гарик, даю тебе 0,00005 балла. И то по доброте души.

МАЛЬЧИК: Ха, ваша звезда закатилась, поэт!

ПОЭТ: Никогда, глупец. Я вечен как Солнце.

ВЗРОСЛЫЙ: На дорожку сели, традиционно помолчали, оду выслушали и балы за это получили, а теперь, надеюсь, в путь.

ПОЭТ: Аркебузами по флангам пли!

ТЕНЬ: Да пора бы, собираемся.

СТАРУХА: Ты понесешь меня или самой идти?

ТЕНЬ: Как хочешь, мать.

ПОЭТ: А что, разве ведьмы перестали летать на метлах?

ТЕНЬ: Заткнись.

СТАРУХА: Думаю, в этот путь пойду сама.

ДЕВУШКА: Ибо каждый там отвечает за себя. (Все сидят. Пауза. Взрослый скорее от скуки издает звук телефона. Долго. Нудно)

ВЗРОСЛЫЙ: У-лю-лю-лю-лю… (Пауза) Улю-лю-лю-лю… У-лю-лю-лю-лю-лю... У— лю-лю-лю-лю-лю…

ЧЕЛОВЕК: Ответьте же.

МАЛЬЧИК: Чей телефон звонит? (Старухе) Не ваш?

СТАРУХА: У меня с роду не было телефона.

МАЛЬЧИК: (Тени) Не ваш?

ТЕНЬ: Я свой оставил там, зачем теперь он мне нужен.

ВЗРОСЛЫЙ: У-лю-лю-лю-лю-лю… У-лю-лю-лю-лю-лю…

МАЛЬЧИК: Может кто ответить?

ПОЭТ: Я отвечу. Это мне. Мой телефон звонит. (В воображаемый телефон) Да! Я вас слушаю (Прикрыв ладонью аппарат). Это, кажется, межгород. (Быстро) Да, да, да, слушаю…

ДЕВУШКА: Может, это меня?

ПОЭТ: Помолчите, дайте поговорить. Алло!

ДЕВУШКА: Если это он, скажите, что я уже иду. Мы скоро.

СТАРУХА: Осталось только Гибралтар переплыть.

ПОЭТ: Да дайте же поговорить с человеком… Алло, да! Нет, вы не туда попали. Это не город… Нет, не губерния… (оглядываясь по сторонам) И не село это, совсем не похожие… И на поле тем более… Горы? Я не вижу здесь никаких гор… Даже маленького холмика нет… Не смешите, какие здесь могут быть реки, нет их… Здесь ничего нет Просто ничего нет, как вы не понимаете… А вот так: ни-че-го нет! Что есть? Есть семь человек, которые ждут… Ждут и все… Ну как, чего ждут? Так, ждут, кода их поведут отсюда… Куда? Ну, нам пока не сказали… Как скажут, я вам непременно позвоню… Нет, лучше звоните вы… На этот же номер… Спросите меня… Просто спросите, вас позовут… Нет, не «до встречи», мы уже не встретимся. Адью! (Отключает воображаемый телефон. Думает куда бы его подальше скинуть. Пригляделся, наметился и со всего взмаху бросил телефон. Все следят за полетом «мобильника». Полет длится секунд 10).

СТАРУХА: Улетела цивилизация.

ВЗРОСЛЫЙ: Туда ей и дорога.

ТЕНЬ: Фьють, и нет ее. Теперь нас ничего не связывает с теми.

ДЕВУШКА: «Пора, пора уже, в нам лицо дует воспоминания легкий ветерок…»

МАЛЬЧИК: Вот что напоследок хочу сказать вам, поэт. И вам всем. Когда мы туда прибудем, – а туда мы прибудем, хотим мы этого или нет, – то каждый из нас там… куда мы придем… будет — как бы это сказать?.. Он встретится один на один с чем-то, или с кем-то, кто увидит все… В нас… В каждом из нас… Заглянет глубоко-глубоко... Заглянет беспощадно, безжалостно и увидит все. Ничего от него не утаить! Как не пытайся скрыться, разоблачение неминуемо наступит. А ужас состоит в том, что то, что увидит он в нас, увидим и мы. Это будет страшно. Страшно будет настолько, что мы вдруг осознаем, что ад — это не огонь и кипящие котлы, ад – это мы! Мы, которые за короткую жизнь успели десятки тысяч раз продать душу и торговать совестью, потерявшие страх и бдительность, не спасшие ни себя и ни одну другую душу, ни разу не произнесшие ни одного искреннего слова, ни одной молитвы, ни одного признания в любви или дружбе… Мы, подобно базарным шулерам, тасуем добро и зло, исходя из нашей сиюминутной выгоды, и при этом лицемерно заигрывая и с Богом и Сатаной одновременно… Что будет с нами в конце нашего очень долгого пути? Настолько долгого и настолько тяжелого, что нет сомнения, что все дойдут, а может, не дойдет никто. А если, преодолев все преграды в пути, все же дойдем, что скажем, придя к нему? Как искупим свои грехи? Какой ценой мы отплатим ему за наш беспредел?

(Пауза)

СТАРУХА: Я сказала бы так, карапуз. Пока этого не случилось, барометры показывают ясно и сухо.

ПОЭТ: А с нами ничего такого там не случится. Ровным счетом ничего. Мы ничего плохого не делали. И потом, с чего молиться и слезно выпрашивать прощения, раз греха нет? Да, не каялись, да, нередко переступали закон, да, привирали, предавали, льстили, да, прелюбодействовали, да, лжесвидетельствовали… да! Да! Да! (громко, членораздельно и растянуто все) Но не убивали же!!! А раз так, то все остальные грехи прос-ти-мы! Он ведь милосерден. Он добр, в конце концов. Или как там – Всемогущ, Щедр – что там еще? Не-е-ет, ничего такого не будет. Никаких взглядов не позволим. Сплотим наши ряды вот так, как сейчас, окапаемся у линии противника и, выдвинув вперед нашего Императора, скажем: – Да было, что ж теперь ссориться-то? Раз сам Адам, твой первенец со своей дамочкой, грешили прямо у тебя под носом направо – налево, что мы? А? Нет уж, скажем, будь добр, прости нас и дай нам пройти, мы торопимся, устали с дороги, хотим помыться и хорошенько отдохнуть у молочных рек. А отчеты, вопросы, взгляды, справки – после. Мы скажем, все отработали по-черному там, баста! А теперь хотим отдохнуть, гудбай, большое вам мерси!

ДЕВУШКА: Прости нас, Господи, ибо не ведаем, что творим.

ТЕНЬ: А что, правда! Раз кому-то надо отвечать, пусть отвечает он.

ПОЭТ: Потому пусть ждет первым и терпит там всякие взгляды.

МАЛЬЧИК: Там каждый отвечает за себя.

ВЗРОСЛЫЙ: Он Император! Он царь!

ПОЭТ: Ну и что с того, что он Император. Какой от него сейчас нам толк? Теперь он такой же, как все мы, даже хуже. Глаза бы мои его не видели! (замахнувшись) У-у-у, овощ!

ВЗРОСЛЫЙ: Перестаньте глумиться над ним, изверги! Нелюди! Как же вы с такими сердцами, с такими душами хотите отправиться туда, желая быть прощенными? Каждая поступь ваша там вызовет бурю гнева в небе и разразится огненным громом и каменным градом на ваши головы. Земля вздыбится от брезгливости, камни расплавятся от омерзения, когда увидят вас, нищих духом, гордецов и лицемеров, бессовестно считающих, что небо и земля созданы только для вашего ублажения и удовлетворения ваших низких похотей. Вы! Вы! (Вдруг горько заплакал) Вы очень… очень нехорошие люди… очень.

(Пауза)

ТЕНЬ (подойдя к Взрослому): Не знаю, что на меня нашло… Прошу вас… Это неправильно… Вы… Я с вами согласен… Простите! (Протягивает руку, она остается без ответа) Я вас понимаю.

ПОЭТ (мальчику): Видишь, сосунок, что делают с людьми твои небесные пугалки. Ужастиков насмотрелись, дураки!

МАЛЬЧИК: Нам пора!

ДЕВУШКА: Соберемся и скажем: Вот мы плоть твоя и кость твоя!

СТАРУХА: Мы идем через пустыню Дивлаф?

ПОЭТ: А давайте, бабуля, мы вас прямо здесь затопчем, чего вам переться в такую даль. Заодно и песенку вашу услышим, а?

ТЕНЬ: Не смей оскорблять мою мать, гнида!

ПОЭТ: Твою мать! Твою мать, эту уродливую болтливую старуху мы бросим первой на заклание, как жертвенного барана.

ТЕНЬ: Умолкни, мразь!

ДЕВУШКА: Перестаньте.

ПОЭТ: Дрова ада – это про твою мать, мать твою.

ТЕНЬ: Не смей, гадюка! (Бросается на Поэта, валит на пол и, усевшись на него, бьет того по лицу что есть сил).

ДЕВУШКА (В истерике, пока другие разминают дерущихся): Умоляю, перестаньте! Прекратите немедленно! Что же вы с собой делаете, люди! Что же вы так дёшево продались, а? Ведь тот, кто овладел вашими душами, смеётся над вами. При всей омерзительности его, даже он презирает вас, как уличную пьяную шлюху, которой может обладать всякий, кому не лень. Что же вы! Как вам не стыдно, как вам не совестно! Ведь мы если ещё не там, душою и мыслями уже там, а там наши поступки не простятся. (Решительно) – Довольно, собирайтесь мы идём. (Старухе) Мы дойдем, мать, и обязательно там споём (Мальчику, указывая на Старуху) – Помоги ей. (Взрослому) – Разбудите Императора, скажите, что нам пора. (Тени) – А вы помогите мне собраться.

ВЗРОСЛЫЙ: (Робко подойдя к Императору) – Ваше величество, Сир! Мой Император! Владыка! Мы, твои верные поданные, готовы идти за тобой в тобою обещанный край. Проснись и веди нас, рабов твоих, жаждущих прощения и покаяния, через реки, горы и степи к желанному берегу. Прошу тебя, утоли наш духовный голод и укажи нам путь к свободе.

МАЛЬЧИК: Император, что с вами? Вы устали? Вы спите? Проснитесь, Император, нам пора.

СТАРУХА: Нам не найти дорогу без вас, мой милый друг.

ТЕНЬ: Там нас ждут, там нам будут рады!

ДЕВУШКА: Осталось немного. Нам бы только дойти. А там сядем все вместе, как в детстве, на зеленной лужайке в тени кипариса, и отдохнем… Идёмте же, властитель.

МАЛЬЧИК: Он уже никуда не пойдёт. Он мертв.

ВЗРОСЛЫЙ: Он Император, он бессмертен!

ТЕНЬ: Как мёртв! А как же мы?

ПОЭТ: Блеф все это, все блеф. А ну, посторонитесь. (Хлопая Императора по плечу) Алле-ё! Помните, этому стаду нужен предводитель, без него же оно, блея, разбредётся кто куда, а вы знаете, государь, что рабы быстро забывают вкус кнута, и вскоре, потеряв над собою власть, сами берут в руки кнут, что хуже некуда. Вставайте, Колумб вы наш, хватит баиньки. Алл-ё-ё! Что это с ним?

ДЕВУШКА: Император мёртв.

ТЕНЬ: Так нельзя. Он обещал. Это не честно обещать черт те что, всех обнадёжить, а потом взять и вот так просто и безответственно умереть. Он же поклялся, а раз он дал клятву, он не имеет права умирать. Пусть оживает, как хочет, и ведёт нас.

ПОЭТ (издаёт гудок корабля): – У – у – у!.. Поднимаем якоря! Команда на борт! Курс Аравия!

ВЗРОСЛЫЙ: Послушайте, раз Император не может, дайте, может, я сам понесу его на себе? Он будет рад, если его тело успокоится там.

ТЕНЬ: Куда понесёшь, если дорогу знал только он.

ПОЭТ: Никто его никуда не понесёт, он, как миленький, пойдёт сам. (Обращаясь к Императору) Эй, вставайте! Вставайте, я сказал!

ДЕВУШКА: Оставьте его в покое, разве вы не видите, что его уже здесь нет.

ПОЭТ: Как нет? (имея в виду тело) А это что?

МАЛЬЧИК: Ну, тогда по этому поводу у меня родилась замечательная поэма.

СТАРУХА: Вы, поэт, очень хорошо действуете мочегонными и потогонными средствами.

ПОЭТ (бодро): Не переживай, «Титаник» – «Карпатия» уже в пути… О, родился актуальнейший, своевременный и гениальнейший памфлет:

Тиран низгвернут. Сдох!  
Возрадуйся народ!
Окончилось луны правления 
И смертной мрази вздох.
Прошла зима, пришла заря
Весеннего ветерка легчайший вдох!
Конец тому, кто унижениям подверг
Родную семью, народ… о, изверг!
Ты нас бесстыдно унижениям подверг.
Конец тебе, нищете конец, 
Клятвам и обещаниям лживым, 
Опахалам лизоблюдов…

ТЕНЬ: Заткнись, мразь!

ПОЭТ: Все, все, все… Прочту только концовку:
 
Ведь знал народ, он зна-а-а-ал, 
Народ не обмануть, мудрейшего тем более…

ВЗРОСЛЫЙ: (Поэту) Если бы я не потерял гранату, сейчас швырнул бы ее в вас, мерзавец.

СТАРУХА (Взрослому): Хочу утешить вас, человек, этого типа не взяла бы даже ваша граната. Его уже ничего не возьмёт. А жаль.

ПОЭТ: Вот она, судьба поэта. Воистину нет пророка в своём отчестве! (Ложно плачет) О, горе тому, кто бдит…

ТЕНЬ (решительно направляясь к Поэту): Я сейчас его удавлю…

ПОЭТ: Не смей трогать красоту, подлец! Все вы дерьмо! И мир ваш дерьмо! И ваш Император дерьмо!

ДЕВУШКА: Как вам не стыдно? Как вам не страшно? Да как у вас язык поворачивается? Не вы ли читали ему оды? Не вы ли называли его Богом? Не вы ли целовали ему ноги, называя его отцом родным?

ПОЭТ: Я ошибался? Я оши-бал-ся!

ДЕВУШКА: Ладно… Ладно, поэт, Бог вам судья. (остальным) Император умер. Мы остались одни без поводыря. В ту жизнь, где мы были раньше, мы не вернёмся, и здесь оставаться нам нет больше смысла. А туда, куда мы все желаем попасть, не знаем дорогу.

ТЕНЬ: Ни стоит отчаиваться. Это ещё не конец. Кто-то должен знать дорогу.

(Все поочередно, кроме мальчика)
— Не знаем … 
— Не слышали … 
— Мне говорили много раз, но я забыла.
— Нам нет теперь спасения.

ПОЭТ: Нас спасёт МЧС!

МАЛЬЧИК (тихо): Я знаю… (Все с удивлением и недоверием смотрит на Мальчика) – Я знаю дорогу туда.

ПОЭТ: Не смеши, мальчик, ты лицо не рисуемое.

СТАРУХА (Тени): Скажи, мой мальчик, ты понесёшь меня или мне идти самой?

ТЕНЬ: Куда, мама? С кем, с этим?

СТАРУХА: Тогда пойду сама. Помогите кто-нибудь встать.

ВЗРОСЛЫЙ: Я помогу тебе, сестра.

ТЕНЬ: Мать, ты куда?

СТАРУХА: Туда… Туда, куда стремились втайне всю мою жизнь. К тому, кто всегда готов обласкать. А если при встрече Он, увидев меня, нахмурится, – что же, скажу ему: Твоё право, сама виновата во всём. (Взрослому) Пойдём, дружок.

ТЕНЬ: Скала!

СТАРУХА: Что сынок?

ТЕНЬ: Я люблю тебя.

СТАРУХА (целует Тень): Не верь тому, что я говорила раньше, это неправда. Ты мой родной, дите любви потому и красив.

ТЕНЬ (крепко обняв Старуху): Я понесу тебя, Скала.

СТАРУХА: Нет, не стоит, ползком, но в этот путь хочу пойти сама. (Все собрались. Поэт в замешательстве).

ПОЭТ: А я? Что будет со мной? Что делать мне?

ТЕНЬ: А ты, поэт, помоги донести вещи.

МАЛЬЧИК: Не нужно, оставьте всё здесь, чемоданы тоже. Туда, куда мы идём, они нам больше не понадобится. (Взрослому) Где ваши камни?

ВЗРОСЛЫЙ: В кармане.

МАЛЬЧИК: Выбросьте, их они тоже вам больше не пригодятся.

ВЗРОСЛЫЙ: А как же…

МАЛЬЧИК: Император был прав – мы не там его ищем. (Взрослый нехотя выбрасывает камни) – И ранец я здесь оставлю.

ДЕВУШКА (На лежащего на полу Императора): А что делать с ним?

МАЛЬЧИК: Он уже там. Он ждёт нас, сестра, Старуха идём. – И буду ли в состоянии слышать голос Твой. Зачем же рабу Твоему быть в тягость Господину моему, царю!

ПОЭТ: Мне страшно!

ТЕНЬ: Пойдём с нами.

ПОЭТ: Не пойду, не могу, мне страшно!

ТЕНЬ: Не бойся, идём.

ПОЭТ (отступая, в панике): Я останусь, я никуда не пойду… Мне там не простят.

ТЕНЬ: (обняв Поэта) Не простят, тем лучше. Признайся, мы ведь далеко не ангелы?

ПОЭТ: Далеко.

ТЕНЬ: Вот видишь. А впрочем, кто знает. Пойдём, брат, нас все ждут. (Тень медленно ведёт Поэта к остальным)

МАЛЬЧИК: Мы у самого порога. Нам стоит сделать шаг, и мы окажемся там. Он протянул нам руку. Он ждёт нас. Идёмте.

(Персонажи сгруппировались, и сделали было шаг, как вдруг Старуха…)

СТАРУХА: Ещё минуту. Только одну… (Отходит от всех, садится на камни) О, Господь, Тебе мы покланяемся! (Персонажи один за другим садятся за ней) — Тебе молимся, к Тебе устремляемся и спешим. Нас шесть, одного Ты уже принял. Мы не знаем, как ему там. Надеемся, хорошо. Скажи ему, родной, что мы уже в Пути. Нам боязно. Мы грешны. Мы все оказались непутёвыми детьми … Что поделать, так уж мы созданы Тобою, милый… Конечно Ты улыбаешься на это, и будешь прав. Ты всегда прав. Ты скажешь нам в ответ, что каждый сам творец своей судьбы. И ты будешь опять прав. И скажешь, что каждому, каждому ты в земной жизни дал всё: волю, веру, способности, создание и талант. И потому каждый из нас волен воспользоваться ими в меру своего желания. И опять правда будет твоя. Но Господь наш, взгляни – шесть заблудших ягнят стоят у порога твоего и просят тебя о прощении. Мы не будем славословить тебя и не восславим тебя так, как ты Сам восславил себя. Да и не обладаем мы такой силой и правдой. Мы всего лишь скажем Тебе: прими нас и прости! Вот всё, что я хотела сказать Тебе, мой родной. До скорой встречи. Твоя Скала. 
(Мальчику) – А теперь веди нас, Мальчик.

(С заднего плана появляется световая точка, подобная утренней звезде. Она заметно расширяется, и скоро её луч заполняет всю сцену, являясь как бы мостом между персонажами и желаемым берегом. Путники осторожно делают шаг в «бездну». Оказавшись в середине «моста», они останавливаются, чтоб оглянутся и уже навсегда расстаться с тем, что безвозвратно останется на том берегу. На туманном берегу отчаяния, который так далеко от Мекки…)

Конец

Бишкек

28.04.2008 г.

© Раев С.А., 2008. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора